Изменить мир, главы 1-2-3

глава 1

  Утро двадцатого сентября было совершенно обычным и началось, как полагается в будний день, со звонка будильника. Аля протянула руку, нажимая на кнопку сверху, и с не­охотой откинула одеяло. Вставать не хотелось, тем более что она не досмотрела совер­шенно волшебный сон, где были и приключения, и любовь, и счастье. Словом, всё то, что наяву Але не светило. Девушка вспоминала яркие краски сна, где красивую гибкую жен­щину ласкали сразу двое мужчин, а та позволяла это делать. Как пронизывало тело отго­лоски чужого наслаждения, словно это именно она лежала сейчас на ложе, отдаваясь веч­ному таинству любви.

       А руки привычно застилали постель, идеально выравнивая простынь, покрывало, по­душку. Готовили одежду, набирали в ладони холодную воду и плескали в лицо, смывая ос­татки волшебства. Сжимали ручку расчёски, ложку, маленькую кофейную чашку.

 — Доброе утро, Алевтина.

 — Доброе утро, мама… — Аля кивнула, не поднимая головы: знала, мать не любит смот­реть в лицо дочери.

 — У тебя сегодня четыре пары и занятия в библиотеке, — мать не спрашивала, точно зная расписание дочери, — я жду тебя в пять часов, пора идти за покупками.

 — Да, мама… — мало времени на подготовку, но больше Але не дадут.

 — Поела?

 — Да, мама, — осталось вымыть за собой посуду, подхватить рюкзачок и в дорогу: до уни­верситета полчаса быстрым шагом, а на автобус Але денег не дают: считают, что прогулки полезны для здоровья.

       Девушка привычно натянула капюшон на голову и замерла, услышав резкий окрик ма­тери, приказывающий не прятать лицо.

 — Если судьба наградила тебя отметиной, не скрывай, тебе нечего стыдиться!

       «Да уж, нечего! А сама даже не смотришь на меня…» — Аля сдёрнула капюшон, зная, что снова наденет, стоит только свернуть за угол. Девушка шла торопливо, стараясь скрыться от бдительных глаз матери поскорее, и как та не понимает, что показывать безоб­разное багровое пятно на лице не самая лучшая идея? Алю дразнили в детском саду, по­том в школе. Она и в медицинский поступила в надежде, что сможет найти способ изба­виться от безобразной метки.

       Училище привычно гудело, в воздухе висели сплетни с последнего бала, шёл энер­гичный обмен мнениями, и Але удалось проскользнуть в класс незаметно. Её место было в самом углу, за последним столом — к ней и тут отношение было насмешливо-презритель­ным.

 — Добрый день, — преподаватель физиологии Лев Анатольевич был тайной мечтой всех студенток.

       Аля не избежала участи влюбиться в красавца с бездонными синими глазами, мужес­твенным подбородком и бархатным голосом — словом, он весь от кончиков каштановых во­лос, волной лежавших на красивой голове до кончиков начищенных туфель представлял собой образец идеального мужчины любой девушки от четырнадцати лет и старше. Нес­тройный хор голосов, в котором затерялся писк Али, ответил преподавателю, и тот, кивнув благосклонно головой, прошёл за кафедру. Медицинский колледж старинного города, иногда называвшегося Северной столицей, располагался в здании начала двадцатого ве­ка и отличался высокими потолками, гулкими коридорами и обширными аудиториями. Ла­боратории же располагались в соседних, вполне современных зданиях, куда приходилось перебегать между парами. Ни зимой, ни в другое время никто из девушек не утруждал се­бя одеванием верхней одежды, а потому жители близлежащих домов регулярно наблю­дали, как стайки девчонок несутся по дорожкам между корпусами. Сегодня все лекции у них проходили в главном корпусе, и Аля уже предвкушала, что после последней пары, она, никуда не торопясь, пройдёт в библиотеку при колледже, купив по пути пару пирож­ков. Ей нравилось учиться, а мысль о том, что вскоре придётся уходить из привычного ок­ружения и искать работу, наводила тоску.

       Преподаватель что-то рассказывал, изредка останавливаясь и спрашивая, всё ли по­нятно, а Аля думала, что если бы не безобразное родимое пятно, закрывавшее уродливой кляксой кусочек лба, висок и часть щеки, она имела бы крохотный шанс привлечь вни­мание Льва Анатольевича. И в самом деле, фигура у неё неплохая, ноги длинные, строй­ные, талия на месте, грудь небольшая, но вполне себе красивая. И волосы длинные и гус­тые, рыжевато-пепельные, то есть обычно они русые, но когда на них падает солнце, вспы­хивают золотыми искрами. Але это нравилось, а другие почему-то видели только изъян на лице. Верить в то, что однажды появится «принц на белом коне» или, на худой конец, пеш­ком, девушка перестала ещё в эпоху сопливого детства. Аля слушала преподавателя, а ру­ка вместо того, чтобы записывать за ним лекцию, бездумно чертила корявые загогулины. Резкий звонок вырвал её из меланхоличных мечтаний, и глянув на лист девушка с удивле­нием увидела набросок старинного замка. Особо бросался в глаза тщательно прорисован­ный герб над воротами — фигурный и вырезной. Откуда-то Аля знала, что эта форма щита называется «растянутая шкура» или «картуш», немецкий вариант, распространённый в шес­тнадцатом-семнадцатом веках. Она с интересом рассматривала центральную фигуру оваль­ной формы, так называемое сердце, цветовую гамму основного поля — серебро на чёр­ном, стилизованную корону, увенчавшую щит.

 — Забавно как! — прошептала Аля. — Как будто настоящий. Только немного мрачный, буд­то звёздное небо где-нибудь в горах.

       И ей казалось, что это действительно настоящий герб то ли государства… Нет, скорее какого-то рода или семьи. Или клана. Девушка представила себе нарядных людей, одетых в родовые цвета, и флаг, развивающийся на башне строгого замка. Она закрыла глаза, наслаждаясь картинкой, и охнула, когда на голову обрушился удар.

 — Ай!

       Рядом с Алей стояла Жанна, староста группы, и с насмешкой смотрела на неё.

 — О ком это ты размечталась, раз не слышишь ничего?

 — Что тебе? — буркнула Аля, потирая затылок.

       Жанна сморщилась и процедила:

 — Пятнадцатого у нас Осенний бал, приходи… — видимо она уже не один раз повторяла эту информацию, раз с таким раздражением говорит.

       Аля покосилась на учебник — видимо им её и огрели — и отрицательно помотала го­ловой.

 — Как знаешь, — в голосе старосты отчётливо слышалось облегчение, — куратору сама скажешь, что не придёшь.

 — Зачем? Что, кто-то заметит, что меня нет? — фыркнула Аля.

 — Да мне-то фиолетово, будешь ты или нет, но Лев Анатольевич велел сообщить всем, без исключения. Если ты не идёшь, сама ему и говори.

 — Лев Анатольевич? — растерялась Аля.

 — Нет, Папа Римский!

 — А?

 — Ну, ты и… — Жанна, фыркнула и вылетела из аудитории.

       «Лев Анатольевич сказал, чтобы все приходили. И я тоже!» — сейчас Аля точно зна­ла, что пойдёт на бал, чего бы ей это ни стоило.

       Девушка брела по улице, не обращая внимания на начавшийся дождь, на лужи и осен­нюю грязь, на пролетавшие мимо машины, на брызги из-под колёс. Ей представлялось, что умный преподаватель сможет разглядеть её внутреннюю красоту под внешним уродством. Вот он видит её среди других девушек, замечает прекрасные (а какие же ещё?) глаза, под­ходит, берёт за руку и говорит…

 — Разуй глаза, корова! Куда прёшь?

       Прямо перед собой Аля увидела капот красной агрессивной машины и бугая в дутой сине-белой куртке со знакомым логотипом на левой сторонние груди. Судя по надписи «ABIBAS» сшита она была где-то в подвале трудолюбивыми гастарбайтерами и куплена на барахолке.

 — Извините, — пролепетала Аля, отшатнувшись от бугая и обогнув его, побежала домой. И только там, снимая куртку, увидела, что та по самый воротник забрызгана грязью, а из сапожек осеннюю жижу вообще можно выливать.

 — Наконец-то закончилось лето,
 Пришла долгожданная осень!
 Смотри, как прекрасно все это,
 Когда темно уже в восемь.
 Серо-свинцовые тучи
 С каждым днем все ниже и ниже.
 Выйду из теплой маршрутки
 Прямо в холодную жижу, — актуально и идиотски-жизнерадостно донеслось с экрана те­левизора.

 — Бррр, — пробормотала Аля и сжалась под гневным взглядом матери.

 — Что, снова в грязь вляпалась? Двадцать лет почти, а всё свинья свиньёй. Как с тобой в приличный магазин идти? — мать говорила негромко и от того ещё более обидно. — Вся в папашу, тот такой же свин был.

       Аля всё ниже опускала голову, выслушивая справедливые упрёки матери — не замеч­тайся она, могла бы заметить машину. Ругалась мать привычно, как всегда подбирая особо обидные эпитеты. И упоминание давно и внезапно исчезнувшего отца было привычным, иногда Аля думала, что на его месте тоже бы уехала, куда глаза глядят.

 — На!

       В руки девушки ткнулась её прошлогодняя куртка. Вернее было той года четыре, ку­пила её мать на деньги, присланные двоюродной бабушкой на день рождения. Все не отда­ла, само собой, но тогда Але достались новые сапожки, куртка и даже джинсы, хоть мать всегда была против того, чтобы дочь носила брюки. Но на этот раз вмешалась сама дво­юродная бабушка — родная-то умерла, когда Алька была совсем маленькой. Эта царствен­ная дама с красиво уложенными седыми волосами и плавной походкой сказала тогда, что брюки, конечно, суфражисткая одежда, но в их холодном климате бывают просто необхо­димы. Аля тогда так удивилась, что даже забыла посмотреть в словаре забавное слово «суфражистка». Это позже она узнала, что так назывались женщины, борющиеся за свои права. Тут Аля немного не поняла, за что конкретно боролись эти дамы, но вдаваться в подробности не стала, считая, что зря они за что-то там боролись, и природа всё задумала мудро: не самочки красуются перед самцами, а наоборот, те показываются себя самыми-самыми, чтобы получить право продолжить свой род. Вон, у них под окнами, каждую весну кошачьи свадьбы играют, и всегда кошечка сидит скромно в сторонке, пока коты выясняют кто круче. Но, как бы то ни было, а джинсы Аля получила, впервые в своей жизни. И но­сила их до сих пор, благо фигура не слишком изменилась. Девушка до сих пор с теплотой вспоминала двоюродную бабушку, так вовремя вмешавшуюся в процесс покупок. Кстати, сама она подарила внучке ещё и старинные серебряные серьги с сапфирами, окружённы­ми крохотными бриллиантами, сказав, что деньги деньгами, а нужно что-то и на память. Мать с завистью посматривала на них, но снять так и не решилась, памятуя о суровом нра­ве тётки.

       Аля положила в машинку грязную куртку — пока ходит за продуктами та постирается, и надела старую. Руки торчали из рукавов, замок был сломан, хорошо ещё что сверху и снизу на планке стояли кнопки, а на талии можно было поясом затянуть.
 Торговый центр, куда привела Алю мать, частенько устраивал скидки, и теперь девушка по­корно толкала перед собой тележку, куда одна за другой складывались покупки по снижен­ным ценам.

 — Молоко… скидка тридцать процентов… Просрочка? — бормотала мать, прищуриваясь на дату выпуска. — Угу, уже три дня как… беру, оладий напеку. Так… а там что народ тол­пится? Ого! Головы сёмги всего за сорок девять рублей! Штук пять возьму, на уху. Нет, де­сять… девушка! Девушка! Мне пятнадцать головок положите!

 Аля не слушала бормотание матери, тупо рассматривая яркие этикетки чипсов и сухариков к пиву. Чья-то рука взяла пару пачек, а голос вежливо попросил пропустить к витрине. И услышав этот бархатный баритон, Аля замерла, боясь повернуться — Лев Анатольевич складывал вредные во всех отношениях чипсы в свою тележку, где уже стояла упаковка пива.

 — Добрый вечер, Лев Анатольевич, — прошептала Аля, сгорая от стыда: поздороваться стыдно, в таком-то виде, и не поздороваться нельзя.

 — О! Алевтина? Добрый вечер. Тоже пришли за покупками?

 — Да, с мамой…

 — Помогаешь, значит… — проговорил преподаватель, — молодец!

 — Аля! — резкий окрик матери нарушил неловкую сцену, и девушка, сбивчиво попрощав­шись, покатила тележку к ней.

       Она уже не видела, как к преподавателю подошёл приятель, провожавший взглядом стройную фигурку девушки.

 — Кто это?

 — Одна из моих студенток, — ответил Лев Анатольевич. — Ты чипсы ешь? Или что-нибудь другое возьмём?

 — Чипсы? Рехнулся, что ли, всякую гадость жрать? Пошли, лучше рыбки возьмём. А ничего у тебя студенточки…

 — Ты её рожу не видел.

 — А что с ней не так? фигурка у неё вполне себе.

 — Да пятно на всё лицо, лоб, висок, щека. Смотреть противно.

 — Дурак ты, Лёвушка. Смотреть ему противно, разве ж это главное в девке? Главное – сиськи и всё что между ног. А на личико и тряпку накинуть можно. Или вообще мордой в подушку ткнуть.

 — Да зачем мне?

 — Может, и незачем, — согласился приятель, выбирая рыбу, — а может, и пригодится. Она же точно не целованная…

 — Думаешь? — вяло усомнился Лев Анатольевич.

 — А что тут думать? Сам говоришь, что уродка, кому она такая нужна? А ты если её при­голубишь, получишь всё, что хочешь и даже сверху. Она тебе по гроб жизни благодарна будет.

 — Хм…

 — Угу, ноги мыть и воду пить, как говорила моя бабка. Всё взяли? Или ещё пивка упаков­ку?

 — Да хватит, завтра же не суббота, куда я с выхлопом на работу?

 — Семечками зажуёшь, — заржал мужчина.

       Лев Анатольевич ничего не сказал, обдумывая слова приятеля. Выходец из очень неб­лагополучной семьи, он зубами выгрыз себе место под солнцем, но вот собственной квар­тиры ему в ближайшее время не видать. Подумать, что ли, о женитьбе? Но Алин недоста­ток пока перевешивал призрачные достоинства. Тут следовало несколько раз всё взвесить — соблазнить глупышку недолго, был бы от этого толк.


 ***

       Величественный зал медленно заполнялся народом, что не мешало рассматривать его красоту и убранство. Стены, облицованные понизу холодным белым мрамором с серыми и розовыми прожилками, сверху были покрыты лепниной, выполненной в виде овальных ме­дальонов. Часть завитков располагалась прямо на зеркалах, создавая впечатления лег­кости, изящества и бесконечности. Тысячи огней дробились в них, распуская весёлых сол­нечных зайчиков, оживлявших торжественную мрачность гостей. Тёмно-зелёные портьеры окаймляли высокие окна изящной рамкой, подчёркивая красоту колонн между ними. По­толок был покрыт бело-золотыми узорами и украшен росписью в плафонах: пасторальные сцены перемежались с изображениями гуляющих дам и кавалеров в диковинных нарядах. Вдоль стен стояли скамьи на гнутых ножках, обитые бархатом в тон портьерам. На балконе видно было музыкантов, но саму мелодию не было слышно. Вообще никаких звуков не бы­ло: беззвучно шевелились ткани, ходили и танцевали гости, губы произносили неслышные слова.

       В зал медленно ступила молодая женщина, наивное выражение на красивом куколь­ном личике не вязалось с ледяным взглядом. Роскошное пышное платье — такое, как лю­бят рисовать маленькие девочки у принцесс — было украшено рюшами, цветами и вышив­кой. На голове красовался венец из цветов, каждый лепесток был выполнен из драгоцен­ного камня, и бриллиантовые капельки-росинки покачивались и сверкали при каждом ша­ге. Позади женщины шли двое мужчин, одетых нарядно и строго, в чёрное с серебром. У правого на голове был гладкий золотой обруч, у левого — серебряный.

       Музыка, похоже, смолкла, и гости, выстроившись по обе стороны зала, склонились в поклоне. Торжественный приём по случаю праздника начался.



глава 2

Трепетал огонь, пылающий в чашах, пахло ароматическими маслами, кровью и страхом. За колоннами вдоль стен прятались густые тени. Присмотревшись, там можно было заметить, что там лежит пара длинных свёртков. Гладкий пол из чёрно-серебряных квадратов таинс­твенно поблёскивал в свете огней, и те отражались неровными длинными языками. Вы­сокие, закруглённые кверху двери, были закрыты, и ни звука не доносилось из-за них. Си­яло в свете пламени золото, покрывающее их причудливым резным узором. Напротив, на площадке высилось странное сооружение, похожее на огромную голову с раскрытым ртом. За каменным рядом зубов, виднелась глубокая глотка, заполненная бесконечным мерца­ющим мраком. Светились раскосые глаза, будто подведённые чернотой. К углам рта чу­довища вели узкие желоба, начинающиеся на алтаре, выглядевшем как каменный крест с короткой поперечиной. Там лежал обнажённый по пояс мужчина с раскинутыми в сторону руками. Из ран на запястьях, прямо возле креплений, медленно сочилась кровь, добавляя всё новые капли к алым ручьям в жёлобе.

 К алтарю приблизилась закутанная в чёрный балахон фигура. Низко надвинутый капюшон скрывал лицо, не давая увидеть, кто это, но судя по некоторым особенностям, это всё же была женщина. Из складок одеяния гибкой змеёй выскользнула кисть руки с зажатым в пальцах трёхгранным кинжалом. Мужчина на алтаре замер, не сводя глаз с острия, и ког­да оно приблизилось к его груди, обречённо закрыл глаза. Рука поднялась, негромкий ме­лодичный голос начал проговаривать слова:

 — Sometimes when I lie
 I know you're on to me
 Sometimes I don't mind
 How hateful that I can be…*

 Аля резко села на кровати, прижимая руки к груди. Глухо бухало сердце, перед глазами ещё стояла чудовищная картина, а музыка надрывалась, сообщая, что пришло время вста­вать. Заправить постель, почистить зубы, умыться, расчесать волосы — такие привычные движения, такие обычные, обыденные… а там, во сне, ужас глубокой глотки, кровь, боль и страх. И жизнь, утекающая по капле. Зачем? Для чего? Кто та женщина? Кто она?

 — Ешь, — перед Алей появилась миска с серой овсяной кашей. Желтел кусочек подтаявше­го масла и…

 И оранжево-красное пламя в чашах на трёх причудливо изогнутых ножках.

 — Спасибо, мама.

 — Чай, зелёный, как обычно.

 — Да, я помню — зелёный не портит цвет лица. Спасибо, мама…

 «Будто моё лицо ещё можно испортить!»

 — У тебя сегодня три пары и плавание. Жду тебя в шесть часов вечера. Ты приготовила купальник?

 — Да, мама. Он уже высох.

 — Стирай его чаще, помни: главная красота девушки, это чистота, скромность и оп­рятность!

 — Да, мама, я помню.

 Чай отдавал затхлостью, видимо мать снова купила что-то по акции, когда срок уже почти подошёл к концу, а то и вообще закончился. У двоюродной бабушки, Юлии Александров­ны, чай пах мятой, смородиной и чабрецом. Та любила травы и составляла причудливые, вкусные и полезные чаи. На блюдце лежал крохотный, в четверть ломтя хлеба, бутерброд с сыром и маслом. Аля незаметно вздохнула: она с детства не любила хлеб с маслом. Вмес­то сахара можно было взять тягучий подсолнечный мёд, ранний, недорогой и солнечно-жёлтый. Длинная капля потянулась за ложечкой, и Аля сморгнула, прогоняя видение та­кой же, только алой.

 — Ты плохо спала?

 — Что? Прости, я задумалась.

 — Заметно, — холодно проговорила мать. — Я спрашивала, высохла ли твоя куртка?

 — Я ещё не проверяла. Сейчас позавтракаю и посмотрю.

 — Если ты часто будешь её стирать, то она быстро придёт в негодность. Будь аккуратнее, помни…

 — Да, мама, я помню, что опрятность – это главное в женщине.

 — Именно так! — подняла палец мать. — Пора бы это не только запомнить, но и претво­рять в жизнь. Ты до сих пор пачкаешься, будто едва вышла из детского сада.

 — Меня облили водой из лужи, — с тоской проговорила Аля, прекрасно зная, что матери, на самом деле, не интересна причина.

 — Не ходи близко к краю дороги и тебя никто не обольёт. Видно, снова загляделась на мужчин.

 — Нет, мама, — Аля торопливо допила невкусный чай и встала из-за стола, — спасибо за завтрак.

 — Пожалуйста. И проверь куртку, если она влажная, пойдёшь в старой.

 — Да, мама…

 Но куртка, к облегчению Али, высохла. Девушка тщательно разгладила её руками и, пока мать не нашла ещё какую-нибудь причину для нового витка поучений, выскочила за дверь.

 — Тема сегодняшней лекции: «Введение в возрастную анатомию, физиологию и гиги­ену»** — Аля засмотрелась на Льва Анатольевича и чуть пропустила начало.

 Толстая тетрадь, куда аккуратным почерком записывалась лекция, была уже заполнена почти на треть, а ведь это только середина семестра, так ей одной тетради на год не хва­тит. Бархатный баритон журчал с кафедры, а девушка наслаждалась его звучанием, не очень вникая в тему.

 — В основу диагностики типов конституции или соматотипов положено выделение опре­деленных групп детей, характеризующимися сходными типами телосложения…

 Аля торопливо записывала, сокращая везде, где можно. Рядом тихонько шептались две со­курсницы, не обращая внимания ни на Алю, ни на лектора. Девушка прислушалась — те об­суждали платья, приготовленные к Осеннему Балу. Вот ещё, докука — что надеть на праз­дник? Мать скажет, что чёрная юбка с белой блузкой украсят любую девушку, и ведь не до­кажешь, что традиция «черный низ, белый верх» давно осталась в прошлом. Платье? То, что у неё есть не то, что на бал — на огород стыдно надевать. И вообще, самым нарядным вариантом остаются джинсы и тонкий вязаный свитер, купленный матерью не иначе, как по ошибке: нежного лилового оттенка из качественной шерсти. Але свитер так нравился, что надевала она его очень редко.

 — Алька! Винтер! Уснула, что ли? — на девушку требовательно смотрела Маринка, симпа­тичная девчонка, одна из немногих, что не морщилась при виде Алиного лица.

 — Что?

 — Ты в чём на бал идёшь?

 — В джинсах, а что?

 — Рехнулась?

 — А чем тебе джинсы не нравятся? — не говорить же, что у неё больше нет вариантов.

 — Дура, ты программу бала читала? — прошипела Маринка, косясь на преподавателя.

 — Нет, а что? — пожала плечами Аля.

 — А то, что там явка только в платьях, лучше в вечерних. У тебя есть такое?

 Вечернее платье? Откуда? У неё и простого-то нет, и Аля помотала отрицательно головой. Маринка с сочувствием посмотрела на ней и прошептала, что в джинсах никого не пропус­тят. Так лучше Альке не позориться, а сидеть дома. О том, что первый в её жизни бал сры­вается из-за отсутствия наряда, Аля размышляла весь оставшийся день. Выхода у неё не было совершенно, и всё отчетливее приходило понимание, что не судьба даже не потанце­вать — просто постоять у стенки. Она так задумалась, что получила выговор от тренера за небрежность и лень. И привычно покивала головой, выслушивая нотацию. Аля уже давно поняла, что великой пловчихой ей не быть и занималась исключительно потому, что так ве­лела мать, особо не усердствуя. Особенно после того, как обратила внимание на чрез­мерно развитую грудную клетку пловцов. Уродовать ещё и фигуру она не хотела, а потому резко снизила нагрузки, предпочитая просто плавать. Правда, уроки танцев немного сгла­живали негативное влияние, но меньше, чем Але бы хотелось. А танцами она занималась с удовольствием, хоть и тоже без особых успехов, почему-то уровень так и остался чуть луч­ше любительского. Двоюродная бабушка как-то сказала, что если бы мать не заставляла дочь заниматься многими и разными вещами, то, быть может, Аля достигла больших успе­хов.
 В гулкой раздевалке звуки рингтона прозвучали как-то особенно устрашающе, и соседка, подпрыгнув от неожиданности, рявкнула на Алю, риторически вопросив, когда та поставит на телефон более мелодичную композицию вместо «Аwake and alive».

 — И чем тебе не нравится? — поинтересовалась Аля, бросая взгляд на экран.

 — Ужас! Как можно такое слушать?

 — Можно, я же слушаю. Добрый день, Юлия Александровна, — двоюродная бабушка тре­бовала, чтобы Аля называла её только так.

 — Добрый. Я слышала, что в вашем… колледже, — в голосе женщины явно слышалась нас­мешка: она не любила этих новомодных именований, — скоро будет Осенний бал.

 — Да, пятнадцатого.

 — Сомневаюсь, что у тебя найдётся подходящий случаю наряд.

 — Нет, Юлия Александровна, — ответила Аля, у которой вдруг проснулась сумасшедшая надежда.

 — Ещё бы, учитывая вкусы твоей матери.

 Аля промолчала, не желая развивать эту тему.

 — Жду тебя завтра в шесть вечера. Твоей матери я уже позвонила.

 — Да, Юлия Александровна. Спасибо.

 — Пока не за что. До завтра.

 Юлия Александровна отключилась, и Аля закрыла крышку телефона — к манере бабушки обрывать разговор, не слушая ответной прощальной реплики, она уже привыкла. Что ж, мать будет снова недовольна, и Алю ждут многочасовые нотации, но всё же, она была бла­годарна Юлии Александровне за возможность ухватить кусочек праздника.

 Девушка не раз думала, почему между тёткой и племянницей такие напряжённые отно­шения? Но, ни в разговорах, ни в семейных преданиях или документах ответа так и не наш­ла. Только Юлия Александровна относилась к матери Али с долей снисходительного през­рения, будто та была замешана в чём-то очень неприличном. Так и оказалось: мать ворча­ла до самой ночи, не прерываясь ни на минуту, и продолжила утром, за завтраком, за­метив, что из-за глупости отдельных старых… дам, молодая девушка выйдет в люди совер­шенно в непотребном виде.

 «Интересно, а если бы было можно, она надела бы на меня хиджаб?» — думала Аля, при­вычно пропуская словесную шелуху мимо ушей.

 Зато вечер у двоюродной бабушки с лихвой окупил все неприятные моменты. Юлия Алек­сандровна пригласила внучку в гостиную, здесь, среди антикварной мебели, поколениями использующейся в их семье, на оттоманке лежало что-то прозрачно-воздушное изумитель­ного абрикосового оттенка.

 — Ну что ж… надевай, посмотрим, что из тебя получится.

 Аля робко дотронулась до струящегося шёлка и, подняв на бабушку сияющие глаза, подня­ла платье. Юлия Александровна застегнула крохотные пуговки, что-то поправила и повер­нула внучку к зеркалу. Аля робко взглянула и ахнула: на неё смотрела изумительная кра­савица, если не считать багрового пятна слева. На тонкую фигурку с выразительными фор­мами и изгибами можно было любоваться часами, длинные локоны, которые подняла ба­бушка заколкой, струились вдоль гибкой спины, скрывая довольно смелый вырез. Изящ­ной формы кисти рук, придерживали длинный подол платья.

 — Ой…

 — Хороша, — одобрительно заметила Юлия Александровна и надела на шею внучки тон­кую цепочки с кулоном в пару к серьгам.

 — Ой…

 — Вот так и пойдёшь. Я отвезу тебя на бал и заберу оттуда в девять вечера. Переночуешь у меня, твоя мать поставлена в известность. Я жду тебя пятнадцатого в четыре пополудни.

 — Да, Юлия Александровна. Спасибо! Большое спасибо!

 — Благодарить будешь после, — ответила старая леди. — Раздевайся.

 — Да, конечно…

 — Положишь так же, как лежало. Как переоденешься, приходи на кухню, будем пить чай.

 — Да, спасибо большое!

 Аля аккуратно разложила на оттоманке платье и, не удержавшись, снова погладила неж­ный шёлк. Это просто чудо, что теперь у неё есть наряд для бала. Настоящее вечернее платье, благодаря Юлии Александровне.


 ***


 На низком ложе среди сбитых простыней сплетались двое, верхний мужчина, склонялся к младшему, касаясь его быстрыми лёгкими поцелуями, в то время как сам двигался сильно, мощно, делясь и получая наслаждение. Спина блестела каплями пота, мокрые волосы при­липли небрежными завитками, крепкие руки удерживали тело на весу, не мешая любовни­ку получать удовольствие. Карие глаза смотрели с теплотой и любовью, а младший тянул­ся к нему, встречал сиянием счастливых глаз, облизывал губы, сжимая их время от вре­мени, словно сдерживая стоны.

 — Ох… — тихий вскрик сквозь стиснутые зубы вырвался лишь в тот миг, когда старший за­мер… — Спасибо тебе…

 — И тебе, милый мой… — по губам старшего скользнула печальная улыбка, затуманившая тоской его глаза. — И тебе…

 Мужчина опустился на смятые простыни и привлёк к себе любимого, прошептал:

 — Всё хорошо, милый мой, всё хорошо… — и добавил чуть слышно: — главное, чтобы ОНА не узнала…






 ________________
 * Skillet – «Sometimes».
 Звучит очень даже замечательно, не хочешь – проснёшься.
 ** понятия не имею, изучают это или нет, просто нашла название в интернете.

глава 3


Стены обтянуты золотисто-жёлтой тканью, на креслах, диванчиках и пуфиках она чуть тем­нее, но в тон и с похожим рисунком, портьеры, белоснежные с тонкими золотыми верти­кальными полосками, освежают покои. Лёгкий ветерок из приоткрытого окна колышет их, заставляя вспыхивать сверкающими искрами. Всё вместе очень напоминает дворцовые ин­терьеры — такие охотно фотографируют туристы. Но в этой комнате явно живут: на столе остатки ужина, надкусанный фрукт лежит на блюдце, розовеет вино в бокале. В кресле с удобной спинкой сидит молодая женщина, и, приглядевшись, Аля узнаёт в ней ту, что за­нималась любовью сразу с двумя мужчинами. Сейчас один из них стоит за спиной незна­комки и смотрит на второго, коленопреклоненного. Женщина что-то говорит и, судя по все­му, это не очень хорошее — раз второй мужчина склоняет голову всё ниже и ниже. И по­чему-то не возражает, когда та, взяв плеть, обрушивает её на обнажённые плечи. Он да­же не вздрагивает — замирает, а тот, что стоит за креслом смотрит на него с тревогой и со­чувствием.

 Картинка движется, искажается, плывёт, но яркая алая полоса на сильной спине не меня­ется, словно это самое главное, что нужно увидеть. И…

 — Аля, я же просила тебя сегодня встать раньше!

 — Прости, мама.

 — Поднимайся, на рынок нужно ходить до девяти часов, только тогда мы сможем купить всё самое лучшее и свежее…

 «Угу, а просрочку ты приобретёшь в магазине…»

 — А раз ты проспала, то завтракать уже не будешь. Я не намерена ждать, пока ты набьёшь свою утробу.

 «Уж кто бы сомневался!»

 Утро было на редкость неприятным даже для середины осени: промозгло, сыро и с ле­дяным ветром, от которого не спасала довольно лёгкая курточка. Зимнюю Але позволяли надевать, когда на улице температура подходила к минус десяти, не раньше: мать говори­ла, что закаливание верный путь к здоровью. Хорошо было лишь то, что лужи и грязь под­мёрзли за ночь и хотя бы не расползались под ногами чавкающими ошмётками. Из припар­кованной машины доносились натужно-весёлые голоса, словно поющие пытались убедить себя и других, что им ужас как хорошо.

 — Это осень, ууууу!
 Подрывистый ветер, слякоть и жуть!
 Это осень, уууу.
 под ногами желтая муть
 это осень, ууууу…

 — Что тут у вас, милейший? — мать остановилась возле столика с разложенными баночка­ми и пакетиками.

 — Сметанка, сливочки, творожок. Молочко козье есть, если желаете, — напевно прогово­рила бабища необъятных размеров, оттесняя хилого мужичонку от стола.

 — Козье? Сколько стоит литр?

 — Сто рублей, милая, сто рублей…

 — Да вы не… — мать явно проглотила грубое слово, но сдержалась и, поинтересовавшись ценами на сметану и творог, пошла дальше по рядам.

 Аля покорно тащилась следом, а вслед ей неслось:

 — Хорошо, что закончился отпуск,
 Уже отдыхать неохота!
 Разбуди меня, будильник,
 Я скучал по тебе, работа!

 «Интересно, а кто-нибудь скучает по работе? Или таких нет? — под ногами хрустнул ледок, и Аля торопливо пробежала большую лужу: не хватало ещё ноги промочить.

 Мать шествовала по рядам, приценяясь время от времени и пробуя товар, но Аля точно знала, что купит она всё в киоске от молкомбината «Бурёнка», где было недорого, но ка­чественно. Зачем же ходить и делать вид, что собираешься что-то купить? Девушка искрен­не не понимала всего смысла этого ритуала. Хотя, если подумать, мать пока пробует про­дукцию, вполне может наесться до отвала свежего и вкусного. Аля посмотрела на крутобо­кие яблоки, пирамидой выложенные на прилавке и, пока мать копалась в груде мелких и невзрачных, набирая полный пакет, погладила румяный бок.

 — Возьми себе, красавица!

 — Что? — Аля встретилась глазами с пожилой женщиной. Яркий цветастый платок на го­лове подчёркивал морщины на смуглом лице, оттенял жёсткие усики и не скрывал муд­рости ясных глаз.

 — Угощайся, красавица, — в руку Але легло крупное яблоко.

 «Прямо как в Белоснежке!»

 — Но… — Аля не знала, что думать: разве та не замечает уродливого пятна на лице?

 — Кушай, милая, кушай*. Не оглядывайся на эту женщину.

 Аля вдруг тряхнула головой, сбрасывая капюшон, и с вызовом уставилась на старуху.

 — Вот оно что… — прошептала та, вглядываясь в пятно, и непонятно добавила: — меченая дорогой.

 — Что?

 — Ничего, милая.

 — Вы сказали…

 — Красавица, ты ешь яблоко, не слушай глупую старуху. И будь осторожна, не позволяй обиде закрыть сердце.

 — Что?

 Но старуха только улыбнулась, мудро и печально, а когда мать, наконец, двинулась по ря­дам, увлекая за собой Алю, прошептала: «Ещё не время, милая. Ещё не время!»

 Домой мать повернула только к двенадцати, нагрузив Алю двумя тяжеленными сумками, са­ма же несла только пару килограмм винограда россыпью. В пакетике лежали насыпанные ягоды, где целые, где уже давленые, а где и чуть подгнившие — те, что осыпались с кисто­чек и продавались по сниженной цене.

 — Виноград очень полезен, там много витаминов, — говорила мать, и Аля понимала, что проведёт полдня, перебирая ягоды.

 — Добрый день, Алевтина, — от этих приветливых слов, сказанных бархатным баритоном, у Али сжалось сердце.

 — Добрый день, Лев Анатольевич, — пролепетала она.

 — Это ваша мама, как я понимаю?

 — Да.

 — Алевтина! С кем ты разговариваешь? — судя по недовольному виду матери, Алю ждала неминуемая выволочка.

 — Мама, это мой преподаватель физиологии, Лев Анатольевич, — попыталась смягчить гнев матери девушка.

 — Очень приятно, — всем своим видом та показывала, что это вовсе не так.

 — Мне тоже… — Лев Анатольевич замялся, сообразив, что не знает имени дамы.

 — Галина Станиславовна, — мать решила, что тот достоин узнать её имя.

 — Прекрасное имя для прекрасной дамы! — галантно проговорил мужчина, склоняясь к ру­ке женщины.

 Мать смягчилась и благосклонно позволила поцеловать себе ручку.

 — Какие… — она помялась, подбирая слова, — вежливые преподаватели работают в твоём колледже, Алевтина. Вы тоже предпочитаете ходить за продуктами с раннего утра?

 — Ну что вы! Разве мужчины способны на такие подвиги? — улыбнулся Лев. — Я всего лишь пришёл купить свежих овощей. Не очень люблю готовить, но приходится: холос­тяцкая жизнь обязывает!

 — О! Вы неженаты? — в глазах матери на миг мелькнуло что-то хищное.

 — Я ещё не встретил свою единственную…

 — Ой, ну какие ваши годы! Ваша половинка, наверняка, уже в пути… — судя по заблестев­шим глазам матери, она была не прочь ею оказаться.

 Мать кокетничала с преподавателем, а Аля с тоской думала, что на её фоне выглядит се­рой уродливой мышью. Она так и не поняла, в какой момент оказалась позади флирту­ющей парочки, а самый тяжёлый пакет перекочевал в руки Льва Анатольевича, и каким об­разом матери удалось-таки заманить красавца мужчину «на чай». Это было самое грустное чаепитие в её жизни — смотреть, как недосягаемая мечта говорит комплименты её матери. А та явно плавилась в лучах мужского внимания, поправляла волосы, кусала губы, блесте­ла глазами, словом, показывала себя во всей красе.

 И Лев Анатольевич явно оценил старания женщины — вон как глазами-то стреляет по сто­ронам. Или это он прикидывает стоимость квартиры в центре города? На взгляд самой Али, ничего в ней хорошего не было: слишком высокие потолки, слишком мрачные комнаты, слишком неуютная, обставленная случайно подобранной мебелью: от пары антикварных ве­щей в не очень хорошем состоянии до так называемой «стенки», производства одной из бывших братских республик. О стоимости такой квартиры Аля даже не задумывалась, зато Лев Анатольевич явно прикинул и вовсю обихаживал её мать.

 Девушке было грустно, особенно от понимания, что это именно то самое, правильное, раз­витие событий — мать ещё молодая и интересная женщина без уродливого пятна на лице. На фоне субботнего дня померк даже предстоящий в следующую пятницу Осенний бал, на который уже не хотелось идти.

 Но от настроения Али ничего не зависело, и в положенное время она звонила в двери сво­ей двоюродной бабушки.

 — Добрый вечер, Юлия Александровна.

 — Добрый… что встала на пороге? — бабушка явно была не в духе.

 Причину Аля не поняла, бабушка была лишь чуть более молчалива, чем обычно, но внучку нарядила, подкрасила и даже сделала причёску, распустив каскад локонов с левой сто­роны, которые немного прикрыли безобразное пятно.

 — Ну, что ж… — Юлия Александровна осмотрела девушку, — хорошо выглядишь.

 Та только грустно улыбнулась: за последнюю неделю настроение упало до минусовой от­метки — Лев Анатольевич незаметно, но очень прочно прописался в их квартире, и явно всё шло к тому, что он вскоре предложит Галине руку и сердце. То, что взамен он получа­ет уже действительную прописку в одном из престижных домов, было такой мелочью, о ко­торой приличные люди даже не говорят.

 Привычно придерживая длинное платье — Аля, когда осознала свой жест, чуть с лестницы не упала, мигом растеряв всю элегантность — она ступила в спортивный зал, приспособ­ленный для проведения Осеннего бала. Высокие окна, забранные сеткой от случайного мя­ча, неумело замаскировали вырезанными из жёлтой и красной бумаги листьями, вдоль стен были закреплены букеты рябины, на столах стояли вазы с яблоками и грушами. Зал был почти полон, в одном углу сплетничали о нарядах, в другом делилась рецептами жен­ская часть преподавательского состава, а в третьем, у музыкальной установки сидел пры­щавый юнец, приглашённый вместе с соучениками из соседнего Электро-механического колледжа. По центру дефилировали девушки, демонстрируя купленные, сшитые самосто­ятельно или взятые напрокат наряды — от пышных юбок, напоминающих куклу на чайник, ярких красок, шёлковых шарфов и блеска дешевой бижутерии, рябило в глазах. Высокие прически, намертво сцементированные лаком, слой краски на лицах, душные облака духов — девушки подготовились на славу. На фоне большинства Алино скромное и явно дорогое платье выгодно выделялось своей изящной простотой, и она чувствовала себя немного не­уютно. Особенно из-за того, что была буквально выставлена напоказ.

 — Ух, ты! Классно выглядишь!

 Аля улыбнулась в ответ на неподдельное восхищение Маринки.

 — Спасибо, ты тоже, — вернула незатейливый комплимент Аля.

 — Не, серьёзно! Шикарное платье, реально. Где взяла?

 — Бабушка дала.

 — Ну, чума… ну у тебя и бабка! А кулончик тоже она отжала?

 Аля кивнула, забавляясь диалогом.

 — Клёвый, ваще. Дашь поносить?

 — Не могу, — развела руками девушка, — это фамильные драгоценности, вот видишь? Серьги тоже из комплекта.

 — Жалко. Ну и ладно, я что-то похожее в шопе** видела. Чё не танцуешь?

 — Не с кем.

 — Ты чё? Это же быстряк, тут можно без пары. Пошли!

 Маринка потащила Алю ближе к колонкам, где уже прыгала небольшая стайка девушек. Аля посмотрела на то, как нелепо выглядят те, дёргаясь в быстром ритме, совершенно не принимая внимания вечерние элегантные наряды, и постаралась незаметно уйти. Танце­вать вот так она не хотела, как умела — не могла, партнёров для вальса как-то не наблю­далось. Разве что попробовать пригласить Льва Анатольевича, да разве он пойдёт? Но, к удивлению девушки, тот подошёл сам.

 — Потанцуем? — это прозвучало так по-простонародному, что Аля с трудом сдержала улыб­ку: а вы не так уж блестяще воспитаны, как пытаетесь убедить окружающих.

 — Да, благодарю, — слова слетали с губ машинально, сказывалась долгая муштра в танце­вальной студии.

 И очень быстро Аля поняла, что всё умение Льва Анатольевича заключается в неуклюжем топтании на месте. Зато руки преподавателя лежали чуть ниже допустимой границы, слов­но проверяя, насколько Аля позволит зайти партнёру. А девушка наслаждалась даже та­ким «танцем», млея в крепких мужских руках и прекрасно понимая, что такое может никог­да не повториться.




 ***

 Каменные стены круглого зала были серыми и мрачными, в центре стоял овальный стол с расставленными бокалами и чашами с фруктами. Светильники — обычные стойки с шарами — освещали лишь высокие кресла, расставленные вокруг стола, да едва-едва балкон — он начинался у высоких двустворчатых дверей и тянулся вдоль стен. Широкие колонны поддерживали его, соединяясь между собой изящными полукружьями арок. Точно такие арки, только чуть поуже, виднелись на балконе, и там, казалось, двигались какие-то тени. Над столом нависала простая люстра из нескольких колёс, где в простых маленьких чашах стояли толстые незажженные свечи. Темноту арок слегка разбивали светильники в виде конусов, установленных на треногах.
 За столом сидело несколько женщин разного возраста — во главе уже немолодая, когда-то красивая, сейчас же окутанная такой аурой власти и достоинства, что остальные ка­зались незаметными.

 — Ты уже третий раз за месяц прибегаешь к жертвоприношению. Сестра, как ты можешь это объяснить?

 — Просто был слишком сильный прорыв, ничего странного, — пожала плечами женщина.

 Из высокой причёски выскользнула прядь волос и прикрыла качнувшийся чёрный камень серёжки. В его глубине горел мрачный алый огонёк, такие же камни, только в виде квад­ратов, украшали диадему из белого золота. В сочетании с черным закрытым платьем, ди­адема выглядела особенно нарядно. Торжественность и строгость одеянию придавала тон­кая серебряная вышивка по краю широких рукавов и на воротнике. На груди висел круп­ный медальон с изображением герба.

 — Это не оправдание для твоих действий: закон гласит, что прибегать к таким мерам мы можем только в самых крайних случаях.

 — Это был как раз такой случай, старшая!

 — Если бы ты правильно работала с Кругом Силы, тебе не пришлось бы убивать своих ра­бов, — проговорила ещё одна женщина. — И третий прорыв за месяц? Что с твоей Силой, Альтнея? Разве тебе не хватает резерва держать Двери закрытыми?

 Альтнея бросила на неё быстрый взгляд и едва заметно скривилась — пухленькая кругло­лицая Морин не выглядела на носительницу Силы.

 — Не твоё дело, Морин! — фыркнула Альтнея.

 — Как это не моё? — всплеснула руками та, и длинные рукава алого платья чуть не смахну­ли со стола кубок с ключевой водой.

 — То, что я делаю в своём доме касается только меня и моих сокланников, — холодно от­ветила Альтнея.

 — Ты ошибаешься, сестрица, — проговорила Мэрсайл, и под её осуждающим Альтнея сту­шевалась: эта женщина была из племени воительниц и до сих пор могла всадить кинжал в центр мишени и глаз врага, на выбор, — всё, что нарушает течение Силы, касается всех нас. Твое безрассудство и слишком частые жертвоприношения нарушают Большой Круг. Найди другой выход и закрывай Двери с помощью своих собственных Сил. Или найди при­чину, почему ты не можешь это делать без крови жертв.

 Уроженка Золотой степи, где мужчины и женщины были равны и вместе пасли стада и охо­тились на тонконогих косуль, она до сих пор предпочитала церемониальным нарядам одеж­ду своей родины. Мэрсайл и сейчас была одета в кожаную жилетку и юбку с разрезами по бокам, открывавшую крепкие ноги степнячки в высоких сапогах. Единственной уступкой традициям Совета был головной обруч с тремя зубцами надо лбом и подвеска с гербом До­ма.

 — Я согласна с нашей сестрой Мэрсайл, — проговорила золотоволосая Орлэйт.
 — Поддерживаю, — кивнула Морин, — Рагнак, быть может, следует направить к Альтнее сестру Лиадиан?

 — Согласна с сестрой Морин, — ответила старшая.

 Рагнак оглядела остальных женщин и встретила в их взглядах только поддержку и одобре­ние.

 — Альтнея, через пять дней к тебе прибудет дознатчица. Надеюсь, ты поможешь сестре Ли­адиан найти причину утечки твоей Силы. На это всё, сёстры. Полного вам Круга!

 — Полного Круга, старшая! — ответили женщины.

 — Вкусим же пищу, посланную нам Создателем нашим, и да будет защитная Сеть крепка, а Круг Силы полон!

 Уходили женщины, оставляя на столе кубки с водой, надкусанные фрукты, тонкие лепёш­ки… Один за другим гасли огни в светильниках, постепенно погружая зал в темноту… Нас­тупала тишина и покой…




 ______________
 *самой не нравится, но так надо.
 ** пусть будет.