Амазонка

Тот вечер я собирался потратить на себя. Торопиться домой ничто не обязывало: семейство застряло на родительской даче, о роли отца и мужа можно было временно забыть. Предстоял выбор: мордобой или СС. Без колебаний я выбрал первое.
СС была замечательная, я это хорошо помнил, и приехала она всего-то на неделю, но мы не виделись года три,  а до ее отъезда встречались всего несколько раз, так что на вопрос Морица, смогу ли я нарисоваться в семь часов вечера в известном месте на Невском, я быстро соврал: не смогу.
Вру я довольно умело. Легко, играючи. Однако без удовольствия. Даже наоборот: когда приходится врать, приходится и страдать – как минимум, раздражаться – не столько на себя, сколько на человека, которому врешь – ведь любая ложь вынуждает твою совесть усиленно сокращаться, выделяя кровавую слизь. На волоокого и луноликого Мишку Морица как причину моей лжи я тогда рассердился. И за это тут же рассердился на себя. Но я знал, ради чего вру. На ринге я не был уже два года – ровно столько, сколько было моему старшему, а невидимый младший тем временем уже давал о себе знать яростными пинками в женин живот. Мое свободное время ограничивалось пребыванием в вагоне метро, где я успевал прочесть несколько страниц пятитомной «Жизни Клима Самгина». С каждым днем, увеличивавшим материнское чрево и чувство моей мужской ответственности, перспектива попасть на ринг становилась все более туманной. Если не сегодня, то уже никогда – сказал я себе утром, набивая спортивную сумку и испытывая смешанные чувства возбуждения и страха: так давно не тренировался, потерял форму, а если поставят с каким-нибудь дураком и он сломает мне ребра?
Весь день – обычный скучный день, наполненный офисной возней, я ерзал на стуле и поглядывал на таймер. Затекшее тело томилось ожиданием, подрагивая то одним полуувядшим мускулом, то другим. За сорок минут до финала в наш загон шумно влетел замначупр. «Срочная работа, джентльмены, придется слегка задержаться». «Слегка» – это без малого полтора часа. Половина тренировки коту под хвост… Со злости я пнул спортивную сумку, мысленно наделив ее чертами замначупра. Теперь начались колебания. Мучимый неразрешимой дилеммой, я вышел из офиса на остановку. Вертя головой, как буриданов осел, я, наконец, решил покориться судьбе, принявшей облик троллейбуса №5, маршрут которого пролегал как раз к дому на Невском. «Это – правильный выбор. Целое всегда лучше половины», – мурлыкал внутренний утешитель. Да, да, соглашался я. Спасти остатки вечера можно было только с Морицем и СС.
Они сидели в дешевой и шумной ресторации на верхнем ярусе ненавидимого мной стеклянного улья и болтали, как две подружки. Бархатный, низкий, как будто простуженный голос Морица стлался под вертикальными зигзагами ее взвизгиваний. Они сидели уже давно и выглядели слегка навеселе, хотя кроме чая ничего не пили. «Девушки любят голубых», – подумал я, входя. Наверное, у меня был слишком уж отчужденный вид: вспорхнув мне навстречу, на долю секунды СС как будто замерла в нерешительности.
Если не считать исчезнувших прямоугольных очков, она совершенно не изменилась: та же миловидная ботичеллиевская головка, только в позолоте загара. Но глаза были совершенно другими: вместо прежней ученической сосредоточенности в них то и дело вспыхивали веселые электрические дуги.
Мы обнялись. Терпеть не могу эти молодежные обнимашки, но ничего не попишешь, приходится отдавать дань светским обычаям – раньше это были бы чопорные поклоны и реверансы, а теперь я должен чувствовать сквозь ткань рубашки девичьи округлости и делать вид, что, как Мориц, способен видеть в молодой женщине лишь духовную сестру. Впрочем, почти так и было – несмотря на ее русалочью стать, я всегда относился к СС по-братски бесполо, наверное, потому что привык видеть в ней чужую невесту.
Хорошо помню ее жениха – перспективного архитектора, сутуловатого малого в огромных очках и шевелюрой a la Юрий Башмет. Они давно жили вместе, и посещение загса было тем делом, которое можно сделать сегодня, но не грех отложить и на завтра. Вместе жених и невеста  смотрелись вполне органично и целомудренно, оба напоминали внезапно повзрослевших школьных отличников. «Какая милая пара», – так и хотелось сказать, когда они, по-детски перебивая друг друга, важно рассказывали, какой у них будет дом в Дибунах, чертили что-то на салфетке. «Она будет хорошей женой», – думалось при взгляде на ее затейливые кулинарные опусы, в которых при большей проницательности можно было разглядеть ростки грядущего бунта.
Между тем, что-то незаметно накапливалось в ней годами и, наконец, прорвалось наружу. Она бросила кандидатскую, бросила своего Башмета и уехала жить во Флоренцию, поближе к своим ренессансным сестрам, парящим в залах Уфицци. Вместо филологии занялась арт-бизнесом и начала делать на этой ниве впечатляющие успехи: вскоре купила себе квартиру в маленьком итальянском городке на морском берегу. На правах старой подруги Мориц ездил туда, а вернувшись, всем показывал снимок: яичный желток солнца сползает в море по склону горы – вид из ее кухни.
Смеясь, она рассказывала о своих итальянских любовниках, без тени смущения заявив, что в последнее время жила в полиандрии. Сами того не ведая, италийские юноши состязались друг с другом, но в финал не вышел ни один – однажды СС исчезла, оставив свою «госкошную», как говорил картавящий Мориц, «квагтигу».
– Я-то думал, ты к нам из Италии… – сказал я растерянно. Заготовленные по дороге вопросы на итальянскую тему оказались не нужны.
Да, три года назад она уезжала в Италию, а в Петербург вернулась уже из Латинской Америки. Объездила там все, что можно и нельзя. Полгода жила в лесах Амазонии. Пользовалась особым покровительством вождя племени. Вот он, с мочалкой на голове. Ела термитов. Пробовала жареного ленивца. Видела совокупляющихся анаконд.
– У них тоже полиандрия! Самка и несколько самцов свиваются в один брачный клубок. Представляете, такой вот скользкий блестящий шар! Жуткое зрелище! – захлебывалась восторгом СС.
Однажды ее чуть не съел ягуар. Но местные его отговорили – не ешь мол, это же гостья. Он послушал, потому что это был не ягуар, а дух предка. Возможно, так и было. А может, ей все почудилось – и ягуар, и анаконды, и вся эта неправдоподобная Амазония. Приснилось под священным баобабом.
 – Баобабы в Африке… – засмеялась она, неожиданно хлопнув меня по лбу.
Довольно скоро я заскучал. Извинился и вышел. В парфюмерно благоухающем туалете под задумчивое журчание воды залез в Сеть. Действительно, баобабы – в Африке… А что не в Африке? Энциклопедическая статья «Дождевые леса Амазонии» кишела кошмарами. Агрессивная биомасса, появившаяся на свет по божественному недосмотру, не оставляла места здравому смыслу. Сонмища паразитов. Летучие мыши с вирусом бешенства. Насекомое-винт «tornillo», откладывающее яйца на человеческой коже. Убивающие одним прикосновением электрические скаты в речках, пираньи, узкие, как черви, рыбы кандеру, способные заплыть в анальное отверстие, вагину или даже в пенис до самого мочевого пузыря, чтобы загрызть человека изнутри. Ядовитые лягушки-древолазы. И – разумеется, малярия, тропическая лихорадка, хищные кошки, кайманы, змеи... Господи, благодарю Тебя за то, что позволил мне родиться на брегах Невы, где нет никого страшнее комаров. Но она! Чего ради молодой перспективной женщине с бодрым бюстом подвергать себя столь чудовищным опасностям? Что за идиотская блажь? Ненормальная… Зачем она туда поехала? Зачем?
Я вернулся, с трудом натянув улыбку. СС и Мориц о чем-то хохотали. Я сел и задал свой вопрос.
– Нет, нет, не за острыми ощущениями, – улыбнулась она.
– Сима поехала за мудгостью. И смыслом жизни, – назидательно объяснил Мориц.
Если более конкретно – за чудесным деревом, обожествляемом индейцами и называемом… Как, как? …И называемом «аяуаска», что значит «лиана мертвых».  Она что-то объясняла, но вглядевшись в мои непонимающие глаза, сказала:
– Помнишь, как в «Аватаре»? Там было такое дерево, дерево жизни, связанное со всеми живыми существами планеты.
 «Какая чепуха», – думал я, деревянно улыбаясь. Давно, давно не чувствовал я себя так неуютно. Так скованно. «Неужели завидую?» – неприятная догадка шевелилась под кожей, как личинка tornillo. Главное, не выдать себя. Улыбаться, улыбаться…
Посыпались слова «аура», «энергия», «шаман» – все то, от чего меня всегда подташнивало. Наверное, все-таки, не потому, что я был таким уж скептиком, а потому, что в глубине сознания, втайне от себя знал, что стоит мне только прикоснуться ко всему этому, как я с головой уйду туда без надежды вынырнуть обратно прежним человеком, а быть прежним для меня почему-то важно. О, эта вечная боязнь измениться, бросить нажитое и ехать налегке по кривым дорожкам судьбы!
Я задавал вопросы. Нахватавшийся от СС Мориц терпеливо объяснял мне, как всегда, вместе с картавыми словами выстреливая мне в глаза капельки слюны:
 – Чтобы пгиобщиться к таинствам дегева аяуаска евгопейский человек должен поститься.
– И как ощущения? – спросил я СС, утирая лицо салфеткой.
– Ннн… Не важно… – она впервые за время нашего разговора заикнулась, махнула рукой и стала серьезна.
– Ощущения неважные? – попытался скаламбурить я.
Ладно, проехали. Из Амазонии она двинула куда-то еще. В Перу? В Бразилию? Не помню – слишком много географических названий, слишком много ярких фотографий в ее телефоне – закатов, пальм, попугаев, пирамид и размалеванных индейских физиономий. Она снова что-то торопливо рассказывала, уже без заиканий. В городе Лима у нее украли кошелек, и ей пришлось продавать часы, потом она ночевала на вершине древнего зиккурата – аккурат в том месте, где каменным ножом вырезались на корм богам человеческие сердца. И конечно, ей что-то там снилось.
В Бразилии ее ждали. Какая-то элитарная школа шаманов, где каким-то чудом образовалось свободное место.
– Шанс попасть туда – один на миллион! – восторженно плевался Мориц.
  Наверняка какой-нибудь лохотрон. Пудрят мозги восторженным европейским профанам. Втюхивают им эрзац-истины за кровно заработанные еврики. Но ведь СС чертовски умная, рассудительная, не то что этот блаженный Мориц, который еще в пятом классе верил в Деда Мороза. Как она позволила затянуть себя во все это? А главное – как она решилась совершить все эти кульбиты? Вот так, запросто все бросить, разорвать все связи, уехать в другую страну, на другой континент, в самый большой и самый опасный на Земле лес, чтобы общаться с каким-то деревом – какая смелость, какая свобода, какое роскошное легкомыслие! И какая фантастическая глупость – одна, среди дикарей и латиносов...
Достойной наградой за этот безумный порыв могло быть только чудо. Чудом этим оказался сорокалетний разведенный бразилец по имени… можно было догадаться – разумеется, Хуан!
– Я предчувствовала его. Я видела его во сне. Только не понимала, что это он.
Обычно смешливая и легкомысленная, СС говорила совершенно серьезно, но мне казалось, что она вот-вот прыснет со смеху. Однако Сима с веселой серьезностью продолжала свой странный рассказ, и рассказ этот начал оказывать на меня странное действие: слушая его, я как будто менялся, становился кем-то другим, внутри меня прорастал некто, мне незнакомый или хорошо мною забытый – может быть, это был настоящий я, тщательно скрытый под наслоениями тысяч масок из папье-маше, придуманных мной или навязанных мне жизнью.
Место, где ее ждала судьба, было подсказано – кем, кем? – египетским принцем (я представил себе воскресшего Тутанхамона с уреем во лбу). Он пытался ухаживать за ней, когда у нее украли кошелек. Может быть, он и украл? Не исключено. Вообще-то, на самом деле он – американец с ближневосточными корнями, и в Египте никогда не был, но уверял, что принадлежит к арабской аристократии. Лжеегиптянин сыпал перед ней деньгами и предлагал поехать в «самое красивое место в Бразилии». Она, конечно, его ухаживания отвергла. Но в то место все же поехала – одна.
– У меня оставалось еще несколько дней. Я решила, что потрачу их в свое удовольствие. Одна, безо всяких там глупостей. И вот, сижу я в баре на побережье, пью текилу…
И тут входит он. Ниже ее на полголовы. Старше на пятнадцать лет. Человек, от которого давно ушла жена, который был гастарбайтером в США, но в конечном итоге вернулся в бамбуковую хибару своих родителей…
На самом деле все было не так. Да, жена ушла семь лет назад, прихватив с собой еще не родившегося ребенка, но лишь потому, что редкостная дура и сама не знала, чего хочет. Она живет у своих родителей, в другом городе, Хуан фактически содержит ее и дочь, которую обожает до исступления, но видит редко. Всё это время он был относительно одинок и не уставал просить свою бывшую вернуться к нему, но – вотще. Что касается Штатов… Да, вскоре после развода он уехал туда и благодаря своим способностям очень неплохо устроился: работал в строительной отрасли, возглавлял подразделение крупной компании (Сима небрежно произнесла название, я многозначительно кивнул).
– А потом он просто заскучал. Ему стало неинтересно. Все бросил и уехал на родину. Там закончил курсы судовождения, потом школу гидов, отремонтировал старую посудину, переоборудовав ее под прогулочный кораблик и…
…И однажды, сойдя на берег, вошел в то самое кафе, где сидела она и пила свою текилу. Сима протянула мне телефон. Я изобразил интерес. Черт возьми, у этого Хуана хорошее лицо. Не красавец, но есть в нем что-то располагающее. Добродушная улыбка, веселые глаза.
Хуан подарил Симе роскошное белое платье – вот оно. К платью прилагается букет орхидей, тихая лагуна и роскошный закат над ней. Он бросил все дела, забыл про туристов, целыми днями катал ее на своем кораблике. Однако сдалась она не сразу. Поначалу она вообще не собиралась сдаваться.
Накатавшись по океану, взяла и улетела на Кубу. Зачем? Хотела показать остров свободы своему отцу – тот, бывший военный, никогда не бывавший за границей, мечтал слетать именно туда. Хуан узнал об этом уже когда она была в Гаване – из смс-переписки. И, конечно, бросился за ней.
Я подозревал, что меня дурачат, но сидел и слушал, будто загипнотизированный – так опьяненная волшебной музыкой кобра внимает дудке заклинателя. Только вместо описанной стариной Бремом змеиной сонливости я испытывал какое-то странное возбуждение. Кстати, о заклинателях: в Индии она тоже успела побывать и все эти фокусы с беззубыми тварями, включая змеиный поцелуй, видела, но страна йогов ей не понравилась.
Между тем количество кинематографических совпадений в рассказе Серафимы превышало все мыслимые пределы. Небесный Кустурица с азартом режиссировал ее новую жизнь, придумывая один полуправдоподобный эпизод за другим. Итак, два самолета – один с питерским пенсионером на борту, другой – с влюбленным бразильцем приземлились в аэропорту Гаваны почти одновременно. Ее папаша-отставник был весьма удивлен, когда из горячего кубинского воздуха перед ним материализовался радостно возбужденный латинос и затряс перед его лицом айфоном. Взглянув на дисплей, пенсионер узнал себя. Посреди кишащего людьми аэропорта патриархальный Хуан стал просить его отеческого благословения. Объясняться при этом пришлось жестами: папа не говорил ни по-португальски, ни по-испански, ни по-английски. Подоспевшая Сима переводить не стала, она еще колебалась, но что-то уже произошло – текила, выпитая на берегу океана, оказалась любовным напитком.
После Кубы всё было решено. Она засобиралась в полузабытый Петербург, чтобы утрясти какие-то дела перед свадьбой. Еще вчера она купалась в океане и обнималась с Хуаном, а сейчас сидела с нами на Невском и тянула зеленый чай. Тем временем Хуанова дура-жена, как будто что-то почувствовав, примчалась вместе с ребенком к нему и даже попыталась его соблазнить, но было поздно. Он влюбился окончательно и бесповоротно. О внезапном набеге бывшей жены простодушный Хуан сообщил в смс, пока я вторично посещал благоухающий санузел.
Сейчас он подыскивал домик на побережье. Денег на покупку жилья у него достаточно, но вот на отделку и меблировку еще предстоит заработать. Однако трудности их не страшат. Он вообще очень ответственный и трудолюбивый. А в случае чего Сима продаст квартиру в Италии.
– А как же школа шаманов? Духовные поиски?
Шаманы были посланы к чертям. Оказалось, что просветления можно достичь и без этого.
– За один вечер с ним я узнала больше, чем за всю жизнь.
Там, в Бразилии, уплывая на прогулочном кораблике подальше от берега, они разговаривали с утра до ночи с перерывами на еду, легкую выпивку и прочие приятные дела. Оказалось, что живя на разных континентах, они ходили одними и теми же дорогами, любили одни и те же вещи, мечтали об одном и том же. Кажется, я скатываюсь в сентиментальность. Все это похоже на бразильский сериал и выглядит малоправдоподобным, но рассказ Серафимы Серовой (кстати, какая у нее будет фамилия после свадьбы – Перес, Гомес, Диас, а может, Коэльо?) я слушал уже с детским восторгом. Жизнь как будто снова пыталась доказать мне, что умеет быть щедрой и добродушной, что кроме лживости, мстительности и склонности к самодурству у нее есть чувство юмора и фантазия.
Во мне что-то переключилось. Я улыбался – теперь уже не натянуто, а вполне искренне. Я верил во все, что она говорит: в волшебное дерево, в вещие сны, в школу шаманов, в Хуана и его достоинства, во все эти немыслимые совпадения. Выструганная из дерева трагикомическая маска зависти к чужой судьбе, не важно – выдуманной или реальной – спадала с моего лица. Что-то произошло, что-то щелкнуло во мне, какой-то потайной рубильничек, и мне стало легко и весело. Глядя на выгоревшие волосы Серафимы, я чувствовал что-то вроде благодарности.
Между тем одно чувство, как потревоженный нерв, еще беспокоило меня. Где-то в лабиринтах извилин еще плутала, задыхаясь, ледащая мысль: какого черта я был столь пуглив и неповоротлив, что мешало мне предпринять нечто подобное – схватить себя за шкирку и вышвырнуть из уютной комнаты с окнами во двор-колодец на другой континент, в Тихий океан, на худой конец, в какую-нибудь тайгу, чтобы на всю жизнь надышаться ветром дальних странствий! При одном воспоминании о том, на что я потратил столько лет, меня мутило. О, если бы можно было отмотать время назад! О, будь моя воля! Но… «Стоп, сукин сын! – взрывался чей-то голос внутри: – Не обманывай себя: будь твоя воля, ты бы всю жизнь провел на даче в разговорах о соленых грибах».
Было уже довольно поздно. Хотелось посидеть еще, но я понимал: если не встану сейчас, дома буду только под утро.
– Напиши, обязательно напиши об этом! – кричал я, как пьяный, и мы долго обнимались – «сердце к сердцу», как сказала она, и я чувствовал уже не только ее прелести, но и то, что было за ними, что гоняло ее сумасшедшую кровь по венам, а саму ее – по миру. – Про Амазонку! Про дерево! Как его? Забыл…  Аю… Аё…
– Аяуаска, – подсказал Мориц.
Шагнув на асфальт, я едва удержался на ногах: прямо у выхода меня оглушили, подхватили, понесли, не дав опомниться, волны музыки. Пернатые лабухи во всеоружии древних, как мир, бамбуковых свирелей и кожаных бубнов неистовствовали, смешно приплясывая в своих мокасинах на еще теплом вечернем тротуаре. На них было столько перьев, что, казалось, они вот-вот взлетят. Огромный попугай на плече чернокожего, в треуголке, пирата распростер свои зеленые объятия и старчески прохрипел мне в лицо: «Аяуаска!». Откуда ни возьмись, нахлынули маленькие, как дети, пожилые китайцы, и в их мягкой, без углов и изломов, но сильной и упругой речи мне тоже послышалось: «Аяуаска!»
«Разве это Невский? – думал я. – Разве Невский бывает таким?» «Да, именно таким он и должен быть… – уверял меня  кто-то внутри. – Просто ты очень давно не был здесь летним вечером, вот и всё».
Вечерний проспект истекал огнями, бурлил и клокотал. Сердитые немцы, веселые итальянцы, непохожие на французов французы шли мне навстречу, обгоняли меня, фотографировались, сидели за столиками ресторанов, глядя на бесконечный человеческий поток. Все эти люди как будто жили последний день и покинули свои гостиницы, торопясь надышаться теплым воздухом последнего августа.
Было полчаса до полуночи, следовало поторопиться, но сразу залезть под землю, сразу расстаться с этим праздником было бы глупостью и преступлением,  и я решил идти до Гостиного и уже там спуститься в метро, но и дойдя до Пассажа, не нашел в себе решимости перейти на другую сторону и поплыл по течению дальше – в золотое сияние, разливавшееся там, где тающим миражом угадывалось Адмиралтейство.
Проспект был рекой, в которой смешивались все краски и судьбы мира. Это – Амазонка несла свои опасные воды мимо бесконечных, бурлящих жизнью и смертью лесов, мимо незнакомых и может быть, никогда не существовавших городов, мимо рекламных иллюминаций, мимо наполненных вином бокалов и дымящихся кальянов, мимо припаркованных мотоциклов, мимо полуголых девиц, заманивающих в лабиринты греха, в облака конопляного дыма, это – Амазонка несла себя к остывающему августовскому солнцу, севшему на адмиралтейскую иглу, залившему золотом хрипящее, поющее на всех языках горло главного проспекта мира. Я погрузился в эту воду и знал, что выйду из нее другим.
Спортивная сумка висела на мне, как ленивец на дереве. «Как хорошо, что я не поехал на тренировку», – думал я, проходя по Полицейскому мосту, из-под которого выплывал белый прогулочный кораблик – наверное, такой же, как у Хуана. С палубы махали какие-то закутанные в покрывала женщины, я махал им в ответ и чувствовал себя абсолютно счастливым…
И в это же самое время на другом конце города кто-то – тоже абсолютно счастливый, упиваясь телесной усталостью, шел по тротуару со спортивной сумкой через плечо. Его волосы были мокры после прохладного душа, локтевые суставы побаливали, и это было так приятно, что даже чувство голода не мешало ему наслаждаться этим золотоносным вечером и мыслями о сделанном им выборе. «Они, в общем-то, симпатичные люди, и я с удовольствием поболтал бы с ними об Италии, но разве в этот вечер могло быть что-нибудь важнее бокса? Не в его ли горячих мгновениях даруется нам блаженное забвение мирской суеты? Не в каждом ли ударе руки, не в каждом ли биении сердца боксирующего концентрируется вся огромная жизнь со всеми ее тревогами и страстями? О! Танцуя на ринге, ты находишься на острие бытия!», – так философствовал он, и во всем мире не было никого, кто мог бы это опровергнуть.
Закатное солнце грело его спину. Амазонка несла свои воды.