Письмо

Грязные гусеницы смачно шлепали по лужам, брезгливо стряхивая налипшую грязь  и разбрызгивая в стороны мутно-зеленую жижу.  Они уверенно трамбовали раскисшую от бесконечных дождей землю, не обращая ни малейшего внимания на ее недовольные вздохи.   И не потому, что обладали дурным характером, – просто  танковые гусеницы не должны придавать значение подобным мелочам. Выползшие на дорогу растения  - тонкие, нежно-зеленые плети, боязливо осматривающиеся на новом месте, они безжалостно и равнодушно  размалывали и  втаптывали  в грязь.  Самые храбрые, правда, отчаянно   цеплялись за гусеницы, в бессмысленной попытке остановить грохочущее чудище, но уже через  мгновенье  вырванные (или оторванные?), теряя прелесть и изящество, медленно умирали в расчерченной траками дорожной грязи. Впрочем, некоторым удавалось продержаться чуть дольше  -  их наматывало на катки, запутывало в сочленения траков, цепляло за балансиры. И еще долго потом   размочаленные, вянущие останки  тащило за  танком немым свидетельством неравной борьбы. А грязные гусеницы, как будто ничего не случилось,  все также смачно шлепали по лужам, брезгливо стряхивая налипшую грязь  и разбрызгивая в стороны мутно-зеленую жижу… 
   
Временами, когда танк срывался в колею, доверху заполненную водой, разлетающаяся муть вспыхивала серебристыми искорками каких-то мальков.  Их было столько, что в глазах рябило.  Особенно, если именно в это мгновенье солнцу удавалось пробиться  сквозь плотную зеленую преграду.   Потом все возвращалось в исходное состояние, оседало бессильно, извилистыми ищущими дорогу ручейками стремилось вновь заполнить углубление. Но теперь это  была лишь грязная, мутная вода. Населявшие  ее стремительные, серебристые, почти прозрачные существа еще несколько мгновений  украшали землю и листья трепещущей в последней судороге россыпью бриллиантов, а потом  тускнели, превращаясь в жалкое сморщенное ничто. Конечно, кому-то выпадало счастью после внезапного короткого полета вернуться в родную среду и может быть даже стать со временем чем-то взрослым, но  это,  увы, не могло изменить печальной участи остальных.  А танк, как будто ничего не случилось,  в очередной раз срывался в колею, доверху заполненную водой,  и  опять разлетающаяся муть вспыхивала серебристыми искорками каких-то мальков...

Это была территория человека, здесь, на этой просеке он  утверждал свое безраздельное право  на свободное передвижение, там, где ему заблагорассудится.

Парило изрядно. И это несмотря на то, что застрявшее в зените солнце лишь изредка  пробивало густую растительность  над головой. Еще бы! Такой сумбур и переплетение веток, лиан и огромных зеленых пластин с узорчатыми краями - их даже листьями назвать трудно, пушкой не прошибешь. Настоящая крыша над головой. Только почему-то от дождя не спасает и от жары. Хотя, кто знает, может на открытой местности было бы еще хуже. Впрочем,  нам все равно не  дано право выбора. Действуем там, где приказано, не взирая на трудности и опасности. Слева и справа к просеке подступали такие же плотные заросли, в гуще которых просматривались необхватные стволы деревьев, тех самых, чьи кроны смыкаются где-то высоко над нами. А еще эта вроде бы однородная зеленая стена при ближайшем рассмотрении начинала стремительно распадаться на составляющие.  Вспыхивали всеми цветами радуги огромные фантастические цветы, белесыми щупальцами висели  воздушные корни,  да и  сами  листья имели самую разную окраску – от светло-салатового до темно-фиолетового.  Но парило изрядно…

Мы шли на броне. Во-первых, чтобы вовремя увидеть противника и подстрелить его раньше, чем он успеет сделать то же самое с нами.  Тут иначе нельзя – или ты его, или он тебя.  Дружбы и взаимопонимания почему-то не получается.  Иногда я думаю, что причиной всему изнуряющая, влажная жара, которая иной раз так достанет, – от себя самого будешь рад избавиться.  А во-вторых, внутри железной коробки было еще хуже. Я бы сказал, что там поджаривало по-настоящему. Водитель, правда, вылезти не мог, ну так, у него работа такая – париться пока мы на ветерке прохлаждаемся... 

Я сидел чуть позади башни, слева по ходу.  Утробно урчащий подо мной мотор крепко поддавал жару – можно сказать от души. Дополнял, как говорится, общую картину удовольствий. Но без него придется пешком шлепать, а это (кто пробовал, тот знает!) вообще отдельная песня без слов, но полная эмоций.  Пусть уж лучше жарит, а мы потерпим: сверху зеленый жар солнца, снизу пятнистое раскаленное железо.

Но и это еще не все: главная прелесть тут была в москитах. Если кто и контролировал ситуацию в этих проклятых джунглях, так это они. Полностью и безраздельно. Эти ребята не боялись никого и ничего, смело лезли под одежду, используя любую щель, а то и пробивали насквозь, если  попадалась не слишком толстая ткань. Действовали они решительно, настойчиво и организовано. Главная задача - до тела добраться, а там ты его хоть раздави, хоть отравой опрыскай, хоть просто сгони деликатно, если природу любишь, там ему уже все равно. Присосался и балдеет…

Насчет отравы, кстати,  недавно загвоздка получилась. Выдали нам самое последнее достижение науки, обещали полное спокойствие и безопасность, а на деле все наоборот, как всегда получилось: москит на новый запах попер косяком, точно кот на валерьянку, а кожа, где отрава эта попала, наоборот  волдырями пошла. Некоторые даже в госпиталь угодили. Вот тебе и наука…

Внезапно за поворотом мелькнула полоска воды, и мы с размаху ухнули в русло пересекавшего дорогу ручейка.  Видно совсем недавно появился, и водитель к нему еще не привык. Тут все время – как дождь, так новые водные преграды образуются в самых неожиданных местах.  Жалобно  скрипнули торсионы, захрустели перемалываемые прибрежные кустарники. Танк словно встал на дыбы, пытаясь зацепиться гусеницами за крутой глинистый берег. Мотор взвыл надсадно, и, наконец, в черных клубах выхлопа и брани мы выбрались наверх. В такие минуты технику всегда надо крепким словом поддержать, чтобы  знала, – думаем мы о ней, понимаем, как тяжело, сочувствуем…

Но вот препятствие позади, снова привычно зашлепали гусеницы, пискнула какая-то недостаточно проворная тварь, и мы опять впали в бдительную полудрему, которая обычно сопутствует таким поездкам. Каждый думал о чем-то  своем, но не забывал и об общем. Полуприкрытые глаза – вроде бы мечтательные, задумчивые или сонные (это уж у кого как), на самом деле, цепко и недоверчиво прощупывали окружающее пространство. Там не просто мог быть враг,  он обязательно был там, только точное место пока неизвестно. А иначе, зачем десять нормальных мужиков парились в бронежилетах на этой проклятой раскаленной броне? Сидели бы себе в хорошо кондиционированном баре  в мягких удобных креслах, твердо стоящих на сухом и твердом полу, цедили из больших запотевших кружек  ледяное пиво и пространно рассуждали о неизбежности и необходимости права на выстрел. А также о моральных его последствиях.  Тут бы и девочки подошли – раз уж разговор о морали зашел. Просто так подошли – поболтать. И ни тебе москитов, ни врагов, ни проблем.

А здесь рассуждать не приходилось. Здесь все было просто и ясно. Вот танк — он нас везет. Вот автомат — из него мы крушим супостатов. Вот джунгли – они вокруг.   Вдумчивые  философы и многословные ораторы сюда не вписывались. Не было им места в этом мире.  В их же, кстати, интересах. Потому как здесь, чем больше думаешь о вечном и великом, тем меньше шансов выжить. Место такое…

Неожиданно танк бросило в сторону. Может быть, скрытый в грязи валун попал под гусеницу, может еще что…  Не выпуская автомат, я едва успел схватиться за антенну. Чуть за борт не слетел. Вот обидно было бы!  Ведь  ехал я не просто так, а в отпуск - давно ожидаемый, желанный и любимый. Туда, где
в прохладном баре  с мягкими креслами можно вволю попить холодного пива и поговорить с девочками о морали.
 
К сожалению, из-за каких-то накладок в графике боевых вылетов транспортный вертолет, обычно вывозивший отпускников, отправили с десантом на перевал. Где он, будучи менее подготовлен к выполнению боевой задачи, чем  нормальная ударная машина,  благополучно и был сбит позавчера. Предвидеть случившееся было не сложно, но не для того командиры в штабе штаны протирают, чтобы думать о такой ерунде. Они стратегически мыслят. И места бедному заждавшемуся отпускнику в этих сложных движениях мысли нет.
 
Известие меня буквально подкосило.  Ведь я уже вещички складывал. А главное, что отсчет отпускных дней  пошел! И вот, когда я, сраженный происходящим, томился в казарме, без смысла и удовольствия растрачивая драгоценные дни и часы свободы,  подвернулась оказия – вот эта маленькая группа, направленная на усиление охраны авиабазы. Оттуда-то всегда можно улететь. Всего-то еще один рейд через джунгли – и отпуск начинается.  Расслабляйся, солдат, на полную катушку!
      
Стоп. Уже перед самым отъездом дело одно появилось. Простое дело - письмо передать жене одного земляка. Ему здорово не повезло: сначала контузия, а потом малярия с какой-то болотной лихорадкой в придачу точно сказать не могу.  В общем, когда я к нему зашел перед отъездом – земляк, все-таки, жить ему оставалось немного. У меня на это, к сожалению, глаз наметанный. Вот он письмо мне это и дал. Завези, говорит, его ко мне домой -  у тебя это часа два займет, не больше, и передай лично. Очень просил по почте не отправлять – боялся, что потеряется. Я, конечно, все слова сказал ему, какие полагается: и что скоро он сам домой поедет в отпуск, и что выглядит он уже лучше, но письмо взял и пообещал все как он просил сделать. Я уже выходил, а он все про письмо бормотал. Видно очень ему это  письмо  на двух страницах надо было домой доставить. А сосед по палате шепнул, что писал он его почти два дня. По слову в час — ослабел очень. Тут уж я просто железный зарок себе дал – первым делом письмо доставить, а все остальное потом. Так что пиву и девочкам придется подождать немного. Вот отдам письмо — и вперед...

Постепенно сквозь шум мотора стал пробиваться далекий, но настойчивый гул. “Там река и водопад!” — проорал я на ухо удивленно озирающемуся соседу справа. Он, судя по всему, был в джунглях первый раз. Точнее, так глубоко в них.  Ведь когда сверху на джунгли смотришь – это совсем другое дело, даже красиво. Почти как в кино: зеленое бескрайнее море с редкими островами гор, даже волны от ветра по нему гуляют.  А настоящее ощущение возникает только если  вот так близко посмотришь, запах почувствуешь, воздухом этим подышишь… Как всякий новичок он испытывал вполне естественный страх, что, впрочем, очень разумно. Здесь  только так и можно выжить. Я вон который раз еду, а все равно подвоха жду в любой момент.
 
Между тем танк тяжело перевалился через упавшее поперек дороги огромное дерево – уже изрядно измочаленное гусеницами и почти наполовину ушедшее в землю, с ходу форсировал  небольшое  болото, – здесь дорога проседала в низину и больше напоминала грязевую ванну,   и свернул направо.  А вот и дурное место: черными кляксами по зеленой бумаге обозначились обгоревшие, развороченные останки двух танков, а чуть дальше, втиснутый взрывом между деревьев, разбитый и тоже сгоревший бензовоз. Сбросив скорость, мы осторожно протискивались между ними.

“На засаду напоролись, - пояснил я новенькому, - Отсюда уже рукой подать...” Но закончить фразу не успел: откуда-то из-за деревьев гулко ухнул гранатомет. Промахнуться с такого расстояния было невозможно, да и вряд ли стрелявший планировал это сделать - бить надо всегда на поражение. Так оно и получилось.

Взрывом нас снесло с брони.   Я  лежал, не чувствуя ног, у переднего катка и пытался нащупать автомат. В голове гуляло эхо взрыва. Но вокруг было тихо. Тут вообще эха не бывает, любой звук вязнет. Только тот, новенький, хрипел в двух шагах. И трещал огонь, вырываясь через дыры сорванных взрывом люков. А вот и он, родимый, автомат. Только стрелять не в кого. Убежал, видно, супостат. Или осколком случайным задело. Такое ведь тоже бывает, когда действуешь на предельно малой дистанции...

Жизнь уползала из меня, как длинная болотная змея, медленно, но неотвратимо. Отдохнул, называется. Съездил в отпуск. Лучше б в казарме весь его просидел. Да что теперь говорить!  За спиной, в раскаленном чреве корпуса, начал рваться боезапас. Засвистели разлетающиеся осколки. Что-то раскаленное упало совсем рядом, – я даже слышал сквозь весь этот грохот, как зашипела зеленовато-мутная вода. Конец…

Только одна мысль саднила, как давно забытая заноза. Письмо. Не передал я его по назначению. А ведь обещал товарищу.  Последнее письмо домой.  Мне вот, например, нечего передавать – не подготовился я как-то к  случившемуся. Да и, честно говоря, некому. Так получилось, что на потом все откладывал, думал - успею, но не успел… Правильно летчики говорят: “Не оставляй тормоза на конец полосы!”  Да…  Впрочем, теперь это не имеет никакого значения. Жаль только, письмо не передал.

В глазах потемнело, и я неожиданно почувствовал прохладу. Тело стало легким, почти невесомым.  Все? Конец?  Но ведь я еще дышу! И снова вижу, хотя вокруг не слишком светло. Вот он я – стою в  гулком подъезде большого дома.  Я вижу стертые, местами выщербленные, деревянные перила, сетку лифтовой шахты, даже обильно смазанные рельсы, по которым  лифт ездит вижу.  И  процарапанные в штукатурке надписи и прилипшие к беленому потолку горелые спички – каждая со своим неповторимым  черным следом. За пыльными окнами шумит город. А здесь  довольно тихо, тихо и прохладно. По каменным ступеням ползают солнечные пятна, – это ветер играет с деревьями на улице. Я поднялся на третий этаж и позвонил. Дверь открыл какой-то мальчик, маленький совсем, лет шести.

“Вам письмо…” - я протянул ему измятый конверт, который, оказывается, уже держал в руке. Мальчик,  видимо испуганный моим неожиданным появлением, а может и своим непослушанием – ему ведь не разрешают незнакомым  дверь открывать, попятился назад.  А я шагнул вслед за ним в квартиру и аккуратно положил конверт на какую-то полку. Мне показалось, что все, что я мог бы сказать сейчас, не стоило того. Все, кроме уже сказанного: “Вам письмо!”  Поэтому я молча вышел. Дверь за моей спиной захлопнулась, и я, обессилев, прислонился к ней. И отключился...

Стекающая из пробитого бака горящая солярка добралась до резиновой окантовки катка, и та вспыхнула. Чад горящей в полуметре резины разбудит и мертвого, а я, пока, таковым не являлся. И это видение - с письмом, - странное какое-то. В такие минуты положено всю жизнь вспоминать...

Я открыл глаза. Передо мной, медленно погружаясь в мутную болотную жижу, стоял сапог. Нормальный такой армейский сапог. Несмотря на грязь, было заметно, что утром его почистили. Совсем как у меня сапог. Видимо его владелец заметил, что я еще жив, и размышлял надо ли исправлять такое досадное упущение в своей работе или ситуация разрешится без его участия.  Вот он, супостат-то! Как мы его не заметили…

Человек в пятнистом комбинезоне еще раз обошел догорающий танк. Но живых больше не было. Да и этот долго бы не протянул. Теперь полный порядок. Главное  - действовать в одиночку. Чтоб никто не мешал.  Он повесил автомат на плечо, усмехнулся каким-то своим мыслям – возможно далеким отсюда, и, раскуривая помятую сигарету, скрылся в джунглях...

“Кто это был?” -  донеслось из кухни. Мальчик осторожно взял письмо и радостно крикнул: “Это письмо от папы, его дядя-военный принес!”  Женщина, вытирая о фартук руки,  выглянула в коридор: “Какой там дядя? Что ты несешь?”
“Да нет, правда! Вот же оно!”