Огонь

ОГОНЬ
(6 лет)
И в раннем детстве, и сейчас мне нравится смотреть на Огонь.
На огонь костра из кизяка, который расплавляется в огне, и дым разгоняет мошку и комаров. А потом в его горячих углях запекается вкуснейшая картошечка «в мундире».
На огонь печурки в три-четыре кирпича в нашей юрте. На нем мы варили нехитрую, но самую лучшую еду – чай, суп и мясо; у нее отогревались, зайдя с мороза градусов в сорок с небольшим. На этой же печи грели воду для стирки и помывки, варили похлебку для собак и свиней, сушили промокшие одежду и обувь. Да вся наша «круглая» жизнь – как круглая юрта вертелась вокруг печи. Вокруг Огня. Летом частенько серые угольки на железном совочке переносились из печи одной юрты в другую, где Огонь потух за день, и вновь раздувалось пламя. Около каждой печки хранились кованные в деревенской кузне железные совочек, щипцы, похожие на большие ножницы, но не с острыми концами, а с круглыми пятачками на концах для удержания угольков, и кочерга для ворошения дров и углей,  накладывания угольков в паровой утюг, выгребания золы из печи.
На Огни в окнах юрт (у которых были оконца) в степи и домов в деревне, а потом - в городах.  Они манили и обещали тепло и уют, горячие чай и еду , встречи с родными и разными интересными людьми.
Огонь… Он был добрым, ласковым, теплым и я всегда искала его всюду - взором, нюхом, ожидая от него только хорошее.
Но однажды узнала, каким он может быть недобрым, страшным и опасным. Когда он выходит из повиновения человеку.
Каждую весну все чабанские стоянки в степи, стога сена, поля опахивались (и сейчас опахиваются добрыми хозяевами)   «десятиметровкой», «пятиметровкой». Это ширина полосы свежей пахоты по периметру, чтобы оградить строения, скот, урожай от огня пожаров.
В ту, мою шестую весну, молодые родители жили на стоянке у подножья сопки километрах в трех к западу от села. Чуть южнее, в километре, текла река Ага. Там и сейчас чабанская стоянка. Наша стоянка – кошара с загонами для овец, коров, лошадей, и деревянный вагончик на железных полозьях, в котором жила наша семья – родители и четверо детей-дошкольников, как обычна была в кольце свежей пашни «десятиметровки». Она прерывалась только в двух местах полоской подъездной грунтовой дороги, проходившей с востока на запад параллельно реке, со стороны села в сторону другой стоянки.
Был месяц май, на пригорках уже появились подснежники, и чуть-чуть зазеленела травка на припеках. Как всегда в это время года, дули сильные ветрА. В тот день был северный ветер. Большая часть овцематок уже  окотилась, и у нас работали, как обычно, сакманщики. Сакманщики – это пешие пастухи небольших гуртов-сакманов овец, в 30-50 голов маток с таким же количеством маленьких, или чуть больше – из-за двоен-троен, на днях родившихся, еще слабеньких ягнят. В ту весну, как всегда из-за нехватки рабочих рук,  сакманщиками работали несколько молодых парней и девчат из города Чита, работавших в обычной жизни в типографии. Они почти все были курящими и им ежедневно повторяли все – и родители мои, и сельские сакманщики, чтобы нигде не бросали окурков, а лучше бы не курили, где попало. Предупреждали, что здесь не город и не асфальт, и бросать окурки, где попало,  чревато страшными последствиями.
Отец пас основную, не окотившуюся часть отары в стороне реки и часто подъезжал к стоянке, подбирая и привозя на специальной  конной повозке только что родившихся ягнят и их маток. А несколько сакманов пасли городские на сопках, где на полях оставались несколько копен прошлогодней соломы.
Я, как обычно, помогала, иногда и мешала отцу и сакманщикам, устраивать новорожденных ягнят с матками в клетки из щитов. Еще бегала в вагончик посмотреть, что делают младшие – братик четырех лет, сестренки двух и годовалую, при необходимости звала на помощь  мать или кого-нибудь из женщин из кошары.
Овцематки и их ягнята устраивались в кошаре, строении в виде буквы «Г», длиной  около 400 м, шириной примерно 35-50 м,  разбитом внутри с помощью щитов, переставляемых практически ежедневно по необходимости, на множество загонов и загончиков. С  почти тысячей голов овцематок и стольких же ягнят работали всего несколько сакманщиц из села. В короткой части кошары, в «родильном отделении», еще несколько. В нем помещаются собирающиеся окотиться овцы, которые уже не могут ходить со стадом по пастбищу. А также новорожденные ягнята с матками до тех пор, пока не научатся самостоятельно ходить на своих ножках, сосать маток, а матки не приучатся распознавать своих детенышей и кормить их. Работа чабана и сакманщиков тяжела как ничья. Особенно во времена моего детства, юношества. Не существовало никаких средств механизации-автоматизации в 50-60-70 годы прошлого века. Как и раньше, в допотопные времена. Кроме веревки, вил и лопат. Сакманщики, женщины в большинстве своем, как обычно, ежедневно, не менее двух раз в день, на своих спинах носили для овец  сено-солому из сенника – со двора в кошару, уложив как хворост и стянув веревкой. Перекладывали затем вилами в ясли в каждом загоне. Носили в ведрах воду из чана, стоявшего прямо в кошаре около основных ворот для каждой овцы, разливая в тазы-кормушки в каждом загоне-загончике. Также в ведрах носили размол из ларя,  стоявшего рядом с чаном, раскладывая все в тазы-ведра, кормушки в каждом загоне. Где перегнувшись через щиты, где перелазя через них, а где и открывая щиты, привязанные друг с другом проволочками.  Таков тяжелый труд сакманщиц.
Мать в тот день уехала на телеге в село за продуктами.
Не помню, каким образом я очутилась около «десятиметровки» с северной стороны кошары, и, как завороженная, стала смотреть на Огонь, который по ветру, уже широкой полосой с сопки с севера приближался к полоске распаханной земли. А потом совершенно бесшумно, бестелесно, почти невидимой дымкой, по воздуху, огонь стал перепрыгивать эту полоску. Затем вновь превращался в пламя уже на земле ближе к деревянным строениям – к кошаре. Завороженная этим зрелищем, я краем глаза видела, что люди кричат – звуков не слышала, видела только их широко разевающиеся рты;  что люди сбегаются к огню,  бьют по пламени сорванной с себя одеждой, засыпают лопатами землей. Слышала только равномерный, все нарастающий гул, не понимая, что это звуки Огня. Оторвать взгляд от Огня я не могла и  все ближе придвигалась к нему, или он ко мне, до тех пор, пока кто-то из взрослых не сгреб меня в охапку и не унес к младшим детям. Только тогда я обнаружила, что со всех сторон к нашей стоянке на тушение пожара примчались люди, кто пешим, кто на лошадях, кто на тракторах и на машинах. Наша мама, увидев дым в стороне стоянки, бросила телегу с покупками  прямо посреди села и примчалась верхом охлюпкой на лошади, выпряженной из телеги.
Люди справились с Огнем – сгорели только копны соломы на поле, и немного обгорела крыша нашей кошары. Люди и скот не пострадали. Только морально и от усталости. Городских сакманщиков наутро уже не было на стоянке. Наверное, они поняли, что нельзя окурки разбрасывать в степи и быстренько уехали  домой, в город.
***
В детстве мне часто снился этот пожар и это был не последний, виденный мной в жизни, но самый страшный и грозный. Запомнилось на всю жизнь, как страшен Огонь, когда он выходит из повиновения и становится неуправляемым.
До сих пор плохо переношу, когда неуважительно относятся к Огню, и бросают окурки, спички, где ни  попадя.

Продолжение «ОБ ОГНЕ И ПОЖАРЕ»

Когда я научилась читать большие и толстые книги – годам к восьми и всюду искала, что бы почитать, кто-то дал мне зачитанную до дыр в прямом смысле слова книгу бурятских сказок ли, сказаний ли, без обложки и названия, на русском языке. Прочтя их, я всю жизнь ищу эту книгу сказок, целую, но не нашла еще.
Бабушка Дыжит, самая грамотная женщина в нашей семье из старшего поколения, побывавшая в разных местах, в ссылке, говорила, что герой этой книги бурятских народных сказаний по имени Аригун Бубэй был человеком, реально жившим в Агинских степях.
В той книжке говорилось: прислал Монгольский хан посольство к Белому хану -царю России с иском о возмещении ущерба за все бедствия, причиненные его народу степным пожаром – палом, начавшимся с российской стороны по вине подданных Белого царя. Много сгорело людей,  их дома, скот, леса; на много лет люди остались без средств к существованию – не стало ни скота, ни сена и нечего было есть аратам, негде жить.
Стали «нойоны»-начальники думать, как быть – и мир сохранить с монгольским соседом, и не за все заплатить. Иначе  своим жителям степи с сумою по миру пойти придется. Умные люди сказали, что есть в степи народный герой по имени Аригун Бубэй. Правда, он всегда за интересы бедных людей заступается, заставляет нойонов и богачей им платить, если кого из простых людей они обидят. Но что делать – надо найти народного героя, раз он выход может найти. Так и случилось.
Подумал Аригун Бубэй и согласился пойти с Посольством к Монгольскому хану защищать интересы своего народа.
***
Приняли Монгольское посольство с почетом, подарками одарили и ответное Посольство снарядили – с подарками, с ответным иском.
Аригун Бубэй повел разговор с соседями издалека. Сказал, что все знают: течет река Онон с Монгольской стороны на Российскую. Все знают: что ни год, то наводнения на Ононе – скот и люди гибнут, дома сносит, покосы топит ежегодно. Что там пожар, случившийся однажды  в полсотни лет! Что ж они, монголы, себе позволяют? И иск предъявил за ущерб, причиняемый ежегодно российской стороне наводнениями реки Онон, что течет с монгольской стороны. Сумма ущерба получилась гораздо большей, чем вчиняемая Белому хану Монгольским…
Расстались соседи, поклявшись жить в дружбе и без взаимных исков.

Москва, 2000-2006гг.