Про говно

Вспомнил друга своего деда, дядю Петю, смешливого двухметроворостого хохла, с которым дед мой воевал в разведке. Глядя на то, как дядя Петя потылицей подпирает потолок дедовой избы, я плохо представлял, как тот мог ходить в немецкий тыл. Ну разве что брал в руки ветки и притворялся деревом. Посиделки у бывших однополчан были серьезные, не по одному дню. Дед, конечно, в такие минуты удалял меня из хаты, но иногда любопытным пацанским ухом ловил я такие подробности, от которых мурашки по спине бежали. Ну действительно, как можно представить, что дядя Петя вот этими самыми ручищами-лопатами, подбрасывающими меня к потолку как пушинку, вырезал лично целый немецкий взвод, спавший мертвым сном в своем окопе...

      Мы, пацаны, дядю Петю страшно любили. Мало того, что приезжая в гости он обязательно дарил нам что-нибудь офигительное типа латунной модели штурмовика ИЛ-2 или настоящей фронтовой зажигалки из винтовочной гильзы. Но помимо этого он знал море историй из жизни и смешнючих анекдотов, которые рассказывал так, что все ухохатывались, с уморительными гримасами, перемежая свой хохляццкий говорок разными прикольными словечками. Особенно ржачным был рассказ о том, как наш герой однажды в говно оконфузился. А дело было так...

      Заря. Ходило раньше по Сухоне такое судно на подводных крыльях, типа Ракеты, поменьше ее, но и пошустрее однако. По крайней мере, сравняться с Зарей по скорости можно было лишь, если в лодке типа Казанки-М находился только один человек и мотор был не меньше тридцатого Вихря. Всем Заря была хороша, от Вологды до Сухой Речки долетала за шесть часов, вот только тесная была, что испанский сапожок, что для дяди Пети конечно было сущей пыткой. Но на какие жертвы не пойдешь, чтоб быстрей увидеть кореша Ваську.

      Погрузился дядя Петя на вологодской пристани в искомое судно, скорчился на сиденье в позе эмбриона, скрючив колесом длиннющие ноги, и приготовился к шестичасовой пытке. Даже на соседку, хорошенькую мамочку двоих детей не обратил особого внимания, хотя при другом случае обязательно побалагурил бы с ней, скрадывая томительную дорогу. Да еще и живот разболелся не на шутку, видать пирог с яйцами из пристанского буфета был испечен еще при Никите Хрущеве.

      К середине пути мощные позывы к немедленной дефекации стали просто нестерпимы. Дядя Петя чертыхнулся, и бочком стал выползать со своего места у окна, извиняясь перед соседкой Катей. Сжав ягодицы, бравый разведчик стремглав кинулся к гальюну, дверь которого доходила ему едва ль до груди, с разбегу втиснулся в тесную каморку, в позе буквы зю содрал с себя штаны, и с ужасающими звуками стал опорожнять кишечник...

      Вернувшись на свое место уже в гораздо лучшем расположении духа, и мурлыкая под нос "Ромашки спрятались", дядя Петя решил поболтать с соседкой Катей, ибо мужик он был еще хоть куда, а дорога впереди была долгой. Но только он начал вести светскую беседу, как его нос уловил невесть откуда взявшуюся ужасающую вонь, усиливающуюся с каждой минутой. Соседка Катя с беспокойством закрутила жалом по сторонам, побледнела, и наш старый ловелас понял, что сейчас ее вырвет. Не совсем еще понимая, что случилось, он растопырил ноги, посмотрел вниз, и ни слова не говоря бросился обратно в гальюн.

      Короче, теснота отхожего места сыграла с дядей Петей злую шутку. Одет он был в модное кашемировое пальто, достающее до самых колен, в спешке снять его не успел, и загнувшиеся полы пальтухана с готовностью приняли в распростертые объятья все содержимое дядипетиного организма. Которое он благополучно принес в салон. А усевшись в кресло и ерзая в поисках удобной позы, он еще и размазал все это говнище по внутренностям пальто и задней поверхности брюк...

      Всю оставшуюся дорогу дядя Петя провел скрюченным в гальюне, отмывая холодной водой пласты дерьма, размазанные по одежде, как масло по бутерброду. Но даже когда он пришел с пристани к деду, шмонило от него за километр.

      Я, между нами, хреновый рассказчик, так, как эту историю рассказывал дядя Петя, приправляя ее оригинальными интонациями и отборным матерком, мне не рассказать никогда. И вот, вроде бы, ничего особенного, но ржали мы тогда, помню, до посинения:))