За полярным кругом

До Красноярска добирались несколько суток в товарных вагонах, с небольшими окошками, опутанных проволокой. В Красноярске колонна заключенных в несколько  сот человек направилась на берег Енисея, где их ждал белоснежный пароход с гордым именем «Иосиф Сталин». В трюме парохода были сделаны деревянные настилы в три этажа. На судно зэков загоняли партиями по несколько человек.
По Енисею шли несколько дней, становилось всё холоднее. Чувствовалась близость севера.  Наконец, пароход причалил в порту Дудинка. От Красноярска это приблизительно полторы тысячи километров. С осени, когда Енисей замерзает, связь с Красноярском только санями или самолётом. От Дудинки до Норильска идёт единственная железная дорога длиной в 120 километров.
Несколько часов ждали состава, сидя на своих узлах в угольной пыли. Разнесся слух, скоро будет погрузка, чтобы отправить в Норильск. В тот самый Норильск, неведомый, страшный, на самом краю света. О Норильске зеки наслышались еще в Красноярске, на пересылке Злобино.
Холодный дудинский вечер. Солнце ещё на горизонте. С каждым днём оно будет появляться все на более и более короткое время. Скоро оно совсем спрячется и наступит полярная ночь. Игарка уже за полярным кругом, а Дудинка и Норильск ещё севернее Игарки. Что ждёт вчерашнего студента историка?
Прозвучал приказ: «Загружайсь!». Насторожили уши овчарки, вскинулись винтовки в руках конвоиров. Заключенные забрались на платформы, бросили узелки на протертые углем доски и опять расселись — тесно, плечом к плечу. Платформы дернулись, застучали буферами, и, набирая ход, поезд двинулся по визжащим рельсам, уложенным на редкие шпалы вдоль невысокой земляной насыпи, а кое-где без нее, прямо по тундре.
Вдали от дороги встречались редкие рощицы и лесочки. Кривые невысокие березки, елки, а больше — похожие на ели остроконечные стройные деревца. Конечно же, это были лиственницы (странное название, какие у них листья?). Иные стояли прямо, а большинство торчало кое-как. Сергею вспоминались картины тундры и лесотундры из учебников географии.
Уже ехали немало часов. Впереди начали вырисовываться горы. Они постепенно вырастали, мрачные коричневые вершины, с языками снега в расщелинах. Казалось, вот-вот поезд доберется до них, но шло время, а горы были все так же далеко. Они оказывались то справа, то слева, то опять впереди. Швыряло платформы, трясло на неровно проложенных рельсах, и вдруг одна из гор выросла и приблизилась. Коричневая каменная громада посередине высоты была опоясана деревянной, на сваях, эстакадой. У подножия чернели железные угольные бункеры.
Гора, возле которой остановился состав, раздваивалась, как бы была прорезана ущельем. В него уходила каменистая дорога, сбоку бурлил и пенился поток. За ним, по склонам ущелья, прилепились бараки, обнесенные колючей проволокой и с вышками по углам.
Заключенных построили в длинную колонну. Цепочки конвоиров, рычанье и злобный лай овчарок. Двойной пересчет по пятеркам.
Из ущелья навстречу людям ледяной ветер, как из трубы. И вот колонна двинулась вверх, вдоль потока бурливого, по выглаженной шинами темной дороге, полого поднимающейся между замшелых коричневых скал. То и дело вниз неслись, прижимая колонну к обочине, самосвалы с углем и большими камнями. Пустые грузовики карабкались наверх, заставляя людей прижиматься к отвесной стене. Воздух насыщен угольной и каменной пылью.
По мере продвижения ущелье сужалось, бока гор с обеих сторон все выше и отвеснее.
Пройдя, наверно, километра два, заметили слева, за ручьем, ряды продолговатых угольных куч. Они дымились, источали удушливый желтый газ и дым.
; Кокс! ; промолвил кто-то в колонне.
В дыму и газе ковыряли лопатами и ломами мужчины и женщины в закопченных ватных телогрейках. Самосвалы с углем задними бортами надвигались на угольные кучи, опрокидывали кузова, уголь ссыпался, образуя угольные горки.
Еще прошагали метров триста и увидели громадные бункеры шахт. Под них то и дело подъезжали порожние машины, бункера раскрывались, и уголь с грохотом сыпался в кузова.
Справа, на крутом склоне горы начиналась деревянная эстакада, по рельсам которой электровоз тащил вагонетки с углем. Где-то непрерывно, монотонно гудел шахтный вентилятор.
Шагали арестанты, может быть, еще полчаса или больше, ущелье сузилось. Правая и левая горы соединились в крутом подъеме.
Конвой направил колонну на тропинку по крутизне, уже не пятерками, а по одному, гуськом. Поднялись на плато, поросшее мхом и лишайниками; здесь опять в колонну построили. И вот открылось заграждение, проволока в шипах, натянутая в несколько рядов на деревянные столбы. За оградой ; дощатые бараки.
Неторопливо ползло красное солнце у кромки горизонта.
Наконец створки ворот, перетянутых колючей проволокой, раскрылись, и этап, тщательно пересчитав, впустили в зону. Прибывшими занялись шустрые ребята в щегольских сапожках, новых стеганых телогрейках и шапках-кубанках. Это ; «нарядчики», распорядители из заключенных урок. Звонко покрикивая, разбили колонну на группы, и повели в барак, где баня. Знакомая по тюрьмам и пересылкам процедура: все, что на тебе и с тобой ; цепляй на горячее кольцо из толстой проволоки, клади на лавку, получай «конфетку» стирального мыла и ; в моечную. Там жестяные шайки, горячая и холодная вода.
Вымытых зеков направили в дощатый барак, где оказалось непривычно просторно, и половины двухэтажных нар не занято. Барак новый. Сосновый дух наполнял помещение. Сергей облюбовал верхнюю полку. Снял помятое, пахнущее прожаркой пальто, разостлал на сосновые доски, узел ; в изголовье. На соседней койке расположился молодой приятного вида мужик.
Вскоре, крик дневального:
; Подходи за талонами на ужин и завтрак!
; А пайка?
; Пайку утром принесут, ; строго подытожил дневальный.
Талоны розданы, дневальный вышел, вскоре вернулся и провозгласил:
; В каптерку, за обмундированием.
Бушлат и телогрейка достались бывшему студенту в заплатах, шапка с мохнатым белым собачьим мехом на ушах. Застиранная нижняя рубаха, кальсоны с тесемками. А сапоги ; новехонькие, со свежим запахом кожи.
; А куда сдать свои вещи? ; спросил Сергей у каптера.
; Камера хранения пока не работает. Держи при себе.
Ни матраца, ни подушки, ни одеяла в каптерке не нашлось.
Щеглов уныло поплелся по зоне, рассматривая неприветливое место жительства. Недалеко от вахты висел на тросе кусок рельса. К нему подошел зек в свежей черной телогрейке и ударил по рельсу ломом.
; Что это значит? ; спросил Сергей.
; Время обеда.
Арестанты потянулись к бараку кухни. Получать еду надо было из окошка в торце барака. К отверстию прикреплена засаленная доска. Возле нее и выстроилась очередь. В руках жестяные котелки, дюралевые цилиндры с ручками (потом Сергей узнал, что эта конструкция называется судки). А у некоторых трехлитровые банки из-под консервов, к банке прикреплена проволока в виде ручки. У Щеглова не было ничего, получать обед не во что.
Он понял ; надо найти консервную банку.
; Где вы взяли эту посудину? ; спросил он у мужика в конце очереди.
; Вон там, на свалке, ; зек указал кучу мусора возле проволочной ограды.
Сергей выбрал жестянку, что почище, отыскал кусок медной проволоки, гвоздь и каменный голыш. Вскоре котелок с ручкой был готов. В эту посудину и плеснул повар черпак баланды. Второе «блюдо» ; кусок манной запеканки, повар бросил Сергею на ладонь.  «Где же добыть ложку?» ; размышлял молодой зек, хлебая баланду через край.
Расправившись  с обедом, он поднялся на свою верхнюю полку, улегся на пальто, узел с вещами в головах, туда же положил телогрейку и сапоги (оставить на полу не решился ; «уведут»). Укрылся бушлатом, но не мог заснуть.
От одного из бараков слышались звуки гармони. Сергей слез с нар и вышел к «музыкальному» бараку. Это был клуб. На крылечке сидел гармонист, наигрывал и пел: «Синенький скромный платочек падал, с опущенных плеч...». Так услышал Щеглов эту популярную в годы войны песню. Сердце затрепетало. Слова и музыка пробуждали воспоминания прошлого, далекого, невозвратного, юношеской любви, оборванной навсегда. Слова были о сверстниках, которым выпала честь отстаивать Родину от нашествия врагов.
У клуба увидел Сергей витрину с газетой. Свежая, за двадцать пятое июля, «Правда»! Первый газетный лист, который он увидел после ареста. Как мечталось в тюремной камере об известиях с воли! Как шарили зеки глазами в поисках хотя бы обрывка газеты, когда выводили на прогулку! Но все было тщетно. Иногда старались подобрать окурок и, если это удавалось, хотя и крайне редко, с каким нетерпением развертывали, расправляли обгоревшие кусочки, ловили по осколкам фраз смысл напечатанного: что там, на фронтах?
И вот свободно можно читать газету, вывешенную на всеобщее обозрение! Но какие ужасные сведения: наши войска отступают, бои севернее Орла, юго-восточнее Смоленска, столько городов в самом сердце России — у врага!
Щеглова зачислили в бригаду рыть котлован на вершине горы, соседней с той, где лаготделение. Яму долбили в скале ломом и кайлом. Бригадир поставил на эту работу Щеглова и еще двух зеков. С утра до сумерек без перерыва все трое дробили неподатливый камень. Погода стояла, что надо: солнце согрело воздух, легкий ветерок. К концу дня истощенный годом полуголодной тюрьмы, бывший студент еле передвигал ноги.
Бригадир замерил выдолбленную яму и сказал:
; Норма не выполнена, все трое получат сокращенную пайку ; только пятьсот грамм хлеба.
При выполнении нормы полагалось шестьсот, а кому удавалось ее перевыполнить, получали восемьсот.
Вернувшись в барак, Сергей не обнаружил на нарах пальто. Кинулся к дневальному ; тот отмахнулся: «Только у меня и дела, чтобы за твоим вшивым пальто следить!»
К последним дням августа погода испортилась ; похолодало, моросил дождь со снегом. Бушлат и ватные брюки постоянно мокры, хоть выжимай.
Рабочий день продолжался двенадцать часов, никакого обеда не было. Вечером в бараке все старались просушить одежду, развешивая ее около единственной в бараке печки ; железной бочки с углем. Места для всех не хватало, и многие утром выходили на работу в мокрой одежде.
Самые страшные дни наступили во второй половине сентября. Утром – снег с дождём, к полудню – мороз. Мокрая одежда застывала на теле. Сергею не раз приходилось быть в мокрой одежде, но чтобы одежда замерзала на теле – такое он испытывал впервые. А ведь работать ещё предстояло до конца дня. Иногда не просохшая за ночь одежда застывала на теле ледяным панцирем уже с утра. Сергей понимал, что наилучшим способом борьбы с ледяной одеждой было движение, и он старался не останавливаться ни на минуту.
Управляться с кайлом и ломом становилось все труднее. Сокращенная пайка не утоляла голода, таяли последние силы. У единственной печки вытраивалась очередь ; высушить одежду. Сергею и таким слабакам, как он, приходилось забираться на нары во все мокром. На утренний развод поднимались невыспавшиеся, голодные. Предстоящий рабочий день представлялся кошмаром.