Бомж

 
               

К "дембелю" все готовились с особой тщательностью и любовью. Парадная форма редко у кого не была прошита по краю белой окантовкой, фуражка залихватски заломлена, подошвы ботинок подрезаны по всему периметру, создавая острый каблучок и мысок. В общем готовиться все начинали еще чуть ли не с окончания первого года службы.
Но это все полбеды. Существовала еще и такая вещь, как "дембельский" альбом. В нем хранились, накопленные за все время службы фотографии с всевозможнейшими, наинелепейшими картинками, являющимися как бы карикатурами на армейскую жизнь. Любой мало-мальски умеющий рисовать боец, отрабатывал "практику" на "дембельских" альбомах хотя бы раз, а то и два, три за время всей службы, провожая в дорогу к дому все выше его стоящие поколения "дембелей".
Этот психоз происходил в любой части не в зависимости от рода войск и места положения. Редок был тот боец, который возвращался домой в гражданской одежде, да еще и не прихватив с собой, аккуратно завернутую в бумагу и сложенную в целлофановый пакет, парадку. Даже те, кому просто не удавалось раздобыть совершенно новую парадную форму, перешивали из старой, подгоняя под себя во всех узких местах, как залихвацкие портные, без помощи швейной машинки, выдерживая ровность шва на всем протяжении.
Все словно боялись отличиться чем либо друг от друга и по этой причине следовали этим глупым обычаям, где-то в глубине души возможно и не будучи согласны с ними.
Это всеобщее чувство стадности было очень и очень тяжело преодолеть тем, кто хоть мало-мальски понимал, что форма есть форма. И что ее нужно просто постирать и погладить и все, и больше ничего. Она уже будет выглядеть от этого достойно. И что из армии вовсе не положено возвращаться в форме, можно и одеться в гражданскую одежду, благо у каждого был ее запас для походов в самоволку.
К моменту моего увольнения в запас, у меня не оказалось новой парадной формы, была старая, но моего размера. И я скрутив ее аккуратно в сверток, повез домой, будучи переодетым в присланную мне из дома посылкой, гражданскую одежду. Она правда тоже была старая, еще до армейская, но выглядела довольно современно, так как была привезена из-за заграницы. В ней я собственно и демобилизовался.
Сразу же за выездом на шоссейную дорогу и налево, в сторону Дальнереченска, примерно лет пять назад, разбился такой же бортовой "Урал", c фургоном, крытым брезентом, "дембелями". Это была их последняя в жизни дорога. Дорога к дому. Это был лучший призыв, все отличники боевой и военной подготовки, все с медалями, все сержанты, некоторые даже старшие, было даже два старшины. В новых, красивых парадках, расшитых всевозможными кантами, не по уставу. Как можно было перевернуть грузовик в кувет на таком безопасном месте, да еще и так, что всех, со всего маху накрыло, и расплющило практически сразу на смерть, кузовом машины? Никто не выжил.
Это место знали все, оно было всего метрах в пятидесяти за территорией нашей воинской части. И сейчас, в этот последний день, проезжая мимо наш водитель долго жал, что есть мочи, звуковой сигнал своей машины в знак памяти о погибших и именно в такой значимый день.
Нам всем выдали сухой паек на три дня и билет на самолет до Москвы из аэропорта в Артеме, под Владивостоком, и повезли крытым до станции Лазо. Где мы сели на поезд до Владивостока, в плацкартный вагон. Ехать нужно было всего около четырехсот километров. Предстояла долгая и долгожданная дорога, которую мы все ждали два года и вот дождавшись не понимали, что это все происходит именно с нами, все было как во сне.
Мы были уже другими, не прежними, возмужавшими и многое повидавшими молодыми людьми. Но новая, предстоящая жизнь была не ясна и не понятна нам, сформировавшим свои взгляды на жизнь в тесноте коллектива кадрированного полка.
В стране к тому моменту произошли серьезные перемены. Началась перестройка, пришел к власти Горбачев. Страна сильно изменилась, но мы этого не замечали. Возможно потому, что просто забыли как она выглядела ранее, или просто потому что отвыкли от ощущения свободы и принадлежности самому себе в осуществлении всех своих желаний. Весь Приморский край просто кишел офицерами и солдатами. К тому времени это был серьезный укрепрайон на дальнем востоке, и количество военных на квадратный километр которого просто зашкаливало.
Не смотря на то, что мы все уже были вольные, отдавшие дань родине люди, каждый раз сталкиваясь с очередным офицером рука так и тянулась к фуражке, пытаясь отдать честь. Возможно со стороны это и выглядело очень смешно, но нам, еще вчера бывшим солдатами, ничего смешного в этом не виделось. Одно было ясно, процесс привыкания к  гражданской жизни будет долгим и возможно потребует даже реабилитации, как требует во время привыкания к земным условиям тело космонавта.
                *  *  *
В Артеме, я дождался вместе с немногими товарищами, едущими в том же направлении, самолета до Москвы, который почему-то перенесли на несколько часов и сел в него вместе небольшим пакетиком, с парадной формой, на погонах которой за время всей службы, так и не появилось ни одной подтверждающей воинское звание, полосочки. Она была чиста и первозданна.
Сам полет я уже и не помню, но до Москвы мы не долетели. Самолет совершил посадку в Ульяновске по погодным условиям Москва не принимала.
Уж казалось бы, что тут такого, ждал два года, а потом взял билет, сел и долетел до своей родины за два счета, но не тут-то было, не все так просто видимо в этой жизни, не все идет так, как тебе бы хотелось. Меня что-то не пускало в Москву, что-то готовило к восприятию новой жизни. Да, да, именно новой, не долгожданной, старой, а новой и жестокой, такой, в которой я был не востребован и не ожидаем обществом занятым своим перестроением и совершенно скоро скатившимся к жизни по принципам, каждый сам за себя. Я тогда еще не понимал, что возвращаюсь уже в не знакомую мне страну, не ту, что меня провожала, а в совершенно другую. Все в ней было похоже на то, что было раньше, но что-то страшное и грозное витало в атмосфере, и давило сверху не пуская даже легкие как пушинка для мощных порывов ветра самолеты, на родину, в отчий дом.
Тогда я не понимал этого, но отчетливо чувствовал настрой людей и всеобщую людскую тревогу от непонимания происходящего. Все как бы затаились на распутье, ожидая сигнала светофора к дальнейшему движению, но электроника барахлила, не давая зеленого цвета и порою не зажигая даже красного.
Выгрузившись из самолета, уже в здании аэропорта я увидел фигуру милиционера, которая меня очень удивила, а точнее просто насторожила своим внешним видом. Сначала я толком даже и не понял, что именно с ним не в порядке, что в нем нового? Он не был похож на советского милиционера. В его руках была полицейская дубинка. Я видел ее но не верил своим глазам, не понимая в чем дело, почему она у него? Может произошел переворот? Может какие-то народные волнения и это не просто милиционер, а спецназовец, которых собственно я тоже тогда еще не разу-то и не видел?
Но все вокруг были спокойны, и никто не обращал на него никакого внимания, понимая, что все что происходит в порядке вещей.
                *  *  *
К тому моменту нас, прибывших из кадрированного полка в п/о Кольцевое, было уже на много меньше, так как многие еще из Артема полетели другими самолетами в другие города необъятной тогда нашей страны, под названием СССР.
Надо было принимать решение. В Москве была непогода. Рейсы в нее отменили пока на ближайшие сутки и говорили, что может и двое. Никто не понимал в чем же дело? Ведь на дворе было лето. Неужели летом возможны такие бури?
Кто-то предложил мне взять билет до Ленинграда а оттуда поездом до Москвы. Но тогда денег уже на поезд не хватало, а до Москвы из Питера ехать еще почти 700 километров. Нужно было принимать решение. Я знал, что можно попробовать электричками. Там контролер не всегда заходит и что на них точно можно доехать, но только с пересадками.
Не долго думая я принял решение так и сделать, поменяв остаток полета на рейс до Ленинграда, который вылетал буквально через несколько минут и надо было спешить.
                *  * *
Это был Як-40. Самый маленький советский, турбореактивный пассажирский самолет, с входом под хвостом.
Салон, вмещающий 40 человек, был практически полным. Мне досталось место сзади, слева, не у окна.
Мы взлетели и под крылом разворачивающегося самолета виден был почти весь Ульяновск и Волга. Мы набирали высоту. Мой попутчик достал из кармана странный прибор и посмотрев на него, сказал:
-Это высотомер. Я с ним прыгаю с парашютом. Здесь он не работает, тут все герметично. И он не чувствует давления атмосферы. Вот вне самолета он покажет правду. Меня звать Сергей, я инструктор по прыжкам. - Произнес он, зловеще подмигивая.
-Владимир. - Ответил я.
-Далеко летим?
-Возвращаюсь из армии домой. - Ответил я и разговор наш завязался.
Сергею было лет двадцать пять, двадцать семь и он показался тогда намного старше меня. Он начал мне рассказывать о всяких несчастных случаях при прыжках, о смелости свободного падения о ощущении одиночества и самодостаточности в полете над такой маленькой сверху, землей.
Мне было не то что бы не интересно, мне было просто страшно и казалось что он хочет выпрыгнуть из самолета прямо сейчас, вместе со мной, что бы показать мне в свободном полете, как он прекрасен, как можно самостоятельно вертеться в воздухе, задавая направление верчения самостоятельно.
Я был просто не готов к этому. Мне не хотелось слушать его рассказы о прыжках и падениях, я был просто не готов к этому сейчас, я летел не в свободном падении и не в низ, а просто домой, хоть и через Ленинград. Мы сидели рядом с туалетами и соответственно выходом из самолета, Мне казалось, что он просто возьмет меня за руку и захочет показать мне что такое свобода падения и тогда я уже не смогу ничего сделать. Я думал, что кончится все именно этим.
Поняв видимо наконец, что его просто не слушают, и просто из вежливости покачивают головой на все его фразы,  он постепенно замолчал, правда еще долго выдавливая из себя какие-то реплики, продолжая уже разговор с самим собой, и возможно жалея где-то внутри, что он не птица. А то бы он тогда уж точно показал всем как надо летать из Ульяновска в Ленинград, и не закоулками, а по прямой и гораздо быстрее.
                *  *  *
В Питере было пасмурно, начало лета не баловало теплом и солнцем. Видимо в Москве все было гораздо хуже и дождливее.
Самолет садился в дождь. Москва дотягиваясь своими длинными руками до северной столицы не хотела уже с ее помощью вот так вот сразу пускать меня к себе обратно, придумывая все новые и новые трудности на моем пути.
Открыли дверь и пассажиры спешной вереницей пошли к зданию Пулковского аэровокзала. Мы хоть и были первыми у выхода , но растерявшись оказались в числе последних. За мной шел Сергей. Спустившись с трапа на землю он обернулся назад и посмотрел куда-то вниз и назад, наверное по привычке он просто хотел подобрать за собой стропы приземлившегося сразу за ним  его же парашюта.
Интернета тогда не было и в помине, и я спросил у первого встречного мне человека, как добраться до города? Этим человеком почему-то оказался офицер с крылышками в петлицах.
-Разрешите обратиться? - вырвалось у меня. И я тут же понял, что на голове у меня нет ничего и руку прикладывать не к чему, да и вообще я не в армии. При этом я, почему-то посмотрел на свои кроссовки. Видимо вспомнив наверное те времена, когда мы ходили в самоволку в гражданской одежде, но с армейским ботинками на ногах.
Наступила секундная немая сцена, а затем на лице майора проступила улыбка. Он сразу понял в чем дело. Ведь в самоволке так, по уставу, себя не ведут.
-Обращайтесь. - Ответил он, посмотрев на свою жену и детей, стоящих по правую руку от него с улыбкой.
Тут уже улыбнулся я, и ни капельки не смущаясь продолжил:
-На каком автобусе добраться до метро не подскажете?
Он назвал мне номера автобусов и показал направление к остановке.
-Спасибо!! - Сказал я, но ужу без смущения, видя у него и его домочадцев добрую улыбку на лице.
                *  *  *
На Московском вокзале я сел на электричку, не покупая билета и полный тревоги поехал дальше. Погода менялась, дождь перестал идти и местами даже, где-то пробивалось солнце. Электропоезд шел до Малой Вишеры.
Справа от меня сидел пожилой, но еще очень крепкого вида мужчина с большой, окладистой бородой и длинными, вьющимися к низу, не насквозь еще седыми волосами, в очках. Выглядел он довольно прилично. Одет был в добротное, но потертое темно-серое пальто, под которым виднелся воротник вязанного крупной шерстью серо-белого свитера. Штаны свисали оттянутыми коленками, но при этом не имели еще нигде заплат.  В начале пути читая газету, время от времени что-то искал в рюкзаке, стоящем рядом с ним на полу,  а потом наконец нащупав, достал все-таки с видом победителя какую-то зачитанную книгу, по моему это был роман Солженицына "В круге первом". Он сидел молча, только время от времени глубоко вздыхал и многозначительно произносил:
-Д-а-а-а. ...
И опять принимался за поедание информации, продвигаясь вперед страница за страницей, перелистывая довольно толстое сочинение.
На ногах у него были какие-то старые, стоптанные и грубые ботинки светло коричневого цвета, в которых обычно ходят по грибы. Кисти рук он носил, да, да, именно носил, довольно большие и они не соответствовали его и так не маленьким размерам. В общем весь его вид представлял из себя сплошную нелепицу, несоответствие одной части тела другой, впрочем как и одежда, покрывающая эти, все составные. Мне показалось, что этот мужчина просто едет на свою дачу из Питера, за грибами. Но ведь было только начало лета. Да и корзины при нем не было.
Мы ехали молча, сидя рядом и только я исподволь наблюдал за своим соседом, ему же казалось не было интересно ничего вокруг, кроме поглощаемого им романа. Сидя рядом каждый был сам в себе, в своих мыслях, настолько разных, насколько была разница в наших возрастах и мировоззрениях.
Но он почему-то был мне интересен какой-то глубиной знаний, хранящихся где-то внутри его необъятного, не виданного мне, прошлого.
Вдруг раскрылась дверь и началось экстренное перемещение народа по электричке. Не долго думая, мы встали и как будто сговорившись, одновременно пошли в сторону убегающих людей.
В поезде были контроллеры. Все убегали от них. Я задал ему глупый вопрос, сходу, даже не представившись:
-У вас тоже нет билета?
-А у кого здесь вообще они есть? - ответил мне вопросом на вопрос пожилой мужчина.
-Надо сходить срочно. - Тут же добавил он мне.
-А то загребут в ментовник. Денег-то нет.
-И у меня нет тоже. - С какой-то радостью в голосе, ответил я, видимо видя в нем своего соратника по проблеме.
-Михал Степаныч. - Ответил он и протянул на бегу мне свою огромную руку каменщика, в которой растворилась моя тоже в свою очередь не маленькая, как мне казалось ранее.
БОМЖ. - тут же зачем-то добавил он.
Я не придал значения его словам. А точнее не поняв значение этого словосочетания. Но что-то давно знакомое, еще из детства, из папиных рассказов сидящее во мне, напомнило звучание этого слова, но как не старался я вспомнить, не раскрыло его значения.
Мы вышли на близлежащей станции и сели на скамейке, в тени старого, дореволюционного здания вокзала, дожидаться следующего поезда. Он должен был быть минут через тридцать.
-Ты откуда едешь? - Спросил он меня.
-Из армии.
-Д-а-а-а. - Сказал он тяжело вздохнув и не задавая больше вопросов, как бы уйдя в свои мысли.
Денег на поезд не хватило. Вот и еду электричками."Зайцем" Самолет на Москву из-за погоды сел в Ульяновске. Кое как добрался до Питера. И теперь добираюсь перекладными.
-Ну и как тебе?
-Что? - Не понял я его немногословность.
-Страна как?
-Нормально, я всю ее пролетел и до этого, еще в армии проехал в теплушке. - Не совсем понимая о чем он, ответил я.
-Видны перемены?
-Какие? - Опять не понял я, но уже догадываясь о том, что Михал Степаныч имеет ввиду.
-Как тебя звать?
-Владимир.
-Ну Володь ушел ты из одной страны, а возвращаешься в другую. Досталось нам времечко. Нам ладно, а вам-то за что?
-Да, полицейские с дубинками. - Ответил я.
-Не в этом дело. Все другое. Все. Все. Все. ...
-Как? Все?
-Другое время приходит, а старое собирает свои вещи и уходит от нас навсегда понимаешь? Навсегда, его больше не будет, только в памяти, только внутри нас, в прошлом.
                *  *  *
Пришел поезд и мы сели в него, понимая, что он едет всего лишь до Малой Вишеры, а дальше сообщения нет и нужно идти пешком или ждать несколько часов, пока придет какой-то другой поезд, который приходит с другой стороны и сразу - же едет обратно.
Мы разговорились. Оказалось, что он художник реставратор. Всю жизнь проработал на реставрации Петергофа, потом пил, потерял работу, сейчас не пьет, но работы нет, да и не пишет уже маслом  практически совсем. Денег нет у него катастрофически, практически постоянно, продал все что только можно было продать. По этому подрабатывает где придется, то грузчиком, то маляром. Так и живет. А сейчас едет в Киров (Тверь). С друзьями договорился там на вокзале встретиться, говорят, что вроде работа там какая-то есть, что-то закрасить надо масштабное. В Москву соваться боится, не любит этот город, боится пропасть в нем как человек и уже больше никогда не найтись. Понимает, что второй раз уже ему не найтись, по этому бережет свое "Я".
В Вишере Степаныч сказал, что надо чая заварить и попить свежего и крепкого. Я не возражал. Он добавил:
-Только вот чайника у меня нет. Сейчас найдем что-нибудь и разведем костер. А чаек у меня славный, Индийский, еще полторы пачки есть, надолго хватит.
Я не совсем понимал, что именно он имеет ввиду. Что значит что-нибудь? С этими словами мы шли вдоль путей, а Степанычь подбирал с земли различные банки, как бы оценивая их состояние глазом при этом, и тут же выкидывая за ненадобностью, видимо из-за плохого их состояния.
Не понимая происходящего, но следуя по пятам за своим мессией я машинально останавливался, повторяя все его движения и вновь продолжал путь.
Наконец выбрав самую красивую консервную банку из под сельди он присел на сложенные в беспорядке у путей шпалы, сказав:
-Вот тут и разожжем его.
-Кого? - Глупо спросил я.
-Костер.
-Зачем?
-Чай вскипятим, вот и банку какую хорошую нашли и плоскую. В ней быстро закипит. Сейчас только сполоснем ее. - Сказал он наклоняясь к луже, с довольно чистой водой.
И тут я вдруг отчетливо и как наяву вспомнил папин рассказ о том, что в тридцатые годы было много бездомных бродяг, и их называли БОМЖами. И что Б.О.М.Ж., это аббревиатура из заглавных букв.
Без.
Определенного.
Места.
Жительства.
Меня как током ударило от такого ясного воспоминания. Но ведь их раньше не было? Откуда он взялся? Что вообще произошло в стране за время моего отсутствия?
Я сильно испугался от возможности быть втянутым в эту авантюру чаепития у обочины страны, меняющейся на моих глазах, но пока мне не понятно в какую сторону и с какими последствиями. Тем более с БОМЖом.
-До свидания. Я пойду пешком. - Буквально выдавил из себя я в испуге резко меняя направление движения и ускоряя свой шаг, направленный уже в другую сторону, к Москве.
-Пойдешь? Ну ступай. Твой выбор. Бог помощь тебе. - Произнес Степаныч, повернув голову в мою сторону и смотря прямо мне в глаза, как будто стараясь увидеть хоть какую-то надежду для себя, в моем будущем. В том не наступившем, светлом будущем для него. Но когда-то обязательно должным наступить в моей жизни.
В его взгляде прослеживалась надежда и вера в несбывшиеся планы и мечты. Он много познал и прожил не придя к счастью, и возможно хотел увидеть что-то в моих глазах, хотя бы отдаленно напоминающие о том, что мне это удастся. ...
Но я уже бежал к новой жизни, в страхе от такого столкновения на пути к ней. Мне не верилось в такой исход, я чувствовал в себе силы идти пешком до следующей станции, да идти-то всего надо было километров восемь, девять. И я шел.
                *  *  *
Солнце уже выглянуло целиком, было около двенадцати часов дня. Я прошел уже километра три и слышал что где-то сзади громыхает поезд. Повернув голову назад я увидел товарный состав, медленно двигающийся в сторону Москвы, с очень маленькой, практически пешей скоростью.
Когда пара электровозов поравнялась со мной я ускорил шаг и крикнул в открытую дверь кабины, где-то высоко движущуюся со мной параллельным курсом:
-Подбросте до Бурги?
-Запрыгивай. - Сказал машинист и протянул мне руку, благо поезд шел очень медленно.
Не ожидая такого быстрого поворота событий я было растерялся, но тут же совладав с собой схватился за поручни вертикальных ступенек и дальше за протянутую мне руку.
-Куда идешь путник? - Спросил меня, видимо помощник машиниста.
-В Москву.
-Хорошая цель.
-Только мы тебя не сможем долго вести, не положено. Пару, тройку станций, не больше. А дальше сам доедешь электричками. Там подальше они почаще ходят.
-А чего пешком-то? Небось деньги все в Питере прокутил? - Спросил машинист. И тут же добавил:
-Меня Михалыч называй, а его Леха. - Махнул он рукой в сторону своего помощника.
-Хорошо. - Сказал я. - А я Владимир.
-Ну вот и прекрасно. Сигареты есть?
-Нет.
-На. Куришь такие? - Сказал Михалыч, протягивая мне Яву.
-Курю. - Спасибо.
-И мы закурили под мерный и ленивый стук и грохот великого множества беспощадно перемалывающих под собой дорогу из прошлого в будущее, колес бесконечно длинного товарного состава, везущего в себе что-то новое и непостижимое, в этом, не длинном, но очень нужном перегоне, между двумя станциями. Между двумя столицами, между двумя жизнями. Прошлой и будущей.
17.09.16 г.