Шаман

Это была старая опытная самка, чьи лучшие дни остались уже давно позади.
Свалявшиеся клочья седой шерсти свисали с тощих боков, морда, с отпечатками глубоких укусов охотничьих собак выражала брезгливое высокомерие, как у существа, которое выживало, боролось, выгрызало право на жизнь... И выжило, выгрызло…
У волчицы было разорвано ухо и губа, некогда располосованная острыми когтями росомахи, срослась неправильно, оставив уродливый шрам с проплешинами розоватой кожи .
Самка опустила крупную морду и глухо зарычала, обнажив редкие желтоватые клыки. Всем своим болезненным обликом, бесцветными слезящимися глазами и уродливым оскалом, она напоминала аждаха, злого духа ночных кошмаров.
Два крупных самца, - молодой, переярок, и старый, с серебристыми подпалинами в рыжеватой шерсти составляли ее клыкастую свиту.
Первый, Молодой, подобострастно взглянул на самку и залился сиплым продолжительным лаем, припадая на передние лапы, как деревенская шавка.
Волчица никак не отреагировала на такое проявление верности. Течка делала ее раздражительной и постоянно голодной. Самцы для нее служили оружием для добывания пищи, и все их заигрывания не производили на нее никакого впечатления. Забрюхатеть она бы еще смогла, но выносить здоровых волчат - вряд ли.
Молодой самец, не дождавшись реакции обиженно замолк и застыл, не сводя настороженных желтых глаз с неподвижной добычи.
Второй же волк, старый, никак не реагировал ни на сидящего вблизи человека, ни на ребячливый лай своего более молодого конкурента, пытающегося заслужить одобрение самки. Не замечая ее напряженности, Матерый уверено лизнул волчицу в ухо…
Та милостиво, продолжая щериться, повернула к нему уродливую морду и одарила ухажера не то оскалом, не то ухмылкой…
Внезапное движение заставило волков прервать обмен любезностями.
Шаман открыл глаза и медленно, не совершая резких движений, поднялся.
Это был смуглый мужчина, на худом изможденном лице которого годы не оставили следов. Быть может, ему минул уже третий десяток, а может и больше…
Широкие скулы и раскосые глаза - печать монгольской крови, длинные черные с проседью волосы наспех заплетены в косы и перевязаны кожаными ремешками, с медными подвесками бегущих животных: лошадей и волков.
Глаза шамана были серыми, холодными, почти прозрачными, за что в соседних поселениях его тайком называли Белоглазый, обращаясь же, звали не иначе как  Цаагал-паша– белый господин.
Брат Волк, возьми меня в Братья! – Белоглазый протянул руку, ладонью к небу.
Голос шамана звучал тихо, хрипло и неразборчиво…. Волки, испуганные им, отскочили подальще и ощерились, демонстрируя желтоватые клыки.
 Вздохнул ветер, зашелестел в кронах отцветающих яблонь, умчался в степь, унося пряный запах и полупрозрачные розоватые лепестки.
Казалось, время остановилось.  Где-то вдали, среди сочного разнотравья свистел и щелкал, захлебывался своей звонкой трелью джурбай – степной жаворонок …
Глубокое полуденное небо рассеяло облака и резало глаз ослепительной бездонной синью, в глубине которой черной точкой застыл парящий коршун.
Волчица досадливо мотнула уродливой мордой, смахивая искрящие брызги наваждения, но шамана и след простыл.
Она уже не понимала, что или кто заставил ее испугаться и продемонстрировать ее самцам слабость.
Досадливо рыкнув, она рванула тупыми клыками шкуру молодого самца, прижимающегося с ее облезшему боку и преданно заглядывающему в глаза. Тот испугано взвизгнул и прижался брюхом к земле.
Самка развернулась и потрусила по шелестящему покрову степи, распугивая бурых, с красными тонкими крыльями, крупных кузнечиков.
Волчья троица покидала яблоневый сад…
За волчицей семеня и поскуливая, как отставший от матери щенок, помчался переярок…
Матерый же задумчиво оглянулся на почерневший от старости, вросший в землю не то барак, не то дом – людское логово, пропахшее не людьми, а волками. Собратьями. И все же  что-то в этом запахе было чужим, подозрительным. Ненастоящим.
Задумчиво облизнувшись, Матерый, неспешно отправился за самкой, опасаясь подходить ближе к раздосадованной голодной волчице…
***
Пахло волками…

Белоглазый открыл глаза.
Волки редко нападали, но все менялось. Небо, почва, солнце… Даже духи шептались теперь иначе: тише, невнятней. И все неохотнее шли на контакт..
И все чаще терялись в глубинах темных сновидений Нижнего Мира молодые и еще неокрепшие двойники живущих в Срединном Мире…
Цаагал любил волков. Этих сильных, ловких, проворных хищников. Верных и по-человечески мудрых.
Он и сам был отчасти волком, хотя и человеком по крови.
Медные треугольники, нашитые на льняную рубаху, имитирующие женскую грудь, чуть слышно зазвенели…
Духи предпочитали женщин.
Близился закат и оставалось еще одно незаконченное дело…
Прошлой ночью, когда Белоглазый наблюдал за звездами, духи послали ему видение: небо над степью подернулось черной дымкой, заволокло густым тягучим туманом, лишь Долан Бурхан продолжал гореть ярким серебряным ковшом из туч.
Внезапно, одна звезда сорвалась и покатилась как колесо по небосклону, упала где-то далеко, за горами, вспыхнула багрянцем крови, мигнула неясным отблеском и угасла.
Видение рассеялось, звезды продолжали свой ночной путь: большие, малые, алые, синеватые и серебряные всполохи бесконечности.
Млечный путь, бесконечный, как само небо, вел куда-то, ветвясь и петляя, наподобие Великого Древа, на чьих ветвях покоились тысячи человеческих жизней и в чьих недрах рождались все новые и новые духи…
Долан Бурхан величественно нависал над шаманом и Белоглазый понял, что должен сделать.
Чья-то молодая душа ушла в Нижний Мир и заблудилась там, не имея сил выбраться из мира Духов и он, Цаагал паша, Белоглазый, должен вернуть ушедшую душу в срединный мир живых.
Смахнув воспоминания ночи, Шаман взглянул на солнце, приложив ко лбу ребро ладони, затем опустил глаза к земле и посмотрел на темный лаз норы в траве.
Нора суслика уходила глубоко в недра земли, как корень девясила.
Степной зверек давно покинул свое жилище и других обитателей или гостей там не было: Белоглазый чувствовал это, как и множество иных вещей, связанных со степной жизнью.
Шаман лег на землю, глядя в черный провал норы, и нараспев повторяя Слова Предков, погрузил себя в транс.
Степь исчезла. Нора расширилась. Ее чернота тягучим морем разливалась в пространство, затапливая и небо, и землю. В этот момент важно было не задохнуться, и шаман вдохнул полной грудью…
Свет разрезал черную бездну подобно ослепляющему взрыву: перед крохотным человеком распахнулся яркий, горящий, мерцающий бесконечный движущийся круг света, медленно вращающееся колесо сплетенное из бесконечных, бессчетных тончайших фосфоресцирующих нитей и нанизанных на них пылающих серебряных звезд.  Колесо меняло цвет: то багряное, как утренний рассвет, то синее как небесная лазурь, то розоватое…Золотое, изумрудное, лиловое….Но лишь странные смутные оттенки цветов пробивались через величественный и ослепляющий кристально-белый цвет…Ни Луна, ни Солнце, ни все светила мира не могли сравниться с оттенками этого божественного цвета и его бесконечной, неизъяснимой, непередаваемой игрой Света и Цвета…
Шамана заполнили голоса: шепоты, звуки, фразы, чужое дыхание..
В мгновение ока он – уже не был тем, чем являлся в срединном мире, будто став прозрачным: свет, шепот, звуки, - все плыло сквозь него….И он сам, он, Белоглазый, стал частью этого единого великого Света…Великого и единого Ничто.
Голоса сливались в один шумящих хор:  фразы, мысли, отдельные слова, - все это заполнило Белоглазого. И из общего звука голосов выделился один, упорно повторяющий что-то… Шаман не слышал, что именно повторял этот голос. Слова Нижнего Мира были не для его уха. Он протянул руку, ловя голос на невидимую паутину: чья-то душа забилась как мотылек, заточенный в кулак ловца, затрепыхалась, завибрировала, задрожала, вырываясь из стальных прутьев чужой воли, не желая, и в то же время желая вернуться в свое человеческое тело…
«Рано тебе еще, – мысленно пояснил Шаман, и Душа, присмиревшая, затихла. – надо вернуться».
Свет начал отдаляться. И вот он уже белая точка в черной бездне.Темные воды сжимаются отползают, оставляя после себя непримятую траву, втекают обратно в нору...
Но дело еще не закончено.
Шаман разжимает ладонь. Блеклая тень, слабый оттиск человека поднимается с нее, колеблемая невидимым ветром.
Это другой Шаман. Неопытный, самонадеянный и дерзкий мальчишка. Еще неоперившийся птенец, вышедший на помощь кому-то и не нашедший дороги обратно…
«Иди к своему телу».
Оттиск приобретает вид подростка…тонкого беловолосого юноши, - славянин…
Синие глаза открываются. В них плещутся непонимание и растерянность…И первые касания забвения: если долго оставаться в Мире Духов, начинаешь забывать земной мир.
«Иди же, – смягчившимся голосом произносит Белоглазый. – возвращайся!»
Мальчик вздрагивает. В синих глазах появляется осознанность, а на губах улыбка.
Он кивает головой и тает.
Тень меркнет, становится туманной дымкой и развеивается по ветру…
И нет другой благодарности, чем та, что произнесена касанием мыслей, дыханием ветра и  отблеском вечного колеса жизни.
***
Белоглазый поднялся. Солнце уходило за горы. Последние ало-золотые капли заката испарялись с поднявшейся от вечерней прохлады травы.
Где-то заржали кони…Табун медленно двигался по степи…
Невысокие рыжеватые лошади разрезали океан высокой травы крепкими округлыми коленями, приминая сочные, не успевшие выгореть на солнце стебли.
Резвились тонконогие жеребята, тревожно и жалобно звали их матери кобылы; молодые жеребцы мерились силами, обновленные вечерней прохладой, спустившейся с гор…
Шаман улыбнулся, вспоминая о чем-то невообразимо далеком, развернулся и, ссутулившийся, побрел к своему почерневшему от времени жилищу.

Духи провожали его проницательными очами молодой монгольской лошади.