Командировка

               

         Очерк.  2000 г.



              Я никогда не видела гвардии майора Олега Зобова, о котором поведу рассказ. Я никогда не видела его по той простой причине, что в наше мирное время он был убит на войне.
              Какая всё-таки короткая у нас память! Уже растёт второе поколение, которое ничего не знает о войне  в Афганистане, не знает о Таджикистане и Абхазии, Нагорном Карабахе, Фергане, Баку… Началась вторая чеченская война, а о первой уже никто и не вспоминал… Государство отправляет  военнослужащего в «командировку» - так скромно и обыденно называется в наши дни война. Вернулся – твоё счастье. Или другой вариант: соберутся друзья-однополчане у матери за поминальным столом, выпьют горькую и помянут добрым словом. Тем более если это десантники. Они не бросают своих – ни раненых, ни убитых.




              У МАРИИ НИКИТИЧНЫ ЗОБОВОЙ  твёрдая жизненная позиция. Прожив долгую жизнь, она никак не возьмёт в толк, почему за справедливость надо бороться, - ведь это один из главных принципов нормальной жизни в нормальном обществе. Мать десантника – сильная, волевая женщина. Когда я познакомилась с нею, в свои семьдесят лет Мария Никитична собиралась прыгнуть с парашютом, чтобы узнать, наконец, что испытывал её сын и его товарищи, бросаясь в голубую бездну. На земле каждый раз их ожидала неизвестность, ведь время учений кануло в незапамятные времена, и с тех пор все «горячие точки» - их кровные отметины на карте… хотела сказать – страны, но вернее будет – стран.
              Мать десантника – сильная женщина. У неё за плечами дважды Афганистан, первая чеченская война. Ей очень хотелось ступить на ту землю, где воевал её сын. Жалеет она, что её не было в том бою – отвела бы пули и осколки руками. Хочется поплакать, да что там -  выкричаться, биться, проклиная судьбу, войну, смерть… Но глаза этой женщины в чёрном сухие. Потому что она Олегу слово давала – держаться и не подвести, дорогие мои, голубой берет. Помните, десантники Советского Союза, десантники России: если вас будут поливать грязью, как случилось в чеченскую войну, эта женщина первой бросится на вашу защиту. А слёзы… Сын сказал:
                - Ты хочешь, чтобы плакали матери тех ста шестидесяти шести?
                И он слёз её больше не увидел.

                Я ПРИЕХАЛА  в московскую квартиру Зобовых  в годовщину смерти Олега. Он не успел обжить эти стены, не успел назвать их домом, хотя его незримое присутствие ощущается здесь на каждом шагу. С непривычки сначала как-то не по себе: уже в прихожей Олег, которого нет на свете, смотрит на тебя с большой фотографии и с картины, где министр обороны И.Сергеев вручает ему Золотую Звезду Героя России. Желтеет стопка газет, в основном, псковских, где о нём сказаны – правда, спустя длительное время после войны – но всё-таки сказаны хорошие слова. Ещё картина, фотографии, десантный берет… и тут внимание фиксирует: больше в этой светлой комнате ничего нет. Это пространство отдано памяти о сыне.
                Мария Никитична хранит телеграммы, письма матерей и солдат, в немалом количестве приходившие больному Олегу: «Командир, держись, как ты держался в Чечне.» Для чего всё это? Ведь сын и так навсегда останется в сердце матери. А бумага – дело прошлое… Но мать  сделала в этой квартире музей Героя России Олега Зобова.
                - Я знаю, мой срок близкий. И стены пока пустые, мало чего «музейного». Но сюда приходит столько людей – от солдат до генералов. «Экспонаты», которые могут рассказать о десантниках первой чеченской войны, пусть хранятся здесь. Пусть при мне их увидят хотя бы сто человек…
                Вспоминается вот что из многочисленных рассказов. Полк Псковской дивизии ВДВ сняли с довольствия за двое суток до отправки в Чечню. Зобов, тогда ещё капитан, передавал матери записки: что из еды имеется в доме – отдай ребятам. И хлеба, купи как можно больше хлеба! Картошку она варила вёдрами – одно, другое…
                Этим запискам тоже место в музее. К сожалению. Это наша новейшая история.
                - Мы думали, отслужим в армии – и домой! А оказалось, что эта часть нашей жизни определила всё дальнейшее. Правда, не в лучшем виде.
                Близнецы Николай и Алексей – в прошлом старшина и замкомвзвода у старшего лейтенанта Зобова. Псковская воздушно-десантная дивизия, 37-й полк, пятая рота, второй парашютно-десантный батальон. Девяносто третий год, когда матери и без войны не хотели отдавать сыновей в армию. Когда «зелёнка», «духи» и прочая подобная «экзотика» ассоциировались с подзабытым уже Афганом…
Соберутся десантники на свой профессиональный праздник, и спрашивают люди: почему они так пьют? Так безумно гуляют в этот день? И не задумываются, что каждый прошёл если не Осетию, то Югославию, Таджикистан, Фергану, Афганистан, Чечню…  И поговорить по душам об этом им не с кем, кроме как друг с другом.
                - Что я могу объяснить тебе? – волнуется Николай. – Меня поймёт только тот, кто прошёл через это.
                «Это» - это зачистки, отрезанные головы, изуродованные трупы. Это только что живой – давай закурим! -  и через пять минут уже мёртвый от снайперской пули товарищ. Это кровь, грязь, нехватка продуктов. И этот час не твой, и следующий тоже, потому что неизвестно, останешься ли ты среди этих грязных, небритых, злых и усталых, но таких родных живых… это тот самый бой в новогоднюю ночь с девяносто четвёртого на девяносто пятый, когда там, вдалеке, в снежной замети, подрумяненная лёгким морозцем гуляла хмельная Москва в казино и ночных клубах, а на её залитых огнями нерусской рекламы улицах серебрились-золотились праздничные ёлки – с Новым годом!..
                - А в ночь под Новый год мы вошли в Грозный. С утра началось какое-то неясное движение, неожиданная для нас перестрелка, - рассказывал через четыре года Олег Зобов в микрофон Светланы Сорокиной. Рассказывал так, как будто всё произошло вчера, да так оно и было для него.
                - «Духи» начали бить с близкого расстояния кинжальным огнём в упор. Они находились в укрытии за толстыми стенами… Снайпер подстрелил молодого командира роты, я взял на себя командование. Мы вели огонь. Но тут взорвался ПТУРС и сдетонировал по БМД. У меня содрало кожу с головы, ранило осколками. На короткое время потерял сознание. Очнулся уже перевязанный солдатами. Смотрю – ситуация критическая: нас стали обстреливать не только с фронта, но уже и с тыла, со стороны стадиона. Если не принять срочные меры, всё закончится страшно. Дом – вот он, перед нами, основательное, красного кирпича здание ещё царской постройки. Окна ещё, помню, высокие были… Я принял решение – атаковать. Первый этаж и подвал мы забросали гранатами. В нас тоже летели гранаты – и вражеские, и свои отскакивали. Я одну даже отбил ногой… Это как шок: не помнишь о ранах, о боли, о страхе, одна цель – вперёд! Дрались буквально за каждый метр, дверь главного входа пришлось выбивать из гранатомёта. Дошли, если можно так сказать, до второго этажа, я посмотрел – людей у меня уже почти нет, на третий идти не рискнул: валялись убитые боевики, но оружие с них уже кто-то снял. Собрал внизу оставшихся бойцов, голова гудит, ничего не слышу… Но удалось прорваться с ними в парк, где находился командир дивизии. Проверил личный состав, одного взвода как не бывало. Взял два танка, несколько бронемашин, и под защитой брони вывели ещё человек двадцать – в первую очередь, раненых. Потом вывезли убитых. Десантники никогда не бросают ни тех, ни других.
                Когда машина с ранеными шла в госпиталь, в неё угодил снаряд, и она перевернулась. У капитана Зобова был повреждён позвоночник. Прогноз был страшный: неподвижность. О чём он думал тогда, какой представлял свою дальнейшую судьбу? Одно понимал точно: даже перед лицом смерти нет в нём ни злобы, ни отчаяния. А что есть? Наше извечное, русское: мы выполняли свой долг.
                А что для него было самое страшное на войне? Мёртвые люди. Живые люди, особенно те, кто в боях не участвовал, кого война напрямую не коснулась, забыли всё очень быстро. Конец девяносто четвёртого? 31 декабря? Как – что было? Новогодняя ночь!

                И  ПОШЛА-ПОЕХАЛА  «мирная» жизнь: смена госпиталей, долгое – четырёхлетнее! – блуждание Звезды Героя России, к званию которого капитан Олег Зобов был представлен за штурм Грозного. Где-то в штабах военные бюрократы сочли такую награду чрезмерной, дали орден Мужества. Высокая награда, но в данной конкретной ситуации офицер заслуживал большего: он, тяжелораненый, один спас сто шестьдесят шесть солдат, ни больше, ни меньше. Никто никогда не узнает уже, кто же был тот сытый и благополучный, который сунул «под сукно» наградной лист героя. Никто не стал (да и не будет!) разбираться, где теряются ордена и медали, оплаченные кровью на первой чеченской, унизительной и несправедливой для нашей армии войне. Для того, чтобы Ельцин подписал Указ, «возвращавший» заслуженную награду, понадобилось немало времени. Немало душевных сил и стойкости понадобилось для этого друзьям.
                Спасённые капитаном Зобовым солдаты и их матери писали Марии Никитичне:  мы этого так не оставим! Не позволим так унижать нашего командира! Эти письма шли к министру обороны, в администрацию президента…
                Когда награду вернули герою, прискакало телевидение. Зобов не мог радоваться своей выстраданной награде. Он вспоминал месиво уличных танковых боёв в Грозном, идиотский приказ бросить танки в город, расстрелянных в упор, сгоревших живьём, взорванных и размазанных по броне мальчишек… Он сказал:
                - В моём лице сейчас как будто вспомнили о других солдатах и офицерах, которых за их подвиги ничем не наградили, даже никак не отметили. Хотя каждый солдат, принимавший участие в безумном штурме Грозного, должен быть награждён хотя бы медалью Суворова. Но этого не было…
Телевизионщикам это не понравилось.



                ПОМНИТЕ, у Горького: «А был ли мальчик-то? Может, мальчика-то и не было?..» И не было той призрачной войны-командировки? Войны, которая определила для своих солдат страшное будущее, когда никому и ни во что не веришь. Не потому что ты – законченный циник. Это горький опыт первой чеченской даёт им право так говорить и так думать. Потому что эта война, нагло и безобразно оскалясь, грубой рукой схватила мальчишечьи судьбы, пустила кровь, подержала над смертной пропастью и швырнула – за ненужностью – на обочину жизни.

                - Брата ранило семнадцатого января при взятии ДК, а я получил контузию двадцать шестого. Мы встретились в госпитале, обрадовались, что оба живы. Потому что многих из наших ребят уже не было в живых…
Ты спрашиваешь, что потом? Потом приходишь в свой военкомат, а там смотрят в документы: боевые действия. И сразу, и всегда только один вопрос: ребята, а у вас как с головой? Ведь вы же десантники, прошли Грозный. Их, воевавших в Чечне в 94-95-м, их, оказывается, вернулось слишком много. А денег где на них взять, чтобы выделить в отдельную категорию льготников? Нет у нас денег на это!
                Были и такие, кто после участия в боевых действиях попал в психиатрическую больницу. Этим  и вовсе все дороги перекрыли. Им оставалось милостыню просить. И это не их ли мы видели в камуфляже в  подземных переходах Москвы? Было невыносимо стыдно пройти мимо и больно, невозможно остановиться, да и страшно порой – такое у них в глазах…
                Николай и Алексей с трудом нашли «нишу» в нашем осатаневшем тогда обществе: работали охранниками в частной фирме в Воркуте, откуда и приехали на годовщину памяти своего командира. И вот что вызывает уважение и трогает до глубины души:  этим ребятам не давала  покоя мысль о судьбе тех, кто попал на вторую чеченскую.
                - Профессии чаще всего никакой. Кроме как «война». Они ведь думают, что их  ждут, они только этим и живут, мечтают, что – нужны. Ведь – воевал, защищал. А вдруг им в военкомате тоже скажут: слушай, ты… иди отсюда. А потом мы слышим с телеэкрана: преступность растёт, наркомания растёт, алкоголизм…
                Люди, прошедшие испытание войной, на дороге не валяются. Но даже инвалид ходил кругами по разным инстанциям, чтобы получить инвалидность. Воевал, ранен, без ноги. А принеси-ка ты, парень, справочку… После встреч с такими солдатами братьям их собственная судьба кажется «ещё ничего»: всё-таки на ногах, работают. Компенсацию тогда получили – по сто рублей!,,
                Так что же с ними произошло? Лежал Алексей в госпитале имени Бурденко, пока отец не забрал его в Воркуту. Просыпался ночью: самолёт летит. Первая мысль – та, «чеченская»: чей самолёт? Курить у окна отвыкли навсегда, потому что огонёк сигареты – мишень для снайпера. Прошло время, женился – она ждала из армии, - смотрел на неё и думал: вот и мы были когда-то такими, радовались весне, солнцу. Годы идут, а внутри всё как будто окаменело. Всё остаётся по-прежнему: чей самолёт?
                Нам всем нечего ответить и остаётся только слушать. А им, стоявшим на невидимой линии, разделяющей жизнь и смерть, может быть, уже всё равно. Они сделали для нас всё, что могли.
                А ведь как было? Война в городе. Многоэтажный дом. Наутро просыпаешься: первый этаж – духи, второй, третий – мы, четвёртый, пятый – тоже духи…


                ГОСПИТАЛЬНАЯ жизнь Олега Зобова началась с Владикавказа. Это туда, в первую очередь, попадали тяжелораненые с фронта, потом их переправляли дальше, в центр. Для родственников  обнародовали единственный номер телефона, а дозвониться в госпиталь в те страшные дни пытались тысячи людей. Нелегко тронуть сердце нашей бывалой телефонистки, но тут находились какие-то небывалые слова, и – соединяли. Потому что понимали: сегодня, сейчас жив муж или сын, а завтра… Когда дозвонились Олегу, он был в сознании, и что он мог сказать? Всё нормально, мама.
Потом чередовались псковский военный госпиталь, московский главный клинический госпиталь имени Бурденко… Зобову сделали несколько сложных пластических операций, именно поэтому его лицо на последних фотографиях так изменилось. Помимо ранения и повреждения позвоночника, видимо, ещё в Афганистане Олег, как говорят военные, «схватил дозу». И без того тяжелейшее его положение осложнилось онкологией. Трудно представить, но после войны он вернулся в строй. Сохранилось видео, отснятое его другом, корреспондентом НТВ Женей Кириченко: Олег надевает корсет, потом форму… Шёл 96- 97 год, военным не платили по полгода. Жить и покупать лекарства приходилось на пенсию родителей.
                Последние четыре года жизни майор Зобов провёл – с небольшими перерывами -  в радиотерапевтическом отделении госпиталя Бурденко.  Свидетелем его борьбы со смертью была медсестра Лена. Её, как и всех, кто знал Олега, потрясала его доброжелательность, его выдержка, позитивный настрой. Отделение нелёгкое, такие бывают смены! Но Лена всегда знала, что вечером, когда всех уложишь, можно зайти к Олегу, поговорить по душам, поделиться тревогами, спросить совета. У них было общее – Чечня.
                Лена – военнослужащая. В семь вечера был звонок, а в семь утра – самолёт. Не москвичка, она даже не успела ничего сообщить родителям. Новый, 1995-й год встречали уже в палатках.
                Бессмысленность войны ужасала, начиная с первого дня 35-суточной командировки. Госпиталь в Моздоке работал без сна и отдыха. Часто не было и десяти минут на еду и перекур. Все, кто был, выходили на смену, все работали – такой был приём раненых, такое огромное количество их поступало. Во время короткого сна виделось одно и то же: больные, капельницы, эти верёвки с кровью, которые поддерживали жизнь наших солдат..
                Медики попали в Моздок второго декабря 94-го и с тех пор вынуждены были пользоваться только слухами. Сначала говорили, что «это» продлится  две недели, и все настраивались на этот срок. Потом надеялись, что их сменят перед Новым годом. Тем сильнее был шок, когда командование улетело на праздники в Москву. А на фронт солдатам прислали тухлые пайки. Это были новогодние подарки от российского правительства.
                Там, в Чечне, говорила медсестра Лена, особенно остро понимаешь, что такое надёжное плечо, на которое можно опереться в трудную минуту. Несмотря на тяжёлую, нервную круглосуточную работу между врачами и младшим медперсоналом на войне были прекрасные отношения. И для раненых они делали всё возможное и невозможное. И вдруг осознали – и те, и другие – что никому не нужны. Что это чей-то кровавый бизнес, где людей перемалывает мясорубка войны, и чем меньше их останется – тем безопаснее для «авторов» этой трагедии.
                Мы любим свою страну невзирая ни на что. Но верить в то, что нас защитят в трудный, страшный момент, верить в наше государство – я согласна с медсестрой Леной –это слишком наивно.

                … А БЫЛ ОЛЕГ ЗОБОВ обыкновенным человеком. Вкусно готовил, любил угостить друзей. Даже в госпиталь к нему придёшь – Саша (или Юра, или Коля),садись, поешь! А грибы, а помидоры какие получались! А маринады всякие, соленья!
                В детстве он говорил, бывало: « Мама, ты не ругай меня, я привёл сегодня Серёжу, ведь у него папы нет.» Так и садились за обеденный стол всегда с Олежкиными друзьями. Даже когда он служил во Пскове, Мария Никитична и дядя Коля часто принимали у себя в Каунасе его товарищей по Рязанскому училищу, молодых, неоперившихся ещё офицеров – дом всегда был открыт для друзей несмотря на то, что и своя семья немаленькая: кроме двух родных сыновей Зобовы воспитали ещё приёмных сына и дочь. Любили собираться все вместе, особенно, когда приезжал Олег – были в нём и магнетизм, и обаяние, и, когда произносилось слово «вокзал», домашний дог прятал под кровать зобовскую шинель. В конце восьмидесятых в Каунасе стало неуютно, а потом просто страшно. Литва признала независимость Чечни. И к Зобовым, чей сын-десантник, все знали, воевал в Грозном, однажды вечером пришли литовские националисты, в масках, с автоматами – всё, как положено в дешевых американских боевиках. И убили бы, и помощи просить было не у кого – спас литовец, Олежкин друг… Может и отнялись бы, случись с ними такое, злые языки, не раз обсудившие и осудившие квартиру в Москве, полученную стариками после смерти сына. Так отец, ветеран Великой Отечественной, пережил сына, участника афганской и чеченской…
                Разные люди разных поколений и профессий собираются в годовщину памяти майора Зобова у его матери. Курсантские друзья и друзья детства, однополчане и матери спасённых им солдат, медсестра из госпиталя и племянник из Каунаса…  Десантники – элита Вооруженных сил России – приезжают сюда с кладбища, курят на лестнице, вспоминают то, что хочется забыть, а вывод – один: всё, что произошло с Олегом, типично для нашего государства. Солдат нужен ему, пока здоров. От инвалида, от больного хотят избавиться. В лучшем случае, о нём забывают. Нет штатной единицы! Есть обуза.
                А ведь можно было найти для Зобова и работу, и должность – опыт какой! Дважды Афганистан и  Чечня! Довести этот опыт до молодого солдата, объяснить и общую картину, и эпизоды ведения боя  в горной и пустынной местности… Но никем это не было востребовано. Олег же был очень скромным человеком. И очень переживал, что перестали поздравлять с годовщиной вывода войск из Афгана.
                … Когда его везли в госпиталь сквозь кровищу, дым и смрад пылавшего Грозного, его слова были такие:
                - Ребята, я к вам вернусь…
                Наверно, в таких случаях слова всегда одинаковые. Ведь жизнь, пока сердце бьётся, не предполагает закончиться вот так внезапно, ни с того, ни с сего, обидно как-то – и пожить было некогда! И поэтому – вернусь, ведь я – ваш, а вы – мои, и как же нам друг без друга? Держите меня, не отпускайте!
                Но мы не смогли удержать.


                ЗНАЮ,  кто-то скажет: зачем возвращаться к той войне? Ведь всё , слава Богу, прошло, миновало. В стране столько других проблем. Наши победили бандитов, пробил час возмездия.
                А то, что над чеченскими горами бродят призраки наших солдат, раскатанных танками, с отрубленными головами, выколотыми глазами или перерезанным горлом – так это в прошлом, мы не хотим этот ужас вспоминать.
                Но журавлиный клин убитых, как писал поэт, пополняют всё новые и новые бойцы, убитые на новых нескончаемых «маленьких» войнах нашего мирного времени. И там, на небесах, наверное звучит, как пароль:
                - Браток, ты где служил?
                - Под Кандагаром…
                - Ты где погиб?
                - В Чечне…


                Июнь 2000 г.