Вертолет

Вечерело... По-летнему медленно и приятно, когда ночь лишь на несколько коротких часов вползает в жаркое всевластие бесконечного дня, даря мимоходом влажную свежесть скользнувшего украдкой поцелуя. Того, давнего, в чем-то еще невинно-игривого, но уже перешедшего невидимую границу  - сколько раз еще она будет умышленно или незаметно нарушена нами по пути к последнему закату почти не греющего, подслеповатого солнца... Граница детства, как же ты расплывчата и неопределенна! Мы поначалу усердно ищем тебя в бессмысленной попытке досрочно эмигрировать, а потом, позорно теряя лицо, умоляем невидимого и потому, наверное,  равнодушно-безжалостного пограничника о последней попытке вернуться. Хотя бы на мгновенье…

Темнело... Неподвижный воздух мягкой паутиной повис между низких ветвей окружавших дом деревьев, опутал еще не проснувшиеся, похожие на виноградинки бутоны жасмина, примял нетронутую звонкой сталью косы траву и незаметным, случайным гостем без приглашения скользнул в широко распахнутую дверь - прямо на террасу. Он мог воспользоваться и окнами - только ажурное кружево занавесок качнулось бы, но разве не во сто крат приятнее скрипнуть шершавыми ступенями старого крыльца? А как удивительно мерцал светлый, полный искрящихся мошек сноп света лениво стекающий с огромного, почти в размер стола, абажура. Давно выцветшая ткань с поредевшей бахромой по краю, казалось, закрывала волшебным сферическим шатром всех собравшихся под ним от темноты и напастей окружающего мира.

Свежело... И самовар ко времени вскипел - хорошо вскипел, по-настоящему! Я аккуратно, чтобы не обжечься, снял с него трубу, плотно закрыл блестящей крышкой полыхнувшее пламенем нутро – как всегда дров переложил, и внес под одобрительный разговор на террасу. Почетное место под абажуром с начищенным подносом и опытным разливальщиком  давно дожидалось его - пузатого и урчащего… А как странно, почти сказочно пахнуло ароматным дымком еще тлеющих, но гаснущих от нехватки воздуха угольков! Почти совсем стемнело, кстати, и последний опоздавший, сетуя на отсутствие освещения и неровную дорогу, уже занял отведенный ему скрипучий стул. Бойко зазвенели чашки, прервав разговор, и я незаметно вышел на улицу. Пока разольют, пока пирог с малиной порежут... Десяток шагов - и мягкая темнота приняла меня. Так принимает вода или постель, особенно после долгого тяжелого дня, а разве он был иным сегодня? Еще десяток шагов - и босые ноги утонули в мокрой от росы, удивительно приятной на ощупь траве - такой прохладной и нежной… А, помнишь, какой сухой и жесткой она была днем? Или то совсем другая трава? Да нет - вот старая, знакомая с детства, скамейка. Там где и должно ей быть уже много-много лет – под большой  яблоней. Немного колючая от  многочисленных  растрескавшихся и облупившихся слоев краски неизвестных уже цветов, но удивительно удобная. Сажусь, вытягиваю ноги, смотрю назад, на дом, откуда я только что ушел – он большой и весь темный, кроме террасы, разумеется, где все собрались. Как же там  хорошо и легко! Среди близких и друзей, среди доброго смеха и общего разговора – он то распадается, дробится по интересам и участникам, то сливается в единое и важное для всех. Вон рюмками с наливкой  звякнули – как положено с тостом, но я не разобрал слов, вон кто-то с чувством пропел отрывок романса, сорвав короткие несколько разрозненные аплодисменты.
Едва заметное движение воздуха прошелестело листьями над головой, нежно погладило по лицу, скользнуло дальше, к дому. Я услышал как слегка хлопнула не закрытая мной дверь. И занавески в сияющих окнах метнулись, брызнув причудливыми обрывками тени по  качнувшимся в такт  листьям. Идиллия... Но я уже смотрел в другую сторону.

Там, на фоне темного неба самым загадочным образом багровела огромная, наполовину выползшая из небытия луна. Это потом, уже наверху, она станет безразлично белой, по-домашнему маленькой и круглой... А сейчас я увидел то, что увидел,  и что таила скрытая за горизонтом часть не знал никто, тем более я. Она не просто светила - она грела, как не может ни при каких обстоятельствах греть луна. Она же не солнце, в конце концов, просто очень большой камень - безжизненный и холодный. Мертвый камень...

И тут как-то неожиданно вспомнился совсем другой камень – с неровными острыми выступами, обжигающе нагретый безжалостным полуденным солнцем, весь в прожилках и ослепительных блестках слюды - так, кажется, называются эти вкрапления. Я очень хорошо прочувствовал телом и рассмотрел тот камень, не камень, конечно, отдельный, а часть скалы... К которой прижимался, страстно и грубо, как к случайно встреченной в поезде женщине, прижимался стараясь стать плоским, совсем плоским - листом бумаги, тенью, тенью тени. Прижимался всем телом и всей душой. Только ноги - от щиколотки и дальше, свешивались в неизвестность обрыва. Так что отползать больше было некуда, а подняться под чужие пули - вот так сразу, чтоб не мучиться от проклятой жары и неопределенности -  не хватало духа. Хотя голова давно просчитала шансы и выдала малоутешительный ответ. А ведь вначале ничто не предвещало беды...

Если, разумеется, считать  проход автоколонны по неконтролируемой территории безопасным и рутинным делом. Да разве не так мы считали выезжая за полчаса до восхода? Ведь  человек ко всему привыкает. И для нас это действительно было обычным делом, безо всякой рисовки. Просто очередная  работа, которую надо выполнить. И все. Мы иначе и не думали. Да это и естественно…

Но меры предосторожности естественно приняли - повышенное внимание  и повышенная скорость.  А это значит оружие наготове, бдительность на высоте,  и пыль, пыль, пыль... От нее  не спрячешься и не спасешься – летит, подлая, из-под колес. Настырная и въедливая, как мошкара. Очень много пыли! Кроме головной машины, разумеется – там в плане пыли, можно сказать,  настоящий курорт. Но за чистый воздух приходится  повышенным риском расплачиваться – в случае чего по ним обычно первый удар приходится.

Ближе к полудню крепко пригрело и мы почти с облегчением покинули выжженное солнцем открытое пространство и углубились в узкое прохладное ущелье. Хотя там, конечно, было гораздо опаснее – у них есть возможность для засады, а у нас нет возможности для маневра.  Но зато и пыли гораздо меньше! Потом пошел плавный серпантин вверх и снова стало жар¬ко, потому что вместо левой стены ущелья  теперь была крутая каменистая осыпь. Тоже славное место для нападения – вон, кстати, внизу обгоревшее ржавое железо валяется, значит что-то тут уже случалось.   Но и здесь все обошлось.

А вот ровно на середине пути, ну, может, плюс-минус пара километров, там еще дорога сильный изгиб делала и скорость вынужденно снижали, все произошло. Да что там говорить - вляпались крепко. Ударили по нам одновременно и практически со всех сторон. Можно сказать со знанием дела: первыми загорелись головная и замыкающая машины. И это на узкой дороге, где в спокойной обстановке с встречным не разъедешься толком! Попытались освободить дорогу вперед – прорываться так прорываться, да  и задним ходом все равно далеко не уедешь, но супостаты тут же подожгли и второй грузовик, только он бампером уперся в горящий задний борт и газанул. Теперь проход вперед был заблокирован окончательно – может  танком и получилось бы, но танка у нас не было. Дернулись было назад, а там тоже самое…

Начали организовывать как-то круговую оборону, но куда там... Слишком много встречающих и подготовлено все по-умному. Думаю это у них что-то вроде квартального отчета было или показательной засады. Короче, уже через полчаса ни одной целой машины не осталось, а наши ряды поредели настолько, что было принято решение отходить – вниз, благо много камней и есть где спрятаться. Потом через высохшее русло и на противоположный берег, где можно было укрыться в многочисленных расщелинах. А то и выход найти  из создавшегося положения – в горах все тропки никто и некогда перекрыть не сможет. Иного  нам все равно не оставалось. Тем более, что все средства связи оказались уничтожены в первые же минуты боя – ну, получилось так по-дурацки, не повезло -  и сообщить о нападении не успели. На базе конечно догадаются, что к чему, если мы на связь долго выходить не будем или на вызов не ответим. То есть помощь вышлют, но когда это случится неизвестно.  Может через час, а может через три...  А нам сейчас на этой дороге гораздо меньше  времени  отведено...

Так что короткими перебежками и немыслимыми прыжками, отстреливаясь  и прикрывая друг друга, падая и снова поднимаясь, от камня к камню, кубарем – только бы оружие не потерять… А дым горящих машин нас прикроет, вон как чадит на полнеба! Но взялись за нас вполне серьезно: началось хорошо организованное преследование, так что отходить с боями нам пришлось совсем не туда, куда хотелось бы. В итоге я остался один, достаточно далеко от дороги и высоко в горах - тут помощи ждать не приходилось. Лежу себе среди камней, плоский как тень от тени, ноги с краешка свесил и потихоньку поджариваюсь на солнце. Случалось - постреливал иногда, но давно. Теперь только ствол грозно торчит во все стороны, потому как  бензин кончился. Смешно, конечно, но страшно. Ведь мои оппоненты скоро поймут: мое молчание не мудрый тактический ход, а вынужденная мера, и незамедлительно перейдут в наступление. Тогда одна дорога - вниз, в ущелье. Быстро и безболезненно. Или встать? Тот же результат будет, вон со всех сторон как насвистывает! И сверху, и с боков - не шевельнешься даже. Одно такое место тут было, и мне почему-то досталось. Вполне безопасное местечко. Только мелкая, чуть больше пыли, крупа щербленного пулями камня иной раз хлестнет по лицу, как снег. Эх, сюда снежку бы хоть горсточку. Любого, чистого или грязного, да хоть с городской улицы! Главное в нем, что холодный и влажный. Или простой воды... Наконец, стрельба постепенно прекратилась. Дошло, значит... Стало неожиданно тихо, до звона в ушах, и они засмеялись. Вполне приятный голос, что-то сказал на уже привычном, но не родном языке, и смех перешел в хохот. Пошутил, стало быть,  удачно.  По случаю... Ну все, по¬ра, самое время. Толчок и полетели. Все равно ничего не осталось для обороны, ничего. Раз, два...

Уже сползая я не удержался от взгляда назад - посмотреть хоть, что там на дне меня ожидает и есть ли вообще это дно? И замер - нечто большое и пятнистое медленно поднималось снизу. Почти бесшумно, только характерный шелест лопастей. Вертолет! Наш! Но почему я его раньше не услышал, он же вот уже - совсем рядом? Какой-то особенный что ли? Такого я не слышал, чтобы мотор в вертолете бесшумно работал - не планер ведь. А вот и кабина уже поравнялась с моим лицом и вражий хохот стих - увидели! Вспыхнуло солнечным бликом стекло кабины и на мгновенье обозначилась голова летчика в белом шлеме с опущенным темным щитком, как забрало сказочного рыцаря из сказки. А еще я успел разглядеть широкую белозубую улыбку и поднятый вверх большой палец: "Порядок!"

Вот дает - в двух метрах всего  от скалы держится, у самого края радужный диск лопастей дрожит! И началось... Он не просто открыл огонь, он даже не уничтожил противника - просто распылил его вместе с оружием, амуницией и камнями на которых  противник располагался. Это был бесконечно длинный залп свернувший пространство и время в один грохочущий огненный комок. И снова тишина, на этот раз прерванная моим смехом. Я безбоязненно встал и почувствовал боль сразу в разных местах. Значит все-таки зацепили, да разве теперь это имеет значение! А вертолет приподнял опущенный для удобства стрельбы нос, выровнялся и так же бесшумно и плавно, как и появился, повернулся ко мне боком с гостеприимно распахнутой дверью. Рывок! Да, а ранение-то серьезное, не получается вскочить с разбега… Я с трудом вполз внутрь  и вытянулся на прохладном рифленом полу. Как же он, этот пол, был желанен и мягок! Щелкнула за спиной закрытая дверь и камни, которые я еще, казалось, видел и чувствовал, провалились вниз...

В себя я пришел сильно забинтованным, но на белой простынке. Вокруг заботливые врачи, медсестры в  халатах на пуговках и такие же как я раненые разной степени тяжести. Из коридора смех слышен: там выздоравливающие анекдоты травят. А самое главное – много воды, очень много воды. Пей сколько влезет! Не скажу чтоб сразу, но дело постепенно пошло на поправку, и я попытался узнать имя спасшего меня пилота.

“Какого пилота? Тебя подобрали у дороги, вблизи базы, когда колонну искать поехали, в бессознательном состоянии. Молодец, что оружие не потерял! Раненный, а столько прополз. Остальные-то все погибли…”

Вот те раз! Ну, что погибли, это я подозревал, почти знал, еще когда на краю ущелья лежал и отстреливался. Один я там был. И на дороге точно живых не могло остаться.  Ну получилось так!  И что оружие я из рук не выпустил, хоть оно и разряженное было, тоже возможно – оружие оно и есть оружие, без него хана. А  боеприпасы к нему можно потом найти.  Но вот вертолет… Я очень отчетливо помнил и представлял как собрался вниз прыгать, как увидел его, как он огонь открыл. Все помнил! Досконально! Потом я погрузился и мы полетели - пол рифленый, дверь хлопнула, все как обычно, только мотор бесшумно работал. Но может это модель такая – сверхсовременная. Дальше действительно провал в памяти – очнулся уже в госпитале. Но прочее-то было!

Я пытался настаивать, писать рапорта и убеждать. Как об стену горохом… Я не понимал почему мне не верят. Одно время мысль появилась: может  быть скрывают что-то? Тут как раз и насчет бесшумности все вписывалось. Но тогда на мои расспросы пришел бы соответствующий сотрудник и как минимум провел разъяснительную беседу.  А мне  в результате всей суеты только посоветовали голову проверить - не повредился ли при ранении... И вот тогда, в самый пик моей дурацкой активности,  сосед по палате – человек  умный и опытный, все мне разъяснил: ночью разговорились в курилке - и мне не спалось, и ему. А может специально он ко мне подошел, видя, что мучаюсь я от непонимания, просто по-товарищески подошел.

- Слышал я про этот вертолет. Несколько раз слышал. Говорят, он появляется в самую тяжелую минуту, когда по всем статьям конец пришел. И только последнего оставшегося в живых спасает. Или огнем, или, как тебя, еще и вывозит к своим. И кроме этого последнего никто его не видит.

Но меня объяснение не удовлетворило, скорей наоборот. Наконец-то хоть один человек признал: есть вертолет! И я с чрезмерной горячностью полез в спор:
- Так откуда он все-таки берется? Спецотряд какой-нибудь или секретный образец испытывают? И почему только последнего?
- Да кто его знает, разве это важно...
- А то нет. Тут разобраться надо что к чему.
- Да зачем тебе это, живи и радуйся.
- Как зачем! Я  понять хочу. Что в этом странного?
Собеседник сердито посмотрел на меня и встал:
- Ты лучше подумай, чем заслужил вертолет этот! Или чем еще должен заслужить...

И он ушел. А утром разговор больше не получился – до обеда он где-то ходил, демонстративно меня не замечая, а к вечеру его уже не было. То ли выписали, то ли перевели куда… Целый день я думал об услышанном и, наконец, принял хоть какое-то решение:  я перестал спрашивать про вертолет и убеждать окружающих в его существовании. И вскоре, как твердо вставший на путь выздоровления, был выписан для дальнейшего прохождения службы. Но мысль о вертолете не давала мне по¬коя.

И не дает до сих пор. Я думаю обо всем  случившемся, особенно, о пос¬ледних словах соседа. Чем же я должен теперь его заслужить, вертолет этот? Правильнее сказать оправдать. Потому как в предыдущих событиях своей недолгой жизни ничего особенно положительного и достойного  я не нашел. Все перерыл, вспомнил, взвесил – самая обычная жизнь, каких великое множество. Нынешняя? Нынешняя размеренно течет без неожиданностей и резких поворотов в пределах отведенных законом, обществом и способностями. Какие уж тут подвиги… И предпосылок тоже нет, вот в чем беда! Ощущения там всякие,  предчувствия, зовы судьбы и тому подобное. Я и книжки читал на эту тему и с людьми советовался  - ничего не получается героического из моей самой обычной жизни.
Короче, меня чего - ради этих вечерних посиделок из той заварухи вытащили? Ради скамейки с детства знакомой и ароматного самовара? Милые семейные радости рядового гражданина… Там что, подостойнее никого не было? Так в том-то и дело, сам себе отвечаю, что один я оставался на краю ущелья. Ну в другом месте - продолжаю спорить - война есть война. Всегда есть последний на краю... Очередной спор с самим собой выбил из колеи благодушного настроения. Каждый вечер одно и тоже.

Луна, между тем, уже поднялась - бесшумно и неотвратимо. Стала  белой и круглой, как и должно ей быть. А мне пора обратно к столу, зовут уже. Там то, чего, возможно, не должно было у меня быть - семья и друзья, вечерний чай в хорошей компании и душевный тост. Потом приятная ночь и радостное утро. Счастливая жизнь? Наверное, счастливая. Жив и здоров – так живи и радуйся! Чего еще надо?

Только торчит  занозой память о том случае и слова солдата из госпиталя. Я и имя  его забыл… Или вовсе не знал? Но слова помню, словно только что услышал:
- Ты лучше подумай, чем заслужил вертолет этот! Или чем еще должен заслужить...

Так чем же!?  А ответа все нет... Только ветер несет обрывок бумаги с большим вопросительным знаком – то на землю бросит, то в небо поднимет, то так повернет, то этак. Иногда разгладит, иногда скомкает, иногда медленно, иногда быстро. А иной раз закрутит вихрем  - как от винта вертолетного при взлете. Вертолет… Вот где точно ответ есть! Пилот должен знать, почему он именно меня выбрал. Обязательно! Но его теперь не спросишь - второй раз тот вертолет никогда не прилетает...