Хождение под землёй главы 2, 3, 4

2. Исчезновение
«Чего это у тебя глаза опять бешеные? Тебе ж нельзя, сучий ты выдрист!» - На этот раз Толя получил от жены смачный удар в лоб и повалился в сенях, пересчитав затылком все ступени лестницы. Галина, благоверная его, была баба здоровенная, боевая, напоминала брюхатую слониху. Она практически не мылась и не пользовалась косметикой, характер её сопоставим был с характером бешеной сучки, понятия не имевшей, что такое тампон.
«Очухался, хер ****яный? Сволочь, тебе ж полгода дали, мразь ты поганая, если не завяжешь? Кто бля по дому шуршать будет, кто на сенокос со мной осенью пойдёт, пройдоха ты кромешная, отвечай, говно, когда тебя спрашивают!»
«Пошла на ***, скотина. Отвяжи меня, тварь, недоделкова дщерь»
Он сразу отключился, поняв, что привязан к койке по рукам и ногам, и пошевелиться не может. Сильно болел лоб, а затылок и вовсе блажил о пощаде. На подушке под его башкой расстелено кровавое полотенце. Последнее, что он заметил – это стоящего, облокотившись на дверной косяк, Фёдора и виновато смотревшего на вновь изувеченного друга. Весь взгляд его выражал виноватость, неумение отказать Галине в просьбе привязать муженька, у которой всегда есть шкалик про запас. Фёдор был старше Анатолия на год, пил сильно, не похмелялся, выпивал пять вёдер воды, блевал с них, дристал и ссал. После двухнедельного запоя ему хватало двух дней, чтоб полностью прийти в себя и вновь рваться в бой. Здоровье у него было сравнительно хорошее, и жена его, Наталья, напоминала полную противоположность Галине. Она бережно выхаживала запойного Федю, подносила ему к ложу ведро для ссанья и блевоты, отпаивала его чаями на травах, ставила компрессы на ноги и голову. Сдувала с него пыль. Ещё она каждое утро ходила в церковь, молилась за всех: За сына с дочерью, что в городе, за внуков малолетних, за соседей добродетельных, а, более всего, за пьяную рвань Федю.
Очнулся Анатолий уже под ночь от громких криков, перемежающихся бабским нытьём. Он мог различить три женских голоса: Могучий сопрано своей красавицы, мягкий голос одной из деревенских старух, бабы Насти, которая давно похоронила мужа и всех своих детей и была кем-то вроде местной знахарки, колдуньи, ведьмы, чуть не Бабы Яги, она же, как понял Анатолий и навела на него сон почти на сутки. Толе пришлось поднапрячь уши, чтоб понять кому принадлежал третий голос, вернее не голос, а вой шакалихи на сносях. Это была жена Алима.
«Матушка, когда этого вязали, чуяла я, что не в вине дело тут. И чуяла, что беда одна не придёт. Галя, опросила б ты его, что он там видел, слышал ли, когда с реки бежал» - баба Настасья, старуха лет семидесяти, как бы наставляла Галину выспросить у Анатолия всё, что было на реке, но та отхаркивала только грязные ругательства, не хотела слушать, твердила лишь, что нажрался, как сволочь, в могилу её раньше себя решил свести, сука поганая.
Гульнара, жена Алима, выла навзрыд, звала его и по дому, и по двору, и по всему посёлку. В каждый дом стучалась, нигде не могла сыскать своего подопечного. Несколько раз она выбегала из дома Анатолия, будто раненая рысь, и во всю глотку орала Алима. Но ответом ей оставалась тишина. Глухая и безразличная.
«Эй, ты что, нового припёрла? Прошлый ещё на корячках еле ползает. Месяца не прошло, как на нашем свету оказался. Не многовато ли?» - обладатель гортанного голоса был явно недоволен – «А если у тебя молоко пропадёт, опять их дохлятиной вскармливать?»
«Не пропадёт, а пропадёт – сами себя прошлых сожрут. Этот сам виноват. Слышал же наши разговоры. Первый-то вон как ломанулся, только мы его и видели, а этот, падла, матюками орёт, меня даже увидел перед собой – не испугался, заржал, как конь, обматерил меня всяко. Пьяный, грязный, как чёрт, заслужил он. Не могла я его отпустить» - оправдывался хрипло-противный голос…

3. И, поклявшись…
На следующее утро вся вымирающая деревня уже знала об исчезновении Алима. На собрании около разрушенного памятника с высеченными именами земляков – героев войны, было решено искать его около реки и на кладбище. Анатолий, который последним его видел, постоянно повторял, что предупреждал его – «Не ходи по рыбку, Алимушка, плохо будет»  Фёдор похмельно плакал, Гульнара вообще ходила тенью и уже успела съездить в райцентр и оповестить родственников о случившемся. Вернулась она оттуда с участковым, который, в свою очередь, вооружился немецкой овчаркой и двумя водолазами, так как основная версия случившегося была утопление в пьяном виде. Участковый с овчаркой отправились осматривать берег реки, водолазы, в свою очередь, занялись дном. После трёх часов поисков результата ноль.
«Пропал без вести ваш муж» - меланхолично констатировал участковый – «Дно всё обшарили, берег я лично с собакой проверял, нет его нигде»
«А на кладбище не ходили, не смотрели» - сбивчивым шёпотом пролепетала Гульнара.
«По официальной версии ваш муж отправился на рыбалку в пьяном состоянии. Единственное, что могло случиться, что он свалился с мостков и утонул. Мы с водолазами прочесали наш участок, нигде его нет, больше нам задерживаться тут смысла не имеет, тем более мой рабочий день подошёл к концу»
«Так Толя же слышал…» -
«Следствие не интересуют показания алкоголика про разговоры с кладбища. Даже если они и имели место, то это могли быть только родственники, навещавшие могилы. Или вы хотите сказать, что ваш муж любил рыбачить на могилах?»
Участковый и водолазы свалили в район, их рабочее время вышло. Баба Настасья тихо подозвала Гульнару к себе домой попить чаю и раскинуть карты.
«Нет его в живых, Гулюшка. Сутки как нет. И не утонул он вовсе и не пропадал там, где искали. На кладбище надо идти. Там он лежит. Высоко»
Своими силами, не надеясь на ментов и водолазов, собрались более или менее крепкие мужики: Дед Семён с сыновьями, опохмелившийся Фёдор, брат Алима Фархад, который жил в здании заброшенной школы и дядя Паша, для своих лет мужик крепкий и сообразительный. Анатолия оставили лежать с разбитой башкой дома. Вооружившись фонарями и, на всякий случай ружьём, если на кладбище забредут звери, мужики пересекли овраг, спускающийся к реке и стали медленно подниматься в гору, на противоположную от деревни сторону оврага, к кладбищу. Шли тихо, аккуратно, времени под ночь, раз менты не помогли, приходится искать своими силами. Живого найти Алима никто уже не надеялся, надеялись найти труп, пусть даже изъеденный зверьём, чтоб похоронить. Погост занимал около шестнадцати гектаров, достаточно много, потому что хоронили на нём покойников с трёх ближайших деревень. Разделён он был на два участка – старый и новый, так же и искатели трупа разделились, Семён с сыновьями двинулись обшаривать старый, что граничил с обрывом реки, а Фёдор, Фархад и дядя Паша отправились на новый, который на возвышении, пестрел крестами и ещё не просевшими холмами могил.
Минут десять было всё тихо, пока тишину эту не нарушил истошный вопль Фархада –
«Ай бляаааааат…. Сука…. Капканы. Мужики бля, сюда скорее». Секунду спустя с  той стороны, откуда орал Фархад, послышался хруст падающего дерева. Прибежавшие раньше всех Фёдор и дядя Паша застали следующую картину: Фархад лежал на тропе между могилами, правая нога его попала в капкан, а на спину ему повалилась не пойми откуда взявшаяся ёлка, так как на новом участке почти все деревья вырубили перед его «заселением».
«Фархад, ты живой?» -  остановился возле него дядя Паша.
«Бля, Аркадич, сначала в капкан попал, теперь ног не чувствую, чё делать-то? Где мужики?»
Тем временем Фёдор, находившийся поодаль, заприметил метрах в тридцати от себя огромный холм, высотой с три могильных, которого раньше не видел. Он осторожно пробрался между могил и остолбенел от увиденного. На вершине того холма, раскинув руки, лежал труп Алима, высохший и абсолютно обескровленный.
«Мужики, сюда, здесь Алим, в смысле труп его» - не своим голосом заорал Фёдор. Вскоре к нему прибежали сыновья Семёна, сказав, что отец и дядя Паша ушли в село за носилками. С Фархада убрали дерево, освободили его из капкана, перевязали ногу жгутом и остановили кровь. Но ног он вовсе не чувствовал и находился в полуобморочном состоянии. Вскоре с двумя носилками вернулись дед Семён,  дядя Паша и трое внуков Семёна. На одни носилки положили стонущего Фархада, и, как могли быстрее, понесли его вперёд головой к дому Гульнары. За это взялись более крепкие – сыновья и старшие внуки Семёна – Аркадий и Матвей, так как необходимо было поторопиться. Они быстро скрылись за поворотом в сторону деревни.
«Прошло окоченение. Права была ведьма, значит и сутки прошли» - сухо констатировал Семён.
Лёгкого и обескровленного Алима уложили на носилки и без труда понесли в ту же сторону двое стариков, один ухарь и один подросток – третий внук Семёна, Кирилл. На этот раз вперёд ногами.
В доме Алима к ночи собрались все его ближайшие родственники и многие деревенские. Бабы в чёрных платках и мантиях, мужики кто в чём. Все были пьяны. Пьяней всех была его жена. Как только мужики втащили в избу труп, Гульнара запричитала:
- «Вайх вах вах кукуреку, на кого ты меня покинул, старый шакал? Кто кормилец, сука, кто поилец мой». Причитая, она несколько раз сильно пнула труп мужа ногами, но её оттащили. Она вырвалась и заорала со всей дури:
«Настасия, ведьма старая, тащи свечи, снаряжай воду, бери губку, сейчас обтирать его будем, а я пока сбегаю в комнату, принесу тебе твой лучший костюм и любимые ботинки, Алимушко мой, незаменимый, дражайший человек…  позовите Никодима старого с бабкой, пускай обмеряют его, гробик надо налаживать. Фёдор, Тольке лучше стало, Галина говорит, завтра чуть свет чтоб могила готова была, огородите на новом четыре на два колышками, чтоб мне и Фархаду было где лечь. Я вас опою, раз такое горе. Наташа, приведи поутру священника из посёлка, пусть отмолит Алимушку.»
«Я не понял, а Толя вроде бросил синячить-то?» - удивился Фёдор
«Тут бросишь нахуй только жить, в этом ****ом психдоме» - Анатолий всё это время сидел с перебинтованной башкой в углу комнаты и громко сопел.
Носилки с трупом Алима поставили под иконы в «красный угол» избы. Настасья зажгла свечу, набрала воды, раздела труп и начала обтирать его мокрой губкой. Через некоторое время, когда она довершила своё дело, Гульнара принесла из соседней комнаты, в которой стонал Фарик, чёрный и почти новый костюм. Чистые, по стрелкам выглаженные брюки, пиджак с отутюженными плечиками, белоснежную рубаху и чёрный галстук. Алима одели. Скуляще-пердящего Фархада согнали с кровати обратно на носилки, а Алима положили на его кровать. Гульнара отказалась спать с покойным мужем, а гроб ещё не наладили.
« Ну что, соседушка, горемыкушка, вдовица ты моя безутешная, обговорили мы гроб, щас буду стругать, раз такое дело, измерил я его. Три семьсот с тебя, и это, заметь себе, по-добрососедски.» Ехидный и малохольный старый гробовщик Никодимов делал отменные гробы всю свою жизнь, известен ими был чуть не на всю область, но и продавал их недёшево, труд свой ценил и уважал.
«Сделаю из сосны по срочности, ибо завтра хоронить, на выбор два вида ткани тебе на обтяжку – либо красный бархат, либо синий велюр.»
«Красный бархат» - нежно прокурлыкала Гулька.
«Я так и думал. Тогда всё вместе будет четыре сто. С велюром бы подешевле обошлось. Табличку надо ещё сделать, ещё сто рублей гони. Когда у него рождение?»
«Пятого апреля 1964 года» - тяфкнула Гуля.
«А смерть?» - подъелдыкивал Никодимов
«Вчера ж, дурак набитый, вроде вино не пьёшь, а мозги хуже, чем у этих пьяниц» - рассвирепела на мужа-идиота Людмила, его жена и верная помощница в гробовом деле.
«А вчера – это когда?» - идиотничал дед Никодим.
«Семнадцатого июня две тысячи тринадцатого года от рождества Христова» - отрезала бабка Люда.
«Хоронить завтра, а у меня день рождения, грустно всхлюпнул Семён. Шестьдесят шесть лет. И праздновать впадлу.»
«Да не переживай ты, батяне, не всё ль равно по какому поводу нажираться» - утешил его Фёдор.
«И то верно» - Дед Семён с родственниками удалились к себе домой. Вскоре все деревенские рассосались по своим норам, приехавших родственников Гульнара разместила в самой дальней комнате, Фархада оставила мучиться на носилках, на полу, потому что его койка была пока занята трупом брата. Фархад так и не чувствовал ног.
На кухне остались только баба Настасья и Гульнара.
«Раскинь карты. Что будет?» - потребовала хозяйка. Настасья повиновалась.
«Много горя будет, дочь моя, страшное зло поселилось на погосте у нас. Не последний твой муж далеко. Многие сгинут. Невзначай, разными смертями. Нужна там кому-то биомасса, а именно кровь. Разумная нечисть кладбище наше облюбовала. Сильней и умней они нас намного. Никак их не вывести, сами под землю уйдут глубоко, насытятся когда. Род свой они продолжают. За счёт живых. Фархад тоже на ноги не встанет»
Гуля вскочила со стула как ошпаренная. Она схватила Алимов охотничий кинжал и со всей ****ской пьяной одури проширнула им насквозь мирно спящего на печке чёрного кота.
«С хозяином уйдёшь… Я отомщу… Я сейчас… Перед иконами… Поклянусь…»
И, поклявшись, перекрестилась и обернула кота в полотенце.

4. И прах, и слёзы, и вино
Ранним утром Альбина Топорова пришла осматривать Фархада, так как в деревне не доверяли врачам из района и люто ненавидели их за бестактность, хамство и профнепригодность. Она подтвердила слова бабы Настасьи, что на ноги он уже не встанет, определила у него перелом шейки бедра и двух позвонков. Сказала, что проживёт столько, сколько выдержит сердце, сделала кардиограмму и обнаружила запущенной стадии ишемию.
«Недолго ему осталось, Гуля. Вино дело сделало. Я добуду в районе обезболивающее, витамины, физраствор и ещё, что смогу, а ты пока готовься к новым похоронам. Шансов нет.
Вскоре пришли Настасья, Никодимов с женой и Фёдор с Анатолием, которые внесли гроб и поставили под иконы, узкой частью к выходу. Гроб был справно выполнен и красиво уделан бархатом со всех сторон, без брешей. Ведьма окропила гроб со всех сторон святой водой, положила в изголовье подушку. Алим уже начал подгнивать, погода стояла жаркая, и лёгкий запашок дохлятины стал въедаться в стены дома. Его подняли с кровати и положили в гроб, бережно накрыв саваном по шею. Зажгли четыре свечи. Потом все сели за стол и выпили по две стопки самопала. Вскоре подошла Наталья со священником и он стал отмаливать грехи Алима.
«Хорошую мы вам могилу раскопали, земля мягкая, без камней» - гордился своей работой развязавший и счастливый Анатолий.
«Да, удобно будет другану нашему там отдыхать, да гроб вон какой мягкий, уютный Анатолич состряпал. Прям заглядение. Сам бы лежал. Только вот нам бы деньжат ещё, Гуля, одними поминками не отделаться тебе.» - хитрожопо подметил Фёдор.
«Три куска вас устроит?» - выдохнула уставшая вдова.
«Вполне, родимая наша, поилица, мученица ненаглядная» - почти замяукал растёкшийся от долгой завязки Анатолий.
«Мы ведь не наживы ради, но живые же люди-то всё-таки. Друга в ящик отправляем» - подтявкнул Фёдор.
Когда Алим покинул кровать Фархада, тот всё-таки упросил сменить простыни, поменять ему памперс и переложить его на кровать. Ему налили сто грамм, Бабка Настя чё-то пошептала над ним и он сразу уснул.
Вынос был назначен на час дня. Подошли все деревенские, кроме Варвары Струковой, второй год прикованной параличом к постели и Алима с переломанным хребтом. Вместе с родственниками набралось всего народу 33 человека. Вынесли два венка, металлическую табличку, приваренную к метровому железному дрыну, крышку поставили около дома. Семёновы невестки вынесли две табуретки под гроб. Гроб с Алимом, под звериные причитания Гульки и других баб, вынесли Фёдор, Анатолий и семёновы сыновья. Крышку потащили Семён и дядя Паша. Табличку, гордо подняв вверх, будто своего грудного ребёнка, тащил Никодимов, фотографию – его жена. Кто-то из родственников нёс лопаты, пластмассовые цветы и венки.
Могила оказалась и впрямь чересчур просторной и достаточно глубокой. Не четыре на два метра огородили алкаши кольями, а все три на пять. Ну тем и лучше. Места ещё много, своим не жаль. Поставили табуретки, на них положили гроб с кадавром для последнего прощания. Жена лобзала его, как будто не хоронила, а первый раз еблась. Причёсывала ему волосы, гладила по щекам и бороде, целовала во все места. В довершение ко всему, когда ему развязали руки и ноги, она раздвинула его ноги и положила в гроб между них убитого накануне кота в окровавленном полотенце.
«Вот, солнцеокий мой, птица ясная, горный орёл, защитника я с тобой кладу, от бесов домовинушку твою охранит, покой твой сбережёт, вайвайвайвайвай кукуреку»
Другие вели себя пристойно, без циркачества.
Те же, кто выносил, сняли гроб с табуреток и положили на землю, на три толстые верёвки. Накрыли с головой саваном. Трижды крестообразно посыпали землёй. Заколотили крышку. Минуту спустя выносильники взялись вшестером за верёвки и медленно опустили гроб на дно ямы. Не смотря на их подвыпившесть, обошлось всё без эксцессов. Каждый кинул по три ггорсти земли в могилу и носильщики переквалифицировались в закопателей. В шесть лопат в мгновение ока закидали они Алима землёй,
втыкнули в ноги табличку на длинном железном дрыне, сформировали высокий и ровный холм, прибив его лопатами и перекрестились. Святой отец запечатал раба Божьего Алима по четырём сторонам света. Все постояли немного, похлюпали, и начали медленно транспортироваться в сторону заброшенной школы – там было решено устроить поминки, так как более вместительного помещения в бывшем селе не нашлось.
Расселись за школьные парты, будто ученики, не выучившие ещё свой урок на этом свете, и начали поминать. Первому слово дали самому старому участнику похорон, прошедшему всю войну, имевшему три ордена и шесть медалей, озлобленному на весь мир, девяностолетнему Захару Григорьевичу Дубову, любителю показать своё неоспоримое превосходство над всеми, вместе взятыми.
«Я вас всех щенками помню. Сколько уже сдохло моложе меня… считать заебёшься. За то ли я воевал, дважды ранен да контужен, чтоб вы такие паскудные смерти принимали? Я товарищей хоронил, слёзы лил, сопли глотал, а над этим сучёнышем и полслезинки не пролью. Ну, земля ему пухом, водкохлёбу!»
Захар осушил стакан и никто не посмел перечить его правоте. Все лишь последовали его примеру. Гокнули. Прокряхтыхались. Закусили. Следующий тост произнесла вторая по старшинству жительница посёлка, присутствовавшая на похоронах, стремительно выживающая из ума, Мария Ивановна Яковлева.
«Вот я присоединюсь к Захарушке, много вас, молодых, вымерло. Видели мы, что он, что я, что Варвара, что супруги наши упокойные, и Максима, которого хоронили сейчас, бегающего, маленького. Думали, сам дедушкой будет. Я-то сама тыловичка, страшные времена пережила. А вы-то чё мрёте? От безделья, как бегемоты какие ссаные. Пухом»
Накатили. Закусили. Дальше речь толкал гробовщик.
«Война началась, мне три года было. Голодали. Поэтому росту во мне 156 сантиметров. Ну да это ***ня. Дал мне Всеблагий дар великий – дома людям деревянные строить, откуда вышли они, туда их и вгонять, обратно. Мир твоему трупу, Алим Мурзаматов. Не было б таких, как ты, без хлеба б я сидел со своей пенсией»
Потом говорили многие, в основном родственники. И все то поебень, то банальщину. Из деревенских отличился лишь Анатолий.
«Зря вы, старичьё, ебуля в друга моего серите. Хороший мужик был, хозяйственный. Машина была у него. Сломанная! А выпить мы все не дураки, на то и собрались. Царства Божьего тебе, кореш Алим, да земли мягкой, да домика крепкого»
Нажрались, напились, ближе к ночи стали расходиться по домам. Обычные деревенские поминки. Весь сервис таких поминок в том, что хоть по углам нигде не насерили…


Рецензии