Ростовщица

      – Простите, здесь проживает Пиер... Пиердес...
      – Пиерденсон, – отвечает невысокий опрятный человек, оскорбленно кривя гладкое рыбье лицо. Он одет с ниточки, но почему-то носит растрепанные сандалии. Одна из оплошностей изворотливого делового человека, которому нет дела до дешевых мелочей. Или супруги нет дела до опрятности своего нареченного, взгляд которой занят более интересными звенящими и блестящими шершавостями. – Сколько же нужно ума, чтобы прочесть мое имя?
      Соранта мнет лапами деревянный порог, будто тот сделан из мягкой податливой глины. Она сжимается, дрожит, мечтает... Нет, она страстно желает провалиться от стыда под землю или хотя бы отвернуться. Хочется представить, что она одна, человека перед ней нет, а ее ошибка адресована полетному одиночеству. Пиерденсон – всего лишь пристыжающая галлюцинация, которой не место в пресловутой реальности. Почтальонский опыт Соранты редко омрачается подобными конфузами. Она преданно и трепетно относится к своей работе. А теперь, должно быть, ее щеки с мельчайшей чешуей изменили своему обыденному каштановому оттенку. К этому фокусу цветопередачи предрасположена только человеческая раса, но это отнюдь не выглядит преимуществом. Разумеется, робкое замешательство – это то, с чем часто сталкивается Соранта, но только в свободное от работы время. С растущим чувством неловкости тает уверенность и утрачивается искусный подход к своему роду занятий.
      – Простите, Пиерденсон, – говорит Соранта из полуопущенных век и бросается в оправдательное бормотание. – Я не хотела вас обидеть. Со мной такое впервые. Я редко ошибаюсь и редко опаздываю. Но иногда одно проскальзывает. И хочу обратить ваше внимание, что это не второе. Мне отнюдь не хочется показаться многословной, но...
      У нее перехватывает дыхание. Продолжать незачем. Пиерденсон явно не собирался отдавать дань ее дешевой шутке. Он потянулся к своей маленькой ухоженной бородке, чтобы успокоить себя и попытаться впитать извинения, к которым он явно не привык.
      – К делу, уж будьте добры, – надменно изрекает он. – За письма вы заламываете такие баснословные суммы, что весь континент страдает от разлуки и скучает по весточке от родных из-за безденежья. Вам следует подумать о мелких торговцах, которые все еще хотят получить письмишко от сыновей, которые верят в прибыльность пребывания в Мерзлых Землях. Мои отпрыски наивны, но очень расчетливы, что нынче бесценно. – Пиерденсон кладет руки на пояс как знать благородных зеленых кровей. – Все довольно просто: располагает свободным временем тот, у кого его вечно не хватает. Но сюда можно смело приписать лентяев и дармоедов. На вкушение лени требуется огромное количество времени, а на бережное выращивание паразитизма – считанные дни, часы и даже мелкие минутные обстоятельства. Подобным личностям легко удается изображать усталость, потрепанный вид и искренность своего плачевного положения, потому что у них было предостаточно времени на основательную тренировку.
      Пиерденсон относится к числу добросовестных отправителей. Он совершает оплату еще перед вручением письма. Его руки передают деньги быстро, но при этом бережно. Иной так обращается с последним куском хлеба. Но у Пиерденсона, к счастью, полукруглый амбар с резным фасадом всегда полон хлеба. И Соранте при встрече с этим зажиточным – а представившимся "мелким"! – торговцем невольно приходится ощущать себя где-то на другом конце социальной цепи, где обеспеченные питаются бедняками, а вторые, в свою очередь, подъедают крохи от трапез первых. Впрочем, континент не обрекает бедняка на голодную смерть. Леса полны дичи, водоемы – рыбы, а возле дороги нередко растут фруктовые деревья. Но одним сытым пузом семью да предмет обожания не удивишь. Первичные потребности должны быть дополнены чем-то, что отличает человека от животного, а дракона – от чудища. Отсюда и возникла суетливость континентального дня. Будни скоротечны, утомительны и невзрачны для тех, кто заботится о благе других или не подозревает, что его осторожно используют. И Соранта из их числа. Вот только вот она не противится привычному укладу – она ищет в нем свои прелести.
      – Будет ответ? – интересуется Соранта. Она выпрямляет спину, подравнивает лапы и держит хвост на весу плавной дугой. – Ваши сыновья будут рады увидеть ответное письмо уже через несколько дней.
      Пиерденсон поднимает взгляд от конверта с таким хищным выражением лица, будто обнаружил следы преждевременного вскрытия.
      – Безусловно, – говорит он. – Если эти несколько дней не выльются в целую неделю. Вы ведь понимаете, к чему я клоню? Ваши навыки доставки писем кустарны в той мере, которой вы предпочитаете довольствоваться, нежели целенаправленно оттачивать.
      – Да, Пиерденсон, – отвечает Соранта вновь опуская взгляд. Образ отчитываемого за проказы ребенка рвется из нее наружу и делает ее бессильной перед упреками. – Я задержалась тогда, но остановилась в Скатуре, чтобы переждать пургу. Я не боюсь сильного снега, но сбиться с курса...
      – Формальные оправдания оставьте для континентальной отчетности, – обрывает Пиерденсон. – Или для раздумий о своем несовершенстве, преодолеть которое даже вам, драконам, не суждено Матерью. – Он тычет в Соранту пальцем, словно указкой в безнадежных детей. – Большинство из вас на континенте не дышит огнем, целая треть не поднимается в воздух, а каждый второй до сих пор не научился держать в лапах перо. – Он ухмыльнулся. Соранта не всегда способна отличить улыбку от ухмылки и поэтому едва сдерживается, чтобы не улыбнуться в ответ. Она надеется на снисхождение к драконьему роду из уст человека. Вот только напрасно. – И все-таки, вам сейчас стоит задуматься о своей популяции, а не о том, как приблизить себя к людскому роду. Драконы – существа не глупые, но именно из-за глупости они доведут себя до исчезновения. Какой прок от вашей хвалебной мудрости, если вы не применяете ее на практике? – Он отправляет конверт за пазуху, под свой расшитый алебастровой нитью камзол. Следующие слова он подкрепляет воодушевленными жестами. – Представьте себе партию вина одного сорта в восемьсот литров, которая простояла шестьдесят сезонов в чистом просторном подвале. Перед самой продажей я вдруг решаю, что оставлю это вино для себя. – Его брови театрально лезут на лоб, а губы изображают колечко всепоглощающего ужаса. – Какая несусветная глупость – оставить партию для себя! Шестьсот литров! Нет, ну вы можете себе это представить?
      – А если шестьсот литров вина будут тридцати трех сортов?
      Соранта оборачивается и натыкается взглядом на молодую женщину, которую тут же признает. Ею оказалась супруга Пиерденсона, носящая еще более необычное имя – Аскутита. Она молода, находчива, не стройна и не полна, и не показывается на людях без нескольких ожерелий из жемчуга, выглядящих на ее платье из лимонно-желтой парчи, как перезревший горох на выцветшей траве.
      – Здравствуйте, Аскутита! Я безумно рада вас видеть!
      Соранта греет взглядом поспевшую вовремя защитницу и с удовольствием делает легкий поклон – знак настоящего драконьего уважения. Аскутита моментально отвечает насмешливым, буквально задорным реверансом, дабы окончательно подписать капитуляцию мужа, который торопливо повертывается и исчезает в доме, бормоча себе под нос что-то неразборчивое, тем самым еще более смеша себя в глазах солидарного, варящегося в собственном соку слабого пола.
      – Простите моего мужа, – говорит Аскутита. – Его нравоучительность заразна и скучна, а вот практичность и гибкость бесценны. Потому я и вышла за него замуж.
      – Вы вышли не по любви? – удивляется Соранта. – Я думала, что чувства...
      Аскутита касается плеча Соранты и нежно проводит по ней рукой. Соранта по привычке и природной доверчивости не противится и не моргает. Ей нравятся мягкие руки людей и она слишком доверчива, чтобы беречь себя от излишних контактов.
      – Милая, этот мир будет совершенен только тогда, когда о совершенстве мы не будем задумываться, – говорит Аскутита. – Когда забываешь, как выглядит что-то совершенное, то жизнь становится насыщенной и яркой. Неужели бы мы не уставали от жизни, если конкретно знали, чего хотим?
      – Наверно, вы правы, – соглашается Соранта, не имея на уме ничего, чтобы интеллектуально отпарировать. – Жизнь не должна быть скучной.
      Неожиданно Аскутита охает и подносит ладони к щекам. Ее глаза становятся круглыми, а челка касается жиденьких бровей.
      – Матерь всемогущая, – трепещет она, – чего же я не зову вас в дом? Я не пущу вас на голодный желудок. Я слышала, что на полеты уходит энергии столько, сколько затрачивал бы человек, если бы одной рукой работал сохой, другой – косой, а ногами давил бы из винограда сок.
      – Извините, но я только...
      – Это традиция – не отпускать гостя без угощения. Не хочу навлечь беду на наш дом.
      Аскутита легонько похлопывает Соранту по плечу, которой ничего не остается как подчиниться. Женщина первой ныряет в дом не потому, что ее манеры нуждается в значительной реставрации, а из-за поспешного сближения со столом. Она острым взором оценивает белизну скатерти, а затем с улыбкой просит тучную, но приятную на лицо служанку накрыть стол.
      – Присаживайся, пожалуйста. – Аскутита указывает на отведенное для драконов-гостей место – выколотый из прежде кривого булыжника плоский камень, застеленный очень мягким пурпурным ковриком. – Не посчитай за хвастовство, но во всех Людских Землях нет такого камешка для крылатого гостя. Я лично следила за его изготовлением.
      – Спасибо! – восторженно восклицает Соранта, но взбирается на камень только после того, как хозяйка первой усаживается за стол. – Очень здорово придумано! – говорит она, ощупывая лапами поверхность нескромного пьедестала. – Все тот же излюбленный драконами плоский камень, но с человеческими новшествами.
      – Верно, милая, – мурлычет польщенная Аскутита, аристократично потирая бледноватые кисти рук. – Такое вырезается не одним умельцем и за немалую сумму.
      Соранта рефлекторно отдергивает лапу от дорогой вышивки коврика. Ее пугает мысль, что она могла повредить ее когтями, пока занимала это вычурное место. Она выплескивает свои сомнения наружу:
      – Правда, не стоило. Я могла бы сесть на полу.
      – Ну что ты, что ты! – горячо возражает хозяйка, решившая не отступить от навязчивого великодушия. Ее щеки раскраснелись от пыла. – Сейчас мы немного подкрепимся. Тебе еще в небо, далеко-далеко лететь. Ты должна набраться сил.
      Соранта подтверждает легким кивком и улыбается. Она не улавливает тонкого намека в голосе Аскутиты. Ее "далеко-далеко" кажется Соранте знаком понимания, отчего она бросает свой простодушный взгляд на обстановку хорошо обставленной гостиной, где раздольем кажется теплый пол для богатых ковров, а заманчивые кушетки с мягкими подушками так и манят усталое тело соприкоснуться с блаженной леностью. В этой золоченой гостинице чувствуешь себя крошечным воробьем, которому не нашлось место в клетке среди канареек, однако те, к невероятному удивлению, тебя приняли за своего. Взгляду Соранты уже приелся резной фасад красивого дома, а вот внутренний интерьер радовал обилием ярких, но при этом очень отчетливых цветов. Красные убранства уступали место золоченым и пурпурным бестиям, которые заключили в свои цепкие объятия даже каемочки чудесной посуды.
      И как только за обедом не испытываешь это отвратительное чувство, как будто кто-то наблюдает за тобой прямо, черт возьми, из подноса!
      Служанка собирает достойный короля стол и мышкой шмыгает в маленькую комнатку. Вероятно, Аскутита не единожды доходчиво разъясняла, что при диалоге с гостями не стоит маячить кружевным фартуком, который портит солнечный вид гостиной. Впрочем, как могло показаться по этой шуршащей походке спасающегося бегством грызуна, было заметно, что служанка отнюдь не против заняться более полезными делами, чем внимание тоннам скучных сантиментов.
      – Я хотела попросить тебя об одной просьбе, – заговаривает Аскутита, прожевав кусочек, отрезанный от куриной ножки. – Она не совсем обычная, но я думаю, что вполне тебе по плечу.
      Соранта старается не налегать на разнообразные кушанья, но это дается ей с большим трудом. От природы наделенная хорошим аппетитом, последствия которого нередко сказываются на ее теле, она ест с наслаждением, уделяя каждому укусу не совсем драконье время на проглатывание.
      – С радостью! – отзывается она с набитым ртом. Ее глаза искрятся юной невинностью, ибо она даже не думает пожалеть о своей кандидатуре на что-нибудь эдакое... На что-нибудь не совсем входящее в род деятельности почтальона. – Только скажите!
      Аскутита улыбается. Ее крошечные губы искривляются в аккуратной сдержанной усмешке. Она даже позволяет себе фамильярно взмахнуть вилкой, а затем поднести ее ко рту.
      – Милая, я прошу тебя навестить моего давнего знакомого...
      – У вас есть для него письмо? – интересуется Соранта, встряхнув от напряжения густой, рыжей, не совсем драконьей шевелюрой. – А знаете, мне ведь как раз по пути. Я собиралась заглянуть в...
      – Прости, дорогая, что я тебя перебиваю, – вздыхает Аскутита, совсем не нарочно звякнув вилочкой об расписанную цветами тарелку, – но у меня не будет для него письма. У меня будет маленькая просьба, ради которой не стоит марать и клочка бумаги.
      Соранте удается оттащить свой нос, потерявший всякую совесть, от подносов со свежей треской, дырявым сыром и соблазнительными гроздьями винограда и сосредоточить все свое внимание на хозяйке "золотой норы".
      – Хорошо, – говорит она, заговорщически прищурившись как лучшей подруге. – Я вся во внимании!
      Аскутита, уже отпевая в грезах дифирамбы своей верткости, склоняется над столом, подыгрывая попавшейся на крючок каштановой русалке с драконьими крыльями.
      – Я хочу, чтобы ты напомнила моему старому другу, что в следующем сезоне проценты удвоятся.
      Соранта резко откидывается назад, но в последний момент ловит себя на мысли, что у камня и в помине нет никакой спинки как у стула. Сердце буквально уходит в... Собственно, это не так важно при ощущении огромной гиблой пропасти за спиной, где в последний момент хватаешься за тоненькую спасительную веточку.
      – И только? – удивляется она, выравниваясь на каменном троне. – Я думала, что будет что-то серьезное.
      Аскутита победоносно накалывает на вилочку кусочек сыра и с лягушачьей прыткостью прячет его во рту. Она не торопится жевать. Наверно, он начнет таять как рафинад.
      – Это ведь не сложно, – говорит она. – Тебе, – Аскутита мерит Соранту оценивающим взглядом, – по плечу такая просьба.

***


      – Здравствуйте!
      – И вам доброго вечера. Вы ко мне?
      Соранта смело делает несколько шагов по направлению к долговязому человеку, который после краткого приветствия продолжает кропотливо орудовать мотыгой подле чахлых помидорных кустов. Вероятно, он еще не потерял надежду, что его тяжкий труд будет вознагражден хорошим урожаем.
      – Я к вам от Аскутиты. Она просила передать... Что... что с вами? Зачем вы...
      Сын земли, старые, сморщившиеся руки которого нетрудно было спутать с сухой веткой, резко замахивается сельскохозяйственной принадлежностью, словно полуторным мечом. Соранта едва успевает отскочить в сторону. Ее переполняют смешанные эмоции от подобного зверского отношения к почтальонам. Тело бьет неконтролируемая дрожь.
      – Постойте-постойте! Я только хотела...
      – Убирайся! – шипит крестьянин, темное лицо которого перекосило от гнева. – Я тебе покажу, бессовестная подхалимка!
      Соранта в ужасе спасается бегством, в два прыжка взмывая в небо. Она не понимает, за что на нее так взъелись. Ее сердце колотится в груди, как бубенчик бегущей от змеи коровы.
      – Я ничего не понимаю! – кричит в отчаянии она, не набирая на свой страх и риск и десятифутовой высоты. – Объясните, что происходит!
      Но вместо объяснений в Соранту летит сперва мотыга, а затем несколько увесистых комьев земли. Один из них почти достигает бедра несчастной почтальонки, но ей вновь удается избежать незаслуженного возмездия. Воздух – ее стихия.
      – Я тебе сейчас все объясню, рыжая чертовка! – Крестьянин уже утомленно тянется за очередным снарядом, не сводя покрасневших от злобы глаз с Соранты. – Что, решила взять меня силой, паршивая Аскутита? Подсылаешь ко мне этих безмозглых ящериц? Хочешь меня запугать, да? Но не тут-то было! – Он продолжал кипеть и бросаться землей, будто его окружили тысячи обидчиков. – Что, не додумалась подослать кого-нибудь пострашнее? Эта никудышная самка только для писем и годится!
      Последние слова глубоко западают в душу Соранте, и она мгновенно теряет всякий смысл выполнить просьбу Аскутиты. Ей остается обиженно покоситься на распинающегося трудягу и взмахнуть ему крыльями на прощание. Соранте хочется поскорее забыть ужасающее лицо несостоявшегося адресата, который произносит эти мерзкие слова. Она решилась посвятить жизнь доставке писем и лишние колебания в столь благом и приятном занятии ей совсем ни к чему. Но она не выполнила просьбу Аскутиты. Один из немногих ее печальных осечек мог стать переломным в ее ближайшем будущем. Да и кто ей поверит, что эта осечка вообще была? Кто поверит в правдоподобность этой истории? Кому нужна такая сказка?