Кто он такой? А? Откуда он приехал?
Зачем? Скучали мы, что ли без него?
Приглашали мы его, что ли?
Михаил Булгаков. Мастер и Маргарита
Глава 1
Пражский сиделец
Просыпаться, как всегда, не хотелось. Лев Борисович Липовский или (строго для своих!) Липа лежал, плотно зажмурив глаза, и старался дышать как можно медленнее и тише, — вдруг сон одумается и вернется? А вместе с ним вернутся желанные виденья, густо замешанные на воспоминаниях: замелькают знакомые лица, загудит возбужденный зал и он опять окажется в гуще таких родных и привычных событий...
Исчезнет Прага, как будто не было ее вовсе, исчезнет вместе со всеми своими сказочными башенками, шпилями и ломкими улочками, со степенной, уважающей себя рекой аккуратно порезанной мостами на ломтики, сгинет весь этот город — такой правильный, солидный, кичащийся принадлежностью к подлинной Европе, сгинет вместе с толпами скучающих туристов и сытых благополучных жителей...
А станет снова Москва — на несколько мгновений, между явью и забытьем, во всем своем варварском величии, дикая, непредсказуемая, но такая родная. А вокруг будет ворочаться и стонать в корчах огромная страна еще не знающая чем она станет завтра. Снова заревет в едином порыве, наваливаясь на жидкие кордоны, толпа, пахнёт гарью, лязгнут гусеницами танки, задрожат от близких залпов окна и посыплется горохом по железу бесконечная автоматная очередь.
Липа перевернулся на другой бок, пытаясь хотя бы обмануть уходящий сон, если уж договориться не удалось, и вроде мелькнуло опять в голове что-то из прошлой жизни: огромные кабинеты, бесконечные начальственные столы, вкрадчивая поступь царедворцев и шепот, шепот, шепот... Интриги, заговоры, многоходовки и подставы, огромная шахматная партия — только доска не в шестьдесят четыре клетки, а в одну шестую суши, и фигур тысячи, и вариантов миллионы, и цена победы покруче будет чемпионского титула...
«Ох уж эта цена победы! Никаким гроссмейстерам не снилась, — ибо нет в этом мире ничего слаще власти!»
Но сон не возвращался, тут еще какой-то дурной котяра заорал по-чешски на соседней крыше, сообщая просыпающемуся миру о своих проснувшихся желаниях, Липа в ответ выругался по-русски, отчего окончательно проснулся, повертелся еще немного с боку на бок, и, наконец, с самым безысходным видом открыл глаза.
«Эх, Россия... За что только невзлюбила ты непоседливого своего сына? Чем не пришелся он тебе по вкусу? Почему отвергла, так жестко и грубо?»
От всех этих мыслей и воспоминаний, от прерванного сна и скучной бессмысленности окружающей жизни Липа окончательно впал в дурное настроение. Хотя очень хорошо знал, что просыпаться надо только с улыбкой. Потом — пожалуйста: хочешь плачь, хочешь вой, а хочешь вообще в ящик ложись. Но это потом: днем, вечером, ночью, когда угодно — только не утром!
«Потому что утро оно ведь всякий раз как рождение — вот вроде тебя не было, а вот ты уже есть. А разве можно не радоваться своему собственному появлению?»
Липа сел, свесив ноги с огромной кровати с резными колоннами и балдахином, и совсем по-детски обиженно потер глаза, словно этим простым жестом можно прогнать надоевшую реальность и оказаться там, куда рвется душа. Но, как и следовало ожидать, ничего не изменилось, — вокруг по-прежнему были отделанные дубовыми панелями стены, наверху терялся в мутном утреннем сумраке готический свод, под ногами расстилалась огромная медвежья шкура, из темного зева камина тянуло запахом холодной золы.
— Н-да... — грустно сказала Липа, нарушив, наконец, гулкую тишину пустого дома. — Дела...
И, стараясь не прислушиваться к неизбежным в его возрасте ощущениям в разных органах, — как никак шестой десяток пошел, побрел умываться...
Потом был завтрак, который Липа с отвращением приготовил и без удовольствия съел.
— Давно пора взять повара, — совершенно по-стариковски брюзжал он, ковыряя подгоревшую яичницу. — И чего я дурака в самом деле валяю?
Но мысль о том, что кто-то чужой будет видеть его одиночество и его тоску вызвала отвращение. Может он, в конце концов, хоть когда-нибудь побыть один? Липа опять выругался, смахнул недоеденный завтрак вместе с посудой в мусорный мешок и пошел в кабинет, занимавший большую комнату на последнем третьем этаже дома. Там он писал мемуары — занятие еще более дикое и бессмысленное, чем попытка найти успокоение в снах.
Для разгона Липа перечитал последнюю написанную третьего дня страницу, однако написанное вызвало у Липы почти физическое отвращение, он скомкал бумагу и швырнул в угол, где уже белела небольшая горка таких же скомканных листов. После чего накинул пиджак и пошел бесцельно бродить по городу. Часа через два, когда в ногах приятно загудело, он с удовольствием выпил кружку пива и съел пару горячих сосисок с горчицей в привычной «Короне», после чего заглянул в городскую библиотеку, где его ждал чудесный стол у распахнутого в сад окна. Здесь можно было спокойно полистать свежие газеты и журналы на разных языках, не вступая ни с кем в разговоры и делая вид, что вокруг никого нет.
Особенно Липу привлекала российская пресса — с каким-то мазохистским удовольствием он читал о событиях на бывшей своей Родине, которая, как оказалось, вполне может обойтись без него, находил знакомый фамилии совершенно бездарных с его точки зрения деятелей которые почему-то по-прежнему были в деле, тогда как он...
Липа ругался вполголоса, расковыривая душевную рану, качал головой и тяжело вздыхал, вызывая искреннее сочувствие милой Катержины из отдела периодики. Покуражившись над собой в волю, Липа сдал прессу, бесцельно побродил по улочкам, перешел на другой берег, заглянул в один из парков у крепостной стены, пообедал в колоритном ресторане «У Мальтийских рыцарей», еще погулял и, наконец, кинул якорь в одном из многочисленных Градчанских подвальчиков пока теплый весенний день не сменился прохладным ранним вечером...
Допив кофе, Липа рассчитался и вышел на улицу. А там уже стемнело, схлынул дневной поток туристов, и только далекие шаги спешащего домой жителя нарушали выползавшую из подворотен тишину. Ему почему-то вспомнились многочисленные покушения, которые ему посчастливилось пережить, — где благодаря интуиции, где отлаженная служба безопасности спасала, но в основном ему просто везло. И хрупкая надежда вдруг забрезжила в исстрадавшейся Липиной душе.
«Ну, пусть хоть нападут на меня, отомстить попытаются за старые грехи или так, превентивно, чтоб не бояться моего возвращения в политику...»
Липа постоял несколько минут, привыкая к темноте, посмотрел налево, направо, пытаясь увидеть там силуэты подкрадывающихся врагов, но вокруг были только темные фасады домов и редкие тусклые фонари.
«Тоска... Какая тоска... Хоть волком вой...»
Липа который уже раз выругался — в жизни он столько не ругался! — и не спеша пошел вниз по самой середине вымощенной булыжником улицы туда где сквозь плотнеющий с каждой минутой туман еще поблескивала Влтава. У каждого темного проулка он чуть заметно напрягался, готовясь к нападению, но кроме сквозняка оттуда ничего не выскакивало.
«Пустое все, ничего особенного не случится... День, как день, прошел и ладно… Да только мало этих дней осталось, чтоб так бездарно их проводить...»
Ближе к реке туман сгустился, Липа даже почувствовал кожей его влажное прикосновение, но все равно пошел дальше, точно провоцируя возможных преследователей к активным действиям. К сожалению, никто не попытался, прикрываясь туманом, подкрасться к нему или хотя бы выследить. То ли это были слишком опасные и хитрые негодяи, то ли он просто никого не интересовал. И вообще весь этот мир — такой сказочный и таинственный с виду, был скучен, безопасен и предсказуем. Тут дома раздались в стороны, стало чуть светлее, и Липа вышел на площадь.
«Да разве это площадь!? — подумал он и вспомнил заполненные толпами людей бескрайние площади Москвы. — Какое-то все здесь маленькое, почти игрушечное...»
Потом была еще одна улица — пошире, древняя башня с совсем уже темной аркой, но там где должна была ожидать засада маячил аккуратный и вежливый до отвращения полицейский. Он доброжелательно улыбнулся пожилому солидному господину, его лицо буквально светилась заботой и предупредительностью.
А на Карловом мосту туман совсем сгустился, фигуры стоящие по бокам приобрели вид грозный и загадочный, и Липа невольно ускорил шаг, заметив, как одна из них пришла в движение и начала раздваиваться. Но очевидный запах пива и невнятное бормотание тотчас рассеяли иллюзию, превратив наемного убийцу в банального любителя выпить.
— Решительно ничего не может произойти в этом болоте! Ничего! — с совершеннейшей тоской в голосе пробормотал Липа, проводив взглядом пошатывающуюся фигуру.
А еще в голове мелькнула противная, но, увы, верная мысль о пришедшей старости — обеспеченной, спокойной и бессмысленной, и о бурно проведенной жизни которая окончательно осталась в прошлом и лишь воспоминания будут теперь ее гаснущим эхом.
Но как страшно, как чудовищно он ошибался! События уже накатывались, надвигались, близились, совсем чуть-чуть осталось и рухнет, разлетится на тысячи осколков вся эта скучная безмятежная жизнь, грянет гром среди ясного неба и история востребует своего забытого героя...
Глава 2
ЧК не дремлет
Просыпаться, как всегда, не хотелось. Николай Дмитриевич Исаев или (строго для своих!) Митрич, не открывая глаз, протянул руку и безошибочно щелкнул по кнопке трезвонящего будильника. Стало тихо, только в квартире наверху слышался надрывный свист забытого чайника, да за открытым окном радостно тренькала птичка неизвестной породы, предвосхищая близкий восход. Митрич сперва позволил себе полежать еще пару минут, но, тотчас устыдившись собственной слабости, открыл глаза и сел.
— И зачем вскакивать каждое утро в такую рань? — пробормотал Митрич. — Объект все равно раньше полудня из дома не выходит!
Но тут же сам себе одернул:
— Дисциплина есть дисциплина! Прошла команда «подъем!», значит подъем!
И, стараясь не прислушиваться к неизбежным в его возрасте ощущениям в разных органах, — как никак шестой десяток пошел, побрел в сторону ванной для проведения водных процедур...
Надо сказать (только очень тихо, чтоб враги не услышали!), что Митрич имел чин полковника, служил в ФСБ и был приставлен к Липовскому для контроля и наблюдения. Случилось это так...
Несколько лет назад, когда слегка разгромленный и немного затравленный Липовский метался по бескрайним российским просторам, всячески мутя воду и пытаясь повернуть время вспять, в узком кругу очень важных персон состоялось маленькое, но очень важное совещание сильно смахивающее на обсуждение судьбы Маугли на Скале Совета. Однако вместо безобидного и милого человеческого детеныша на повестке дня стоял Липа.
Большой белый волк Акела назначенный вести совещание положил на середину большого круглого стола фотографию Липовского в плавках и темных очках на фоне синего моря и белого паруса:
— Смотрите, о волки! Смотрите внимательно!
Все дружно посмотрели на фотографию, переглянулись и задумались. Только старый Балу продолжал с важным видом дремать в своем председательском кресле довольно явственно похрапывая.
— Закон вам известен! Стая должна решить судьбу этого, — Акела бросил брезгливый взгляд на практически голого Липу, — этого, я бы сказал, лягушонка лишенного шкуры.
— Он мой! Отдайте его мне! — зарычал тигр Шер-Хан, который хоть и был в штатском, но погоны и портупея так и выпирали из-под полосатой шкуры. — Зачем в стае земноводное не только без шкуры, но и без совести?
— Очень, очень тонко подмечено! — подал голос шакал Табаки, почтительно заглядывая в пасть Шер-Хану. — От него один вред и безобразие!
Тут ни с того ни с сего проснулся Балу. Он вообще обладал такой способностью просыпаться в самый нужный момент, когда все про него уже забыли.
— Я тут, понимаешь, подумал... — Балу сделал многозначительную паузу, чтобы присутствующие смогли по достоинству оценить случившееся. — Да, подумал... Надо бы его... Того...
Глаза Шер-Хана вспыхнули желтым хищным огнем, и он с вожделением поскреб когтями оставляя на полированной поверхности стола глубокие неровные борозды.
— А мне кажется, — вкрадчиво, но очень убедительно заметил удав Каа, который еще не был назначен главным в джунглях вместо старого Балу, но на деле уже считался таковым, — что имеет смысл ничего не предпринимать.
— Как прикажешь тебя понимать, Каа? — с трудом сдерживаясь, спросил Шер-Хан.
— Да, — поддержал вопрос Акела, — странно как-то получается. Вроде собрались меры принять...
— Подумайте, что может нам сделать голый лягушонок? — Каа свел и без того близко посаженые глаза к носу. — Абсолютно ничего. Тогда зачем нам портить имидж стаи какой-то бессмысленной расправой?
— А если он... — осторожно поинтересовался Табаки, поглядывая то на Шер-Хана, то на Каа: как бы не ошибиться в критический момент в выборе жизненной позиции.
— Если он попытается нам мешать, — Каа выразительно сделал из хвоста петлю похожую на фигу, — то мы его слегка придушим.
— Чего ждать-то? — возразил Шер-Хан еще не утративший надежды поужинать. — Сразу все и сделать. Как говорится, не откладывай на завтра то, что можно съесть сегодня!
— Не надо бояться попасть на завтрак к своему несъеденному вовремя ужину, — с глубокомысленным видом изрек Каа и вдруг резко повернулся к оппоненту, так что их взгляды скрестились. — Известный враг, тем более находящийся под контролем, куда лучше неизвестного. Он доступен и предсказуем, а значит безопасен.
Шер-Хан попытался отвести глаза, но не смог. Осталось послушно заворчать, поджать хвост и заткнуться. А Каа, который казалось не заметил произведенного эффекта, продолжал:
— На этом, полагаю, вопрос можно считать решенным. Если, разумеется, у Балу нет возражений... — и Каа посмотрел в его сторону своим гипнотическим взглядом.
— Я что... Я с народом... — Балу беспокойно заворочался и, не открывая глаз, потер лапой затылок. — А что касается лягушонка... Если кого мое мнение, понимаешь, интересует...
— Интересует! Обязательно интересует! — Табаки почтительно завертел хвостом и прижал уши. — Ваш огромный опыт, ваша интуиция, ваши смелые решения...
Но Балу в ответ только помотал головой, точно отгоняя докучливых насекомых, буркнул что-то невнятное и захрапел в полную силу...
Итак, судьба Липы была решена, решена вроде бы удачно для него, хотя и с некоторыми оговорками. Ну а дальше включилась бюрократическая машина превратившая рыхлый фарш сырых начальственных рассуждений в крепкую, хорошо прожаренную тефтелю приказа:
«Липовского Льва Борисовича от государственных органов изолировать. Распространить информацию о нежелательности сотрудничества с ним во властных структурах. Публичную активность в СМИ ограничить, по возможности в неявной форме. Препятствий для выезда за рубеж не чинить, но придать сотрудника для постоянного наблюдения. В случае попыток возврата в политику — нейтрализовать»
Однако особого вмешательства не понадобилось: государственные органы и СМИ, партнеры и союзники, друзья и знакомые, очень четко уловив чуть заметные дуновения политического ветерка, сами собой, безо всякого внешнего давления дружно повернулись к Липе спиной и тем, что является ее естественным продолжением. При встрече старались перейти на другую сторону, в смысле выехать на встречную полосу — пешком-то они ходить давно разучились. Его перестали приглашать на разные мероприятия и просто в гости. Даже к телефону не подходили, а если уж нарывались на Липу, то начинали бессовестно врать:
— Извините, Лев Борисович, но меня нет в кабинете!
— А когда будете?
— Совершенно невозможно представить! Столько дел, столько дел. Но я обязательно передам себе, что вы звонили...
Ну а что касается публичной активности, то тут и говорить нечего: Липовский покинул газетные полосы и телеэкраны со стремительностью человека упавшего с лестницы: только что мы видели, как он бодро стучал молотком, забивая гвоздь, а теперь только легкий дымок вьется над свежепробитой дыркой в полу...
Поскольку Липа на историческом совете стаи не присутствовал, и о гуманном к себе отношении главного по джунглям удава не знал, то начавшаяся травля была вполне естественно воспринята им как прелюдия к полному уничтожению, возможно даже физическому. Мало ли на него покушений было? И не сосчитать!
В самом мрачном настроении бродил он по своему загородному дому, пытаясь найти выход и ругая самыми последними словами изменников и предателей:
— Жадною толпой теснились вы вокруг, пока я в силе был, но стоило врагам взять верх, как изменились вы и повели себя так гадко!
В широкие окно было отлично видно, как разбегается домашняя челядь и охрана, таща с собой кто что успел схватить, да окрестные селяне, вспомнив далекое революционное прошлое, крушили на металлолом потрясающей красоты забор фигурного литья, хищно поглядывая на барский дом с колоннами:
— Эх, народ, а не пора ли кровопийцу разжиревшего к ответу призвать? Ишь развел тут кулацкое подворье!
И тогда произошло именно то, на что рассчитывал мудрый Каа, и чего не поняли ни кровожадный Шер-Хан, ни старый Балу, ни шустрый Табаки, ни медлительный Акела — Липовский подергался туда-сюда как прилипшая муха, да и сбежал. Мол, если не люб я вам, так навязываться не буду! Гордый оказался...
Весть об отбытии Липовского с места постоянного жительства застала генерала Сундукова на рабочем месте. Он как раз важные мысли обдумывал. Во сне. И тут вдруг зашёл секретарь Василий с докладом — так, мол, и так: был Липовский, да сплыл.
— Ну и хрен с ним! — отмахнулся генерал, который очень не любил, когда посреди мыслительного процесса будили.
— Так по нему особое указание имеется, — Василий почтительно достал из папки бумажку. — Придать сотрудника для постоянного наблюдения.
— Сотрудника говоришь… — Сундуков привёл спинку кресла в вертикальное положение и с ходу принял решение. — Митрича пошлём! Самое ему там место…
И надо же такому случиться, что именно в это историческое мгновенье зазвенел требовательный звонок особо важного телефона с сияющим гербом на диске.
— Кто там у нас за Липовским присматривать будет? — спросил наиглавнейший руководитель
— Полковник Исаев! — отрапортовал Сундуков.
— Митрич что ли? Так он же давно на пенсии!
— Никак нет, по-прежнему в строю! Самый наш опытный сотрудник. Очень тонко обстановку чувствует.
— Да, старую закалку никакая перестройка не берет. Хотя зануда он, каких мало...
— Так это же хорошо, бульдожья, что называется, хватка!
— Ну что ж, Митрич так Митрич…
Получив одобрение наиглавнейшего руководителя, Сундуков облегчённо вздохнул и велел тотчас писать приказ. Что же касается самого Митрича, то он воспринял задание совершенно спокойно: надо проследить — проследим, надо будет нейтрализовать — нейтрализуем. Какие проблемы?
Глава 3
Старый гобелен
Это был самый обычный день, ничем не отличающийся от бесконечной череды дней прошедших и дней грядущих. Утро как всегда не сложилось: тяжелое пробуждение, недосмотренные сны, подгоревшая яичница, которую пришлось выкинуть вместе с тарелкой, и безуспешные попытки писать мемуары, завершившиеся комканием бумаги и швырянием ее в угол.
А ближе к полудню случилось совсем неприятное: стоило Липе расположиться в кресле с книгой в руках, как висевший на стене гобелен с пастушкой у ручья издал странный скрипящий звук и с легким шуршанием соскользнул вниз, накрыв беднягу с головой. То ли гвоздь не выдержал, то ли ткань расползлась…
Перепуганный Липа, ругаясь и чихая от пыли, выскочил из-под гобелена, в порыве гнева пнул ни в чем не повинную пастушку и даже собрался выкинуть ее совсем, как нечто странное привлекло его внимание: пастушка-то оказалась с бородой!
— Не понял... — пробормотал Липа, изучаю столь странную метаморфозу. — Откуда у пастушки борода?
Однако все оказалось куда проще: пастушка по-прежнему любовалась собой в воде лесного ручья, и ее розовые щечки оставались такими же розовыми, а вот на обратной стороне гобелена, которую, собственно, и рассматривал Липа, оказался бородатый мужик.
Мужик сидел в кресле с высокой спинкой и мрачно смотрел в большую книгу с непонятными геометрическими фигурами на обложке, причём вместо лампы на столе стоял череп со светящимися глазницами!
— Колдун какой-то, — довольно равнодушно заметил Липа, рассматривая потертое изображение. — Или алхимик...
Но чем дольше он смотрел, тем яснее становилось, что нечто подобное он видел раньше, — может вместе, может частями, но видел. Это был похоже на долгое и мучительное узнавание старого знакомого, когда правильный ответ нахально вертится буквально перед носом, но в руки категорически не дается. Липа походил вокруг, посмотрел с разных сторон — изображение показалось еще более знакомым, но в чем там таилась изюминка, все равно не прояснилось.
— Ладно, — Липа махнул рукой и вышел из кабинета, — потом вспомню...
Совершив привычный моцион и наскучив пустопорожним хождением по знакомым улицам, Липа посмотрел на часы и решил, что, пожалуй, можно и пообедать. Тем более что он как раз подошел к довольно симпатичному ресторану с хорошей кухней, где довольно часто бывал. По традиции, прежде чем зайти, Липа попытался прочитать длинное название, но как всегда не преуспел:
«И зачем только они латиницу приняли? — опять же по традиции подумал Липа, — Кириллица славянским языкам куда больше подходит… Во всяком случае по пять букв на один звук подбирать не приходится!»
Помимо сложного названия, ресторан был славен замечательным видом: столы стояли прямо на открытой террасе выступающей из крепостной стены Пражского Града (представляете себе ресторан в Кремлевской стене?), так что весь старый город смотрелся дорогой разноцветной игрушкой, а серая полоска реки напоминала оброненную рассеянной красавицей шелковую ленту. Впрочем, вид Липу не волновал совершенно, поэтому он неизменно садился спиной к балюстраде, чем немало удивлял и посетителей и обслуживающий персонал.
За обедом как-то незаметно вспомнилась неожиданная находка, мысль побежала странной извилистой дорожкой, уходя все дальше и дальше в туманные дебри подсознания, и когда почтительный официант подал дорогому гостю кофе и коньяк, Липа вдруг вскочил, бросил на стол деньги и чуть ли не бегом выскочил из ресторана.
— Фи, — сокрушенно покачал головой пан Зденек, который как всегда в это время пил свое пиво в тихом уголке террасы, — разве можно так выскакивать из приличного ресторана?
— А с виду вполне солидный господин... — поддержал его пан Йосеф, который как всегда в это время тоже пил свое пиво за соседним столом и придерживался тех же строгих правил.
Но Липе в этот момент было наплевать на хорошие манеры. Его терзала одна очень странная мысль относительно найденного гобелена, не мысль даже — ощущение, и он спешил все проверить, пока оно вибрировало в голове. В дверях кабинета Липе вдруг стало страшно, — а если его догадка верна? Если все обстоит именно так? Но он взял себя в руки и, включив свет, подошёл к гобелену...
— Да! Я не ошибся: это мое лицо, — голос Липы немного дрожал, — только с бородой. Не просто кто-то похожий, а именно я!
Липа схватил зеркало, приставил к подбородку какую-то подвернувшуюся под руку тряпку и стал сравнивать два лица. Первое потрясение прошло, и теперь он действовал методично и четко. Впрочем, ничего нового найти не удалось, — первое впечатление оказалось абсолютно верным.
— Кто мог изобразить меня на старинном гобелене? — спросил Липа свое отражение в зеркале. — Как и когда он попал сюда? Зачем это было сделано?
В голове вдруг замаячил бред коварного заговора против него, Липовского, страх стал накатываться холодной липкой волной. И, кажется, ступени заскрипели под тяжелыми шагами врагов, и за занавеской нарисовалась зыбкая тень мстителя, и холодный пот побежал по спине...
— Стоп! — почти закричал Липа. — Все это чушь! Мы просто очень похожи. Может даже родственники. Разве разберешь теперь с кем согрешила когда-то моя двоюродная пра-пра-пра-бабушка?
Он осторожно потрогал старую потертую ткань, всмотрелся в детали, пытаясь убедить самого себя, что изображение было сделано очень давно и никак с ним нынешним не связано. И побледнел второй раз за вечер, поняв, что в качестве фона на старом гобелене представлен его собственный кабинет!
— Вот одно окно, вот второе — переплет передан абсолютно точно, вот сводчатый потолок, вот выложенный кирпичом узор...
Липа нашел ракурс, с которого смотрел неизвестный художник, и окончательно убедился в абсолютном сходстве:
— Не считая черепа и книги, все совпадает, — Липа всмотрелся в картинку. — Да, и еще этот черный квадрат в правом углу комнаты. Очень странно...
Но это был не просто черный квадрат и тщательно прорисованная ниша в стене, такая глубокая, что задняя стенка терялась в темноте. А на стене кабинета в этом самом месте оказалась квадратная плита с вырезанным рисунком. Липа не раз цеплялся за него взглядом, но никогда не понимал его смысла. Не понял он его и сейчас, но за плитой, которой раскололась после пары добрых ударов канделябром, действительно оказалась ниша.
Дрожа от возбуждения — что там?! — Липа, на всякий случай обмотав руку полотенцем и прикрывая ладонью глаза, как будто из пыльной темноты может выскочить змея, осторожно залез внутрь и с трудом вытащил оттуда огромную книгу. Ту самую, судя по рисункам на обложке, что читал мужик с бородой...
Почистив находку от пыли, Липа открыл книгу и на первой же странице увидел самосветящийся череп с гобелена! Просто мистика какая-то... Под черепом имелась надпись странными угловатыми буквами в которых Липа с трудом узнал изуродованную практически до неузнаваемости латиницу.
— Кэ, рэ, а, нэ... — Липа старательно, как первоклассник читал по буквам, когда на третьем слове раздался резкий хлопок, свет мигнул, пахнуло какой-то гадостью, и из камина в облаке потревоженной золы выкатился череп. Он покатался немного по кабинету, отряхиваясь и приводя себя в приличный вид, задумчиво пошевелил нижней челюстью и, подкатившись к ногам окаменевшего от ужаса и удивления Липы, весело загорелся обеими глазницами.
— Ни хрена себе... — только и смог сказать Липа. — Что это я такое сделал?
Липа осторожно закрыл книгу и, стараясь не смотреть на оригинальный светильник, выскочил из кабинета. Плотно закрыв за собой дверь, он с такой скоростью помчался вниз, что ступеньки не успевали скрипеть, а только испуганно ойкали. Оказавшись на кухне, Липа первым делом включил весь свет, потом привалил дверь табуреткой. После чего, не тратя время на формальности типа рюмки, ломтика лимона и задумчивого выражения лица, засосал прямо из бутылки добрый глоток коньяка.
Да, картина сложилась дикая, но совершенно понятная: волею случая Липа овладел магической книгой, видимо очень древней. Сила в этой книге скрыта страшная, — один череп чего стоит! И это, между прочим, только первая страница.
— Если удастся разобраться что к чему, как вообще эта книга работает... — Липа бегал по кухне, жестикулируя бутылкой. — Это же такого можно наворотить!
Перед его горящим взором представился вдруг украшенный золотыми кистями и позументами конь белой в абрикосах масти, и он, Лев Борисович Липовский, верхом на этом коне. А вокруг ликующая Москва встречает своего вернувшегося героя...
— Да, с этим стоит повозиться! — Липа сделал еще один глоток (грамм на сто, не меньше), тяжело вздохнул и добавил с горечью повидавшего виды ветерана: — Ну а не получится с белым конем ничего, зато сейчас хоть каким-то делом займусь...
Глава 4
Тени прошлого
Среди бесконечного многообразия человеческих типов встречаются люди настолько яркие, что в любой, самой невзрачной одежде они буквально бросаются в глаза. И ладно бы, если что-то необычное при этом делали, так нет: они замечаются и запоминаются, даже если тихо и спокойно сидят на бульварной скамейке с газетой в руках! Из таких людей получаются отличные политики. Их не надо рекламировать — достаточно один раз показать такого, и вот его уже узнают на улице и в общественном транспорте. Именно таким был Липа.
Митрич же напротив всегда и всюду оставался незамеченным. Надень на него красный плащ с капюшоном, дай в руки огромный топор и пусти на улицу — в лучшем случае решат, что он лесник из службы озеленения, отвернутся и через тридцать секунд забудут. Спаси он при большом стечении народа рыбака утянутого в реку хищным карасем-мутантом, и тогда никто не сможет описать героя: очевидцы с растерянными лицами будут переглядываться и ссылаться на общую неразбериху. Вроде как был кто-то, лазил в воду, а больше ничего... Из таких людей получаются отличные разведчики, способные годами выслеживать врага, выслеживать с самой близкой дистанции и оставаться при этом незамеченным.
Вот Липа в плетеном кресле со скучающим видом обедает под прохладным тентом (фазан, трюфели, немного сыра и полбутылки шампанского), размышляя о магии и ее практических приложениях. Ничего вроде особенного, но на него невольно поглядывают не только соседи по ресторану, но и прохожие.
А вот Митрич, героически вдыхая ароматы хорошей кухни, закусывает на лавочке в соседнем сквере (булка с сосиской и пиво), пытаясь понять, почему объект стал так много времени проводить дома и чем он вообще занимается до глубокой ночи в своем кабинете. Разве кто-нибудь на него смотрит? Да никто! В принципе он может безо всякого ущерба для дела спокойно сесть за соседний столик и следить за Липой оттуда...
К сожалению, денег на ресторан у Митрича не было. Дело в том, что Центр держал своего агента на голодном пайке — и объект не слишком важный, если не сказать вообще никому не нужный, и скудного бюджета на всех не хватает. Тем более Митрич не имел привычки жаловаться на безденежье:
— Если дали мало денег, значит нашли им более важное применение! — размышлял Митрич, подсчитывая скудную наличность. — Страна большая, мало ли какие срочные нужды могут быть...
В итоге ему приходилось довольствоваться маленькой однокомнатной квартиркой на предпоследнем этаже (аккурат напротив Липиного особняка!), одеваться и питаться крайне скромно, и даже подрабатывать в свободное время переводами технических статей по первой своей гражданской специальности ветеринара. А еще он в целях экономии бросил курить, чем очень гордился!
В тот день Липа гулял особенно долго, у Митрича даже сложилось впечатление, что он что-то ищет. И еще этот странный сверток, явно тяжелый, который Липа целый день таскал, не выпуская из рук. Короче говоря, было о чем задуматься! Однако Митрич не забивал себе голову бессмысленными вопросами:
— А куда это он идет? А что это он ищет?
И не пытался предугадать дальнейшие действия объекта — просто шел в пяти метрах позади, ни о чем особенно не думая. Абсолютно незаметный, серый как асфальт и неприметный как тень. Но, как и от тени, уйти от Митрича было невозможно.
Итак, Липа бродил по городу со свертком, а Митрич упорно следовал за ним. Что же искал наш начинающий волшебник? Всего лишь место проведения найденного в книге магического ритуала, с вылезающей из клубящегося облачка фигурой.
— Чтобы это могло значить? — бормотал Липа, рассматривая подробности через большую лупу. — Что?
Ответа не было, но сердце билось чаще в предвкушении открытия. Ведь пока все магические опыты приводили только к появлению разной бессмысленной ерунды. Тот же череп в принципе не мешал, — светит себе и светит, а что зевает иногда, клацая челюстью, так к этому быстро привыкаешь.
Зато отделаться от непонятно как получившейся мерзкой твари с огромными ушами и запасной головой на месте хвоста оказалось непросто. Тварь с отчаянным писком носилась по всему дому и пожирала все, что попадалось ей на пути. Поскольку голов было две, ела тварь тоже за двоих, отчего росла, как говорят в сказках, не по дням, а по часам.
Пока Липа размышлял, она достигла размеров небольшой собаки и стала как-то странно посматривать на своего творца. Пришлось сарделькой заманить ее в крепкий мешок и под покровом ночи бросить с Карлова моста в воду...
Так что теперь Липа возлагал большие надежды на грядущий эксперимент, поскольку, несмотря на полную неопределенность происходящего, там имелась человеческая фигура. Оставалось найти нужное место по довольно четкому и подробному рисунку.
Это была старая-старая мельница, притаившаяся на берегу речки Чертовки недалеко от Великоприорской площади. Липа тщательно осмотрел обросшее мхом колесо, маленькие окошечки, островерхую крышу и, устроившись в скрытом от посторонних глаз закутке у самой воды, открыл книгу на нужной странице.
— Да, похоже здесь... — Липа еще раз осмотрелся. — Теперь надо дождаться захода солнца...
Он повторил про себя заклинания, достал из кармана потребные для действа предметы — огарок свечи, высохшую куриную лапу, половинку кирпича и кусочек мела, разложил все это вокруг и стал ждать...
Обладай Митрич минимальной фантазией, поведение Липы его бы сильно озадачило, возможно, даже испугало. Но он к счастью был лишен этой совершенно бессмысленной черты, поэтому, найдя точку, откуда можно было незаметно вести наблюдение, расположился там и стал ждать дальнейших событий. И было так...
Вечер пришел с роковой неизбежностью старости. Солнце еще виднелось среди шпилей, крыш и флюгеров, но в провалах улиц уже царил загадочный сумрак. Переулочек подле мельницы был странно пуст, точно невидимый, но грозный страж своим ледяным дыханием отпугивал от него случайных прохожих. А еще там, где сидел Липа, вдруг стихли все звуки, как будто исчез разом весь окружающий город, даже журчание воды в замшелом колесе стало почти неслышным и воздух — до того сырой и прохладный от близости реки, потеплел и пришел в движение.
Все эти явления оставили Митрича равнодушным, а вот действия Липы сильно заинтересовали: тот сперва размахивал сухой куриной лапой, а потом мелом написал что-то на половинке кирпича и бросил в воду.
«Что он делает? — Митрич незаметно сменил позицию и оказался совсем рядом. — Какой-то особенный способ связи? Первые признаки помешательства? Ловушка?»
Но тут послышалось легкое потрескивание, совсем как перед грозой и около Липы сгустилось светящееся облачко похожее на дверь. Даже подобие ручки торчало вбок, переливаясь и вибрируя. Оно становилось все плотнее и плотнее, наконец, Липа, ломая от волнения спички, зажег свечу и сделал ею странное круговое движение.
«Возможно это пароль... Или зашифрованная информация... А светлое пятно — какой-то необычный передатчик... — подумал Митрич. — Если так, то кому все это предназначено?»
И тут из облака появилась фигура в странной треугольной шапке и каком-то длинном пиджаке. Росту фигура была небольшого, а вот черты лица рассмотреть в сумраке не удалось. Липа сперва отпрянул, но потом вступил с фигурой в диалог, услышать который Митричу не удалось — слишком далеко он оказался, а подходить ближе было рискованно.
Впрочем, разговор получился недолгим — Липа как-то раздраженно махнул рукой, захлопнул книгу и ушел, оставив горящую свечу. Фигура вроде как метнулась за Липой, пытаясь удержать, но тот был уже далеко и она, издав звук спускаемой воды, втянулась в пятно и исчезла. Однако само пятно все еще висело в воздухе.
«А что если попробовать установить контакт? — подумал Митрич, поспешно подходя к месту событий. — Судя по всему, у них возник какой-то конфликт. Может быть на этом фоне удастся договориться с неизвестным в треугольной шапке о сотрудничестве? Оформим его внештатником...»
Митрич взял свечу и как можно точнее воспроизвёл странное круговое движение, должное вызвать из облака фигуру. И фигура действительно появилась, но совершенно не та которую мог ожидать или предполагать Митрич...
— Товарищ Дзержинский? Вы? — несмотря на всю свою растерянность и безграничное удивление Митрич не мог не узнать основоположника в длинной шинели.
— Возможно, — осторожно ответил Дзержинский, осматриваясь.
Митрич замялся, не зная, что делать дальше, но знакомый по тысячам фотографий пронзительный взгляд с профессиональным любопытством изучающий его, Митрича, персону вернул в обычное рабочее состояние.
— Товарищ Дзержинский, — Митрич встал по стойке «смирно», — разрешите доложить.
Дзержинский вполне доброжелательно кивнул, видимо довольный поведением Митрича, а тот, нащупав почву под ногами, все более уверенно двинулся дальше.
— Полковник Исаев. В настоящее время нахожусь в длительной командировке по выполнению особого задания руководства.
— Митрич что ли? Наслышан! — Дзержинский улыбнулся. — Эко тебя занесло куда...
— Так мне, товарищ Дзержинский, было приказано за Липовским следить, а он здесь скрывается.
— От тебя, Митрич, разве скроешься? А насчет буржуя твоего недорезанного... Как его там?
— Липовский, товарищ Дзержинский! Липовский Лев Борисович.
— Вот, вот. По нему очень тревожная информация поступает. Есть мнение, что...
Но тут свеча, которая видимо и обеспечивала канал связи, мигнула несколько раз и погасла. Тотчас исчезло облако, а вместе с ним и Дзержинский, который так и не успел разъяснить Митричу, какую провокацию готовит Липа. Митрич постоял несколько минут, отходя от разговора, тщательно осмотрел место происшествия, но, не найдя ничего интересного, пошел домой.
Надо сказать, что отчеты Митрича в центре никто толком не читал: в лучшем случае пролистывали через страницу, обсуждая вчерашний футбол, и отправляли в архив. Не трудно догадаться, как стали относиться к ним после сообщения о встрече с Дзержинским...
Глава 5
За час до рассвета
— Что за пошлую выходку я вчера учинил? — Липа брезгливо смотрел на свое опухшее отражение, пытаясь хоть как-то систематизировать роящиеся в больной голове события, но пока ничего не получалось.
Он спустился в кухню, рассыпая трясущимися руками кофе и рискуя ежеминутно ошпариться, сделал себе большую чашку. Плеснул немного холодной воды, чтоб не ждать пока остынет, и жадно отпил. Горячая горькая жидкость вошла в пересохшее горло как нож в ножны, провалилась куда-то вниз, ударила, обожгла, и мир стал проясняться.
— Надо же было так набраться... И чем? Пивом! Самым обычным пивом! — Липа отставил чашку и стал массировать гудящий затылок, пробуждая воспоминания.
Вот он сидит в каком-то ресторане и пьет пиво, много пива, он помнит удивленные взгляды окружающих — вроде такой приличный господин и так себя ведет! Вот он бредет по вечернему городу без смысла и цели, хорошо еще, что совсем темно и улицы почти пустынны. А вот призывно манящая дверь в дешевую пивную, откуда слышится нестройное пение, и вырываются клубы дыма. И надо же было такому случиться, что он туда завернул. Да он и не пил особо никогда, а тут видно не выдержал...
— Но что было тому причиной? — Липа даже покраснел при мысли о вчерашних безобразиях. — Не мог же я просто так взять и напиться...
И тут все, наконец, встало на свои места: Липа вспомнил события предшествовавшие пьянке — старая мельница, древний ритуал, светящееся облако и появляющаяся в нем темная фигура.
— Так это было вызывание духов! — Липа вспомнил, как долго мучился над картинкой, пытаясь понять ее смысл. — Причем вид у духа получился весьма реалистичный...
И он опять покраснел, вспомнив, как сперва чуть не убежал, испугавшись происходящего, а потом, увидев, что перед ним стоит Наполеон, собственной персоной, кинулся к нему с чисто придворной льстивостью и подобострастием:
— Ах, ваше императорское величество, ах, какая счастливая минута, ах, я в восхищении... — Липе было неприятно вспоминать подробности своего падения, но он делал это в воспитательных целях. — Да разрешите выразить безграничное почтение, да позвольте осведомиться о самочувствии...
Он действительно нес всю эту чушь, имея в виду вызвать к себе расположение и попытаться получить совет, как ему вернуться к власти. А может быть не только совет, но и содействие? Наполеон все-таки!
К сожалению, буквально через несколько минут разговора стало понятно, что дух великого императора столь же хитроумно и дипломатично пытается задать тот же самый вопрос ему, Липе! И точно так же как Липа рассчитывает на содействие, — разве Липа не великий волшебник? Разве не властвует он над духами? Так нельзя ли поспоспешествовать...
— Это же надо?! Проникнуть в тайны магии, подчинить себе неведомые силы, вырвать из небытия дух давно умершего человека... — Липа даже головой затряс от злости на самого себя. — И все для того, чтобы устроить бессмысленный балаган и в итоге напиться до полного бесчувствия!
И дело был даже не в Наполеоне и, разумеется, не в Липином поведении и тем более не в пьянке. Липа прекрасно понимал, что причина кроется в страшном разочаровании: он буквально погибал все эти годы от тоски, безысходности и безделья, он не видел смысла в своей жизни...
Но он не видел и ни малейшей возможности вернуться к главному и любимому делу своей жизни — борьбе за власть. И тут совершенно случайно он наткнулся на магическую книгу. Она буквально упала к нему в руки. И он решил, что это знак, поверил в призрачную, необъяснимую возможность возвращение к власти хотя бы и таким странным путем.
Но магия оказалась бессильна помочь Липе, и рассчитывать было больше не на что. Оставалось только напиться, что собственно Липа и сделал...
Липа мрачно выпил еще чашку кофе и с отвращением выглянул в окно... А там сиял прекрасный солнечный день! Откуда-то с юга на город накатывались пенистые волны цветущей сирени, люди на улицах улыбались друг другу, стремительная река жизни набухала пробуждающейся силой, и только мрачный Липин дом одиноким замшелым камнем торчал посреди этого ликующего праздника.
Липа в сердцах захлопнул окно, опустил штору и пошел в спальню чтобы, наконец, одеться. И прямо у порога наткнулся на книгу — видимо ночью, когда он из последних сил полз к кровати, она выпала из его ослабевших рук.
— Это, стало быть, я ее не потерял? — Липа с отвращением посмотрел на виновницу всех своих бед. — Как последний дурак честно таскал эту макулатуру с собой! И зачем, спрашивается, я это делал?
И Липа от души пнул ненавистную книгу. Точнее попытался, потому что книга чуть приоткрылась, оскалив желтые кривые клыки, и с угрожающим рычанием укусила Липу за ногу. Бедняга потерял равновесие, ударился затылком о притолоку и в бессознательном состоянии сполз на пол...
Придя в себя, Липа долго не мог определить где проходит граница реальности в его нынешнем сумбурном мире. Он даже в окно посмотрел, чтобы узнать день сейчас или ночь — оказалась ночь, но разноцветные сполохи уже ползли по черному небу, обещая скорый восход — через час, не больше. А потом послышались шаги, тяжелые шаги на лестнице...
Липа попытался встать, но в ногах гуляла слабость, и он решил хотя бы отползти от двери и привалиться к кровати — опасность, особенно неизвестную, лучше встречать лицом к лицу. Липа пополз и приближающийся скрип ступеней подгонял его.
«Кто это?! Кто? — металось в голове, — И почему он идет сверху?»
Да, самое странное состояло в том, что неизвестный не поднимался снизу, где имелась входная дверь, а спускался сверху.
«Но ведь там только кабинет! И проникнуть туда извне невозможно!»
Липа представил себе маленькие окна, массивные вделанные в камень решетки, и почему-то старый гобелен со своим портретом.
«Это-то к чему?» — удивился Липа, но тут дверь скрипнула и стала медленно открываться.
— Кто здесь!? — попытался крикнуть Липа, но получилось так жалко, что лучше было промолчать вообще.
Да и чего спрашивать когда и так все ясно: на пороге стоял «Липа с гобелена» и борода в сочетании с длинным балахоном придавал ему вид строгий и представительный. Он презрительно посмотрел на «Липу у кровати» — испуганного до невменяемости, в полуспущенных от ползанья трусах и мокрой от холодного пота майке, и глубокомысленно заметил:
— Вот говорят: прогресс, прогресс! А люди-то мельчают... Однако безответное животное обидеть время находят!
«Какое животное?» — удивился «Липа у кровати» и тут же понял, что речь идет о двухголовой, прожорливой твари, которую он утопил во Влтаве.
— Да какие это люди? Так себе, людишки... — продолжал развивать тему «Липа с гобелена». — Ничего путного сделать не могут! А туда же...
«И это он говорит мне!» — удивление «Липы у кровати» сменилось обидой, сильной обидой:
— Какие советы, такие и результаты! — возразил он прорезавшимся, наконец, голосом.
— Советы значит плохие? И как всегда все вокруг виноваты?
— Именно так! За подобные с позволения сказать опусы надо по рукам бить. И крепко бить!
— Опусы? Великая книга магии — опус!? — «Липа с гобелена» побагровел, глаза его загорелись, кулаки сжались. — Не умеешь читать — не берись! Не умеешь пользоваться — положи на место!!
И он ушел, обозвав Липу тупицей и хлопнув дверью...
— Мельчают значит!? — Липа решительно подтянул трусы. — Людишки теперь вместо людей говоришь? Да!?
Он поднял книгу и долго смотрел на нее. Потом аккуратно положил на край кровати, как будто она может взорваться от любого неосторожного движения, и вышел из комнаты, продолжая задавать неизвестно кому свои странные вопросы:
— И ничего путного сделать не могут? Такие вот бездари?
Вернулся он с аккуратной вязанкой дров и фирменной растопкой, довольно быстро разжег камин и сел прямо на пол, чтобы сподручнее было подкидывать полешки.
— Тупица стало быть? Ни читать не умеет, ни пользоваться?
Огонь радостно загудел в трубе, затрещал, рассыпая искры, точно радуясь происходящему. Убедившись что процесс пошел, Липа взял книгу, повертел в руках, точно прикидывая, что бы такое с ней сделать и, дождавшись когда пламя заполнило весь камин, бросил эту прямо скажем вредную штуку в огонь...
И тут рвануло! Рвануло по-настоящему! Рвануло так, что Липу отбросило к дальней стене, камин разметало на кирпичи, и длинная трещина расколола стену сверху донизу. Однако пламя, вырвавшееся на волю, как-то странно быстро потухло. И Липа, несмотря на удар о стену, совершенно не пострадал, только в ушах немного гудело.
Поэтому он совершенно четко увидел: на том месте, где только что горел огонь и куда он бросил эту проклятую книгу, теперь стоит человек. Не тень, не вызванный дух, не оживший гобелен, а самый настоящий человек — большой, можно сказать толстый, с выпирающим над пряжкой животом и довольно противной физиономией.
— Я так понимаю, что книгу в огонь бросили вы... — флегматично заметил незнакомец, без особого интереса рассматривая слегка закопченного Липу. — Ну что ж, смелое решение...
— Главное неожиданное... — выдавил из себя Липа, который потихоньку стал привыкать ко всем этим чудесам и вот даже попытался пошутить.
— Вы так думаете? — незнакомец усмехнулся. — Кстати, меня зовут Гоголь-Моголь, а вас?
Глава 6
Тревожное сообщение
Низкие серые облака закрывали небо от края до края, точно огромная пуховая перина опустилась с немыслимых высот и теперь весь мир спрятан ею от солнца на вечные времена. Облака цеплялись за верхушки вековых кедров, наползали на поросшие кустарником сопки и стекали густым туманом в распадки. Дождь, ливший всю ночь, к утру кончился, оставив запах сырой земли и прелой хвои, да гирлянду маленьких серых лужиц по извилистой узкой тропинке.
Человек в длинном зеленом плаще с надвинутым на лицо капюшоном бежал между деревьев. Он очень спешил и оттого, наверное, несколько раз упал, зацепившись за вылезшие из земли корни. Но тотчас вскакивал и, даже не отряхнувшись, бежал дальше. В руках человек держал большой белый конверт — уже изрядно помятый, запачканный и промокший. Наконец он выскочил на тропинку и бодро зашлепал по лужам, набирая скорость. Потом тропинка пошла в гору, выползла на склон сопки, высохла, вместо луж стали попадаться камни и, наконец, уперлась в невысокую башню с воротами.
Влево и вправо от башни, теряясь среди деревьев, уходила стена. И башня, и стена были сделаны из огромных черных от времени бревен. После дождя бревна блестели, но не матово, как мокрое дерево, а зеркальным блеском полированного гранита. Человек подбежал к воротам, и долго стучал массивным железным кольцом периодически сбиваясь с особого условного стука на частую нервную дробь. Наконец ворота открылись и две заспанные фигуры Вахтеров в таких же зеленых плащах с капюшонами, но с сучковатыми дубинками в руках многообещающе воззрились на возмутителя спокойствия.
— Письмо Великом Смотрящему! — с трудом переводя дыхание, просипел Почтальон. — Заказное с уведомлением!
Услышав такие грозные слова, Вахтеры опустили дубинки, встали по стойке смирно и довольно слаженно рявкнули:
— Слава храбрым Почтальонам с толстой сумкой на ремне!
После чего почтительно расступились перед запыхавшимся Почтальоном, всем своим видом показывая уважение к его многотрудному делу государственной важности.
— Слава бдительным Вахтерам с пистолетом в кобуре! — строго следуя тому же уставу внутренней службы ответил Почтальон и чуть тише добавил, что-то непечатное про сон на посту и общее разгильдяйство. Видно здорово разозлился, что долго не открывали.
— Да мы это… — попытались на два голоса оправдаться Вахтеры. — Пять минут всего как прикорнули…
Но Почтальон только отмахнулся и побежал дальше…
Надо признать, что именно здесь, в этом интимном (в смысле, скрытом от посторонних глаз) уголке глухой сибирской тайги находилось не что иное, как тайное убежище Ордена Смотрящих, — самой древней и загадочной организации в мире! Орден Смотрящих владел особыми знаниями необычайной силы, хранил их, приумножал и пускал в ход, по мере возможностей присматривая за порядком в беспокойном окружающем мире.
Его влияние не было величиной постоянной, — пока все шло своим чередом, Орден особо не вмешивался, но стоило ситуации обостриться, как он оказывался в нужное время в нужном месте и восстанавливал равновесие. Именно равновесие, а не справедливость, ибо как нет в мире абсолютной истины, так и не может быть абсолютной справедливости…
Зарождение Ордена случилось очень давно, когда последние мамонты еще бродили по окрестным лесам, а местные жители гонялись друг за другом с каменными топорами. Основал его мудрый и опытный шаман Зоркий Глаз. Случилось это эпохальное событие как всегда совершенно случайно: проводя ритуал общения с духами, Зоркий Глаз выпил слишком много мухоморной настойки собственного производства. Однако вместо того чтобы тихо и спокойно отоспаться в своем шаманском шалаше он попер в лес за добавкой. Дело шло к вечеру, в глазах стоял красный в белую крапинку туман и бедняга естественно сбился с дороги. И вместо любимой мухоморной делянки, где был надежно припрятан горшочек крепкого свалился в какую-то пещеру.
Дальше началось самое интересное, — живший в пещере медведь разъяренный нахальным вторжением встал на задние лапы и грозно зарычал. Однако Зоркий Глаз нисколько не испугался, ибо в его измененном сознании медведь, попиравший взъерошенным загривком своды пещеры, был не больше суслика, а рев казался мелодичным посвистыванием.
— Суслик! — радостно сказал Зоркий Глаз и попытался погладить зверька.
Медведь махнул лапой, и шаман отлетел к стене с рваными ранами поперек груди.
— Ах ты царапаться! — разозлился Зоркий Глаз и схватив кость мамонта, которыми был завален пол пещеры, так отметелил медведя, что тот забыв с перепугу где в пещере выход высадил плечом ближайшую стену и с душераздирающим воплем скрылся в проломе.
— Ну вот, — расстроился шаман, — такой веселый суслик и вдруг убежал!
И утомленный схваткой он уснул среди костей и оставшихся после битвы обрывков медвежьей шерсти.
Проснувшись через некоторое время, шаман мало что помнил и был весьма удивлен странным местом своего пребывания. Особенно его заинтриговал пролом в стене напоминающий формой бегущего медведя. Шаман вытащил из складок одежды самосветящуюся гнилушку и заглянул в дырку. А там оказался провал, бездонная пропасть.
— Есть тут кто? — на всякий случай крикнул шаман в темноту.
И собрался уже уходить, когда провал осветился загадочным зеленоватым светом, и из него потянуло теплым воздухом.
— Это духи откликнулись, которых я вроде бы вчера вызывал! — решил шаман и, выключив гнилушку, полез вниз. Спускаться было довольно легко, поскольку многочисленные выступы вполне заменяли ступени, а хорошее освещение позволяло безошибочно на них наступать.
Однако спрыгнуть с последнего уступа Зоркий Глаз не решился пораженный увиденным: чуть выпуклое дно провала было гладким как лед и таким же прозрачным, но в отличие ото льда оно излучало удивительно мягкое и приятное тепло. А еще оно светилось, мерцало переливалось, внутри него возникали непонятные фигуры удивительной красоты, исчезали, менялись, возникали снова…
Потрясенный и восхищенный Зоркий Глаз сел на камень, который почему-то тоже был теплым. Он смотрел и смотрел, не в силах оторваться от невиданного зрелища, потом вообще лег и так бы наверное умер здесь, но тут его осенила идея:
— Да это же шар! Огромный волшебный шар! Просто я вижу его малую часть, а остальное в земле. Но почему это чудо открылось именно мне?
Зоркий Глаз всмотрелся повнимательней, и ему показалось, что среди множества картин внутри шара мелькнуло и его лицо. Он почувствовал приятное головокружение и крикнул:
— Да потому что я избранный! Я не такой как все!
— Слышь, не такой как все, — спросило вдруг шар низким и приятным голосом, — Это у тебя имя такое — не такой как все?
— Нет, — совершенно спокойно ответил шаман, который, признав за собой особые свойства, теперь ничему не удивлялся. — Имя мое — Зоркий Глаз!
— Вот здорово! — засмеялся шар. — Оказывается мы почти тезки. Я ведь тоже Глаз! Глаз Земли.
— Глаз Земли? — с уважением переспросил шаман. — А ты чудеса умеешь делать?
— Чудеса, говоришь? — обрадовался Глаз Земли. — Это мы можем! Надо только святилище сделать.
— Святилище, говоришь? — в такт ответил шаман. — А это мы можем! С нашим, как говорится, удовольствием.
И добавил немного извиняющимся тоном:
— А то народ совсем от рук отбился.
Так началась история Ордена Смотрящих…
А Почтальон, между тем, достиг конечного пункта своего маршрута — узкого как разрез, заросшего багульником овражка в склоне сопки. Он спустился в сырой полумрак, почувствовал под ногами непривычно твердый камень и пошел по гулким плитам к выступающей из земли стене с темным треугольником прохода.
То, что можно было увидеть здесь, являлось лишь малой частью скрывающегося внутри сопки циклопического сооружения — гигантской каменной пирамиды построенной над тем самым Глазом Земли, который нашел основатель Ордена. Собственно сама сопка ею и была, просто за многие десятки веков нанесенная ветром пыль превратилась в землю, обросла травой, остепенилась деревьями и теперь даже космическая съемка была бессильна. Тем более облака здесь никогда не рассеивались, — над этим круглосуточно работала особая бригада Пасмурников.
Оказавшись внутри сооружения, Почтальон поклонился, коснувшись пальцами истертых каменных плит, и крикнул в темноту в грозно замершую темноту:
— Письмо Великому Смотрящему! Заказное с уведомлением!
Темнота пришла в движение, подалась назад и навстречу Почтальону выползла узенькая светлая дорожка, приглашая войти.
Кабинет Великого Смотрящего был невероятно огромен и абсолютно пуст — кроме глубокого кресла, в котором сидел хозяин, керосиновой лампы стоящей прямо на полу и маленького пятна света вокруг там не было ничего.
— Слава Великому Смотрящему! — Почтальон подошел ближе и почтительно протянул письмо. — Вот письмо принес от Диспетчера. Всю дорогу бегом бежал! Думал не успею...
— Слава храбрым Почтальонам! — кивнул Великий Смотрящий, и письмо само собой мягко легло в его открытую ладонь. — Будешь выходить, дверь поплотней закрой. Сквозит что-то...
Когда Почтальон вышел из кабинета, Великий Смотрящий щелкнул пальцами, и лампа загорелась ярче. Оказалось, что на хозяине кабинета точно такой же плащ с надвинутым на глаза капюшоном, только серебристый и переливающийся. Ясное дело — начальник...
— Однако... — Великий Смотрящий брезгливо повертел в руках замызганное и измятое письмо. — Экспресс-доставка называется...
Он распечатал конверт и, с трудом разбирая расплывшиеся от воды строчки, стал читать. С каждым словом его лицо не видное под капюшоном менялось в лице. Вести были не просто тревожными — страшными!
«Сегодня в полдень, — писал Диспетчер, — мною была обнаружена зарождающаяся аномалия в самом центре старой Европы. Я сконцентрировал внимание, пытаясь понять ее происхождение. Однако через несколько секунд произошел стремительный, почти взрывной рост указанной аномалии, и я получил такой удар по мозгам, что свалился с дивана для медитаций. В итоге установить суть события не удалось. Пока ясно только одно — неизвестное лицо произвело магический опыт необычайной силы. Необходимо срочно принять меры, иначе последствия могут быть непредсказуемыми!»
Великий Смотрящий тяжело вздохнул, — мирное затишье кончилось, наступал грозный час новой битвы...
Глава 7
Магия, как и было сказано
Как это ни странно, но взрыв в доме Липы не произвел ни малейшего впечатления на соседей — никто не кинулся звонить в экстренные службы, никто не выскочил из дома в пижаме, прижимая к груди любимую морскую свинку, никто даже не попытался одеть противогаз! Короче говоря, никакой паники. Может быть они слишком крепко спали в этот предрассветный час? Или все разом оглохли? Ничего подобного!
Дело в том, что совершенный Липой опрометчивый поступок на самом деле был магическим ритуалом. И то что Липа произвел его совершенно случайно, можно сказать в порыве чувств, нисколько не меняло сути происходящего. А магический ритуал идет по своим правилам и если там не предусмотрено внушить окружающим ужас страшным грохотом, то никто ничего и не услышит. Трещина, например, снаружи и вовсе не видна была, потому что раскололась внутренняя стена. Одно слово — магия!
— Кажется скоро утро? — заметил Гоголь-Моголь после непродолжительной паузы, в ходе которой Липа с интересом изучал своего гостя, а гость терпеливо ждал, когда смотрины закончатся. Ему то все было сразу ясно — ведь Гоголь-Моголь обладал особыми способностями в самых разных областях, чем напоминал карманный нож с полусотней всевозможных лезвий, устройств и механизмов.
— Да, — Липа глянул на часы, потом, стараясь не поворачиваться спиной к гостю, бочком, бочком подошел к окну и выглянул на улицу, — просто еще очень рано.
— Хороший завтрак хорош независимо от времени, не так ли? — так же вскользь продолжал гнуть свою линию Гоголь-Моголь, который, судя по комплекции, весьма любил поесть.
— Конечно, конечно! — засуетился Липа. — Извините, что сразу не предложил!
Они спустились в кухню, где Липа попытался сделать из остатков яиц свою фирменную подгоревшую яичницу, но Гоголь-Моголь быстро оценил его кулинарные способности:
— Позвольте мне, — он мягко отстранил Липу от плиты, и тот почувствовал, впервые с момента появления странного гостя, что тот на ощупь ничем не отличается от обычного человека. Не был в нем ни кладбищенской сырости, ни вампирского холода, ни призрачной бесплотности.
А Гоголь-Моголь уже потрошил полупустой холодильник, лазил по шкафам и даже что-то насвистывал, превращая наличные продукты в полноценный завтрак.
— А вы, простите, как оказались в моей комнате? — решился, наконец, Липа.
— Не оказался, а появился, — Гоголь-Моголь, ловко орудуя вилкой, приступил к сбиванию омлета. — И появился, между прочим, согласно вашему желанию.
— Но я, честно говоря, ничего подобного не имел в виду... — Липа поерзал на стуле, ему было стыдно за свой поступок. — В смысле, я вовсе не собирался жечь старинную книгу.
— Понимаю, она упала в огонь совершенно случайно... — Гоголь-Моголь, чуть прищурившись от напряжения, осторожно вылил густую пенистую жидкость на раскаленную сковороду, где уже шкворчала тонко нарезанная колбаса. — В такой момент требуется особая твердость руки...
— Когда роняешь книгу в огонь? — глаза Липы округлились от удивления.
— Нет, когда выливаешь омлет на сковороду... — Гоголь-Моголь закончил операции и, полюбовавшись идеально ровной поверхностью одинаковой толщины и консистенции, закрыл совершенство крышкой. — Начинать надо с холодных краев, а заканчивать горячей серединой... Впрочем, я отвлекся.
И гость в двух словах разъяснил, что раз уж он, Липа, его вызвал, то теперь он, Гоголь-Моголь поступает в его полное распоряжение. А уж что там он, Липа, имел при этом в виду, особого значения не имеет. Как, впрочем, и судьба книги, которая на самом деле совершенно не пострадала от огня, а просто исчезла.
— Когда-нибудь она вернется... — закончил Гоголь-Моголь и почему-то загрустил.
— И вы исполняете желания? — оживился Липа. — Как джин из сказки?
Перед его горящим взором представился украшенный золотыми кистями и позументами конь белой в абрикосах масти, и он, Лев Борисович Липовский, верхом на этом коне. А вокруг ликующая Москва встречает своего вернувшегося героя...
— Не совсем. Я помогаю их исполнить... — Гоголь-Моголь скептически улыбнулся, и Липе показалось, что он прочитал его мысли про коня.
«Надо быть с ним поосторожней! И вообще пока не понятно чем все это закончится!»
А закончилось все это шикарным завтраком — омлет с жареной колбасой, сухарики с горячим сыром, маслины, мидии в пикантном соусе и не мало чего еще вкусненького, что неприспособленный к быту Липа хранил, но не использовал. Ну и разумеется полбутылки коньяка недопитых Липой и сразу замеченных Гоголем-Моголем:
— Не возражаете? — он вопросительно посмотрел на Липу, постукивая ногтем по стеклу.
— А не рано? — не слишком уверенно возразил Липа, явно нуждающийся в паре капель крепкого после всех этих приключений.
— Любое раннее утро, это не более чем поздний вечер! — уверенно ответил Гоголь-Моголь, разливая коньяк. — Опять же за знакомство надо выпить...
И процесс пошел! Гоголь-Моголь, судя по всему выпивал с большим удовольствием, Липа после всего случившегося тоже был не прочь немного расслабиться, так что когда ближе к полудню парочка выползла на улицу дабы продолжить банкет, между ними царило полно взаимопонимание. Липа называл Гоголя-Моголя более удобоваримым именем Гоги, а тот вполне освоил несколько фамильярное, но звучное обращение Борисыч.
Итак, Борисыч и Гоги, этакая сладкая парочка, на радостях ударились в форменный загул. Гоги оказался неутомимым гулякой, наделенным не только объемистым желудком, но и совершенно неутолимой жаждой, ну а Липа был настолько возбужден открывающимися — наконец-то! — в его затхлой жизни перспективами, что почти не отставал, несмотря на существенную разницу в живом весе.
— Да пойми, Борисыч, я насчет власти очень даже «за». У меня можно сказать насчет власти призвание. — Гоги с явным наслаждением раскурил сигару размерами с небольшой зонтик. — Я знаешь скольких царей в люди вывел?
— Так за чем дело стало? — Липа разогнал рукой дым, чтобы видеть лицо собеседника. — Чего мы, собственно, ждем? Почему не работаем?
— А куда спешить-то? Никуда власть от тебя не денется... Это я со всей ответственностью заявляю. Потому что там, где я, там победа!
И Гоги подмигнул Липе, — смотри, мол! Тотчас к столу подошел солидный господин, представился директором и попросил дорогих гостей принять скромный подарок в виде бутылки хорошего коньяка. Вслед за директором появилась такая бутылка, каких Липа не видел даже в лучшие свои годы. Группа официантов в строгих костюмах со всей возможной торжественностью откупорила сосуд и оттуда, точно джин, пополз столь мощный аромат, что окружающие заерзали на стульях и завертели головами, пытаясь понять, откуда такое чудо произошло.
— Давай-ка, Борисыч, выпьем за нашу победу! — Гоги поднял бокал и полюбовался на переливающийся в лучах солнца темный янтарь. — Такой коньячок, кстати, не каждый президент каждый день пьет, в смысле даже президент пьет не каждый день. Короче, неважно...
Сказать, что все знавшие Липу граждане были удивлены, значит ничего не сказать! Куда девался неторопливый симпатичный пожилой господин с хорошими манерами, — теперь его место занял вечно спешащий, шумный тип с горящими глазами и беспорядком в одежде и мыслях!
Милую Катержину из отдела периодики он просто испугал, когда, взяв российские газеты, не пошел спокойно к любимому столу у распахнутого в сад окна и не стал как обычно сокрушенно качать головой, а понес какую-то ерунду:
— Вот увидите, не пройдет и месяца, как здесь, на этих страницах появится мой портрет! Я вернусь в Россию, и это будет возвращение победителя! И многие доложу я вам, очень многие горько пожалеют о своих прошлых поступках! — Липа помахал газетой перед лицом бедной девушки взиравшей на него с нескрываемым испугом и ровным счетом ничего не понимавшей. — Думаете, кончился Липовский? Считаете, он больше ни на что не способен? Надеетесь больше его не увидеть? Так вы еще узнаете кто такой Липовский!
Не меньший эффект произвел он и на пана Зденека и пана Йосефа из ресторана с неудобочитаемым названием и видом на Прагу. Заняв свое обычное место, Липа придал себе необычайно важный вид и каким-то замогильным голосом небрежно обронил:
— В ближайшее время придется вернуться в Россию. Срочные политические дела. Думаю, пришло время навести порядок и поставить, наконец, нормального президента. А то совсем распустились там без хозяйской руки!
И он так выразительно стукнул кулаком по столу, что ни у кого не осталось ни малейшего сомнения — хозяйская рука именно эта!
— Это говорю я, Липовский. И вы обо мне очень скоро услышите!
Присутствовавший при этом пан Зденек, который как всегда в это время пил свое пиво в тихом уголке террасы, бросил в сторону Липы короткий настороженный взгляд. Ведь в отличие от барышни в силу юного возраста ни слова не понимавшей по-русски, он учился еще в социалистической школе, а потому понял, что этот почтенный господин собирается учинить в России не меньше чем революцию. И если Катержину испугала лишь излишняя эмоциональность Липы, то пана Зденека тронуло и содержание:
— Боюсь, что очень скоро здесь появятся агенты КГБ! — доверительным шепотом сообщил он пану Йосефу, который как всегда в это время пил свое пиво за соседним столом. — И нас арестуют вместе с этим господином, который называет себя Липовским.
— Вы думаете, они решатся? — пан Йосеф чуть не опрокинул на себя остатки пива. — Мы ведь теперь в Европе.
— Послушать вас, так раньше мы были в Африке! Подумаешь Европа... Разве это их останавливало когда-то?
И пан Зденек вместе с паном Йосефом решили на всякий случай впредь пить свое пиво в другом, более тихом месте. Что же касается Липы, то он продолжал с многозначительным видом куролесить по славному городу Праге, пугая народ грозными пророчествами и обещаниями вернуться в Россию на белом в персиках коне с золотыми кистями и позументами.
Глава 8
Гроза приближается
Заседания Верховного Совета проходили в зале примыкающем к кабинету Великого Смотрящего. Там стоял большой круглый стол с неизменной керосиновой лампой посередине. А еще на столе лежала одна из величайших реликвий Ордена — левый мокасин Зоркого Глаза, тот самый, в котором он совершил свое великое открытие. Каким чудом уцелел этот мокасин до наших дней представить просто невозможно, но факт остается фактом — мокасин не только пережил тысячелетия, но и продолжал активно участвовать в жизни Ордена!
Вокруг стола имелось ровно сорок совершенно одинаковых стульев. Здесь все были равны. Правда все сорок членов собирались не чаще раза в год — не легко со всего мира съезжаться, но и в урезанном составе заседания проходили весьма бурно. Причем особый колорит дискуссии придавала ее анонимность, — из-за плохого освещения и надвинутых капюшонов лиц видно не было, садились все каждый раз по-разному, а что касается голосов, то каждый старался говорить не своим голосом. Единственным внятным участником оставался Великий Смотрящий, но и его узнавали по мокасину Зоркого Глаза с помощью которого он поддерживал порядок и регулировал дискуссию. Итак, дискуссия началась...
— Почему мы не имеем подробной информации о случившемся? Что это за оракулская служба, которая толком ничего сказать не может?
— Так ведь слишком мощная аномалия, Диспетчер даже с дивана для медитаций свалился, — такой силы был мозговой удар!
— Я, между прочим, давно предлагал вообще убрать из диспетчерской этот сомнительный диван! У меня, почему-то, все сотрудники медитируют сидя на самых обычных стульях. И вполне довольны!
— А вы не сравнивайте ваши любительские опыты на стульях с профессиональной работой на диване! Это как говорится две большие разницы.
— И это вы называете профессиональной работой? Неизвестное лицо, видите ли, произвело магический опыт необычайной силы. То же мне — информация!
— Да, надо признать, что наши коллеги сработали не лучшим образом. Я кстати слышал, что интересные результаты можно получить медитируя стоя.
— Не думаю, что сейчас лучшее время для подобных экспериментов. Судя по падению с дивана аномалия действительно мощная, значит есть реальная опасность!
— Еще вопрос, чем они вообще занимались в это время на диване! Тут хорошо бы провести внутреннее расследование.
— Внутреннее расследование? Обязательно! И заодно разберемся с расходованием средств, потраченных на строительство южного узла психосвязи!
— Так там же землетрясением все разрушено! Разгул разбушевавшейся стихии...
— Вот, вот! Насчет землетрясения у меня лично есть большой вопрос! А то очень интересно получается: то ли строили, то ли не строили, а потом раз и никаких следов!
— Полагаю, что на этом прения можно закончить! — Великий Смотрящий энергично постучал историческим мокасином по столу и стало тихо. — Переходим к решению вопроса аномалии. Какие будут предложения.
— Может обработать территорию нашим быстрорастворимым нейтрализатором магических явлений «АнтиМагги»?
— Так мы места точно не знаем.
— Так я же говорю — территорию!
— А население? Вы проверяли как этот ваш «АнтиМагги» действует на большие массы населения?
— Вот заодно и проверим. Региончик тем более не особо ценный...
— Не лучше ли нанести точечный удар? Например воспользоваться нашим самонаводящимся противоаномальным фугасом «Двойной эффект»
— Знаем мы ваш «Двойной эффект», помним! Кто пытался удалить пятна с истории, а в результате только размазал их?
— Думаю, что выражу общее мнение, — Великий Смотрящий прервал плодотворную дискуссию нескольким звучными шлепками мокасина, — если предложу для начала командировать на место опытного специалиста. Пусть разберется в ситуации, выяснит что к чему. Тогда и решим что делать!
— А вот это верно! Чего спорить, когда ничего толком неизвестно?
— Хорошее решение! Только для этого нужен специалист высшей квалификации.
— Настоящий мастер своего дела! Такой как Глазник!
— А где он кстати? Чем занимается?
И тут распахнулась дверь и в светлом квадрате обозначилась фигура — разумеется в длинном плаще с опущенным капюшоном, и все услышали спокойный голос:
— Я здесь! Какие будут указания?
Надо отметить, что Глазник сильно отличался от своих коллег прославленных массовой культурой. Что делает нормальный секретный агент, получив задание? Первым делом он разносит до основания несколько домов, превращает в решето два десятка человек, взрывает не менее полудюжины автомобилей (преимущественно дорогих марок) и только потом находит время задуматься о целесообразности своих действий или хотя бы уточнить, а не ошибся ли он адресом.
Глазник твердо стоял на позиции первичности сознания над материей. То есть он сначала думал, а потом действовал. Именно так он поступил и в данном случае. Получив задание, он не помчался, выпучив глаза и теряя тапки, в неопределенном направлении, а для начала отловил того самого Диспетчера, что был виновником торжества. Тот как раз получил выходной для поправки здоровья и в благодушном настроении собирал грибы на соседнем болоте.
«Надо его немного встряхнуть, вывести из равновесия! — решил Глазник. — И он вполне возможно вспомнит даже то, чего никогда не знал!»
Для наилучшего эффекта Глазник одел поверх неизменного орденского плаща с капюшоном изящный белый саван, лицо закрыл вратарской маской и вынырнул прямо из болота, когда Диспетчер с корзинкой, весело насвистывая, проходил мимо. При этом Глазник дико ухал и протягивал в сторону жертвы руки, увешанные болотными растениями. Диспетчер побледнел, уронил корзинку и с диким воплем кинулся бежать, но Глазник ловко подсек его заранее натянутой веревкой. Диспетчер врезался головой в ближайшее дерево и, слабо стеная, сполз на землю.
«Думаю, что этого вполне достаточно!» — заметил Глазник, с профессиональным интересом рассматривая свою жертву.
И приступил к экстренному потрошению.
— Да с памятью у тебя хреново. Видно пора работу менять!
— Что значит хреново?
— А то нет. Кроме падения с дивана ничего толком сказать не можешь
— Так мне так по мозгам дало! Чуть позвоночник не высыпался.
— Дало, не дало, а хоть примерно место следовал заметить.
— Место... Место... Что-то там определенно было...
— Что именно? Вспомни!
— Вроде как башня...
— Башня? Отлично! Высокая? Каменная?
— Вроде высокая... Но не сплошная... Через нее видно было...
— Ажурная? Как чулок?
— Наверное... И деревья вокруг...
— Может быть дома?
— Нет, деревья... На парк похоже...
— Еще! Что там еще было?
— Все... Дальше полыхнуло, и я отключился...
И Диспетчер понес такую жалостную чушь про тяжелое детство, нехватку витаминов и сложную обстановку в семье, что Глазник милостиво отпустил его. А сам крепко задумался, — вроде бы ажурная башня в Европе однозначно указывала на Париж. Но Глазника смущали деревья вокруг:
«Это не Париж! Диспетчер не мог ошибиться! То что я из него выдавил надо понимать буквально и дословно. Деревья... Деревья! Да это же Прага! Там на холме Петршин есть копия Эйфелевой башни только в несколько раз меньше. И вокруг как раз таки парк! Да, именно Прага! Город легенд и колдунов...»
Прибыв в Прагу, Глазник первым делом посетил известную пивную «У Флеку». И вовсе не потому что там встречались агенты Ордена, — просто он очень любил знаменитое темное пиво, которое варили прямо здесь уже не одну сотню лет. Как представитель древнейшей организации, Глазник уважал подобные казусы и не пропускал возможности прикоснуться к старым традициям.
Несмотря на дневное время, все места на свежем воздухе во внутреннем дворе были заняты, и Глазнику пришлось расположиться в пропахшем пивом зале с низким сводчатым потолком. Впрочем, это его нисколько не огорчило, — на дворе царило шумное веселье, а здесь все было чинно и благородно. Кроме Глазника в зале имелось всего несколько человек, каждый сидел за своим столом и в торжественном молчании пил свое пиво, глядя строго перед собой и не досаждая соседям разговорами.
Идеальные условия для размышлений! Тем более что Глазнику было о чем подумать. В его поместительной кожаной сумке лежал особо чувствительный координационный определитель последней модели ОЧКО-15, должный указать место проведения пресловутого магического опыта — согласно инструкции в нужном месте ОЧКО-15 обязательно подаст особый сигнал. Все бы хорошо, но радиус действия не превышал десяти метров!
«Это сколько же мне придется с бандурой по городу бродить? В ней весу, кстати, не меньше пяти кило! Надо как-то сузить район поиска...»
Глазник вспомнил многочисленные шпионские фильмы, где все необходимое легко размещается в наручных часах нисколько не стесняющих агента, с горечью усмехнулся и заказал еще пива с рюмкой «Бехтеревки» для лучшего букета.
«А что собственно тут думать? Неужели магические опыты, тем более необычайной силы будут делать в квартире многоэтажного дома? Или на одной из современных вилл? Конечно же нет!»
Глазник прикрыл глаза и представил раскинувшийся вокруг старый центр с кривыми переулками, средневековыми башнями, мрачными домами, булыжной мостовой. Перед его мысленным взором замелькали призрачные тени давно ушедших колдунов и их кошмарных творений, пахнуло затхлым запахом разверзающихся склепов, где-то за спиной жутко заскрипели половицы, и ледяное дыхание взъерошило волосы на затылке...
— Вот оно! — клацая зубами от страха, пробормотал Глазник. — Искать надо именно здесь — в старом центре!
И он как всегда оказался прав! Не прошло и двух дней, как Глазник нашел маленький трехэтажный домик, затерявшийся в одном из кривых и темных переулков недалеко от Староместской площади. Он незаметно сфотографировал черные, грубо обтесанные камни стен, узкие, похожие на бойницы окна с решетками, тяжелую дубовую дверь, остроконечную черепичную крышу и двух совершенно обычных мужчин — помоложе и постарше, проживавших там. Оба были Глазнику незнакомы, в карманном справочнике врагов человечества их тоже не было, оставалось прибегнуть к помощи Центра...
Глава 9
И один в поле воин
Сводку событий за неделю генерал Сундуков слушал без особого внимания, поскольку ничего интересного в ней не было. Неожиданно ровная речь Василия сбилась, точно он наткнулся языком на торчащий из леденца ржавый гвоздь.
— В чем там дело? — генерал насторожился.
— Да вот по Липовскому очень странная информация поступила, — Василий несколько раз пробежал глазами текст, но тот, как и следовало ожидать, нисколько не изменился.
— От Митрича что ли, — генерал многозначительно усмехнулся, — который с Дзержинским разговаривал?
— Так точно, товарищ генерал. Но тут дело, похоже, серьезное. Полковник Исаев докладывает, что Липовский активизировался и обещает в ближайшее время вернуться в Россию на белом в персиках коне.
— На каком, говоришь, коне?
— Белом в персиках, товарищ генерал.
Сундуков попытался представить себе, что это за масть такая, но в голову полезла всякая чушь. Он вдруг увидел Митрича на пару с Дзержинским, — они стаскивали Липовского с коня совсем как на скульптурной композиции у метро «Улица 1905 года». Генерал сердито поморщился — вот ведь до чего дурь заразительна!
— Также сообщается, что за Липовским стал следить еще кто-то. Митри... Полковник Исаев предполагает вмешательство ЦРУ.
— А зачем ЦРУ этот псих на белом коне Митрич не написал?
— Нет, товарищ генерал, но если Липовский собрался вернуться в политику...
— Да кому он нужен! Я тебе, Василий, так скажу: если Липовский действительно делал подобные заявления, то ему самое время возвращаться не в политику, а в психушку. Но я склонен думать, что весь отчет продиктовал Митричу лично Дзержинский!
— А что ему ответить сейчас? Он ведь указаний просит.
— Да ничего не надо отвечать. Ясно?
— Ясно, товарищ генерал.
— Почему они молчат? — Митрич ходил из угла в угол своей маленькой комнатки. — Почему? Неужели не понимают всей серьезности ситуации?
Вчера он повторно выслал подробный отчет — вдруг канал связи дал сбой и в первый раз руководство просто ничего не получило. Но ответа по-прежнему не было.
— И что теперь делать? — Митрич сел к столу и попытался задуматься.
В конце концов, отсутствие связи с руководством ни коим образом не освобождает его от возможности и необходимости исполнить приказ. Митрич очень хорошо помнил эти строки: «В случае попыток возврата в политику — нейтрализовать!»
— А как еще понимать его публичные заявлении о возвращении в Москву на белом в персиках коне? — размышлял Митрич. — Надо же было масть такую придумать... Одно слово — враг народа!
Однако куда сильнее Митрича смущало появление агента ЦРУ, который вился вокруг Липовского, что-то вынюхивал, высматривал и вообще вел себя довольно подозрительно.
— Столько лет никого не было, а тут на тебе! — он осторожно подошел к окну и скорее не разглядел, а вычислил фигуру в длинном плаще с капюшоном замершую в темной подворотне. — Вот, пожалуйста, опять стоит! Контра недобитая...
Да, надо было что-то делать, причем делать быстро! А что связи нет, так это ничего не меняло. Был приказ? Был! Значит надо приступать к исполнению. Остается только решить, как это сделать наилучшим образом!
— Нейтрализовать... Нейтрализовать... — бормотал Митрич, при этом его рука сама собой выдвинула ящик стола и зачем-то скрылась в старых бумагах. — Но чем, когда у меня даже захудалого нагана нет! А тут хорошая винтовка нужна...
Да, никакого оружия в арсенале у Митрича не имелось, хуже того — отсутствовали деньги на его приобретение. А как без оружия ликвидировать Липовского Митрич не знал. Он порылся еще в ящике стола и вдруг извлек оттуда початую пачку настоящей «Явы» — ту самую, на которой он несколько лет назад бросил курить. Митрич с непонятно откуда взявшимся вожделением уставился на пачку, потом медленно вытащил сигарету, похрустел сухим табаком и, помедлив чуть-чуть, осторожно взял фильтр кончиками губ.
— А если попытаться просто изолировать? — скосив глаза на чуть подрагивающий кончик сигареты, продолжал размышлять Митрич. — Организовать сигнальчик куда следует про темные делишки эмигранта Липовского. Кстати еще неизвестно насколько легально он здесь живет!
Митрич погонял не зажженную сигарету из угла в угол и вдруг быстрым движением взял, почти схватил валявшуюся в том же ящике старую зажигалку.
— Все равно газ давно кончился, — непонятно кому объяснил Митрич, поглаживая пальцем кнопку, и вернулся к теме обсуждения. — Да сигнальчик, конечно, не повредит, однако вряд ли это что-то даст. По нынешним смутным временам в лучшем случае вызовут в полицейский участок для беседы. Он, гад, вон какие речи публично произносит и хоть бы замечание сделали!
И Митрич в сердцах нажал на кнопку. Маленький голубой огонек вспыхнул в нескольких сантиметрах от кончика сигареты. Митрич даже забытый вкус табака почувствовал. Ну же! Всего одно движение! Взор его затуманился в предвкушении запретного удовольствия, но верность слову оказалась сильнее, — Митрич бросил зажигалку обратно в стол, а пачку вместе с изжеванной сигаретой дрожащей рукой выкинул в окно.
— Совсем с этим Липовским голову потерял! — обругал себя Митрич. — Может взорвать его к чертовой матери вместе с домом?
И тут вдруг вспомнилось, как в немыслимой давности прошлом, когда он был еще не полковником Исаевым, а простым пионером Колькой случилось ему воевать с дворовыми хулиганами. Жил он тогда в небольшом подмосковном городке Реутове.
Небольшая, но крепко сбитая шайка буквально терроризировала весь двор, и он сам не раз был бит ею, особенно когда пытался проводить воспитательные беседы. И тогда Колька решил нанести врагам неожиданный и сокрушительный удар, а именно взорвать беседку, где хулиганы каждый вечер собирались, причем взорвать вместе с ними. Это было жестокое, но справедливое решение!
Как и положено пионеру, Колька не боялся трудностей и нисколько не смущался полной своей безграмотности во взрывном деле. Он знал, что есть проблема, которую надо решить, остальное значения не имело. Колька пошел в библиотеку и тщательно проштудировал книгу про революционеров-народовольцев, ухитрившихся взорвать самого царя. Потом посетил несколько занятий кружка «Юный химик» в районном Доме пионеров, где сильно озадачил руководителя не по-детски серьезным отношением к делу и странным вопросами.
— Хорошо тогда международного терроризма не было, — подумал Митрич, высовываясь из потока воспоминаний, чтобы глотнуть воздуха реальности, — а то загремел бы пионер Колька за такой интерес куда следует...
Итогом многотрудной деятельности стала изготовленная из подручных средств бомба, которую Колька метнул в беседку, где хулиганы распивали спиртные напитки, готовясь к очередной порции вечерних пакостей. Однако вместо взрыва получилось громкое шипение и беседка вместе с супостатами скрылась в клубах едкого черного дыма. А сам бомбист был сперва крепко бит выскочившими из беседки закопченными хулиганами, после чего — о ирония судьбы! — сдан ими прибывшему на шум участковому Грубошлепову.
— Да... Грубошлепов меня тогда к работе в «органах» и привлек... — Митрич тяжело вздохнул. — Взорвать скорей всего не получится... Почему же все-таки молчит руководство? Может с Президентом консультируются?
От этой неожиданной мысли Митричу стало немного легче, и он решил выждать еще пару дней…
Однако время шло, Липовский становился всё говорливей, а центр наоборот продолжал героически молчать. И тогда Митрич решил последовать советам старого учебного фильма «Майор Булкин в тылу врага», который смотрел на заре своей службы. Он хорошо помнил те черно-белые кадры похожие своей однозначностью на немое кино. Враги здесь были врагами на все сто процентов: мерзкие физиономии с бегающими глазками, звериный оскал, неприятные манеры. Зато отважно противостоящий этим нелюдям майор Булкин, несмотря на фамилию, являл собой подлинного былинного богатыря — и лицом, и статью, и мыслями.
В отличие от своих оппонентов он не пил стаканами виски, не курил вонючих сигар, не ощупывал похотливым взглядом всех попадающихся женщин и вообще больше напоминал собственную бронзовую статую — из тех, что обязательно поставят всем героям кровавого прошлого в светлом и счастливом будущем. Фильм производил сильное впечатление, тем более что вместо таперского бряканья за кадром звучал строгий голос диктора, который объяснял, что именно происходит на экране и как все это следует понимать.
Среди множества ценной информации в фильме упоминался простой и эффективный способ нейтрализации противника подручными средствами. Им-то Митрич и воспользовался: выследил Липовского, когда тот поздно вечером возвращался домой, догнал в одном из многочисленных закоулков старого города и хорошенько стукнул по голове куском водопроводной трубы, завернутым в старую газету чехословацких коммунистов «Руде право»…
Липа покачнулся, в его глазах отразилось безграничное удивление и радость — ведь совсем недавно он только мечтал о нападении, и вот оно свершилось! Значит он, Липовский снова интересен, снова популярен, снова в игре!
— Я живу! Наконец-то я снова живу! — прошептал немеющими губами Липа и красиво, как в кино, упал на холодную булыжную мостовую...
Глава 10
Ошибки молодости
Вернувшись к нормальной жизни после долгого туманного забвения, Гоголь-Моголь почувствовал себя абсолютно счастливым. Ему нравился новый хозяин — симпатичный забавный Борисыч, ему нравилось новое имя Гоги, ему вообще здесь все нравилось. Современный мир давал его изощренной фантазии куда больше способов развлечься, чем все прочие прожитые времена вместе взятые.
Вот и в тот вечер Гоги со вкусом оттягивался в весьма пикантном ночном клубе. Под левой рукой у него была блондинка, под правой — брюнетка, внизу, бережно поддерживая его драгоценное тело, почтительно поскрипывал роскошный диван, а впереди, на столе гордо стояло ведерко черной икры с черпаком и трехлитровая бутыль виски «Блек Лейбл» на лафете. Вокруг стола теснилась безденежная публика с пустыми стаканами всегда готовая посмеяться любой шутке и поддержать любой тост.
— Друзья мои! Давайте выпьем за...
Тут Гоги осекся, изменился в лице, оттолкнул правой рукой брюнетку, левой рукой блондинку, странно быстро для своей комплекции вскочил и — вы не поверите! — выбежал из помещения. Разумеется, никто даже не предполагал, что причиной тому было покушение на Липу. Стоило тому упасть на холодные камни мостовой, как Гоги получил сигнал тревоги:
— Хозяин в опасности!
Вечерние улицы были как всегда пустынны, что позволило Гоги развить невиданную прыть, — он мчался сквозь тьму подобно взбесившемуся носорогу сшибая фонари, дорожные знаки и зазевавшихся прохожих. Он очень спешил, ведь вместе с хозяином должен был исчезнуть и он сам! Исчезнуть до появления хозяина следующего...
— Что это было? — в ужасе прошептал пан Йосеф, когда нечто огромное и стремительное пронеслось мимо него, обдав жаром. — Я едва успел увернуться!
— Не знаю... — пан Зденек осторожно выглянул из-за полуоткрытой двери пивной, где они только что так чудесно выпили по кружке пива. — Если только агенты КГБ...
— Агенты КГБ? — пан Йосеф задрожал еще сильнее и даже немного побледнел. — Но что они здесь делают?
— Помните того странного господина... — пан Зденек перешел на шепот, — который обещал революцию.
— Неужели они решились? — пан Йосеф схватился за сердце. — В самом сердце Европы?
— Вне всякого сомнения! — пан Зденек многозначительно поднял палец. — Я еще тогда вам говорил, что КГБ такие высказывания без внимания не оставит!
— Но мне казалось, что спецслужбы стараются не привлекать к себе внимания, — неуверенно заметил пан Йосеф, — а эти...
— А эти воспользовались новейшим скоростным танком!
— Танком? Какой кошмар... Мы ведь могли попасть под гусеницы!
И оба так разволновались, что пришлось спуститься обратно в симпатичный подвальный зал, выпить еще по кружке пива и крепко задуматься о своем будущем, а именно — где можно скрыться от длинной костлявой руки КГБ, которая подбирается все ближе и ближе...
Найти Липу в темном закоулке для Гоги особого труда не представляло, гораздо трудней оказалось затормозить, — Гоги так разогнался, что проскочил два лишних квартала! Липа подавал явные признаки жизни и Гоги не стал вызывать «Скорую», а просто отнес хозяина домой, благо нападение случилось не слишком далеко.
Так что очнувшись, Липа был приятно удивлен озабоченной физиономией Гоги который совершал над ним непонятные движения руками. Однако с каждой минутой боль отступала, и сознание прояснялось. И с каждой минутой настроение становилось все лучше и лучше, — пришел конец этому затхлому мертвому болоту, возвращается прежняя жизнь!
— Мы, Гоги, великое дело начинаем! Это я тебе говорю! — первые слова хозяина ввергли Гоги в тихое уныние.
«Все, — с грустью подумал он, — веселый праздник подошел к концу. Что-то теперь будет... А все ведь было так хорошо...»
— Помяни мое слово, — Липа попытался встать, но Гоги мягко удержал его в постели, — наши имена еще впишут в скрижали истории золотыми буквами!
«Твое может быть, а мне по статусу не положено...» — Гоги прекрасно знал, что любые упоминание о нем со временем исчезают из всех документов, но не это его печалило. Обладая среди прочего даром провидения, он осознал, что завтра действительно придется начинать великое дело, о котором они пока только говорили.
Увы, отчаянная попытка Митрича нейтрализовать Липовского произвела совершенно обратный эффект...
Следующее утро заговорщики встретили в кабинете на третьем этаже: Липа с завязанной головой похожий на раненого комиссара энергично ходил из угла в угол, а мрачный и не опохмелившийся Гоги маялся на жестком антикварном стуле.
— Нам надо срочно возвращаться в Россию! — Липа остановился у окна и осторожно выглянул из-за шторы.
— Может быть сперва разузнать все подробно, почву разведать? — осторожно поинтересовался Гоги, надеясь потянуть время.
— Нет, нет и еще раз нет! Мы должны быть стремительными как летящая пуля! — Липа обвел слишком тесное для полета его фантазии помещение. — Именно сейчас, сегодня, мы обязаны предпринять самые решительные действия. Вчера было рано, но завтра будет поздно!
— А что такого случилось?
— Как что? А покушение! Я в этой дыре ни один год просидел, так ко мне без разрешения даже комар не залетел, а тут... Или ты думаешь, что в центре Праги каждый вечер кого-нибудь бьют по голове?
— Да я что, — Гоги совсем растерялся, — я ничего такого, я вообще не думал...
— Оно и видно! Еще скажи хулиганы...
— Хулиганы...
— Что хулиганы?
— Ну ты же велел сказать: «хулиганы», вот я и сказал…
Липа понял — с таким помощником далеко не уедешь! Они спустились на кухню, однако там выяснилось, что за последние дни все запасы алкоголя в любой форме, включая кефир, были уничтожены.
— Мне бы хотя бы пива... — скромно потупив глазки и стараясь казаться как можно незаметней, бормотал Гоги. — Но можно и чего покрепче...
— Так нет ничего, выпили все... — Липа безнадежно хлопнул дверью холодильника. — Ни пива, ни покрепче. Можешь воды холодной попить. Из-под крана…
— А если в магазин сходить? — мягко намекнул Гоги, — Там-то, наверное, еще осталось...
— Даже не думай! Вдруг на улице засада?!
Гоги тяжело вздохнул, потом ещё раз и с обиженным видом стал пить воду прямо из-под крана, сложив ладонь лодочкой. Временами он бросал на хозяина жалостные взгляды, но Липа был непреклонен:
— Завтра же берём билеты на самолёт и летим!
— Как скажешь, Борисыч, — согласился немного оживившийся Гоги. — Завтра значит завтра. Никаких проблем!
— Проблема как раз таки есть... — Липа сделал паузу, ему определенно не хотелось затрагивать скользкую тему. — Про меня в России много чего говорили в свое время... Грязью всяческой поливали. И потом я не просто уехал, а убежал, скрылся. То есть, как бы признал свою вину. Короче говоря, репутация у меня сильно подмоченная... Опять же... Так сказать... В общем, многое из сказанного имело под собой основания!
— Это, Борисыч, понятно! И вполне естественно для человека при власти, — Гоги многозначительно усмехнулся. — Я, было дело, содействовал одной царственной особе, так она присказку любила интересную. Как что наперекосяк шло она сразу: «Это, мол, ошибки молодости!» И все дела...
— Ошибки молодости? Ошибки молодости...
Липе вдруг показалось, что это именно те слова, которые он искал все последние годы, особенно, когда вспоминал свою бурную карьеру. Они объясняли и прощали все. Они придавали даже самым неприятным воспоминаниям ностальгический оттенок. Они сглаживали острые углы и скрадывали темные пятна.
— А ведь ты прав, Гоги! Прав!
— Ну вот и отлично! Но все-таки если тебя это волнует, я попробую что-нибудь придумать...
Липа помялся немного и кивнул:
— Хорошо бы как-то повлиять... Может внушить, что ничего такого не было? Пусть вроде как забудут...
Гоги еще попил воды и уединился в кабинете, а Липа бродил по дому и строил планы один сногсшибательней другого.
Ближе к вечеру Гоги пригласил Липовского в кабинет, где под равнодушным взглядом «Липы с гобелена» Гоги торжественно объявил, что сейчас попробует кое-что предпринять. Вооружившись мелом он разрисовал стены и мебель странным знаками, поджег в расставленных по углам тарелках вонючие порошки, долго выкрикивал странные лозунги и наконец со вкусом разбил прямо об пол электрическую лампочку. Тотчас в комнате потемнело, и оба исчезли в громах и молниях...
Глава 11
Прыжок в неведомое
— Рад видеть столь уважаемого гостя в наших забытых Орденом краях! — Дежурный тайного поста экстренной связи налил Глазнику полную кружку горячего чая и, запахнув поплотнее телогрейку, сел напротив. — Чем могу помочь?
— Эту пленку, — Глазник зыркнул глазами по темным углам подвала и вытащил из кармана микрокассету, — надо срочно передать в Центр!
Дежурный свистнул и откуда-то сверху прямо на стол спрыгнул почтовая крыса — средних размеров, серая, с длинным хвостом и умными глазками. Совместными усилиями Дежурного, Глазника и самой крысы микрокассету прикрепили ей на спинку. Дежурный почесал крысу за ушком, пожелал счастливого пути и открыл заслонку сверхскоростного крысопровода. Почтовая крыса пискнула и скрылась в трубе.
— Когда будет ответ? — Глазник встал и запахнул плащ.
— Не раньше завтрашнего полудня. Куда вам сообщить?
— Я, пожалуй, зайду сам...
Глазник тем и отличался от простых агентов, что никогда никому ничего не говорил о себе, включая соратников и сподвижников. Никто не знал, где Глазник находится в данный момент, даже он сам...
Побродив немного по извилистым улочкам, Глазник вышел на набережную Влтавы. По случаю хорошей погоды и воскресенья река была переполнена всевозможными кораблями, катерами и лодками — народ как с утра потянулся к воде, так там и остался. Глазник усмехнулся и присоединился к отдыхающей публике. Задание было практически выполнено: место аномалии выявлено, фигуранты определены, ничего интересного не обнаружено.
«Диспетчер вполне мог ошибиться, заснул, например, или замечтался, — размышлял Глазник, поднимаясь на борт симпатичного пароходика. — Или какая-то помеха наложилась на сигнал и сбила его с толку...»
Глазник знал и более странные случаи, когда безобидные явления ошибочно принимались за серьезные аномалии, а самые обычные люди объявлялись грозными противниками безо всяких к тому оснований. И чем больше он думал о тех двоих, тем спокойнее становилось на душе. Ну не было в них ничего особенного...
«Пустые хлопоты... — Глазник не без труда нашел свободное место на палубной скамье и сел, — Дождусь ответа из Центра и можно домой...»
Пароходик бодро загудел, пустив в голубое небо черную струйку дыма, и зашлепал плицами, выгребая против течения.
Ровно в полдень следующего дня, как и было договорено, Глазник наведался на пост экстренной связи. Дежурный привычно налил ему горячего чаю, запахнул поплотнее телогрейку, и сказал, что ответ будет с минуты на минуту. И действительно не успел Глазник вытянуть ноги, как звякнула заслонка сверхскоростного крысопровода и утомленная почтовая крыса, тяжело дыша, спрыгнул на стол.
— Вот умница! — Дежурный ласково почесал крысу за ушком, погладил по спинке и аккуратно снял маленькую капсулу с миниатюрной печатью Великого Смотрящего. — Никогда не опаздывает.
Глазник вежливо улыбнулся, почтительно сковырнул печать и, развернув свернутую в трубочку бумажку, ознакомился с содержанием депеши.
— Все нормально? — вежливо спросил Дежурный, смазывая стертые крысиные лапки особой мазью.
— Вполне, — небрежно бросил Глазник, вставая.
Его лицо оставалось спокойным, но внутри бушевала настоящая буря! Ведь согласно сообщению одним из этих с виду совершенно безобидных типов оказался ни кто иной, как известный политик и авантюрист Липовский. А другим — Гоголь-Моголь собственной персоной, тот самый Гоголь-Моголь при непосредственном участии которого случались самые серьезные исторические коллизии и который упоминался в учебниках по прикладной магии как одно из наиболее опасных и непредсказуемых существ Сумеречья, заглядывающих временами в наш мир.
«К каким последствиям приведет объединение безумного властолюбия Липовского и сверхъестественных способностей Гоголь-Моголя трудно даже представить! — писал Великий Смотрящий. — Тем более удивительно, что вы до сих пор не приняли самых решительных мер в их отношении!»
Да, подобных ударов, Глазник не получал еще никогда! А ведь совсем недавно он в чудесном настроении собирался возвращаться, считая задание выполненным! Буквально полчаса назад мир был прекрасен, и в том был и его посильный вклад. Бдительным часовым стоял он на страже, а вот теперь оказалось, что часовой-то из него никудышный.
Глазник завернул в роковой переулок и, сбавив ход, прошел мимо Липиного дома. Тот, как, впрочем, и всегда, выглядел мрачным и безжизненным, но сегодня все это показалось Глазнику особенно зловещим.
«Интересно, они уже ушли? — Глазник глянул на часы, — Не должны, обычно не раньше полудня выползали...»
Он с равнодушным видом несколько раз прошел мимо дома и, свернув в давно присмотренную подворотню, затаился в ожидании. Прошел час, другой, третий, но признаков жизни в доме не наблюдалось...
Митрич был озадачен тишиной в доме Липовского ничуть не меньше Глазника. Будь у них возможность пообщаться, они наверняка нашли бы немало добрых слов для утешения друг друга. Но в жизни контакты, а тем более душеспасительные беседы между секретными агентами не предусмотрены. Они, можно сказать, находятся за границами жанра.
Однако небывалую активность ЦРУшника Митрич заметил — он-то в отличие от Глазника мог наблюдать прямо из окна своей квартирки, оставаясь при этом абсолютно незамеченным.
— И что спрашивается он туда-сюда ходит?
Потом ЦРУшник исчез из поля зрения, но Митрич знал, что стоит высунуться из окна и он увидит застывшую в подворотне фигуру в длинном плаще.
Вместе с темнотой пришло страшное подозрение, — а что если враги вообще покинули свое логово? Причем утром, пока Глазник благодушествовал, предвкушая отдых. Во всяком случае, за целый день в доме не было заметно ни малейших признаков жизни, а сейчас, когда совершенно стемнело, в окнах не появилось даже самого слабого света.
— Куда они могли деться? — бормотал в тоске Глазник. — Что теперь делать?
Он знал, что после всего случившегося не имеет права на ошибку, даже самую маленькую! А это значило, что надо проникнуть внутрь дома и разобраться, что же произошло: отъезд, бегство, глубокий сон или групповое отравление газом. Последний вариант показался Глазнику наиболее предпочтительным, он даже принюхался — не тянет ли от дома специфическим запахом, но тщетно.
— Каждый сам должен делать свою работу! — осадил он себя. — Бытовой газ должен служить приготовлению пищи, а не отравлению людей, даже если это очень плохие люди. А мне положено восстанавливать равновесие!
На этой оптимистичной ноте он быстро пересек переулок и совершенно спокойно, как будто идет к себе домой, поднялся по истертым ступеням и сделал вид, что ищет в кармане ключи.
— Не понял! — Митрич даже встал со своего привычного кресла для наблюдений и, рискуя быть замеченным, вывесился в окно. — Что он делает?
Сомнений не было, — агент ЦРУ совершенно определенным образом вскрывал дверь объекта! Митрич несколько секунд стоял в ступоре, а потом кинулся к шкафу, пытаясь на ходу выскочить из домашних тренировочных штанов...
В доме было темно и тихо. Глазник постоял несколько секунд присматриваясь и прислушиваясь, но первое впечатление не изменилось — темно и тихо. Двигаясь совершенно бесшумно Глазник обошел комнаты первого этажа, потрогал чайник на плите — холодный, лампочку в коридоре — тоже холодная, полотенце — сухое.
«Впрочем, они могли просто не мыть руки перед едой, не включать свет и не пить чай! Так что надо идти дальше...»
И он поднялся на второй этаж, где в рассеянном свете фонарика увидел разнесенный вдребезги камин и расколотую стену. А еще запах, очень специфический запах, который он слишком хорошо знал — да, здесь творились темные дела! Глазнику опять стало стыдно за свои опрометчивые выводы, за страшную ошибку, которую он совершил, за все не сделанное в жизни...
Не просто снять на ходу штаны и при этом не упасть, но еще сложней проделать обратную процедуру. Особенно если надо одновременно застегнуть рубашку и спуститься по лестнице. Так что когда Митрич, шлепая не завязанными шнурками, выскочил на улицу, там никого не было.
«Значит, он вскрыл замок и зашел внутрь!»
Митрич следую скорей сыскному инстинкту, чем здравому смыслу пересек переулок, поднялся по истертым ступеням и толкнул дверь...
«В доме три этажа, два я осмотрел, — Глазник покинул спальню и замер у лестницы, — это значит, что они либо наверху, либо исчезли...»
Глазник тяжело вздохнул, как человек выбирающий между плохим и ужасным.
«Однако идти все равно надо!»
И он пошел...
В доме было темно и тихо. Митрич зашел внутрь и закрыл за собой дверь, прикрывая тылы. Постоял несколько секунд, присматриваясь и прислушиваясь, но первое впечатление не изменилось — темно и тихо. Если не считать чуть слышного скрипа ступенек над головой. Старясь двигаться бесшумно, а главное не наступить самому себе на шнурки Митрич стал подниматься вслед за шагами неизвестного.
«И что я буду делать, когда догоню его? — прикидывал он варианты дальнейших действий. — Опять же сколько их там? Снаружи проник один, но ведь еще двое не выходили из дома...»
Митрич тяжело вздохнул, но не как человек, выбирающий между плохим и ужасным, а просто потому что притомился бегать вверх-вниз по лестницам и переодевать на ходу штаны...
На верхней площадке Митрич замер — дверь в кабинет оказалась плотно закрытой, но, судя по тонкой светлой полоске, внутри зажгли свет. И это было очень странно. А еще оттуда доносилось странное бормотание на совершенно незнакомом языке. Причем звучало оно все громче и эмоциональней.
Будь на месте Митрича человек с богатой фантазией, он, наверное, так бы и стоял до сих пор, пытаясь понять, что же происходит внутри, но не таков был Митрич — он просто протянул руку и немного эту дверь приоткрыл.
То, что он увидел, могло бы смутить и более холодный ум — расплывчатая фигура в развевающемся плаще металась по комнате, вот ее движение стало более организованным, вот она завертелась волчком, вот на месте фигуры загудел черный вихрь. Вихрь стал раздуваться, пухнуть, в его глубине замелькали искры, Митрич почувствовал идущий от вихря жар и попытался на всякий случай закрыть дверь.
Однако прятаться было поздно — вихрь со страшным грохотом лопнул и превратился в гигантскую ревущую воронку, в глубине которой мелькнула тающая фигура в развевающемся плаще. Митрич попытался схватиться за притолоку, но его уже подхватило, тряхнуло и втянуло в темную и страшную неизвестность...
Глава 12
Хорошо забытое старое
Первое что увидел Липа, выбравшись из мокрых колючих кустов, был китаец. Он сидел на корточках под ближайшим деревом и ловко ел палочками лапшу из аккуратной коробочки. Рядом стояла тележка с огромным, едва ли не больше самого китайца, мешком.
— И как это понимать? — растерянно пробормотал Липа, имея в виду ни только и ни сколько китайца, а вообще все случившееся. Перед его мятущимся мысленным взором пронеслись странные действия Гоги, его прыжки и гримасы, хлопок разбитой лампочки, громы, молнии и вязкая темнота, сквозь которую он летел с невероятной скоростью.
— Все это мне показалось! — как можно тверже сказал Липа. — Просто меня ударили по голове в темном переулке!
И тут мимо растерянного Липы по чудесной тенистой аллейке, легко шлепая кедами по асфальту, пробежал второй китаец. Без особых видимых усилий он вез в симпатичной коляске на велосипедных колесах третьего китайца, судя по виду очень важного. Липа опустил голову, чтобы пока больше ничего не видеть, хотя бы пять минут, и потихоньку полез обратно в куст.
— Надо вернуться к самому началу, — решил он, — и оттуда разбираться...
К счастью он не успел забраться слишком глубоко, когда знакомый голос окликнул его. Это был Гоги...
Липа никогда не думал, что может так сильно обрадоваться кому-то. То есть сильные эмоции не были чужды ему, но, во-первых, он носили по большей части деструктивный характер, а, во-вторых, относились скорее к явлениям, чем к людям их олицетворяющим. Здесь же он был несказанно счастлив видеть именно Гоги. Он долго тряс пухлую влажную ладонь и не мог отвести взгляда от круглой ухмыляющейся физиономии. Да, в эти минуты Гоги не казался ему ни толстым, ни неприятным.
Не сговариваясь, они пошли вглубь парка, оставив позади мокрый колючий куст, доедающего лапшу китайца и аллейку, в конце которой опять появились какие-то люди. Трава под ногами еще не просохла после дождя, с листьев капало, но в вершинах деревьев уже голубело небо, обещая хорошую погоду. А вот и чудесное бревно, на котором можно удобно расположиться, — если не бояться, конечно, намочить брюки, и обсудить сложившуюся ситуацию, — если не бояться, конечно, узнать правду...
— И ты хочешь сказать, — Липа сделал паузу, собираясь с мыслями, — что мы сейчас в России?
— Ну да. В Москве. — Гоги посмотрел по сторонам. — Я только место назвать не могу. Давно здесь не был.
Липа вслед за ним посмотрел по сторонам и скорее по наитию, чем сознательно предположил:
— Похоже на Нескучный сад. Но откуда здесь китайцы?
— Понятия не имею. Китайцы не по моей части.
— Допустим, — Липа решил не цепляться за мелочи, хотя где-то в глубине испытывал самые серьезные сомнения в непричастности Гоги к китайцам, — но как мы сюда попали?
— Какая разница! Главное, что твое пожелание вернуться в Россию исполнено! — лицо Гоги вдруг стало обиженным. — Мог бы, кстати, спасибо сказать...
— Ты извини, я просто растерялся. Конечно же спасибо! — тут Липа замялся и застенчиво ковыряя палочкой прошлогодние листья спросил про вторую часть просьбы.
— И с этим все нормально! О прошлых твоих художествах теперь мало кто помнит. Да и те, кто помнит, вспоминать вряд ли будет. Столько лет, как никак прошло...
После чего Гоги в двух словах объяснил своему разлюбезному Борисычу, что перелетели они не только из Праги в Москву, но и на четверть века в будущее — зачем копаться в людской памяти, удаляя ненужные воспоминания, когда много проще предоставить это вездесущему, безжалостному времени...
Не без труда переварив услышанное, Липа решил для начала ознакомиться с ситуацией — то, что забыли, конечно, хорошо, но кто знает, куда зашел исторический процесс за двадцать пять лет. Может сейчас не о борьбе за власть думать надо, а бежать без оглядки! Приведя в порядок одежду, они пошли наугад — все равно вокруг Москва, и довольно скоро вышли на широкий проспект.
— Ленинский, кажется… — заметил Липа.
— Имени Гаагского трибунала, — поправил Гоги, показав на табличку, криво висящую на углу дома.
В первый момент Липе показалось, что, говоря о путешествии во времени, Гоги пошутил. Слишком уж новая Москва была похожа на ту, что Липа помнил и любил. Те же дома, те же рекламы, те же люди, те же машины. А что проспект переименовали, так этим Москва всегда славилась! Но, присмотревшись повнимательнее, Липа понял, что ошибается. Мир, безусловно, изменился — в деталях, в мелочах, в оттенках. И Липа стал впитывать этот новый мир, вникать в его суть…
Однако Гоги, утомлённый магическими упражнениями требовал обеда. Пришлось подойти к ближайшему банкомату и озаботиться получением наличности, однако зловредный механизм отказался выдать деньги по Липиной кредитной карточке, грубо обозвав ее аннулированной.
— Не работает? — озабоченно спросил Гоги у растерянного Липы, который продолжал безуспешно тыкать свою негодную штуку в нагло ухмыляющуюся щель. — Ну и ладно. Пошли «еврики» поменяем. Я обменник видел.
— Так нет у меня наличных... Только карточка.
— А бумажник? — заволновался Гоги. — У тебя был бумажник! Черный такой, пухленький...
— Был, — согласился Липа и отошел от банкомата, хорошенько пнув его на прощание. — Только он в Праге остался. Ты же не сказал, что мы улетаем. Хорошо карточка всегда при мне.
— Толку от твоей карточки... — Гоги задумался. — Слушай, Борисыч, а давай прямо в банк зайдем! У тебя деньги где лежат?
— Предположим в «Третьем Интернациональном». А что?
— Значит надо найти его московское отделение и все дела! Ты пойми, карточка срок действия имеет, а личный счет работает, пока ты жив!
И надо сказать, что Гоги оказался более чем прав. С помощью пронырливого таксиста, которому пришлось отдать всю собранную по карманам мелочь, они легко нашли нужное здание в самом начале шикарной Остоженки сохранившей свое название и склонность к снобизму.
Там Липа, назвав кодовые цифры и расписавшись несколько раз, узнал про вторую неожиданность — на этот раз необычайно приятную: проценты набежавшие за четверть века превратили его в очень и очень богатого человека.
— Ну что, на обед хватит? — взволнованно спросил Гоги, когда Липа с набитыми наличностью карманами вышел из банка.
— Если только особо не шиковать! — засмеялся Липа и, вытащив из кармана толстую пачку денег, помахал ею перед расплывшимся в счастливой улыбке лицом Гоги.
Случившееся внезапное обогащение само по себе его особо не тронуло — Липе и тех денег с избытком хватало. Но то, что капитал привалил именно сейчас, показалось добрым знаком. Ведь борьба за власть стоит больших денег, а разве не за этим он здесь, чтобы за нее родимую побороться?
Тем более что пока в банке связывались с центральным офисом, копались в архивах и оформляли бумаги, Липа успел выпить три чашки кофе (бедный Гоги, между прочим, все это время маялся на улице в тревожном ожидании!) и просмотреть свежую прессу.
И хотя Липа прекрасно знал цену печатному слову, — сам в свое время владел свободной прессой и руководил неподкупными рыцарями пера, прочитанное его вдохновило. Особенно репортаж о встрече нынешнего президента России Михаила Граблина с руководителем международного консультационного совета Сдобником Брезинским. В ходе беседы Брезинский объяснял Граблину, в чем состоит его главная задача:
— Положительный имидж России в глаза мирового сообщества является краеугольным камнем ее внутренней и внешней политики!
— Вы хотите сказать...
— Нет, это вы хотите сказать!
— Да я, собственно, так и говорю, как вы говорите...
— И очень правильно делаете, что так делаете!
«Да, судя по всему времена сейчас смутные, — подумал Липа, умевший легко читать между строк и даже видеть между кадров, — что называется безвластие. Знаем мы это дело, проходили... Китайцев правда столько не было. Ну да ладно. В такой мутной водичке только крупную рыбку и ловить!»
Так что деньгами он помахал вполне от души — как боевым знаменем накануне наступления.
— Слушай, Борисыч, — сказал Гоги, когда страсти и восторги утихли, — А давай-ка сделаем все по-взрослому... Чтоб не как-то там на ходу перехватывать кусок, а поесть, что называется, со вкусом.
— Как скажешь... — согласился Липа.
И что вы думаете? В лучшем отеле столицы «Балык» (бывший «Балчуг») их встретили как самых дорогих гостей и буквально через полчаса они сидели за плотно сервированным столом в роскошном трехкомнатном люксе с видом на Кремль! Гоги с вожделением смотрел на стол, а Липа — на Кремль. Каждый думал и мечтал о своем...
Глава 13
Остывший след
Глазник мчался сквозь время, сгруппировавшись, как учили на курсах, и, стараясь ни о чем не думать, как советовали опытные хроноброды. Но мысли одна неприятней другой лезли в голову. Мало того что он допустил тотальную ошибку в оценке противника, он еще и упустил его — это стало окончательно ясно когда в кабинете на третьем этаже обнаружились остатки хронодыры.
Липовский и Гоголь-Моголь не просто исчезли в неизвестном направлении, — если раньше поиск приходилось вести в трех привычных измерениях, то теперь к ним добавилось время! Пришлось срочно, без оборудования и подготовки, даже вещи с собой не взявши, мчаться в погоню. Благо следы беглецов хоть и остыли, но еще просматривались на пыльных перекрестках хронотропинок.
«Еще несколько часов и найти их было бы невозможно! — Глазник был крайне недоволен происходящим. — Да и сейчас пока ничего не ясно...»
Но самое неприятное состояло в том, что Глазник даже не представлял, куда заведут его следы беглецов, и где он окажется через несколько минут...
Да, Глазник, вне всякого сомнения, переживал тяжелые минуты, но куда хуже пришлось Митричу, который не то что не подготовился и вещи не взял, а даже не знал, что с ним вообще произошло! Он летел, кувыркаясь как старый ботинок, брошенный против ветра, в полубессознательном состоянии и безо всяких мыслей в голове.
Потом в его сознание вползли мелькающие огоньки, размытые точно следы фар на ночных фотографиях, они были то сверху, то снизу, но Митрич не стал вникать в их происхождение — не до того было. Постепенно огоньков стало так много, что клубящаяся вокруг темнота превратилась в светящийся туннель, — словно поезд метро выехал на станцию. И как положено на станции остановился.
Митрича с непривычки так тряхнуло, что он отключился совсем и ничего не понял, просто в какой-то момент открыл глаза и увидел, что лежит на поросшем травой склоне. Внизу сквозь черные стволы виднелась река, а за ней переливался на солнце блестящими крышами и окнами огромный город.
С первого взгляда Митричу стало ясно, что он каким-то невероятным образом перенесся в Москву и теперь смотрит на нее с Ленинских гор — он, разумеется, знал, что горы давно вернули себе прежнее название Воробьевы, но никогда его не признавал, как не признавал никаких там Петербургов.
«Надо как можно быстрее связаться с руководством, — Митрич встал, морщась от боли, — и доложить все как было. А то получается, что я на поводу у ЦРУшника пошел!»
Он на всякий случай осмотрелся, но фигуры в длинном плаще с капюшоном рядом не оказалось.
И это было вполне естественно, поскольку Глазник, прибывший на несколько мгновений раньше, закончил свое путешествие аккурат посреди фарватера. Внешне это выглядело довольно обыденно, — просто раздался легкий всплеск, как будто в реке играет большая рыба, и темная фигура стремительно ушла на дно...
Открыв глаза, Глазник обнаружил, что наполовину застрял в густом вязком иле, но ориентацию имеет вполне нормальную. То есть голова наверху, а ноги внизу. Он попытался вылезти, но только взбаламутил воду и погрузился еще глубже. Поняв, что своими силами справиться не удастся, Глазник решил произнести особое заклинание на аварийное всплытие, но только наглотался противной мутной воды.
Ситуация обострялась — Глазник хоть и умел достаточно долго обходиться без воздуха, но жабрами не располагал. Тут еще рыбы премерзкого вида стали собираться вокруг. Они недвусмысленно поглядывали на застрявшего в иле Глазника и щелкали кривыми желтыми зубами.
— У рыбов не может быть зубов! — попытался возразить Глазник, но получились только пузыри и лишняя пара глотков этой ужасной воды. А рыбы сузили круг и удвоились в количестве. Еще немного — и бросятся в атаку!
Приведя в порядок обмундирование и, завязав, наконец, шнурки, Митрич почувствовал себя несколько лучше, а когда, поднявшись по склону наверх и перелезши через каменный парапет, он увидел людей с красными флагами, ему стало совсем хорошо.
— Скажите, товарищ, — обратился он к пожилому солидному мужчине с кастрюлей на голове и флагом в руках, стоявшему несколько особняком, — а по какому поводу митинг?
— Как ты меня, гад, назвал? — возмутился демонстрант и попытался ударить Митрича по голове флагом.
— Как, как... — Митрич довольно ловко увернулся. — Товарищем! А что, собственно такого?
— Я тебе покажу товарища! — и возмущенный кастрюленосец, сделав шаг назад и не спуская злобного взгляда с Митрича, закричал: — Все сюда! Здесь провокатор!
И тут ветер с реки развернул одно из полотнищ и Митрич увидел, что флаг только по краям красный, а в середине почему-то нарисована огромная белая рука, сложенная в фигу. Он даже хотел спросить, что это за символ такой, но осекся: митингующие быстро закончили дискуссию и теперь собирались вокруг Митрича, недобро на него поглядывая и поправляя кастрюли на головах. Еще немного — и бросятся в атаку...
Вдруг рыбы замерли, одновременно, как это умеют делать только рыбы, повернулись в одну сторону и, собравшись в плотный косяк, молча удалились вниз по течению.
«Их что-то явно напугало, — подумал Глазник, — но что? И представляет ли это что-то опасность для меня?»
Он быстро, насколько позволял плащ и ил, повернулся и увидел, как из взбаламученной грязной темноты на него наползает огромное веретенообразное тело. Глазник почувствовала настоящий животный ужас, идущий, наверное, из тех немыслимо далеких времен, когда не было еще суши — только океан, и страшные хищники с аппетитом пожирали друг друга в его мрачных глубинах. Вот сейчас откроется пасть и сгинет специальный агент Глазник в ненасытной утробе...
Но вместо пасти открылась овальная дверь, оттуда полился мягкий рассеянный свет, и выплыли две фигуры в дыхательных масках и длинных плащах с надвинутыми капюшонами.
«Наши! Это наши!» — безумная надежда вспыхнула в душе Глазника, разгоняя холодный мрак ужаса, и он потерял сознание.
В сложившейся непростой ситуации Митрич как всегда действовал опираясь на должностные инструкции и здравый смысл. Поэтому он не стал тратить драгоценное время на выяснение тонкостей общения и смысл символики, а стремительно покинул место действия. Стремительно, естественно, для своего возраста. Впрочем, преследователи были не намного моложе, так что Митричу удалось быстро оторваться от погони и скрыться в зеленых насаждениях.
— Молодец, что курить вовремя бросил! — заметил он, выходя на метромост и беря курс на Лубянку. — Бежал быстро и почти не запыхался...
Придя в себя, Глазник узнал, что спас его Патруль Ордена направленный на поиски сразу по получение информации из прошлого об исчезновении агента Глазника в хронодыре.
— Должно было быть еще одно прибытие! — Глазник даже привстал с кровати. — Передо мной! Очень важное!
— Да вы не волнуйтесь! Мы скоро будем в московском отделении Ордена, где вас внимательно выслушают и всемерно помогут.
— А вам сообщили о сути моего задание?
— Только в общих чертах. Хроносвязь, знаете ли, пока так не совершенна... Но ваши особые полномочия нам подтвердили!
Увидев родное здание ФСБ на Лубянке, Митрич чуть не заплакал от радости и умиления, — сколько лет он тут не был! Он ускорил шаг, почти побежал к заветной двери, за которой его ждали товарищи по оружию.
«Сейчас первым делом доложить про ЦРУ, — бойкие мысли проскакивали в такт шагам, — потом разобраться с Липовским: что задумал, где находиться, как нейтрализовать...»
Митрич был совсем рядом, буквально в двух-трех метрах, уже чувствовал знакомый запах, слышал поскрипывание паркета в бесконечных коридорах, видел задумчивые лица сотрудников, но вдруг остановился как вкопанный — слева и справа от двери, налезая одна на другую, теснились разнокалиберные, разноцветные таблички.
Судя по надписям на них, здесь теперь квартировали многочисленные фонды, некоммерческие организации, иностранные представительства и еще какие-то непонятные Митричу организации. Он в полной растерянности постоял несколько минут перед дверью, к которой так стремился, а потом, сам не понимая зачем это делает, зашел внутрь...
Московское отделение Ордена Смотрящих занимало невзрачное здание в два этажа стоящее на самом берегу Яузы. Вид у здания был совершенно нежилой — забитые железом окна, заложенная кирпичом дверь и заросшая мелкими березками крыша с черными дырами провалов. Но все это было не более чем видимость — внутри имелось все необходимое для жизни и работы, включая подземный причал, куда торжественно доставили спасенного Глазника.
И там Митричу повезло, — не зря говорят, что родные стены помогают! В конце первого же пройденного коридора ему повстречался довольно бойкий дедок в синем халате. Близоруко щурясь сквозь треснутые очки, он ковырялся в дверном замке и насвистывал «Марш Буденного». Митрич подошел поближе, присмотрелся и очень аккуратно завязал разговор, стараясь никак не называть своего собеседника, — ему вполне хватило обидчивых демонстрантов с фигой на флагах. Но очень скоро выяснилось, что перед ним бывший кадровый сотрудник, можно сказать коллега Митрича вынужденный на старости лет зарабатывать себе на жизнь трудом простого слесаря.
Результатом беседы стало леденящее душу прозрение: неведомыми путями Митрича перебросило не просто в Москву, а еще и на двадцать пять лет в будущее! К сожалению, вместо нормальной жизни, на которую он всегда надеялся, в обществе царило безвластие и смута.
— Власть занимается своими делишками, народ выживает кто как может, иностранцы везде ошиваются, китайцев понаехало, а органы государственной безопасности вообще ликвидировали!
— Что значит ликвидировали? — Митрич почувствовал предательскую слабость в ногах.
— А вот так! Как несоответствующий общечеловеческим ценностям пережиток мрачного прошлого...
Да, ситуация оказалась куда хуже, чем можно было предположить! Мало того, что Липовский, за которым Митрич должен был следить, исчез, так еще и сам Митрич без денег и документов оказался в малоприятном будущем, где больше нет органов государственной безопасности, а есть какие-то психи с кастрюлями на головах.
Тут даже Митрич призадумался...
Глава 14
Звезды подскажут!
Кто сказал, что деньги не пахнут? Не верьте! Никогда не верьте! Такое может сказать только невежественный, незнающий, хуже того не желающий знать и не способный ведать человек. Потому что нет в этом мире ничего равного деньгам по многообразию запахов, по их остроте и, не удивляйтесь, изменчивости.
Чем пахнет роза? Правильно, розой. Ну, может быть, немного бензином отдает, если рядом проехал автомобиль. Чем пахнет море? Разумеется, морем. Или тем же бензином от затонувшего поблизости танкера. Чем пахнет колбаса, наконец? Конечно же колбасой! Насчет бензина тоже все ясно — вполне его запах в колбасе может проскользнуть по самым разным причинам.
А чем пахнут деньги? Да чем угодно! Ведь деньги в отличие от всех прочих предметов нашего мира постоянно меняют запах подыгрывая нюхающему. Одна и та же денежная бумажка может пахнуть совершенно по-разному: для рабочего — потом, для разбойника — кровью, для пьяницы — водкой, для ребенка — мороженным.
Возьмите в руки мятую купюру, закройте глаза и принюхайтесь — вы откроете такой мир запахов, что вряд ли различите или поймете хотя бы десятую их часть. Но и этой малости будет достаточно, чтобы, снимая запахи слой за слоем точно луковую шелуху, прочесть незатейливую человеческую трагикомедию...
А что же Липа? Несмотря на неуемную жажду власти и уверенность в собственной гениальности, он оставался человеком. И ничто человеческое не было ему чуждо. Оказавшись владельцем огромного состояния, Липа сразу почувствовал, чем оно пахнет. Волшебный запах власти! Посмаковав пленительные нюансы и пряные оттенки, он взялся за работу. А с чего начинается работа? Естественно с правильной организации труда и быта!
— Что скажешь насчет жилья? — спросил Липа за завтраком, который был подан по случаю теплого утра на примыкающей к номеру небольшой террасе с пальмами в горшках.
— А что жилье? По-моему жилье вполне нормальное, — Гоги с нескрываемым удовольствием мазал свою любимую черную икру на толстый кусок ветчины. — И место пафосное!
— Да... Местечко, конечно, что надо... — Липа задумчиво посмотрел на сияющие в лучах восходящего солнца кремлевские купола. — И никаких бытовых проблем...
Он вспомнил ежедневную подгоревшую яичницу, пахнущий холодной золой камин, сырые мрачные своды и поморщился.
— А я про что. Опять же можно соседний номер под офис снять... — Гоги как можно шире открыл рот и разом отправил туда свое кулинарное творение.
— Точно! — Липа встрепенулся и с уважением посмотрел на Гоги. — И в пробках стоять не надо, и в любое время можно поработать.
— И отдохнуть тоже в любое время, — уточнил Гоги, берясь за фирменный балык в серебряной мисочке с символикой отеля. — Как говорится, правильный отдых — залог успехов в труде!
И получилось действительно вполне симпатично: большой люкс с террасой у Липы, поменьше, но тоже ничего — у Гоги, тут же офис, под который приспособили несколько соседних номеров. Однако Липа пока не совсем представлял, что именно будет в этом офисе делать. Конкретно.
Поэтому с утра до позднего вечера он листал газеты, смотрел телевизор и копался в Интернете, периодически приставая к скучающему Гоги с вопросами. Тот крайне недовольный затворничеством находил утешение в еде, которую в неимоверных количествах заказывал прямо в номер, отчего становился с каждым днем все круглей и круглей.
— Не нравится мне это Граблин... — задумчиво заметил как-то Липа после очередного выступления президента. — Какой-то он расплывчатый. Что ему говорит Брезинский, то он и делает. Манная каша, а не президент!
— Однако не бедствует, и весьма не бедствует, — как всегда точно подметил Гоги. — А посмотри на его помощников — настоящие миллионщики!
— Так-то оно так. Но России такой президент категорически не подходит! — Липа, распихивая ногами груды газет, в которых теперь кроме рекламы вообще ничего путного не было, вылез из кресла и подошел к окну. — Вот Кремль — сила! Могущество так и прет из всех бойниц. А внутри сидит такое ничтожество...
— Ты это брось, Борисыч! Президент как президент... — тут в глазах Гоги мелькнул неподдельный испуг. — А ты случайно не того? Сам что ли собрался?
— Думаешь, не справлюсь? — не оборачиваясь, резко бросил Липа.
— Справиться-то справишься, тут вопросов нет, — быстро заговорил Гоги, — но ты, Борисыч, прикинь какая это нудная и скучная работа!
— Ладно, шучу, — Липа продолжал смотреть на заветные чертоги власти. — Сам знаю, что куда интереснее в тени стоять и за ниточки дергать.
— Опять же свобода маневра несравнимо больше! Что хочешь то и делаешь. А президент весь на виду как муха под микроскопом... — Гоги облегченно вздохнул.
Перспектива стать помощником президента его пугала. Он этого дела уже нахлебался с прошлыми высокопоставленными хозяевами. Куда лучше сидеть тихонько в офисе и паутину плести. Ни тебе ответственности, ни каждодневной рутины!
— А с чего начать посоветуешь? — Липа отклеился от стекла и пошел обратно в кресло.
«У Борисыча этот вид на Кремль, как дырка в женскую раздевалку у пионера. Смотрит, не насмотрится, скоро стекло лбом протрет...» — подумал Гоги, а вслух с самым серьезным видом спросил:
— Главное в политике что?
— Что?
— В политике главное кадры!
— Кадры?
Липа как завороженный кивал головой и изображал эхо, но в глубине сознания уже пульсировало пока не ясное, но очень важное решение.
— Меня здесь пока никто не знает, тебя вроде забыли, — продолжал Гоги, — самое время разобраться, кто есть кто в верхних эшелонах, наладить нужные связи, подобрать людей для дальнейшей работы.
При слове «работа» Гоги как всегда тяжело вздохнул. Но куда ж теперь денешься от непоседливого хозяина...
— Это-то понятно, только как это сделать?
— Да очень просто... — Гоги закрыл глаза, напрягся, даже покраснел от усердия, волосы от кипения мыслей встали дыбом. — Надо сделать астрологический комбинат: снятие политического сглаза, наведение порчи на соратников и конкурентов, гадание на рейтинг...
— Гениально! — Липа аж задохнулся от восторга. — Просто гениально! С твоими способностями и моим умением вступать в контакт! Именно астрологический комбинат! Это же не только информация, причем самая конфиденциальная. И не только установление доверительных отношений с самыми значимыми персонами. Это возможность влиять и направлять!
— Вот, вот... Здорово ты все-таки, Борисыч, соображаешь! Прямо в корень смотришь... А назовем как?
— Так и будет: «Астрологический комбинат» — незатейливо, но с изюминкой!
Разумеется, никакой рекламы о работе «Астрологического комбината» ни в прессе, ни в телевизоре не было. Зато в кулуарах наиболее важных властных учреждений (к ним Липа отнес Кремль, Правительство и Народное Собрание) появились небольшие красочные буклеты с красивыми картинками ночного неба и броским заголовком: «Звезды подскажут!». Содержание придумал Липа, вложив в него всю свою страсть любовластия. Поэтому текст, как и всякие написанные кровью сердца слова, пробирал до глубины души!
Буклеты находили на столах, подоконниках, диванах и стульях. Они выглядывали из оставленных буквально на пять минут портфелей, висели на досках объявлений, закрывая важные сообщения, и вываливались из шкафов, стоило неосторожно открыть дверцу. Даже в кабинетах для уединенных размышлений ведущих политиков имелось по несколько экземпляров!
Так что те кто надо о комбинате узнали, — во всяком случае, осторожные звонки начались как только в приемной включили телефон и посадили подле него офисную девушку с красивым именем Медея и такими большими черными глазами, что мысль совершенно терялась в их пленительной глубине. Звонящие не представляясь спрашивали действительно ли здесь оказывают особые услуги в политической сфере. И получив положительный ответ, записывались на прием.
Гостю «Астрокома» (пришлось таки название сократить для удобства) достаточно было произнести заветное слово, как прикормленная Липой служба безопасности отеля «Балык» брала под козырек и, не спрашивая имен и званий, почтительно провожала дорогого гостя до отдельного лифта. Как только лифт приходил в движение, свет в нем выключался, и подъем происходил в полной темноте, — только на потолке тускло мерцали маленькие разноцветные лампочки. Короче говоря «открылась бездна, звезд полна, звездам число нет бездне дна...»
Если добавить к этому звуковое сопровождение: далекие угасающий стоны и душераздирающий скрип перетираемого троса, то можно представить в каком состоянии приезжал гость на верхний этаж!
Там его встречал скорбного вида бледный господин в черном плаще с алой подкладкой и, хищно причмокивая, провожал по мягкому черному ковру с кровавыми разводами в приемную а-ля голливудский Дракула.
Заметим кстати, что настоящий граф Дракула — Влад Цепеш никакого отношения к вампирам не имел, а был «собирателем земель» румынских и основателем Бухареста. С тем же успехом можно было сделать кровопийцей и душегубом любого из «отцов-основателей» родины Голливуда.
Впрочем вернемся в приемную, где офисная девушка с красивым именем Медея и большими карими глазами, изящно задрапированная в зеленоватый саван с пикантными разрезами на самых интересных местах, усаживала дорогого гостя в жесткое деревянное кресло с торчащими во все стороны ржавыми шипами и угощала разными напитками, наливая их в череп.
Так что когда дело доходило непосредственно до астрологических экзерсисов клиент, как говорится, был уже готов к встрече с оккультными силами. Беседа проходила в изолированной от внешних звуков комнате: никаких там сирен, гудков и криков — полная и абсолютная тишина. Несколько свечей лишь подчеркивали интимный полумрак, а тлеющие по углам ароматические палочки насыщали воздух предвкушением тайны. Гоги в мерцающем коническом колпаке и серебристом плаще со звездами величественно восседал на высоком, похожем на трон кресле, а Липа в обычном костюме изображал «ихнего помощника».
И чудеса начинались...
Глава 15
Средь пыльных стеллажей, случайно...
Итак, Гоги, как и было обещано в буклете, проявлял чудеса рейтингового ясновидения, составлял партийные гороскопы, снимал политический сглаз, наводил электоральную порчу на конкурентов и производил прочие магические операции. Причем в отличие от многочисленных конкурентов он действительно умел это делать и делал!
— Однако у нас и конкуренция... — заметил как-то Липа, просматривая многочисленные объявления колдунов, магов и гадальщиков, обосновавшихся на благодатной политической ниве. — В таких условиях расслабляться нельзя!
И он выразительно посмотрел на несколько обрюзгшего и зеленоватого Гоги, которого никакая магия не спасала от последствий того, что он называл «активным отдыхом».
— Этих что ли? Брось, Борисыч! — Гоги с самым презрительным видом скомкал газету и швырнул в угол. — Там сидят самые простые люди, в лучшем случае научившиеся некоторым простейшим магическим приемам.
— А большей частью вообще откровенные шарлатаны!
— Ну вот! А у тебя есть я. Сам понимаешь...
Да, это Липа прекрасно понимал: Гоги не был простым человеком, он и человеком не был вообще! Так что результаты порой выходили по-настоящему интересные.
Да и сам Липа тоже не лаптем щи хлебал: пока Гоги витал в облаках оккультизма, он знакомился, благополучно втирался в доверие, выяснял разные интересные подробности и даже давал полезные советы, черпая их из своего богатого политического прошлого, чем приобрел славу не просто «ихнего помощника», но и толкового консультанта, оперирующего в отличие от магистра категориями материального мира.
Впрочем, довольно глупо было бы полагать, что Липа удовлетворится парой «ручных» губернаторов, «дрессированными» депутатами и прочей атрибутикой политического цирка. Нет! Он собирался искать кандидата на пост президента России — человека, который станет его персональным ключом к заветным воротам власти!
В начале недели «Астроком» обычно не работал, — сказывались насыщенные событиями выходные, когда клиент буквально пер косяком. Свободные дни каждый использовал по интересам: Гоги самозабвенно отдыхал, а Липа думал. А также посещал разные архивы и книгохранилища, чего, между нами говоря, никогда в жизни не делал. История с магической книгой вызвала в Липе интерес к печатному слову:
«Вдруг удастся каким-нибудь неописуемым способом извлечь из старых книг нечто подобное Гоги? — с волнением и надеждой думал Липа. — Или добиться еще более неожиданного результата?»
Чтоб облегчить доступ к редким экземплярам — ведь магия может быть только в старых книгах, Липа выправил себе корочки доктора наук и целую пачку самых разных рекомендательных писем. Однако все это оказалось совершенно лишним: за прошедшие четверть века литература утратила практически все свои позиции, — грубо говоря, если раньше Ее величество Книга сидела во главе стола, то теперь ее пересадили на половик подле дверей черного хода.
Так что появление Липы независимо от представляемых им бумаг вызывало приятное оживление в последних служителях печатного слова, доживающих свой век среди пыльных томов:
— Вы хотите посмотреть книги? — и в глазах за треснутыми стеклами очков растерянность сменялась надеждой.
— Пожалуй, да... — Липа благодушно улыбался, как всякий богатый человек вынужденный общаться с нищетой. — Особенно меня интересуют старинные издания.
И его под ручку вели в самые сокровенные хранилища человеческой мысли, к сожалению больше не нужной новому продвинутому человечеству.
Правда поначалу его немного пугала мрачная пустота читальных залов со сваленными в углу поломанными стульями, грязными до полной мути окнами и одинокой тусклой лампочкой у входа. Он нерешительно медлил, прежде чем погрузиться в темные лабиринты стеллажей с их ватной тишиной и тяжелой капелью подтекающей трубы. Скрипящие лестницы, гулкие коридоры и неожиданно появляющиеся из каких-то немыслимых закутков пожилые, если не сказать старые, женщины, никогда не видевшие как море играет солнечными бликами, лишали Липу душевного равновесия.
И тем более удивительна была случайная встреча, в конце концов случившаяся с ним во время одного из таких походов. Липа как раз нашел довольно занятную книжку — без обложки и половины страниц, к тому же на совершенно непонятном языке, и теперь с интересом листал слипающиеся желтые страницы.
— Извините за беспокойство, — приятный женский голос прозвучал как гром среди ясного неба, — вы не могли бы мне помочь передвинуть стол?
— Передвинуть стол? — Липа в полной растерянности смотрел то на книгу, то на стоящую перед ним симпатичную молодую женщину, пытаясь понять не есть ли второе магическим порождением первого.
— Я хотела бы сесть поближе к свету, — и она жестом предложила Липе удостовериться, что второй и последний целый стол зачем-то стоит в самом темном углу.
Липа пожал плечами, — почему бы и нет? — и стол был благополучно переставлен, потом он помог найти стул и даже завязал какой-то никчемный разговор о пользе чтения. И все для того чтобы понять с кем он имеет дело:
«Она определенно не богата, явно не гонится за модой, но содержит себя в порядке. Миловидная, скорей всего умная, возможно одинокая. Рост? Рост для женщины высокий. Возраст? Лет тридцать. В общем ничего интересного. И чего тогда, спрашивается, я трачу время на все эти рассуждения?»
Липа сердито прокашлялся и решил, что виной всему банальное любопытство — он уже несколько месяцев ходит по всевозможным заведениям подобного рода, и не разу никого там не встретил. А тут — пожалуйста! Мало того — женщина! Есть чем заинтересоваться...
Так что вышли они вместе и по приглашению Липы зашли выпить по кружке кофе в ближайшее кафе медленного обслуживания «Не ошпарься...»
— Да, тут народу побольше, чем в библиотеке! — заметила она, пробираясь вслед за Липой между многочисленными посетителями.
— К сожалению, духовная пища трудна для усвоения, — усмехнулся Липа. — Кстати, меня зовут Лев.
— Это я уже поняла, когда вы героически боролись с коварной мебелью! Зато со мной все проще — я всего лишь Катя.
— А скажите мне, Катя, что привлекло вас в столь странное место?
— Все очень просто. Я историк. А для историка нет лучше источника, чем книга.
Липа давно ни с кем вот так просто не разговаривал, тем более с женщиной. И самое удивительное, что ему это было приятно: Катя не пыталась строить глазки и приставать с вопросами, легко и вполне толково обсуждала самые разные темы, а когда дело дошло до истории, прямо-таки расцвела. Когда же Липа узнал, что Катя специализируется на вопросах власти, то расцвел и он. Короче полная идиллия за чашкой остывшего кофе...
— Чем интересно работать с книгой — никогда не знаешь, на что наткнешься, переворачивая страницу! Вот, например, сегодня я совершенно случайно нашла занятное рассуждение о власти...
И Катя довольно бойко рассказала красивую притчу про некую великую империю, простиравшуюся во всех направлениях, и ее властителя, который хотел завоевать еще и весь остальной мир.
«Вполне здоровое желание! — подумал Липа. — Увы, в наше время невозможное...»
— Но он боялся не успеть... — не без некоторого артистизма продолжала Катя. — Ведь мир так велик, а жизнь человека слишком коротка! К тому же многие соратники, развращенные завоеванными богатствами не хотели идти дальше. Их вполне устраивала спокойная жизнь в роскоши.
— Обычная история, — вежливо встрял в рассказ Липа. — По-моему с этим сталкивались все великие завоеватели. Их свита, если можно так выразиться, быстро наедалась и засыпала на пол дороге.
— Иначе и быть не может, ведь именно эта неутомимость выделяет одного из многих и делает его первым над ними. Этот, как вы точно выразились, безудержный аппетит.
Они поговорили немного о власти вообще и в какой-то момент Липа поймал себя на излишней болтливости. Одно дело бегать по Праге, пугая публику баснями о белом в персиках коне, на котором он скоро въедет в Москву, и совсем другое трепаться о своих планах сейчас, когда большая игра только начинается, трепаться с хоть и приятной во всех отношениях, но совершенно незнакомой женщиной. Придя к такому выводу, он свернул дискуссию и спросил, а что же было дальше.
— И тогда по совету придворного мудреца, — Катя легко вернулась к рассказу, как будто и не прерывалась, — властитель решил создать такие условия, чтобы завоевания продолжались и без его участия.
— Каким же образом? А главное зачем? Я понимаю стремление человека к власти, здесь и сейчас, но какой толк от завоеваний о которых ты даже не узнаешь?
— Возможно, поэтому вы и не стали властителем, — совершенно спокойно сказала Катя. — Согласитесь, что завоевывать и создавать куда труднее, чем делить уже завоеванное и созданное...
У Липы аж дыхание перехватило от обиды и злости:
«Да кто она такая, чтобы судить меня? Подумаешь — историк! Власть изучает! Да я эту власть не раз в руках держал, она у меня вон где была!»
Липа почувствовал, как руки сами собой сжались в кулаки, показывая, как он с этой самой властью строго и безжалостно обращался, но Катя как-то удивительно мудро и добро улыбнулась:
— Не сердитесь на меня, Лев, я совершенно не хотела вас обидеть. Ведь мы с вами просто разговариваем, обсуждаем интересную тему. Так ведь?
«Чего это я вправду? Мало ли кто что говорит? А за собой следить надо — вначале наболтал лишнего, а потом в позу!» — приняв решение, Липа весело засмеялся и спросил, что же было дальше в той истории с властителем и его империей.
Но Катя извинилась и сказала что ей, к сожалению, надо бежать:
— С вами было так интересно беседовать, что я совершенно забыла о времени! Еще раз меня извините, и... — она немного замялась, — если вас интересует, чем кончилась эта история, то мы могли бы встретиться завтра.
Липа тотчас согласился, однако с его стороны это был не более чем временный интерес к случайному, но необычному собеседнику. Во всяком случае, пока...
Глава 16
Гудит как улей родной завод...
В кабинете пахло валерьянкой, хорошим табаком и воском от которого и без того гладкий паркет казался прямо-таки зеркальным. Стены с приятным голубым отливом, порхающие по потолку гипсовые голубки, плотно закрытые шторы с золотыми кистями — все эта милая и незатейливая роскошь напоминала богатым больным (или правильнее больным богатым?) их собственные апартаменты и создавала доверительную атмосферу. Еще интереснее был хозяин кабинета — весьма популярная личность, известнейший знаток и целитель душевных недугов, психохирург Фосген Драчиладзе.
И обстановка и хозяин прямо-таки располагали к откровенному душевному препарированию. Мог ли в таких условиях устоять замученный работой, молодой женой, юной подругой и жадными до денег детьми от трех первых браков политик или бизнесмен? Увы, подробности его сокровенных переживаний вскоре после ухода посетителя становились известны настоящему хозяину заведения Липе сидящему в соседнем — через два дома по набережной — «Балыке». И тот, придав лицу, задумчивое выражение вплетал их в беседу, поражая клиента глубокими знаниями сокровенных уголков человеческой души и удивительной точностью советов.
Примерно через месяц отлаженный механизм «Астрокома» дал сбой. В приемной сидел депутат-одномандатник Дубаков: лифт со скрипом, господин в плаще с алой подкладкой и особенно череп с доброй порцией неразбавленного виски уже произвели на него должное впечатление. Самое время было приступить к работе, а Гоги все не появлялся.
— Развлеки его пока! — шепнул Липа офисной девушке Медее, — Только безо всяких там...
И он выразительно показал глазами на наиболее интересный разрез на саване, в который та была задрапирована.
— Хорошо, Лев Борисович, — в бездонных карих глазах далекой зарей обозначилась растерянность. — Только если без всяких там, то как?
— Ну расскажи ему что-нибудь, — Липа скосил осторожный взгляд на клиента с пустым черепом в одной руке и мобильником в другой, — про погоду там, грачи прилетели, солнышко блестит...
И он поспешил за Гоги, благо надо было всего лишь перейти коридор. Однако в коридоре его поджидал тот самый господин в черном плаще с алой подкладкой...
Надо сказать, что исполнителя этой ответственной роли Липа подбирал особенно тщательно:
— Какая разница кто будет в дверях стоять? — удивлялся Гоги. — Швейцар он и есть швейцар.
— Не скажи! — терпеливо разъяснял Липа. — Первый блин надо хорошенько маслом смазать, чтоб все остальные легко пошли.
— Убедительно ты говоришь, Борисыч! Даже есть захотелось. Давай-ка блинков с икоркой закажем, а?
В итоге место занял известный трагик Панасюк из Бердичевского драмтеатра имени Седьмого Майдана Незалежности, который исполнял отведенную роль с подлинным артистизмом. Так что при виде фигуры выступившей из сумрака коридора Липа совершенно искренне вздрогнул.
— Лев Борисович, — почему-то очень тихо сказал Панасюк, — Считаю своим долгом поделиться очень важной информацией.
— Только побыстрее, — Липа сперва хотел перенести все разговоры на вечер, но Панасюк выглядел испуганным и это Липу заинтересовало.
— Да, да, — Панасюк боязливо посмотрел в конец коридора, где в большом зеркале смутно обозначались его с Липой фигуры. — Тут такое дело случилось... Выхожу я пять минут назад в коридор и вижу в другом конце человека в плаще. Я поначалу подумал, что это мое отражение в зеркале, а потом аж холодный пот прошиб: у того капюшон на голове, низко так надвинут, а у меня-то нет!
— Может горничная? — рассеянно заметил Липа. — Или случайно кто забрел?
— Вы же знаете, что у нас на этаже посторонних быть не может! Все входы-выходы под контролем. Что же касается горничных, то они ходят в голубых халатах, а не в плащах с капюшоном!
— Значит гости к Гоги пришли. У него вечно кто-то пасется.
— Невозможно! Я лично сегодня рано утром всех проводил и двери запер, — Панасюк перешел прямо таки на трагический шепот. — Полагаю имел место натуральный злоумышленник со взломом! Причем не простой! Я ведь как понял, что это не я, так сразу окликнул. Он резко повернулся, будто спугнул я его, и обратно пошел. Я за ним. Он за угол завернул...
— Так догнал или нет? Не томи!
— В том-то и дело, что никого там не оказалось!
— Так может он через запасной выход?
— Только что все двери проверил — заперто!
Липа похвалил Панасюка за бдительность, велел сообщить в службу безопасности и решил вечером обязательно разобраться с этой фигурой. А пока надо было срочно вернуть в русло трудового процесса прогульщика Гоги.
В номере царил полный разгром, — везде валялись пустые бутылки, остатки закуски, груды окурков и предметы женского туалета, а сам Гоги в гордом одиночестве храпел поперек кровати в бездонных семейных трусах и одном ботинке. И разбудить его не было никакой возможности…
Так что пришлось Липе напяливать на себя дурацкий светящийся колпак и плащ со звездами, влезать на табуретку и вещать оттуда замогильным голосом всякую ерунду. Впрочем, после высокоинтеллектуальной беседы с Медеей депутат ничего особенного не заметил...
На следующий день Гоги долго извинялся, разводил руками и чесал затылок:
— Сам не знаю, Борисыч, как такое получилось... Вроде все хорошо шло, а потом вдруг раз — и провал. Не иначе вчерашним салатом отравился...
— Каким салатом?
— Да «Столичным», будь он не ладен!
— Чтоб ты стал есть несвежий салат? Не верю!
— Так потому и не ем, что отравиться можно! Не даром на Востоке говорят, что вчерашний салат подобен дракону.
— А разве там знают о нашем «Столичном»?
— В том-то и дело что нет, а смотри как тонко суть проблемы уловили. Вот что значит древнейшая культура!
— Ладно, — Липе надоело дурацкое препирательство, — ты лучше скажи, что будем делать с Дубаковым. Вчера-то я кое-как отбился, но сегодня придется что-то решать.
— А что особенного этот Дубаков хочет? В президенты?
— Хуже. В губернаторы.
— Чего-то я, Борисыч, тебя не пойму. Мы уже с тобой пару губернаторов подготовили к вступлению в должность. Знаем что к чему. И я тебе прямо скажу, — тут особого ума не требуется.
— Ага! Если бы ты салатом не отравился, то имел бы удовольствие послушать, как мы перебрали все субъекты...
— И не один не подошел?
— Ни один!
Гоги растерянно смотрел на Липу, а Липа сердито смотрел на Гоги — будь он тогда на месте, может и переубедили бы козла с мандатом, а теперь чего-то делать надо. Деловую репутацию создавать трудно, а потерять проще простого!
Гоги думал оставшуюся половину дня и всю ночь. Ему определенно было стыдно, и он всеми силами пытался реабилитироваться в глазах Липы. Примерно каждые полчаса из его номера поступали задания одно чуднее другого и совершенно несвязанные между собой: дюжина пива, карта России, полкило черной икры, учебник географии, еще дюжина пива, большой аквариум без рыбок, две порции шашлыка и так далее.
Когда же поступил заказ на большую бутылку водки и кирпич Липа решил вмешаться. А то потом опять придется выслушивать драматическую историю про несвежий салат, который Гоги не ел, но которым умудрился отравиться. Однако стоило Липе подойти к двери, как сияющий, но слегка покачивающийся Гоги сам вышел к нему навстречу:
— Все нормально, Борисыч! Вызывай на завтра Дубакова!
— Ты подожди! Объясни сначала, что решил!
Но Гоги категорически отказался, сказав, что должен еще многое додумать. На самом деле ему хотелось в порядке реабилитации произвести на Липу впечатление красивым решением сложной задачи. И Липа, скрипя сердцем, согласился.
— Но смотри, Гоги, — многозначительно предупредил он, — Если что...
— Да если что, Борисыч, — замахал руками Гоги в притворном испуге, — Да я сам себя тогда так накажу! В особо извращенной форме...
А что же новая Липина знакомая Катя?
Они действительно встретились на следующий день — в том же кафе «Не ошпарься...». И не то чтобы Липа жаждал узнать, чем кончится история властителя, в конце концов, все подобные истории кончаются одним и тем же — естественной или вынужденной смертью идейного борца за власть, но он пришел. И она тоже пришла, опоздав не более чем на минуту, точно ждала его появления за углом и вышла, как только он сел за стол.
— Итак, по совету придворного мудреца властитель решил создать такие условия, чтобы завоевания продолжались и без его участия... — Катя задумчиво помешивала кофе, словно вспоминая эпизод из своей собственной жизни. — Для этого он сделал женщину бессловесным, бесправным существом. Вещью, которую можно купить и продать...
— А с какой именно женщиной ваш властитель так сурово обошелся? — улыбнулся Липа, но ответной улыбки не последовало.
— Со всеми без исключения! И все они были обязаны ежегодно производить на свет сыновей. Неисполнение каралось, усердие принималось как должное.
— Довольно странное решение, — Липа почувствовал в сказанном странную угрозу, слишком осязаемую, чтобы ее проигнорировать, но недостаточно ясную, чтобы понять. — Женщины-то тут совершенно не причем!
— Однако еще при жизни властителя его империю наводнили несметные полчища голодных и злых воинов, с которыми он вполне успешно стал завоевывать мир. И ни было на Земле силы способной остановить это всесокрушающее воинство.
— И чем же кончилась эта поучительная история?
— Властитель был убит претендентом на престол — более молодым и сильным, но это его не особенно опечалило. Он так часто рисковал жизнью на поле боя, что давно свыкся с мыслью о смерти. Тем более приятно было принять ее от рук преемника — такой далеко пойдет!
— А как же империя? Сбылась ли мечта властителя о мировом господстве?
— Разумеется. Правда не совсем так, как он думал, — властителем империи стала женщина... — Катя наконец-то улыбнулась. — Впрочем, все это не более чем праздные рассуждения неизвестного писателя.
— Да... — Липа ощутил в ногах странный холод. — Занятная история...
Ему вдруг стало страшно и обидно, — почему творец победы не всегда пользуется ее плодами? Разве это справедливо?
Глава 17
Долгожданный звонок
Первое, что увидел депутат Дубаков, придя на повторный прием, был хорошо освещенный аквариум с водой. На фоне общего полумрака и дрожащих свечей он буквально сиял всеми своими гранями. Дубакову вдруг показалось, что его прямо сейчас сунут головой в воду и будут держать, пока он не захлебнется, перед глазами замелькали картинки из старых фильмов, а в ногах обозначилось легкое подрагивание.
— Я, пожалуй, зайду попозже, — пробормотал депутат, пятясь к дверям, но там оказался Липа твердой рукой направивший его в кресло:
— Садитесь, пожалуйста, любезнейший господин Дубаков! Садитесь и слушайте внимательно. Ведь вы сюда за этим пришли?
Депутат почти упал в кресло, боязливо поглядывая на аквариум, и приготовился к худшему. Ну а Гоги в плаще и колпаке, проделав разные завораживающие пасы, перешел к делу:
— Итак, вы хотите быть губернатором, но имеющиеся регионы вас не устраивают?
Дубаков несколько раз судорожно кивнул, а Липа на правах «ихнего помощника» на всякий случай пояснил:
— Депутат с вашим заявлением согласен. Хотеть — хочет, но не то что есть. Такая уж натура беспокойная...
— Отлично! А новый субъект федерации вам подойдёт?
— Я не совсем понимаю... — подал голос Дубаков. — Что значит новый субъект?
— Подойдет, вполне подойдет! Депутат очень даже рад будет! — перебил его Липа и, нагнувшись к депутатскому ухо, прошипел: — Не надо спорить с магистром во время сеанса. Это вам может очень дорого обойтись...
А Гоги, выдержав для убедительности небольшую паузу, величественным жестом указал на аквариум:
— Представьте себе Рыбинское водохранилище. При площади почти пять тысяч квадратных километров его средняя глубина не превышает пяти с половиной метров.
Липа и Дубаков удивленно переглянулись — это-то здесь причем?
— А что такое пять тысяч квадратных километров? — Гоги незаметно глянул в криво исписанную бумажку. — Это два герцогства Люксембург, полтора десятка таких государств как Мальта или Мальдивы и тысяча с лишним Ватиканов.
Произнеся эту загадочную фразу, окончательно озадачившую и клиента и помощника, Гоги вытащил откуда-то из складок плаща кирпич и, путаясь в широких рукавах, метнул его в аквариум. Зазвенело разбитое стекло, брызнули осколки, вода на мгновенье вздулась, вскипела и хлынула прямо на ковер, радуясь внезапной свободе. Дубаков и Липа буквально окаменели, а Гоги несказанно обрадованный тем, что попал с первого раза продолжал:
— Итак, спустив воду из Рыбинского водохранилища, мы получим прекрасную территорию для создания нового субъекта федерации. О площади я уже говорил. Такой вариант вас устраивает?
— Да, конечно, — с трудом выдавил из себя депутат и зачем-то добавил: — Премного благодарен!
— Ну что ж, — Гоги поправил сбившийся колпак, — Рад был оказать вам эту маленькую услугу...
Оказавшись в приемной и выпив пару черепов виски, Дубаков постепенно пришел в себя и оценил услышанное:
— Завтра же начинаю подготовку законопроекта! Нет, сегодня! Вы представляете, какой будет общественный резонанс!?
— Вполне, любезнейший господин Дубаков, вполне! — Липа похлопал депутата по плечу и с пафосом диктора произнес: — Впервые после десятилетий сокращения территорий в России появляется новый регион на новых землях!
— И я буду его первым губернатором! — Дубаков схватил Липу за руку и стал энергично трясти. — Огромное вам спасибо! Огромное! На моей инаугурации вы с господином Гоги будете самыми дорогими гостями!
Он еще долго восторгался и обещал любую ответную помощь, но Липа уже потихоньку двигал будущего губернатора к двери — чего сопли-то жевать? И так все ясно!
По случаю успешного решения сложной проблемы состоялся маленький банкетик на котором Гоги с нескрываемым удовольствием рассказывал о ходе своих рассуждений — вот ведь как получается: вроде не человек, а ведет себя точно как мы...
— Я сперва подумал чего-нибудь соседнее присоединить, а потом решил, что не стоит из-за такого козла создавать повод для серьезного международного конфликта, — жестикулируя жареной индюшачьей ногой, вещал Гоги. — Тоже самое насчет дележки имеющихся регионов на более мелкие. Сам понимаешь, рано или поздно разборки начнутся. Земля — тонкая штука, ее никакой магией не добавишь и не убавишь.
— А нельзя было просто внушить Дубакову, что он губернатор... — Липа задумался, — ну скажем собственного загородного поместья? Пусть себе командует и радуется!
— Легко! Но ты ведь, Борисыч, сам говорил про нашу деловую репутацию. Мало ли кому он о своих планах рассказывал. Может это вообще проверка такая для нас была — справимся или не справимся. Что ты на это скажешь?
— Возможно. Вполне возможно... — неожиданно в памяти Липы всплыла загадочная фигура в плаще, которую видел Панасюк в тот день.
Он даже хотел попросить Гоги проверить по своим каналам кто, что и почему, но тут случился срочный звонок из соседнего Кремля — там интересовались возможностью осушения Белого моря и создания на его месте зоны свободной торговли:
— Если не возражаете, — закончил уверенный голос в трубке, — мы пригласим вас на закрытое обсуждение этого вопроса у президента Граблина.
Липа прямо расцвел от этих волшебных слов, которые ему так давно не говорили.
— Прорвало! Вот теперь точно прорвало! — он подбежал Гоги и не без труда обхватил его мощный стан.
В его душе играла чудесная музыка:
«Если не возражаете! Это вам не «зайдите на недельке». И куда приглашают — на закрытое заседание. Закрытое, между прочим, означает особо важное! И если кто не обратил внимания, то сообщаю: мероприятие будет проводить президент. Лично! Да, к президенту кого попало не позовут... И ведь сами позвонили. Сами!»
В эти звездные минуты Липа забыл о весьма нелестной оценке данной президенту Граблину и его окружению, да и не в них сейчас было дело. Ведь люди приходят и уходят, а власть остается!
— Ну вот и славненько! — и без того широкое как ворота в Кремль лицо Гоги стало еще шире. — Может по такому случаю завтра пикничок устроим?
И Липа выбросил проблему фигуры в плаще из головы...
Почувствовав, наконец, долгожданный вкус успеха, Липа не стал особо дожидаться дальнейшего развития ситуации, а сразу перешел в наступление по всем фронтам. А надо сказать, что накопать он успел преизрядно — во-первых, у него был такой уникум как Гоги, во-вторых, кабинет психохирурга Драчиладзе отлично дополнял и без того эффективную работу «Астрокома» — примерно как пиво дополняет водку, в-третьих, сам Липа находился в прекрасной форме и мог, как говорят самбисты, бетонные столбы подсечкой валить.
— Время слушать прошло! — объяснял он Гоги новую тактику. — Пришло время говорить!
И Липа начал говорить так энергично и решительно, что многие из тех, кого он слушал последнее время, крепко призадумались — а то ли и там ли они говорили, если теперь приходится такое слушать...
Первым обиженным оказался известный политик и член Правительства Глеб Чувылдин. Он с гордостью называл себя «главным консерватором России» и в качестве единственно верного пути развития страны видел широкое распространение домашнего консервирования: и народ делом занят, и продукты всегда есть, и урожай не пропадает!
И вот такой замечательный человек в результате каких-то Липиных махинаций был смещен с поста главы Министерства домоводства, рукоделия и бисероплетения. Собственно говоря, Липа ничего против «главного консерватора России» не имел, но когда кабинетов меньше чем желающих их занять иногда случаются невинные жертвы.
Разобравшись, откуда ветер дует, Глеб Чувылдин решил попробовать договориться — воевать с Липой в открытую уже никто не решался. Он загрузил большой чемодан самыми лучшими консервами собственного производства и поехал в «Астроком».
Но получился полный казус.
— С чемоданами нельзя! — строго сказали на входе, и подарок пришлось оставить под присмотром швейцара.
Потом оказалось, что господина Липовского срочно пригласили в Кремль и пришлось ждать его возвращения в обществе странной особы завернутой в какую-то дырявую тряпку. При этом буквально за стеной творилось несусветное безобразие с дикими воплями, женским визгом и звоном разбитой посуды. И это в разгар рабочего дня!
Вернулся Липовский поздно, весь какой-то взъерошенный и погруженный в свои мысли:
«Будешь тут взъерошенным, когда в противовес планам осушения морей и увеличения территорий неизвестные злопыхатели пытаются подсунуть президенту проект затопления низменных территорий типа Западно-Сибирской низменности якобы для расширения рыболовства!»
Разумеется, Липе было совершенно все равно осушать моря или затоплять низменности, но здесь имело место явная попытка подрыва его авторитета. И тут еще какой-то хрен на беседе настаивает: мол, назначено было, с обеда жду!
Так что разговора совсем не получилось, и Глеб Чувылдин ушел ни с чем. Правда в лифте он бранное слово успел нацарапать и мужику в плаще пинка на прощание выдал, чтоб не зря у него в лице скорбь просматривалась, но все это было лишь слабое утешение. Тем более что чемодан с консервами вследствие сильных переживаний «главный консерватор» забрать забыл...
Академик Кустиков всегда отличался вопиющей неожиданностью своих воззрений. В свое время некоторые даже пытались представить его, мягко говоря, не совсем нормальным, если не сказать просто психом. Но он как истинный ученый стоически воспринимал все эти происки (заметим не только врагов и оппонентов, но и близких людей!), прибегая, когда становилось особенно трудно, к двум универсальным Утешителям, примиряющим с любой даже самой ужасной действительностью — рюмке и сигарете. Однако с возрастом Кустиков разочаровался в выпивке, да и всеобщее признание постепенно стало его постоянным спутником. Но курил он по-прежнему много и вкусно.
Последнее время Кустиков занимался общим политическим анализом и составлением прогнозов по заказу весьма серьезных политиков. Именно к нему и обратился обиженный Липой Глеб Чувылдин:
— Нельзя ли выяснить поподробнее, откуда этот Липовский взялся? А то человек такую власть взял, а кто и откуда совершенно непонятно!
Кустиков, честно говоря, уже и сам присматривался к восходящей политической звезде, а если за это можно и денег получить, так еще лучше! Однако чем глубже погружался в проблему академик, тем интереснее становилось: получалось, что всемогущий Липовский действительно возник ниоткуда! Буквально год назад его вообще не было ни в Москве, ни в России.
Другой бы сразу бросил это безнадежное дело, сославшись на занятость, или стал сочинять бредовые истории про всемирный заговор, наславший на Россию бедствие в виде загадочного безродного самозванца. Но Кустиков на то и был Кустиковым, что мыслил нестандартно — если человек появился ниоткуда год назад, то не исчез ли он сначала в никуда несколько раньше? Скажем лет за пять-шесть до возвращения? Или за десять? И он смело двинулся в прошлое, которое, как известно, таит в себе ответы на многие вопросы настоящего...
Глава 18
Прозорливый академик
В тот роковой день все политическое сообщество проснулось со странным ощущением назревающего потрясения. И потрясение не обмануло политическое сообщество, обрушившись на него с внезапностью и сокрушительностью лавины.
— Вы слышали о последнем открытии академика Кустикова? — нервно оглядываясь, шептал один политик другому.
— Невероятно! Куда мы идем? — соглашался другой и суетливо бежал дальше, втягивая голову в плечи.
Новость пока не выплеснулась на экраны, но наиболее шустрые журналюги уже пронюхали о неком непонятном потрясении и теперь обзванивали прикормленных информаторов во властных структурах пытаясь понять откуда ветер дует. Теле каналы спешно выкраивали в вечерней сетке вещания место для сенсационного разоблачения с последующими комментариями.
Так в чем же состояло удивительное открытие академика, потрясшее величественное здание российской власти до самого его конституционного основания? Да только в том, что Кустиков с полной неопровержимостью доказал: нынешний Липовский Лев Борисович это никто иной как тот самый Лев Борисович Липовский, который активно занимался политикой тридцать лет назад, но потом внезапно исчез в неизвестном направлении! И эта потрясающая новость решительно не укладывалась в головах политиков.
— Вы этого Липовского видели? Да ему больше шестидесяти не дашь!
— Между нами говоря я бы таким политавантюристам со стажем пожизненное давал!
— Да я не про срок, а про возраст!
— А что возраст? Выглядит он и правда на шестьдесят!
— Вот, вот! Но если шестьдесят ему было тридцать лет назад, то сейчас ему должно быть... Э-э... Сколько же это получится — шестьдесят плюс тридцать?
— В смысле сложить? Думаю что примерно девяносто. Хотя лучше уточнить у референта.
— Видите! Примерно девяносто! Но вы на него посмотрите!
— Спасибо, насмотрелся уже. Однако насчет возраста действительно неувязочка получается...
Дальше пошли полные фантазии: одни предполагал, что Липу омолодили пересадкой гипофиза, другие считали его результатом клонирования, однако наибольший интерес вызывала идея глубокой заморозки:
— Никуда он не исчезал! Его просто поместили в холодильник!
— И вы мне будете рассказывать! Я это сразу понял, только говорить не хотел.
— Так если вы такой умный объясните зачем его вытащили?
— Вытащили и вытащили... Может им место для кого-то более важного понадобилось!?
— То есть у них всего один холодильник?
— А что вы хотите от нынешней власти? Рвутся в цивилизованное общество, а ценных политиков заморозить негде...
Как это бывает с яркими личностями, а Липа безусловно относился к таковым, интересующиеся довольно быстро разделилось на два лагеря: одни относились к нему с явной симпатией, другие совсем наоборот.
Появились даже какие-то клубы, общественные движения и фонды — пока еще мелкие, разрозненные, но вполне твердо стоящие на своих непримиримых позициях.
— Не люблю я этих профессиональных трепачей! — заметил Липа после просмотра очередной теледискуссии между «Обществом друзей Липовского» и «Комитетом защиты России от Липовского».
— И заметь, Борисыч, — поддержал его Гоги, — ни те, ни другие с тобой вообще не знакомы. И познакомиться не пытаются.
— Да зачем им это надо? Я их интересую только как обсуждаемая тема, к которой можно присосаться. Думаешь, их Россия волнует?
— Нет, Борисыч, Россия их не волнует. Скажу больше, только ты не обижайся, на тебя им тоже начхать.
— Ясное дело. Единственное что их беспокоит, так это возможность, почесав язык, нажить немножко популярности, а может быть и денег.
— Известное дело: болтать — не мешки ворочать!
Поговаривали даже о создании партии Липовского, но ее организаторы пока не определились, что станет ее главным лозунгом — непримиримая борьба за или непримиримая борьба против.
— Мы связываем свое политическую деятельность с Липовским, рассматривая его не столько как личность, сколько как политическое явление! — с пафосом заявлял какой-нибудь энергичный активист с мягкими ладошками не знакомыми с трудом.
— А какова будет ваша позиция...
— Наша позиция будет твердой и единственно верной!
— Но вы будете поддерживать или...
— Мы будем работать! Работать не покладая рук и не жалея себя! Работать на благо России!
Началась форменная охота за всеми, кто в далеком прошлом видел Липу и сохранил эти судьбоносные минуты в памяти. Достаточно было сказать:
— Я Липовского видел!
И вокруг собиралась толпа восторженных слушателей и журналистов, жаждущих услышать пару слов о таком загадочном и необъяснимом явлении как Липовский. Впрочем, многие пенсионеры, подходящие по возрасту, быстро сообразили все выгоды такого знакомства и стали в подробностях вспоминать целые истории на заданную тему, поражая слушателей неожиданными сюжетами и душераздирающими подробностями. Соответственно принадлежности к той или иной части общества аудитории различались и воспоминания докладчика.
История могла выглядеть так:
— Как сейчас помню нашу последнюю встречу с Львом Борисовичем... Он тогда под Москвой жил, в шалаше, о судьбах России думу думал. Подхожу, а он так мечтательно посмотрел на меня и спрашивает: «А что, дружище, доведется нам дожить до правильной жизни?» и глаза такие добрые-добрые. Обнялись мы с ним по-братски...
А могла так:
— Как сейчас помню нашу последнюю встречу с Липовским! Он тогда, гад, на своей стокомнатной вилле в Ницце жировал, думал, как еще России навредить. Подхожу, а он так мерзко посмотрел на меня и спрашивает: «Ну что, все на правильную жизнь надеешься? Так не бывать ей!» и глаза такие злые-злые. Размахнулся я хорошенько...
Стоит ли говорить что популярность «Астрокома» не просто зашкалила за все разумные предела, а приобрела прямо таки нездоровый характер. И Липа использовал ситуацию на все сто. Однако теперь помимо привычных оккультных мероприятий, здесь плелась плотная кадровая сеть должная поймать птичку власти и удержать ее в своих тенетах. Располагая подробной информацией о проблемах и чаяниях множества политиков, Липа умело и безжалостно раскладывал грандиозный исторический пасьянс.
Только вместо карт были люди, и каждому должно было занять свое строго определенное место. Поэтому с раннего утра до позднего вечера Липа неустанно тасовал их и так и этак, смещал, возвышал, переводил в резерв, возвращал из опалы и искал, искал, искал того, кто станет вершиной создаваемой им пирамиды власти и займет пост президента России.
— Чего, желающих нет? — удивлялся Гоги. — Место вроде хлебное...
— Да хоть отбавляй! — тосковал Липа. — И как ни странно вполне достойные среди них попадаются.
— Так за чем дело стало? Его ведь еще подготовить надо, народу показать заранее, чтоб к хозяину привыкал. Тут не один год понадобится.
— Ты пойми: это должна быть не только проходная, но и управляемая фигура! Иначе смысла нет...
— Это понятно, но проблема-то в чем?
— В том, что управляемые фигуры не имеют ни малейших шансов на избрание, а проходные совершенно неуправляемы.
Впрочем, поиск будущего президента относился к разряду стратегических вопросов, а повседневная жизнь была наполнена более простыми и насущными проблемами. Но проблем Липа, как известно, не боялся, — он их просто решал!
Однако как правильно сказал Ньютон — известный английский ученый, ушибленный яблоком, действие всегда равняется противодействию. Интересно, кстати, какие тайны природы открылись бы его пытливому уму, упади на него мичуринская тыква килограмм на десять?
Так вот согласно этому замечательному закону Липа, стремительно ворвавшись в вязкое политическое болото, скоро почувствовал некоторое сопротивление. Вначале случилось несколько казусов с недовольными типа «главного консерватора России», но вскоре проявились более серьезные проблемы, среда стала сперва густеть, потом твердеть и, наконец, Липа уперся в стену организованного сопротивления, пока не явного, но вполне ощутимого.
Но Липа продолжал переть напролом, он знал по опыту, что такое всегда случается, что старина Ньютон не ошибался и что проломить эту стену можно и нужно. Главное не ослаблять усилий при виде трудностей, а наращивать их сокрушительное давление! И стена рухнет!
Однако психохирург Фосген Драчиладзе внес в ситуацию свежую струю:
— Должен вам сказать Лев Борисович, что против вас зреет заговор!
— Я, знаете ли, не слишком верю во все эти заговоры... — отмахнулся Липа, просматривая полученные от Драчиладзе данные по ряду крупных политиков.
— Но я совершенно ясно слышал о неком загадочном человеке, который этот заговор координирует. Причем от двух совершенно разных пациентов!
— И в чем загадочность этого заговорщика и тайного вершителя моей судьбы? — Липе вдруг стало смешно, и он на правах хозяина засмеялся.
— Напрасно вы недооцениваете серьезность ситуации, — обиделся Драчиладзе. — Оба источник совершенно определенно сказали, почти одними словами: он вроде бы есть, но никто его не видел.
— Но имя-то у него должно быть. Даже если он руководит заговором по телефону, — Липа еще раз засмеялся, — все равно он должен представляться. Или его по жуткому голосу узнают?
— Имя? Имени его как раз таки никто не знает, но упоминают весьма странный псевдоним. Что-то типа «Ухо-горло-нос»...
— Ухо-горло-нос? — Липин смех превратился в хохот, он привалился к Драчиладзе, даже обнял его, — Ну ладно, ладно, знаток человеческих душ, не обижайся! Просто сам прикинь, чего сказал. Главарь заговорщиков по кличке Ухо-горло-нос!
— Так я, Лев Борисович, ничего же не придумывал! Как мне сказали, так я и передал...
Оставшись один, Липа задумался:
«А что если и вправду кто-то все эти гадости координирует? Ухо-горло-нос этот или еще кто? Чушь, конечно, но проверить стоит...»
Проще всего было действовать через Гоги, но тот второй день не появлялся на работе, — честно говоря, потребность в нем последнее время снизилась, поскольку Липа работал своими методами, вот он и загулял.
«Ладно, если магия бессильна, попробуем привычные деньги!»
И Липа, набив карманы пухлыми конвертами, смело погрузился в бурное политическое море, имея в виду пообщаться с мелкой аппаратной публикой, которая всегда все слышит и все знает, но обычно нуждается в деньгах.
И к вечеру он узнал, причем вполне достоверно, что заговор действительно имеется. Имеется и его загадочный координатор, которого никто не видел. Зовут его конечно не Ухо-горло-нос, но довольно созвучно — Глазник...
Глава 19
Охотник или добыча?
Как всегда неожиданно прореагировали на происходящее представители древнейшей нации — китайцы. Собственно говоря, называть китайцев китайцами давно считалось дурным тоном. Все равно, что называть негра негром в далекой стране за океаном. Но если там нашли нейтральной слово — афроамериканец, то на бескрайних российских просторах поиски истины как всегда сильно затянулись. Среди достижений отечественных филологов встречались русайцы (русские китайцы), азируссы (азиатские русские), славязиаты (славянские азиаты) и китаславы (китайские славяне).
Впрочем, занимались этим исключительно интернационалисты-общественники — из тех, кто всегда готов намазать кусок русского масла на чужой кусок хлеба, и защитники национальных меньшинств, умудрившиеся причислить к таковым китайцев переваливших за второй миллиард. Сами же китайцы никогда не обращавшие внимания на подобные мелочи — в конце концов, какая разница как тебя называют, лишь бы дело делать не мешали! — продолжали активно заселять новые территории.
Так вот будучи полноценной частью российского общества, китайцы тоже откликнулись на происходящее. Но как всегда тонко и двусмысленно: в неисчислимых китайских ресторанах появилось новое блюдо — копченые бараньи уши украшенные лапшой. Блюдо называлось непонятным китайским словом, в котором явственно звучал Липовский, и пользовалось прямо-таки ажиотажным спросом.
Липовский лапшу своего имени не пробовал, — не до того было совершенно. Его заинтриговало появление на политическом небосклоне нового игрока в лице Глазника, тем более игрока неизвестного, а значит непредсказуемого. Для прояснения ситуации он с интервалом в полчаса пригласил нескольких весьма высокопоставленных знакомых на рюмку кофе и провел с каждым примерно одинаковую беседу:
— Вы удовлетворены нашим сотрудничеством? Все идет нормально? Или что-то не так?
— Да что вы, Лев Борисович! Как можно?! Все идет совершенно замечательно, можно сказать неудержимо стремимся в светлое завтра. И все под вашим мудрым руководством!
— Очень хорошо, — улыбался Липа, и когда гость был уже в дверях кабинета, задавал вопрос: — Мне бы хотелось с Глазником побеседовать. Не могли бы посодействовать?
Реакция почему-то было совершенно одинаковой: гость менялся в лице и начинал бормотать нечто невразумительное — никаких Глазников в глаза не видел, помочь, при всем желании, никакой возможности не имею, и вообще извините, Лев Борисович, спешу по срочному делу! После чего несчастный буквально бегом покидал «Астроком»
«Значит, Глазник действительно существует! — подумал Липовский, когда очередной удаляющийся дробный топот стих. — Иначе почему они не предлагают сходить в ближайшую поликлинику? Ведь Глазник это всего лишь окулист, а что бояться окулиста? Ладно если бы я про стоматолога спрашивал! А как их от страха перекашивает! Жуть какая-то...»
Липа задумчиво посмотрел в окно на такой близкий Кремль и хотел было пригласить еще кого-нибудь — для контрольной беседы. Но тут тишину кабинета разорвал требовательный телефонный звонок:
— Привет Липовский! — прохрипела трубка совершенно жутким замогильным голосом, и Липа почувствовал, как холодный пот побежал по спине, стекая в ботинки и выплескиваясь из карманов брюк.
— Слушаю... — с трудом выдавил он.
— Это я тебя слушаю! Ты же хотел со мной поговорить!
— А кто вы? — с несвойственной робостью спросил Липа, хотя, пожалуй, уже знал страшный ответ.
— Кто, кто... Тот, кого ты искал! Глазник я.
— Очень приятно... — более идиотскую фразу придумать было трудно, но именно она почему-то была произнесена Липой.
— А мне нет! Есть что сказать — говори, — голос зазвучал угрожающе. — Нет, — у меня других дел хватает!
— Да я, собственно...
Глазник, если конечно это был он, а не какой-нибудь самозванец, выругался и дал отбой...
Осторожно повесив трубку, Липа долго сидел, напоминая неподвижностью каменную статую. Самое странное состояло в том, что ничего не произошло: подумаешь, неизвестный с хриплым голосом позвонил. Да может у него просто ангина! Что тут ужасного? Но необъяснимый страх не оставлял Липовского. А еще ему казалось, — этот голос он уже слышал, когда-то раньше, при неопределенных обстоятельствах, а может и не голос даже, а только похожие интонации... Но что-то знакомое в нем определенно было!
Между тем китайские сограждане на ушах с лапшой не остановились — как-то утром к «Балыку» подошла небольшая группа бедно одетых китайцев и заявила, что они ходоки, пришедшие к Липовскому по важному делу. Охрана попытался воспрепятствовать, но тут налетели журналисты и представители иностранных посольств готовые зафиксировать вопиющие проявления расизма, национализма, великодержавного шовинизма и ксенофобии по отношению к лицам китайской национальности, так что пришлось ходоков пропустить.
Оказавшись в приемной, ходоки долго и непонятно лопотали, — Липа уже собрался наплевать на общественное мнение и выгнать их. Его вообще сильно раздражали эти странные люди в задрипанных халатах, соломенных шляпах и тапочках на резиновом ходу. Ворвались, понимаешь, без приглашения, а говорить не говорят! Но потихоньку дело сдвинулось, — оказалось, что ходоки пришли предложить господину Липовскому всемерную поддержку, в том числе многочисленные голоса на выборах всех уровней, которые очень пригодятся его фаворитам. Такое неожиданное заявление сильно озадачило Липу:
— А что взамен? Что я должен буду сделать для вас?
— Ничего! — хором ответили китайцы, — Кроме маленький услуга.
— Какой услуга? — почему-то коверкая слова, спросил Липа.
— Маленький услуга. Наша потом скажет.
— Но моя не может давать обещание вслепую!
— Совсем не сложный услуга и очень много китайский голос. Господин Липовский останется довольна.
— Нет. Много китайский голос это хорошо, но моя должна знать, что потом надо будет делать...
Гости пожали плечами, — мол, мы все сказали, и добавить нам нечего. После чего дружно поклонились и покинули «Астроком».
«Интересно, — подумал Липовский, провожая взглядом странных гостей, — а зачем они все-таки приходили?»
Однако не прошло и суток, как стало ясно, зачем приходили китайцы: по всем телеканалам прошла информация о преступном сговоре Липовского с представителями тайного китайского общества «Да дзя дэ дао» («Общий путь») готовящими воссоединение Финляндии с Китаем.
— А как же мы? Какое место многострадальной России отводит в своих планах господин Липовский?! — в один голос вопрошали комментаторы и аналитики.
Наиболее приближенный к власти канал показал даже фрагмент заседания в самом главном кабинете: президент Граблин и вездесущий Брезинский с озабоченным видом склонились над картой, а вокруг — лучшие люди страны с блокнотиками для записи ценных указаний.
В качестве подтверждения приводилась фотография китайских ходоков препирающихся с охраной у входа в «Балык» и, что было совершенно непонятно, сцена переговоров в кабинете Липовского!
— Это-то они как умудрились снять? — Липа был, прямо скажем, озадачен и растерян.
Ведь именно он всегда плел интриги и закручивал такие махинации, что участники и зрители только руками разводили, а здесь его использовали, как последнего простофилю: весь спектакль был разыгран только для того чтобы снять его в обществе китайцев. И он этого не понял! Промолчать в такой ситуации значило признать поражение, и Липа стал готовить ответный ход.
— Главное сейчас, — решил он, — найти Гоги! Без тяжелой артиллерии тут не справиться. Но где он может быть?
Без особой надежды Липа посетил номер Гоги, которого не видел уже несколько дней, но там естественно никого не было, — только стойкий специфический запах напоминал о творившихся в недавнем прошлом бесчинствах. Липа покопался в аккуратно разложенных горничными вещах, но никаких зацепок не нашел. Безрезультатным оказался и опрос персонала.
Правда, прояснились подробности исчезновения Гоги: он покинул номер в домашних тапочках, спортивных штанах и майке. Сказал, что идет то ли кого-то встретить, то ли прогуляться. Больше его не видели...
— Загулял хлопец... — грустно сказал Панасюк и, запахнувшись в свой совсем уже не страшный плащ, побрел по коридору как тень уходящей славы «Астрокома»...
В такой ситуации рассчитывать приходилось только на себя, и вот на следующий день Липа поехал в Народное Собрание. Он набросал список нужных людей и примерно определил на какие нежные места можно им надавить для лучшего взаимопонимания.
Однако, подъехав к знакомому величественному зданию на проспекте Гринписа (бывшем Охотном Ряду) Липа увидел, как из высоких дверей один за другим выскакивают люди в хороших костюмах. Причем, очутившись на улице, они резко сбавляли темп, как будто налетали на что-то и дальше расходились обычным шагом, делая вид, что ничего не случилось.
«Непонятно, — Липа посмотрел на часы. — Вроде рабочий день только начинается, а эти уже по домам пошли...»
Подойдя ближе, Липа столкнулся с другой странностью — сильный и крайне неприятный запах распространялся со стороны главного входа.
«Да что там у них происходит?» — поморщился Липа.
Тут из глубины здания раздался сдавленный хлопок, потом еще один, еще... Отдельный бегуны сменились плотной толпой, — как будто все присутствующие в здании решили одновременно покинуть его. Липа прислушался, но обрывки чужих разговоров ясности не прибавили:
— Как поперло, я едва из кабинки успел выскочить...
— В подвале, говорят уже по пояс...
— Похоже, трубы начало рвать...
— Полагаю диверсия...
С каждой секундой движение становилось все плотнее, никто больше не сбавлял хода, выскочив на улицу, а наоборот переходил на бег. Потом в дверях образовалась давка, кто-то упал, кто-то споткнулся, но людской поток продолжал изливаться с неослабевающим напором.
Стоя сбоку и в небольшом отдалении Липа прекрасно видел происходящее, узнавал знакомые лица, но решительно ничего не понимал. Между тем хлопки в здании участились, запах из неприятного стал просто ужасающим, — пришлось даже нос закрыть платком.
— Гражданин Липовский? — раздалось вдруг за спиной Липы.
Липа обернулся и увидел двух типов в одинаковых костюмах, белых рубашках, галстуках и совершенно неуместных болотных сапогах выше колена привязанных к поясу ботиночными шнурками.
— А в чем дело? — довольно строго спросил Липа.
Но тут по разбегающейся толпе пронесся стон ужаса, — мерзкая зловонная жижа выплеснулась из дверей и потекла по асфальту, топот ног перешел в мягкое чавканье, и паника превратилась в хаос. Даже типы в болотных сапогах как-то странно охнули:
— Ничего себе!
Не воспользоваться всеобщей растерянностью было глупо и Липа, решив отложить на потом разъяснение ситуации, сорвался с места и скрылся в толпе...
Глава 20
Карету мне, карету!
К счастью для Липы органы государственной безопасности были давно ликвидированы, как противоречащие общечеловеческим ценностям, а туповатая частная охрана дальше строгого вопроса «Гражданин Липовский?» и бестолковой беготни в толпе не продвинулась. Да и не убежишь далеко в болотных сапогах...
Так что Липа в легких штиблетах сумел без особого труда оторваться от преследователей и, поблуждав немного в переулках Чайна-тауна (по старому Китай-город), перейти Москву-реку и выйти к родному «Балыку». Возможно, это было не лучшее место, но другого Липа не придумал. Здесь, во всяком случае, можно было запереться и спокойно подумать, почему его пытались арестовать, и что случилось в Народном Собрании.
Первым делом Липа выкинул в окно свои ботинки из кожи питона. Судя по мощному запаху, они, несмотря на все Липины старания, умудрились вступить-таки, куда не следует. Потом выпил рюмку хорошего коньяка — для бодрости, им же вымыл руки и лицо — для свежести, после чего сделал большую чашку кофе, включил телевизор и сел за стол, чтобы в привычной обстановке найти правильное решение. Но экстренное сообщение выбило успокоившегося было Липу из равновесия: при всей своей пылкой фантазии вдохновенного интригана он не мог даже предположить, что ему предстоит сейчас услышать...
— Сегодня днем мы стали свидетелями изощренного и циничного преступления против основ народовластия! — с неподдельным надрывом в голосе вещал известный телеведущий Максим Придуренко.
На экране при этом мелькали картинки одна страшней другой — бегущие и падающие люди, сорванные двери, выбитые окна и вытекающая отовсюду неописуемая гадость.
— Да уж, — усмехнулся Липа, — шуточка получилась, что называется, с душком...
— Согласно заключению специалистов причиной трагедии стало спущенное в унитаз неизвестное вещество типа дрожжей, — продолжал разоряться Придуренко, — Вещество вызвало интенсивное брожение содержимого канализации сопровождающееся стремительным увеличение объема.
— Здорово придумано! — Липа представил себе, как вальяжные господа растерянно взирали на грозную взбунтовавшуюся стихию, и усмешка перешла в хохот.
— Что привело к множественным прорывам канализационных труб и затоплению всего здания Народного Собрания! — Придуренко грозно нахмурил брови, в глазах его вспыхнул огонь справедливого гнева. — Но кто стал виновником случившегося? Кто посмел покуситься на краеугольный камень демократических завоеваний? Кто, я не побоюсь этого слова, смешал с грязью наши идеалы?
— Ну предположим не совсем с грязью, а несколько хуже! — продолжал куражиться Липа, чувствуя как вместе со смехом уходит напряжение. — Интересно все-таки кто действительно до такого додумался?
И словно в ответ на Липин вопрос Придуренко буквально зарычал, вонзив указующий перст в экран и переполняясь возмущением:
— Всем известный авантюрист Липовский был задержан вчера на месте преступления! Да, ему удалось коварно сбежать, но негодяю не уйти от возмездия!!!
— Я?! — Липа аж задохнулся, — Я?! Да я когда подошел, там уже вовсю трубы рвало, и народ разбегался!
Он вскочил, выплеснув на штаны остатки кофе, и подбежал к телевизору:
— Ты что такое говоришь? Меня же там не было!
Но Придуренко не слышал Липиного возмущения и продолжал клеймить и обличать.
— Вот те раз... — Липа выключил телевизор. — А я еще смеялся над заговором... И что в итоге получилось...
Липа прислушался — пока все вроде тихо. Хорошо еще, что он, прибежав, отпустил всех по домам и крепко-накрепко запер все двери. Тогда-то никто ничего еще не знал, и персонал разошелся, радуясь неожиданному свободному дню...
В связи с ужасающимися событиями в Народном Собрании президент Граблин был переведен санитарами из привычного кабинета в особое подземное убежище, приспособленное для работы высшего руководства страны в любых экстремальных условиях, начиная с выборной кампании и кончая концом света.
Там он заперся в отведенной ему комнате вместе с Брезинским и стал допытываться у своего всезнающего консультанта как должен поступать в такой ситуации руководитель нормального цивилизованного государства: искать злоумышленника, сделать вид что все так и было задумано или просто не обращать внимания?
При этом в глубине души Граблин считал наиболее верным последнее решение, — ну что такого страшного случилось? Если бы Народное Собрание совсем взорвали вместе с депутатами, тогда может и надо было бы меры принимать. Но Брезинский, крайне недовольный чрезмерной активностью Липы, заявил, что в цивилизованных странах не принято осквернять подобным циничным образом места отправления политических надобностей. А потому в отношении Липовского надо принять самые строгие меры!
Липа ходил из угла в угол, иногда выходя в коридор, и в голове его быстро складывалась разрозненная мозаика причин и следствий:
— Понятно, что было много недовольных мной. Но все они шипели поодиночке. Потом появился этот чертов Ухо-горло-нос с жутким голосом, — при воспоминании о телефонном звонке Липу передернуло, — и всех объединил...
Тут со стороны запасного выхода донеслось щелканье ключа в замке. Липа схватил каминную кочергу и осторожно подошел к двери. Да кто-то определенно пытался ее открыть, но мешала внутренняя щеколда.
— Что надо!? — как можно страшней рявкнул Липа.
За дверью замерли, потом Липа услышал невнятный шепот и удаляющиеся шаги. Конечно, это мог быть кто-то из гостиничного персонала: пришли согласно распорядку порядок навести, но Липа был уверен в злоумышленных намерениях несостоявшихся визитеров. Не расставаясь с кочергой, он еще раз обошел свой этаж, проверил оба входа, окна, террасу и только потом вернулся в кабинет.
— И откуда только он взялся на мою голову? — Липа попытался представить себе Глазника, но ничего кроме симпатичного доктора в белом халате на фоне плаката с разновеликими буковками не получилось. — Во всяком случае, сработал он исключительно грамотно!
Липа в сердцах выдернул провод зазвонившего телефона, — нечего с мысли сбивать!
— Вначале подослал китайских ходоков, потом обвинил меня в бредовом заговоре. Ну кому придет в голову объединять Финляндию и Китай? И все только для того, чтобы я побежал в Народное Собрание разбираться. А там все было готово к встрече...
Да, Глазник действительно рассчитал все точно. И преступление навесил на Липу весьма дурно пахнущее в прямом и переносном смысле слова. Но самое неприятное состояло в том, что в тяжелую минуту Липа остался один — главный помощник Гоги бесследно исчез!
Надо сказать, что в это же самое время академик Кустиков ломал себе голову над той же проблемой. Раскрыв обществу истинное лицо Липовского, он невольно почувствовал к нему большой интерес. Кустикову нравился его оригинальный стиль работы, в котором академику виделись большие перспективы. И вот отслеживая развитие событий, он наткнулся на заговор и Глазника.
Но как он не старался, как не искал подхода, как не придумывал неожиданные точки зрения, разобраться в ситуации не получалось. Единственным, что удалось установить более-менее определенно, был достоверный факт существования Глазника. И то, что его никто никогда не видел, дела не меняло: Кустиков мог придумать не меньше двадцати объяснений «почему» и столько же способов «как». Однако он потерпел полное фиаско, пытаясь понять кто такой Глазник и откуда он все-таки появился…
После чудовищных разоблачение Максима Придуренко народ почувствовал себя обделенным зрелищем и поспешил принять участие в веселом празднике жизни:
— Там такое творится! Сокол наш ясный Лев Борисович показал наконец всем этим депутатам настоящее их место, а я тут дома штаны протираю!? — бормотал сторонник Липовского, натягивая кепку.
— Там такое творится! Гнида эта заезжая, Липовскиий, форменную диверсию учинил, радетелей народных едва не погубил, а я тут дома штаны протираю!? — бормотал противник Липовского, влезая в ботинки.
И загудела улица, поднялся народ в едином порыве. А что с разными целями, так это только интересу добавило — чего всем-то в одну сторону ходить?
Из окна своего кабинета Липа прекрасно видел, как на Средненьком Москворецком мосту (эпитеты Большой в названиях были признаны вредной имперской отрыжкой и заменены на более политкорректные) схлестнулись две группы людей. Несмотря на расстояние, Липа слышал их бодрые, но противоречивые выкрики:
— Липовского в Кремль! Слава народному защитнику!
— Липовского на нары! Долой душителя народовластия!
Аналогичные надписи имелись и на плакатах, которым размахивали демонстранты, но изображен там был почему-то Панасюк в своем знаменитом плаще.
— Нужной фотки не нашли, — раздался вдруг за спиной родной голос Гоги.
Однако вид у него был, прямо скажем, непотребный: босой, опухший, бледно-зеленого цвета и в каком-то засаленном халате на голое тело. На могучей шее Гоги наподобие галстука болтался ажурный женский чулок, а в обеих руках было по трехлитровой бутылке виски. И перегаром от него несло так, что у Липы в первый момент перехватило дыхание.
— Ты где пропадал?! — довольно строго спросил Липа, решив, что радость встречи не должна затмевать серьезности проступка.
— Не важно где я пропадал, важно, что в нужный момент я вернулся! — Гоги осторожно подошел к окну и, прикрываясь занавеской, выглянул. — Ага, охотники встают на номера. Значит, скоро начнется охота!
— Какая охота? — Липа собрался было посмотреть на охотников, но Гоги мягко отодвинул его от окна.
— На тебя охота, Борисыч! На тебя! — Гоги прищурившись от напряжения, продолжал изучать диспозицию. — Ну и мне тоже достанется...
— Так я ведь ничего не сделал! И ко всему этому пахучему безобразию ни малейшего отношения не имею!
— Никто все равно не поверит! Короче, давай, Борисыч, оставим все дискуссии на потом. Тогда и выясним кто где был и кто что делал... Я тебе честно скажу: только узнал про эту поганку сразу примчался!
— А как же ты вошел? — подозрительно спросил Липа. — У меня ведь все двери заперты?
— Сам знаешь, Борисыч. — отмахнулся Гоги, опуская штору. — Я не только двери прошел, но и кучу всяких козлов, которые наше логово со всех сторон обложили. И я тебе, Борисыч, прямо скажу: самое время сматываться!
И тут точно в подтверждение его слов раздались тяжелые удары в дверь и нестройные команды.
— Так давай тем же способом уйдем как из Праги! Я только вещички соберу... — Липа притащил из спальни розовое вышитое цветами покрывало и, расстелив прямо на полу, стал вываливать на него бумаги из сейфа. — Но время не должно измениться! Хочу, знаешь ли, вернуться и кое с кем потолковать...
— Насчет времени не знаю, боюсь промахнуться... — Гоги смущенно потупился. — Сам понимаешь: руки дрожат, горло пересохло, в мозгах туман. Какая уж тут магия! Да и времени на подготовку нет. А вот километров на сто могу перенести.
— Да хоть за километр! — Липа, прислушиваясь к треску сдающейся двери, быстро связал углы покрывала так что получился здоровый узел. — Главное отсюда свалить, а там разберемся!
Гоги кивнул, несколько раз обежал вокруг Липы напоминающего своим растрепанным видом и бесформенной торбой революционного мешочника, попрыгал на четвереньках отчего Липа, несмотря на общий драматизм ситуации, едва не засмеялся, прокричал неразборчивые лозунги хриплым срывающимся голосом и оба исчезли в громах и молниях, оставив ворвавшихся вооруженных людей в полной растерянности...
Глава 21
Печальное возвращение
Низкие черные тучи наползали на город в востока, страшно наваливались на островерхие крыши, точно стараясь смять и раздавить их, но только вспарывали набухшие бока шипами шпилей и, тяжело ухая далекими громами, начинали истекать кровью дождя. Гроза, всю ночь сотрясавшая небо, ушла далеко на запад и более не беспокоила забывшихся в зыбком утреннем сне людей. Зато дождь как начался в полночь, так и лил, не переставая, — как будто где-то в немыслимой высоте забыли закрыть огромный кран и вода теперь хлещет из него с низким гудением.
Мутные потоки неслись по улицам, неся мусор, сломанные ветки и листья. В переулках журчали ручьи, на улицах гудели реки, а площади разливались настоящими озерами. Постепенно дождь отмыл загаженный обитателями город, бегущая вода стала чистой и прозрачной, так что выгляни вдруг в этот предрассветный час солнце, то всех бы поразило каким красивым может быть плывущий сквозь дождь город.
Однако солнце еще не всходило, да и тучи заняли такую плотную оборону, что ни один лучик все равно не пробился бы сквозь их построения. Да и к чему, когда смотреть на эту красоту все равно некому: улицы пустынны, в окнах темно и только шум падающей с неба и текущей по земле воды нарушает первозданную тишину... Но что это? Неужели за углом слышны шаги?
Две странных фигуры брели сквозь дождь: один в рваном костюме с бесформенным мешком за спиной, второй в каком-то куцем плащике и хлюпающих при каждом шаге огромных калошах на босу ногу. Судя по полному безразличию к воде льющейся с неба, промокли они давно и насквозь, да и ноги передвигали еле-еле. Как будто идут уже не один час, а то и день. А рядом с ними, почти осязаемые в колышущемся мареве струй и капель, плелись усталость и безмолвие — эти вечные печальные спутники всех бредущих под ночным дождем.
В эти трагические минуты вряд ли кто признал бы в этих жалких фигурах магистра «Астрокома» Гоги и известнейшего политика Льва Липовского. Однако это были именно они! Несчастные, потерянные и разбитые... Конечным пунктом их печального пути был маленький старый дом, последнее убежище и последняя надежда. Тот самый, откуда четверть века назад они с шумом и треском умчались в загадочное будущее ставшее теперь мрачным настоящим.
Чем меньше оставалось пройти, тем страшнее становилось, — ведь столько всего могло случиться за это время: реконструкция, смена владельца, пожар, да мало ли что еще? Липа с Гоги прекрасно понимали это, но все равно шли потому как идти было больше некуда. Так что, увидев за очередным поворотом смутный знакомый силуэт, они невольно ускорили шаг. Дом стоял на своем месте!
Вот и дверь: та самая, в которую они вошли когда-то. Липа несколько раз поднимал руку, но никак не мог решиться — вдруг все исчезнет от одного его прикосновения? Но Гоги надоела эта драма у ворот замка, и он решил все по-своему: сунув мокрый и грязный палец в замочную скважину, пробормотал непонятные слова, страшно выкатил глаза и — о чудо! — замок щелкнул и дверь открылась...
В доме было пусто, холодно и темно. А как только захлопнувшаяся дверь отсекла шум дождя, стало еще и тихо, — только тяжелое дыхание и мелодичная капель стекающей с одежды воды.
— Дошли, Борисыч! Все-таки дошли! — прошептал Гоги присев прямо на пол и опорожняя калоши.
— Вроде бы да... — Липа почувствовал, как уходит напряжение последних дней, и жизнь вновь начинает обретать смысл и содержание.
И он пошел осматривать свои старые новые владения. Самое интересное заключалось в том, что в доме абсолютно ничего не изменилось, если не считать толстого слоя пыли и сырого запаха запустения.
— Порядок, Борисыч! — радостно сказал Гоги, когда они проверили последнюю кладовку. — Никто не пытался проникнуть внутрь, никто не предъявлял на дом претензий, никто не нанес ему ущерба!
— То ли мистическая репутация отпугнула, — согласился Липа, — то ли свойственное цивилизованным странам уважение к чужой собственности!
Дальше все пошло нормально: сухие как порох дрова вспыхнули от одной спички, камин сперва подавился дымом, закашлялся, а потом весело загудел, разгоняя живительное тепло по кабинету. В шкафах нашлась сухая одежда, в буфете коньяк и окаменевший шоколад, а мягкие кабинетные кресла, придвинутые к огню, обещали непередаваемое блаженство изможденным телам. Но прежде чем отдаться безраздельно желанному отдыху Липа и Гоги по сложившейся за последнее время привычке спустились вниз и забаррикадировали комодом входную дверь. Что неудивительно, если вспомнить долгую дорогу домой...
...Как Гоги и предполагал, занятия магией с похмелья ни к чему хорошему не привели. Хорошо еще он отказался от перемещения во времени, иначе трудно даже представить в какие далекие и мрачные времена занесло бы беспокойного Липу и его верного, но неудалого помощника. А так всего лишь перенесло на крышу соседнего дома.
— И это твои сто километров? — спросил Липа, наблюдая из-за покосившейся печной трубы знакомые пейзажи и мечущихся по «Астрокому» вооруженных людей в камуфляже и черных масках.
— Так ты же сам сказал, что хоть километр... — Гоги виновато потупился. — Давай я еще попробую!
— Ага... И в результате мы вернемся на прежнее место?
— Да, исключать такой вариант нельзя...
Чтоб не маячить на виду, они спустились на чердак, где просидели до темноты, чихая от пыли и мучаясь неизвестностью. После чего Гоги повторил попытку...
На этот раз их действительно перенесло достаточно далеко, но место оказалось довольно странным — рассвет Липа и Гоги встречали в полуразвалившейся избе где-то под Рязанью. Сквозь дыры в крыше светили звезды, в ближайшем лесу выли волки, а гнилые доски гнулись под ногами и предательски потрескивали. Именно здесь Гоги, наконец, обулся, найдя в углу поместительные калоши какого-то совершенно гигантского размера. Оставалось решить, куда двигаться дальше.
— Надо, Борисыч, отсюда сваливать... — задумчиво сказал Гоги, вытягиваясь на полу. — Не простят они тебе осквернения символа демократии...
— Да сколько раз тебе говорить, что я здесь не причем! — взорвался Липа.
— Оно, конечно, так, — согласился Гоги, — но лучше все-таки на время скрыться...
Липа и сам понимал, что Гоги прав и наиболее правильным решением будет переждать весь этот ажиотаж подальше от Москвы, а лучше вообще за границей, но где найти такое тихое место? Он, следуя примеру Гоги, лег на пол, подложив под голову мешок с компроматом, и задумался.
— Я так думаю... — осторожно заметил Гоги, — что сейчас важно не сколько куда, сколько отсюда...
— Да согласен я, согласен! — Липа тяжело вздохнул. — А переждать бурю можно будет в Праге. Так что двигаться надо в сторону Европы...
— Понятно, что не в Китай! — обрадовался Гоги. — Насчет того домика ты классно придумал! Только давай мои калоши в твой мешок положим, а то я в них правильно прыгать не могу...
И Гоги снова несколько раз обежал вокруг Липы, попрыгал на четвереньках, прокричал неразборчивые лозунги, и оба исчезли в громах и молниях, изрядно напугав подкравшихся на запах свежего мяса волков из ближайшего леса...
К величайшему сожалению оказалось, что длительный загул нанес мистическим способностям Гоги весьма серьезный ущерб. Во всяком случае, дорогу к дому в его исполнении напоминала игру в рулетку, — то есть куда-то они каждый раз попадали, но общая траектория движения, должная быть стремительной прямой, больше походила на причудливый, шаловливый зигзаг. Но самое неприятное состояло в непредсказуемости места прибытия...
После рязанской глубинки был берег неизвестной реки с далеким костром, стелющимся над водой туманом и таким соблазнительным запахом шашлыка, что с Гоги чуть не сделался нервный припадок. Потом случился пыльный и жаркий южный город, где им пришлось целый день бродить по улицам в поисках безлюдного места — не трудно догадаться, где закончились бы прыжки и гримасы Гоги, попробуй он их исполнить при большом стечении народа. Не раз и не два приходилось спасаться бегством от разъяренных людей, среди которых они внезапно оказывались: будь то митинг, банкет или футбольный матч.
Вскоре Липа утратил способность удивляться, но научился достаточно быстро для своего почтенного возраста бегать. Он спал на земле и питался пустым хлебом — на большее болтавшейся в карманах мелочи не хватало, а бумажник Липа как всегда взять не успел.
— Чем этот мешок бумагами забивать, — сетовал Гоги, — лучше бы денег взял!
— Информация важнее денег, — огрызался Липа, прекрасно понимая, что две-три пачки не сделали бы мешок чрезмерно тяжелым, но теперь-то чего душу травить?
Он прочувствовал вкус пахнущей железом воды из-под крана и всепроникающий холод ночевки под открытым небом. Особенно ранним утром, когда костер уже потух, а солнце еще не взошло. Теперь он знал, что такое борьба за существование в прямом и главном значении этого слова, когда на кону стоит не власть, а пища, кров и тепло. Ведь несмотря на свою сверхбурную карьеру и жизнь полную неожиданных и прямо скажем опасных поворотов Липа всегда имел достаточно денег, чтобы жить с комфортом.
Узнать Липу стало практически невозможно: он пообтрепался, оброс щетиной, похудел и выглядел лет на десять старше своих шестидесяти. На первый взгляд такая радикальная смена образа жизни могла бы показаться романтической, но Липа всегда был строгим прагматиком и если и мечтал о чем-то, то никак не о подобных сомнительных приключениях...
Так что, добравшись, наконец, до дальних подступов желанной Праги, Липа решил больше не рисковать и последние несколько десятков километров преодолеть своим ходом. Что они и сделали, несмотря на дождь, подозрительные взгляды окружающих и страх найти в конце трудного пути холодное пепелище...
Глава 22
Ключ к успеху
Ночью Липе приснился странный сон. Вначале все вроде было понятно: он опять бежал из Москвы, рядом маячил Гоги, а вокруг метались люди с вилами и граблями. Но потом их сменила волчья стая. Липа вдруг остался один, он стоял на огромном черном камне похожем на трибуну, а вокруг в грозном молчании сидели огромные бледно серые волки. Своей неподвижностью они напоминали изваяния, и только желтые глаза горели живым холодным огнем. Но самым неожиданным и страшным была Катя — та самая, с которой они познакомились в библиотеке и с которой несколько раз встречались в Москве, пока не началась война с Глазником. Только глаза у этой Кати были волчьи...
Липа проснулся в ужасном расположении духа и долго смотрел в теряющийся в утреннем сумраке сводчатый потолок. Мысли все еще метались в сетях страшного сна, и Липе стоило больших усилий понять, где именно он находится:
— Все нормально... Я дома... И никаких волков здесь нет и быть не может!
Липе показалось вдруг, что он вернулся в свою прошлую, скучную жизнь, в которой не было ни магии, ни Гоги, ни безумных надежд, ни стремительного броска сквозь время...
— Успокойся, дружище, — с отеческой заботой в голосе сказал он себе, вставая, — все это только сон. И Москва, и отель «Балык», и «Астроком», и Панасюк из Бердичевского драмтеатра имени Седьмого Майдана Незалежности. Да, этот сон очень подробный и похож на правду, но он всего лишь сон. Так что сейчас мы позавтракаем и пойдем в библиотеку читать свежие газеты...
Липа накинул халат и пошел вниз, собираясь взбодриться чашкой крепкого кофе, но на первой же ступеньке картинка безмятежного существования рассыпалась в пыль: из кухни доносилось совершенно немузыкальное пение и грохот посуды, а еще оттуда поднимался аппетитный запах горячей и вкусной еды.
Разумеется, это был Гоги! В состоянии полного и абсолютного счастья он метался по кухне, одновременно разбирая пакеты с продуктами, присматривая за раскаленной сковородой, что-то нарезая и смешивая, по ходу дела отрывая зубами куски хлеба от длинного батона, который торчал из груды разноцветных коробок и банок.
— Привет, Борисыч! Я тут решил завтраком заняться, — радостно сообщил он, — минут через десять все будет готово!
— А продукты? — тупо глядя на происходящее, спросил Липа. — Продукты откуда?
— Да по телефону заказал! — отмахнулся Гоги. — Доставка в течение двадцати минут. Просто, быстро, вкусно!
Липе показалось, что если он сейчас топнет ногой, посмотрит строго и скажет: «Сгинь!», все тотчас исчезнет и он вернется в прошлое, о котором только что мечтал. Выпьет кофе, выкинет вместе с посудой подгоревшую яичницу и пойдет в библиотеку читать свежие газеты... Но ему вдруг так захотелось есть, причем не что-нибудь, а именно сделанное Гоги, что он остался…
А Прага за прошедшие четверть века нисколько не изменилась. Те же старые дома, те же улочки, те же мосты. Приметой времени были только многочисленные, похожие друг на друга китайцы, но Липа не обращал на них внимания. И вот однажды, недельки через полторы после возвращения, он случайно набрел на свою привычную городскую библиотеку — ту самую, где столько раз читал российские газеты у распахнутого в сад окна. Липа усмехнулся и зашел внутрь...
К его величайшему удивлению в отделе периодики сидела все та же милая девушка Катержина, — Липа сразу узнал ее! И она узнала его! Правда теперь они были почти ровесники, но все равно встреча получилась вполне сердечной, хотя каждый говорил на своем, непонятном собеседнику языке. Липа взял российские газеты и пошел к своему привычному столу. Но место было занято: Липа увидел темный женский силуэт на фоне светлого квадрата окна, даже расстроился, но потом решил пока расположиться рядом, а потом пересесть.
«Не будет же она целый день тут сидеть? — решил Липа, немного разочарованный неудачей.
Но, подойдя ближе, сбился с шага, побледнел и выронил прессу — за его столом сидела Катя и быстро писала что-то в толстой тетради, сверяясь с разложенными на столе книгами.
— Катя? — тихо спросил Липа.
Катя подняла голову, вздрогнула и даже покраснела:
— Да, это я. Здравствуйте, Лев.
— Но как вы здесь оказались?
— Мне понадобилось для работы несколько редких книг, которые есть только в Праге и в Лондоне. Мне показалось, что Прага ближе... А вы в командировке? Или отдыхаете?
«Она ничего не знает о событиях в Москве! — пронеслось в голове у Липы. — Видимо давно приехала...»
Липе было удивительно приятно видеть Катю, — этого он не мог отрицать. И поговорить с ней на разные интересные темы было бы здорово! Но в нем еще играла музыка бегства, поэтому вместо того чтобы просто сказать о старом домике в маленьком переулке, может быть даже пригласить в гости, Липа осторожно улыбнулся и сказал:
— Я в Праге проездом…
— Жаль, — сказала вдруг Катя, — мне было бы интересно с вами побеседовать и поспорить. Вы производите впечатление умного человека, что в наше время большая редкость!
Для Липы который с полной уверенностью считал себя по меньшей мере гением и уж во всяком случае самым умным человеком в мире такие слова буквально сочились молоком и медом на израненное сердце. На его ум часто обращали внимание, но всегда в отрицательном контексте — мол, с этим надо ухо востро держать! Или — такой вокруг пальца обведет, а ты и не заметишь. Здесь же имела место простая и объективная констатация факта.
— Проездом не значит на один день, это лишь символ скоротечности нашего бытия, — Липа со всей возможной мудростью во взоре посмотрел на Катю, — Все мы проездом в этом мире. Не так ли?
— А вы оказывается не только умны, но романтичны, — Катя улыбнулся, — что является еще более редким явлением в нашем тупом прагматичном мире.
— Вам не нравится наш мир? — совершенно искренне удивился Липа.
— Я не люблю несовершенства рядящегося в белые одежды идеала.
— Поэтому вы и стали историком?
— Возможно... — Катя помедлила. — Никогда не задумывалась...
— А над чем вы работаете сейчас?
— Монархия, как форма абсолютной власти.
Этот странный разговор похожий на перебрасывание мячом продолжился в соседнем кафе, — раз уж у них сложилась традиция философствовать за чашкой остывшего кофе, так зачем ее нарушать?
— Но разве ваше утверждение не однозначно? — спросил Липа. — Разве не ясно, что именно монарх является идеальным носителем власти?
— Разумеется! — ответила Катя. — Не ограниченный законами, парламентом, общественным мнением, свободный от всякой ответственности за свои поступки, имеющий право не признавать ошибки, карать и миловать по собственной прихоти...
— Именно так! Власть высшей пробы. Без примесей и добавок.
— Ну а что касается вашего вопроса о теме моей работы... Я стараюсь докопаться до корней. То есть понять когда, в какой момент истории человек добровольно забрал власть у лучшего и передал случайному. Ведь вожаком, вождем, предводителем, князем, называйте, как хотите, вначале был самый сильный и умный. Он сперва должен был победить в борьбе за власть, а потом ежеминутно подтверждать свои права на обладание ею. В то время любой мог бросить ему вызов. А в случае передачи власти по наследству все определяется случайностью — у кого-то сын умный, а у кого-то нет.
— А наследственность вы в расчет не берете? — возразил Липа. — Что называется, благородная кровь ребенка рожденного от царственных родителей?
— Браки между родственниками, принятые среди монархов, часто ведут к вырождению, — пояснила Катя. — Давно установлено, что только постоянный приток свежий крови обеспечивает нормальное развитие рода.
— Однако считается, что несмотря на это престолонаследники обладают особыми свойствами, своеобразными генами власти, которые и отличают их от простых людей.
— На мой взгляд, это глубокое заблуждение. Вот я, например, несу в себе небольшую долю царственной крови. Очень маленькую, разумеется...
— Вы? — от неожиданности Липа чуть не выронил чашку. — Но каким образом?
— Долго рассказывать... — Катя опустила глаза, видимо смутившись излишней откровенности. — Может когда-нибудь...
— А как вы узнали об этом?!
— Честно говоря, совершенно случайно, когда работала в архиве…
Они проговорили до вечера, после чего Липа проводил Катю до невзрачной гостиницы «Европа» случайно затесавшейся на престижную Вацлавскую площадь и на прощание даже поцеловал ей руку, чего не делал никому и никогда в жизни...
Вернувшись домой, Липа был задумчив и туманен, чем немало озадачил Гоги. Тот как раз закончил готовить ужин и на правах домохозяйки усадил Липу за стол. Прямо семейная идиллия. Он что-то рассказывал, но Липа молчал, пока его, что называется, не прорвало...
— Монархия! — глаза Липы загорелись, — Именно монархия! Я восстановлю в России монархию! Представляешь, какой восторг вызовет в народе прекращение всего этого беспорядка и безобразия!?
Гоги уныло посмотрел на хозяина, — опять начинается...
— Народ устал от слабой власти! — Липа отбросил стул и забегал по кухне, — Но введение жесткой диктатуры, восстановление карательных органов вряд ли получится.
— Международное сообщество возмутится... — возразил Гоги, собирая грязную посуду.
— Правильно! Да и как-то грубо все это. Другое дело монархия! Сказочный дворец, роскошный зал, золотой трон, а на нем в горностаевой мантии и бриллиантовой короне сидит...
Вдруг Липа замер, буквально окаменел,
— Ты что, Борисыч? — Гоги кинулся к хозяину, — Подавился?
Но Липа только затряс головой — он увидел, совершенно четко и ясно, как будто разглядывал цветную фотографию, того, кто сидел на этом троне. И это была женщина — величественная и прекрасная!
— Именно женщина! — Липа вышел из ступора и Гоги облегченно вздохнул. — Женщина будет управлять страной...
— А ты будешь управлять женщиной! — Гоги зааплодировал, — Просто и гениально, как все твои идеи!
Да! Теперь Липа знал, что надо делать. Он даже знал, кто станет первым российским монархом — Катя! Почему бы и нет? Внешность подходящая, умная, образованная, даже царская кровь есть. А главное — ею будет легко управлять!
Катя, посаженная на восстановленный российский трон, — это ли не самый надежный ключ к власти!?
Глава 23
Никогда не сдаваться!
А что же Митрич? Как сложилась его судьба? Оказавшись по неосторожности слишком близко к пронзающему время Глазнику, бедняга был безжалостно брошен в будущее, где вместо нормальной жизни, на которую Митрич всегда надеялся и за которую боролся всю сознательную жизнь, в обществе царило безвластие и смута.
Но самое ужасное состояло в том, что органы государственной безопасности вообще ликвидировали. Как несоответствующий общечеловеческим ценностям пережиток мрачного прошлого! Такая вот формулировочка… Можно подумать их ЦРУ занималось исключительно проведением бойскаутских слетов и распределением гуманитарной помощи среди населения!
Потерянный и разбитый покинул Митрич разоренное гнездо на Лубянке и побрел без смысла и цели, думая горькую свою думу:
«Липовский за которым я должен был следить исчез... У меня ни денег, ни документов... Органы госбезопасности разгромлены… Так что помощи ждать неоткуда...»
О переносе в будущее Митрич старался не думать, — и без того проблем хватало. Да и какая, в конце концов, разница?
«Есть приказ, который надо выполнить? Есть. Есть тот, кто его получил? Есть. Так в чем проблема? Приказ не меняется от цифры на календаре и возникших у исполнителя проблем!»
Надо сказать, что приказ в понимании Митрича был совершенно самостоятельным и почти одушевленным жизненным явлением. То есть, будучи единожды отданным, он начинал жить собственной жизнью ни от кого более не зависящей. Приказ мог быть либо исполнен, либо отменен тем, кто его отдал. Иного Митрич не признавал — это был закон его жизни, из тех, что принимаются как должное без обсуждения. Так что перенос в будущее и даже ликвидация органов госбезопасности ничего не меняли в отношениях Митрича и Липовского. Но вот с чего конкретно начать он даже не представлял!
Вдобавок к душевным мукам Митрич испытывал муки телесные. Он хотел есть и пить, в ногах нарастала слабость, а поднявшийся прохладный ветер пробирал до костей, как не старался Митрич спрятаться внутри пиджака... Следуя многолетней привычке, Митрич обратился за помощью к любимому герою учебных фильмов майору Булкину, но тот сочувственно молчал, покачивая головой. Ведь у Булкина даже в самой сложной ситуации за спиной монументальной гранитной глыбой стоял Центр. А Митрич остался совершенно один...
Неизвестно чем закончилась бы его печальная прогулка, не забреди он совершенно случайно в тихий заросший дворик, чудом уцелевший среди современной застройки и огороженных высокими заборами особняков Вегетарианской улицы (название Мясницкая было признано оскорбляющим чувства сторонников растительного существования). В углу несколько пенсионеров играли в домино за самодельным столом уютно прятавшемся в тени огромной липы. Может быть звук костяшек и жизнеутверждающие замечания и привлекли сюда Митрича утомленного молчаливой спесью элитных домов?
— Не возражаете? — спросил он, тяжело опускаясь на край вытертой до блеска лавки.
— Садись, коль пришел... — ответ был произнесен довольно холодно, Митрич почувствовал несколько быстрых, но едких взглядов в свою сторону, и игра продолжилась.
Однако Митрич заметил, что разговор практически прекратился. Он явно тяготил компанию своим присутствием, но уходить из этого тихого уголка, где можно было сидеть, вытянув ноги, не хотелось.
«Посижу минут пять, — решил Митрич, — и пойду дальше... Но куда?»
И тут он услышал до боли знакомую фразу, произнесенную одним из игроков, которого все с уважением называли Кузьмич:
— Главное никогда не сдаваться!
Именно так говорил любимый герой учебного фильма «Майор Булкин уходит от погони» вступая в единоборство с пятью противниками сразу. Хотя между нами говоря это уже совсем не единоборство, а скорей пятиборье...
Митрич как можно незаметнее присмотрелся к говорившему — на вид лет семьдесят, лицо совершенно незнакомое, но что-то родное в нем есть, на лысой голове пучок седых волос совершенно дикого вида.
«Из наших? — в голове Митрича мелькнула безумная надежда. — Вот это была бы удача! Но как проверить? Может быть Булкина привлечь?»
Он прикрыл глаза, делая вид, что задремал, тогда как на самом деле внимательно вслушивался в каждое слово Кузьмича, ища момента заявить о себе на том же языке. И такой момент представился:
— Бдительность — наше оружие... — задумчиво сказал Кузьмич, имея в виду сложный поворот в игре.
— А телефон не обеспечивает секретности переговоров... — тихо, вроде как про себя, заметил Митрич, закончив начатую Кузьмичом фразу майора Булкина из фильма «Телефон: верный помощник или коварный злоумышленник?»
Сидящие за столом дружно посмотрели на Митрича, дружно вздохнули — такой молодой, а уже псих! — и вернулись к игре. Но во взгляде Кузьмича Митрич прочел понимание. Так что когда народ разошелся по своим делам, у них завязался довольно интересный разговор:
— Сам-то откуда? — спросил Кузьмич.
— Да вот вернулся из длительной загранкомандировки, а тут... — обтекаемо ответил Митрич.
— Понятно... А звать как?
— Полковник Исаев.
— Неужели Митрич?! А я Николай Пронин! Слышал про такого?
Митрич хотел было сказать нет, но вдруг совершенно четко вспомнил молодого и энергичного лейтенанта Пронина, чья сияющая физиономия долго украшала доску почета — герой умудрился разоблачить и задержать трех матерых шпионов в один день! Причем все три сразу во всем признались и, размазывая по своим вражьим щекам слезы чистосердечного раскаяния, согласились сотрудничать!
Товарищи по оружию от души обнялись и пошли к Кузьмичу спрыснуть встречу, благо тот жил в ближайшем подъезде на втором этаже.
— Наших в городе много? Какие настроения? — поинтересовался Митрич после третьей рюмки теплой водки и второй холодной котлеты.
— Много-то много, да толку что? Сидим по кухням, да переживаем! — хозяин аж кулаком по столу стукнул.
— А как же руководство? Оно куда смотрело?
— Так они, как команда прошла на ликвидацию, сами первые крушить и стали! Зато теперь все в банках председательствуют...
— Неужели одни предатели оказались? Поголовно?
— Кое-кто, конечно, пытался воспрепятствовать, но их быстро поувольняли... Кабы мне тогда знать, чем дело кончится, — наплевал бы на присягу и парочку этих гадов шлепнул из табельного оружия прямо в кабинете...
Они проговорили до самого вечера. Кузьмич с горечью рассказывал о творящихся вокруг безобразиях, Митрич внимательно слушал и вникал в ситуацию. От выпитой водки в голове слегка гудело, но контроля над собой он не терял. Так что когда Кузьмич спросил про длительную командировку — где был, мол, что делал? — Митрич многозначительно промолчал.
«Коллега коллегой, но посвящать в ситуацию с Липовским его пока не стоит...» — Митрич прекрасно помнил совет майора Булкина повторявшийся из фильма в фильм: не болтать лишнего даже среди своих.
Впрочем, Кузьмич сам понял свой просчет, замялся и сменил тему.
Первую ночь в мире будущего Митрич провел на потертом скрипучем диванчике в квартире Кузьмича. В соседней комнате мирно посапывал гостеприимный хозяин, за открытым окном шуршала листьями огромная липа, чьи-то быстрые шаги эхом отдались в гулкой подворотне и стихли, когда запоздавший прохожий зашел в подъезд, деликатно придержав дверь...
Но вместе с этими приятными звуками напоминающими тихую Прагу, к которой Митрич, честно говоря, привык, было слышно как накатывается со всех сторон гул просыпающегося к ночи города непристойных клубов, роскошных казино и дорогих ресторанов.
«Жируют, гады, народной крови напившись...» — с горечью подумал Митрич, ворочаясь с боку на бок в безнадежной попытке уснуть.
Кузьмич порассказал, какая теперь жизнь, и если последние годы, проведенные в России, Митрича удручали, то нынешнее положение просто приводило в ужас. Особенно засилье всех этих заезжих советников, помощников и консультантов, которые по твердой уверенности Митрича поголовно являлись шпионами и вредителями.
«Главное некому это безумие остановить! Разогнали защитников государства...» — не выдержав переживаний, Митрич встал и, стараясь не шуметь, пошел на кухню, где в бутылке на окне должно было остаться грамм сто пятьдесят.
Но бутылка естественно была пуста, — Митрич слишком долго вел трезвый образ жизни вдали от Родины и забыл, что недопитая водка такой же нонсенс, как честный миллионер.
«Вот найду я Липовского, нейтрализую... А дальше что? Буду как Кузьмич в домино играть и шепотом крыть нынешнюю власть, прячась по углам?»
Митрич представил себе многочисленных бывших сотрудников, пусть немолодых большей частью, но ведь те, кто в момент краха только начал службу сейчас едва добрались до пятидесяти. И эта огромная армия способных и энергичных людей прячется по углам, изливая свое возмущение в бессильном и бессмысленном кухонном протесте! Митрич вспомнил, как презрительно относился к диссидентам всех мастей в советские времена и с нарастающей обидой понял, что его бывшие коллеги ведут себя ничуть не лучше...
«Врешь! Не сдамся! — Митрич сжал зубы и кулаки, — Никогда не сдамся!!!»
Все попытки разбудить Кузьмича среди ночи были тщетны, пока Митрич не рявкнул у него над ухом:
— Лейтенант Пронин! Сорок пять секунд подъем!
И что вы думаете, — несмотря на свои семьдесят лет Кузьмич не только проснулся, но и успел натянуть майку, тренировочные штаны и тапочки в отведенное командиром время.
— А давай-ка, Кузьмич, соберем человек пять-шесть, самых проверенных. Поговорим, подумаем. Может чего путное и сообразим... Как полагаешь?
— Очень даже поддерживаю! Я тебе, Митрич, прямо скажу: мне весь этот бардак до того надоел, что сил терпеть больше нет! И таких как я не один! Такой как я много!
От волнения Кузьмич стал путать падежи и вдобавок полез к Митричу целоваться. Но тот вернул разговор в деловое русло и предложил собраться прямо сейчас. Кузьмич отдал честь, даже попытался щелкнуть стоптанными задниками клетчатых тапочек, подтянул штаны и пошел в комнату обзванивать народ, ибо пришло время проснуться! А Митрич — раз уж водка кончилась — доел оставшиеся котлеты...
Глава 24
Второе дыхание
Из школьного учебника физики известно, что если в крепкий раствор соли опустить какой-нибудь предмет, то вокруг него тотчас начинают расти причудливые кристаллы, вбирая в себя бесцельно плававшие до того частицы соли. В принципе они могли объединиться и раньше, их тянуло друг к друга, их томила бессмысленность бытия в растворе, их кристаллическая память напоминала о великом едином прошлом. Но они все равно оставались разрозненными, пока не появился так называемый центр кристаллизации, давший начало процессу воссоединения и возрождения.
Как ни странно, но именно Митрич — самый обычный, можно сказать, рядовой сотрудник, стал краеугольным камнем возрождения органов госбезопасности. Пусть пока в подполье, нелегально, но в той ситуации главное было сделать первый шаг. Правда с основным заданием получилась задержка, из-за обрушившейся на Митрича лавины организационной работы. По телевизору вовсю вещали об «Астрокоме» и новой восходящей политической звезде Липовском, но времени на него у Митрича катастрофически не хватало несмотря на открывшееся второе дыхание.
«Эх, слабо я тогда размахнулся... — с горечью думал он, — или трубу слишком легкую взял. Не остановил врага! Ну да ничего, наверстаем...»
Однако когда Митрич наладил, наконец, нормальную работу подпольных ячеек КГБ и смог вернуться к исполнению приказа заговор против Липовского уже вошел в завершающую стадию. Да, Митрич поставил двух человек на сбор информации по Липовскому и организовал постоянное наблюдение за «Астрокомом», но они только зафиксировали скандал, разгром и бегство.
«Доигрался гад! — с удовлетворением констатировал Митрич, читая доклад. — Свои же и сожрали...»
В принципе Митрича вполне устраивало, что политическая нейтрализация Липовского случилась без его участия. Ведь в приказе было ясно сказано: «в случае попыток возврата в политику — нейтрализовать», а против самого Липовского лично никто ничего не имел.
«Жил бы тихо, — и Митрич тяжело вздохнул, — его и не трогали бы...»
За годы наблюдения Митрич как-то сроднился со своим подопечным, даже испытывал иногда своеобразную симпатию. Теперь же, посмотрев на политиков новой формации заполонивших Россию, он порой начинал думать о Липовском, как о наименьшем из возможных зол. Но все это были лишь случайные мысли не способные поколебать глыбу приказа.
«Пусть пока погуляет, — решил Митрич, — Но если снова за старое возьмется, пощады не будет! Опять же иметь дело ему придется тогда не со мной одним...»
И Митрич уехал в Ленинград налаживать конспиративную работу — тамошние товарищи, прознав про московское подполье, рвались в бой...
После исчезновения Липовского в высших политических кругах воцарилось праздничное настроение — еще бы, такую гирю с ноги сняли! Это ведь только кажется, что человеческая благодарность за хороший совет не знает границ, — на самом деле любой свидетель слабости политика (а как иначе назвать обращение за посторонней помощью?) скорее раздражает. А уж Липино назойливое вмешательство во все дела вообще ни в какие ворота не лезло...
— Наш колосс-то оказался на глиняных ногах! — первым заявил член Правительства Глеб Чувылдин, принимавший самое деятельное участие в заговоре. — Жаль только, что скрыться ему удалось!
— Да уж справедливое наказание не повредило бы, — вторили ему коллеги, — а то, понимаешь, приехал, воду замутил, всех с толку сбил, а потом раз — и в тину!
— Сами виноваты, сами! — продолжал разоряться Чувылдин. — Первый попавшийся проходимец щеки надул, колпак надел, а мы и рады!
— И не говори. Слишком уж мы все доверчивые. Думаем, что если сами честные, то и вокруг все такие же... — наслаждаясь собственным нахальством, подпевал хор. — Эх, ничему нас жизнь не учит...
Однако больше всего от деятельности Липы пострадал депутат-одномандатник Дубаков: ему пришлось срочно отправляться к быстро высыхающим берегам Рыбинского водохранилища и самым срочным образом останавливать спуск воды. Хорошо еще он плотину не стал взрывать, а ограничился открытием шлюзов…
А что же Липа? На чём успокоился этот возмутитель спокойствия? Он снова прогуливался по улицам Праги, лениво скользя взглядом по причудливым фасадам старых домов, по темным от времени статуям в нишах, по врезанным в камень древним гербам…
Опасаясь возможного дождя, Липа поглядывал на продернутое бегущими тучами небо — не собирается ли опять дождь? А еще он старался не поскользнуться на старой выщербленной брусчатке еще не просохшей от дождя и потому необычайно скользкой.
«Поскользнутся и промокнуть — вот самое неприятное, что может случиться! — подумав так, Липа улыбнулся, и случайный прохожий вежливо улыбнулся ему в ответ. — Прага снова стала совершенно безопасным городом, каким она была до известных событий. Безопасным и скучным...»
Загадочный и грозный Глазник остался в далекой Москве вместе со своими нечистоплотными методами борьбы. Неизвестный покушавшийся на Липу посредством отрезка трубы завернутой в газету — прямо маньяк какой-то! — больше не появлялся в темных переулках. Не было видно на горизонте и таинственной фигуры в плаще с капюшоном, которую заметил в коридоре «Астрокома» Панасюк. Зато сияли огнями на полнеба умопомрачительные перспективы восстановления российской монархии и возведения Кати на трон.
«Ах, моя милая и скромная Катя с некоторой толикой царской крови! — мечтал Липа, — Ты будешь и дальше заниматься историей, искать редкие книги и философствовать о власти, пока хитрый и незаметный Липовский этой властью будет безраздельно обладать!»
От таких мыслей Липа чувствовал удивительный подъем, как будто стал на десять лет моложе, с размеренного шага переходил на спортивную ходьбу и говорить начинал с такой скоростью, что собеседники чувствовали себя заторможенными и туповатыми.
Взялся за ум и Гоги, который попортил Липе немало нервов своим аморальным и асоциальным поведением:
— Никаких пьянок, никаких женщин, никаких загулов! — торжественно заявил он. — Праздник кончился, но жизнь продолжается!
— А разве жизнь без вина, веселья и женщин это жизнь? — с ехидцей в голосе заметил Липа.
— Ты имей в виду, Борисыч, что я если сказал, то так оно и будет! — обиженно ответил Гоги. — Ты пойми: праздник это праздник, а работа это работа. Их путать нельзя!
При этом в глазах Гоги воцарялась такая вселенская грусть, что любое, даже самое безжалостное сердце истекло бы кровью при виде этой душераздирающей картинки. Но Липа не поддавался — слишком свежи еще были неприятные воспоминания о московском разгильдяйстве.
И действительно — с утра до вечера Гоги тренировался, готовясь к претворению в жизнь нового гениального плана Липы, а в редкие минуты отдыха с удовольствием занимался домашним хозяйством. Для начала он навел в доме образцовый порядок: вымыл окна, которые с гордостью носили чуть ли не вековую пыль, обработал патентованным чистящим средством все гобелены, включая тот самый — с пастушкой и колдуном, прочистил дымоходы и выгреб из каминов по пять ведер слежавшейся золы и сажи.
— Их наверное лет двести не чистили! — обиженно заметил Гоги, — А разжигать между прочим все горазды!
Апофеозом Гогиной деятельности стал ремонт камина и стены в спальне, где в результате его появления имелись весьма серьезные разрушения. Он собственноручно притащил откуда-то несколько мешков строительной смеси, полтора десятка кирпичей и старое корыто, в котором можно было замешать раствор.
— Ты где всему этому научился? — в полной растерянности спросил Липа, увидев как готическая спальня медленно, но верно превращается в стройплощадку.
— Да я даже не помню, — явно польщенный и немного смущенный Гоги удвоил темп, — как-то так вот получилось...
Удивительно, но простые рабочие навыки Гоги удивляли Липу куда больше нежели его магические способности. Если бы Гоги щелкнул пальцами, попрыгал на одной ноге, свистнул, и трещина с тяжелым вздохом закрылась, — это было бы понятно. Но когда он довольно ловко эту самую трещину заштукатурил и аккуратно выровнял поверхность, — вот это казалось настоящим чудом!
Каждое утро Липа получал калорийный завтрак. Причем Гоги вставал на час раньше, все готовил, накрывал стол и только потом деликатно будил хозяина. Каждый вечер, когда бы Липа не вернулся с прогулки, его ждал накрытый к ужину стол с бутылкой хорошего вина и каким-нибудь фирменным блюдом типа запеченной бараньей ноги или жаренной на гриле рыбы.
А по выходным Гоги ставил тесто и пек вкуснейшие кулебяки...
Глава 25
Охмуреж под фанфары
— Рад видеть столь уважаемого гостя в наших забытых Орденом краях! — Дежурный тайного поста экстренной связи, близоруко щурясь, налил Глазнику пол кружки горячего мутного чая (вторую половину он пролил на стол) и, запахнув поплотнее телогрейку с торчащей из дыр желтой ватой, сел напротив. — Чем могу помочь?
Глазник осторожно отодвинулся от стола, чтобы стекающий в его сторону чай не попал на плащ и внимательно посмотрел на Дежурного — что-то неуловимо знакомое просматривалось в его морщинистом лице.
«Так это же тот самый Дежурный, что когда-то посылал в Центр мое сообщение о Липовском и Гоголе-Моголе! — вспомнил Глазник. — Вот уж действительно забытые Орденом края... Однако именно здесь снова начинается история с продолжением!»
— А вы совсем не изменились, — Дежурный тоже узнал Глазника и смущенно улыбнулся. — И выглядите по-прежнему замечательно...
«Вот ведь как получается, — с горечью подумал Дежурный, — одному суждено состарится в холодном темном подвале, а другому оставаться молодым и красивым, общаться с людьми, видеть мир... И ведь про нас обоих говорят, что мы исполняем свой долг перед Орденом и человечеством!»
— Эту информацию, — Глазник вытащил из кармана плаща микрочип с докладом о последних происках Липовского, — надо передать в Центр.
— Как всегда срочно? — Дежурный грубым пинком загнал бессмысленные мыслишки в дальний угол и вернулся к работе.
— Можно обычной почтой, — Глазник не слишком доверял всем этим новомодным средствам связи, предпочитая их фантастической скорости надежность доброго старого крысопровода. Тут уж можно быть уверенным, что информация дойдет до адресата, а не будет блуждать по мировым электронным сетям на радость шпионам всех мастей.
Дежурный свистнул и откуда-то сверху прямо на стол тяжело спрыгнула пожилая почтовая крыса, — поседевшая на службе, со скрюченным, облезлым хвостом и подагрическими лапками. Подобно своему хозяину крыса близоруко щурилась, пытаясь разглядеть лицо гостя.
Совместными неловкими усилиями Дежурного, Глазника и самой крысы микрочип кое-как прикрепили ей на спинку. Дежурный почесал крысу за ушком, еще раз поправил ремешки и пожелал счастливого пути. Скрипнула ржавая заслонку сверхскоростного крысопровода и почтовая крыса, тяжело вздохнув, скрылась в трубе.
— Когда будет ответ? — Глазник встал и запахнул плащ.
— Дня через два-три, не раньше, — Дежурный развел руками, — Сами понимаете...
— Ничего, — Глазник улыбнулся, — Сообщение совершенно не срочное. Просто рабочая информация...
Ему вдруг захотелось сказать что-то доброе состарившемуся на боевом посту Дежурному, пожилой крысе пробиравшейся сейчас по пыльной и душной трубе, всем кто не взирая на обстоятельства был и остался верен своему долгу, но кроме банальных фраз типа: «Орден вас не забудет!», в голову ничего не лезло.
— За ответом вы зайдете сами? — печально спросил Дежурный.
— Разумеется... — и Глазник поскорее вышел на свежий воздух.
Так что напрасно Липовский считал, что его оставили в покое! Ведь в отличие от Митрича, Глазник был избавлен от нудной организационной работы по восстановлению вышестоящих структур — Орден Смотрящих прекрасно чувствовал себя и в мире будущего. Поэтому, блестяще устроив заговор в Москве, Глазник вскоре последовал за своими подопечными в Прагу...
Разговор об отведенной Кате роли Липа решил провести в соответствующей случаю обстановке — все-таки на трон не каждый день возводят! Собственно каких-то проблем он не видел, но настоящий охотник готовится к охоте на соседскую кошку так же серьезно как и на льва-людоеда.
Неожиданно он вспомнил, как когда-то безумно давно его принимали в пионеры: празднично убранный зал, музыка, цветы, отеческие улыбки ветеранов и в центре — маленький Лева в белой рубашке и новых ботинках. Вот к нему подходит высокий мужчина в темном костюме и начинает повязывать алый как кровь галстук, который «с нашим знаменем цвета одного». Липа с потрясающей яркостью вспомнил ощущение тихого восторга — ведь теперь он настоящий пионер! А пионер значит первый! Руки, завязывающие галстук, пахли удивительно приятно, — теперь-то Липа понял, что это был всего лишь непривычный для выходца из простой советской семьи запах хорошего табака и хорошего одеколона, но маленький Лева воспринял его как часть праздника.
И вот теперь следовало придумать нечто подобное для Кати...
— Будь она мужчиной, — жаловался Липа Гоги, — можно было бы снять отдельный кабинет в хорошем ресторане и после пары рюмок столетнего коньяка завести разговор...
— Классная идея! Особенно про коньяк... — бодро начал Гоги, но тут же осекся, как твердо вставший на путь исправления. — Однако для женщины категорически не подходит. Может в бутик ее сводить?
— По-моему она совершенно не интересуется одеждой...
— А в ювелирный? Брюлики там разные, золотишко?
— Вряд ли. Не тот это человек...
— Запомни, Борисыч: идеальных людей не бывает. Просто один скрывает свои пороки, а другой ими гордится! Давай-ка я ее прощупаю поближе, может чего найду.
— Нет. Я должен сам разобраться. Во всяком случае, попробовать. Ты пойми: если я сейчас не найду правильного подхода, то как буду управлять ею дальше?
— А я на что? Помогу сейчас, помогу и потом.
— И кто в таком случае будет у нас Россией управлять — ты или я?
— Конечно ты, Борисыч! Мне эта власть ни к чему. А даже если бы и захотел, то против хозяина, в смысле тебя, все равно не могу идти. Свойство такое...
— Ладно, ладно... Я ничего такого и не думал...
И они стали перебирать все возможные варианты пока не нашли красивого и неожиданного решения.
Когда Катя в условленное время вышла из своей скромной гостиницы «Европа» у подъезда оказалась настоящая карета: с золотыми вензелями и коронами на дверках, роскошными кожаными сиденьями и откинутым верхом. В карету были запряжены две белоснежные в персиках лошади с расчесанными хвостами и гривами, а кучер выглядел по меньшей мере как английский лорд проглотивший двухфутовую линейку. Все было дорого, красиво и стильно. Не считая, разумеется, Липы в обычных потертых джинсах и мятом пиджаке.
— Ваше величество, карета подана! — торжественно объявил Липа и поклонился.
— Это для меня? — Катя растерянно смотрела то на Липину сияющую лысину, которой обычно не было видно, ибо он никогда не склонял головы, то на сияющую карету, точно сошедшую со страниц сказки про Золушку.
— Разумеется! — Липа склонился еще ниже, — Иной экипаж показался мне недостойным вашей царственной персоны.
— И зачем я только сказала вам... — засмеялась Катя, после чего сделала надменное лицо и села в карету.
Липа убрал лесенку и, вскочив внутрь, разместился на маленьком откидном сиденье. Но Катя царственным жестом указала на место рядом с собой:
— Извольте сесть сюда!
Липа послушно сменил дислокацию, кучер, сохраняя неподвижность и вертикальность спины, тряхнул поводьями, и карета плавно тронулась с места под восхищенные взгляды прохожих. Примерно с час они катались по самым красивым местам старого центра, потом пересекли Влтаву и поднялись в святую святых города — Пражский Град.
Надо сказать, что идея провести политбеседу на фоне коронационных регалий чешских королей принадлежала Гоги.
— Ее в Оружейную палату надо вести! Шапка Мономаха и так далее. Что ей эти чешская бижутерия... — возразил Липа.
— Ясно дело! Только дорожка в Кремль нам закрыта, — Гоги довольно выразительно изобразил безнадежное ожидание помойного кота у дверей мясной лавки. — Приходится довольствоваться доступными радостями.
— Ну и что нам эти доступные радости дадут? — Липа с трудом сдерживал смех, глядя на потешную Гогину физиономию.
— Отличнейший фон для разговора! Ты пойми, Борисыч, корона — она и в Африке корона. У нее особая аура. Опять же голубая кровь должна откликнуться на монархические атрибуты.
— А ты знаешь, что доступ к ним закрыт? Их раз в десять лет отпирают. Или еще того реже. Я слышал, что на хранилище семь замков, а ключи от них хранятся у семи разных людей. В том числе у президента!
— Так это отлично! В музее нужного эффекта не будет. Ты прикинь: тайное помещение без окон, призрачный свет одинокой свечи выхватывает из темноты тускло мерцающее золото. Вспыхивают драгоценные камни, а ты внушительным шепотом произносишь свою историческую фразу. Я бы на месте Кати сразу согласился!
— Да как ты не поймешь, что там семь замков и семь разных ключей у семи разных людей!
— У семи нянек дитя без глаза! Ты решайся, придумывай историческую фразу и готовь какую-нибудь карету, а уж дверь я на часок вам открою. Дело техники...
И надо признать что эффект превзошел все ожидания: Катя был настолько поражена увиденным, что впервые за все время знакомства взяла Липу за руку и сказала срывающимся голосом:
— Я столько читала о них, но даже не думала, что смогу увидеть когда-нибудь. Посмотрите, как они прекрасны...
Липа, пользуясь темнотой, удовлетворенно улыбнулся, и самым своим торжественным голосом стал говорить. Начал он издалека — Россия страдает, ее надо спасать, но привычные способы здесь уже бессильны. Все эти выборы, парламенты, партии и президенты исчерпали себя. Их деятельность ведет только к самообогащению верхушки, их надуманная борьба лишь плодит бюрократию, превращая государство в бесформенного разжиревшего монстра.
Липа расходился все больше, а Катя пораженная образностью его речи и общей эмоциональностью слушала, буквально открыв рот, — то ли от удивления, то ли пытаясь что-то сказать.
— Страна нуждается в срочной смене власти! Но кто справится с этой непосильной задачей? Кому по силам совершить этот прямо скажем ассенизационный подвиг Геракла, очистить эти...
Липа осекся, — нужное слово выскочило из головы, но Катя тотчас пришла на помощь:
— Авгиевы конюшни...
— Именно! Так кто, спросите вы, и я отвечу — монархия!
— А ведь вы правы! Вы совершенно правы!
Так монолог Липы превратился в диалог двух единомышленников. Теперь они говорили по очереди, иногда даже перебивая друг друга, но каждая высказанная мысль, каждое произнесенное слово находили безусловную поддержку собеседника. Пока Липа, посчитав разогрев законченным, не предложил Кате занять российский трон.
— Об этом не может быть и речи, — неожиданно строго сказала Катя и высвободила руку из Липиных ладошек.
— Но почему? — Липа точно на стену налетел, — Вы же сами говорили о причастности к царской фамилии!
Но Катя еще раз категорически оказалась от предложения и сказала, что пора освободить историческое помещение и выйти на воздух — холодно, темно и вообще надоело...
Глава 26
Манифест Липовского
Услышав столь дикое заявление — и это после посещения коронохранилища! — Липа в буквальном смысле лишился дара речи. Он стоял посреди залитой солнцем площади и смотрел вслед уходящей Кате. Окружающая публика поглядывала с сочувствием, но обходила по большому радиусу — мало ли что выкинет этот странный тип?
— Ну чего, Борисыч? — раздался за спиной сочувственный голос Гоги, — Сорвалась?
И Гоги беззлобно выругался, метко охарактеризовав ситуацию. На что Липа несколько раз открыл и закрыл рот, пока наконец выдавил из себя:
— Не то слово... Обратились, мол, не по адресу! Сама царской кровью хвасталась, а как до дела дошло, так «не может быть и речи»!
Возможность поделиться своим головокружительным поражением буквально возвращала Липу к жизни. Он повернулся к Гоги и попытался развить мысль о вопиющей неблагодарности этой слишком много возомнившей о себе особы. Но Гоги схватил его за руку и горячо заговорил:
— Кончай ругаться! Надо быстро догнать ее и уговорить!
— Какой уговорить?! Какой догнать?! Я ей трон предложил, а она...
— Борисыч! Послушай старого умного Гоги, который если в чем и разбирается досконально, так это в женщинах. Беги быстро, хватай за руку, говори горячо и много! Главное в такой ситуации — не молчать!
— Все это бесполезно. Она ведь сказала...
— Да не важно, что она сказала, важно, как ты ей ответишь! И имей в виду: другой кандидатуры у нас пока нет.
Липа тряхнул головой — чего это он право? Есть задача — возрождение монархии. Есть подходящая во всех отношениях кандидатура на трон — Катя. Какая разница, что она думает об этом — важно сделать все должным образом. И Липа, сорвавшись с места, поспешил за Катей с максимально возможной для его возраста скоростью.
Нельзя сказать, что все у Липы получилось сразу, но и того, что он был выслушан отрицать нельзя. Следуя совету великого знатока женской психологии Гоги, Липа старался говорить не переставая и от души. Короче говоря, Пражский Град они покинули вместе, даже договорились о завтрашней встрече.
— Только я вас очень прошу, — строго сказала Катя на прощание, — Никаких карет и никаких корон!
Липа послушно закивал головой, но ему показалось, что в глазах Кати блеснул интерес. Все-таки визит в сокровищницу не прошел даром!
На следующий день Липа появился с небольшим рюкзаком за плечами и альпийской палкой в руках. На шее у него висел компас размером со старый механический будильник, а на голове имелась шляпа с противомоскитной сеткой и кокетливым пером.
— Что с вами? — растерянно спросила Катя, явно собираясь убежать обратно в гостиницу.
— Ничего, — Липа скептически посмотрел на Катины изящные туфли, — а вот вам, пожалуй, будет не слишком удобно во время нашей прогулки.
— А вы предлагаете идти куда-то пешком?
— Нет, это вы сказали, чтоб никаких карет больше не было!
Катя некоторое время смотрела на Липу, потом от души рассмеялась и побежала переодеваться.
«Однако Гоги действительно разбирается в женщинах! — подумал Липа, проводив ее взглядом. — Все получилось именно так, как он сказал!»
Потом они спустились в метро и поехали на Смиховский вокзал, где сели в самый обычный поезд. Причем Катя даже не спросила о цели их поездки! Как сказал Гоги, помогая одеть рюкзак:
— Хочешь чего-то добиться от женщины — хорошенько ее удиви!
Вот Липа и старался, как мог! Сойдя с поезда, он повел себя как самый обычный турист: долго уточнял обратное расписание, поглядывая на часы, потом расспрашивал о чем-то ничего не понимающего служителя в фуражке, и, наконец, извлек из бокового кармана рюкзака карту и стал ее крутить то так, то этак видимо пытаясь «привязать» к местности.
Наконец ему это удалось, и они отправились в настоящий поход! Поля сменяли перелески, пыльная тропинка то терялась в траве, то упиралась в ручеек с парой мокрых валунов для перехода. Вокруг пели птицы, жужжали жуки и бодро гудели комары, предвкушавшие сытный обед. Примерно через час путешественники вышли на вершину холма, откуда открывался совершенно потрясающий вид на большой средневековый замок Карлштейн — с зубчатыми стенами, высоченной главной башней и островерхими черепичными крышами.
— Ну что ж, — бодро сказал Липа, — Такое место наилучшим образом подходит для привала!
— А я уже думала, что вы решили меня совсем уморить, — заметила Катя, буквально падая на траву.— В наказание за отказ стать царицей.
— Как можно! — Липа даже руками замахал. — Просто хотел немного вас проветрить, показать красивые места...
После чего к величайшему удивлению Кати открыл рюкзак и через пять минут на траве был сервирован совершенно потрясающий завтрак. Гоги сперва полночи все готовивший, а потом полночи учивший Липу как правильно это приготовленное подать мог бы гордиться своим учеником!
— Я так понимаю, — Катя сидела привалившись к дереву и задумчиво смотрела на замок, — наш разговор о достоинствах монархии продолжается?
— Если вы не против... — Липа разлил вино. — Возьмем тот же замок. Разве это порождение монархического духа не прекрасно? Разве исходящее от него ощущение силы и спокойствия можно сравнить с шумным парламентским сборищем?
— Но я никогда не отрицала преимуществ монархии. И с тем что для России в нынешнем ее состоянии это может быть единственным спасением я тоже согласна.
— Так зачем же дело стало? Почему вы не хотите принять посильное участие в процессе? Поверьте, — основную работу я возьму на себя! Вы сможете по-прежнему заниматься своей любимой историей и читать редчайшие книги, только возможности ваши возрастут стократно.
— Я понимаю... Но поймите и вы. Я самая обычная слабая женщина, пусть и с толикой царской крови. А вы хотите посадить меня на трон!
— Но вы ведь всегда сможете отказаться. Главное — навести в стране порядок, а дальше все пойдет как по маслу!
— Хорошо. Только давайте договоримся, что если станет совсем тяжело, вы найдете способ освободить меня от трона...
Первая статья была написана Липой буквально на одном дыхании, что было не удивительно: после многочасовых бесед о неоспоримых преимуществах монархии, которые он вел с Катей, его мозг был переполнен яркими эпитетами, неотразимыми доводами и выверенными логическими конструкциями большой убедительной силы. Достаточно было лишь открыть шлюзы и подставить чистый лист бумаги.
Начиналась статья так:
«История — не автострада с тщательно выверенным рельефом, гладким покрытием и многочисленными дорожными знаками, заранее предупреждающими о возможных опасностях. История — это колея, проложенная трактористом, поехавшим за самогоном, когда прямые участки сменяются причудливым зигзагом, подъемы круты, низины залиты водой, а в самом узком месте путь преграждает заглохший трактор со спящим внутри трактористом!»
Даже на русском языке подобный взгляд на историю выглядел достаточно оригинально, но будучи переведенным на основные европейские языки, он приобрел просто сенсационное звучание. Не без труда осмыслив сказанное, читатель погружался в сияющие бездны Липиной политической мысли.
«И то, что дела в России идут вроде бы тихо и спокойно, отнюдь не свидетельствует о стабильности ситуации. Внедрение на российской почве несвойственных ей государственных принципов привело к появлению сильнейшего напряжения в обществе, когда верхи и низы живут сами по себе разделенные непреодолимой пропастью финансового и социального неравенства. Различия столь велики, что можно смело говорить о существовании двух разных государств на одной территории!»
С каждой строкой прогнозы становились все более мрачными, приобретая прямо-таки катастрофический характер.
«Вместо ожидаемого общества равных возможностей и гражданских свобод в стране воцарился хаос безвластия и вседозволенности. И то, что внешне это пока не проявляется, означает лишь взрывной характер грядущего разрешения кризиса. Причем в самое ближайшее время! Так паровой котел лишенный возможности выпустить пар выглядит вполне безобидным, но как страшен будет взрыв, когда давление поднимется выше критической отметки!»
Однако Липа не ограничивался констатацией трагической ситуации — он с прозорливостью истинного мудреца указывал путь в светлое завтра.
«Но все нынешние политические силы по природе своей не способны преобразовать общество. Они полностью исчерпали себя, давно превратившись в гири на ногах народа! А это значит, что пришло время сменить курс и вернуться к наиболее совершенному, проверенному временем способу управления — монархии!»
Дальше Липа в подробностях развивал довольно неожиданный способ реставрации монархии в России — народную революцию. Что, в общем-то, было вполне естественно: после известных событий в Москве Липа окончательно разочаровался в политических интригах и аппаратных играх, как способе достижения власти. Он больше не хотел наступать на привычные грабли, ему претила сама мысль о работе со всеми этими скользкими типами, одним из которых был когда-то и он сам. Теперь он видел главной движущей силой исключительно энтузиазм народных масс.
Статья называлась «Революционный манифест», что в сочетании с фамилией автора породило выражение «революция Липовского», которое плавно трансформировалось в «липовую революцию». Самому Липе словосочетание понравилось:
— Есть в нем что-то народное, исконное, чистое! — заявлял он на пресс-конференциях и в приватных беседах. — Все мы помним пронзительные строки великих поэтов о родной природе. Страна березового ситца, тонкая рябина, которая стоит и качается, ель зеленеющая сквозь иней, дуб зеленый у лукоморья. Только липа почему-то была обойдена вниманием. Но вот настал и ее час! Липа станет символом революции!
Глава 27
Из искры возгорится пламя!
Шум в редакции не смолкал ни на секунду, он накатывался волнами, дробился, пенился, вскипал, чуть слабел, точно собираясь с силами, и нарастал вновь. В первое мгновенье он казался настоящим хаосом звуков, но постепенно ухо начинало выделять гул голосов, трели телефонных звонков, дробное щелканье клавиатур, быстрые — почти бегом — шаги и идущее откуда-то снизу низкое гудение печатных машин.
Круглые сутки электрический свет изливался сотнями ламп на столы и головы сотрудников: выключать освещение категорически запрещалось, дабы смена дня и ночи не отвлекала от творческого процесса и производительного труда. Опять же сияющие окна редакции подобно путеводной звезде должны были указывать всем страждущим дорогу в светлое революционное завтра.
Ведь именно здесь ковалось грозное оружие грядущей революции — повседневная всеобщая газета «Липовая искра»!
Идея издавать газету посетила Липу после первой же публикации своего знаменитого «Манифеста» в Интернете. Он как раз долго и придирчиво рассматривал родной текст на экране компьютера, когда к нему подошел Гоги в фартуке. Он что-то взбивал в полуведерной миске и с интересом заглянул над чем там думает хозяин.
— Да нормально, Борисыч! Классно выглядит. А слова так просто за душу берут! Я тебе честно скажу: когда первый раз читал, чуть не заплакал!
— Так уж и заплакал... — рассеянно ответил Липа, то уменьшая то увеличивая текст. — Может в глаз что попало?
— Какой ты все-таки, Борисыч, грубый! — от обиды Гоги заработал мешалкой с удвоенной силой. — Неужели все еще злишься на меня за Москву? Я ведь давно исправился!
— Нет, конечно! В смысле не злюсь. Что было, то было... Да и я сам лопухнулся от души... — Липа сердито отвернулся от экрана. — Просто мне категорически не нравятся все эти сайты, порталы и прочие виртуальные штуки. Революция должна опираться на нечто более осязаемое.
— В каком смысле? Булыжник — оружие пролетариата? Все на баррикады? — Гоги, предчувствуя серьезный разговор, отставил миску и, вытерши руки о фартук, сел рядом.
— Вроде того. Но это будет чуть позже, а пока нам надо довести идеи революции до народа... — Липа резко встал, отбросив стул, и забегал по комнате, интенсифицируя кровоснабжение мозга. — Да не до народа! Обращаться к народу в целом бессмысленно. Мы должны обратиться к каждому гражданину лично! Каждый должен ощутить себя неотъемлемой частью революции!
— Не части, Борисыч, я запишу! — перебил его Гоги, хватаясь за бумагу. — Ты у меня прямо пламенный революционный трибун! Помню как-то на заседании римского сената...
Но Липа не дал Гоги предаться воспоминаниям из времен Римской империи — и это несмотря на то что его собирались сравнить с кем-то из великих ораторов прошлого! Мысли в его голове вдруг закипели с такой силой, что будь у Липы вместо носа свисток, Гоги пришлось бы затыкать уши или вовсе бежать из кабинета, спасаясь от мощного и пронзительного звука. Впрочем, убежать ему захотелось и без свистка: Липа в азарте озарения схватил кочергу и подошел к компьютеру. Гоги, сидевший рядом, втянул голову в плечи и приготовился к худшему.
— Все эти Интернеты никуда не годятся! — Липа решительно размахнулся и несколькими молодецкими ударами расколотил системный блок, экран и клавиатуру. Лишь мыши удалось спрыгнуть со стола и спрятаться в темном углу.
— Конечно не годятся! — поспешно согласился Гоги, — Полная ерунда...
— И телевизор нам тоже не подходит! — Липа занес кочергу над висящим на стене экраном и довольно грозно посмотрел на Гоги.
Тот энергично закивал головой, прессуя многочисленные подбородки, — конечно не подходит! Можно сказать совершенно!
«Хорошо что теперь и мониторы и телевизоры плоские, — подумал Гоги, наблюдая за беснующемся Липой и разлетающимися обломками. — От старых столько битого стекла было бы...»
Между тем Липа покончил с телевизором, в пять минут разобрался с радиоприемником, который, без сомнения, также не годился для великих задач революции, и теперь стоял посреди разгрома и хаоса, помахивая кочергой.
— Так как же нам добраться до каждого гражданина? — его взгляд наткнулся на Гоги сжавшегося в кресле. — Что думаешь, помощник?
— Можно по телефону, — ляпнул Гоги первое что пришло в голову, — Теперь ведь практически все с мобильниками ходят.
— Что за бред?! — Липа швырнул кочергу в камин, поднял стул и сел. — Мы все-таки не на дешевую распродажу приглашаем. Ты еще предложи рекламки на улицах раздавать!
Сказав про рекламки, Липа задумался. Причем так сильно, что перестал обращать внимание на окружающих. Гоги несколько раз деликатно покашлял, повздыхал тяжело, но не вызвав ответной реакции ушел на кухню готовить обед. А Липа все сидел и сидел погруженный в свои мысли. Он нашел способ дойти до каждого человека: газета, простая газета небольшого формата, страниц на десять. Именно с таких начинались все великие революции!
Идея оказалось действительно гениальной. Исстрадавшийся по живому печатному слову народ — книги-то лет десять как издавать перестали! — буквально вцепился в «Липовую искру». Мало того, что там писали удивительно правильные вещи и указывали выход из мрачного тупика, но это была вещь, которую можно взять в руки. Конкретный осязаемый предмет — шуршащий и приятно пахнущий.
— Это запах типографской краски и бумаги, — умилялись старики. — Совсем как во времена нашей молодости!
Газету можно было читать в любом месте в любое время, она не нуждалась в электричестве, в ней не было ни строчки рекламы. В конце концов, в нее можно было завернуть что-нибудь нужное или расстелить на столе, сервируя дружеский междусобойчик. Народ очень быстро вспомнил и прочие многочисленные применения Ее величества Газеты...
— Как далеко до ее теплых страниц этим холодным осклизлым экранам! — сказал кто-то из прогрессивных поэтов-песенников в благодарственном письме Липовскому.
Буквально после десятого номера «Липовая искра» стала активно цитироваться и даже переводиться на иностранные языки. Всем хотелось примазаться к ее нарастающей как снежный ком популярности! Слово «липа» из названия безобидного дерева превратилось в некий символ революционной борьбы с прогнившим прошлым за светлые монархические идеалы будущего: липовая революция, липовые ценности, липовые идеалы, да мало ли что еще!
Как водится при всякой революции, ее внешние атрибуты тотчас подхватила скучающая праздная публика совершенно самой революцией не интересующаяся. Для них это был не более чем повод потратить распирающие карман деньги, немного развлечься и выделиться из толпы себе подобных. Именно они потом, когда революция начинает равнодушно перемалывать их как никчемный балласт, с ужасом выкликают: «За что? Мы же всей душой были за революцию! Можно сказать с первого дня!»
Но все это еще будет… А пока мебель из липы стала обязательным атрибутом прогрессивно настроенного гражданина, владелец загородной недвижимости не посадивший перед домом липы подвергался дружному презрению соседей, последний народный умелец знавший как делать деревянные ложки из липы едва успел спрятаться в стогу сена от безумной толпы жаждущих любой ценой обзавестись его продукцией...
Не осталась «Липовая искра» без внимания и в Москве.
— Видал Митрич, что бывший Липовский учинил? — лейтенант Пронин буквально ворвался в секретный кабинет полковника Исаева, размахивая свежим номером «Липовой искры».
— Газету решил издавать? — Митрич отодвинул бумаги и с нескрываемым интересом погрузился в Липины рассуждения о грядущей и неизбежной революции.
— Да это не просто газета! Народ буквально зачитывается! Говорят, даже рейтинги некоторых телешоу падать стали. Так еще бы им не падать! — И Кузьмич ткнул пальцем в броское, на полстраницы, заглавие: «Очистим здоровое тело государства от лишнего бюрократического жира!»
— Сказано верно! — Митрич пробежал глазами статью, — И акцент стоят правильно. Зажралась наша верхушка, что дальше просто ехать некуда...
— Так может нам имеет смысл как-то его привлечь? Липовского этого?
— Запомни, Кузьмич, — строго сказал Митрич, — Липовский нам непримиримый враг. И врагом будет всегда! А врагов к работе привлекать нельзя. К тому же насчет монархии у нас народ в семнадцатом году ясно высказался...
— Совсем нельзя? Может как-нибудь под контролем?
— Совсем! Но можно и нужно использовать! Так что пусть громит пока всю эту капиталистическую нечисть. А мы будем свое дело делать...
Ознакомились с «Липовой искрой» и в далекой сибирской тайге, — Глазник переслал пару экземпляров с дружественной стаей диких гусей. Можно было конечно отсканировать и отправить по крысопроводу в электронном виде, но Глазник хотел показать явление со всех сторон — пусть пощупают, понюхают, полистают. Прочувствуют, короче говоря, мысли и ощущения простого читателя революционной газеты.
Великий Смотрящий долго шуршал бумагой пытаясь разобраться в мелких буквах при тусклом свете керосиновой лампы, потом выругался, запер дверь кабинета, чтобы никто случайно не зашел, и вытащил из внутреннего кармана очки — вещь для Великого Смотрящего позорная и недопустимая, но, увы, ставшая необходимой в силу возраста и плохого освещения кабинета.
И мир тотчас изменился в лучшую сторону, — буковки выстроились в слова, слова в предложения, а предложения в статьи.
— Определенно у этого господина есть писательский дар, — Великий Смотрящий произнес вслух несколько фраз, точно на вкус попробовал. — Да... Вот ведь что случается, когда в угоду сиюминутной выгоде человек подавляет в себе тягу к творчеству! Тот же Липовский вполне мог стать писателем...
Великий Смотрящий отрывистыми мазками набросал возможную биографию Липы: вот он балуется первыми пробами пера, вот он с душевным трепетом заклеивает сокровенные движения своего пера в конверт и рассылает по издательствам, вот он не спит ночами, создавая очередной маленький шедевр. Дальше в картинке случился провал на борьбу и творчество, и потом Липа сразу предстал в образе известного писателя — он выступал перед восторженной публикой, подписывал книги и всячески купался в лучах слава. И в этом мире не было ни беспокойного коварного властолюбца, ни опасного гостя из Сумеречья, ни проблем, которые приходится теперь решать и без того занятому Ордену!
— Надо придумать какую-нибудь программку поддержки начинающих писателей, — заметил Великий Смотрящий возвращаясь к реальности, — Дешевле обойдется!
Он протер краем плаща очки и читал без остановки, пока не была перевернута последняя страница.
— А что, — удовлетворенно хмыкнув, заметил Великий Смотрящий, — вполне может у этого Липовского революция получится!
И Великий Смотрящий погрузился вглубь своих сокровенных мыслей и далеко идущих планов...
Глава 28
Трость с набалдашником
Пожилой господин довольно странного вида — вроде бы в дорогом клубном пиджаке с виньеткой на кармане и приличном галстуке, но почему-то в потертых джинсах — с задумчивым видом шел по улице. В правой руке господин держал трость, которой небрежно, можно сказать вызывающе помахивал — совсем как настоящий денди находящий удовольствие в показном пренебрежении к окружающим.
Трость была старинная, черного дерева, с фигурным серебряным набалдашником непонятной формы. Антиквар с Золотой улочки, где трость была куплена полчаса назад, с гордостью утверждал, что это лев, однако новому хозяину больше нравилось считать его похожим на пуделя…
Если кто не догадался — под личиной пожилого господина с тростью скрывался лично Липовский! Издатель «Липовой искры», идеолог липовой революции, апологет липовых ценностей и руководитель нарождающегося липового движения должного навести в России долгожданный порядок через народную монархическую революцию. Постоянные выступления с высоких трибун вынудили Липу принять приличный вид хотя бы в верхней части:
— Тысяча извинений, Лев Борисович, — трогательно сложив ручки на груди, заявил пришедший по зову сердца (только ли сердца, когда вокруг столько видных мужчин?) политстилист Боренька — но вам нельзя появляться на людях в таком виде!
И Боренька с дрожью в голосе объяснил, что этот потертый мятый пиджак, эти невозможные старые джинсы прямо-таки дезавуирует великие липовые идеалы.
— Да какая разница, в чем я выступаю? — попытался возражать Липа. — Меня слушать приходят, а не рассматривать!
— Какое страшное заблуждение! — в чуть подведенных для выразительности глазках мелькнул неподдельный ужас. — В популярном политике все должно быть прекрасно: и одежда, и прическа, и макияж, и даже, извините, белье!
— А я думал только дела и мысли, — усмехнулся Липа, немного отодвигаясь от политстилиста.
— Причем здесь дела и мысли!? Их же не видно. А я говорю о том, что всегда на виду!
— Особенно белье...
— Что вы, право, Лев Борисович! Я же из самых лучших побуждений!
В конце концов, Липа согласился, что выступающая над трибуной часть должна соответствовать общепринятым нормам морали и нравственности, но снять джинсы отказался наотрез.
— Да я без них работать нормально не смогу — там жмет, тут натирает. Никакого душевного комфорта!
— Позвольте тогда хотя бы немного заняться ими. Добавить, так сказать, пикантную капельку оригинальности...
— Ну если только капельку. И чтоб смысл был, а не эти твои пестики-тычинки... — и Липа ткнул пальцем в разноцветные ромашки на брючках Бореньки.
В результате Липины джинсы расшили тончайшей золотой нитью. Темой послужили самые известные царские и королевские короны практически в натуральную величину. Однако сделано все было так искусно, что сперва ничего видно не было, но стоило Липе придти в движение, особенно при ярком свете, как изображение проявлялось во всем своем изысканном блеске.
Куда же шёл Липовский с тростью? Оказывается на дежурное мероприятие в российском посольстве по случаю то ли юбилея установления дипотношений, то ли совсем наоборот.
— Ты там, Борисыч, поаккуратней! — напутствовал хозяина Гоги, выглядывая из кухни. — Бдительности не теряй! И к ужину не опаздывай: такие блинчики будут с хренком и малосольной семгой — обалдеть!
Но Липа только пожал плечами:
— Ну что может случиться в этой сонной Праге? А насчет ужина не знаю, — там фуршет будет.
— Сравнить мои блинчики с убогой посольской кухней!? — от возмущения Гоги покраснел и выронил кастрюльку с топленым маслом. — Это ты, Борисыч, мне не просто в душу плюнул, но еще и попал!
— Да пошутил я! — Липу ужасно развеселило Гогино возмущение, он хотел еще добавить что-нибудь в тему, но не стал из гуманных соображений.
А потом Гоги действительно здорово готовил. И хотя большую часть он съедал сам в ходе кулинарного процесса, Липе оставалось вполне достаточно.
У входа в милый посольский особнячок уже стояло несколько автомобилей, но особого ажиотажа не наблюдалось. Липа посмотрел на широко открытые по случаю приема парадные двери, на развевающийся флаг и скептически скривил губы:
«И это великая Россия? Где страх? Где восторг? Пять машин и десять гостей... — он вспомнил недавнее выступление президента Граблина о передаче российских границ под охрану международных сил, — Это же надо: добровольно отдавать власть в чужие руки! Сборище слабаков, дураков и вредителей. Ничего, скоро образцовый порядочек наведем!»
И Липа буквально увидел себя на пресловутом белом в персиках коне с золотыми позументами, услышал рев ликующего народа:
— Ли-пов-ский! Ли-пов-ский!
А еще — и это было новым в привычном видении — рядом ехала Катя в расшитой золотом амазонке и изящной походной короне с ушаночными завязками. Неожиданно Катина лошадь повернула к Липе голову и оскалила зубы, — но это были совсем не лошадиные зубы, а волчьи клыки. Так что вместо ржания получился низкий утробный рык. Липа собрался было дать шпоры, вырваться вперед, оказаться как можно дальше от этого внезапного кошмара, но вкрадчивый голос разорвал тонкую ткань бреда.
— Господин Липовский! Прошу вас, — скользкого вида тип с выгоревшей повязкой «Распорядитель» вежливо указал застрявшему у крыльца Липе маршрут дальнейшего движения.
Липа кивнул — да, да, иду... — и вошел внутрь прохладного, пахнущего старым деревом холла. Навстречу ему вышел улыбающийся посол:
— Лев Борисович! Замечательно, что нашли время навестить кусочек Родины!
— Так я бы с радостью, господин... — Липа замялся, поскольку недавнее катание на белом в персиках коне напрочь выбило из головы фамилию посла.
— Козырьков, Лев Борисович! Александр Козырьков.
— Вот я и говорю, что с радостью, господин Козырьков, — не удержался от шпильки Липа, — да только вы не особенно приглашали!
Как всякий революционер Липа не испытывал ни малейшего пиетета к атрибутам действующей власти и ее представителям. Однако посол, продолжая лучезарно улыбаться, взял Липу под руку:
— Позвольте пригласить вас на чашку кофе в мой кабинет? Пока гости собираются мы могли бы чудесно провести время за интересной беседой.
— Почему бы и нет? — И Липа, вызывающе скрипя паркетом, пошел вслед за послом вглубь здания.
В кабинете посол долго выяснял какой именно кофе пьет дорогой гость, потом нудно повторял по телефону услышанное, потом нес какую-то чушь про развешанные по стенам фотографии собственного производства — как всякий умеющий нажимать на кнопочку фотоаппарата Козырьков считал себя гениальным фотохудожником.
Липа довольно равнодушно все это слушал, а потом, наскучив сидеть, встал из кресла и подошел к окну, довольно невежливо повернувшись к хозяину спиной. Но тут принесли кофе, причем сделал это почему-то здоровый мужик — поднос в его ручищах смотрелся чайным блюдцем. И ладно что мужик, может у них буфетчица заболела, но он ведь, расставив чашки, не ушел, а встал в дверях!
«Интересная история! — подумал Липа, — Что бы это могло значить?»
— Должен вам сказать, Лев Борисович, — разъяснил ситуацию посол, — что нас сильно беспокоят некоторые ваши заявления.
— И что теперь? Я должен посыпать голову пеплом и размазать по щекам слезы раскаяния?
— Все шутите, а нам совсем не до смеха! Вы подрываете устои государства...
— Нельзя подрывать то чего нет! — Липа презрительно усмехнулся. — Ваш Граблин и без меня все развалил. Граблин и вся политическая верхушка!
— Как вы можете так говорить? — всплеснул руками посол.
— А как они могут так делать?
Посол с видимым усилием проглотил реплику и официальным тоном заявил:
— Должен сказать, господин Липовский, что у меня есть распоряжение вас задержать!
— Задержать? Меня?
— Именно! Дабы пресечь антигосударственную деятельность.
Скрипнула дверь, в кабинет вошел еще один бугай и встал рядом с товарищем. Липа с интересом посмотрел на явно нервничающего посла:
— И что теперь будет? Арест?
— Я предпочел бы назвать это добровольной явкой, господин Липовский. Вдруг вас совесть замучила, вот вы и решили прекратить свою провокационную деятельность и встать на путь исправления!
— А вы, гражданин Козырьков, не думали, что я могу просто послать вас подальше и уйти?
— На этот случай, — посол сделал над собой явное усилие, — я имею санкцию на применение силы.
— У вас есть два варианта: либо я сейчас выхожу отсюда, получив все возможные извинения, либо будет грандиозный международный скандал! — ответил Липа ледяным тоном. — Не знаю насколько эта гнусная провокация санкционирована высшим руководством страны, но могу с уверенностью сказать, что ваша дипломатическая карьера, будет погребена под ее обломками! Не останутся в стороне и те, кто думает отсидеться в Москве! Как только я отсюда выйду...
— Но вы не выйдете отсюда! — возразил побледневший посол и повернулся к бугаям, на которых Липино красноречие не произвело ни малейшего эффекта. С тем же успехом он мог распаляться перед парочкой голодных и глухих бультерьеров.
— Вы так полагаете? — ехидно спросил Липа.
— Я в этом уверен! — гордо ответил посол и открыл уже рот, чтобы произнести волшебное слово: «Взять его!»
Но Липа не стал дожидаться дальнейшего развития событий, а быстро подошел к окну и несколькими короткими ударами трости разбил стекло — почему-то на старости лет появилась у него тяга к разрушению! Осколки со звоном посыпались на мостовую, послышались испуганные возгласы.
— Что вы делаете? — посол до того сидевший в своем посольском кресле вскочил.
Но Липа, рискуя обрезаться, уже высунулся на улицу и, найдя глазами страдающих бездельем журналистов, которые как всегда сопровождали все его перемещения, и помахал им рукой:
— Вам повезло, ребята! Готовьте репортаж о моем незаконном аресте и безвременной гибели от рук посла Козырькова!
Услышав столь сенсационное заявление, журналисты наперегонки кинулись к дверям посольства, выхватывая мобильники и расчехляя фотоаппараты.
— Так я выхожу?
Липа еще стоял у окна, чтобы его видели снизу, но предосторожности были излишни, — Козырьков выкинул белый флаг...
Так бесславно закончилась попытка российских властей остановить революционную деятельность Липы. Правильно говорят — нельзя быть сильным по случаю. Что на улице, что в политике ты либо постоянно держишь окружающих в страхе, либо в страхе держат тебя. А так вот сперва болтаться в хвосте чужих интересов, а потом вдруг показать зубы не получается...
Глава 29
Есть такая партия!
События в посольстве не только не напугали Липу, — они стали причиной стремительного броска вперед! Точно то же самое случилось, когда Митрич в темной подворотне стукнул его по голове завернутой в газету трубой. Другой бы может затаился с перепугу, а Липа наоборот рванул в Москву и учинил там астрологическое безобразие и всяческое поношение власти. И хотя он категорически отрицал свою причастность к скандальному случаю с канализацией в Народном Собрании на проспекте Гринписа (бывшем Охотном Ряду), но согласно утверждениям очевидцев случилось это печальное событие как раз в то время, когда Липа был рядом!
Вот и теперь, покинув негостеприимные стены посольства, Липа не поспешил скрыться и залечь на дно, а устроил прямо на посольском крыльце импровизированную пресс-конференцию для сбегающихся со всех сторон журналистов и местных липовых активистов — по преимуществу бывших соотечественников. Для начала Липа заклеймил позором гнусного предателя Козырькова посмевшего попрать священный закон гостеприимства, потом плавно перешел к общим недостаткам российской власти, ну а закончил призывом к монархической революции.
— Как же так? — вопрошал растерянный Козырьков, застыв у разбитого окна. — Я ведь отпустил его, даже извинился! Почему он не ушел? Зачем устроил этот шабаш?
Козырьков уже довольно ясно представлял себе реакцию Москвы на случившееся:
— Виноватым сделают меня! Это ясно... Письменного приказа не было, а от своих устных распоряжений все откажутся! Отзовут в двадцать четыре часа и в отставку...
Посол сделал над собой усилие и попытался отойти от окна, но Липа говорил так живо и интересно, что пришлось остаться. Постепенно Козырьков перестал переживать случившееся, оно вдруг показалось ему совершенно мелким и никчемным на фоне сияющих идей монархической революции.
— В отставку? Почему бы и нет! Разве моя нынешняя жизнь так хороша, чтобы бояться ее изменить? Тем более сейчас — накануне великих перемен!
И Козырьков решил поближе познакомиться с идеями Липовского, а потом может быть и самому написать заявление об уходе...
Надо сказать, что это было первое настоящее уличное выступление Липы — никаких трибун, никаких вежливо поднятых рук и корректных вопросов, никаких микрофонов, а главное никаких распорядителей умеющих в трудную минуту помочь и поддержать. Только ты и стоящие вокруг тебя люди! И Липа, это прожженный интриган и аппаратчик, этот кабинетный авантюрист с честью прошел испытание.
Он говорил громко, четко и убедительно. И каждому казалось, что Липа обращается именно к нему, — настолько близки были идеи и понятны доводы. С удивительным умением, отличающим настоящего оратора от простого докладчика, он сочетал в своей речи простоту построения фраз и цветистость образов. А еще Липа энергично размахивал своей удивительной тростью, что придавало выступлению подлинно революционную яркость!
«По-моему я неплохо выступил! — похвалил себя Липа. — И в посольстве все получилось в лучшем виде! Скандал просто грандиозный. А скандал это самая лучшая реклама!»
Неспешным прогулочным шагом Липа следовал домой с сознанием хорошо выполненного долга. В ногах и языке гудела приятная усталость, — он ведь говорил почти час, не имея возможности даже присесть!
«Как удивительно своевременно я купил эту трость! — Липа крепче сжал набалдашник, наслаждаясь его прикладистой формой и приятной гладкостью полированного серебра. — Как бы я без нее выбрался из посольства?»
Однако дело было не только в выбитом окне. Объяснить, как это получилось, Липа не мог, но трость совершенно определенно изменила его характер. Никогда в жизни ему не пришло бы в голову крушить стекло и что-то выкрикивать стоящим внизу людям, — даже в самые трудные моменты Липа считал возможным и необходимым искать решение путем переговоров.
«Пусть хитроумных, нечестных, где-то даже жульнических, но переговоров! В крайнем случае, я предпочитал каким-то способом незаметно скрыться, — ведь не зря древние мудрецы говорили, что выигранная битва та, которой удалось избежать!»
И все это вдруг оказалось в прошлом! Липа вспомнил свои ощущения в ходе посольского конфликта, — ему нравилось состояние физического напряжения, его возбуждал звон разбитого стекла, а тяжелая трость в руке была воплощением духа борьбы!
«А ведь до этого я всего один раз дал волю рукам. Точнее кочерге! — перед глазами Липы пронеслись картинки варварского разрушения ни в чем не повинной бытовой электроники в ходе памятного совещания породившего газету «Липовая искра». — Но теперь это, пожалуй, можно считать своеобразным знаком или предупреждением...»
Гоги был уже в курсе случившегося, — все каналы прервали передачи для экстренного сообщения о попытке ареста Липовского послом Козырьковым. Он так разволновался, что сжег несколько блинов и теперь пытался отмыть сковородку и проветрить кухню.
Увидев хозяина, Гоги бросил все дела и, вытирая руки о фартук, поспешил навстречу:
— Ну что там, Борисыч? Как оно было?
— Да нормально все! — Липа, не расставаясь с тростью, прошел на кухню и сел к столу.
— Как нормально, когда тебя чуть не арестовали!?
— Ерунда! Ты пойми: президент идущий на поводу у так называемого мирового общественного мнения и ставящий государственные интересы на последнее место является слабым президентом! А слабый президент порождает бессильную власть. Если первое лицо государства только и способно, что слушать иностранных советчиков и перед принятием любого решения обзванивать так называемых мировых лидеров, то чего можно ждать от простого чиновника?
— Красиво ты говоришь, Борисыч! Прямо заслушаешься!
— Стараюсь... — самодовольно улыбнулся Липа. — Утром, помнится, кто-то какие-то особенные блинчики обещал...
Гоги всплеснул руками — как же я забыл! — и кинулся накрывать на стол...
После тридцать второго блина с нежно розовой малосольной семгой слегка приправленной особенным самодельным хреном Липа впал в благодушное настроение и, откинувшись, сказал:
— Полагаю, что в случае с этими блинами без магии не обошлось!
— Никакая магия не заменит усердия и трудолюбия! — назидательным тоном ответил Гоги, но чувствовалось, что похвала хозяина ему необычайна приятна.
— Верно сказано! Так что давай-ка чайку попьем, да я пойду пообщаюсь с липовыми активистами.
— А что с ними общаться? Они и так за тобой ходят, только в рот не заглядывают. Ты ведь, Борисыч, у нас теперь народный герой! Все каналы твои подвиги показывали!
— Вот я и хочу ситуацию использовать! Сколько мы уже газету издаем? Почти год. Пора делать следующий шаг!
— Журнал издавать? Или может сразу сборник твоих статей? Представляешь такой солидный фолиант в кожаном переплете, с золотым обрезом, а на обложке тисненый профили и надпись: «Лев Липовский»
— Красиво, но не то. Думать надо, думать...
Липа взял трость, без которой решил больше из дома не выходить и направился было к выходу, но Гоги остановил его:
— Подожди, Борисыч! Откуда у тебя эта штука?
— Какая штука?
— Да палка!
— Не палка, а трость. Я ее сегодня на Золотой улочке купил. Случайно, в общем-то... А что?
Гоги осторожно подошел ближе и, не прикасаясь к трости, внимательно ее осмотрел. Особенно его заинтересовал набалдашник, который Гоги даже обнюхал, с шумом втягивая воздух и раздувая ноздри. После чего заявил, что это не просто трость, а самая настоящая волшебная палочка.
— Ничего себе палочка... — Липа сразу вспомнил картинку из детской книжки, где изящная фея держала двумя тонкими пальчиками волшебную палочку похожую на карандаш с лампочкой на конце. — Настоящая дубина!
— По делам, Борисыч, и инструмент! И не просто так ты ее сегодня купил — это тебе знак пришел. Скоро, мол, начнется...
— То-то она мне сразу понравилась! — засмеялся Липа. — Пафосная штучка...
И он ушел общаться с липовыми активистами, оставив озабоченного Гоги мыть жирные тарелки.
Трудно сказать что стало тому причиной — волшебная трость или обуявший Липу зуд красноречия, но камерное общение с липовым активом проходившее раньше в помещении редакции постепенно переросло в непрерывную череду митингов, дискуссий и шествий.
В считанные дни Липа превратился из кабинетного интригана в настоящего народного вождя, — его пламенные речи заставляли людей плакать и смеяться, испытывая ни с чем не сравнимое ощущение причастности к великому делу. Немногочисленные оппоненты, рискнувшие усомниться, тотчас подвергались такому сокрушительному разгрому, что народ буквально стонал от восторга. Размахивающий тростью Липа в толпе поклонников стал символом Праги.
И если коренное население воспринимало происходящее наподобие стихийного бедствия, внезапно обрушившегося на их тихий городок, то многочисленные соотечественники видели в Липе пылающую звезду, которая осветила серость сытого заграничного бытия.
— Мы проснулись! — скандировали они под окнами.
И вслед за ними просыпалась и далекая Россия, — ведь Липа и липовые активисты буквально оккупировали все телеканалы, гарантируя каждым своим появлением высочайший рейтинг! И это было вполне понятно: сколько можно жевать сопли над сердечными проблемами второго любовника третьей жены первого мужа впавшей в амнезию богатой наследницы из простой семьи? А ведь еще была «Липовая искра» — не умолкающий рупор революции! Учитель, организатор и товарищ в одном лице.
Однако за всей этой активностью скрывался четкий план — вызвать ажиотаж, раскалить до предела общественный интерес, а потом плеснуть на разгоряченную публику холодной воды следующего Липиного откровения...
В тот исторический день «Липовая искра» была напечатана десятикратным тиражом. Полтора десятка грузовиков с раннего утра курсировали между редакцией и аэропортом, откуда с интервалом в час на восток уходили загруженные под завязку транспортные самолеты.
В России «Липовую искру» уже ждали — толпы желающих осаждали пункты липовой раздачи, липовые активисты на улицах собирали вокруг себя маленькие липовые митинги, многочисленные липовые ячейки на местах проводили разъяснительные липовые собрания. Такого беспрецедентного давления граждане привыкшие к мелким политическим дрязгам не испытывали по меньшей мере лет двадцать!
И результат не замедлил сказаться: уже к вечеру дорогие россияне понял, что прошлой жизни приходит конец. И не то чтобы это очень их расстроило, — власть и народ все равно раздельно проживали, но, как это всегда бывает накануне надвигающихся потрясений, легкое беспокойство овладело массами. Тем более что сами власти вместо того чтоб кулаком по столу стукнуть испуганно под этот стол залезли, делая вид, что ничего особенного не происходит.
Так что же такого эпохального умудрился написать Липа в своей «Липовой искре»? Чем он умудрился смутить умы и поколебать незыблемые устои власти? Да только тем, что провозгласил создание Липовой партии призванной восстановить российскую монархию посредством народной революции! Лидером партии Липа скромно назначил себя, однако во избежание возможных кривотолков и грязных происков четко и ясно отказался от любых претензий на трон.
Глава 30.
Ночь, граница, паровоз...
С чего начинается революция? Одни утверждают, что когда сверху не могут, а снизу не хотят (или наоборот?), вот тогда все и происходит. Другие напирают на мировой заговор — собралось, мол, тайное общество в темном подвале и учинило безобразие. Третьи пытаются списать все на действия мистических сил. Однако если взглянуть на вопрос без лишнего наукообразия, то выяснится простая и понятная вещь: революция начинается с приездом ее вдохновителя и организатора к месту событий.
Ведь чтобы грамотно раздуть искры народного гнева в большой революционный пожар желательно находится где-нибудь в нейтральной стране — там и работать комфортнее и опасность лишиться свободы, а то и жизни много меньше, чем в районе возгорания. А вот руководить революцией по телефону нельзя. Потому как народ должен лидера своего не только видеть и слышать, но и, что называется, нутром чувствовать — вот он, сокол наш ясный, в первых рядах борцов за правое дело! Иначе не революция получится, а банальный бунт без цели и смысла.
Не стала исключением и липовая революция, — личное возвращение Липы в Россию должно было стать сигналом к ее началу. А потому и обставить прибытие следовало достойно!
— Ты пойми, — терпеливо объяснял Липа, — великого артиста видно сразу, как только он появляется на сцене. А почему?
— Возможно это сопровождается особым комментарием? — осторожно предположил Гоги, который несмотря на свое бурное прошлое крайне редко посещал театры.
— Никаких комментариев! Просто его талант проявляется уже в том, как он выходит, как смотрит на зал, как начинает говорить. Так и политик своими первыми действиями задает тон дальнейшей игре. Понимаешь?
— В принципе да. Надо что-нибудь оригинальненькое. Может белого коня? В персиках и золотых позументах?
— Не надо про коня, а то уволю! И вообще работать надо, а не шутки шутить!
— Да ты что, Борисыч! Я же от души. Ты же сам хотел.
— Еще одно слово и даже вкусная стряпня не спасет тебя от расправы! Я лучше буду подгоревшую яичницу есть, но не потерплю чтоб в моем доме мой помощник надо мной издевался!
— Все, молчу! Молчу! — Гоги даже руками замахал для убедительности. — Только ты скажи тогда, чего хочешь. Хотя бы примерно.
— Значит так, — принял решение Липа. — Я сейчас поеду к Кате. Пусть она как историк найдет что-нибудь подходящее из прошлых революций…
И Липа, прихватив свою любимую трость, умчался в сторону Вацлавской площади, а Гоги пошел месить тесто под воскресную кулебяку.
К величайшему Липиному разочарованию исторические познания Кати оказались малопригодными, поскольку установление монархии никогда не являлось целью народной революции. Ведь выходя на баррикады, трудящиеся как раз таки свергали царей и сокрушали троны. А значит и брать пример было не с кого! Липа удалился в свой кабинет, где предался самым напряженным размышлениям.
И что вы думаете? Конечно же решение было найдено! Опираясь на вбитые в голову советского школьника подробности революции 17-го года, Липа решил въехать в Россию через финскую границу, причем обязательно в кабине паровоза!
— А вы все-таки романтик! — сказала Катя и скромно потупила глазки, чтобы скрыть восхищение.
— Ты чего, Борисыч? — замахал руками Гоги. — Там же на паровозе копоть везде, сажа! Ты представляешь в каком виде приедешь?!
Паровоз мчался сквозь ночь подобно призраку — огромный, черный и стремительный. Прожектора Липа велел погасить, и теперь только луна освещала путь, играя бликами на уходящих в бесконечность рельсах. А вокруг темнел густой лес, щетинились колючими ветвями ели, лишь иногда в коротком разрыве мелькала такая же темная вода маленьких озер или редкие желтые огоньки теснящихся к дороге домов.
Низкий гудок безжалостно вспарывал тишину, рвал ее на части и швырял под откос — в мокрую, испуганно прижавшуюся к земле траву.
— Берегись! — предупреждал он разбуженных граждан, — Скоро начнется!
И в ватных душах, обросших жирком налаженного быта, теплой постели и сытного ужина, начинало вдруг шевелиться странное беспокойство.
Оно шло из давно забытой прошлой жизни, когда точно такие же паровозные гудки звучали над бурлящей вокзальной толпой музыкой расставания и надсаженный оркестрик жег сердца «Прощанием славянки» под который не стыдно плакать даже мужчинам. И поезда уходили на запад, и женщины бежали за ними, протягивая руки, но паровоз шел все быстрей и быстрей и вот уже только далекий гудок напоминал об унесенном в неизвестность любимом человеке.
Но канули в небытие те великие и страшные годы, а мчит теперь паровоз Льва Борисовича Липовского вожделеющего власти. Так что успокойся, дорогой товарищ, отойди от окна и ложись обратно в свою постельку, пока она не остыла. То что надо тебе скажут, а про великое прошлое велено забыть — пережиток, понимаешь, великодержавного шовинизма и имперских амбиций. Никак с таким грузом в приличное европейское общество нельзя проситься. А что в душе зашевелилось что-то, так это скоро пройдет...
Но хватит о грустном, когда вокруг такая удивительная лунная ночь... Между прочим, не зря лунному свету приписывают мистические свойства — и загадочный он, и призрачный! Про электрический никогда ничего подобного не скажут, тем более про солнечный. И действительно — в холодных лучах луны обычный паровоз казался скачущим конем с мелькающими копытами колес и блестящей сбруей хорошо смазанных шатунов. А чем не грива стелющийся по ветру дым из трубы? И пусть этот конь совсем не похож был на придуманного Липой белого в персиках с золотым позументом, но он стремительно нес нашего героя к победе!
Липа стоял у распахнутой двери, с наслаждением подставляя горящее от возбуждения и предвкушения лицо порывам холодного ветра. Несмотря на то что у него сдуло уже три кепки, Липа продолжал периодически высовываться наружу, чтобы лучше видеть дорогу в светлое завтра. Вот лязгнула дверь топки, и красные отблески огня осветили кабину — кроме машиниста Тикиляйнена, безымянного финского кочегара и Липы внутри никого больше не было. Гоги улетел раньше, чтобы приготовить встречу, а Катя по сценарию должна была появиться внезапно, буквально обрушится на растерянную Россию, получившую трон, но не имеющую кого туда посадить.
— Представляете, — пояснял Липа свою идею будущей царице, — это все равно как получить в подарок бутылку водки без водки. То есть ты ее увидел, обрадовался, открыл, а там ничего нет. И в этот драматический момент появляюсь я и предлагаю наполнить сосуд живительной влагой!
— Извините, Лев, — перебила его Катя, — но не могли бы вы сравнить меня с чем-то еще?
— Извините, ваше величество, — с деланным испугом залепетал Липа, — Разумеется, я имел в виду коньяк!
А в Петербурге Липу уже ждали! Площадь перед Финляндским вокзалом возбужденно бурлила, вспыхивая сполохами горячих дискуссий и торжественными звуками монархических песнопений. Часы на здании вокзала давно перевалили за полночь, а народ все пребывал и пребывал. Следуя четким распоряжениям, напечатанным на первой странице «Липовой искры», липовые активисты поддерживали в толпе порядок и разъясняли, что именно должно произойти в ближайшее время. А вездесущие китайцы уже организовали подвоз прохладительных напитков и горячей лапши в бумажных лоточках.
Неожиданно толпа качнулась, подалась назад, расступилась, отдавливая нерасторопным ноги, замерла: со стороны Литейного моста, надсадно гудя мотором и лязгая цепной передачей, подъехал допотопный броневик с двумя башенками.
— О-о-о! — восторженно выдохнула толпа и рванулась назад, пытаясь увидеть, что там за чудо такое появилось.
— Остерегись! — ревел Гоги, с трудом высовываясь из тесного люка, — Задавлю!
Но народ только сильней напирал, лез под тяжелые литые колеса, тянул руки к ржавой дырявой броне, стараясь хотя бы прикоснуться к этому ожившему после векового сна железному чудищу.
Неизвестно чем закончилось появление броневика, если бы не далекий гудок паровоза — сначала почти не слышный, но нарастающий с каждой минутой.
— Едет! Липовский едет! — понеслось над толпой.
Это был поистине поворотный момент, когда занятная история с революцией, которую из номера в номер рассказывала «Липовая искра», стала медленно, но неотвратимо превращаться в реальность.
Дальше все шло как по нотам: паровоз влетел под дебаркадер и, тяжело вздохнув, замер в клубах пара. Липа, надев последнюю пятую кепку, пожал руку машинисту Тикиляйнену, потом безымянному финскому кочегару и спустился на перрон. Однако там никого не было, — все входы во избежание давки заранее перекрыли. Липа сделал несколько шагов, привыкая к твердой земле, осмотрелся и услышал нарастающий гул огромной толпы поджидавшей его за стенами вокзала.
Он почувствовал легкую дрожь в ногах — это вам не игрушечная Прага, это великая Россия! Тут если от души обнимать начнут, так только ребра береги, а если уж врежут, так одного раза хватит. Но навстречу уже бежал улыбающийся Гоги:
— С приездом, Борисыч! Как добрался?
— Нормально! Как говорится с ветерком. Четыре кепки сдуло! А тут что творится?
— Народу собралось — жуть! Площадь под завязку, все улицы под завязку, а они все идут и идут.
— Отлично! Только... — улыбка сползла с Липиного лица, и он остановился. — Как же я в такой толпе выступать буду? Меня же никто не увидит...
— Обижаешь, Борисыч, — Гоги прямо засиял. — Я тебе настоящий революционный броневик подогнал. Залезешь наверх и порядок!
Глава 31
Революция розг
Липа проснулся с предчувствием надвигающегося чуда. Он поскорее открыл глаза и вместо мрачных сводов теряющихся в утреннем сумраке увидел белоснежную лепнину чудесного плоского потолка. Липа осторожно опустил глаза, изучая обстановку: стены обиты небесно голубым шелком, золоченые канделябры так сиянием и прыщут, в хрустальной люстре точно солнышко поселилось. А кровать-то, кровать! На такой кровати не то что спать, банкет устраивать можно, потом как размеров она необычайных. Липа повертелся с боку на бок, но ни одна пружинка даже не скрипнула. Короче не спальня, а натуральный дворец!
— Как это я вчера вечером на обстановку не обратил внимания? — пробормотал Липа, придав лицу постное выражение. — Видно сильно устал с дороги...
На самом деле он прекрасно помнил как после короткой, но бурной речи произнесенной с броневика он пересел в открытый лимузин и под восторженные крики толпы покинул вокзальную площадь. Они медленно ехали по городу и, несмотря на глубокую ночь, все тротуары были забиты ликующим народом!
Над крышами домов, превращая ночь в разноцветный день, расцветали букеты фейерверка, полуденная пушка Петропавловской крепости палила не переставая, а вот басовито ухнуло носовое орудие «Авроры» в который уже раз возвещая начало новой эры.
Потом они свернули с Невского и прошли в роскошный ресторан, названия которого Липа прочитать не успел. Зал был украшен цветами и революционно-монархическими лозунгами. Не успел Липа войти, как все вскочили, — только падающие стулья загремели и разразились овациями.
— ВИПы, в смысле особо важные персоны, активисты липового движения, — шепотом подсказал Гоги, — что называется лучшие люди Липовой партии.
— Ну и физиономии... — так же тихо, одними губами заметил Липа.
— Так я же говорю — ВИПы...
Липа понимающе кивнул и под накатывающиеся со всех сторон аплодисменты прошел к своему креслу. Кресло с вышитым по темно-красному бархату золотым орлом сильно смахивало на трон и торжественно возвышалось во главе стола. Липа посмотрел на него, даже провел пальцем по резному подлокотнику. Однако садиться не стал:
— Уберите это, — строго сказал Липа. — А мне принесите обычный стул!
— Что вы Лев Борисович! Как можно! — заголосили со всех сторон.
— Я пришел в Россию чтобы навести порядок и восстановить монархию, — возвысив голос, пояснил Липа, — но это не значит, что подобно прочим самозванцам я попытаюсь потом залезть на трон!
— Да здравствует Липовский! — в едином порыве рявкнула публика.
Трон, после таких заявлений, ясное дело отодвинули, даже ленточку между подлокотников натянули, чтобы ненароком никто не сел — совсем как в музее. Ну а Липе притащили демократичный стул, такой же как у всех, даже немного потертый и с подгибающейся ножкой.
Дальше вроде бы был банкет, многочисленные тосты и внезапно случившийся провал в памяти. Ведь Липа как известно алкоголем никогда не злоупотреблял, а тут после всех треволнений видно сорвался...
Он еще раз посмотрел по сторонам, пытаясь понять что это за место такое, осторожно спустился на пол и, проваливаясь почти по колено в мягкий как дуновение ветра ковер, пошел осматривать свои новые владения. За одинарной дверью оказалась комната с огромной ванной на львиных когтистых лапах и зеркальным стенами. Липа сделал осторожный шаг внутрь, и множество мрачного вида небритых типов уставились на него со всех сторон.
Испуганный Липа метнулся обратно в спальню и захлопнул дверь. Сон окончательно прошел, мир прояснился, но вместе с пониманием пришла масса неприятных ощущений, неизбежно сопровождающих бурно проведенную ночь. Липа тяжело вздохнул и решил проверить что таит за собой двойная дверь.
— Если и там будет что-то страшное, — решил он, — придется вылезать в окно, поскольку дверей больше нет...
Но за двойными дверями оказалось роскошная гостиная с белым роялем, мраморным камином и отделанной золотом мебелью. А еще там был Гоги — он с блаженной физиономией сидел в кресле и курил сигару. Увидев Липу, Гоги вскочил, стряхнув на себя длинный столбик пепла:
— Здорово, Борисыч! Как тебе на новом месте?
— А что это? Особняк какой-нибудь?
— Гораздо лучше!
И Гоги рассказал, как, приехав в Питер, долго не мог найти достойное место, пока не вспомнил, как чудесно работалось и жилось в московском отеле «Балык». Он проехался по лучшим гостиницам и выбрал «Азиатскую» (в девичестве «Европейская») — и место хорошее, и здание историческое. А что Кремля не видно, так это только потому, что Кремля в Петербурге нет. Один он такой на всю Россию!
Чтоб никто не мешал революционной работе Гоги купил гостиницу целиком и уже кое-что переделал под партийные нужды: в одном из ресторанов — том что на самом верху, знаменитая когда-то «Крыша» — оборудовали зал для заседаний, часть номеров превратили в рабочие кабинеты, а в подвале организовали типографию.
— Редакция сегодня вечером, со всеми своими компьютерами прилетает, — закончил Гоги свой доклад.
— Ну что ж, здорово! Прямо дворец...
Липа постоял у картины с бушующим морем, осторожно потрогал напольную китайскую вазу — литров на сто не меньше! — погладил по гриве спящего бронзового льва в полунатуральную величину и, наконец, успокоился в соседнем с Гоги кресле. Тотчас прибежали люди в белых костюмах, моментально сервировали завтрак и так же внезапно исчезли.
— Ты, Борисыч, вчера первый декрет подписал! — сообщил Гоги, разливая кофе.
— Нормальный хоть? — настроение Липы стало портиться.
«Ладно напился, — обругал он себя, — так сиди тихо!»
— Ну, я не знаю. — Гоги осторожно поставил перед хозяином дымящуюся чашку. — На мой взгляд декрет вполне правильный и где-то даже очень своевременный, но кое-кто может не понять...
— Кончай загадками говорить! Не видишь что ли, — не в себе я вчера был!
— Преамбулу повторить не берусь, но по сути ты перенес столицу из Москвы в Петербург. Одним, можно сказать росчерком пера.
— Однако...
Видя тяжелое самочувствие хозяина, Гоги плеснул ему в кофе коньячку, сделал бутерброд с икрой и только потом продолжил рассказ.
— А еще ты потребовал пучок розг! Причем так повелительно это произнес: «Принесите мне розги!», что никто даже спрашивать не стал зачем, да почему. Принесли и все. Ума не приложу где среди ночи можно найти в центре города связку прутьев...
«Как же это получилось? Как? — страдал Липа, — Столько готовиться, столько ждать, а потом так бездарно все испортить...»
— И что я с ними сделал? С розгами этими?
— Да разогнал всех! — от души засмеялся Гоги.
— В каком смысле разогнал?
— В самом прямом! Сказал, что революцию будет народ делать, а не всякая разжиревшая на его страданиях сволочь.
— Что, неужели так и сказал?
— Дословно, Борисыч. А потом схватил розги, стукнул им по столу и заявил, что липовая революция переходит в свою решающую стадию — революцию розг. И как стал всех охаживать по спинам! Хорошо еще я успел трость твою спрятать, а то без увечья не обошлось бы...
— Кошмар... — Липа вылез из кресла и стал нервно ходить вокруг рояля, — Мог бы меня остановить, между прочим. Сам знаешь, как это бывает...
— Да ты чего, Борисыч! Это же совершенно гениальный ход! Я ни минуты не сомневался, что все по плану идет.
— Какой там план... Теперь только и будет разговоров, что Липовский не успел приехать, — сразу дебош учинил. Да и твои особо важные персоны, вполне могут за оскорбление в суд подать. Мало было проблем, теперь еще и с этим разбираться...
В ответ Гоги усмехнулся, подошел к окну и резко раздвинул парчовые шторы: весь Невский проспект был запружен людьми.
— Народ пришел выразить свое восхищение решительным действиям спасителя Отечества Липовского, — торжественно объявил Гоги. — Ты пойми, Борисыч, они устали от безвольной и бессильной власти, у них от этой манной каши уже несварение! Сам же говорил! И вот, впервые за столько лет появляется нормальный человек, который не только языком трепаться умеет, да статейки умные пописывать, но способен особо важных персон публично выпороть!
Липа ничего не ответил: как завороженный смотрел он на заволновавшуюся при его появлении в окне толпу, на транспаранты, взметнувшиеся над головами: «Слава Липовскому!», «Да здравствует революция розг!», «Даешь липовые ценности!» и что-то еще, написанное мелкими, неразборчивыми со второго этажа буквами.
— Видишь? — Гоги дернул ручку, и в распахнувшееся окно вместе со свежим воздухом ворвалось многоголосое «Ли-пов-ский! Ли-пов-ский!» — Пострадавшие, кстати, с утра в коридоре сидят. Все до одного! Три этажа заняли...
— Сатисфакции ждут?
— Дальнейших распоряжений! Я к тебе проходил, так только и разговоров, что за таким лидером можно и в огонь и в воду! Полное восхищение...
«А может это действительно гениальный ход? — вид ликующей толпы подействовал на Липу возбуждающе. — Если я решил делать народную революцию, то зачем мне все эти чиновники, политики и бизнесмены? Они ведь только интриговать будут, да карманы набивать! С народом так с народом! И властью потом делиться не придется!»
— Плох тот стратег, который не умеет вовремя сменить тактику, — глубокомысленно заметил Липа и потуже затянул пояс халата, дабы придать фигуре больше решительности. — Народную революцию будет делать народ!
— А как же эти? Которые в коридоре сидят?
— Да пусть сидят, если делать больше нечего. Нам со всякими особо важными персонами не по пути! — Липа решительно махнул рукой, показывая, насколько чужды они и им подобные липовой революции.
После чего потребовал проводить его на ближайший балкон для произнесения речи.
Тем временем в бывшей столице России городе Москве происходили поистине ужасные вещи. Прознав про ночные события в Питере, вся прогрессивная общественность, которая, как известно, отличается особым чутьем, воспылала желанием немедленно принять участие в революции. Буквально через час оживленной торговли, билеты подошли к концу и у заветных окошечек начали разыгрываться безобразные сцены с хватанием за одежду, площадной бранью и натуральным мордобоем!
Творческая интеллигенция, которая привыкла просыпаться позже, влилась в бурлящий поток ближе к полудню, когда кассы были давно закрыты, а билеты шли с рук по три-четыре цены. К обеду разошлись даже самые неудобные поезда, включая пассажирско-багажные, были проданы все сидячие места, а некоторые проводники стали всерьез задумываться об уходе на заслуженную пенсию с хорошим капиталом в кармане.
Стоит ли говорить, что и без того перегруженное Ленинградское шоссе вместе со всеми объездными путями мгновенно превратилось в гигантскую пробку. Начиналась она сразу за МКАДом и тянулась аж до самой Твери. Все это разношерстное сборище гудело, чадило, тырилось в каждую щелочку, лезло друг другу на голову, напирало, пыталось проскочить по обочине, занять встречную полосу... Короче любым способом отодвинуть своего человекообразного сородича и пролезть вперед. Известное дело: хочешь понять сущность человека, — посмотри, как он ведет себя за рулем...
Глава 32
Унылый призрак власти
Действующий президент Граблин узнал о возвращении Липы в Россию из теленовостей. А ведь все так хорошо начиналось: теплое утро, солнышко, рост котировок на американском фондовом рынке, где буквально вчера по совету хорошо информированных друзей из Белого дома удалось купить целую кучу акций. Только приехал в Кремль, а там приглашение пришло на Европейскую конференцию прогрессивных лидеров развивающихся стран — кого попало на такие мероприятия, между прочим, не приглашают! И дернуло же кнопку нажать на пульте телевизора...
В середине репортажа, когда ночные кадры с броневиком и триумфальным проездом по ликующему городу сменились митингом у «Азиатской», в кабинет ворвался советник Брезинский. Увидев, что подопечный уже в курсе, он нацедил себе добрую порцию виски без содовой и упал в кресло, с ненавистью поглядывая на экран с балконом и бурно жестикулирующим Липой в халате.
Когда вакханалия закончилась, Граблин повернулся к главном советнику:
— И что нам теперь делать?
Брезинский говорил срывающимся от волнения голосом, периодически сбиваясь на родную (по месту работы и взглядам на жизнь) английскую речь и путаясь в словах. Но общий смысл всего сказанного мог быть выражен одной фразой: «Липовского надо немедленно остановить!»
— Да я бы и рад, — грустно согласился Граблин, — Только не знаю как.
— Что значит как!? Схватить! Задержать! Арестовать! Мировое демократическое сообщество не может мириться с этой ужасной революцией идущей вразрез с общепринятыми политическими нормами.
Граблин полез в стол и после долгих поисков нашел телефонный справочник, которым за ненадобностью давно уже не пользовался, — личные телефоны были записаны в мобильник, а когда требовалось звонить по работе, то номер набирал Брезинский.
— Так куда звонить? — Граблин открыл пыльный справочник и вопросительно посмотрел на главного своего советника. — Может в милицию?
— Какая милиция, Михаил! Речь идет об угрозе государственной безопасности!
— Неужели все так серьезно? — Граблин слегка побледнел под чудесным карибским загаром.
— И вы еще спрашиваете?!
Брезинский вскочил, расплескивая виски и подбежал к телевизору, где показывали, как прогрессивная общественность бьется за место у железнодорожной кассы — перекошенные злобой лица, размазанный макияж, безумные глаза, вот в кадре мелькнул чей-то кулак и все окончательно смешалось.
— И это только начало! — Брезинский ткнул пальцем в экран, — Если не принять самых решительный мер, завтра вы увидите у этих касс депутатов, а послезавтра и членов правительства!
Граблин нервно поежился и позвонил председателю ФСБ. Однако там оказался какой-то странный фонд защиты насекомых «Запретим мухобойки!»
— А ФСБ по какому телефону? — растерянно переспросил он.
— Затрудняюсь ответить, — вежливо ответила милая девушка на телефоне, — мы здесь уже пятый год сидим.
И тут Граблин вспомнил, как несколько лет назад по совету вот этого самого Брезинского подписал указ о роспуске ФСБ. Тогда еще съехались президенты и премьеры со всего мира. Все его, Граблина, хвалили, называли героем, нашедшим в себе мужество покончить, наконец, с тоталитарным прошлым, жали руку и приглашали в гости. Граблин тогда буквально на крыльях летал от радости, а теперь, судя по всему, пришло время приземлиться...
Он осторожно повесил трубку и посмотрел на советника:
— ФСБ мы, оказывается, давно закрыли...
Брезинский неопределенно пожал плечами — закрыли, мол, и ладно. Он вспомнил о том судьбоносном решении, пока Граблин номер набирал, но решил промолчать. Вдруг не все тогда закрыли? Вдруг хоть что-то осталось? Но надежды не оправдались.
— Куда теперь звонить? Может все-таки в милицию?
— Надо вызвать войска! — глаза Брезинского вспыхнули, — Смести! Разгромить! Уничтожить!
— В каком смысле?
— В самом буквальном! Звоните министру обороны, — пусть высылает танки! Как можно больше танков!
— Но что скажут правозащитные организации? Это ведь пока мирная демонстрация. А мы их танками...
— Мирная? Вы говорите мирная? — Брезинский сорвался на фальцет. — Когда это толпа будет стоять у ворот Кремля и требовать нас с вами на расправу, вы узнаете, какие они мирные!
— Да, да, конечно...
Граблин позвонил в министерство обороны, но там оказалось казино «Портянка».
— А министерство съехало отсюда, — бодро сообщил снявший трубку молодой человек.
— Что значит съехало? — Граблин почувствовал, как кресло под ним поплыло куда-то в сторону. — Почему?
— Кто ж такое шикарное здание с видом на реку и Парк культуры имени доктора Живаго воякам оставит? А куда, сейчас спрошу...
Граблин слышал, как его собеседник допытывался, куда делись прежние хозяева.
— Армию мы что, тоже ликвидировали? — спросил Брезинский.
— Переехали просто... — прикрыв рукой трубку, успокоил его Граблин, потом схватил карандаш и стал быстро записывать. — Да, понял, Южное Бутово, Веневская улица, да... А телефончик не подскажите? Спасибо! Огромное спасибо!
Повесив трубку, президент Граблин радостно помахал бумажкой с цифрами — вот он, нужный номерок! Однако и с военными ничего не получилось: министра на месте не оказалось, а ответственный дежурный представившийся прапорщиком Безштанько на требование срочно прислать танки равнодушно ответил:
— Никак невозможно, солярки нема.
— Так купите! Я заплачу! — заорал в трубку Граблин, а Брезинский даже вытащил пухлый бумажник, обозначив свою готовность поучаствовать в приобретении горючего.
— Так танков тоже нема... — отрапортовал прапорщик Безштанько и повесил трубку, чтоб пустыми разговорами казенную линию не занимать.
В кабинете президента России воцарилась зловещая пауза. Граблин и Брезинский нахохлившись сидели каждый в своем кресле и старались не смотреть друг на друга. Ситуация сложилась прямо скажем печальная и каждый считал виновным в ней другого, но прямо высказываться опасался, — вдруг это будет потом воспринято как проявление личной неприязни на национальной почве? Граблин как никак числился русским, а Брезинский был натуральный поляк. А то что оба могли достать из «широких штанин дубликатом бесценного груза» орластый американский паспорт возможные последствия только усугубляло. Ибо позволительные российским дикарям выходки совершенно не допустимы среди цивилизованных граждан!
Не спокойно было и в Народном Собрании — заурядное заседание превратилось в настоящий политический шабаш. Причем по мере поступления новостей из Питера страсти накалялись все больше и больше.
— Я с самого начала пытался обратить ваше внимание на преступную деятельность пресловутого «Астрокома»! — вещал с трибуны главный консерватор страны Глеб Чувылдин, прибывший прямо из Правительства. — Но вместо того чтобы встать плечом к плечу, вы пошли на поводу у этого закоренелого авантюриста Липовского!
— А кто с чемоданом варенья на прием к нему ходил! — довольно злобно выкрикнули из зала, — За местечко свое хлопотал?
— Да мне на место плевать! — Чувылдин демонстративно плюнул на пол. — Мне за народ обидно! Он ведь вместо того чтобы домашним хозяйством заниматься, фрукты-овощи на зиму заготавливать теперь на митинг пойдет. А лозунги, как известно на хлеб намажешь!
— Что вы себе позволяете в храме народовластия! — перебил его ведущий заседание депутат Дубаков. — Прекратите плевать на пол и пропагандировать эти ваши антисоциальные идеи домашнего консервирования. Граждане России давно покупают все необходимые продукты в готовом виде! А вы в очередной раз пытаетесь вернуть их к полупервобытному самообеспечению пищей!
Чувылдин попытался возразить, но отключенный Дубаковым микрофон сделал его похожим на рыбу — рот открывается, а звуков не слышно. Зато было отлично слышно самого председателя:
— Уважаемые коллеги! Ситуация складывается крайне сложная. В Петербурге начался форменный бунт! А этот Липовский... — Дубаков многозначительно поднял палец, — Трудно даже представить, куда он может завести ситуацию! Все мы помним гнусную провокацию против Народного Собрания...
— И осушение Рыбинского водохранилища! — подсказал чей-то ехидный баритон.
Пока Дубаков, задетый за больное место, препирался с недоброжелателем, на освобожденную Чувылдиным трибуну поднялся здравомыслящий депутат Тютькин:
— Пока мы здесь поливаем друг друга грязью, Липовский захватывает власть! Думаете, он шутки шутит? Нет! Липовский настроен очень решительно. Помяните мое слово, — в одно ужасное утро мы проснемся в совершенно другой стране. И места для нас там не будет!
От таких страшных слов депутаты буквально замерли: одно дело препираться с коллегами, пусть даже в грубой форме и совсем другое дело столкнуться с жестокой действительностью!
— Хотим мы этого или нет, но революция уже началась, — продолжал Тютькин замогильным голосом. — Народ вышел на улицу, чтобы восстановить монархию. А монархия не нуждается в народных избранниках! Вначале нам перестанут платить зарплату, потом отключат отопление и электричество, потом вообще выгонят отсюда. Нас ждет холод, голод и, наконец, гибель!
В зале воцарилась прямо-таки гробовая тишина. Депутаты бледные как бумага растерянно переглядывались, не зная, что сказать. А Тютькин, посчитав подготовку аудитории законченной, перешел к изложению программы борьбы с Липовским, пока тот еще не вошел в полную силу.
К сожалению, речь Тютькина, при всей свое решительности и конструктивности, возымела обратное действие. Вместо того чтобы, отбросив распри, собраться в единый кулак и ударить по зарвавшемуся политнегодяю Липовскому депутаты, приехав домой, быстро собрали чемоданы и тем же вечером поодиночке и небольшими фракционным группками двинулись в сторону Питера.
Да, просчитался главный советник Брезинский! Он говорил: «...завтра вы увидите у этих касс депутатов...», а они до завтра решили не ждать. Чего время-то тянуть, когда революция началась? В такие судьбоносные минуты народные избранники должны быть со своим народом.
Последним покинул столицу здравомыслящий депутат Тютькин, посчитавший невозможным отрываться от коллектива.
— Пусть все ошибаются, — пояснил он жене, складывая вещи, — но лучше ошибаться в компании, чем доказывать свою правоту в одиночке!
Глава 33
Последний ритуал
Человеку свойственно вожделеть невозможное, бороться за него, а потом, добившись своего томительно мечтать об утраченном и ушедшем. Такая уж у него странная природа! Иногда это проявляется вполне определенно, лишая победителя всякого удовольствия от победы, иногда проносится короткой вспышкой сквозь сознание, оставляя лишь приятную горечь бурно прожитой жизни.
Так и Липа испытывал порой странную ностальгию, вспоминаю сонную Прагу и свою тамошнюю скучную жизнь. Если приступ заставал его в разгар революционной работы подобно вирусной инфекции, то Липа, как говорится, «чихал» на него, — то есть просто не обращал внимания.
— Было бы что вспоминать! — чуть ли не брезгливо отмахивался он от робкой мыслишки, выглянувшей из темного уголка сознания. — Поспал, поел, газетку почитал...
Но когда это случалось в редкие свободные минуты, то так запросто отделаться не удавалось. Особенно если ноги гудели от многочасового стояния на трибуне, язык еле шевелился по той же причине, и весь организм в целом заявлял решительные протест против хищнической эксплуатации в таком преклонном возрасте...
Приходилось закрывать глаза и отдавать себя на растерзание милым безобидным слабостям. Разрозненные картинки сначала мелькали как карты в руках шулера, но потом потихоньку выстраивались, цеплялись одна за другую и забытый, давно покинутый мир представал перед Липой.
И вот однажды после такого приятного путешествия в прошлое Липу охватило беспокойство. Он пытался что-то делать, но тревога не уходила, мешая сосредоточиться. Липа промучился до вечера, — ну на кого он будет похож со своими неуместными страхами? Особенно сейчас, в разгар революции розг! А потом взял да пошел к Гоги, который по доброй традиции сидел в кабинете через коридор.
— Я вот что думаю... — Липа говорил не слишком уверено, тщательно подбирая не только слова, но и мысли, — Ты хорошо помнишь историю с Астрологическим Комбинатом?
— Не могу сказать, что в подробностях... — Гоги смущенно замялся, решив, что речь опять пойдет о его недостойном поведении.
— Да я не про то! — Липа все понял и сразу перешел к делу. — Заговор помнишь?
— Помню! — Гоги облегченно вздохнул. — Там еще смешная кличка была, типа Ухо-горло-нос. И канализация у депутатов лопнула!
— Именно. Мы тогда успели благополучно скрыться...
— Ничего себе благополучно! Голодные, холодные, гонимые бродили мы по бескрайним российским просторам.
— Живы остались и хорошо! — отмахнулся Липа, становясь все серьезней. — Я про другое хочу сказать: руководил заговором некий Глазник.
— Точно! Глазник! — Гоги решительно стукнул кулаком по столу, показывая свое отношение к мерзкому заговорщику. — Жаль, он мне в руки не попал тогда! Уж я бы с ним за все рассчитался!
— Но мы Глазника не нашли. И, честно говоря, не искали. Вот я и думаю, а что если он опять против нас заговор организует?
— А давай-ка, Борисыч, я этого Глазника попробую вычислить своими методами. Кто он, где он, что делает, о чем думает... Форму я восстановил полностью, вот и сделаю хорошее дело!
— Именно это я и хотел тебе поручить...
К предстоящему мероприятию Гоги решил подойти со всей серьезностью, — когда на кону такие ставки ошибки допускать, а тем более повторять просто недопустимо! Он не спеша прошелся по «Азиатской», но подходящего для ритуала места не нашел — слишком людно и шумно. С грустью вспомнил старый домик в Праге, где начался его путь рядом с Липой.
— Вот где идеальное место для магических экспериментов! — мечтательно сообщил он задумчивой мраморной девушке, перед которой его застали размышления. — Но не ехать же из-за этого в Прагу...
Девушка пожала плечами — вам видней и попросила стереть написанные кем-то из революционеров обидные слова.
— Какие слова?
— Да там, — сквозь белый мрамор проступил чуть заметный румянец, — на спине...
Гоги вытащил безразмерный носовой платок и, обзывая писателя куда худшими словами чем были написаны, стер со спины ни в чем не повинной мраморной девушки беспокоившую ее надпись — собственно ничего плохого Гоги в надписи не нашел, но разве трудно сделать приятное девушке? Пусть и мраморной...
Покинув гудящий штаб революции, Гоги вышел на Липовый проспект (бывший Невский) и пошел в сторону площади Возрожденной Монархии (бывшая Дворцовая). На душе было легко и приятно — во-первых, он собирался помочь хозяину избавиться от возможной опасности, во-вторых, здоровый образ жизни и длительное воздержание научили Гоги просто радоваться жизни как таковой, ну а в-третьих, ему было приятно оказаться на свежем воздухе. Ведь с момента возвращения Липы навалилось столько революционной работы, что он практически не выходил из «Азиатской»...
Да, липовые революционеры не шутили: буквально за несколько месяцев революции розг город на Неве практически освободился от оков действующей власти! Город сильно изменился, причем не только в названиях. Погасли огни ночных клубов и казино, закрылись дорогие рестораны и многочисленные бутики, попрятались по своим особнякам и многокомнатным квартирам излишне состоятельные граждане и бюрократы.
А на смену всем этим атрибутам прошлой жизни пришли постоянные митинги, окончательно парализовавшие движение в центре города, горячие дискуссии о светлом монархическом будущем вспыхивающие везде, где одновременно оказывалось больше двух человек, и, разумеется, массовая посадка лип по всему городу.
На Дворцовом мосту, отчаянно звеня в звонки, Гоги обогнал отряд велосипедных активистов. Судя по пучкам розг на багажниках и привязанным к рулям игрушечным мопсам, это были знаменитые «Чистильщики» — наиболее рьяные борцы за монархию и непримиримые враги старого мира.
— Форменные опричники... — усмехнулся Гоги, вспомнив одно из своих прошлых пребываний. — Голов они, конечно, не рубят, но попадаться им под руку чревато хорошей поркой...
Насмотревшись по сторонам, Гоги настроился на поиск нужного места и, положившись больше на интуицию, нежели на здравый смысл, побрел, не глядя особо по сторонам и не отвечая на приветствия липовых активистов. И только когда под ногами вместо брусчатки и асфальта оказались доски, Гоги остановился — это был деревянный мостик через неширокую протоку, на другом берегу которой темнел низкий силуэт Петропавловской крепости (пока не переименованной по неизвестной причине).
— Ага... Крепость... Толстые стены, темные казематы... Как раз то что надо!
Гоги легко проник в один из запертых равелинов: и коридор, и комнаты были завалены какими-то ящиками, но проникавшего сквозь амбразуры света вполне хватало, чтобы пробраться между ними. Гоги сделал несколько осторожных шагов, привыкая к обстановке, щелкнул пальцами, чтобы проверить есть ли тут эхо. Но ответом ему стал лишь топот множества лапок разбегающихся крыс и их недовольный писк.
Выбрав комнатку посвободнее, Гоги достал из кармана свечку, зажег ее и, подержав боком — чтобы накапало побольше воска, приладил на край ящика, потом пододвинул ногой ящик пониже и сел. В принципе можно было начинать, но Гоги медлил, — непонятная тревога вдруг охватила его.
— Это старые стены виноваты, — старясь успокоиться, прошептал он, — Тем более тут и крепость была, и тюрьма, и мало ли чего еще...
Но тревога не проходила, перерастая в дурное предчувствие. Гоги вдруг страшно захотелось выпить, причем выпить по-настоящему. Присосаться к бутылке так чтоб огонь по жилам пробежал, и дыхание перехватило. Но с этим делом было покончено, и начинать заново Гоги не собирался. Он сделал несколько вдохов и выдохов, успокоил дыхание, положил руки на колени, расслабился и потихоньку начал ритуал прозрения.
Надо сказать, что поиск и изучение личности Глазника сильно отличался от перемещений во времени и пространстве, когда совершение магических действий внешне выглядит как дикая пляска с прыжками, гримасами и выкриками, а иногда приходится даже стеклянные предметы разбивать. На это раз Гоги просто сидел на ящике и просто смотрел в пламя свечи, а все процессы проходили у него в голове.
Прошло пять минут, десять, пятнадцать... Постепенно сосредоточенность на лице Гоги сменилось тревогой, глаза расширились. Он что-то видел, и это что-то его явно пугало! Пугало настолько что тревога переросла в страх, Гоги побледнел, пот мелкими бисеринками выступил на лице, дыхание сбилось, судорога сотрясла тело и, наконец, он вскочил.
— Не может быть! — бормотал Гоги, — Не может быть!
От резкого движения огонек свечи дернулся и погас, в глазах привыкших к ее свету потемнело и Гоги пробираясь к выходу несколько раз пребольно ударился коленками об ящики и даже почти упал зацепившись штанами за торчащую из стены железку. Потом был бесконечный, темный коридор, тени, шорохи и далекие голоса — они пытались что-то сказать Гоги, но он так тяжело дышал, что ничего кроме своего сопения не слышал…
Наконец забрезжил свет, и бедняга вырвался на волю.
— Надо немедленно предупредить Борисыча! Немедленно! — Гоги вспомнил про мобильный телефон, даже вытащил его, но, подумав несколько секунд, сунул обратно в карман. — Нет, по телефону нельзя!
И тут из-за угла вышел человек в длинном плаще с надвинутым на лицо капюшоном. Тот самый, что напугал Панасюка в коридорах Астрокома, тот самый что следил за Липой в Праге, тот самый что бродил по далекой сибирской тайге. Попросту говоря, Глазник из Ордена Смотрящих о котором Гоги только что узнал нечто ужасное! Не вступая в дискуссию и не спрашивая закурить, Глазник хлестнул Гоги парализующим разрядом и, не давая упасть — как потом такого бугая поднимать? — затащил обратно в равелин...
Все это было проделано быстро и четко, как будто не раз репетировалось во всех подробностях. Не менее четкими оказались и дальнейшие действия Глазника: он быстро обвел фигуру Гоги каким-то странным светящимся мелом, побрызгал вокруг вонючей жидкостью из пузырька и начал скороговоркой бормотать совершеннейшую невнятицу. Фигура Гоги стала постепенно тускнеть, расплываться, как снеговик на солнце, пока не исчезла вовсе, оставив вместо себя толстую книгу. Ту самую, что Липа нашел в замурованной нише и потом в порыве злобы швырнул в огонь...
Глазник завернул книгу в кусок серебристой ткани извлеченной из-под плаща и с сознанием хорошо выполненного долга удалился. Задание было выполнено: неизвестная аномалия, возникшая в центре старой Европы, выявлена и ликвидирована несмотря ни на какие препятствия, а Гоголь-Моголь отправлен обратно в Сумеречье и больше не грозит человечеству! И не просто отправлен, а навсегда покинул соблазнительный и веселый мир людей, ибо магическая книга теперь находилась под надежной защитой Ордена!
Глава 34
Метаморфозы
К одному из загадочных свойств человеческой натуры можно без преувеличения отнести ее двойственность. То есть внутри могучей, цельной личности часто скрывается мелкое никчемное существо, которое до времени не дает о себе знать, а потом вдруг появляется и говорит:
— Хватит созидать вечные ценности, подумай о своей жалкой квартирке и потрепанном костюме!
И очень часто та самая могучая личность, которая только что стояла вровень со звездами и даже разговаривала с ними почти на равных, стремительно уменьшается до размеров обиженно бормочущей неразборчивой мелюзги и, забыв о себе — великом, погружается в бессмысленное болото никчемных желаний и дешевых страстей.
Бывает и наоборот: под внешней оболочкой обычного человека, ничем в общем-то не примечательного, дремлют невиданные способности. О них часто не знает даже владелец, не говоря уже об окружающих. Они как брошенные в землю семена зреют до времени в сумраке подсознания, чтобы потом, следуя своим неведомым законам, проснуться и прорасти невиданными всходами, ломая асфальт привычного бытия.
Примерно такая история приключилась и с Липой. Да, он жаждал власти — этого отрицать нельзя. И боролся за нее, совершая чудеса изворотливости и хитрости. Но это были не более чем «дворцовые» интриги. Просто Липа знал, как и к кому подойти, какие кому сказать слова, что кому пообещать и что при этом реально сделать. В присутственных местах и кабинетах, где обычный человек точно деревенеет и начинает чувствовать себя раздавленным тараканом, Липа блаженствовал, как рыба в воде или птица в воздухе.
А потом произошло чудо, и на месте старого Липы оказался совершенно иной человек — вдохновитель и руководитель народной революции! Причем не кабинетный теоретик, а настоящий уличный вождь. Такой способен поднять людей в атаку под шквальным огнем или остановить перед зеркальной витриной, когда булыжники в мозолистых руках замирают в одном миллиметре от хрупкой преграды.
Впрочем, конечная цель осталась неизменной — власть! Изменились лишь средства ее достижения. У Липы даже голос особенный прорезался — немного хриплый, но удивительно мощный и убедительный. Он настолько отличался от прежнего — вкрадчиво-суетливого, что каждый раз, включая телевизор, Липа не сразу узнавал себя.
— Перед революцией розг стоит две задачи, — говорил Липа во всех своих выступлениях. — Возрождение монархии, как наиболее совершенной формы власти и очистка общества от жировой прослойки зажравшихся особо важных персон!
Обе задачи народу нравились. При этом установление монархии казалось отдаленной перспективой, этакой прекрасной мечтой о золотом дворце, где на алмазном троне сидит всезнающий, справедливый и добрый царь-батюшка в сияющей короне, а вот разобраться с особо важными персонами можно и нужно было прямо сейчас.
— Когда простой народ перебивался с макарон на куриные окорочка, — разъяснял Липа, — они сперва икрой обжирались, а потом лишний жир с боков откачивали! Теперь пришло время приступить к ВИПосакции и откачать их самих! Что, мы без хозяина работать не сможем?
— Сможем! — ревела восторженная толпа.
— Или за порядком без них не уследим?
— Уследим!!
— Может от врагов сами не защитимся?
— Защитимся!!!
— Так чего мы ждем? Пришло время навести порядок!
И Липа поднимал высоко над головой пучок розг похожий на метлу.
— Даешь революцию розг! — и сотни рук взметались к небу с такими же метелками.
Дальше Липа обычно переходил на доверительный тон и вроде как с народом советовался:
— А насчет бывших я так думаю: кто хочет работать, пусть работает. Мы зла ни на кого не держим. Но кто хочет только владеть, руководить и контролировать, тому здесь не место!
— Так их, Борисыч! Крой!
Да, с легкой руки Гоги, народ стал с любовью и почтением называть Липу Борисычем:
— Наш Борисыч — это сила!
Или:
— Наш Борисыч не подведет!
Были даже попытки некоторых чрезмерно ретивых революционеров вбросить в массы лозунг: «Борисыча на царство!», но Липа подобные выходки карал немедленно, строго и публично.
Он вообще практически перестал бывать в одиночестве, — кроме нескольких часов сна Липа постоянно пребывал в плотном окружении соратников.
Вслед за Липой изменилась и «Азиатская» — из пафосного пятизвездочного отеля она превратилась в настоящий штаб революции! Круглые сутки разношерстная публика ломилась во все двери, круглые сутки кипящая толпа буквально распирала старые стены добротной кладки в три кирпича, круглые сутки на всех прилегающих улицах шел непрекращающийся митинг. Короче говоря, здесь было шумно, весело и интересно.
Были правда и издержки: разбились китайские напольные вазы, исчезли мраморные девушки и писаные маслом картины, утратила товарный вид антикварная мебель, пожухли нежные как дуновение ветерка ковры, несколько раз пропадала даже знаменитая Липина трость, но всякий раз неведомым образом она возвращалась к хозяину. Ну а что касается таких прочных и тяжелых вещей как мраморные колонны или двери резного ореха, то их заклеили революционными плакатами...
Известие об исчезновении Гоги было встречено Липовским довольно спокойно:
«Опять загулял. А ведь сколько держался! Видно большой город так на него действует. Жаль про Глазника он мне ничего так и не узнал...»
В принципе особой нужды в Гоги уже не было. Революция шагала по стране со скоростью Нового года, только в обратном направлении, и никто не сомневался в ее победе. Так что от желающих поработать буквально не было отбоя. Что же касается питания, то Липа теперь столовался в ресторане «Азиатской» — спустился на пару этажей и кушай что пожелаешь!
У Гоги был одно незаменимое качество — его преданность, но в сочетании с непредсказуемость она теряла смысл. Да и времени, честно говоря, на переживания совсем не оставалось. Тем более что поначалу испуганные и растерянные стремительным развитием событий хозяева старого мира постепенно оправились и попытались повернуть время вспять. Так что борьба разгорелась нешуточная, особенно когда после многочисленных слезных просьб заблокированного в Кремле Граблина и весьма эмоциональных рапортов не успевшего удрать Брезинского международное сообщество все-таки решило вмешаться...
— Борисыч! Срочное сообщение из Кронштадта! — растолкав присутствующих, к столу подбежал революционный секретарь в кожанке. — Мимо них прошло несколько больших военных кораблей. Скоро будут здесь
— Кто такие? Откуда? — Липа отложил карту Черноморского побережья Кавказа, на которой только что показывал, как лучше выбить из Красной Поляны окопавшихся там ВИПов.
— Точно неизвестно, но похоже на объединенные европейские силы, — и революционный секретарь добавил несколько крепких революционных слов.
— Ясно! Интервенты пожаловали. Не иначе работа Граблина с Брезинским. Все им неймется! Видно придется все-таки из Кремля их выкурить.
— Точно, Борисыч! — загомонил притихший было народ. — Не понимают доброго отношения. Ты им ясно сказал, — можете пока тут посидеть, но только тихо. А они вон что надумали!
— Ладно! — Липа решительно встал во весь свой невысокий рост. — Пойдем встретим гостей...
Завидев на горизонте сияющий Адмиралтейский шпиль, командующий эскадрой адмирал ван дер Гульден испытал легкое волнение — как никак морская столица великой некогда морской державы. Лет двадцать-тридцать назад, когда он только начинал свою службу в чине лейтенанта, нынешнее мероприятие было бы равносильно быстрому, но болезненному самоубийству.
— Раньше здесь стоял непобедимый флот, — сказал он многозначительно, и все присутствующие на мостике почтительно замолчали. — А теперь наш поход не опаснее прогулки в пивную!
— Так точно, господин адмирал! — хором ответили офицеры и также хором засмеялись ровно три раза. — Ха-ха-ха!
Адмирал благосклонно кивнул и потребовал майора фон Пфенинга — командира приданного эскадре отряда морской пехоты.
— Храбрец! — загрохотал на весь корабль адмирал, — Через десять минут мы подойдем к берегу. Тебе предстоит историческая миссия — восстановить конституционный порядок и пресечь преступную деятельность банды первобытных дикарей! Это должен быть сокрушительный удар! Настоящая буря в стакане воды! Шок и трепет! Неотвратимое возмездие! Вопиющая отвага!
С каждым адмиральским эпитетом фон Пфенинг становился выше ростом и шире в плечах, в глазах разгоралась жажда битвы, а руки уже десятый или одиннадцатый раз решительно передергивали затвор автоматической винтовки, вытряхивая на палубу маслянистые патроны.
— И помни, — закончил, наконец, адмирал, — сегодня на тебя и твоих отважных солдат с надеждой смотрит весь цивилизованный мир!
Фон Пфенинг отдал честь, морпехи дружно щелкнули каблуками, едва не пробив палубу, и с душераздирающим ревом пошли на штурм пустого причала.
Однако жизнь оказалась куда сложнее адмиральского напутствия: как только воинство высадилось и построилось в три колонны, со всех сторон, из всех переулков, закоулков, проходов и щелей хлынула толпа размахивающих метлами людей. Морпехи, не успевшие даже оружие поднять, были сбиты с ног и уложены на землю. И все это не просто на виду у отважного адмирала ван дер Гульдена, а еще и в прямом эфире основных каналов приплывших вместе с эскадрой!
— Орудия к бою! — заревел ван дер Гульден.
Но тут над портом подобно рокоту взлетающего реактивного самолета разнесся уверенный голос вождя революции Липовского.
— Первое предупреждение господам интервентам! Оно же и последнее! У вас есть ровно одна минута, чтобы зачехлить орудия, и пять минут, чтобы убраться отсюда. В противном случае ваша эскадра будет потоплена, а десант уничтожен!
Эхо Липиной речи еще гуляло над водой, распугивая чаек, как раздался душераздирающий металлический лязг и точно напротив застывшего с рукой поднятой для команды «Огонь!» ван дер Гульдена раздвинулись ржавые контейнеры и появилась пушка совершенно невероятных размеров.
— Это был настоящий монстр! — вспоминая ужасные минуты, адмирал всякий раз бледнел, — Калибр не менее трех метров! Вы представляете себе снаряд размером с железнодорожный вагон?!
После этих слов слушатели дружно бледнели, а некоторые даже падали в обморок. Ну а ван дер Гульден продолжал живописать кошмар похожего на туннель ствола, его черную страшную глубину и свою отчаянную храбрость спасшую и эскадру и десант и самого адмирала.
Разумеется, все требования Липы были выполнены с опережением графика, однако десант в профилактических целях был на прощание нещадно выпорот. Так что всю дорогу домой храбрецу фон Пфеннингу и его отважным морпехам пришлось стоять. И это несмотря на сильную качку! А трубу портовой котельной упавшую от старости лет десять назад и ловко выдвинутую парой бульдозеров убирать не стали, — мало ли кто еще решит попробовать на прочность революцию розг!
Глава 35
Коронационный съезд.
Провозглашение монархии должно было стать закономерным завершением революции розг. Местом проведения Коронационного съезда Липовой партии выбрали Петербург. Некоторые, правда, предлагали традиционную Москву, но Липа категорически отказался.
— Первый революционный декрет перенес столицу на берега Невы. Что ж нам теперь отменять его?
Честно говоря, имелись еще и некоторые соображения чисто личного свойства, — Москва была полна неприятных воспоминаний. Именно отсюда Липе пришлось два раза спасаться бегством. Именно здесь проходила его карьера кабинетного интригана, о которой в последнее время вспоминать совсем не хотелось. Именно Москва олицетворяла для него прошлую, старательно забытую жизнь...
Но главная причина крылась совсем в другом: Липа прекрасно знал силу и приспособляемость всякой столичной бюрократии, а особенно московской. Она выживает при любых войнах, революциях и катаклизмах. Выживает и быстро возвращает себе власть. Победить ее не удавалось пока не кому.
— Зачем ломиться в запертую дверь? — решил Липа, — Гораздо проще подобно многим реформаторам строить новую жизнь на новом месте.
Местом проведения съезда была избрана площадь Возрожденной Монархии (бывшая Дворцовая).
— Народ испокон веков привык решать важнейшие вопросы на свежем воздухе! — объявил Липа собравшемуся в кабинет революционному совету. — Будь то лесная поляна или городская площадь. Не надо нам никаких залов с колоннами, запертыми дверями, пропусками и многочисленной охраной. Коронационный съезд Липовой партии — не сборище избранных, а лишь возможность собраться для решения важнейшего государственного вопроса. Когда каждый может придти и высказаться!
— Эх, котелок у тебя, Борисыч, варит! — вразнобой загалдели присутствующие, — Как скажешь, так скажешь! Тебя и надо на трон!
— Я уже не один раз вам говорил, — раздраженно отмахнулся Липа, — что не собираюсь становиться царем! Я революционер, а не самозванец!
— А где ж мы найдем такого? Чтобы умный — как ты (Липа скромно потупился и даже слегка зарделся), честный — как ты (Липы смутился и полез под стол, — вроде как ручку уронил), да еще и царских кровей?
— Ну сами подумайте, — Липа вылез из-под стола и посмотрел на озабоченные лица соратников, — какой из меня царь? Да одно имя чего стоит: Лев Липовский — российский самодержец!
Да, согласились все, имя совсем не подходящее. Но может как-то его поменять? Липа не хотел раньше времени рассказывать о Кате, но еще меньше ему хотелось продолжать этот дурацкий спор, из которого он вполне мог выйти переименованным в Ярополка Рюриковича. Пришлось в двух словах намекнуть на тайного, но совершенно достоверного потомка рода Романовых.
— И очень, поверьте мне, достойная личность! — заверил Липа членов революционного совета.
— Звать-то как? Случайно, не... — и на Липу посыпались самые неблагозвучные и неподходящие для российского самодержца имена.
— Звать нормально! — решительно закончил дискуссию Липа. — Можно сказать в традициях нашей истории...
А про себя подумал:
«Пора вытаскивать сюда Катю, готовить генеалогическое обоснование, сценарий съезда сочинять! А то эти орлы от нетерпения выдвинут кого-нибудь из своих рядов! И чего я тогда буду делать?»
Для освещения исторических событий Липа создал особый телеканал «Монархия» главным ведущим которого стал небезызвестный Максим Придуренко, — тот самый, что в свое время обвинил Липу в изощренной диверсии против Народного Собрания.
Надо сказать, что он примчался в «Азиатскую» сразу после разгрома интервентов, которое с ужасом наблюдал в прямом эфире:
«Вот вам и хваленый Запад! Запад поможет, Запад защитит, Запад в обиду не даст... А в итоге полное посмешище!»
Будучи человеком безусловно умным, Максим Придуренко решил действовать с пролетарской простотой: пробился в кабинет Липы и предложил свои профессиональные услуги:
— Ведь даже революции розг рано или поздно понадобится сообщить миру о своей победе в прямом эфире! — и Придуренко улыбнулся самой своей убедительной телеулыбкой.
— А кто обвинял всем известного авантюриста Липовского в изощренном и циничном преступлении против основ народовластия? — строго спросил Липа, — Там еще симпатичная фразочка была: «Да, ему удалось коварно сбежать, но негодяю не уйти от возмездия!!!» Так кажется?
— То что вы запомнили услышанные достаточно давно слова только подтверждает мой высокий профессиональный уровень, а то что я здесь говорит о моем здоровом жизненном цинизме. Я с теми, кто сильнее. И в этом вы можете быть уверены. Никаких неожиданностей и неприятных сюрпризов.
— Сказано, во всяком случае, честно, — согласился Липа, — И нам действительно нужен опытный телеведущий. Но есть два обязательных условия: во-первых, никаких атрибутов сладкой жизни...
Максим с готовностью закивал, — какая уж тут сладкая жизнь? Вон на Остоженке ВИПы заняли круговую оборону, баррикады устроили из Роллс-Ройсов и объявили себя последним очагом демократии. А эти, с розгами, взяли, да построили в три дня глухую стену вокруг с одной маленькой калиточкой для желающих вернуться к нормальной жизни. Хочешь сиди голодный на своих миллионах, не хочешь — иди работать на революцию...
— А, во-вторых, воспитательная беседа... — и Липа многозначительно улыбнулся.
— Розги?
— Они, родимые!
— За одного битого двух небитых дают, — попытался пошутить Придуренко.
Он в принципе ожидал подобного развития событий, но в глубине души надеялся как-нибудь выкрутиться.
— Это, я тебе скажу, смотря как битого били, — уточнил Липа, — а то можно и четырех небитых спрашивать!
И вот настал великий день.
— Мы ведем свой, не боюсь этого слова, исторический репортаж из Петербурга, с Коронационного съезда Липовой партии, — юбилейным голосом вещал со всех экранов рупор революции розг Максим Придуренко. — Величественная площадь Возрожденной Монархии в праздничном убранстве: везде развешаны перевязанные алыми ленточками пучки свежих розг, зеленеют липовые веники, портреты героев революции перемежаются монархическими лозунгами. Вслушайтесь в этот восторженный гул — празднично одетые, улыбающиеся люди идут со всех сторон!
Народу действительно собралось очень много — вся площадь, все прилегающие улицы и мосты, все балконы, окна и крыши были заполнены. Если кто-то вдруг решил бросить в толпу яблоко, то упасть ему было бы совершенно негде. Единственным свободным местом оставалось приподнятый на рост человека помост перед входом в Зимний дворец. Это было очень красивое и торжественное сооружение: по бокам его задрапировали вышитой орлами парчой, сверху покрыли коврами, а в самой середине стоял настоящий трон, извлеченный прямо из тронного зала, несмотря на протесты директора Эрмитажа назначенного еще прошлой антинародной властью.
— Это же редчайший экспонат! — он буквально вцепился в резную ножку.
— Может и корону не надо было из Кремля брать? — ехидно поинтересовался Липа, ловко выдергивая добычу.
— Неужели вы решились?!
— Делов-то... Кстати, часть помещений придется освободить для размещения вернувшегося монарха. Как говорится: кесарю — кесарево...
Ровно в полдень в Петропавловской крепости выстрелила пушка, и на помост поднялся Липа.
— Друзья мои! — продолжал Придуренко, — Вы слышите эти радостные клики, эти восторги, эти несмолкающие аплодисменты! Вы видите, к кому они обращены — на трибуне вдохновитель и организатор революции розг Лев Липовский. Наш герой! Он подходит к краю помоста и поднимает руку, требуя тишины.
При виде Липы народ сперва действительно здорово зашумел, но стоило ему поднять руку, как тишина расходящейся волной поползала по толпе, пока не достигла самых дальних рядов. Стало так тихо, что пролети сейчас над головами муха, — все бы услышали! И Липа заговорил...
Многие ожидали, что он как всегда произнесет эмоциональную речь часа на полтора с обоснованием преимуществ монархии, подробным перечислением достижений революции и липовых ценностей, но на это раз Липа был на удивление краток:
— Позвольте представить вам Екатерину Романову — наследницу престола, готовую взойти по вашей воле на возрожденный российский трон!
Липа сделал шаг назад, и все увидели женщину такой потрясающей красоты и такого поистине царского величия, что удивление от краткости Липиной речи превратилось в подлинное всеобщее потрясение. Чего собственно Липа и добивался. А Катя, шурша подолом длинного декольтированного платья, подошла и встал рядом с Липой. После всех этих граблиных, брезинских, дубаковых и чувылдиных Катя показалась всем прямо-таки опустившейся с недосягаемых высот звездой, сияющим воплощением несбыточной мечты. Даже творец революции розг Липовский искренне любимый народом рядом с ней смотрелся вроде как фонарик на фоне прожектора.
«Молодец, Боренька!» — Липа до последнего момента не знал, что удастся сделать из вполне симпатичной, но далеко не прекрасной Кати, но то что получилось у закоренелого политстилиста превзошло все ожидания. А тут еще солнце выглянуло из-за облачков и пришитые к Катиному платью многочисленные бриллиантики вспыхнули мириадами огней, окончательно ослепив и без того ослепленную публику.
— У меня нет слов... Я потрясен, восхищен, поражен... — голос Придуренко срывался от волнения. — Да не видение ли это? И вместе со мной замерла вся площадь. Да что там площадь — вся страна сейчас затаила дыхание... Но что это? Мы видим в руках лидера революции Липовского подлинную царскую корону!
Липа действительно извлек из сейфа корону и подошел к Кате. Дальше ему следовало спросить народ насчет Катиной кандидатуры и в случае положительного ответа, — а иного и быть не могло! — возложить корону на Катину голову. Но тут случилось неожиданное: пока Липа набирал в легкие воздух, дабы обратиться к народу со своим историческим вопросом, Катя сделал еще один шаг вперед и, оказавшись на самом краю, как будто собралась спрыгнуть и полететь над толпой, заговорила сама:
— Мой могучий и славный народ! Долго пришлось страдать тебя под ненавистным игом алчной банды особо важных персон и заезжих консультантов. Но ты нашел в себе силы подняться и сбросить вековое ярмо!
«Что она делает? Ничего этого не было в сценарии!» — испуганно подумал Липа и вдруг осознал, как тяжела корона, которую он так легко вынул из сейфа всего несколько мгновения назад.
— Теперь только ты будешь решать, как жить дальше! Это твое выстраданное и завоеванное право. Так позволь мне склониться перед твоим мужеством и перед твоей славой!
И Катя, несмотря на все свои юбки и бриллианты, опустилась на колени.
Тишина стала просто страшной. Казалось, что люди даже моргать перестали, не то что дышать. Или, может, все просто внезапно умерли, пораженные неведомой болезнью? Не только эта площадь и этот город — вся огромная страна превратилась в безмолвное и неподвижное царство мертвых...
А потом раздался настоящий взрыв, обрушивший небеса и превративший мир в ревущий грохочущий хаос. Что там атомная бомба, что там взрыв вулкана, когда сто с лишним миллионов человек одновременно выходят из полного ступора и начинают со всей возможной страстью кричать «Ура» от Балтийского моря до Тихого океана.
Не вставая с колен, Катя чуть повернула голову и выразительно посмотрела на Липу — чего, мол, стоишь? Надевай!
«Зачем я медлю, в самом деле, — обругал себя Липа, — когда народ очевидно «за»!?
И он торжественным движением возложил корону на склоненную Катину голову. Российская монархия была восстановлена.
Екатерина Третья взошла на престол.
Глава 36
Это сладкое слово — власть
Ну а дальше, как водится, загрохотали пушки и начался банкет. Настоящий пир на весь мир! На площадях и улицах появились столы, какие рисовали в детских книжках про великанов — с зажаренными целиком бараньими тушами, тазами колбас, бочонками соленых огурцов, ушатами раков и огромными булками. А еще на каждом столе имелось по ведерку красной и черной икры. Пиво подвезли в поливальных машинах, вино в двухколесных бочках «Квас», водку в молочных бидонах — пей, сколько душа пожелает. Потому как такой день не каждый день бывает!
Точно такой же стол был накрыт и в царских покоях.
— Никаких отличий царского меню от народного быть не должно! — очень строго сказал Липа. — Мы не за то боролись со всей этой ВИП-бандой, чтобы в первый же день новой власти уподобиться им!
Более того, — любой желающий мог совершенно свободно войти в зал. Насчет присесть к столу — разумеется нет, а посмотреть на царицу — пожалуйста.
— Нельзя! Давка будет! Шум! — пытались урезонить Липу.
— Ерунда! После всех переживаний народ первым делом кинется к ближайшему столу. Так что никакой давки не будет!
И так оно действительно и вышло...
Катя, простите Екатерина Третья, сидела во главе стола на антикварном троне — том самом, что придавал помосту такой торжественно-монархический вид. Остальные расположились на простых стульях, причем Липа — на почетном месте по правую руку. Он все еще немного дулся на свою подопечную, которая сперва не хотела быть царицей, потом обещала вести себя тихо, а потом, когда дошло до дела, устроила полную отсебятину.
«Ее решение, безусловно, лучше моего, — успокаивал себя Липа, — Согласен! Но почему нельзя было оговорить все заранее?»
Царица несколько раз бросила в сторону Липы внимательный взгляд и, когда многочисленные здравицы и восторги немного стихли, предложила
— А теперь давайте выпьем за главного виновника торжества — Льва Липовского. Именно он поднял народ на революцию розг, именно он довел ее до победного конца, именно он вернул стране законную монархическую власть!
Все зааплодировали, закричали «Ура», кинулись к Липе чокаться и обниматься. Надо сказать, что Липе никогда не приходился видеть столько восторженных улыбок в свой адрес. Прямо всенародная любовь какая-то!
— Думаю, никто не станет возражать, — Катя улыбнулась совершенно царской улыбкой, — что наш Борисыч достоин самой сердечной благодарности. Спасибо тебе, Лев! Ты хорошо поработал!
Все закричали, что никаких возражений быть не может, что Борисыч не просто достоин, а очень достоин, что он самый достойный из всех достойных! А благодарность так велика, что вообще не знает предела! И если уж кому говорить спасибо, так это ему! А поработал он не просто хорошо, а можно сказать мощно! Прямо не человек, а былинный русский богатырь!
Липа благосклонно улыбался, всем своим видом показывая как ему приятно слышать теплые слова, что-то даже отвечал, но в мыслях была некоторая приятная растерянность:
«Думал ли я, затевая это безнадежное дело, что буду праздновать победу в Зимнем дворце? В самом красивом бело-золотом зале? И множество восхищенных людей будут петь мне славу? Мне — вечно гонимому и вечно обвиняемому. А как красиво сказала Катя: «Ты хорошо поработал!», прямо-таки по-царски сказала! Так что удивляться? Ведь она и есть царица Екатерина Третья. Мой волшебный ключик к золотым вратам власти...»
Банкет длился всю ночь — с фейерверками, кострами и плясками. Ближе к утру ряды стали вроде как редеть, многие уснули, многие пригорюнились, затянули грустные песни, а некоторые и вовсе разошлись по домам. Но утром подошли свежие силы из области, потом начали просыпаться выспавшиеся, и веселье возобновилось с новой силой!
Иначе обстояло дело во дворце: всю ночь там тоже гуляли, может не так бурно как на улице, но вполне серьезно, зато утром безо всяких раскачек и передышек взялись за работу.
— Мы должны оправдать доверие народа! — строго сказала Катя и удалилась в свой царский кабинет читать заранее написанные Липой инструкции и ценные указания.
Липа утвердительно кивнул, подтверждая Катины приказ, — как никак главный здесь он и забывать об этом не стоит! — и ушел в привычный штаб, благо идти было совсем недалеко. По дороге его приглашали ко всем столам, неисчислимое число раз обнимали и жали руку, даже несколько раз качали — совсем как в старых фильмах про революцию. Все это было очень похоже на мечты и сны, только белого в персиках коня не было.
«Ничего, — решил Липа, подходя к штабу революции, — никуда этот конь не денется! Хоть белый в персиках, хоть черный в ананасах. Потому как пришло мое время! Моя власть!»
Народу в «Азиатской» оказалось не в пример революционным будням мало. Но Липе сегодня никто и не был нужен! Он прошел в свой кабинет мимо честно дремлющего на посту революционного секретаря, который, между нами говоря, был довольно милой девушкой, впервые за все время запер дверь кабинета, даже ножкой стула ручку зафиксировал, отключил все телефоны и упал на диван, где обычно сидели многочисленные посетители.
— Я победил! — Липа закинул сцепленные ладони за голову и до хруста потянулся. — Несмотря ни на что победил! По-бе-дил! О, власть... Коварная искусительница... Сладкая отрава... Долго ты соблазняла меня, манила зеленым болотными огнями в трясину. Но я взял тебя! Взял в тяжелом бою, скрутил, кинул поперек седла и увез в полон. Теперь ты моя!
Только сейчас, когда Липа остался один, изощренный десятилетиями борьбы ум начал осознавать, что пришло время победных реляция, торжеств и подсчета добычи. От этого становилось даже немного жутко, — что теперь будет? Бороться за власть Липа умел, а вот как получится обладать ею, пока не знал. Это было совсем как первый настоящий поцелуй, которого долго ждешь, ищешь, вожделеешь, а, получив, понимаешь, что это лишь первый маленький шажок в неведомые и сладкие чертоги страсти.
— Теперь я могу делать все что захочу: карать и миловать, отнимать и даровать свободу, разорять и делать богачом! — Липа продолжал исследовать свои новые владения. — Могу стать самым богатым человеком страны, а то и мира. Могу вместо Кати сесть на трон. Могу поселиться в Кремле. Могу напечатать деньги со своим портретом. Могу...
Липа наверное еще долго бы рассказывал пустому кабинету о своих прямо таки безграничных возможностях, но его сбил деликатный стук в дверь.
— Могу, между прочим, не открывать! — Липа нехотя слез с дивана и поплелся к двери, — Это полностью в моей власти!
За дверью оказался Максим Придуренко — собственной персоной.
— Прошу простить за беспокойство, Лев Борисович, — лапшой протискиваясь мимо крайне недовольного Липы, сказал он, — но у меня к вам дело, не терпящее отлагательства!
— Смотри, звезда экрана, — Липа указал гостю на стул, а сам занял рабочее место за столом. — А то опять придется провести воспитательную беседу.
Обидные слова Придуренко пропустил и сразу перешел к делу:
— После всего случившегося неизбежен всплеск интереса к вашей персоне. А это значит, что возможно появление разного рода искаженных материалов, а то и просто грязных пасквилей, порочащих дорогое каждому гражданину имя.
— И что мы должны сделать?
— Самым срочным образом пустить встречную волну, Лев Борисович. Как при тушении лесного пожара. И в жесткой, я бы сказал, навязчивой форме рассказать вашу историю с некоторыми коррективами.
И Придуренко, вытащив из кармана блокнот, изложил основные идеи программы по превращению Липы в беломраморный памятник самому себе — великому и мудрому.
Для начала предлагалось переосмыслить наиболее одиозные моменты биографии — тот же случай с прорывом канализации в Народном Совете. По версии Придуренко, устроена она была самими депутатами с гнусной целью устроить себе внеплановый отпуск. А «наш Борисыч», узнав про такое дело, попытался остановить негодяев, да не успел. Однако лично спас из обреченного здания более пятнадцати человек!
— Более пятнадцати это как? — переспросил Липа, — Пятнадцать с половиной?
— Как можно спасти половину человека? Если бы случилось нашествие гигантских крыс еще куда ни шло. Но тогда речь шла бы о спасенной части тела, но не человеке.
— А откуда тогда пятнадцать с половиной?
— Ну например шестнадцать или семнадцать человек.
— А не проще ли так и сказать?
— Лев Борисович! — Придуренко тяжело вздохнул, — Давайте вы будете делать революцию, а я снимать про это кино.
Липа послушно кивнул и пообещал больше не задавать лишних вопросов. Тем более что у Придуренко все было действительно здорово продумано. «Астроком» в его версии превратился в подлинный центр возрождения страны разрушенный коварными ВИП-заговорщиками.
— Мы скажем, что это была первая попытка устроить революцию розг!
— Но я тогда даже не думал...
— А вы и сейчас не думайте, не забивайте себе голову всяческой ерундой. Мы так все сделаем: текст, картинка, музыка, что вы сами поверите! Очень кстати хорошо будет смотреться: первая попытка революции не удалась, но вы не опустили руки, не сдались и, в конце концов, победили!
Неожиданно Липа почувствовал нарастающую обиду, — у него пытались украсть его жизнь! Ту самую беспокойную, запутанную, полную надежд и страстей. Его поражения, заблуждения и разочарования собирались превратить в хорошо продуманные и тщательно спланированные действия. И Липе показалось, что все это умаляет его победу. Она становится заурядным итогом самой обычной деятельности ничем не примечательного человека.
А Придуренко продолжал мчаться по Липиной биографии на своем телевизионном бульдозере, выравнивая повороты и заглаживая неровности. Липа подумал, что даже его нынешней безграничной власти не хватит, чтобы остановить это страшное безостановочное движение.
— Стоп! — Липа легонько стукнул ладонью по столу. — А что если ничего этого не делать? Пусть говорят что хотят, а за меня дела сами скажут.
— Вы извините, Лев Борисович, но в зоне большой власти есть неписаные законы. Вы, конечно, можете их нарушать, но, поверьте, ничем хорошим это не кончится...
«Да, Придуренко прав! — подумал Липа. — Теперь не только я владею властью, но и она — мной!»
Глава 37
Хмурое утро
Народ гулял ровно три дня и три ночи — как на хорошей свадьбе! Может он погулял бы и еще, да тут случилось такое, что как-то сразу стало не до веселья...
И не в том дело, что закуска кончилась или стакан опустел, надо будет, — свое принесем, последнюю рубаху снимем, а не остановимся! Монархию, господа-товарищи, в России не каждый день восстанавливают! Тут все отдай, — мало будет.
И здоровье празднику не помеха! Ослаб — отдохни, товарищи за тебя выпьют. Отдохнул — вставай, помоги товарищу. Потому как не просто собутыльник случайный рядом с тобой сидит, а свой брат-революционер.
И дела разные не смогли праздник испортить. Куда они, дела эти денутся? День без них прожили — и ничего! Второй день продержались, — тоже вроде небо не рухнуло. А на третий так никто особо о делах и не вспомнил.
Так что вполне народ мог еще пару дней погулять. И потом плавненько, без резких движений наносящих непоправимый вред здоровью к нормальной жизни перейти. Да только повернулась вдруг жизнь таким боком, такой зигзаг всеобщей судьбы приключился, что не только веселиться народ разом перестал, но и задумался крепко над незавидным своим будущим...
А славный сокол революции Липовский в этот критический момент оказался в Праге, куда его увез неутомимый Придуренко. Липа поначалу ехать не хотел, предлагал все на месте снять, а тот пристал как банный лист:
— Мы должны показать миру то дорогое каждому гражданину место, где зародились липовые идеи! Они должны увидеть стены, среди которых бушевало пламя вашего гения, откуда оно осветило народам путь в светлое завтра!
— Так съезди да сними! Я-то тут причем?
— Что значит причем?! Вы на этом, не побоюсь этого слова, историческом фоне скажете несколько слов!
Пришлось Липе лететь в Прагу, позировать на фоне своего старого дома и рассказывать историю своей отредактированной жизни.
Откровения Липовского вызвали мощнейший международный резонанс. Все получилось именно так, как говорил Придуренко, — пока враги готовили свои грязные пасквили, Липовский пришел в каждый дом и все рассказал сам. И был он при этом в белых одеждах и слова говорил такие правильные, что многие буквально рыдали от умиления и радости.
Дело в том, что идеи возрождения монархии буквально на следующий день после коронационного съезда взбудоражили весь мир. Миллионы людей всех цветов кожи вдруг осознали: есть иной путь развития — простой и понятный как грабли. И есть конкретный человек — вот он, перед вами! — самый обычный, скромно одетый, с хитринкой в глазах и доброй улыбкой! Зовут его Лев Липовский, он прошел долгий и трудный путь, но сумел-таки привести Россию к правильной жизни!
Немногочисленные монархии попытались тотчас примазаться к всемирной Липиной славе, но их буквально засмеяли. Ведь согласно основополагающей теории революции розг подлинная монархия должна быть результатом взрывного народного волеизъявления, движения идущего снизу.
— Только простые люди имеют право, а главное способны создать жизнеспособную государственную конструкцию, — разъяснял Липа, запросто присев на ступеньки своего дома. — И именно они, совсем как в древние времена, должны назначать себе верховного владыку!
— А что вы думаете о возможности оздоровления нынешней системы власти? — на правах случайного прохожего (такого же, как ты и я) спрашивал Придуренко. — Может ли она измениться сама?
— Все что делается сверху изначально пронизано пороком и отравлено снобизмом! — безапелляционно заявлял Липа. — Будучи порожденной узкой прослойкой так называемых особо важных персон нынешняя власть по природе своей может служить исключительно их интересам.
Дальше следовали кадры светских хроник, виллы, лимузины, яхты самолеты, казино, груды денег, штабеля золотых слитков и сытые самодовольные физиономии. При этом голос Липы продолжал вещать:
— Задумайтесь, что могут сделать люди отделенные от общества непреодолимым частоколом нулей на личном счете? Только одно — увеличить число нулей и сделать преграду между собой и всеми остальными еще более непреодолимой! А нам это надо?
Поначалу Липа воспринимал происходящее исключительно как элемент своей прежней игры, — игры в которой он безоговорочно победил и теперь закреплял успех. Но стоило ему увидеть и прочувствовать, каким колоссальным успехом пользуются липовые идеи в мире, как горизонты озарились заревом мировой революции розг.
«Что такое власть в отдельно взятой стране? — осторожно подумал Липа. — Это не более чем несколько вырванных из книги страниц, малая часть целого. Так почему бы не попробовать прочитать всю книгу? Что мешает мне продолжить борьбу? Власть над миром, — это будет похлеще, чем место хозяина России!»
И Липа стал строить свои выступления так, что жители любой страны могли примерить липовые идеи на себя. Да, в России это очистительное движение вылилось в революцию розг, но в других странах форма протеста вполне может быть иной. Например, революция плеток, революция палок, революция крапивы или — страшно даже подумать! — революция кактусов. Главной оставалась идея революционного установления народной монархии. И разумеется личность вдохновителя и организатора побед Льва Липовского!
Вечером замученный съемками Липа объявил перерыв и удалился, подписав очередную стопку чеков, — Придуренко работал конечно хорошо, но деньги тратил с неуемностью скоробогатого наследника. Праздная публика целый день наблюдавшая с почтительного расстояния творческий процесс попыталась было пойти за Липой, но он в самой строгой форме велел всем убираться.
Оставшись в одиночестве, Липа облегченно вздохнул, посмотрел на небо, обещавшее чудесный теплый вечер, улыбнулся каким-то своим мыслям и пошел в сторону Карлова моста, где долго стоял в полной неподвижности, наблюдая медленное течение реки. Потом заглянул в несколько пивных и ресторанов — из тех, что посещал раньше, но нигде не задержался. Ему было просто приятно видеть знакомые места, вспоминать моменты прошлой жизни, заново переживать то, что переживал очень и очень давно.
И, наконец, вернулся домой, где заранее велел приготовить все для ночлега. Тут уж тени прошлого нахлынули настоящим бурным потоком! Липа бродил по комнатам, потом поднялся в кабинет, долго изучал своего двойника на гобелене и как-то незаметно, но вполне обосновано вспомнил про Гоги:
— Куда же он все-таки делся? Какой бы загул не был, но на такое событие как коронация Кати он должен был появиться! Хотя бы из интереса... Если только с ним не случилось серьезной неприятности!
Липа представил себе, сколько опасностей подстерегало его необычного помощника Гоги. Это могли быть враги революции розг, — все знали о его особо приближенном к руководству положении. Это могли быть Гогины личные недоброжелатели из прошлых воплощений, — вдруг они гнались за ним сквозь время и именно сейчас настигли. Это могли быть сходные с ним мистические существа со своим особыми причинами для выяснения отношений…
— А еще это мог быть Глазник! — Липа по привычке стукнул по стене, вызвав облачко едкой древесной пыли. — Я ведь как раз попросил Гоги разобраться с Глазником. Вот он и попал в засаду!
Липа стало стыдно за такое преступное равнодушие к помощнику и можно сказать единомышленнику, который к тому же твердо встал на путь исправления.
— Завтра же, прямо с утра, приму меры по его разысканию! Загулял — ладно, а если что случилось — надо будет помочь!
Однако утром Липа узнал о последних событиях на Родине, побледнел, покраснел, разразился грозной непечатной тирадой и выскочил из дома, требуя немедленно отвезти его в аэропорт — на фоне случившегося и Гоги, и съемки, и даже мировая революция отошли на второй план...
Так что же все-таки произошло такого страшного и неожиданного, что народ раньше времени прервал банкет, а Липа, бросив все, помчался в Петербург?
А случилось вот что: Екатерина Третья издала манифест о введении в России матриархата!
«Только женщины могут спасти Россию!» — так начинался манифест. Этими же словами он заканчивался. А в середине, на нескольких страницах было подробно расписано, что конкретно планируется сделать.
Надо сказать, что время для появления такого указа было выбрано исключительно грамотно — большая часть мужского населения после трехдневного революционного банкета имела весьма плачевный вид и между нами говоря не только мало что соображало, но и мало на что годилось. Так что лишение их всех гражданских прав смотрелось чуть ли не благодеянием.
Согласно манифесту мужчина не мог занимать никаких руководящих и мало-мальски ответственных постов, он лишался возможности в любой форме выражать свое мнение, менять место жительства без особого разрешения, владеть и распоряжаться собственностью. Существенно ограничивалась трудовая деятельность — работа по дому, тяжелый физический труд, низшее звено сферы обслуживания. В части семьи и брака особых подробностей не было, но пара слов про многомужество имелось.
В общем, это был совершенно жуткий мужененавистнический документ, провозглашавший категорическую смену привычной и устоявшейся системы ценностей. А в качестве причины такого решения приводилось общее бедственное положение в стране, ставшее по мнению автора документа, результатом многовекового мужского господства.
Вот вам и милая девушка Катя...
Глава 38
Веселенький денек
Несмотря на взвинченное состояние Липа еще в аэропорту заметил как все изменилось. Если с приходом революции розг исчезли наиболее заметные проявления классового расслоения общества — ВИП-зал перепрофилировали под курилку, в ресторане поснимали крахмальные скатерти и устроили столовую, а торговлю предметами роскоши просто закрыли, то теперь канули в прошлое признаки самой революции. Пройдя все здание, Липа не увидел ни одного митинга и ни одной дискуссии! Пол был чисто вымыт, стены очищены от революционных плакатов, окна сияли.
Впрочем, особо всматриваться у Липы времени не было: выйдя на площадь — такую же пустую и чистую, как аэропорт — он сел в ближайшее такси. Таксист Вовчик в надвинутой на глаза кепке, боязливо оглядываясь и вздрагивая при каждом звуке, вырулил со стоянки и потихоньку поехал к выезду на трассу.
— Побыстрее нельзя? — раздраженно сказал Липа. — Хочешь денег получить, — жми на газ!
— Так нельзя тут быстро... — Вовчик втянул голову, так что обвисшие поля кепки почти коснулись плеч. — И машину отберут, и самого на принудительные работы отправят...
— Кто ж тебя за превышения скорости так наказывать будет?
— Эх, видно давно вас не было дома... — Вовчик явно не признал в Липе пламенного революционера из телевизора. — А тут такое случилось... Сперва Борисыч наш кашу заварил: революция, да коронация, а потом бабы власть взяли. Что называется, вчистую все захватили. И так нашего брата прижали, что хоть в Неве топись!
— И что везде так? — Липа на всякий случай подвинулся, чтобы таксист не видел его лица в зеркале заднего вида. — Или только в столице?
— Да кто его знает... Я так даже понять ничего толком не успел, как оказалось что квартира моя уже не моя, а жены, машина эта — тоже ее. И сам я вроде работника при ней. Захочет — оставит, захочет — выгонит!
И Вовчик шепотом выругался, пропуская к тому же наиболее яркие эпитеты. Тут как раз они добрались до выезда, и Липа первый раз увидел новых хозяев, в смысле хозяек новой жизни. И надо сказать, что выглядело это довольно угрожающе: колючий взгляд, оружие на плече, уверенность в движениях. Он даже на всякий случай сделал вид что дремлет, — типа после перелета сильно устал. Но все обошлось хорошо и вот уже серая лента асфальта мягко стелется под колеса, точно предлагая дать волю томящимся в моторе лошадиным силам. Однако стрелка спидометра как доползла до шестидесяти так там и встала.
«Да, — подумал Липа, — Здорово их тут запугали!»
Дальше ехали молча, пока на въезде в город, аккурат у огромного щита с горящей надписью: «Матриархат — светлое будущее всего человечества!» Липа не спросил:
— И что ж, никто не попытался отбиться? Лапки кверху и в стойло?
— Сосед мой, бедолага, рыпнулся: я, мол, в доме хозяином был, я им и останусь!
— И что?
— Да ничего. Налетели какие-то, в коже все, с плетками. Говорят, раньше в ночном клубе работали. Так отметелили, что он как себя звать забыл. А больше никто права качать не захотел...
Разговор снова увял и Липа стал смотреть в окно, пытаясь осмыслить, что же произошло. Как могло получиться, что тихая и скромная Катя, которую едва удалось уговорить стать царицей, так стремительно и страшно вышла из-под контроля? Что могло стать причиной: временное помешательство, проснувшаяся вдруг мания величия, дурное влияние?
«Бред! Полный бред! — остановил поток идей Липа, — Не надо себя успокаивать поиском причины! Просто девочка дорвалась до трона и начала валять дурака. А я позволил себе преступную халатность, оставив ее без надзора!»
К дверям Зимнего Липа подошел еще спокойно, но, оказавшись внутри, не выдержал и побежал. Охрана препятствий не чинила, статуи смотрели сочувственно, а гулкое дворцовое эхо двоило Липин дробный топот, так что со стороны казалось — не человек это вовсе, а кто-то на четырех ногах. Например, конь. Белый в персиках...
На знаменитой парадной лестнице с огромными зеркалами и плавными ступенями Липа сбавил скорость — не мальчик все-таки! — но дыхания не потерял. Мешал только противный тип поднимающийся рядом — небритый, бледный, растрепанный... Особенно Липа старался не встретиться с ним взглядом, — до того безумными и страшными казались его глаза. Наконец, лестница кончилась, и тип отстал.
Дальше был бесконечный зал с видом на Неву, где совсем недавно праздновали победу! Даже столы еще стояли, но все выглядело на удивление чисто и аккуратно. Несколько фигур в форме рванулись было наперерез, но, узнав Липу, замерли, — видно имелось по нему особое распоряжение. А вот и двери в тронный зал — Липе ли не знать, когда он сам помещение выбирал и с директором за каждую финтифлюшку антикварную спорил. Ночей не спал, сил не жалел...
Он протянул руку, но не успел даже коснуться ручки, как дверь бесшумно распахнулись, и Липа увидел Катю. Она сидела на троне в простых потертых джинсах, привычном зеленом свитере и сияющей как солнце короне, а вокруг стояли женщины. Молодые и старые, красивые и не очень, одетые кто во что, но без особого шика, самые обычные, в общем, женщины. И все без исключения повернули головы и довольно насмешливо посмотрели на Липу.
— Здравствуйте, Лев, — величественно наклонив голову, сказала Катя, — Что это вы так запыхались? Не прикажете ли стульчик подать?
И она совершенно откровенно засмеялась. И вслед за ней грохнул весь зал. Это было настолько страшно, что Липа почувствовал непреодолимое желание даже не провалиться сквозь пол, а сразу умереть! Он был уверен, что своим внезапным возвращением если и не поставит Катю на место, то, во всяком случае, напугает. Он казался себе этаким Каменным гостем: при появлении его грозной фигуры страх неотвратимой расплаты должен был тотчас охватить коварную изменницу! А получился какой-то балаган, — Каменному гостю предложили стул.
Но хуже всего был смех...
Чудовищным усилием воли Липа взял себя в руки и даже кажется улыбнулся сквозь зубы, — совсем как загнанный волк.
— Можем мы поговорить? — Липа не знал, как теперь называть Катю: Катей вроде уже нельзя, а Екатериной Третьей язык не поворачивался. — Наедине.
— Говорите здесь, Лев, — Катя поудобнее откинулась на спинку трона и положила ногу на ногу, — Это все близкие мне люди. Вы, кстати, на правах старого знакомого можете называть меня просто Катей. Так что не стесняйтесь.
«Она меня насквозь видит... — тоскливо подумал Липа, — Говорить бесполезно. И вообще зря я сюда примчался...»
Но Липа прошел слишком жесткую жизненную школу, чтобы так легко сдаваться. Вот и сейчас, когда все системы разом вышли из строя, где-то в глубине сознания затеплились огоньки и в бой пошли резервы.
— Для начала я хотел бы понять, что произошло, — крепнущим голосом начал Липа. — Откуда взялся весь этот матриархат?
— Да ничего особенного. Просто я на правах избранной народом царицы сочла такое решение наиболее правильным. Мужчины имели достаточно времени, чтобы проявить себя. И если за несколько тысяч лет им не удалось построить нормального общества, то надо предоставить эту возможность женщинам.
Катя обвела взглядом присутствующих, и те дружно закивали.
— Что значит не удалось? — возразил Липа. — А разве сама революция не закончилась победой? Разве не мужчины возвели вас на трон?
— А разве я об этом просила? — парировала Катя. — Если мне не изменяет память, именно вы долго уговаривали меня занять трон. Вдумайтесь, Лев: вы, сильный и умный мужчина, уговаривали меня слабую и глупую женщину. Это ли не признание вашей полной недееспособности? Кто мешал вам самому сесть на трон?
И Катя замолчала, давая Липе возможность самому все вспомнить и оценить ее правоту: разве не он затащил ее в хранилище коронационных регалий в Праге, разве не он выгуливал ее вокруг королевского замка Карлштейн?
— Хорошо, пусть я виноват, — Липа начал потихоньку заводиться, — но как вы будете смотреть в глаза народу? Тому самому могучему и славному народу, перед которым опускались на колени?
— Народ мне только спасибо скажет! Вы человек внимательный и, думаю, успели заметить, как буквально на глазах изменилась жизнь. Везде чистота, порядок. Люди сыты и довольны. Разве это плохо? Что вам не нравится?
Зал угрожающе загудел и Липа вдруг с полной очевидностью понял, — шевельни сейчас Катя пальчиком и вся эта банда в пять минут сделает из него чучело для мемориального музея. Впрочем, за свою жизнь он давно не боялся, так что такой явный нажим только взбодрил его:
— А как же идеалы революции розг? По-вашему получается, что все было напрасно?
— Разумеется, нет! Мы довели до конца процесс удаления с тела общества уродливого нароста особо важных персон. Согласитесь, — практически все они были мужчинами, и именно матриархат покончил с ними окончательно и бесповоротно.
— Но почему вы тогда ничего мне не сказали заранее?! — почти крикнул Липа. — Мы могли бы обсудить, поспорить, найти, в конце концов, какое-нибудь компромиссное решение!
— Мне кажется, Лев, — спокойно ответила Катя, — что царица не обязана ни перед кем отчитываться, но из личного уважения к вам я скажу: еще в самом начале нашего знакомства я совершенно четко предупредила вас обо всем.
— Предупредили!?
— Помните притчу о властителе, который хотел завоевать весь мир? Разве не женщина оказалась, в конце концов, властелином мира?
— Так ты уже тогда все знала! — вырвалось у Липы.
Он-то считал, что Катя вышла из-под контроля, дорвавшись до власти. Такое часто бывает с заурядными личностями. Как говорится из грязи в князи! Но тут-то получалось, что его, Липины, действия были не только предугаданы, но и направлены! То есть не он, проявляя чудеса изворотливости, протащил Катю на трон, а она использовала великого и мудрого Липовского как последнего идиота!
— Ну что ж, — Липа улыбнулся как можно более презрительно и отвесил прямо-таки издевательский поклон (между нами говоря, а что ему еще оставалось делать?), — Позвольте поинтересоваться не осталось ли при царском дворе вакантной должности шута?
— Шута? Но для кого?
— Для старого дурака Липовского, разумеется! Самое мне там будет подходящее место... — Липа деланно тяжело вздохнул. — Ладно загадочный Глазник из Москвы выдавил, заговор устроил, но чтоб простая и милая девушка Катя, историк и любитель редких книг так обвела вокруг пальца! Нет, пожалуй, и место шута будет мне не по силам...
И тут вдруг стало так тихо, что Липа прервал свою глупую и бессмысленную браваду и огляделся, — неужели все разом исчезли из тронного зала? Но никто никуда не исчезал, наоборот, затаив дыхание, смотрели на Липу, как будто именно сейчас с ним случится нечто совершенно неожиданное. И оно случилось...
— Извините, Лев, — нарушила тишину Катя, — Но у меня есть для вас еще одно крайне неприятное известие. Как-то я упустила из виду, что вы совершенно не в курсе. Дело в том, что Глазник это я.
Глава 39
Бредовый вечер
«Катя сошла с ума! — подумал Липа в первый момент, — Как она может быть Глазником? Во-первых, она женщина...»
Женщина? Женщина! Но разве что-то мешает Глазнику быть женщиной? Липа судорожно перебрал возможные аргументы против, но ни один из них не показался убедительным. Ведь Глазника не зря называли загадочным, — его действительно никто не видел!
«Так тот неизвестный шпион в плаще с капюшоном, ну в «Астрокоме»! Его еще Панасюк чуть не поймал... Это, наверняка, Глазник и был!»
Получалось, что именно так Глазник и шел по жизни — надвинутый капюшон и нежелание общаться. Ты к нему, а он в дверь, ты за ним, а его и след простыл. То есть вполне под плащом могла женщина скрываться. А по телефону так и вовсе не видно! Не видно — это да, зато слышно! И надо признать, что голосок у Глазника был как раз таки совсем не женский.
«Да! Говорил Глазник жутко... — Липу аж передернуло. — Один раз я его слышал, причем по телефону, но до сих пор мороз по коже...»
И тут на помощь неожиданно пришла Катя, хорошо понимавшая суть Липиных размышлений:
— Вы собираетесь молча стоять здесь до вечера? — прохрипела она, не меняя милого выражения лица. — Или мы еще услышим вас?
Так Липа разобрался с возможностью для Глазника быть женщиной и не нашел в этом ничего особенного, кроме некоторого разочарования — он думал, что воюет с грозным противником, а это была всего лишь женщина...
Теперь надо было попытаться понять может ли Катя быть Глазником. Она конечно на коронации выкинула номер, и с матриархатом этим начудила. Но Глазник, судя по делам, был изощренным и тонким интриганом, а Катя — обычная женщина средних лет, простой историк. Липа с ней не один раз общался и ничего особенного не заметил. Ну умная, ну поговорить интересно, ну книжки читает. И все!
«Неужели я мог так глупо, так безумно ошибаться? Ошибаться от начала до конца? Не увидеть в ней двойную игру? Не понять, что же на самом деле происходит?»
Самое неприятное состояло в том, что в отличие от Глазника, который делал гадости издалека, Катя все время была рядом. На расстоянии вытянутой руки, в поле зрения. Липа мог видеть выражение ее глаз, мимику, манеру поведения. И он видел это! Но ничего странного не заметил.
«Вот я двигаю ей стол к свету, вот мы пьем кофе, вот она рассказывает что-то... — перебирал Липа отдельные моменты знакомства. — А вот встреча в Праге, вот она про монархию рассказывает...»
И тут у Липы точно глаза открылись — да, Катя, безусловно, вела двойную игру! Вела очень тонко и грамотно. Хуже того она позволяла себе играть с противником, — тоже предупреждение о грядущем матриархате было совершенно ненужным и достаточно рискованным шагом, но она его сделала! Причем сделала так, что Липа ничего не понял.
«Она вела себя как опытный боксер, имеющий дело с новичком! Открывалась, прекрасно зная, что ни один удар все равно не достигнет цели. Дразнила, делая вид, что отступает, а на самом деле заманивала...»
А показное неприятие идеи Липы посадить ее на трон? Все эти: «Извините, Лев, но вы обратились совершенно не по адресу…», «Об этом не может быть и речи…», «Никаких карет и никаких корон…» были обманом от первого до последнего слова! Именно Катя подбросила идею монархии и искусно раздувала угольки, пока не вспыхнул огонь неукротимого Липиного желания. С самого начала она знала, чего хочет, знала, как этого добиться и железной рукой вела Липу в нужном направлении.
«Она еще имела наглость поставить условие, что если станет совсем тяжело, я должен буду найти способ освободить ее от трона! — вскипел Липа и тут же сник. — Да нет, не она имела наглость, а я вел себя как полный идиот!»
Да, картина получалась весьма неприглядная...
Катя с нескрываемым сочувствием смотрела на Липу, даже велела стул поставить рядом, чтобы он мог присесть. Но Липа продолжал стоять бледный, как полотно, и на его лице отражались такие переживания, что вслед за Катей жалостью прониклись и все присутствующие. На их глазах разыгрывалась настоящая трагедия, а женщины, даже стоящие у власти, между нами говоря, весьма падки на такие шекспировские страсти. Кто-то даже промокнул глаза платочком.
Однако парадокс ситуации, да и вообще женской логики, состоял в том, что переживали они сейчас не за Липу, а за ситуацию — вся королевская рать просто смотрела очередную серию затянувшегося сериала, где Липа исполнял роль телевизора. А телевизор, как известно, никто и никогда не жалеет. В лучшем случае хлопнут по крышке, чтоб лучше видно было...
Липовский погибал — медленно, но верно. И вовсе не поражение было тому причиной. Он умел, он любил бороться! А тот кто не боится борьбы, тот не боится и поражения, — оно ведь лишь ступенька, часть целого. А разве можно подняться по лестнице, минуя ступени? Разве можно познать целое, не понимая частей? Поражение делает бойца сильнее, помогает осмыслить достигнутое, но оно не может остановить того кто хочет идти!
Совсем недавно отверженный Россией Липа сидел в сонной Праге и пытался писать мемуары. Но малейший мелькнувший шанс пробудил его и бросил в самое пекло политической схватки. Он безо всяких сомнений ввязался в драку — и проиграл. Ну и что? Разве это напугало или разочаровало его? Короткая передышка — и снова в бой.
Нет! Поражением Липу с толку не собьешь. Скорей наоборот. Но то что его использовали, использовали грубо и цинично, а он, гениальный Липовский, величайший политический ум все это с аппетитом съел, — вот это было ужасно!
Липовский перестал быть самым умным, а значит перестал быть самим собой. Вот вроде он был, а теперь его нет. А если в зеркале лицо отражается, так это только отражение оставшееся без оригинала. Что-то типа эха — человек давно молчит, а оно все повторяет и повторяет сказанное.
— Никогда не быть пешкой в чужой игре! — не раз говорил он себе.
Это было Липиным девизом. И вот он не только оказался в этой неприглядной роли, но и в конце игры был небрежным щелчком сброшен с доски. За полной ненадобностью...
Так откуда же взялся Глазник сумевший выйти победителем из схватки с Липовским? Почему он превратился в Катю? Зачем был введен матриархат? И почему всезнающий академик Кустиков, раскопавший в свое время подлинное Липино происхождение, так и не смог разобраться в ситуации?
С самого начала своего существования уходящего корнями чуть ли не в каменный век Орден Смотрящих отличался от привычных тайных обществ. Ведь что такое тайное общество? Обычно это запутанные ритуалы, особые знаки, законспирированные собрания и многозначительные члены.
Стоит простому человеку приобщиться к избранному кругу, как в походке появляется размеренность, во взгляде — значимость, а речь превращается в изречение истин. И все бы ничего, но если за всем этим нет никаких тайн кроме шкурных интересов узкого круга руководителей, то и смыслу в таком тайном обществе прямо скажем никакого.
А Орден Смотрящих имел в своей основе настоящий Глаз Земли! Случайная находка легендарного Зоркого Глаза открыла перед Орденом поистине уникальные возможности творить чудеса, собирать и накапливать тайные знания, исследовать самые сокровенные стороны бытия и небытия. Можно без преувеличения сказать, что такого Глаза не было больше ни у кого! И к чести отцов-основателей Ордена эти возможности использовались на пользу человечеству.
Пока история то неслась вскачь, то лениво перебирала копытами, то вообще засыпала, в глухой сибирской тайге рос и креп будущий центр мирового равновесия. Да, да, да! С самого начала Орден, опять же в отличие от большинства тайных обществ, озаботился мировыми проблемами. То есть никаких избранных народов, особых путей и стран-изгоев — каждый гражданин в независимости от цвета кожи, разреза глаз и длины волос находился под его круглосуточным, заботливым присмотром.
Однако со временем и этот уникальный организм поразила коварная бацилла морального разложения. Сначала отдельные, наименее стойкие члены Ордена незаметно обустроили в уединенных уголках глухой сибирской тайги островки цивилизации. Причём совсем не библиотеки или музеи организовали — в симпатичных бревенчатых избушках завелись всевозможные шоу и варьете с индивидуальными кабинетами, рестораны с хорошей выпивкой и рулеткой в задней комнате, выдержанные в восточном стиле курильни опиума и прочие сомнительные заведения.
И все бы было не так страшно: хочешь морально разлагаться — разлагайся. Но как это обычно и бывает, близкий соблазн оказался непосильным испытанием для всех остальных. Кто-то услышал, кто-то зашел, кто-то рассказал, кто-то решил попробовать, — и вот маленькие доступные радости стали нормой жизни. А что собственно удивляться — вокруг тайга, пойти после работы некуда...
Короче говоря, буквально за несколько веков аскетический Орден Смотрящих превратился в натуральное гнездо разврата, а его члены забыли о своей великой миссии и предались безудержным развлечениям. Круглые сутки некогда глухой уголок сибирской тайги содрогался от разухабистой музыки, пьяных воплей и женского визга, повсеместно вспыхивали ссоры, порой переходящие в массовые драки — и это между членами Ордена!
Но самое неприятное состояло в том, что полностью остановилась вся общественно-полезная деятельность Ордена!
— Зачем облагодетельствовать все человечество, когда можно облагодетельствовать себя? — смеялись бывшие хранители мирового равновесия.
В конце концов, они пресытились всеми возможными пороками, наслаждениями и извращениями, и в поисках чего-нибудь «погорячее» решили обратились к тайным знаниям, которые имелись в распоряжении Ордена!
И тогда в дело вмешался Глаз Земли, которому все это безобразие надоело. Не для того он выглянул в мир, чтоб подобное непотребство наблюдать! Поначалу он решил просто ликвидировать всю эту банду распутников и жизнелюбов, но тут вступилась Мать-Земля:
— Торопится не надо! Такой Орден — штука нужная. А что касается безобразий, так надо этих разогнать, а новых набрать. Нормальных.
— Они вначале все нормальные, — обиженно возразил Глаз, — а потом безобразить начинают!
Он вспомнил, как еле-еле проморгался вчера после визита совершенно пьяного Великого Смотрящего, которому прямо в пещере стало дурно от избытка выпитого.
— Так давай состав сменим. Наберем одних женщин! — предложила Мать-Земля (сама, между прочим, женщина!) — И никаких проблем не будет.
— А ведь верно! — обрадовался Глаз.
Действующий состав Ордена был приглашен Глазом в один из самых любимых ресторанов под предлогом дегустации какого-то особенного вина.
— Это будет мой подарок славным членам Ордена Смотрящих! — сказал он Великому Смотрящему.
— Подарок? — пробормотал тот, — Подарок это хорошо!
Все пришли, выпили вина и разом превратились в стадо растерянно блеющих козлов. Потом за дело взялись женщины в изобилии свезенные сюда со всего света в период мужевластия. Следуя четким приказаниям Глаза, они выгнали козлов в тайгу, — пусть живут, как хотят, сожгли все притоны вместе с содержимым и занялись наведением порядка в изрядно загаженной мужчинами глухой сибирской тайге.
Так Орден Смотрящих перешел в полное ведение женщин.
Глава 40
Всегда в строю
Со временем в недрах Ордена родилась идея распространить опыт на весь окружающий мир. К сожалению, мы не знаем имен тех мудрых и прямо скажем смелых женщин, что пришли к такому неожиданному решению. Ведь среди членов Ордена Смотрящих имена не употреблялись из соображений конспирации. Орден-то тайный! (Для Глазника было сделано исключение, поскольку становиться царицей под чужим именем просто глупо!)
— И настанет гармония! И сгинут проблемы! — скандировали радостные члены Верховного Совета, — Мир облегченно вздохнет и заживет спокойной счастливой жизнью!
Под чутким руководством Великих Смотрящих была разработана теория повсеместного введения матриархата на Земле. Процесс (в теории, разумеется) должен был развиваться со стремительностью эпидемии и эффективностью чумы. То есть, начав его одновременно в нескольких странах, планировалось буквально за год охватить все человечество.
В многочисленных работах довольно убедительно обосновывалась неизбежность гибели мужского общества, подробно расписывалось, как это будет происходить и как хорошо всем станет на следующий же день. Орден Смотрящих, разумеется, открыто ни в чем не участвовал, но руководил, направлял и финансировал. Борьба за право женщин владеть миром должна была стать наиболее масштабным мероприятием Ордена за все время его существования!
Однако на деле все получилось совершенно не так как планировалось. Многочисленные усилия тайной агентуры свелись к банальной борьбе женщин за право носить брюки, курить и ходить на работу. Созданные на деньги Ордена всевозможные женские организации свели дело к установлению равноправия полов. И это вместо того чтобы взять власть в свои руки и получить в безраздельное владение все права, какие только пожелаешь!
Мировое введение матриархата явно не получилось. И тогда была выдвинута теория о возможности победы женщин в одной отдельно взятой стране! Да — будет трудно, да — возможны любые формы сопротивления, включая вооруженную агрессию. Но главное что первый шаг будет сделан! Такая страна станет живым примером, своего рода витриной — каждый сможет зайти и убедиться.
Постепенно пламя матриархата переметнется на соседние страны, процесс начнет захватывать все новых и новых участников, шириться и множиться пока не приобретет необратимый характер. Оставалось одно — найти страну для эксперимента.
И тут как нельзя удачно подвернулся Гоголь-Моголь. Охотясь за ним, наткнулись на Липовского. Поняли, что последствия их деятельности могут быть самыми непредсказуемыми. Но нейтрализовать не успели, поскольку те скрылись во временной дыре. Пришлось агенту Глазнику (теперь-то ясно, что это была Катя!) следовать за ними…
Однако в России будущего ситуация обострилась — Липовский при участии Гоголь-Моголя вплотную подошел к захвату власти. Требовались самые решительные меры. И тогда-то в светлой Катиной голове родилась идея использовать Липовского в качестве своеобразного тарана, ледокола для сокрушения старой российской власти и установление нового порядка.
— На Востоке говорят: когда дует ветер, глупый строит от него убежище, а умный это убежище занимает! — сказала она, выступая на Верховном Совете Ордена. — Давайте позволим Липовскому вместе с Гоголем-Моголем сделать всю черновую работу. А в нужной момент перехватим инициативу и введем в России матриархат!
— А если перехват не получится? — засомневался Совет, — Что мы потом будем делать с Гоголь-Моголем? Он ведь при государственной власти окажется!
— Я так думаю, — продолжала Катя, — что надо подкинуть Липовскому идею восстановления монархии. Он буквально одержим властью! А монархия есть форма ее высшего проявления. Думаю ухватится.
— Предположим, что все получится, и в России победит монархия, — продолжал занудствовать Совет. — А где гарантия, что царь введет матриархат? Может он вообще женщин в чадру оденет! Вот если бы кого-то из наших туда пропихнуть, тогда другое дело!
Катя помедлила мгновенье, собираясь с мыслями, и твердо сказала:
— Если решение будет принято, это могу сделать я.
И решение было принято!
В нормальном своем виде Катя вступила в дружеский контакт с Липовским. А Глазник, — то есть та же Катя, только со страшным голосом и в плаще с капюшоном, — организовал против Липовского заговор. Ведь идеи монархии еще не были вложены ему в голову, а значит и приход к власти был бы преждевременным.
Так был разгромлен «Астроком», а Липа повторно изгнан в тихую Прагу, где его уже дожидалась Катя с готовой историей про толику царской крови. Теперь они будут работать вместе, пока не восстанет из пепла небытия величественный российский престол и народ не призовет на него законную наследницу — Екатерину Третью!
— Я могу идти? — мертвым голосом спросил Липа. — Или меня ждут?
На самом деле ему было абсолютно все равно, что будет дальше. Его жизненный путь закончился! Совсем не тем правда, чем хотелось, но с жизненным путем почему-то именно так всегда и бывает. Поэтому Липин вопрос носил чисто практический характер: если его не собираются арестовывать, то он хотел бы уйти, а если у Кати на него другие планы, то он готов подождать. Здесь или в соседней комнате. И совершенно ни к чему разбивать тростью окна, взывать к свободной прессе и выступать на ступенях — того Липы больше не было…
— Вы можете идти, Лев, — с явной теплотой в голосе ответила Катя. — И не надо думать обо мне слишком плохо. Я просто делала свою работу…
Липа равнодушно кивнул: спасибо, мол, за доброту, а насчет «плохо думать», так он и не собирался. Работа есть работа…
И пошел к выходу.
— Кстати ваш помощник Гоги… — сказала вдогонку Катя. — Вынуждена признать, что он сумел таки разобраться в ситуации! И мне стоило немалых трудов остановить его. Буквально в последнюю минуту.
Липа, не оборачиваясь, еще раз кивнул: сказали и спасибо. Могли бы и не говорить. Теперь-то какая разница…
И покинул тронный зал, который более не казался ему ни большим, ни красивым — так, обычной помещение. Липа шел, опустив голову — не смотря по сторонам, не обращая внимания на окружающих. Старый, смертельно усталый человек…
А на улице все оказалось белым — выпал снег! Забыв, что осень только начинается, он привычно скрыл все пороки и изъяны города, нарядил дома и деревья в сказочные белые шапки и кончился так же неожиданно, как и начался. Жить ему по погоде было от силы полчаса, но пока все выглядело замечательно. Однако Липе было абсолютно плевать на всю эту красоту. Подняв воротник пиджака, он побрел в неопределенном направлении, и одинокая цепочка его следов только подчеркивало безысходность ситуации.
«Откуда берутся все эти разговоры про свет в конце туннеля? — грустно думал Липа. — В конце туннеля может быть только конец…!»
Неожиданно прямо перед Липой выросли двое в сером.
— Липовский Лев Борисович? — бесцветным голосом спросил тот, что пониже, малый рост которого явно способствовал росту служебному.
«Все-таки она решила меня арестовать! Но почему не во дворце? Зачем было устраивать этот цирк? — растерялся в первое мгновенье Липа, но тут же нашел ответ: — А, понятно! Она просто решила посильнее унизить меня! Кто я такой чтобы осквернять стены дворца своим жалким арестом?»
— Липовский Лев Борисович? — вопрос прозвучал строже, а второй тип, который повыше, сделал незаметный шаг в сторону и оказался сбоку от Липы.
— А то вы не знаете! — Липе вдруг стало ужасно обидно, что-то всколыхнулось в нем от прежней личности и он, презрительно скривив губы, спросил: — Полагаю, что вам поручено произвести надо мной операцию по принудительной смене пола?
Люди в сером переглянулись — чего это с ним?
— Так я заранее на все соглашаюсь! Может, когда я стану женщиной, для меня найдется при дворе местечко младшего письмоводителя?
Эта вспышка оказалось последней — Липа как-то сник, опустил голову и замолчал.
Тот, что повыше выразительно покрутил пальцем у виска — псих! А тот, что пониже махнул рукой — нам то какая разница? Вяжи его!
Липе прыснули в лицо какой-то гадости из баллончика, и он провалился в играющий разноцветными огоньками бездонный колодец.
Митрич наблюдал задержание с другой стороны улицы — как всегда незаметный и не запоминающийся. Когда обмякшее тело Липы загрузили в машину, и дверь хлопнула за его спиной, Митрич облегченно вздохнул. Наконец-то задание по нейтрализации Липовского было окончательно выполнено!
«Теперь, пожалуй, можно и на пенсию!» — подумал он, растворяясь в лабиринте проходных ленинградских дворов.
Все эти революции, монархии, матриархаты как-то мало трогали Митрича, — он был абсолютно уверен, что все в этом в мире проходяще. Сегодня есть, завтра нет. И значит не стоит особого внимания…
А вот такая штука как долг и приказ — это навсегда!
Революция розг
© Copyright: Ростислав Нестеров, 2016
Свидетельство о публикации №216092101874
Свидетельство о публикации №216092101874
Рецензии