Весы

…Первым признаком пробуждения была пульсирующая  боль в голове. Она накатывалась волнами – длинными и вязкими, какие бывают только в сказочном кисельном море с берегами из пряников и карамельными рыбками, хотя происходящее совсем не походило на сказку. Она наполняла сознание не оставляя места ни для мыслей, ни для ощущений. Она была сутью и первоосновой мира - прочее лишь прилагалось. Боль привычная и понятная, но на этот раз почему-то куда более сильная и ярко выраженная. Так карманный фонарик вроде бы и напоминает полуденное солнце, но вряд ли их можно сравнивать.  Ибо сравнивать несравнимое бессмысленно и глупо, сродни попытке убежать от собственной тени…  Или судьбы…  Или боли…
 
Даже привычной и понятной, той самой, что сопровождает пробуждение, встречает по утрам, навязчиво бредет следом, пока не  надоест эта бессмысленная борьба с самим собой.   И возвращается все на круги своя, и забываются обещания начать все сызнова,  вспомнить забытые мечты, воспарить духом и бросить, наконец, такое милое и приятное времяпровождение, как пьянство. Ведь это так просто – выпить и избавиться от боли и прочих неприятностей!

Бедная голова, казалось, раскололась на тысячу кусков, и обратно эти разрозненные, бесформенные куски собираться не хотели ни в какую. А если и соединялись, то как-то несообразно и криво. Человек с трудом разлепил глаза,  веки дернулись вниз, защищая воспаленные зрачки от ворвавшегося яркого света, но в круговерти огненных колес и черных пятен он  успел увидеть то, что, пожалуй, и  не надеялся, но совершенно точно мечтал увидеть. Прямо перед  ним стояла  вспотевшая от предвкушения бутылка мутно-зеленого стекла с элегантно обернутой серебристой фольгой верхушкой. Вот это да! Он судорожно, почти наощупь,  вцепился в нее рукой,  ловко, в два приема откупорил, как горло скрутил. Сдавленный хлопок, шипение, выползающая из бутылки, ну чисто змея из норы, белая мерцающая пена, -  и вот уже звякнуло по зубам холодное стекло, пересохшие губы увлажнились и пузырящаяся влага, да нет, искристое наслаждение, наполнила тело и сознание, врачуя и успокаивая. Человек пил. И ему становилось легче.

Он не знал только, что давно умер. Еще вчера вечером. И тело его уже остыло…

Между тем в голове постепенно светлело, рассеивалась противная серая пелена. Боль медленно, словно нехотя, уходила, уползала обратно в нору, бормоча что-то про скорое возвращение. Но веки уже не казались свинцовыми, а свет ослепительным. Человек вновь осторожно открыл глаза и на это раз внимательно осмотрелся. Вид был довольно странный: бело-голубая, очень светлая комната без окон, точно напротив - стол и кресло с высокой спинкой, по бокам  -  два стола и кресла поменьше. Причем, одно из них почему-то, в отличие от прочего интерьера,  красное. И все. Если не считать сразу незамеченных, но определенно имевшихся  дверей по правую руку. Одна - белая, почти неотличимая от того же цвета  стены. А другая – наоборот, красная, как и кресло. Зарябило в глазах, и человек, зажмурившись, припал к источнику, проще говоря, присосался к бутылке.

Боль почти отпустила, сознание прояснилось, сиденье было покойным и мягким – так почему бы ни отложить на несколько минут  соображения о столь странном  местопребывании и немного  расслабится? Как говорят врачи, после введения лекарства надо дать организму возможность им правильно воспользоваться… Прострацию прервали чьи-то легкие шаги, начавшиеся сзади, за спиной и вроде бы движение воздуха, чуть заметное, но ощутимое, скорей всего от двери пропустившей обладателя шагов в комнату. Человек осторожно приоткрыл глаза: по комнате шла девушка - очаровательные изгибы тела при каждом шаге обозначающийся под полупрозрачной тканью, бело-золотистые волосы, танцующая походка... Ай да девушка!

Человек неуверенно пошевелил языком, прикидывая насколько четко сможет обратиться к незнакомке, чтобы и не упустить и не спугнуть, но тот пока жил своей жизнью и хозяина слушаться явно не собирался.  Пришлось промолчать, продолжая наблюдение. Между тем девушка поставила посередине комнаты высокие, почти в рост человека, весы – с причудливо изогнутой поперечиной, двумя серебристыми чашками на серебристых же цепочках и массивной опорой. Весы пару раз качнулись туда-сюда и, найдя точку равновесия замерли. Интересно,  как она такую тяжесть смогла  принести? Легкая походка, плавные движения…  А может  они уже стояли, но под  каким-то чехлом, и девушка этот чехол просто сняла?  Ясности в вопросе не было, да и так ли это важно, когда прекрасная незнакомка уже удалилась легким шагом, а познакомиться поближе из-за не во время забастовавшего языка не удалось. Снова стало тихо - только где-то внутри задумчиво бурчало  шампанское.

- Интересно, и куда это меня занесло на этот раз? Место, вроде, приличное – чисто, светло. Девица какая-то ходит... Но причем здесь весы? Тем более такие странные, как в старом кино. Может быть магазин? В магазине я никогда не просыпался, но забрести вполне мог. Да нет, какой магазин без товаров. А еще все здесь какое-то слишком белое. Вообще-то, если все белое - значит, больница. Но зачем в больнице весы? И где кровати?  Если только аптека...
 
От этих запутанных мыслей человек так устал, что рука сама потянулась к бутылке. Тоже загадка – откуда она тут взялась? Кто ее принес, охладил и поставил в доступном для нуждающегося в ней месте? И именно в тот момент, когда нужда в ней была особенно велика. Странная какая-то бутылка и, к сожалению, уже безнадежно пустая. Что-то зашуршало. Человек поднял голову, осмотрелся и, к собственному удивлению, если не сказать - испугу, обнаружил, что все сидячие места заняты. Причем, сообразно цвету: в красном кресле сидел суетливый господин в красном спортивном костюме, с дурацкой козлиной бородкой, а в белом - соответственно, господин в белом пиджаке, но без бороды. Вел он себя куда более спокойно. Тот, кто сидел в большом кресле, скрывался в голубоватом сиянии, и разобрать черты его лица и покрой одежды возможности не представлялось.

Человек поперхнулся и выпучил глаза. Язык так и не успевший приступить к выполнению основных функций теперь отказал окончательно, как, впрочем, и ноги,  - попытка встать или хотя бы сменить положение успехом не увенчалась. Даже на пол сползти не удалось.

- Все, допился! – безнадежно, но точно  констатировал человек. – Это не магазин, не больница, и даже не аптека. Психушка – вот что это такое! Сейчас закатают по полной...

В голове замелькали разные мысли и мыслишки соответствующие ситуации, но мозги еще не слишком  прояснились, чтобы решать столь сложные вопросы. На душе, только было воспрянувшей духом (если, конечно, так можно выразиться) стало снова пусто и тупо.

И тут прозвучал голос: довольно низкий, но очень насыщенный.  Голос  не просто слышимый, а, кажется, ощущаемый и осязаемый. Голос, который на самом деле им вовсе мог и не быть, а просто так воспринимался сознанием, не нашедшем иного определения в своих не богатых запасниках умений и восприятий...

- Итак, сегодня у нас... - прозвучало имя, его имя, впрочем, измененное как-то странно, - Умер от пулевого ранения. Был пьян. Прошу... - и председатель (а человек уже понял, что именно этот - в высоком кресле - здесь главный) плавно повернулся в сторону красного костюма, - Ваши обвинения?

Тот подобрался, дернул бородкой  и, хищно зыркнув блеснувшими глазами, вытащил из-под стола солидный, потертый на углах мешок из грубой дерюги. Он был уже предусмотрительно развязан. Продолжая хищно улыбаться, обвинитель разогнал клубившийся над мешком дымок и глубоко запустил туда руку…

- Это кто умер? Я, что ли!? Я - живой, вот он я! - попытался возразить  человек, но что-то - какой-то внутренний голос - не без ехидства подтвердил: “Да, ты! Сейчас будут проверять, как ты жил, что творил, и решат, в какую дверь тебе отсюда выходить. Так-то вот... Слушай”.  А может, голос был извне, а может - просто показалось. Или снилось.  Тем временем из мешка появилась гиря и тяжело легла на чашу весов.

- Пьяница, - торжественно огласил обвинитель, - Запойный. До полного отключения и потери человеческого образа.  Пил и в одиночестве, и в компании, компании, замечу, самого низкого пошиба. В специально предназначенных для того заведениях и  просто на улице, на транспорте и в общественных учреждения... - тут он добавил еще одну гирьку поменьше, -  Окружающих  всячески вовлекал, не взирая при том на личности.
 
Сидящий за белым столом грустно кивнул головой и, щелкнув замочком кожаного саквояжа, который давно уже стоял на краю стола, вытащил гирьку, но какую-то маленькую и невыразительную.

- Но ведь все-таки не каждый день… - и аккуратно положил ее на свободную чашу, - Бывали и минуты просветления! А что вовлекал, - при этих словах он точно как оппонент добавил еще один аргумент на свою чашку, - Так то  не по злому умыслу, а только из доброты характера и готовности всегда и всем поделиться  с  ближним. И вообще у моего подопечного весьма непростая судьба…

- Не каждый день... – ехидно хмыкнул обвинитель, - Зато помногу! И не надо рассказывать про тяжелую судьбинушку – этот вопрос лежит вне пределов нашей компетентности. Кстати, насчет доброты характера я чуть позже кое-что имею добавить… - и  снова погрузился в мешок. Спина его напряглась, он даже закряхтел от натуги. И двумя руками тяжело уронил на весы здоровую болванку - те аж заскрипели.

- Вот, - не без гордости заметил он, переводя дыхание, - Бабник! Самый что ни на есть настоящий! И причем - безо всякого уважения к пострадавшей стороне! - бородка торжествующе вздернулась. - И прошу обратить внимание: долгие годы, безо всяких намеков на раскаяние в содеянном. С чувством полной уверенности в своей правоте!

Защитник рассеянно порылся в своем саквояже с видом человека, знающего, что искать там нечего, но обозначить поиск надо. Зачем-то заглянул под стол. Поерзал, развел руками и скорее просто чтоб не оставлять без ответа заявление обвинения заметил:
- Ну, так это когда было – можно сказать весьма давно. Опять же…

- Ага, - довольно гадко ухмыльнулся оппонент, - Пока одна, но пагубная страсть не захватила над ним власть! – и более спокойно добавил, - Но это не аргумент. Как и невысказанное вами замечание про достаточно пассивную роль обвиняемого, которого, якобы вовлекали и соблазняли.

Господин в белом довольно рассеянно кивнул, считая вопрос исчерпанным, и глубоко задумался над происходящим.

- Или это действительно  суд, или я просто сплю. Ну почему я не сплю! - крик долго гулял в голове, отдаваясь эхом: “Сплю... сплю... сплю...”

А процесс продолжался. И явно не в пользу человека. Чаша весов господина в красном уже лежала на полу, а он все тащил и тащил из своего бездонного мешка гири, большие и маленькие. Он даже куртку снял, оставшись в довольно легкомысленной майке с собственным портретом и неразборчивой надписью, и бородка торжествующе блестела от пота. Защитник, напротив, как-то быстро сник и уже перестал рыться всякий раз в саквояже, пытаясь найти там то, чего нет. Он даже закрыл его и убрал под стол. Сидел, постукивая пальцами и рассеянно глядя в потолок. А обвинение, приплясывая вокруг весов, продолжало сыпать железо. Оно уже не умещалось в чаше и вываливалось на пол.

Вдруг человек заметил, что кресло его медленно-медленно, как бы нехотя, пришло в движение. Движение почти незаметное, но неотвратимое. Вот он вроде был на своем месте – ставшим  почти привычном, а вот он уже напротив красной двери, кресло под ним слегка подрагивает и почему-то кажется более теплым, чем пару минут назад. Теперь человек  все понял и все  знал. Ситуация полностью прояснилась: он пришел к тому, к чему шел всю свою сознательную жизнь - упорно и даже самозабвенно. Настал конец, конец и расплата. И он смирился с этим: “Все правильно”.

 Он  в последний раз посмотрел на комнату. А там вдруг стало тихо и чинно. Председатель поднял руку. И снова низкий насыщенный голос, тот самый, который может быть и вовсе не голос, а что-то совсем иное, наполнил пространство и сознание:
- Хорошо. Спасибо обвинению. Спасибо защите. Картина ясная... Но тут, - он пошарил рукой по столу, - Мне принесли кое-что. Вот это.

И что-то маленькое, сверкнувшее, как осколок стекла, мягко легло на полупустую чашу весов защиты. Ось тяжело, натужно скрипнула, и весы медленно пришли в движение в обратную сторону.

Господин в красном с досадой пнул пустой мешок и отвернулся. Защита растерянно нагнулась над весами, пытаясь разобрать, что же там лежит.
Председатель махнул рукой, и кресло двинулось в сторону белой двери.

- Что это? - тихо спросил человек, и голос его, хриплый и неуверенный, наконец, прозвучал. - Что это было?

Председатель устало усмехнулся и опять махнул рукой: иди, мол. Дверь открывалась все шире, и человек был уже в проеме. Он смотрел назад, и в глазах его был вопрос - не вопрос даже, а мольба: ну что же это было?!

Но кресло уже выехало в мутно-белое сияние, и последнее, что услышал человек, пока дверь не захлопнулась, было:
- Думай. Теперь у тебя впереди вечность...