Ловцы жемчуга

в уменьшительно-ласкательном о восторженно-похабном
(о книге Сергея Соловьева. Джойс. Нора. «Арт Хаус медиа», 2015)

слово "целомудренно" никак не характеризует отношения Мужчины и Женщины. точнее, характеризует, что их нет.
                А. Павлов ( вместо эпиграфа)


О Нора, какая мура, что я обмираю тебя доконать.
Хватает с меня одного лишь звучанья запретного слова,
одной только мысли, что эта красавица, скромница, руки
заводит за спину и медленно платье приподнимает,
нагнувшись, и этот мужлан, который так нравится ей,
уже со своим – с позволенья сказать – телеграфным
столбом проникает в нее. Ну ладно, со столбиком
высоковольтным. Как свежи, как девственно чутки снега!

Вблизи другого далекого берега Индийского океана довелось наблюдать за тяжелой работой ловцов жемчуга. Иногда они выныривали, сплевывая сгустки крови, и едва продирали глаза от границы кессонной спячки. Изредка им светила удача в виде бледно-розовой или поросшей водорослями раковины с божественным чудом внутри. Там на дне, где почти тектонический сдвиг пород земной и водной, вербальной и воображаемой, а заодно таких разных - мужской и женской - совсем недавно находился Сергей Соловьев, писатель, поэт и переводчик писем Джеймса Джойса к Норе Барнакл.

Ты – моя, ты – любовь, эти строки мои –
лишь затменье, горячая сперма.

Не знаю, какой глубины погружение может вызвать подобный отклик на ласково-грубые и брутально-нежные (до исступления) письма автора «Дублинцев» и «Улисса» к своей возлюбленной, но то, что Соловьев - искушенный ныряльщик за словесными жемчугами - бесспорно. Умудриться перевести практически непереводимые взрывные эмоции молодого льва ( Джойсу 27) к его любимой львице ( Норе 25), где-то граничащие с отеческим, а где-то неприличные до непристойностей - тяжкий труд и вызов, и бремя. Автор перевода справился с тем и с другим, условно говоря, добыв этот жемчуг из третьего - глубин подсознательного и проговоренного / написанного.

Это в сердце открытая течь затопляет уже
тихой нежностью все, что есть ты, что есть я,
моя Нора, моя ясноглазая школьница,
шкодница, шлюшка, дичок мой, любимая, будь же
моей – навсегда, сколько хочешь, моей
дождевой, голубой, по небесной ограде
бегущей, цветущей моей повиликой!

В оригинале многое грубее и развратнее самых изощренных представлений о самке и самце, отданных Кем-то друг другу. О Блуме и Молли, о Стивене и Норе – собственно, о великих влюбленных, созданных как Один для Одной - их вновь напишет Соловьев. И автор переводов достаточно сдержан – языково и стилистически, проникая в их интимные отношения. Это на грани, но это приемлемо - ради эстетики и настоящего восторга, которыми нас иногда награждает жизнь.

Пиши и целуй – чем грязнее, тем слаще –
веселые эти словечки. Но прежде чем слать их,
просунь, дорогая, под платье, овей их горячим и душным,
а хочешь – так сделай и больше. Потом отправляй,
любовь моя, пташка с коричневой попкой. Их ждет –
как весну соловей – не дождется
твой Джим.

Чувственность, граничащая с отрицанием джентльменских и пост-викторианских чопорных устоев добрых старых Островов, как и десятилетие предвоенного европейского декаданса - суть и стиль игривых, а если по ортодоксальным или католическим меркам - распутных посланий мужчины к женщине. Хотя в страсти и истинной любви не бывает никаких «но» или «нет», или «если». Именно поэтому столетней давности почти бесстыдная романтика так увлекает и сегодня в поэтическом изложении и в штучном издании величиной с ладонь. (Издательство «Арт Хаус медиа».2015, 77 стр.)

Где это было? Пула ли, Пола ль? Полый
север, постель, славяне, перекати-любляны.
Где это? – помнишь, ты подо мной лежала,
как до весны, под снегом, в тихом тепле,
и вдруг – ты надо мной, на мне, и пелена
тонкой твоей сорочки, сорванной, падает,
падает. Ну же, давай… давай! – шепчешь,
вскидываясь и оседая, будто рожок мой мал,
мал для тебя, разбуженной и бесстыжей:
ну же, fuck up, love! Fuck up, love! Любимый...

Все перипетии недолгой декабрьской разлуки влюбленных - Джойс уехал в Дублин, Нора в Триесте - изложены в подробном предисловии и великолепном самостоятельном эссе «Переход». Степень страстного безумства великого ( в будущем, заметим – «Улисс» еще в голове, а «Дублинцы» и «Портрет художника» в зачатии… ) писателя передать в переводе возможно, только самому обладая недюжинным талантом и чертовски полным погружением в тему. Или в "межъязыкую тьму" (с) СС.

Что и делает автор, искусно бродя по грани между т. н. «порнографией» и дерзкими, сумасшедшими любовными играми вслух ( на бумаге, понятно – это письма). Я бы назвал умение Джойса и, очевидно, Норы ( ответных писем которой история не сохранила) доводить друг друга до высшей степени желания такой сумасшедшей сексуальной перепиской, даже по меркам тех пуританских лет – совершенным выражением страсти. Если хотите, подлинным доверием в любви.

Хотя в игре, прочитанной Соловьевым в письмах Джойса – очень много всего: и провокации, и открытая ревность, и сжатый в кулак смешок, и филигранная обсценность – и все о чувстве. И - только из желания сохраниться и быть вместе. Телесно и иначе.

Щемь и услада моя, невозможная девочка,
я совершил это – как ты сказала в письме:
был в тебе дважды, как только прочел.

«Все переводы это акт неправды» - это у Виктора Сосноры. На самом деле, поставив перед собой вполне отчетливую эстетическую задачу, Сергей Соловьев нашел способ с ней изящно справиться и донес нам на русском, которым владел и автор непричесанных писем - всепоглощающую страсть и силу истинного любовного безумства, жажду обладать и быть единственным для второй половины. Сделано это по-настоящему мастерски, и я, возможно, еще попробую отдельно разобрать – как… Уже на уровне сравнительной грамматики, синтаксических рядов, троп и находок каждого, кто занырнул так глубоко. А может, другой лингвист туда же нырнет – в текст оригинала и в замечательную работу Сергея Соловьева. В любом случае, настоящие жемчуга стоят подобных погружений. Обязательно почитайте без ханжеской снисходительности. Жемчужины даются нелегко…

Особенно, когда они из эпистолярия превращаются в стихи.