Молчание эстонцев

 Эстонцы умеют молчать и их молчание бывает выразительнее красноречия.
 Зимний Таллин. Вечер. Лютеранская церковь, двумя башенками напоминающая уменьшенный собор Нотр-Дам в Париже, заполнена народом. Убранство по-лютерански суровое – высокий Крест с распятым Христом и перед ним свежие цветы. Из настенных украшений лишь огромное панно над алтарем – на фоне голубого неба огненно рыжий, голубоглазый (!) радостный Христос с широко раскинутыми мускулистыми руками, будто стремиться заключить в объятья всех присутствующих в церкви. Идет служба на эстонском. В какой-то момент все встают со скамеечек, крестятся. Неожиданно гаснет свет. В храме сотни людей, ждут. Время тянется, а свет не включается. Темнота такая, что не видно соседа. Проходит минута, две… - ни звука – ни детского хныканья, ни возмущения, ни шуток, ни тревожных или возмущённых возгласов. О присутствии людей лишь единожды напоминает чье-то сдерживаемое покашливание. Свет включают и служба продолжается. Эстонцы умеют молчать.
     Бар «Каролина». Вереница столиков-пеньков, за которыми стоят посетители. Аромат горячего глинтвейна с корицей, который особенно приятно пить после того как надышишься холодным воздухом на Тоомпеа. Если за столиком русские – громкоголосие, быстрая речь, жестикуляция, если эстонцы – тихая неспешная беседа.
      Вечерний час. Ратушная площадь заполнена народом. Скрип снега, шорох шагов десятков, сотен людей. И совсем не слышно голосов толпы, слов, восклицаний, обычно всуе роняемых пешеходами, будто каждый на площади погружен в свои мысли. Только шорох шагов. Шаги, шаги, шаги… Шорох мыслей…
 
     При этом было бы ошибкой думать, что их молчание – признак недостатка способности восприятия окружающего мира. Наоборот, они наделены чувством оценивать нюансы окружающего мира, тонкие переходы суровых северных красок, которых зачастую лишён южанин, привыкший к резким цветам, режущим контрастам. Язык южанина – метафорический, разливающийся вширь, по поверхности, язык северянина –указующий,  точечный, уходящий в глубину. Отсюда молчание, глубокая сосредоточенность, простор для мечтания, бегущего от топящего его многословия. Простой грубый эстонский мужик с грубыми чертами лица и рабочими сбитыми ручищами, смотря из окна вагона на цветущую сирень, волнующуюся под прохладным балтийским небом, может вдруг выдохнуть из души: «Как красиво!». 
     За этим молчанием – упорство, верность себе, лютеранская брезгливость к вранью, даже во благо собственного спасения.
     Был случай во время войны. Советский флот готовился покинуть осаждённый немцами Таллин. Давно не секрет как относились к советской власти, которую смешивали, увы, с  русскостью эстонцы, уже перед войной изведавшие репрессии коллективизации и высылки в Сибирь.
     У нас была своя безвыходность – у эстонцев своя.  Ещё никто не знал о немецких лагерях смерти, зато эстонцы прекрасно были уже осведомлены о Колымских лагерях Сталина, поэтому немцы мнились им освободителями..
     Крейсер «Киров», флагман советского флота крутился по заливу, огнём своих дальнобойных орудий сдерживая наседавших на Таллин немцев, чтобы дать время всему флоту подготовиться к эвакуации в Кронштадт. В свою очередь немцы обстреливали залив, стремясь нанести ущерб самому мощному фактору, сдерживающему его наступление.  До определённого момента немецкий огонь, благодаря умелому маневрированию крейсера, был относительно безвреден.  Но неожиданно немецкие снаряды стали ложиться всё ближе и ближе к бортам. Стало очевидно, что такой огонь невозможен без корректировщиков, находящихся где-то совсем близко. Спецотряды стали обыскивать порт и довольно быстро нашли притулившуюся в какой-то гавани маленькую рыбацкую шхуну. В ней радиопередатчик и 8 человек эстонских рыбаков. Передатчик изъяли, эстонцев тут же вывезли в Пирита, в лес и расстреляли. Примечательно, что при этом никто из восьми не пытался ни лгать, что это мол не они корректировали огонь немцев, ни каяться, ни молить о пощаде, что ,увы, присуще нередко одолевающему разум человеческому инстинкту на пороге смерти, ни пытаться лично выгородить себя, никто не рыдал и не рвал на себе волосы – все приняли смерть молча.
     Это не о том кто лучше Гитлер или Сталин: по мне оба – людоеды ( только второй находил особый вкус жрать не столько чужих, сколько своих). Это об эстонском национальном характере. При этом любопытно, что так называемая воинская доблесть не входит в число уважаемых в эстонском народе достоинств, хотя кулаки у них крепкие, как свидетельствовали мне русские ребята, имевшие с ними «дела». Другое дело трудолюбие, упорство, честность. 
     Эстонец противник непобедим не на поле боя, а бытийно – он никогда не будет внутренне сломлен или согласится на самообман, зато на эстонца товарища, на его надёжность  всегда можно без сомнения положиться.
     Во всяком случае, так было, а как сейчас не знаю…