Преодоление 2

               Глава   вторая.


      По    небу    клочьями   разметались   облака,  кругами   носятся   комариные   стайки.   Возвращаясь   из  библиотеки,   Таня,  свернув   с  дороги,  пошла   огородами   вдоль   берега   речки,  где   среди   густой   поросли   под   ноги   падала   узенькая   тропка.  Постройки   едва   проглядывают    сквозь   густую    зелень   садов,  осыпанных  белыми    хлопьями.   И  на   душе,  после   зимнего   заточения   легко   и   радостно.  Даже   сетка   с  книгами   не   кажется   тяжёлой.  Может,   потому,   что   книги    хорошие  -  «Избранное»  Белинского,  «Война   и   мир»   Льва  Толстого.  Таня   давно   уже   отвергла   случайное   чтение,   выбирая   вещи  посерьёзнее,  зная,   что   лишь   напряжённая   работа   над   книгой    доставляет   ей   удовольствие   и   приносит   пользу.  Жаль   только   не   всегда   удаётся   найти   серьёзную   литературу,  а   иногда   просто   не   знаешь,   что   именно    взять.   Так   хочется   побольше   узнать,   стать   образованнее,  но   чем   глубже   вникаешь   в   это   трудное   дело,  тем   больше   сомнений   и   неуверенности.
    -  Здравствуй,  Таня!
    От  неожиданности,  её   словно  жаром  обдало.  Николай!   Что   же   он:   поздоровался   и   отстал.  Почему   не   обгоняет?  Его   появление   смутило   её   своей   неожиданностью.   Ведь   за   минувшие   десять   дней,  она   сумела,   заставила   себя   успокоиться,   убедить,   что   ждать   ей   нечего,  всё   это  - глупое   ребячество.  Что  может   связывать   её   с  этим   человеком.   Упорно   отрезвляя   себя,   Таня   истязала   своё   самолюбие:  «Тебе   ли   помышлять  об  этом!  Стыдно!»   Но   сейчас,   испытав   нечто   похожее  на   удар  тока,  она   скорее   испугалась,  чем   смутилась,  так   и   не   убедив   себя   в  том,  что   Николай   может   оскорбить   её,  унизить.  И,   слыша   позади   себя    его    шаги,  она  боялась   не   этого.   От   Николая   исходило   нечто   более   опасное,  нежели   грубость.   Чего   боялась   Таня,  так   это   нежных   тёплых   слов,  которые    сделают   её   слабой   и  беспомощной.   Но   почему,   с  таким   напряжением   ждёт   она    именно   этих   слов?   Трудно   сказать.   Наверное,   потому,  что   уже   первая   фраза   прозвучала   как-то,   особенно.   Да   и   материны   слова    в  душу   запали:  у  такого   изломанного,  может,  и  сердце   помягче….
       -   Не   спеши,   Тань….  Пожалуйста!  Сказать  хочу….   Ну   не   волк   же   я   из  лесу!
        А   голос   не  его,   не   похожий.  Просит,  умоляет,  грустный.   Неужели   он   так   может?  Ветреный,   непутёвый,  вчерашний    уголовник.   Неужто   верными    были   её   догадки?   Смотрит   так,   будто   говорит:  не  ошиблась   ты.
        -  Эх,   Танюшка!   И  почему   ты   мне   тогда   казалась   такой   маленькой.   Ну   вроде   ёлочной   игрушки:  хочется   в   руки   взять,   полюбоваться,  но   страшно  -  вдруг   разобьется. А   может,  всё   иначе  бы   сложилось,  не   влез   бы   я   в   это   болото,   под   суд   не  попал.   И   теперь   вот….   Как    жить,   не  знаю.   Люди   меня   сторонятся,  дружки   старые   в   душу  лезут,  а   мне   ничего   не   мило  -   сыт   по  горло.   Ты   одна   в  душе….   Неужели    я   такой   проклятый,   что   никакого   счастья   мне   не   будет?  Таня,  ну   скажи   что -  нибудь!  Может,  прийти   сюда   вечером,  а?
          Она   качнулась   и  отпрянула,   как   от   колодца   с  низким   срубом:
         -  Что  ты!  Нельзя   мне….   
      Испуганный   возглас   Тани   сумрачной    тенью   отразился   на   лице   Николая.
      -    Нельзя?  -   изумился    он,    пытливо    вглядываясь   в   её   лицо.  -    Значит….    Отец    да?   Ну,   конечно,   я   и  про   это   подумал.   Только    что   же  ты….   Неужели   так   и   позволишь   другим   всё    решать   за   себя.
       Тане  было   тревожно   и  страшно,   хотя    ни  за   что   не   смогла   бы   объяснить,   чего    и   кого   она   боится.  Но    подсказка   Николая   оказалась   очень   удачной.   Отец,   конечно   его    и   только    его    надо    опасаться.   И   она    спешит   уйти,   спешит    разуверить   Николая    в   его   надеждах.   От   какой   беды   стремилась   уберечь   себя   Таня,  она   и   сама   не   понимала.  Но   жажда  слушать    Николая    и  верить    каждому,  его   слову   сильнее   самого   большого   несчастья.
        И   вот   он   уже   смолк,  отрезвлённый   её   твёрдостью,   её   неумолимым   и   односложным   «нет».   А   ей   вдруг   стало,  очень  жаль,  и  его,  и  себя,  и  всего   того,  чего   теперь  уже  не  будет.  Слетело   всё,  как   пух   с  одуванчика.
        -   Извини,   увлёкся,  -   не   поднимая   глаз,   промолвил   Николай.   -   Вообразил   себе   невесть   что.
        Не   знал   он,  в   какое   отчаяние   привела   её   последняя,   не   оставляющая   надежды   фраза:
       -  Ладно,   разговора  не  было,   вообще….   Уеду   я.   Ребята   по   договору   на   Украину   собрались.   Махну   и   я   с  ними.   Зовут.
       И,  оставив   на  узкой    тропинке   растерянную,  онемевшую   Таню,   он    быстро   пошёл    прочь.
         Намерение   уехать    окрепло    в   один   день.  Ругая   себя   за   объяснение   с  Таней,    от   которого  и  не  ждал   ничего    хорошего,   Николай   торопил   время.   И   вот   уже   последний   день   на    исходе.   Час   поздний,   скоро    и   на   вокзал.   Всё   путём,   а   на   душе   кошки   скребут.  Не  так   вышло,  не  так!  «Дитё   дитём!  -   подумал   он   о  Тане.  -   А  ей   как   бабе   блудливой:  вечерком,  попозже,   на   бережку…   Хорош   ухажор!   С  лагерным   университетом.  Эх!»
          Вспыхнувшая   мысль   о  том,   что   он   допустил   оплошность,  что   исход   разговора   во   многом   зависел   от  него,  опрокинула   все   вчерашние   доводы.
        Все,    сразу   решив,  он   досадливым   толчком    швырнул   под   кровать   чемодан:
        -   Видал   я    эти   договоры,  приговоры….   Шляйся    там,   как   пёс  бездомный.
           Мать,   приучившая   себя   видеть   в   поступках    сына   только    дурное,   насторожилась:   вот   те   новость!   В  дорогу   собрала,   что   получше,   ужин   стынет,  сам    просил    побыстрее,   а   теперь….   Вот   он   и   прок   весь.   То-то   голова   непутёвая!   Старуха   смотрит   холодно,  укоряюще:
       -   Одумался   бы….    Копейку   заработал    да   хату   подправил.  Чай,   тебе   жить.
       Сын   поморщился:
     -   Была    б   шея,  хомут  найдётся.   На   завод    пойду.   Назар   вон   пашет,  и   на   всю   ораву   хватает.   Достаток   у  них.
       -   Достаток!  -   Старуха   нетерпеливо   смахнула   крошки   со   стола:   некстати    помянул   сын   Назара    этого.   Чутьём   своим   поняла,   что   с  удовольствием,  но   невольно    назвал   сын    это   уличное   прозвище   Андрея   Назарова:  про   что   думал,  про   то   и   слова   слетели.   Смутные   догадки    эти    вызвали    досаду   и  ревность.  -   чекушку   тебе    налили,   так   сразу   и   про   достаток   ихний   проведал.     Хоть   бы   на   третьем -  то    десятке    дурь    из   тебя   повышибло.   Нет   бы   как    люди   добрые….    Свободу   ему   подавай!   За   водкой   да   за   бабами   мотаться.
      -   Брось   болтать!  -   отмахнулся   Николай,   не   понимая    сути   намёков.  -   Во   сне,  что   ли,   бабы   привиделись….    Привыкла    язык    без    дела   чесать.   -   И    вздохнул   тяжело.   Рассеялось,  без   того,   скудное   тепло    долгожданной    встречи.
       -   Слепая,   думаешь,  не    видела,   как   ты     с   Танькой    в   огородах    шастал.    Дожил!   Хоть    бы    убогих    не   трогал.   Назар!    Узнает   Назар,   поди,   с   живого   не  слезет.   Позорище!
       Небольшой,  но   крепкий   кулак   сына   так    грохнул   по   столу,   что   прикусила    язык   старая.
      -   Остра   ты   у   меня!  -   мрачно     хмыкнул    Николай.  -   Ох,   остра!   Вот   одного   только   не   пойму:   как  это    ты,   при   своей   остроте    за   дочкой    не   углядела,   распутничать   ей   позволила,   а?   На    меня   теперь   волком   смотрите  -   тюремщик,   пьяндыга,   отпетый….   А   кто  довёл   меня   до    этого?    Кто    мне   мозги    набекрень    свернул?   Не   здесь   ли,   на   твоих    глазах    дело    было?   А   помнишь,   как   вы   с  отцом     в   пионеры    не    дали    мне    вступить?   Помнишь,   ты    говорила:     они   нехристи!   На    каникулах    пацаны    в   колхозе   работали,   а   вы   что   сказали?  Успеешь,  наработаешься…  На   меня   тогда    уже   тогда    смотрели   как   на   подонка.  Что   ж  ты   теперь -  то   недовольна,  а?  -  Наступая    на   мать,   он   пытливо   и   неприязненно   смотрел   ей    в   глаза,  будто   хотел,    во   что   бы   то   ни   стало  вытянуть   из    неё   ответ   на    все    мучившие   его   вопросы.
      А   она,   чуя   недоброе,   отпрянула   прочь,   руками    замахала,   захныкала,  по -  старушечьи    жалко   и   неуклюже:
        -  Отстань,   ирод!   Чего   надо?  Мало   я   с  тобой   горя   хлебнула….
      Видя,   как   задёргались   её    бесцветные   губы,   как   прикрыла    она    дрожащей   рукой    рот,  Николай    вдруг   как -   то   обмяк,  отяжелел.   И,   переводя    дыхание,   в  бессилии,  опустился   на  стул.
      -  Тебя – то   никто    не   трогает,  -  сипловато    промолвил   он.   -  Сама   только….  Душу   не   мути.   Черно   у   меня   там.   Всё   дотла    выгорело.   А   ты….   Что    ты   можешь   понять.
       Так   и   смолкли  они   оба.  Такие   близкие    друг    другу   и   такие   чужие.   Тяжёлыми   тучами   нависла   ночь.   Неторопливый,  в  иголку   мелкий   дождь    наводил   дремоту.
     А   старуха    всё   горбилась   перед    иконой,   молилась.   Отпущения    грехов   просила.  Тех   самых   грехов,  за  которые    отнял   у   неё   Господь    троих    первых    малюток.   За   которые   без    ног   увидела   в  военном   госпитале    своего   мужа.    А   спустя   год,   сорока   лет   отроду,   опять   мучилась   в   родовых    муках.   Хрустел    мороз    последней   военной   зимы,   когда   избу   огласил   первый   Колькин   крик.   Холодным,  негреющим    было   солнце,  бросившее   скупой   луч   в   их   окна.    Отец   сапожничал,   добывая    тощие   копейки.  А   с  лежанки    его   постоянно   преследовали   две   пары    голодных    детских    глаз  -    Анюта   и   Коля….
         Эх,   мать!  О   чём    тебе  молить   Бога?   Не   просветлит   он   уже    твою   темноту   и   забитость,   не   разбудит   природное    чутьё,   угасшее   за  давностью    лет.
          «Чудная   семья   у   нас,  -   подумал    Николай,   уронив    голову   на   подушку.  -   Чудная!»    Глубоко    уязвлённый    словами    матери,  которая    не   пожалела    желчи,  ни   для   него,   ни    для,  ни   в  чём   неповинной   Тани,   он   оглянулся   назад,   как   бы   подводя   итог   своей   нескладной    запутанной   жизни.   Случайно   и   неожиданно    для    самого    себя,   высказал   он    матери   свои   упрёки.   Просто   не   хотел    в   долгу   оставаться.  А   вышло   так,   что   всё   правильно   сказал.  Правильно!   И   теперь,   его   же   собственные   слова    нестерпимо    разбередили   ему   душу.   Выходило,   что   он   лишь   теперь,  наконец,   прозрел,   и   увидел    всё    в  истинном   свете.  И,  всё    дальше   уходя   мыслями    в   прошлое,   находил   всё   больше   подтверждения    тому,   что   сами   его   родители    своими    допотопными    представлениями    о   хорошем   и   дурном,    готовили   почву    для    его    будущих    ошибок   и   проступков.
         Отец.  Помнится,   он   ни    в   какую    не   соглашался    вступать   в   колхоз,  не   пускал   туда   и   мать,  так   и  оставшись   единоличником   на    своём   жалком    клочке  земли.  А   судьбу   матери   решила   слепая    фанатичная    вера   в   бога.  Не   позволив   сыну   вступить   в  пионеры,   она,   как   ей   казалось,   избежала    большого   греха,  а   для    десятилетнего    Николая   это   было    началом    всех   бед.   Отмахнулись   от   него   и   дружки    вчерашние,   и   учителя   относились   к   нему   сухо.
         Глухая   обида   и   неприязнь    холодком    тронули    его    сердце.   Вот   она    где,   трещинка.    Оторвался   Колька    от    школьной    жизни,   как    листок   от    ветки.   Учиться    стал   плохо,   а   в   седьмом   класс   и   вовсе   бросил.   Незаметно    для    себя    в   дурную   компанию    попал.
          А   тут   ещё    сестра   с  непутёвым    связалась.   И  не   на  шутку.  Слушать   никого   не   хотела  -  люблю   и  всё.   Парень   красивый,   видный,   да   слава   за   ним   худая  -  бандит.   Стариков   своих   Анна   не   послушала,   сколько   ни   упрекали,  ни   уговаривали   её    развязаться.   Те   и   смирились,  уступили,  деваться   некуда.   Недобрым    словом   помянул    Николай   сестру,   а   теперь    вроде   совестно.   Не  заслужила    она   такого.   Ведь   не   бросила    его   в   беде.   Сколько   тёплых    писем   от   неё   приходило,   сколько   посылок.   А    всё   же….   Вольно    или   
     Если   бы   не   привела   проклятого    Алексея?  Если   бы   не   видел     взрослеющий   Николай    того,   что   происходило   в   доме.   Он   лишь   теперь   понимает,   что   и   сестра,   и   родители    уже   побаивались   этого   человека.   Раскусив   своего   избранника,  билась   Анна,  как   птичка   в  силках.  Но    вздумай    она   дать   ему  от   ворот    поворот  -   не   простил   бы   он   этого….   
невольно    сыграла   она    свою    роль    в   судьбе   брата.