По следам Рождества. Дар. часть вторая
Этим человеком был сын той самой женщины в жизни художника, которая считала себя его последней музой. Честно говоря, реальная живая муза и ее сын (ровесник Заскребышу) от другого брака были даже потрясением. Казалось, что художник жил настолько давно, что никаких муз не должно уже быть на свете. Но она была и здравствовала в театральной жизни Москвы. К тому же оказалось, что была она его намного старше и, даже несмотря на свой возраст оставалась изящной, элегантной дамой. Каблуки зимних сапог заставили ее особенно зауважать и признать, что подобная дама в действительности вполне могла быть искусной, умной и привлекательной женщиной.
С ней Заскребыш встретится позже и сдуру попытается рассказать, что происходит, но женщина примет ее за... впрочем, неизвестно за кого приняла ее бывшая муза, но Заскребышу она не поверила, отрезав: "Почему вы решили, что это он?" В голове у Заскребыша все смешалось. Ее история сразу представилась ей в другом свете: нелепом, дурацком. К тому же она поняла, что муза ревнует прославленного любовника даже после смерти. Ревнует к памяти. Заскребышу лучше идти в церковь избавляться от актерских наваждений, напяливших одежку советской мегазвезды.
Находясь в дурацком положении, примчавшись в Москву с одной только целью поговорить с ней, Заскребыш вдруг поняла, что на самом деле муза его совсем не любила, потому, что любое слово о любимом человеку любящему кажется возможным и важным; потому не оказалась рядом в последний час также как не хочет слушать ее теперь, и что она, Заскребыш, в этой ситуации даже более удачлива оттого, что она - то художника слышит, а бывшая подруга - нет. Впрочем, старшая женщина должна была признать, что и она разговаривает с ним постоянно. Заскребыш почувствовала себя воровкой чужой любви. В общем, пришлось ретироваться и уехать домой ни с чем, признав, что сделала со своей стороны пусть нелепый и глупый шаг, что жизнь все равно не стоит на месте хоть на том берегу, хоть на этом. Уж это, наверное, точно знают те, кому по какой-то причине приходилось побывать в шкуре телеграфного столба между живыми или мертвыми. А если звездного моста нет там, в куске чье-то памяти, где течет быстроходная, ледяная горная речка с острыми камнями да валунами - многим ли позволено шлындать туда и обратно. Только таким беспечным отморозкам как она да художник, для которых не существует демаркационной линии между прошлым и настоящим, с наивной верой в то, что они созданы только для того, чтобы творить пусть крошечное, но светлое будущее.
Жизнь и смерть. Что люди вообще знают об этом. В сущности ничего, кроме самых тривиальных вещей. Существует забвение. Себя и всего того, что казалось нужным. Рай и ад. Потеря того, что казалось важным: мужчина ты или женщина. Взамен безголосье. До тех, кого ты любил (или все еще любишь) не докричаться, а значит, в доказательство своего бытия приходится пугать их пошлейшими стуками-бряками, либо как последнее средство приходить к ним во сне как их собственная память. Что тоже пугает, если делать это немного часто от тоски по живущим. Но и это особо не поощряется. Мир живых для ушедших ненарушаем.
Кто-то просится: дайте жизни опять. Кто - то станет зверьем, птицей, рыбой, лягушкой-квакушкой, червем, комаром для квакушки, если не с чего быть человеком. Да и кто знает - суждена ли вообще хоть какая-нибудь жизнь тому, кто при жизни ее не ценил. Или настолько злобно чудесил, играя на руку смерти, или в пару такому аборту природы суетился пред ним, чтоб оказаться в результате ходячим живым мертвецом.
То, что души бесхозно томятся в ожидании всеобщего восстания из гробов было для Заскребыша совершенно неприемлимо по причине непрактичности, если еще точнее: полной бессмыслицы использования такой сложносконструрованной вещи как дух и его душа. В общем, Заскребыш верила в реникарнацию и только в нее, а не в то, о чем, сойдясь на сходку, порешили какие-то неизвестные ей, архичные, бородатые старики, согрешившие против истины.
Но самое ужасное для Заскребыша было не то, что она не много понимала в формах вечной жизни, а в той естесственности, с которой художник был для нее безоговорочно и преспокойненько жив. Думая об этом, она чихнула, прям как по заказу. Он вызывал мысли самые добрые, с ним в ее жизни происходили чудесные вещи. Иногда совершенно сказочные, иногда явно хулиганские. Только через несколько лет она заметит некую закономерность с тем, как в ее жизнь входило добро. Как исполнялись ее заветные желания. Как приходила помощь там, откуда она вовсе не ждала и не знала, кого благодарить кроме Господа Бога и близких, родных людей и друзей.
Господь Бог - это несомненно. Об этом стоило бы поговорить всерьез и не в одну строку. Кто знает, а вдруг даже на страницах этой книги может такое случится: Заскребыш расскажет, кто для нее такой Господь Бог. Нужно только собраться с мыслями, чтобы не забыть говорящих деталей, а иначе как докажешь, как прекрасен ее Господь Бог.
Но речь об ушедшем художнике. Ей и в голову не приходило, и все же внутренний голос намекал ей, что она не так уж и права в своей невдумчивости. А пока она сидела за столом в незнакомой квартире и рассказывала свою историю. Ей ничего не стоило здесь появиться. Странный дар, который она привезла с собой и который разглядывал хозяин квартиры помогли купить художники. Билет был заказан сыном без какого - либо ее участия. Он хоть и ругал ее за неосторожность, но к относился с пониманием к материнским чудачествам. Короче, она привезла художнику в дар: свернутый трубой лист качественного ватмана, настоящие кисти и медовые краски "Ленинград" По странной случайности эти краски еще существовали на свете, в отличие от самого Ленинграда. Дар был вовсе не материальный - это понимали все участники, приложившие руку к поездке. Никто не выразил Заскребышу сомнения, насмешки. Никто не обидел ее по причине самой обычной любви. Но сама Заскребыш почти по-детски интуитивно понимала, что ее дар среди всех даров самая лучшая и поистине нужная и веселая штука. Роль свечек при этом никто не отнимал. Но не будет же она тащить ему пасхальные яички, которые никогда, не при какой погоде не тухнут, или конфетки в память о взрослом дядьке, короче, весь этот маргинальный могильный мусор. При всей чепухе ей приходили на ум всякие извечные традиции, которые несмотря ни на что соблюдают люди.
Подумалось, что правее всех в этом вопросе были древние египтяне, но сама египетская культура с ее жадными, потому опозоренными мумиями была для Заскребыша уже абсолютно бессмысленной, и поклонение праху она нашла замену в настолько более древних книгах, восходящих к самому началу существования чего либо здесь, на Земле. Древние книги делали крюк и возвращали ее к истоку, объединяющим в себе любое добро и знание: рождество и вечное бытие всего и вся. Только полного болвана не интересует история вечной жизни, если есть чем ее заполнить. Книги повествовали о составе, принципе устройства и работы духовного огня, что есть самый главный двигатель существа человека. К тому же оказалось, что это огромное богатство. Богатство принадлежит отнюдь не всем и его даже пытаются заполучить все, кому не лень. Самым необычным и подлым способом. Если в двадцатом веке ухахатывались над средневековыми сделками, где можно было это так или иначе продать, то в двадцать первом всерьез встал вопрос о том насколько часто нагло и бесстыже воруют.
К дару был еще и довесок. И вот тут то она сомневалась, потому, что это была ее собственная работа. Исследование его художественного творчества.
Надо сказать с этой работой у нее случилась необычная история...
Свидетельство о публикации №216091800180