Поле боя - зарисовка

…Золоченые рога на шлемах богатых крестоносцев бросают солнечные искры в ряды тесно сомкнутых пехотинцев, с минуты на минуту ждущих кровавого сражения. Степь, где предстояла битва, многие годы окроплялась кровью воинов, слезами жен и матерей – ее превратили в огромное кладбище, засеваемое каждый год новыми мертвыми «семенами». Вот и сегодня, ближе к ночи, будет черный «урожай».

Сила накапливалась на обеих сторонах степи – северной и южной.
Наконец, послышался тихий глубокий гул: с юга шли французы. Гул мерно рос, пока не превратился в звук шагающих тысяч ног, обутых в железные башмаки. Звук сливался с дробным стуком конских копыт, топтавших чужеземную желтую траву. У немецких кнехтов ныло в желудках, но не от утреннего привычного голода, а от мощного подземного гула – звука идущей смерти.
 
Внезапно звук оборвался, и воцарилась мертвая тишина, будто и не было ничего. Немцы вглядывались в далекую оседающую степную пыль, поднятую копытами вражеских коней, и тихо перешептывались:

- Может, это происки дьявола? – спрашивал Марек, плененный год назад чех.

- Пусть кто хочет нас смущает, но с нами Пречистая Дева, - тихо отозвался Ганс Шафт и мелко перекрестился.

Время тянулось, но никакого движения впереди не было. Многие не смело улыбались, поглядывая друг на друга, в душе надеясь, что их армия, поднятая еще на рассвете, не до конца проснулась, и тот гул был лишь продолжением их общего сна…

В небе послышался тихий свист: французские лучники, стоявшие впереди своей армии, издалека обстреливали немцев. Смертоносная стрела с кратким чавканьем воткнулась в шею Марека, нищего чеха, пронзив его ветхий щит, которым он едва успел прикрыться. Стрелы летели до тех пор, пока французская пехота не двинулась к врагу.

Дрогнула земля, заколебался воздух – тронулись французские боевые кони, и пыль снова поднялась, рождая в небе коричневые тучи. Могучие кони, подвластные крепкой человеческой руке, шли молча. Их ноздри широко раздувались в жарком пыльном воздухе, а обвислые мягкие губы, в кровь разодранные стальными удилами, мелко дрожали – кони чуяли близкую смерть, как на скотобойне. Большие красивые глаза, которыми любовался бы каждый, наливались слезами, и степная пыль, смешавшись с этими слезами, рисовала на мордах узкие печальные дорожки.

Кони, бедные кони, боевые машины, мельничные колеса без шестерен: их не остановит никакая сила. Они бегут и мнут жухлую траву, вколачивая ее в пепельную пыль, и все больнее бьют в конские бока кованые шпоры. Не дай Бог взглянуть в ту минуту в лица всадников, в их округлившиеся глаза, белки которых, налитые бешеной темной кровью, слились со зрачками, и это уже не глаза, а черные слепые дыры. Всадники не ведают жалости, не знают человеческого горя, отчаяния и слез. Одно ими движет – победа любой ценой. Море крови – вот ожидаемый результат. Человеческие обрубки, мясное крошево – вот цель, к которой рыцари идут с самых пеленок.
 
О, Боже, велики грехи людские, когда они сотворены! Они еще более велики, когда их воспевают в легендах. Ничтожность рыцарской души; яма, где зарыто его сердце; гниль его благородного тела – вот все, что оставит рыцарство в наследство своим потомкам. Кровавый круг не может разомкнуться, и сегодня идет бой, «справляется» кровавый пир: мечи, копья и стрелы купаются в крови, которая к ночи превратится в зловещую темную краску.
 
Шафт лишился глаза и ноги. Теперь он лежал на поле боя среди мертвых своих товарищей, не имея сил подняться. Он понимал, что некого теперь просить о последнем спасительном ударе кинжала – все, кто говорил и думал по-немецки, лежат тут, рядом - бездыханные.
 
Солнце село, и вечерняя роса охладила железо, раскаленное битвой. Победно звучит рожок. Француз снимает измятый шлем с потного чела, и бросает его в измученную печальную траву.
 
Земля хочет расступиться и одним махом вобрать в свое, набухшее от крови, нутро горы поверженных, но не может. Вороны кружат над останками. Тлен человеческих тел – сладкий нектар для черных, смолянистых клювов. Черные глаза-горошины видят тысячи трупов, пронзенных стрелами, изрубленных топорами, мечами, секирами. Когтистые лапы вырывают куски мяса из худых грязных шей; клювы долбят безжизненные, навеки закрытые глаза. Мертвая плоть, перемолотая в боевой мясорубке, легко проглатывается падальщиками и питает их ненасытные тела, делая ворон еще более жизнеспособными и сильными.

Шло время. Целый месяц на страшном поле не было ни одного живого человека – лишь новые чернокрылые стаи утоляли свой голод. Глотки падальщиков заполнялись ядовитой трупной слизью, бывшею когда-то человеческим мозгом, который радовался и страдал двадцать-тридцать лет, а теперь превратился в пищу ненасытным черным ордам.
 
Скоро будет другая битва и новая черная жратва. Черные птицы в черное время под черным небом: цвет копоти не будет смыт еще несколько веков, и солнце не пробьется сквозь жесткий мрачный панцирь невидимой вселенской черепахи – людской жестокости.

Рыцарские наследники получат несметные богатства и будут жить в крепких мрачных замках; пить дорогое вино и получать удовольствие от рабынь. Утехи, пьянство, драки, турниры – вот чем они будут дышать до конца жизни. И ничто, ни одно семя здравого смысла, ни одна веточка человеческой тяги к вечности через искусство, не пробьется через эту толстую, грубо сделанную стену. Такими же непробиваемыми были и стены их замков. Мрак и сырость, скопившиеся в бесконечных путаных подземельях – вот то, что было основанием любого замка, его главной идеей, его жизнью. Узники, томящиеся в темницах – человеческий тленный мусор. Они – рабы, они – ничто. А над ними жило и пировало рыцарство, «настоящие» люди, прославляющие себя в одинаково звучащих легендах и мифах. Тупость и жестокость, равнодушие и показная вера в Господа – вот истинный рыцарский портрет. Рыцарь – герой, защитник, заступник? Легенды, легенды. Стертые временем, они обратились в прах и тлен, как те тысячи узников, которых пытали, жгли, насиловали. Рыцарство, погрязшее во грехе, мучавшее бедный народ, было осмеяно в лихих народных поэмах. Оно прославило не подвиги, а свою глупость и тщедушность мощных, сильных тел; плесень острых, крепких мечей; ветхость и убогость блестящих дорогих доспехов; беспутство благородных чистых дам; слабость огромных неприступных крепостей, и тьму светлого рыцарского времени.
 
Позор и слава, побежденные и победители – все будет стерто временем: невидимая рука смахнет пыль веков и очистит землю первыми революциями. И опять кровь, смерть, страдания и слезы… И снова – легенды.
Надежда умирает последней, и она долго будет жить в людских сердцах, питая их незримым, едва осязаемым светом счастья и добра.
Свет пробьется через копоть времен, и человеческой жизни вернется ее истинная ценность – сама жизнь.