Побег Орлёнка

Была глубокая осень 1998 года. Надвигалась зима, и казалось, что вместе с ней на всю страну опускается полярная ночь. Государство напоминало собой лежащий на дороге, разложившийся до неприличия труп какого-то огромного животного, в котором копошились мелкие и большие хищники, раздирая останки. Или выключенный уже из сети,  остывающий  компьютер, где завершаются последние процессы и закрываются все окна, догнивают детали и механизмы. Родители Орлёнка каждый день таскали в дом крупы, сахар, соль, упаковки мыла. Запасали на несколько лет лекарства, антибиотики. В среде взрослых везде слышались злобные разговоры, многие проклинали власть, с работы приходили злыми, вздыхали, ссорились. Всюду звучали загадочные слова и имена: «дефолт», «Хакамада», «Кириенко», «Черномырдин», «Масхадов», «коммунисты», «Ельцин». И про всех отзывались в основном плохо, злословили, а Ельцин, судя по рассказам взрослых, и вовсе представлялся Орлёнку неким большим, прожорливым чудовищем, которое восседает на троне и злобно воет где-то в Кремле, глодает фабрики и заводы, машины и людей.

Но природа жила своей извечной жизнью, ей, казалось, не было дела до людей с их страданиями. Последние листья ясеней и тополей опадали и гнили под ногами. Школьный двор почти совсем «осиротел», чернея голыми ветвями деревьев, и лишь ветер гулял по нему, шурша старыми пакетами и поднимая их до самых крыш, завывая в щелях между гаражами-«ракушками». Времена у взрослых были тяжелые, но и у детей были свои беды. Перемена, на которой, как обычно, кого-то макали головой в унитаз, кого-то спускали на животе по школьной лестнице и бросали лицом в лужу, кого-то закрывали в женском туалете, у кого-то отбирали деньги, закончилась, и начался урок физкультуры. Орлёнок ненавидел играть с ребятами в футбол. В этой игре как будто сконцентрировалось все то, что он не любил в жизни и что твердо решил никогда в себе не культивировать. Он бесцельно слонялся по краю физкультурного зала. Воздух в зале был спертый и душный, пропитанный потом и запахом старых стен и матрасов. Неприятным мерцающим светом, искря, мигали длинные лампочки на белом потолке и монотонно гудели.
Мяч хаотично бился в Орлёнка, как в столб, попадая ему то по ногам, то по рукам, то по животу. Причём все это сопровождалось дружным ржанием и возгласами одноклассников. «Ну ты, даун, ты че, в натуре такой тормоз?»

Разгоряченные, с потными и красными,  как у первобытных неандертальцев, лицами, школьники бегали по залу, били друг друга по ногам, азартно выбивая мяч, и заправляя его в ворота вражеской команды. Орлёнок искренне недоумевал: кому это нужно и зачем, почему всех заставляют это делать?  Орлёнок смотрел на потрескавшиеся, заржавленные стены старой школы, но его мысли уносились куда-то далеко, во влажные луга, над которыми пролетают белые аисты; в поля, покрытые цветами, в долины с темными оврагами и молодой травкой, с трелями жаворонков, вьющихся где-то высоко-высоко. «Генетическая память»… - такое непонятное выражение  встретилось Орлёнку где-то в текстах, но что это такое –  он не знал. Из обрывков разговоров взрослых он слышал, что когда-то не так давно большинство из нас жили на природе, и жизнь текла размеренно, небогато, но весело, было много праздников. А потом пришли какие-то плохие люди с ружьями, и пригнали нас всех сюда, к промышленным деталям и механизмам. А многих при этом убили, и остались только бандиты и военные, да их дети. Историю в школе еще не проходили, и Орлёнок не понимал: о чем это говорилось?...

Учителем физкультуры был пожилой строгий мужик, бывший полковник. Он яростно свистел в свисток, матом крыл хулиганов, нарушавших правила, и обещал отодрать им уши, а одного и впрямь однажды схватил за ухо и с силой трахнул об угол двери. Его все боялись, но уважали. Но сейчас урок подходил к концу. Усталый учитель смотрел-смотрел на топчащегося в углу зала Орлёнка, и наконец вызвал его к себе в кабинет.

– Дуррак! Нарвался, сейчас он тебе тааак вздрючит, - сочувственно выкрикнул кто-то в спину Орлёнку. Но Орлёнок не чувствовал страха, но скорее апатию и отрешенность, как будто кто-то ударил ему по голове мешком. Орлёнок сонно вошел в кабинет.
– Таааак! – рявкнул полковник, на ходу заводясь, – ты почему не играешь, мальчик? А?
– Не хочу.
– То есть, как это «не хочу»? Всем положено играть, и ты будешь…Ааа, боишься, что тебя ребята побьют? – подзуживал полковник.
– Уже били много раз, и не боюсь. А играть не хочу.
– Ты мне эти культурства брось! – рявкнул полковник, глядя, как Орлёнок поправляет пуговицы и неуверенно сцепляет руки вместе и снова разжимает, - сиди как полагается!
– Играть я не буду. Руки буду держать так, как мне хочется, я никому плохого этим не делаю.
 – Совсем чтоль? В футболе вырабатываются необходимые мужские качества.
– Кому необходимые? Мне они точно не нужны. С такими, как вы, я не мужчина.
– Да ты совсем дурак что ли? Ты больной, мальчик? – загремел полковник, тушей нависая над столом. Ты обязан играть, ты здесь учишься!
– Мне все равно, я не буду играть. Хоть на куски режьте. Накажите меня как хотите, а играть не буду, – сказал Орлёнок.
– Да ты псих чтоль? – изумился полковник. – Тебе в спецдетсад надо, а не в школу! Родители знают, что ты больной?
 – Не знаю.
 – Таак, давай-ка сюда свой дневник!
 Орлёнок молча дал дневник. Полковник поставил ему кол, от злости даже сломав карандаш и снова загремел: – Ты что, дистрофик? Ты хиляк? «Все равно жизни не даст, а плетью обуха не перешибешь, - подумал Орлёнок». И в следующий раз через секунду, когда учитель снова спросил у него: «Ты хиляк?!», Орлёнок ответил: «Да».
 – Кильманда! – Полковник, передразнив, торжествующе откинулся на спинку стула. – Ну, вот и всё. Ступай, слизь чмырева, хошь играй, хошь не играй, а двойка в четверти тебе обеспечена! Забирай свой сопливый дневник и пшел вон отсюда!

Орлёнок спокойно собрал вещи и вернулся в зал. Он даже не был зол или обижен на учителя: ведь тот «только выполнял приказы», делал то, что ему говорили. Иначе бы его уволили. Как и большинство людей в этой жизни. Не он, так другой делал бы то же самое, не здесь, так в другом месте. Везде всё примерно одно и то же. Если бы Орлёнок нагрубил ему, «дал бы сдачи», как некоторые учат детей, то что хорошего из этого бы вышло? Только уязвил бы его самолюбие и уж точно не сделал бы его лучше. Точно по этой же причине Орлёнок редко «давал сдачи» и истязателям – одноклассникам и старшеклассникам. Ну, побьешь одного, а смысл? Станешь таким же, как он, заработаешь сомнительный авторитет, да и того сделаешь еще злее и коварнее. А на оценки Орлёнку тоже было все равно, тем более, что кроме физкультуры, ему также грозили двойки в четверти по алгебре и геометрии, которых он, будучи чисто «гуманитарным» человеком, совершенно не понимал, не хотел вникать в их грубые, приземленные формулы и безжалостные механические законы. А одной больше - одной меньше, не суть важно. Но как протянуть здесь еще почти год до лета – вот в чем вопрос.  Да что там – до лета, в конце концов, после следующего лета снова настанет осень.

 Как протянуть в этом мире всю свою жизнь? Какая его вина, зачем и за что он был заброшен сюда, в этот мир, почему должен здесь жить и мучиться? «Надо бежать!» - решил Орлёнок. Бежать в лес. Больше некуда. Лучше со зверями и птицами жить, чем с людьми. Орлёнок не очень любил школьные произведения, которые всем задавали читать на дом, но одно он прочитал с явным интересом:  это была книга Сеттона Томпсона «Маленькие дикари». Но все-таки одному идти было страшно. Надо бы подговорить приятеля. У Орлёнка был только один приятель в школе, и называли его Цыпа (вероятно, прозвище это произошло от сходства, по мнению одноклассников, с цыпленком  - в поведении и в характере). Цыпа жил без отца, в старой квартире еще дореволюционной постройки, больше напоминавшей ночлежку. В Москве осталось совсем мало таких барачных дворов. Цыпе тоже в школе нередко ставили моргушки, били по почкам, отбивали на переменах грудянку и грозились скинуть в лестницы. В это время Цыпа плакал. Впрочем, он плакал всегда. У него была широкая, необычная душа, и любые эмоции выражались у него слезами. За это Орлёнок и любил Цыпу. Однажды Цыпа даже заплакал от того, что учительница назвала самым младшим в классе не его, Цыпу, а другого мальчика, хотя в действительности Цыпа  был младше всех в классе почти на год. Орлёнок давно уже не возмущался поступками своих одноклассников и учителей. Они такие, какие есть, такими их делают, воспитывают с детства. Ибо вся наша большая страна, да что там – вся наша жизнь – это одна большая зона, тюрьма, в которой ты отбываешь пожизненное заключение. Здесь есть место отбору, только «естественному отбору» и ничему более. Приспособленные побеждают, а всё неприспособленное гибнет – и что же с этим можно поделать? Может ли быть иначе? Когда били Орлёнка, он лишь блаженно улыбался, смотря куда-то вдаль и думая о чем-то своем. Цыпа был не таков. Не то что драка, но любое неосторожное, резкое слово могли надолго лишить его сна и покоя, а заставить месяцами рыдать в подушку.  И вот хотя бы только за издевательства над такими, как Цыпа, они все, все эти люди достойны были презрения и того, чтобы не жить, не состоять с ними в одном обществе. Пусть он не может что-то изменить, но он может хотя бы не быть с ними.

Улучшив момент, Орлёнок подошел к Цыпе, который тоже не играл с «пацанами», а стоял у стеночки, и посвятил его в свои планы.
– Надо бежать! Все равно у таких, как мы, жизни тут не будет. После школы будут гнобить в армии, в институте, потом на работе, потом на пенсии. Я про это слышал. И так до конца жизни. Так что, по-моему, побег в лес – единственная возможность не сойти с ума или не стать такими, как все они, - сказал Орлёнок.
– Это что же значит, мы будем как бомжи жить, получается? – воскликнул Цыпа.
– Нет, - обиделся Орлёнок. Мы будем свободны. Как цыгане, например, или хиппи. Будем жить в лесу, кочевать, выходить к путям. Кто-то нас подкормит, может быть. Сначала землянки выроем, шалаши, а там видно будет. Ягоды собирать будем, грибы – в этом я разбираюсь. Рыбу ловить будем: жалко, ее, правда, но разве нас кто-нибудь когда-нибудь пожалеет в этой жизни? Ты никакую живность убить не сможешь, я тебя знаю. Я тоже не уверен, что смогу, но я попробую… Конечно, тяжело нам жить будет, но все же лучше, чем с людьми.
- А как же мы будем жить потом, ведь все учатся, все в школу ходят.
-А ты зачем ходишь?
-Потому что надо.
-Кому надо? Задумывался когда-нибудь?
- Говорят: в жизни пригодится.
-В жизни пригодится таблица умножения, а остальное можно самим выучить: всё, что нам нужно будет. Все книги и учебники можно и самим читать, зачем вот сюда-то ходить? Я еще не все в жизни понял, но чувствую, что прав. Или мы сейчас попробуем выпутаться, или всю жизнь так и будем всем подчиняться, прогибаться и лицемерить, как большинство людей, во всех учреждениях.
-Нуу, можно попробовать, - нерешительно вздохнул Цыпа, - только мы с тобой не очень смелые и умелые, надо бы еще кого-нибудь подговорить.
- Я с Ксанкой поговорю, - сказал Орлёнок, - ей тоже здесь не выжить. Ее тоже прижимают. Может, согласится.

Ксанка была не по годам умной и доброй девочкой с русыми волосами и василькового цвета глазами. Она, как и Цыпа,  тоже жила очень бедно, без отца. Отец погиб в Афганистане. А ее мама тяжело болела, у нее были больные почки. Ксанка ухаживала за мамой как могла. Приходила Ксанка в школу всегда в старых бледных джинсах и не менее старой кофте. Черты лица Ксанки были простые, как у обычной задорной крестьянской девчонки, но приятные. Нос был слегка курносым. У Ксанки было немного веснушек. Ксанка была православной девочкой, действительно глубоко (но без ханжества) верующей,  она не любила пошлые шутки одноклассников, и лишь печально отворачивалась, когда ребята обсуждали очередные картинки «голых тетенек с сиськами» и дико ржали. «Над какими глупыми вещами вы смеетесь!» – вздыхала в эти моменты Ксанка. Она была одна такая в классе, и очень отличалась от всех девчонок из общаги.   От нее Орлёнок узнал, что в этот мир мы заброшены из-за чьего-то грехопадения, и что теперь кровью и потом должны мы добывать свой хлеб. Но была она, в общем-то, совсем  не занудной, а очень даже жизнерадостной,  что было особенно удивительно, учитывая все страшные события вокруг нее. Ксанка иногда помогала Орлёнку. Однажды она не побоялась зайти в мужской туалет, битком набитый ржущими старшеклассниками, которые отобрали у Орлёнка пенал и заставляли войти и забрать его, угрожая в противном случае выбить ему глаз трубой. Ксанка вошла в туалет, резким движением отобрала пенал у рослого парня и отдала его Орлёнку, стоявшему в коридоре под смешки и улюлюканье старшеклассников. «Ты что, служанка у этого дауна чтоль», - кричали они. Но Ксанка лишь смерила их презрительным взглядом, взяла Орлёнка за руку, и они ушли. Орлёнок испытывал к Ксанке какое-то чувство, новое и непривычное, но очень приятное,  но сказать ей об этом стеснялся.

Орлёнок с Цыпой подошли к Ксанке и посвятили ее в свои планы.
– Эх, здорово было бы, но мы не сможем жить в лесу. Да и разрешение надо получить на проживание в лесу, а нам его не выдадут,  - рассудительно заметила Ксанка. Да и маму я не могу бросить.
 – Да ведь мы, может, не навсегда, а только так, на разведку пока съездить. И маме твоей полезно будет там пожить немного. Лекарств запасем, а воздух только ей на пользу пойдет, - на ходу смягчил радикализм своего плана Орлёнок. Сначала доедем до станции В…но на метро, там около города есть заброшенные сараи, стройки и свалки, где можно много чего взять. Я составил список: хлеб, масло, колбаса, молочные шоколадки, игровая приставка Дэнди, трусы, носки на смену, зубные щетки, мыло,  старые книги и газеты. Всё это можно там достать.
– Фонарик, компас, аптечка! Карта местности! – подсказала Ксанка.
– Точно! – согласился Орлёнок, - я и не подумал. Мы все это возьмем и тронемся дальше в лес, чтобы взрослые нас сразу не нашли. Надо найти массив погуще, если нас с вертолетами будут искать. У нас тут лесов нормальных не осталось, это будет трудно сделать, но попробуем. Там поживем, родителям отправим письмо, что мы в безопасности, а потом их пригласим к себе, и нас больше не будут заставлять ходить в школу, раз мы сможем и так жить, без алгебр и геометрий. Я поставлю условие, чтобы меня перевели в экстернат, на домашнее обучение. Это не выход на всю жизнь, но на данный момент это уже получше.

– Ну ладно, ребята, давайте попробуем. А как и куда мы потом поедем?  До какой станции? – перешла к делу Ксанка.
– До К…ой, и сразу выйдем в поле, где «трава по пояс. И хорошо с былым наедине…», - вспомнил Орлёнок свою любимую песню.
- Хм, не так уж далеко. Я знаю, как ехать. Нам надо доехать сначала на метро до конечной, а далее на электричке. От станции найдешь дорогу? Я подскажу, что к чему, - пообещала Ксанка. Когда бежим?
– Да завтра же, во время физры. Там как раз сзади зала есть потайная дверь, на случай эвакуации, а там дворами, между гаражами можно сразу до метро добраться. – сказал Орлёнок. Мы сегодня с Цыпой в разведку сходим.
На том и порешили.

Вечером Орлёнок с Цыпой вышли во дворы и пошли к метро, но до самого метро дойти забоялись. Уже смеркалось, а по улице шел какой-то драный мужик в облезлом белом пальто семидесятых годов и орал: «До чего страну довели, жрать нечего, Москва превращена в бордель, Чубайс агент ЦРУ…», он продолжал что-то злобно выкрикивать, надвигаясь на друзей. Его коричневая шляпа была грязна.  Орлёнку с Цыпой пришлось сбежать.

На следующий день в урочный час  во время физкультуры Цыпа с Орлёнком, пока все играли в футбол, осторожно подобрались к задней двери, ведущей из зала на улицу, открыли ее, подали сигнал Ксанке. Ксанке лезть первой – она посмелее и постарше. Девчонка быстро пролезла на улицу, огляделась – всё спокойно. Следующему – Цыпе. Цыпа всхлипывыл, но все-таки пролез тоже довольно быстро, в конце концов, даже намного решительнее, чем Орлёнок от него ожидал. Последним полез Орлёнок, напоследок оглядев зал и убедившись, что никто не за ними не наблюдает. Орлёнок запутался ногой в каких-то веревках, почувствовал боль в колене – наткнулся на шурупы или гвозди, но все-таки вскоре тоже оказался на улице.  Беглецы бросилась через дворы к метро. – Черт, мы не знаем как дальше идти коротким путем, вчера не дошли, - выругался Орлёнок.

- Ох, ну вы и трусишки! – поразилась Ксанка, не веря свои ушам, и хотела даже хихикнуть, но сдержалась. Вы серьезно только досюда дошли??
– Нет, я вообще-то воон до того ларька дошел, - показал Орлёнок на 10 метров дальше, неловко пошутив. – Хех, ладно, - вздохнула Ксанка, - айда за мной, сейчас разберемся. Ксанка вежливо спросила у прохожих, где метро, и вскоре ребята нашли дорогу. По пути милиция их не останавливала, внимания прохожих они тоже не привлекали. Ребята подошли к метро. – У меня только 9 рублей, - сказал Орлёнок. –У меня вообще нет денег, мне сегодня не дали, - сказал Цыпа и горько заплакал. – План сорван. Придется перелезать через турникет. – мрачно решил Орлёнок. – Значит так, никто никуда перелезать не будет. – мягко, но настойчиво оборвала Ксанка. – Вы скажете, что вам шесть лет. По вам это вполне правдоподобно, а шестилетним проезд бесплатный. Сделайте только лицо попроще. Пройдете сбоку. Я скажу, что я ваша старшая сестра. В метро ничего страшного нет. Там немного шумно разве что, но остановки объявляют четко. Нам выходить на станции В..но. Еще есть такая ползущая штука - эскалатор. Держитесь крепко, вниз не смотрите, голова закружится, - инструктировала она Орлёнка и Цыпу.

Ксанка спокойно приобрела жетон и цивилизованно прошла через турникет. Орлёнок с Цыпой, как и предполагалось, решили выдать себя за шестилетних и проскочить бесплатно сбоку. Но им навстречу сразу вышла дежурная по станции.
– Здравствуйте, - промямлил ей Цыпа, – нам шесть лет. Мы уходим в лес.
– Так, какие еще шесть лет, не похож ты на шестилетнего. Минимум на два года старше. Где твои родители, какой еще лес? – грозно воскликнула дежурная, надвигаясь на Цыпу. Цыпа сразу всхлипнул, заплакал и стал отступать. Дежурная схватила его за рукав. Но положение неожиданно спас подоспевший Орлёнок. Он хотел что-то сказать, но говорить ему ничего не пришлось. Дежурная заглянула Орлёнку в лицо и вдруг отчего-то прыснула со смеху, и отошла от него в сторону. Орлёнок пожал плечами, и они с Цыпой прошли вглубь станции.

Ксанка облегченно перекрестилась, и беглецы продолжили свой путь. Доехали до конечной несколько остановок. Вышли, и не сразу, но всё же сориентировавшись по указателям, встали на эскалатор на подъем в сторону  вокзала. Первым на эскалаторе стоял Цыпа. Внезапно мужик в спортивном костюме, стоявший на ступеньку выше Цыпы, потерял равновесие, и мешком грохнулся прямо Цыпе на ноги. Он был мертвецки пьян. Цыпа начал падать, но Ксанка и Орлёнок успели его подхватить. Эскалатор остановили.
 – Безобразие! – кричали пассажиры. – Таких пьянчуг давить надо, вот из-за таких страна и гибнет! Пьянь проклятая! Как только таких в метро пускают!
- Товарищи, я это…работу потерял. Жить не на что, помирать скоро, - с трудом ворочая языком, пытался сказать мужик.
– Не надо так говорить, - печально сказал Ксанка. Бог ему судья, не нам его судить. Лучше поможем ему!

 Несколько пассажиров откликнулись на ее призыв, оттащили мужика к стенке и вызвали Скорую. Тем временем Цыпа плакал. Ему сильно отдавило ноги.
– Постарайся успокоиться, сейчас поднимемся, и я тебе перебинтую, – утешила Ксанка. Дети поднялись наверх и вышли из метро на вокзал. Цыпа сел на лавку, его ступни немного посинели и распухли, но не слишком сильно. Орлёнок достал свою аптечку, которую он не забыл взять из дома, Ксанка сделала Цыпе йодовую сетку на ноги, и слегка перевязала их. – Ерунда, - весело сказала она, - завтра всё пройдет.

– Теперь у нас возникает отнюдь не праздный вопрос, как сказал бы мой папа, - произнес Орлёнок. Как нам купить билеты на электричку? Нам их не продадут.
 – Хм, я, кажется, придумала, - ответила Ксанка, - идемте за мной. Все трое подошли к будке тетеньки, которая продавала билеты. Недалеко на перроне стояла женщина средних лет. Рядом с ней лежал ящик, в котором сидел полосатый кот и отчаянно кричал, пытаясь выбраться на свободу. – Ой, какой у вас котик! – мило улыбаясь, сказала Ксанка, подойдя к женщине, - всегда хотела себе такого. Кот моей мечты! Вы наверно хорошо о нем заботитесь! Женщина расплылась в улыбке. Ксанка вернулась к будке и протянула тетке деньги. – Три билета до К…ой, пожалуйста!
– А вы одни едете? Где ваши родители?! – недружелюбно начала выспрашивать тетка.
– А вон наша мама, - сказал Ксанка, показав на женщину с котиком. Тетка оглянулась, и действительно увидела женщину, которая улыбалась детям и смотрела в их сторону.
– Просто мама учит нас самостоятельности, - сказала Ксанка.
 – Аааа, - протянула тетка в будке, - понятно. Правильно делает. А то либерасты до чего страну довели, скоро одни п…ры беспомощные останутся в розовых штанишках. Гайдар с Чубайсом, будь им пусто, п…сню развели, американцы ср…е. Нате вам ваши билеты! Счастливого пути! – процедила она.
 
Ксанка быстро взяла билеты, и вскоре все трое уже сидели в электричке. Состав тронулся. Неужели наконец свобода? Что ждет нас в этой новой жизни без алгебр с геометриями, футбольной муштры и подзатыльников? Орлёнок пока не был слишком рад, он испытывал тревогу. Синяя, фиолетовая, как Ельцин, Москва с ее клубами и миазмами, оставалась позади, небо заметно светлело, воздух становился свежее. Посекла мелкая снежная крупа с дождем. В электричке было холодно.

– Электричкой из Москвы я уеду, я уеду вникуда. Дай-дада… Там где слышен крик совы, там где стынет в лужах талая водааа, дадада! – нервно запел Орлёнок популярную в то время песню группы Ва Банкъ. Цыпа еще слегка вхлипывал, потирая ушибленные ноги, но вскоре успокоился и запел песню «Голубой вагон». – Это плохая песня! – сказал Орлёнок. Там поется «если мы обидели кого-то зря, календарь закроет этот лист». И Орлёнок запел куплеты Гарика Сукачева «Знаю я есть края, походи, поищи-ка попробуй…». Вспомнили и песню «Домой» группы Чиж и Ко. А Ксанка была больше склонна к поэзии. «Все хорошо под сиянием лунным, всюду родимую Русь узнаю. Быстро лечу я по рельсам чугунным, думаю думу свою» - продекламировала она.
– Ксанка! – Чего? – Ты одна целой роты стоишь. Или взвода!– процитировал Орлёнок отрывок из Белого солнца пустыни. – Что бы мы без тебя делали!
– Один в поле не воин, - смущенно сказала Ксанка, - мы вместе. С Божьей помощью доедем.

А за окном мелькали станции. Всё почти сплошь бывшие деревни, перемолотые и сожженные в двадцатом веке в котлах индустриализации. Поля стояли сплошь неубранные. Какая-то ржавая железная арматура безобразными оставами виднелась из-под грязных куч листвы. Озимые не были посеяны, везде была пустота, голь. В Люберцах народу заметно добавилось, началась дикая давка. Нищие, озлобленные люди толкали и пинали друг друга. Бешено матерились и курили студенты, говоря такие вещи, от которых Ксанка становилась то пунцовой, то бледной. Раздавался нечеловеческий детский плач, по вагону ходили проповедники, ругая правительство и призывая исцеляться гербалайфом и покупать акции Гермеса. Под этот жуткий аккомпанемент доехали до станции и вышли. Шли быстро. Вот наконец и заброшенная дача. Перелезли через забор. Сарай не был закрыт. Забравшись внутрь, Орлёнок взял еще кое-какие вещи, и беглецы тронулись дальше в лес, чтобы их не нашли. – Надо найти какой-нибудь заброшенный дом в нескольких километрах отсюда. Наверняка такой есть, - предложила Ксанка. – Я знаю такую дачу, там лет тридцать уже никого нет. Раньше там бандит жил, но его убили, - сказал Орлёнок. Беглецы прошли туда, и действительно увидели старый дом без окон и с обвалившимся забором. Забрались внутрь. Ксанка с Орлёнком накололи дрова, растопили печку. Цыпа тихонько плакал в углу: «Зачем мы сюда полезли? И что же теперь будееет!» Ксанка наварила каши, сделала чаю с вареньем. Осенью в лесу темнеет очень быстро. Раз-два, и уже ничего не видно, хоть глаза выколи. В чулане Орлёнок нашел целый ящик со старыми винами, и достал его.
 
– Надо бы отметить начало нашей новой, свободной жизни, - предложил он.
 – Не, я точно не буду, - ответила Ксанка, - Пост начинается.
 – А, ну да, извини. Ну возьми чаю хоть с нами. Орлёнок налил себе, и хотел, дабы произвести впечатление на друзей, залпом опрокинуть. Но Ксанка остановила.
 – Ты хоть скажи что-нибудь, кто ж так стаканами сразу глушит, - хихикнула она.
Орлёнок хотел сказать тост, вспоминая, что говорили на прошлый новый год взрослые, но в голову лезли одни банальности и пошлости. – Ну, за нас. Пусть в нашей новой жизни будет хотя бы чуточку больше хорошего, чем прежде, - сказал Орлёнок. – Дай Бог, - согласилась Ксанка.
 
Опустилась ночь. Орлёнка познабливало, в электричке его продуло. Болели уши. Он плотно кутался в одеяло, пытаясь заснуть на старой кровати. Первая ночь на свободе. Но какая-то она не очень радостная. Ксанка взяла старую гитару, и запела песню «Полгода плохая погода, полгода совсем никуда». А потом все трое легли к печке, прижимаясь друг к другу и пытаясь поделиться остатками тепла. Дождь со снегом стучал по крыше. Какой-то нетопырь барабанил кожистыми крыльями в паутине под потолком, его мрачные тени, сливаясь с тенями от веток деревьев, скользили по стенам. Орлёнку снилась река. Он был по быстрому течению, и через него перекатывались крупные рыбы.
 
И тут… всё поплыло у Орлёнка перед глазами, закружились мерцающие белые точки, пошли круги, и он очнулся в том же гимнастическом зале, откуда и «убежал» утром. Голова болела и трещала. Над ним нависали одноклассники. Вот показалась и морда полковника-учителя.
– Да ему мяч просто в голову попал, минут десять назад, - говорил кто-то.
– Ладно, пусть не симулирует, шпанист, - выругался полковник, - встал быстро, гребень подорванный!
– Так значит… мне это всё приснилось, пока я был в обмороке?! – воскликнул Орлёнок, - мы никуда не убежали, не решились? Ксанкааа!!!
Он оглянулся. Всё тот же зал, Цыпа всё так же стоял у стеночки и дрожал. Ксанки не было рядом… Всё тлен, игра воображения…

Орлёнок медленно карабкался вверх по отвесной стене из спортивных матов, сложенных в углу физкультурного зала, не обращая внимания на окрики и вопли вертухаев-старшеклассников и учителя, но до потолка было всё еще далеко. Орлёнок  поднял голову кверху, глядя на мерцающую ксеноновую лампочку в потолке. И он завыл. Завыл, как затравленный волк, попавший в западню и видящий лишь красные флажки и окруживших его бешено лающих в предвкушении крови собак. Многое было в этом вое. Шелест далеких влажных травянистых лугов, крики орла, рык диких зверей, гомон орды диких кочевников, звуки волынок, и шепот ветра в старых ивах. А сквозь зарешеченное окно в потолке физкультурного зала было видно, как высоко над Москвой летит вдаль поздний клин журавлей. На завтра обещали метель.