Месть

                МЕСТЬ

    Перед строем   второго взвода  первой роты учебного батальона,  что базировался во флотском Экипаже на  Второй речке  Владивостока, предстали офицер в морской форме и старшина.  Взвод, только  переодетый в свежую флотскую форму из грязной, замызганной  гражданской  одежки, что стала такой за три недели езды в товарном вагоне воинского эшелона пока он тащился из Центральной  России,  замер.   Еще вчера это была орда  беспривязных  огольцов,  грязных, голодных, готовых к любым  отрывам  ради любой пищи, а  ныне  уже впервые зажатые   дисциплиной учебного подразделения.

    Офицер неспешно оглядел строй  прижухлых под его взглядом парней и сказал  -Вот вам командир второго взвода  гвардии старшина второй статьи – и назвал смешную  южно-украинскую фамилию.  Во  взводе никто и не хмыкнул, только уставились на своего первого в жизни командира.  Затем, повернувшись к старшине, добавил – Старшина, принимайте команду  -  и ушел.  Командир наш сразу вызвал удивление:  на полосатой  ленточке его бескозырки значилось   «Гвардия Черноморского флота».   Хотелось сразу подумать, очевидно, им решили усилить  Тихоокеанский флот, но почему  тогда выбрали такого низенького и щуплого.   Он  был ниже и дробнее любого самого мелкого матросика во взводе.  Его речь  с нарочитыми черноморскими «одессизмами»  была здесь  на краю России  неуместна и даже глуповата, а злое выражение  лица и, особо,  воровато  бегающие глаза как-то не  совмещались   с высоким  положением – «командир».  На первом же перекуре  он получил кличку Кныш и, видимо, как-то узнал  или догадался. Возможно, она за ним ходила, и высшие силы её вели как на привязи…

    Молодые солдаты и матросы  в учебных отрядах  еще той, Советской Армии, сразу  отдавались на откуп  сержантам  и старшинам, а те, в большинстве своем,  проявляли  свое служебное рвение в  яростном помыкании еще ничего не знающих, да и не умеющих парней, возможно точнее – мальчишек.   Кныш  вполне мог   служить эталоном такого  «командирского» поведения.   Трех месячное освоение курса «молодого матроса» состояло из строевой  подготовки (муштры)  с винтовкой или без, изучение  уставов и  наставлений, политзанятий и информаций, приобщение к  деталям быта  и поведения.  Это был неохватный полигон для  проявления  сержантско – старшинского самодурства.

    Учебный батальон  «расквартировали» на пологом  склоне сопки в 10-местных палатках.  Нижний край склона  омывался водами  залива Петр Великий, а верхний  ограничивался забором страшного  контрационного лагеря.   Через много лет я узнал, что в   нем  погиб поэт Осип  Мандельштам. Исподволь нам дали понять:  не засматриваться…  Все санитарно-гигиеническое  обеспечение жизни, обустроенное  не струганными досками,  располагалось под открытыми  небесами ближе к  морю.  Объект нашего особого интереса  столовка-кухня, чванливо именуемые камбузом.  располагались в ветхом кирпичном здании, сохранившиеся, очевидно, со времен Цусимы.  Весна в Приморье – отвратительное время года:  сыро, дожди и туманы;  холодно, особенно ночью в палатках под  вытертым   от старости одеялом и не  свежими простынями; простудно, без возможности легко получить помощь. Вот  такой трехмесячный рай  был уготовлен нам, защитникам отечества…
    И  Кныш  взялся  прессинговать свой взвод в течение всего светового дня,  а   то и после отбоя.  Ищейкой проверял  вещевые мешки, под подушкой и матрацем, и даже в карманах… Регулярные тренировки  на раздевание-одевание на время  стали нормой..  В целях экономии бесценных секунд мы перестали  затягивать  шнурки наших рабочих ботинок  ( по матроской классификации – говнодавы) и  при подъеме впрыгивали в их открытый зев как в калоши. Однажды на вечерней прогулке ротой  Витька Старков  чуть вздремнул на ходу в строю и потерял ботинок.  С непосредственностью его родного Забайкальского села  он пароходным воплем  известил об этом  все вооруженные силы, чем  расстроил  святая-святых армии ротный строй.  У Кныша возник еще один объект контроля…

    Однако  самым главным  содержанием нашей боевой подготовки  в деле защиты Родины была строевая  выучка.  И в этом  не было равных Кнышу, казалось он изучил и освоил о ней все, что было  в прусской и русской армиях времен Фридриха и Петра Великих, а также Павла  Первого…  Только, что не произносил – «Дышат, сволочи…»
   Самым любимым и самым коварным было  построение « в колону по одному»,  когда все тридцать парней  построены в затылок друг другу.  Затем следовала команда «Шагом марш!» и сразу же - «Строевым!».  Кныш шел за последним в строю, добиваясь, что бы весь взвод  проецировался  за его   фигурой.  Все обычно заканчивалось его воплем: «Эй,  ты, третий, не выбрасывай ноги по сторонам!».  Третий, это я….  Имен наших он не знал и требовал при его приближении  каждому называть себя, так сказать – представляться.

     Когда через много лет я узнал, что есть  государства, где в их армиях нет строевой муштры, а солдат просто учат воевать, мне подумалось, что там , очевидно, заправляют  бывшие наши курсанты, кого досыта перекормили придурковатыми командами «Рр-уби ногой...!».
    В то время Советский Союз, очевидно» собирался воевать со всем миром и  армия  росла стремительно.  Подросли и стали пригодными  к военной службе мои ровесники, мальчишки военных лет.  Вторая речка была переполнена и её  мощности, обеспечивающие бытовое содержание  войск, были слабы, недостаточны и работали со страшной перегрузкой. 
Завтрак – обед – ужин шли без перерывов между собой  с раннего утра и до позднего вечера.  Когда пришла очередь   нашему взводу дежурить (работать) на кухне, нам открылась  картина страшной антисанитарии  и убожества.  Самое распространенное первое блюдо, рыбный суп, готовился так: двое матросов подносили к гигантскому котлу с кипятком  мочальный мешок с нечищеной и даже не мытой рыбы, клали его  серединой но  руку крепкого повара и пол мешка вываливалась на заправку…  После такого «знакомства»   я месяц просидел на хлебе и воде.   Отвратительное питание и непрерывная муштра по  каменистым дорогам в сопках, с их подъемами  и спусками, с винтовкой и без, шагом и бегом сделали свое, форма на нас сидела как на огородных страшилках.

    Матросы, собранные со всего Союза  и уже распределенные по разным частям и кораблям  от Порт Артура  (тогда наш) и до Камчатки, мы плохо знали друг друга, почти никаких доверительных разговоров.  Главные заботы: поесть и отдохнуть,  присесть, а лучше прилечь  и не попасть  под очередной или вне очередной наряд.  Однако первые трудности, отнюдь не морские, что-то делали с нами.  Мы были терпеливы друг к другу, никаких стычек, охотно помогали,  делились теми пустяками что имели.  Мы научились молча терпеть и только сомкнутыми губами да глазами выплескивали свою ненависть к порядкам и командирам, их породившим. И первым  среди них был Кныш.  И каждый мог заявить, что  Кныш к нему питает особо лютую ненависть.  И я тоже…И каждый носил мечту о мести.  И я тоже…  Мести, конечно же, не в виде жалобы начальству.  Все понимали – себе дороже…

    В программе  подготовки, должно быть,  имелось и обучение  рукопашному бою, то есть действие  штыком и прикладом  в непосредственном соприкосновением  с противником в бою.  Мы уже освоили  некоторые основные артикулы   с винтовкой, русской трехлинейкой, что нам досталась от войны, в строю обычном и парадном.  Пришла пора освоения новых высот….  Кныш вырубил в сопках  длинную пяти метровую  слегу (жердь) и один  конец её укутал рукавом от  старой телогрейки.  Этот  «тренажный инструмент» он  использовал так.  Взвод делился пополам и выстраивался по обе стороны дороги  с винтовками  в положении  «к ноге».  Очередной матросик  выходил на середину с винтовкой с примкнутым штыком, изготавливался и Кныш совал ему  в лицо  конец слеги с рукавом, а тот должен был отбить  ружьем  угрозу вправо или влево.  Русская трехлинейка – тяжелый инструмент и, что бы  действовать ей  достаточно ловко  да на вытянутых руках, нужна сила. Вначале,  когда темп был не велик, мы  успевали отбивать вправо – влево, но  Кнышу это показалось мало и он стал наращивать темп.
    В очередной раз я вышел на «огневой рубеж», изготовился,   Кныш взял слегу, дал команду, и  конец с рукавом  быстро пошел мне точно в лицо.  Я удачно отбиваю вправо,  напрягаюсь для торможения и перевода  отбоя влево,  и тут меня мгновенно осенило….  Многим, а может быть всем знакомо  такое мгновенно вспыхивающее решение, когда на размышление, анализ нет и крохи времени.  Оно может спасти от беды или наоборот, но об этом  можно размышлять потом, с удовлетворением или досадой если…  если уцелеешь. Такой рывок в сознании готовится всеми предыдущими обстоятельствами.  У оператора  такое добиваются тренировками, доведенными до автоматизма. Здесь же разовая вспышка психики….  Одно помню точно, во мне  полыхнуло  – Или сейчас, или - никогда..!  При очередном переводе винтовки  для  удара вправо  я, вроде обессиленный ,чуть задержал  движение  винтаря  и, естественно,  опоздал с  отбоем. Слега проскочила мимо ружья и  сильно саданула мне в лицо.  Я только успел непроизвольно закрыть глаза.  Очнулся на земле, точнее на каменистой и пыльной дороге, сверху на мне слега и   винтовка, очнулся от вопля взвода - Убил, сука!

    До призыва  на службу  я активно занимался в самодеятельном драматическом кружке. Наш руководитель, актер драматического театра, нас кое чему научил. В последней своей роли я играл партизана на допросе  и здесь, прижимаясь щекой к Приморью, ко мне словно вернулись мои скромный драматические   дарования.                Я    замер      ожидая продолжение сюжета… Кныш, с нами находчивый и дерзкий, обомлел, растерялся , завыл  и кинулся  ко мне спасать.  И уже более четко приказал взять меня на плечи и бегом в расположение батальона.  Когда ребята подступились ко мне, я  непроизвольно подал признаки жизни и стал подниматься на колени, мне помогли, и я встал в рост.  Бледное иссохшее лицо  с  запавшими глазами  и только прорастающий фингал выглядели вполне правдоподобно, убедительно.  Думаю сам Станиславский сказал бы –«Верю!».  Однако нести себя не позволил и пока мы неспешно шли я вполне разгулялся.  Кныш присмирел, от его былой  чванливой бравада ничего не осталось. В лагере распустил нас по палаткам.
   Когда отошло все волнение,  а  синяк наоборот  воспрянул  у меня как –то притупилась жажда мести.  Мне казалось, что по сюжету  Кныш  должен был просить меня не выдавать  эту нелепость начальству.   Однако это не случилось, и никого из  парней взвода  он тоже не  подсылал, да он и не был близок  ни с кем.  Я лежал в  холодной  ночной тишине  палатки и как – то  удивлялся: откуда  в этом тщедушном  человечке такая  физическая  выносливость,  ведь он ходил и бегал по сопкам вместе со взводом;   как этот кныш из кнышей сумел  стать  таким  непреклонным  комвзвода, всегда добиваясь своего;  и уж  совсем непонятно  откуда   у этого простака так  развито чувство собственного  достоинства.  Мерзкая слега с грязным рукавом   вполне  могла пырнуть  его карьеру возможного сверхсрочника…
Нет!   Эта зараза Кныш, вполне оправдывал высокое  звание  гвардейца Черноморского флота….

    И если что-то доставляло  какое-то внутреннее удовлетворение, так это взвод, мой второй учебный.  Как  все дружно кинулись меня спасать,  не дали мне  после зашиба тащить собственное ружье,  никто не полез  с дешевыми   соболезнованиями.   И все эта  театральщина не пошла за пределы взвода.  Ни начальство, ни в других  взводах   ничего не знали. Это тем более удивительно, что в батальоне  были профессиональные  доносчики,  они и не очень прятались, их знали,  только в след им  шипели  унизительное – Сексот....   Очевидно к этому времени, после страшных  тридцатых, сороковых  да и пятидесятых,  всенародное  презрение  к   доносительству   достигло апогея.  Об этом не говорили  на  досуге, в курилках, это темы  близких людей: отец – сыну…. И позже,  в годы долгой службы  я  в душе восторгался упорством  морячков, когда начальству до зарезу бывал нужен компромат.
   Кныш  как-то присмирел что ли, успокоился, от его нарочитой прыти ничего не осталось, он, разумеется, вел свое дело, но мы это уже воспринимали как безбедное  существование.  Завершалась  наша учеба, впереди  присяга и вручение нам ленточек на бескозырки , где   четко указано  ТИХООКЕАНСКИЙ   ФЛОТ.  Нам уже  не формально дали понять, что в  Советском Союзе только два настоящих, наш и Северный,  а Балтийский – болотный, Черноморский – курортный, комментарии к этому наивны, но весомы  для  начинающих патриотов… Прощалась с нами Вторая речка  строевым смотром.  Мы, может впервые за три месяца, с восторгом и радостью отрабатывали  безупречный  парадный строй.  Все  знали, что принимать парад приедет командующий флотом адмирал Н.Кузнецов, высший военно- морской авторитет нашей страны  и единственный из командующих родов  войск, кто встретил Великую отечественную войну- войной.  Все другие ждали разрешение  Кремля…  Видно за непреклонность, уже после  войны, его разжаловали и отправили командовать  флотом на Дальний Восток, теперь к нему вернулась  «Царская милость» и он возвращался   в  Москву  на  должность  Главкома ВМФ.  Я  в строю  шел правофланговым  и проходил в  двух-трех метрах  от адмирала.    По строевому уставу правофланговый должен  глядеть только вперед и так держать голову, но  больше у меня такого случая не будет,  и я вывернул свою непутевую  вправо  и поймал  его добрый  улыбающийся  и все понимающий взгляд.

   А потом нас развезли по частям и  кораблям  и там уже распределяли по  школам, где учили военно-морским  профессиям….
    Прошли годы и, как сказал мне капитан второго ранга  из Самарского военкомата, когда вновь, впервые  в России стали отмечать День ВМФ—Моряки бывшими не бывают.  Может по этому, когда ныне вижу строй русских моряков  перехватывает  дыхание и я как  зачарованный гляжу им в след…  Кныш,  прости…   Где вы товарищ  гвардии старшина  второй статьи   
 Григорий   Небийбабу?


     Иосиф   Брумин, старшина первой статьи.