Рассказы сельского Диогена Часть II В алтаре старо

Часть II В алтаре старого храма

После картошечки-то с сосисками, да блинов бабушкиных, совсем хорошо стало. Тут еще кот наш. Рыжий. Каким-то, только ему понятным образом, в комнату проник да на коленки, шельмец, забрался. Сидит.  Мурчит. Вот диван-то, рядом – окно, узорами разукрашенное. Рухнуть в постель, не снимая покрывала, прям в одежде; концерт, с бабушкой, предновогодний посмотреть. А за ним, за концертом этим, по программе «Иван Васильевич», который «профессию меняет». В общем, огромным, просто нечеловеческим усилием воли я заставил себя не упасть на диван и стал терпеливо ждать условленного времени, прислонившись спиной к натопленной печке.
Концерт смотрел рассеяно, пробовал почитать – тоже мысли были где-то далеко. О Борис Палыче и санях старался не думать, но, мне чудилось, они сами думали обо мне. А тут еще бабушка все не ложится, читает что-то. Мне бы лучше уйти, когда она уже спать будет, дабы, значит, подозрения не вызвать – мол, куды на ночь шляться пошел.
Не сидится, послонялся я по комнате, во двор сходил. Ну, вроде бабушка заснула. Пора. Пора собираться. Одевшись нехотя, выхожу на улицу. За несколько часов погода переменилась. Тучи рассеялись. Высокое, словно студеное, украшенное россыпью звезд, небо. Мороз. Луна, снег серебрящая. И, конечно, тишина, даже товарняка не слышно вдалеке. От этой перемены погоды у меня даже настроение поднялось: «Может, – думаю – Ленька дрыхнет уже. Пару раз, для проформы, легонечко постучу в окно его терраски, и, ежели не ответит – домой пойду, смотреть «Иван Василича…». А если ответит, то… то может этот самый Борис Палыч лежит себе в могиле и выбираться не собирается. Так что просто вечерком прогуляемся». Я даже усмехнулся и головой покачал: мол, поддался деревенским суевериям да Ленькиным байкам. Взбаламутила Борис Палычева тетка-старуха полдеревни своим санями, которые теперь без дела возле кладбища валяются, да еще перевернутые. XX век на дворе. Космический. А у нас тут темнота неученая.
От этих мыслей я даже зашагал быстрее по протоптанной, хоть и запорошенный недавним снегопадом, дороге, хоженой-перехоженной мною за время каникул. «Эх, – думаю – жаль мы сегодня на санках Ленькиных не покатались». И… И чуть не обмер от страху. Высокий худой силуэт в свете фонаря поджидал меня у ограды Ленькиного дома. Другу, видать, тоже в комнате натопленной не сиделось.
– Ну что, пойдем, – сказал Ленька приглушенным и каким-то неуверенным голосом. Сам, видать, надеялся, что я не припрусь.
– Пойдем, – ответил я обреченно и со вздохом. Внутри меня все упало. Знаете, так бывает, когда настроение резко меняется и не в лучшую сторону.
Бредем. Молча. Вокруг – ни души. Только звезды с луной на нас, кажется, и глядят. Безалаберных. И дивятся затее нашей глупой.
Подходим. Вон она, кладбищенская ограда, прям за церковью и виднеется. Тут я не выдержал:
– Слушай, Леньк, может домой вернемся, а?
Мне показалось, что друг готов согласиться со мной, он даже шаг замедлил, помолчал с секунд десять и ответил – правда, не очень твердым и уверенным голосом:
– Не, слышь, давай постоим чуток. Раз пришли.
Я промолчал, кивнув, хотя все внутри меня тянуло развернуться и бежать от кладбища этого без оглядки. Но то, что постоим только «чуток» внушало оптимизм.
Подошли. Стоим. Как дураки. Слева и чуть сзади от нас церковь – как ни странно, она хоть какое-то вносит успокоение. Кладбище перед нами.  Вон и сани перевернутые – только полозья из-под снега торчат. Я про себя недобрым словом помянул злобную – почему-то был уверен, что она злобная и есть – и суеверную тетку.
– Сколько там? – спрашиваю друга.
Ленька смотрит на часы, отвечает не своим голосом и тоже на церковь оглядывается:
– Без пяти.
– Ну, пять минут постоим и уходим, ладно?
В ответ Ленька кивнул и снова посмотрел, с какой-то надеждой, в сторону церкви. Я про себя секунды считаю, переминаюсь с ноги на ногу на морозе, зябнуть не столько от холода внешнего, сколько внутреннего, начинаю. Жду с нетерпением, когда эти проклятые пять минут закончатся, Ничего не случится и мы домой пойдем. Нет, не пойдем даже – побежим. Мне казалось, что друг думает о том же.
Ленька с каждой минутой все чаще глядит на циферблат; наконец, я схватил его за кисть и готов был вздохнуть с облегчением: все ведь, двенадцать. Тютелька в тютельку. Вон  секундная стрелка с часовой сравнялась. Я уже схватил друг за рукав, чтобы бежать от кладбища этого с санями перевернутыми…
Ленька стоял как вкопанный и тут я не столько понял, сколько почувствовал неладное. Какой-то животный холод, никогда ранее мной не испытываемый, словно мощным разрядом тока пробил спину. Я уже, наивно уверенный, что пронесло и готовый бежать, стоял в пол оборота к кладбищенской ограде и поэтому не видел то, что видел Ленька. Мой взгляд был устремлен в сторону церкви, передо мной был алтарь, зиявший черной дырой некогда украшавшего его окна, над которым – запорошенная крыша храма с кое-где видневшимися ветками поросшего кустарника.
В самых закоулках сердца, о которых – о закоулках этих – я раньше и не ведал даже, послышался голос. Явственный. Живой: «Бегите в церковь, там спасение». Такой голос я не слышал ни до ни после. Голос, звучащий в сердце, а не в голове. Он словно сбил с меня оторопь. Я дернул Леньку за рукав и прошептал – на крик не было сил: «Бежим». Друг не шевелился. Я понимал, что если поверну голову и увижу то, что видит он – нам крышка, я тоже застыну как вкопанный. И при этом я отчетливо ощущал, всей свой кожей, приближение. Мысль о том, что приближался Борис Палыч, точнее даже не он, а что-то, нечто, только внешне его напоминающее, крутилась, кажется, где-то возле головы, какая-то сила словно не пускала ее, страшную в своей нереальности мысль эту, в меня. Я снова дернул друга за рукав. Бесполезно. Тот ужас, который готов был вот-вот поглотить меня, уже вцепился в Леньку и словно держал его на привязи. Мне показалось, что я отчетливо слышу голос друга – хотя губы его не двигались: «Помоги». Я едва не прошептал: «Как?». Но вместо этого произнес – впервые в жизни и совершенно непроизвольно: «Господи, помоги». В тот же миг друг едва пошевелился и я силой дернул его за рукав:
– Бежим!
Ленька чуть не упал, но удержал равновесие. Мы, не сговариваясь, проваливаясь по колено в снег, застревая в нем, ломанулись в церковь. Я видел, что Ленька может обогнать меня, но не делает это специально. Назад он старался не смотреть. Его глаза… Ни до ни после этой страшной ночи я таких у друга не видел.  В свете луны неестественно расширенные зрачки. В них не страх, нет. В них отражался какой-то неестественный ужас. Вот уже Ленька схватил меня за рукав, когда я споткнулся в сугробе второй раз. Мы добежали до алтаря. Я непроизвольно перекрестился. Кстати, я никогда до этого не знал, где у православного храма есть алтарь, да и слово-то это слышал пару раз и в другом контексте. Но я, повинуясь прозвучавшему в сердце голосу, понимал – именно в алтаре наше спасение. Я остановился, не решаясь вскарабкаться в окно  первым – сам вход  в храм был сбоку, но мы потеряли бы слишком времени, пытаясь, утопая в сугробах, добраться до него. Оставалось только алтарное окно. Ленька резко схватил меня за ноги и буквально швырнул в проем. Я задел плечом штырь от некогда закрывавшей окно решетки и порвал рукав телогрейки, грохнулся лицом на перемешанные с давно отвалившимися от стены кусками штукатурки колотые кирпичи и голубиный помет с его характерным запахом, разбив себе лоб. Следом за мной в алтарь запрыгнул Ленька. Наступила тишина, прерываемая тяжелым нашим дыханием, алтарь освещался бледным лунным светом. За вратами алтаря недовольно захлопали крыльями потревоженные голуби. Ленька приземлился более удачно, ничего себе не ободрав. В алтаре я снова увидел Ленькино лицо и быстро отвел взгляд – в свете луны оно было еще страшнее. На секунду промелькнула мысль, от которой стало совсем жутко: не случилось ли с Ленькой чего-то непоправимого. И, того, не придушит ли он меня здесь, предварительно высосав из меня всю кровь. Следующая фраза, произнесенная шепотом и, смешанная с прерывистым и сбитым от беготни дыханием друга, развеяла мои опасения:
– Слышь, ты главное в окно не смотри.
– А ты? – ни к селу ни к городу последовал мой вопрос.
– Я уже видел, мне придется, – махнул Ленька рукой и, повернувшись ко мне, спросил:
– Ты, энто, молитвы какие знаешь?
– Не-а.
– Ну ничего, мы все равно в алтаре, а энто самое, слышь, святое место в церкви.
– А ты откуда знаешь? И что, думаешь, нам тут ничего не будет?
Друг вроде хотел что-то ответить, но в ту же секунду раздался голос, как будто прямо за нашей спиной – а мы сидели, прислонившись спиной к алтарной стене, аккурат смотрящей в сторону кладбища. Как я хотел потом – да и сейчас хочу – забыть его. Голос не был человеческим. Точнее, я явственно осознал, что он не принадлежит живому человеку. Нечто похожее на мертвый скрип. Это, знаете, как тело мертвеца. Вот оно, в гробу. Неживое… Тело есть, а жизни в нем нет.
Следом за голосом, будто пытавшимся что-то сказать, раздались шаги. Словно кто-то слепой ощупывал стену храма, пытаясь… Пытаясь найти вход в него. Как в страшном сне мы едва с Ленькой не закричали от нахлынувшего ужаса. Но друг, уже видевший нежить, кажется, сохранил большее самообладание. Он вскочил на ноги и повернулся лицом к алтарному окну, закрыв глаза рукой и успев бросить мне:
– Только не смотри!
Его голос звучал уже твердо, внося хоть какое-то успокоение, хотя о спокойствии говорить еще не приходилось. Я почувствовал, что наш преследователь находится у стены ровно за моей спиной. Снова голос. Мертвый. Нечеловеческий. Леденящий. В полуметре от меня. Мне показалась, что рука мертвеца хочет пробить стену, чтобы дотянуться до меня. Мой свитер стал мокрым от пота. Хоть выжимай.
На несколько секунд установилась тишина, даже голуби крыльями хлопать перестали, забившись куда-то под купол. Ленька стоял на прежнем месте. Вдруг под самым окном раздался шорох. Друг снова крикнул:
–  Не смотри!
Но я не выдержал, направив взгляд в сторону проема с торчащими железными штырями, в свете луны. И увидел желтую, будто восковую, морщинистую кисть с длинными пальцами и черными, какими-то скрюченными, ногтями. Еще секунда и… Я понимал, что не смогу отвести взгляд, что вообще пошевелиться не в силах. Теперь уже я был в тисках шока. Но, слава Богу, не Ленька. Не убирая ладони от глаз, он сделал шаг к алтарному окну, непроизвольно выбросил вперед свободную руку, словно останавливая нежить, и каким-то – я такого и не слышал у Леньки никогда – особенно твердым голосом стал читать незнакомую мне молитву. Я разобрал только первые слова: «Да воскреснет Бог». Пальцы на торчащей из оконного проема кисти скрючились и исчезли. Снова раздался мертвый голос. Нежити. Отчаянный. А затем  наступила тишина.
Ленька, будто застыв, простоял с минуту, не отрывая ладони от лица, и я увидел, как он начал терять равновесие. В ту же секунду шок оставил меня: я успел подхватить друга, но удержать не сумел, мы оба повалились сначала на пол, а потом отползли на прежне место к алтарной стене. Хотелось верить, что все позади, но мы оба понимали, что это далеко не так. Долгая зимняя ночь только начиналась…

15 – 16 сентября 2016 по дороге из Королева в Москву и обратно. Москва.