Кукушка

Интеллигентный юноша Павлик Лебедянский к двадцати четырём годам умудрился стать хроническим алкоголиком. Благородные поступки и мечтания, к которым тянулась в школьные годы его трепетная душа, мирно лежали, как осадок прожитых лет, на дне грандиозного количества выпитой бормотухи. Точно так поросшие тиной обломки некогда красивых кораблей устилают морские впадины, напоминая любопытным потомкам о смелых замыслах их капитанов.
У Павлика водились деньги, он мог позволить себе употреблять иной ассортимент алкоголя. Но выбор дорогостоящего пойла каждый раз заканчивался конфликтом его алкогольной сущности и Основного закона философии. Дело в том, что торговый прейскурант не хотел подчиняться фундаментальным законам бытия. При одинаковых финансовых затратах возможность приобрести большее количество низкосортного бухала бесстыдно топила все качественные преимущества дорогостоящей горючки. Короче, питейное количество в питейное качество не переходило, и баста. 
 
Пил Паша каждый день. Его мозг отказывался работать, пока спасительная доза не поступала в кровь и не орошала огрубевшие от палящего суховея полушария. Как только первый литр пива увеличивал на 20% количество жидкости в организме, Павлик испытывал внутреннее возбуждение. Его глотку наполняли сладостные морфемы красноречия. И тогда он начинал смело рассуждать, витийствовать, вгрызаясь, как пиранья, в серую массу окружающих его обстоятельств!
Люди в такие минуты, говорили: «Какой интересный человек!» И шли дальше своей дорогой, не ведая, что уже через час речь Павла теряла остроту, категоричность и начинала обслуживать его простенькое внутреннее Эго. Ещё через час, употребив очередную N-ую по счёту дозу, Павлик становился заносчив, хамоват и вскоре смачно получал по морде. Получал, конечно, не от приятелей, которые давно разошлись, а от случайных и порой тёмных людишек.
 
Что-то подобное случилось и в тот злополучный весенний вечер. Павлик лежал в сточной канаве привокзального сквера и медленно приходил в себя. Как его тело оказалось в этой зловонной яме, он не мог определить даже на уровне версии. Последнее, что Павлик помнил, это было фойе ЦДЛ и пара знакомых лиц. Потом все куда-то бегут. Цепь событий, наполовину стёртая щетинной кистью обстоятельств, становится неразборчива... Это всё.
Павлик попытался выбраться из холодного топкого месива, но каждое движение отдавалось в его груди острой пронзительной болью. «Кажется, у меня что-то сломано». Он сжал до боли пальцы, чтобы опознать тело на наличие жизни. Ощутив боль, он немного успокоился и, не имея сил встать, принялся рассматривать гобелен ночного неба, искрящийся тысячами космических стежков. Вдруг стежки исчезли, и на Павлика пала густая чёрная тень.
- Ты чё тута? – раздался сверху прокуренный до дыр человеческий голос.
Павлик чуть шевельнулся.
- Упал я.
- Вставай, паря, покуда рва на выезде. Нарисуются – тебе хана! – ухмыльнулся прокуренный.
- Я не могу подняться! – заскулил Павлик, - Помогите, пожалуйста.
Рыча и матюгаясь, мужик выволок Пашу из канавы.
- У меня перекантуешься, здесь – хана.

Дом, где квартировал прокуренный "спаситель", оказался неподалёку. Они вошли в грязный подъезд и, разгребая осколки битого стекла, поднялись на второй этаж. Хозяин пнул ногой дверь. Дверь с чудовищным скрипом откинулась к стене, и они вошли в чёрный параллелепипед коридора.
- Чё, стрёмно? Не боись, тут тихо, - подбодрил Пашу благодетель и пошарив рукой зажёг тусклый свет. Пятнадцативатная лампочка болталась на двух скрученных проводах. 
- Подь сюды, - мужик пнул дверь в комнату. Дверь сорвалась с петель и, падая, зацепила скрученную нить электропроводки. Лампочка ударилась о стену и разбилась. Хаос жилища вновь погрузился в мёртвую тишину мрака.
- Водку будешь? – откуда-то из черноты спросил Павлика хозяин.
- Буду, ответил Павлик.
- На, - мужик сунул в темноте стакан прямо в лицо Паше, больно ударив неровным краем стекла по носу. Паша выпил. Водка оказалась ужасная. По лицу нашего "героя" побежала тёплая липкая струйка крови. Он пальцем зажал повреждённую переносицу и присел на какой-то выступ. Сильно ныло в груди и горело правое ухо не то от удара, не то от ушиба при падении. Павлику стало страшно. Он опустил голову и тихо заплакал.

Тем временем хозяин отыскал в темноте керосиновую лампу и чертыхаясь кое-как запалил совершенно выжженный фитиль. Лампа позволила Павлику оглядеться.
Вдруг за входной дверью послышалась какая-то глухая возня. Наконец дверь распахнулась и в прихожую ввалилась рва, о которой предупреждал хозяин. В том, что это именно она, сомневаться не приходилось.
- Боня, ты тута? – сыпанул с порога пьяный, неряшливо одетый верзила.
Увидев сжавшегося в комок Павлика, он буркнул, - А это кто такая? 
- Бери, хмырь, твоё, - ответил Боня.
«Вот оно что! Меня, выходит, на корм этой сволочи привели?! Ах ты, Боня!» - Павлик бросился к двери и был уже в метре от выхода, но чья-то рука, как клинком, срезала его под рёбра. Паша всплеснул руками и рухнул без сознания перед самым порогом…

- Товарищ капитан, Лебедянский пришёл в себя, - приятный женский тембр голоса, как облако, повис над Павликом, - я могу идти, товарищ капитан? 
- Да-да, спасибо, Верочка. Вы можете говорить? – офицер обратился к Паше, внимательно отслеживая его пробуждение.
- Кажется, могу, - тихо произнёс Павлик, щурясь от направленной на него яркой настольной лампы. Он медленно приходил в себя.
- Ну вот и отлично, - капитан открыл бумаги, - давайте, сначала расскажу я. Вы, Павел Петрович Лебедянский, уже неделю находитесь в федеральном розыске. Мы отрабатываем заявления, которыми ваша семья забросала все полицейские управления нашего города. Не знаю, где и какая у ваших родственников лапа, но это дело уже четыре дня находится на контроле у министра. Надеюсь, понятно, уважаемый Павел Петрович, какую весёлую жизнь вы нам тут устроили. У меня, между прочим, жена вчера сына родила, а я (свидетелей тут нет), поганец ты долбанный, четвёртые сутки на работе. Тебя, сукин сын, ищу!
- Я что, неделю был там, у них? – Паша схватился за голову.
- Да, ровно неделю. Уж что они там с тобой делали, думаю, скоро мы узнаем в подробностях. Скажу одно: повезло тебе, Павел Петрович, ох, повезло! Кто-то за тебя крепко помолился, уж точно.
- Да? А что? – Паша подрагивал от ужаса, как лампочка в притоне перед гибелью.
- А то. Кончилась у твоих «благодетелей» водка. Не долго думая, они отправились грабить соседний подъезд. Те вызвали нас, мы, слава Богу, успели. Все тёпленькие пошли, как положено. А вас, господин Лебедянский, мы обнаружили при обыске квартиры. Вы, Павел Петрович, валялись на полу в чужом рванье без сознания. Так-то.
Капитан перевёл дух. Было заметно, что обида на случившееся мучает его.
- Честно скажу: я рад, что мы тебя спасли. Но рад не за тебя, мурло ты поганое. Ты своё получил. Я за себя рад. Рад, что завтра утром я закрою твоё дело и на казённом уазике полечу к сыну, понимаешь ты, долбанный Павел Петрович, к сыну! И я скажу своему сыну, чтобы он никогда не искал с тобой встречи, чтобы он бежал от тебя, как от чумы! Иначе мне, спасая сына, придётся тебя убить. Вот ты сейчас смотришь на меня, а сам думаешь, где бы дозу взять. И ты возьмёшь её, обязательно возьмёшь, как только выйдешь отсюда. Без денег, дуриком возьмёшь! И снова с тобой случится история. А ты как не при чём, жертва. Нет, ты не жертва, ты КУКУШКА! Тебе всласть разорять чужие гнёзда и за счёт других прикармливаться.
Офицер выдохнул, потупил голову и открыл бумаги:
- Ладно, приступим к протоколу. Итак, Павел Петрович...

Капитан спрашивал и аккуратно записывал ответы Павлика, не поднимая от листа головы. Сняв положенные свидетельские показания, он молча отвёл Пашу к дежурному и распорядился отпустить. Когда за Павликом закрылась металлическая кодовая дверь полицейского отделения, капитан присел на край дежурного стола.
- А скажи, прапорщик Соловьёв, как мне назвать моего сына?
- А есть разница? – переспросил вахтенный.
- Ещё какая!..