Пансионат Кавказский рай

                Остросюжетная повесть

 (Впервые была опубликована в журнале "Преступление и наказание". Затем вышла отдельной книгой в издательстве "Эксмо" - сборник из двух повестей под названием "Убойная нежность". Новая редакция повести - 2021 год).


         Ночной звонок, –  увы, отнюдь не означает приятное  известие. Никто не будет звонить  ночью, чтобы поздравить тебя, к примеру, с праздником (если это, конечно, не Новый год) или  сообщить о выигрыше в лотерею.  Я должен был давно  привыкнуть к ночным звонкам, они  сопутствуют  мне на протяжении уже добрых десяти лет, что делать – работа у меня такая.  Однако каждый раз, когда спросонья хватаешь трубку, сердце замирает в тревожном ожидании. Что случилось на этот раз?

      Сегодняшний  звонок мне совершенно ни к чему.  Накануне мы с женой отмечали очередную годовщину  свадьбы. У нас три официальных семейных праздника: день нашей встречи,  затем годовщина  помолвки (это когда я сделал предложение моей Светлане) и, наконец, то, что мы праздновали вчера. Мы допоздна засиделись в недорогом кафе, танцевали, пили шампанское. Вернувшись домой, занимались любовью. Потом я пошлепал на кухню  за новой бутылкой вина,  мы  разговаривали в полутьме шепотом  и  дурачились, уснули, естественно, далеко за полночь.

      В отключенный  мозг  звонок телефона ворвался грохочущим  тяжеловесным составом, который мчался на меня, грозя  неумолимо сокрушить. С аппаратом в руке я натолкнулся в темноте на угол стола, чертыхнулся  и посмотрел на жену, – конечно, она проснулась, хотя  виду не показывает. Прикрыв за собой дверь, я включил в кухне бра, сел на диванчик у стены, пододвинул поближе «дежурную» тетрадку для записей, ручку и только тогда выдохнул в трубку:
    -    Давай, Максимыч, выкладывай свои нехорошие новости.
- Почему нехорошие? -  низкий мужской голос в трубке
устало усмехнулся.
- За последние пять лет ни разу не помню, чтобы ты хоть раз
позвонил по радостному поводу.

    Работать с Комлевым и легко, и трудно. Он никогда не вредничает, не способен   на подлость и ненавидит разные подковерные игры. Однако он наделен своеобразным чувством юмора, и то, что ему говорят, понимает буквально. Вот и сейчас он наставительно стал объяснять:
- Любая информация сама по себе нейтральна,  все зависит от
того, как к ней относиться. Может, я хочу предложить тебе съездить на курорт. Чем плохо? - он засмеялся, радуясь своей шутке.
- Ради этого ты звонишь мне в три часа ночи. - Я придал
своему голосу как можно больше язвительности. - Мог бы подождать до завтра.
- Завтра ты  должен быть уже там. - Голос в аппарате стал
суховато-деловым.  - Ты слышал,  конечно, о  самоубийстве певицы Софии Разумовской...
    Я невольно вздрогнул. Вот этого мне только не хватало.
- Что молчишь?
- Слышал, - я постарался, чтобы Комлев не почувствовал волнения в моем голосе. Он, конечно,  заметил, но выяснять причину  не стал.  Может, я поклонник ее таланта.  Александр Максимович   снова повторил  фразу, правда,  изменив  акценты в ней.   
- О самоубийстве Разумовской или…- Комлев помолчал, давая мне время проникнуться важностью сообщаемой информации, -  ее убийстве.
И совсем уже будничным,  бесцветным голосом, каким  он обычно информировал собеседника  о принятом и  не подлежащим обсуждению решении, продолжил:
- Так вот, Сережа, требуется твоя помощь. По горячим
следам ничего накопать не удалось. Да и разные подводные течения  начинают проявляться. (Это надо понимать в том смысле, что к делу  проявляют повышенный интерес некие влиятельные лица).  Поэтому переходим к длительной осаде. А ты у нас, как всегда, главное стенобитное орудие. Завтра полетишь в Ессентуки. С твоим начальством согласовано. Поживешь в шикарном пансионате, подлечишься, попьешь целебной водички. Глядишь, кое-что и  разузнаешь. Ты доволен? Завидую: на курорт  едешь да еще  в бархатный сезон. Детали обсудим  утром у меня в кабинете. А сейчас извини, сильно занят.

         Он бросил трубку. Я не обиделся на него. Мне ли не знать Комлева,   следователя - «важняка» Генеральной прокуратуры, с которым приходилось раскрывать не одно убийство: и корреспондента популярной молодежной газеты, и модного тележурналиста, и известного политического деятеля… Мне ли не ведать, что Александр  может сутками не вылезать из кабинета, анализируя сотни показаний свидетелей, оперативные сводки, заключения экспертиз, массу другой информации, планируя очередные ходы следствия и руководя своей немногочисленной командой. Для него не существует нераскрываемых преступлений. Он знает  преступников – «клиентов» своих дел, как говорится, в лицо.  Он, – и я не побоюсь этого определения, – гений следственной работы, талант от Бога.
      Не его беда, что многие так называемые «громкие» дела  до сих пор  официально числятся   нераскрытыми. Слишком  влиятельны  те люди, которые, как это нередко бывает,  не желают, чтобы правда вышла наружу. У Комлева своя логика: не «прогибаясь» перед сильными мира сего, он и  не лезет  наобум, норовя сломать голову.  Иногда лучше выждать, не предавая себя и будучи верным своему долгу…   

 Очень мало осталось таких, как он,   людей, отдающих себя делу не  за большие деньги, а только потому, что по-иному не могут. Из-за того, может,  личная жизнь не сложилась у Александра Максимовича. Так и не нашлось женщины, которая сполна бы оценила редкие качества Комлева. Впрочем, какая женщина выдержала бы бешеную конкуренцию со стороны его работы, к тому же невысокооплачиваемой. Так и стала для бобыля  Комлева работа  женой,  подругой и всем на свете. 
   Представить, что творится в эти дни в  его кабинете  нетрудно. Разбросанные по всему столу бумаги, поленница окурков в пепельнице, пол-литровая (его любимый объем) кружка с остывшим чаем, воздух, прокисший от табачного дыма, несмотря на вечно открытую форточку, и звонки по всем трем телефонам. Отовсюду: от своего начальства и чужого, из Думы и правительства, редакций газет, радио и телевидения,  просто любопытных… Так бывает всегда, когда возникает «громкое» дело. 

     Я встал из-за стола и вышел на балкон. Августовская бархатно-золотистая московская ночь была в разгаре. Звезды висели прямо над головой, и их мерцающий свет окутал столицу. Солнечный свет прозрачен и неделим, ночью же каждый звездный лучик индивидуален, как будто солирует свою партию, а все вместе они играют чарующую симфонию. Сейчас мелодия, которую они выводили, была грустной.
    В моем рабочем столе лежала толстая папка газетных  и журнальных вырезок  о жизни Софии Разумовской за несколько лет. И другая папка – со статьями и заметками последних трех дней, прошедших после ее смерти. Не   только   профессиональным  интересом  руководствовался  я, занимаясь  этим    не совсем обычным коллекционированием.  Нет, не был я  и поклонником   Разумовской, чем можно было бы объяснить пристрастие к данному занятию, которое свойственно фанату,  влюбленному в поп-звезду и собирающему любые мелочи, касающиеся ее жизни…

   Меня словно ударило током. На небе что-то изменилось.  Звезды как будто почувствовали перемену в моем  состоянии. В музыке ночи послышались  пронзительно-ностальгические нотки, как будто кто-то, очень далекий, тихо и печально заиграл на  флейте.  Я  вдруг отчетливо понял, скорее даже почувствовал,  что никакого самоубийства Разумовской, о чем трубили  все газеты, не было.
     Было убийство – жестокое и коварное. Информация об этом словно пришла оттуда, из   звездной беспредельности...

     Сзади раздался  легкий шорох. Я оглянулся: за моей спиной в ночной рубашке стояла  жена и широко распахнутыми глазами смотрела на меня.  Моя чуткая, внимательная жена сразу поняла, что случилось что-то неординарное, связанное не просто с  работой.  Более того, она сразу догадалась, что именно.
- Разумовская?
- Да, -  кивнул я головой.
- Когда уезжаешь?
- Сегодня днем.
    Она обняла меня.  Моя жена знала все, что касалось моей личной жизни до нашей с ней встречи. В том числе, и  о Разумовской.

                *       *      *       
   
   Я люблю ночное звездное небо. Днем мы окружены суетой и повседневными заботами,  звездная ночь  как бы приобщает нас   к секретам мироздания и в то же время  помогает разгадать тайну вечности.  Наверное, к этой тайне вплотную мы приближаемся в двух случаях: когда встречаемся со смертью, и когда переполнены  любовным чувством.

    Около десяти лет назад в летнюю ночь мы лежали с Соней Разумовской, тогда еще отнюдь не знаменитой певицей, а обычной девчонкой, на пляже в Крыму. Позади нас был знаменитый Воронцовский парк, выше – гора Ай-Петри с огоньком на вершине, который из-за большого расстояния походил на одну из многочисленных звезд,  охранявших наше любовное пристанище. Лунная дорожка, начинавшаяся в двух метрах от нас,  устремлялась по асфальтовой поверхности моря к горизонту. Словно хотела  показать, где мы находимся. Но мы  меньше всего желали, чтобы кто-то нарушил наше уединение. Мы были молоды, веселы и беззаботны.
    Мы познакомились сегодня утром на пляже, весь день провели вместе, были на вершине Ай-Петри,  где ели  в кафе мясо с тушеной картошкой,  приготовленное особым способом в горшочках, и пили мацестовский херес.
   Поздно вечером купались голышом в тепло-молочном море и теперь лежали, обнявшись под простыней, и смотрели друг другу в глаза. За весь день я так и не понял, какая она – Соня. Казалось, в ней уживаются совершенно разные, взаимоисключающие личности: от вульгарной девицы, способной при случае  на грубость, да еще с матерком, до нежной души, замирающей в восторге от тонкого запаха цветка или вида живописного стебелька.  Порывистые подростковые движения вдруг сменялись продолжительной задумчивостью, тогда она становилась вялой и отвечала невпопад.  Сейчас она робко обнимала меня и словно неопытной рукой касалась моего тела.  Однако за внешней стеснительностью скрывалась натура чувственная и глубокая,  не терпящая половинчатости, отдающая себя всю, но и требующая взамен полной отдачи.
- Я знаю тебя всю жизнь, - шептали ее губы, а глаза сияли теплым серебром. И хотя это было неправдой, я вдруг  поверил, что действительно и я знал  ее всегда,  причем до мельчайших подробностей – до малейшего  поворота  ее тела, движения руки или  оттенка  голоса. Вдыхая тонкий  аромат лаванды, которой пахли  волосы Софьи, я провел рукой по ее спине.   Она порывисто повернулась ко мне, и мы замерли в объятиях. Она действительно оказалась опытнее в любовных играх, чем можно было предположить  вначале. Ее тонкие знающие пальцы устремлялись именно туда, где мне хотелось, чтобы они были. Собственно и мои руки не оставались без дела.

      Когда я хотел перейти к следующему акту нашего упоительного  спектакля, она  решительно пресекла мои попытки. Так всесильная госпожа осаживает дерзкого  слугу. Она исчерпывала до конца каждое любовное мгновение, испивала медленными глотками каждый бокал наслаждения. Поэтому, когда мы перешли к завершающему эпизоду этой  сладостной дегустации, я был так переполнен чувствами, что они вылились у меня потоком       бессвязных  слов. Изнемогая от  страсти, я желал продлить ее бесконечно долго,  впервые не хотел того восхитительного конца, после которого наступает расслабляющее облегчение, и, как мог, оттягивал  окончание игры. Я сжимал ладонями  голову Сони, мои жаркие губы, уткнувшись в ее ухо,  плели сладкую паутину самых откровенных признаний.

      Я шептал, что мы родились друг для друга, что нам суждено вечно быть вместе, а  если мы все же    умрем, то только от любви, но и там, в другом  мире, наши судьбы будут неразделимы.
     -     Боже, как это  красиво, - в изнеможении стонала она.
     В тот момент я действительно чувствовал, что способен   немедленно умереть  от любви. Это были  мгновения, вмещающие  вечность.

     …Единственная ночь с Соней Разумовской.  На другой день она внезапно уехала, даже не попрощавшись, и исчезла из моей жизни навсегда. Позднее она стала появляться на экранах телевидения, ее голос лился из радиоприемников и магнитофонов. Однако  никогда больше я не встречался с ней лично. Сначала  страшно переживал, а потом понял, что наши отношения полностью исчерпали себя в ту,  никогда не забываемую мною ночь любви, когда я готов был  умереть.   Однако  умер не я,  а  София.

    …Моя жена ушла спать, а я продолжал стоять на балконе. Побледневшие от надвигающегося утра звезды слегка подмигивали, словно желая по-братски   утешить  меня.   В голове мелькнула мысль, что, может, мне не стоит завтра лететь в Ессентуки. Но, как случайный путник на обочине,  она тут же исчезла. Я знал, что поеду и обязательно раскрою тайну гибели певицы Софии Разумовской.
               
               
День первый
 
1

      Моя профессиональная карьера   развивалась достаточно уверенно и успешно. Я занимался  любимым, хотя нередко  рискованным делом. В жизни  всегда руководствовался двумя важнейшими принципами:  первым, –  не витать в облаках и не ставить перед собой нереальных задач;  вторым, –  обозначив цель, неуклонно добиваться ее осуществления.
      К тридцати  пяти  годам работал в ответственном подразделении, где  мне поручались, как правило, сложные и важные дела.
 
        Моя специальность на профессиональном жаргоне именуется «кротом», ибо  я действую непосредственно в среде  потенциального противника. Я один из секретных сотрудников специального подразделения,  созданного в те времена, когда  вконец обнаглевшие преступники, вместо того, чтобы сидеть в тюрьме и есть баланду, разъезжают в джипах и «Мерседесах»,  вкушают  в ресторанах тартара из лосося, креветок по-королевски  и копченых угрей, свидетели, опасаясь мести, боятся давать показания, а дела в судах  часто разваливаются, как карточные домики.  В общем, как вы понимаете, в наше время. 
        Мне  очень не нравится, что преступники чувствуют   себя королями, поэтому, когда мне предложили перевестись в это   подразделение,  я  без колебаний согласился. Мы настолько законспирированы, что даже не знаем  своих коллег по отделу. Только непосредственного начальника, который дает нам указания. При выполнении конкретного задания я замыкаюсь на  руководителе группы. 

      Мое прикрытие по нынешнему делу  хорошо обставлено. В этом, конечно, заслуга  Александра Комлева.  Прежде чем позвонить мне, он успел все  продумать,   о многом позаботиться.   Мне  в основном оставалось натянуть на себя маску  персонажа, которого я должен буду изображать в этот раз, и начать жить его жизнью. Кем   мне раньше только не приходилось быть!
      Сейчас я стану журналистом известной газеты, имеющим  высокие связи в Москве. Я приехал в Ессентуки, чтобы написать об  изменениях, происшедших в курортном деле за последние годы, и  перспективах его развития.  Сбор материала на данную тему позволит мне вступать в контакты с самыми разными людьми, вникать в интересующие меня подробности, не вызывая подозрений. Очень удобное прикрытие.  На случай непредвиденной проверки – моя командировка безупречна: редакционное задание подписано мои другом – главным редактором газеты. Об истинной цели моего визита на курорт  он, естественно, не догадывался.

  … И вот я на месте. За мной захлопнулась двойная дверь, и я очутился в апартаментах человека, привыкшего, судя по обстановке, потворствовать своим  вкусам и пристрастиям.  Модная мебель, выполненная по заказу, дорогой паркетный пол, украшенные картинами стены.  В правом углу кабинета – маленький бассейн, вернее, каскад  веселых журчащих фонтанчиков. Два небольших тропических деревца в кадках разветвились по краям искусственного водоема.  Рядом  панно с изображением почему-то  не местных  кавказских  красот, как можно  ожидать, а  нездешнего океанского пляжа и  пышных экзотических пальм.
     На обширном столе стоял макет какого-то замка или крепости.  Лежали безделушки в виде диковиной раковины и розоватого коралла.  Слева от стола – мониторы,  вмонтированные рядами в стену.  На одном  из  них виден внешний вид  ресторана с жующими людьми (было обеденное время); на  другом показывалась площадка перед входом в пансионат, на третьем – вестибюль   нижнего этажа с «Rezeption». Над мониторами висел дорогой египетский папирус, изображающий всевидящий глаз.

   Хозяин кабинета, он же владелец пансионата Могилец Вольдемар Демидович, быстро поднялся из-за стола  и с широкой улыбкой направился  мне навстречу. Он был плотен, но очень подвижен;  среднего роста,  не стар, хотя и лысоват, округленное лицо его  выражало массу удовольствия, словно я был для него самый приятный человек.
- Ждем, ждем, - повторял он, пожимая  мою руку. – Звонили
э… по поводу вас. - Он  многозначительно  поднял глаза и указательный палец вверх. (Молодец Комлев, устроил мне нужные звонки). - Ваш выбор чрезвычайно верен. Не покривлю душой, если э… признаюсь, лучших условий  на всем курорте, чем в нашем пансионате, вам не предоставит никто.  Все, так сказать, сливки общества  останавливаются  здесь.
   Он мягко подвел меня к креслам, нажал кнопку на стене. За его спиной музыкально открылся бар, заставленный всевозможными бутылками. Он вопросительно взглянул на меня.
          -    Сок, пожалуйста, - коротко сказал я.
- Одобряю, чрезвычайно, - охотно согласился он. - Я  и сам
предпочитаю только натуральные соки. И, естественно, нашу ессентукскую водичку. Вы работать или отдыхать?

      Под слоем безукоризненных манер и радушия моего собеседника я ощущал смесь хорошо скрываемой настороженности и отработанного прощупывания. Подвижное лицо Могильца, очень чуткое к малейшей смене душевного состояния собеседника, уставилось на меня с вопросительным вниманием. Я держал себя с  достоинством и уверенностью    человека, знающего себе цену, но хорошо воспитанного, чтобы это явно демонстрировать.
- У журналиста работа и отдых часто друг от друга неотделимы.
- Понимаю, понимаю, - с готовностью закивал головой  мой
собеседник. - У нас уже четыре дня от газетчиков и телевизионщиков отбоя нет. Вы, наверное, тоже по делу Разумовской. - Он сделал печальное лицо. - Такой  э…ужасный случай.
- Нет, у меня другое задание, не связанное со смертью
певицы.  Я должен написать материал о состоянии и перспективах отечественного курортного дела. Хотя, конечно, если будут какие-то интересные новости по делу Разумовской, то...  Покажите мне журналиста, который  отказался бы от сенсационной информации.
- То-то  вы, корреспонденты, все  за сенсациями гоняетесь, -
укоризненно покачал головой Могилец. - Хотя, конечно, к вам это не относится. Я читал ваши статьи – они глубоки, актуальны и талантливо написаны.
Я снова подумал о том, что хорошо иметь настоящих друзей. Ведь главный редактор газеты не только  оформил мне  редакционное задание, но  и передал свой псевдоним, под которым обычно публиковался.
- Мне чрезвычайно симпатична э… ваша идея, - продолжал
Могилец, -  обратить  внимание  на болячки отечественных курортов. Я вам сейчас расскажу, насколько это важно. Люди тратят огромные деньги, уезжая отдыхать и лечиться за границу.  Хотя у нас в России климатические условия и  целебные свойства курортов не только не хуже, но по многим показателям значительно превосходят зарубежные. Один Северный Кавказ чего стоит. Кстати, американцы ежегодно закупают  десятки  тысяч бутылок нашей ессентукской водички. По несколько десятков  долларов за бутылку. Поверьте, они э… зря денег на ветер не бросают. А мы все мотаемся  по заграничным курортам… Конечно, сервис у нас пока не столь высокий, как хотелось бы, в этом плане  еще  предстоит  много поработать. Однако некоторые  деловые люди, во всяком случае, наиболее дальновидные из них, уже повернулись лицом к российскому курортному делу. Они справедливо полагают, что деньги, вложенные сюда, обернутся на пользу как  им, так и, естественно,  отдыхающим.  Уверен, что  в  скором времени мы станем свидетелями  отечественного курортного бума.

   Последние слова Могилец произнес с  пафосом. Да и вся его  патетическая  речь, сопровождаемая энергичной жестикуляцией, похоже, была рассчитана на то, чтобы у столичного журналиста не осталось сомнения, кто  именно является тем дальновидным деловым человеком.
- Извините, - с обезоруживающей улыбкой  произнес
Могилец. - На  тему Кавказских Минеральных вод  могу говорить бесконечно. Такой уж я патриот. У государства пока не доходят э… руки до того, чтобы нагнуться и взять с земли золотые слитки. Посмотрите, как стремительно развился туристский бизнес, например, в Египте или Турции.  Они получают миллионы долларов. Там поняли, как и откуда можно черпать деньги. У нас нет даже общегосударственной программы развития курортного дела. Каждый санаторий и пансионат выживает, как может. -  Могилец с огорчением вздохнул. -  Вот и ваш покорный слуга, болея так сказать душой за отечество, вносит свой скромный вклад в   нужное  и полезное дело.  Впрочем, думаю, мы еще найдем э… время, чтобы подробно обсудить эту проблему. А сейчас, пожалуйста, устраивайтесь, отдыхайте с дороги.

Он задумчиво повертел перед собой бокал густо бордового вишневого сока и извиняющимся голосом заметил:
           -  К сожалению, у нас сейчас нет ни одного свободного места.  Из-за  самоубийства Разумовской   здесь нынче наплыв любителей  «жареных блюд». Но  для вас мы все-таки приготовили один из лучших номеров. - Он помолчал, как бы  размышляя, стоит ли продолжать. - Правда, в нем проживала Софья Разумовская.  Вас   э… так сказать,  это не шокирует?
  Вот так повезло, подумал я. И сделал рукой успокаивающий жест.
           - Я не суеверен. Более того, будучи  большим поклонником ее таланта, сочту за честь поселиться  в номере известной певицы. Может, это вдохновит меня на что-нибудь этакое…
    Кажется,  становлюсь циником, снова подумал я про себя. Неужели  артисты  из-за необходимости постоянного перевоплощения тоже являются лицемерами? Глупости, конечно. Хотя надо подумать об этом на досуге.
- Вы меня разочаровываете, - грустно заметил  Могилец. -
Начинаете гоняться за дешевой сенсацией. Увы, мы настолько очерствели, что даже после смерти не можем оставить человека в покое.

    Я не успел ответить, так как в комнату вошла секретарша, неся  поднос с двумя чашечками кофе и вазочку с печеньем. Могилец мгновенно переменился в лице.  От его учтивости  не осталось и следа. Он холодно уставился на секретаршу.
- Вам что?
- Вот, кофе принесла, - пролепетала молодая женщина.
- Разве я заказывал? -  в глазах Могильца сверкнула тигриная
желтизна.
- Но вы сами велели перед приходом этого господина
приготовить кофе, - стала оправдываться секретарша, бросив на меня растерянный взгляд.
- Еще один такой прокол, и вы будете уволены, - с  нажимом
произнес Могилец. - Если я занят, войти сюда можно только по моему вызову.  Идите.
- Не обращайте внимания, - продолжал он после ухода
подчиненной, снова превращаясь    в гостеприимного хозяина. - Увы, персонал надо постоянно держать в кулаке, иначе он распустится.
      Я поднялся с места. На прощание Могилец сказал.
- Желаю хорошего отдыха. У нас прекрасные врачи,  воспользуйтесь возможностью пройти курс санаторного лечения. Для вас, естественно,   бесплатно, я распоряжусь.

                2
   
      В двухкомнатном люксе была  белая мебель. В спальне место боковой стены занимал шкаф-купе с тремя зеркалами от пола до потолка. В них отражались широкая кровать с тумбочками в изголовье   и туалетный столик с пуфиком.  Гостиную, как обычно, украшали мягкая мебель, сервант, набитый хрустальной посудой, с баром и встроенным холодильником,  телевизор  и видеоплеер.    Сопровождавший меня  носильщик в униформе сказал, что номер только сегодня утром  привели в порядок, до этого  в связи  со смертью Разумовской он был опечатан.
     Я развалился на  кровати, наблюдая себя сразу  в трех зеркалах,  и думал о том, что несколько дней назад здесь спала, ходила,  причесывалась,  красилась, курила, принимала гостей, одним словом, жила известная певица и моя первая любовь Софья Разумовская.  Казалось, в воздухе еще витал ее запах.

      Я был  рад, что удалось поселиться именно в ее номере. Отнюдь не из ностальгических чувств. Пусть не покажутся кощунственными мои слова, но, как профессионалу, мне нравится  расследовать и раскрывать  преступления, подобные убийству Разумовской. За ними всегда скрывается какая-то очень важная тайна…
        Итак, отрешившись от образа той, давнишней  Софии, я стал анализировать имеющуюся у меня на сегодняшний день информацию. 

  Разумовская до своей гибели была популярной  звездой, исполнявшей в основном песенки-минутки типа «Миша -  дорогой мой пилот, возьми меня с собой в полет», или  «Бай, бай, бай, меня не забывай. Знай, знай, знай, тебя я не люблю…» Почему-то с ударением  в слове «люблю» на первом слоге. Как певица, Разумовская казалась мне довольно безвкусной, даже вульгарной.  У нее были красивые ноги, которые она любила демонстрировать, носясь по сцене  и крутя короткой юбкой, взметавшейся до трусиков.  Но сопровождала она свои песенки  таким темпераментом и азартом, что за эффектом  исполнения скрывалась их легковесность. Низковатый, чуть «расщепленный» голос певицы вел слушателя за собой, как поводырь  слепца. Публика,  завороженная  ее темпераментом  и голосом, не особенно вслушивалась в то, что  именно она пела.
Что касается личной жизни певицы, то смакование любовных  (подлинных или мнимых) похождений Софочки не сходило со страниц газет и журналов. Муссировались  слухи, что она снялась в сверхэротическом клипе, показывать который осмеливались только глубокой ночью. Меня же моральный облик певицы интересовал постольку, поскольку он мог способствовать уяснению механизма  преступления.
Таким образом,  вырисовывается первая версия – убийство на любовной  почве. Поводом  могла быть измена, а мотивами  ревность, месть  или обида брошенного любовника.

     Шоу-бизнес, в котором вращалась Разумовская, никогда  не отличался чистоплотностью. Мне ли, участвовавшему не так давно в раскрытии убийства популярного  артиста,   не знать об этом.  Гибель может  произойти из-за нелепейшего случая, даже ссоры   исполнителей по поводу того, кому  за кем выступать на сцене. Что делать, артисты, как дети, – народ  чрезвычайно эмоциональный, вспыльчивый, самолюбивый.  Шоу-бизнес,  словно – айсберг:  на поверхности лишь сверкающая верхушка, а девять десятых скрывается  в глубине.  И в этой невидимой мгле бушуют нешуточные бури, замешанные на деньгах, амбициях, ненависти, поклонении…
     Итак, следующая версия – убийство на почве противоречий в шоу-бизнесе. Мотивы – корысть, алчность,  месть, зависть, слепая ярость фанатика. Поводы – самые разнообразные...

    Наконец, преобладающее ныне мнение – самоубийство. Казалось бы, самая очевидная версия. Разумовская была обнаружена  дежурной медсестрой во время принятия ванны  с перерезанными венами. На дне ванной лежало лезвие бритвы. По заключению экспертизы, смерть наступила от потери крови и удушья – вода закрыла дыхательные пути. Свидетелей  смерти,  естественно, не было. Согласно  объяснению медсестры, никто в процедурную комнату не проникал.
    Однако, помимо моей интуиции, которая не принимала версию самоубийства, имелось еще одно важное обстоятельство, ставившее ее под сомнение. Я обратил на него внимание, когда знакомился с материалами следствия – объяснениями и протоколами допросов. Была одна тонкость  очевидная для специалиста, хотя,  на первый взгляд, все выглядело  достаточно логично. Следователь настойчиво задавал  каждому, кто общался в последнее время с Разумовской, в целом достаточно  простой вопрос: не наблюдал ли кто-нибудь какие-либо странности в поведении Разумовской?
Вот ответ импресарио Витольского:
« Она  всегда была не совсем обычной женщиной.  Не знаешь,
что можно ожидать от нее в следующий момент».
     Бывший любовник певицы Казарин ответил так:
  «Удивительно, что она совершила такое только вчера.     (Допрос производился на следующий день после гибели Софии). По своему характеру она должна была уже десять раз сделать себе харакири».
    Более обстоятельно коснулся этой темы последний любовник Софии киноактер Игорь Меньшин:
              «Она не раз заявляла, что наложит на себя руки, если я брошу ее».
               Вопрос следователя: « Почему?»
              «Наверное, боялась, что и в самом деле расстанусь с ней».
        «Вы, действительно, ее бросили?»
        «Нет. Хотя долго находиться с ней рядом порой становилось       невмоготу».
       « Почему?»
       «Она не терпела никаких возражений. Мы с ней часто ссорились».
       «А в день ее смерти  вы тоже были в ссоре?»
      « Мы с ней в тот день тысячу раз ссорились и мирились…»
      Для профессионала ясно, зачем следователь так акцентировал внимание на данном обстоятельстве. Действительно, если связать особенности личности Разумовской с картиной ее смерти, то вывод о самоубийстве напрашивается сам собой. Таким достаточно примитивным способом следователь создавал себе гарантии  служебной безопасности на случай, если не удастся отыскать факты, свидетельствующие об убийстве, и дело «зависнет», то есть перейдет в разряд нераскрытых.

     Или действовал согласно чьей-то установке (что очень может быть, учитывая неоднозначную  личность Разумовской и ее  видное положение в светском обществе).  В таком  случае дело просто-напросто прекращается  за отсутствием события или состава преступления и мирно кладется  в архив.
       Чтобы загубить любое дело, не надо даже явно нарушать закон. Нужно просто превратить его  в «жвачку». Профессионалу сделать это нетрудно. Такую жвачку можно мусолить месяцами, годами,  периодически  выплевывая  сжеванные куски   и, брызгая перед общественностью  слюнями, убеждать  ее в том, что,  мол,  проверяется еще одна версия,  надо допросить очередную партию свидетелей, провести новую длительную экспертизу… Неспециалисту трудно разобраться, где и когда прекратилось настоящее расследование и началась обычная жвачка…

     На этом весьма интересном месте мои  размышления были прерваны вежливым негромким стуком. В номер вошла молодая горничная в  синей униформе:  коротком жакете и юбке с белым вышитым передником. На пышной прическе короткая шапочка  с вензелем пансионата.
      Она сделала старомодный книксен и спросила:
- Вольдемар Демидович велел узнать, не желаете вы получить для работы компьютер. Вам принесут в номер.
- Скажите Вольдемару Демидовичу, что я весьма благодарен
за заботу, однако предпочитаю обходиться традиционными орудиями производства –  пером и чистым листом бумаги.
- Не нужно ли вам еще что-нибудь?
Я отрицательно покачал головой. Она снова присела в книксене, развернулась и направилась к выходу. В прихожей она вдруг наклонилась и что-то подняла с пола. Испуганно повернулась ко мне.
- В чем дело? - спросил я.
- Прошу вас  меня извинить. Номер готовился в большой
спешке и вот… Не заметили и не убрали.
    В руках девушка держала полузавядший букетик  мелких синих цветов – лаванды.
- Откуда здесь цветы? - Я сделал удивленное лицо.
- София Петровна держала этот букетик у себя в вазочке на
туалетном столике. Умоляю вас, ничего не говорите Вольдемару Демидовичу, иначе  меня уволят. Он у нас страшно не любит беспорядка.
Он может, подумал я, вспомнив случай с секретаршей.
- Я  никому не скажу. Пусть это будет нашей маленькой
тайной. Однако за эту услугу вы должны мне отплатить.
- Что я должна сделать? - расширенными от удивления
глазами она уставилась на меня.
- Как вас зовут?
- Роза.
- Вы и в самом деле словно роза, - скаламбурил я.
   Щеки девушки заалели.
- Подарите мне на память этот букетик. Я  был большим
почитателем таланта Софии Разумовской.
- Да, конечно, возьмите, - она с облегченным вздохом
положила букетик на стол.
- Эти цветы, наверное, тоже подарок какого-нибудь ее
поклонника? - спросил я.
   Роза  в смятении  помолчала, а потом ответила:
- Извините, нам не велено говорить на эту тему. Разрешите
мне уйти?

Я кивнул. В третий раз, опустившись в книксен (никогда в жизни женщина не раздавала мне столько поклонов), горничная ушла. А я стал готовиться к ужину.

                3

    Я сразу почувствовал за столом атмосферу ядовитых паров. Так бывает порой в электричке или вагоне метро в «гнилую» зиму, когда спереди, сзади и сбоку – одним словом, всюду чихают, кашляют и сморкаются. Ты находишься в  окружении зараженного воздуха и почти физически ощущаешь, как болезнетворные бациллы проникают в тебя. Невозможно уклониться от них и нельзя определить, какая станет роковой и заразит тебя  простудой, гриппом и прочими малоприятными вещами.
   Так и сейчас. Ядовитые микробы холодности и даже неприязни витали вокруг меня. Они явно исходили от мужчины и женщины, сидевших за столом напротив. Сквозь зубы поздоровавшись, когда метрдотель подвел меня к столу, они, хотя мы были абсолютно незнакомы, сразу стали  подчеркивать дистанцию, отторгать меня, словно я был для них инородным телом.
    Нисколько не смущаясь данным обстоятельством, я принялся за ужин.
- Разрешите представиться, Витольский Альберт Францевич,
собственной персоной. Шоумен.
   Грузный мужчина средних лет с пышной шевелюрой  и красным, слегка отечным лицом, шумно плюхнулся в кресло справа от меня.
- Весьма приятно. Левашов Сергей Петрович, журналист, - в
тон ему отозвался я.
- На труп всегда собираются шакалы и грифы, -  зло  бросила
женщина.
    Эффектная крашенная блондинка, она часто морщила нос, словно ее мучил насморк. Лицо ее при этом сплющивалось, становилось маленьким и некрасивым.

     Я размышлял, какую роль выгодно играть  сейчас. Этакого плейбоя, разбитного малого, которому  все сходит с рук.  А, может быть, некоторой загадочной  личности,  с намеком на большие связи?
- Я видел, как перед обедом вы подъехали на белоснежном
«Мерседесе»,- почтительно произнес  Витольский.
- Я был на приеме у губернатора, -  небрежно бросил  я. – Его
представитель встречал меня в аэропорту.
    Ядовитые пары, витавшие над столом, стали незаметно рассеиваться, уступив место выжидательной тишине. Роль моя, кажется, определилась.
- Вы знакомы с губернатором? - словно только что увидев
меня, спросил мужчина напротив. – Ах, простите, разрешите представиться – Меньшин  Игорь Игнатьевич.
Конечно, мне знакомо было (не только по протоколу допроса)  имя довольно известного актера, заявившего о себе на недавнем сочинском «Кинотавре». И Меньшин, очевидно, ожидал от меня соответствующей реакции. Однако я даже ухом не повел.
- Мы с губернатором приятели, - коротко бросил я. – На днях
он приглашает меня на кабанью охоту.
- Боже, как интересно, -   с легкостью отбросив недавнюю
неприязнь, проявила откровенную заинтересованность к моей персоне Лера – соседка Меньшина. Ее переменчивые с зеленоватыми   прожилками глаза, только что прикрытые холодным  непроницаемым флером,  заискрились.   – Неужели здесь водятся кабаны? Я думала, они  давно вымерли.
- Они обитают в здешних горах, - подтвердил я. -  И не
только кабаны, но и горные козы, волки, даже рыси и бурые медведи. Охота на кабанов – штука, скажу вам, презабавная. Загонщики находят зверя и гонят его к  месту, где заранее  спрятались охотники. Кричат, стучат, трубят, одним словом, чем больше шума, тем лучше.  Но ты –  ни гу-гу.   Зверь выскакивает в твой сектор, и вот здесь важно не потерять присутствие духа и  точно выстрелить. Все, как видите, просто. Правда, много  тонкостей:  надо и направление ветра учесть, чтобы зверь  охотников не учуял, и пространства должно быть достаточно, чтобы соседа выстрелом не зацепить.  Он ведь, как и ты, в засаде сидит. Разъяренный кабан всегда опасен, может и на человека броситься. Зато какое наслаждение – шашлычок из кабаньей свежатинки или копченый окорок. Да под холодную водочку.

   Лазурь Лериных глаз покрылась влажной завлекающей поволокой. От былой отчужденности не осталось и следа. Передо мной сидела  неотразимая женщина,  распушившая свои перышки, явно желавшая понравиться мужчине. И этим мужчиной  был я.
- Какая прелесть! - восхищенно воскликнула она и капризно
заявила: - Я  хочу на охоту.
    Меньшин недовольно покосился на нее и холодно заметил:
- Я считаю, что охота есть ни что иное,  как пережиток
варварства, атавизм, если хотите.  Что за удовольствие: вооруженные до зубов  люди и беспомощный загнанный зверь. Да еще восторг дикаря,  убившего  беззащитное животное.

   Шоумен Витольский, внимательно слушавший наш диалог, от этих слов крякнул от удовольствия и повернулся ко мне в ожидании ответа.
- Не скажите, -  возразил я. – На охоте встречаются  две силы:
природа и разум, хитрость и мощь зверя с умом и расчетливостью человека. И вопрос еще,  кто кого победит. Кстати,  известны случаи, когда кабан набрасывался на охотника, калечил и даже убивал его. Что касается  явлений дикарства и варварства, то  думаю, они в полной мере проявляются не на охоте, а в нашем, так называемом, цивилизованном  обществе.
   Меньшин посмотрел на меня таким взглядом, что стало  понятно: отныне я нажил себе  врага.
- Охота – это такая прелесть, - снова восхитилась Лера.
- Дикость, - скривил губы Меньшин.
- Сергей, вы душка, - не унималась Лера, воскликнув так
громко, что с соседнего столика на нас стали оглядываться. – Дайте слово, что возьмете меня на охоту.
   Как бы желая  умерить пыл соседки, Игорь Меньшин накрыл своей ладонью руку Леры. Она резко, с нескрываемой  неприязнью одернула ее.
- Отстань от меня, слизняк. Раньше надо было думать, когда
якшался с этой… Запомни, я буду делать все, что мне захочется. Ты мне не указ.
  И она громко захохотала. Витольский обратился ко мне с подчеркнутой вежливостью:
- Ваш рассказ чрезвычайно интересен. И все же, где
находятся эти прекрасные охотничьи места. Глядишь,  мы как-нибудь соберемся на охоту. Правда, друзья? Если, конечно, это не секрет.
- Не секрет. Охотничьи угодья находятся недалеко от
перевала Гумбаши. Надеюсь вам знакомо это место?
    Невозмутимый Витольский вдруг поперхнулся и закашлялся. Меньшин усмехнулся, а кукольное лицо Леры застыло в напряженной маске.
- Неужели не были в этом райском местечке, - как бы ничего
не заметив, удивился я.
- Были, - неохотно выдавил Витольский.


                День второй
            
                1

         Вода была красноватой и распространяла легкий аромат лаванды. Пузырьки воздуха – «жемчужины» поднимались со дна ванны, приятно щекотали кожу и, бурля, взрывались на поверхности воды.  Успокаивающе играла негромкая  мелодия Джеймса Ласта.
- В моей профессии иногда бывают весьма недурственные
мгновения, -  расслабленно думал я, устраиваясь поудобнее и отдаваясь ощущению умиротворенности.

   Только что высокая, статная медсестра налила в ванну воды, бросила туда мерку  лавандового экстракта. Ее движения были спокойны, неторопливы,  даже швабру, которой девушка смахнула капли воды с кафельного пола, она держала с каким-то величавым достоинством. Она не красовалась, просто изящество  заложено  в нее от природы. Улыбнувшись и пожелав приятного отдыха, медсестра уплыла, гордо неся на густой копне бронзовых волос белый колпак, словно это была королевская корона.
     Ни тени волнения на лице, думал я. А ведь она первая столкнулась с последствиями ужасного преступления, имевшего место в этой комнате меньше недели назад.  Я почти наизусть помню показания медсестры.

    Войдя в ванную, где лежала София, она сначала никак не могла понять, почему вода такая алая. Лаванда придает воде красноватый оттенок, но не настолько же. Поняв, в чем дело, хладнокровная девушка не впала в истерику, немедленно вызвала администратора. Однако  тот   только спустя десять минут сообщил  о происшедшем Могильцу (его в это время не было на месте). Могилец велел вызвать милицию, сам спустился в процедурный кабинет, причитая:    
       - Какое несчастье! Надо же  такой беде случиться…
   Однако каким образом преступник умудрился попасть в ванную комнату? – размышлял я. Здесь спрятаться явно не мог – негде. Через дверь, в которую вошла Разумовская, тоже нельзя. Она заперлась изнутри. Остается вторая дверь в раздевалку, где мог находиться предыдущий пациент, принимавший ванну до Софии.

      Дело в том, что раздевалка перегородкой разделялась на два отсека  с разными дверями, – пока один пациент одевался после ванны, другой, в соседнем отсеке,  готовился к ее приему.   Известно, кто был  предыдущим. Некто Пырев. Его объяснения просты: мол, оделся и ушел,  представления не имел о том, кто принимал ванну после меня.
   Из раздевалки – выход в комнату отдыха посетителей. В тот роковой момент  там находились три женщины.  Они  сидели в креслах, болтали, рассматривали журналы мод. По словам одной из них, Пырев вышел из своей раздевалки спустя пятнадцать минут после того, как туда зашла  Разумовская. И был странно бледен. Если женщина не ошиблась, то  ее наблюдение весьма интересно.    Сколько надо времени, чтобы натянуть на себя   футболку и шорты? От силы пара минут.  Добавим еще две-три минуты – на вытирание. Что Пырев делал остальное время? Над этим стоит подумать.   
             
   Есть еще одна дверь в ванную  комнату – напротив раздевалки. Эта отдельный вход для медсестры. Водные процедуры могут одновременно в разных кабинетах принимать пять человек. Все они располагаются по соседству друг с другом. Медсестра, уложив одного пациента, выходит через дверь  в  служебный коридор, вдоль которого расположены ванные, заходит в следующую комнату,  и так пока не уложит очередную смену. Затем направляется  в свой  кабинет. По инструкции медсестра в середине сеанса  должна обойти  ванные и поинтересоваться,  все ли в порядке. Но иногда она этого не делает, так как некоторые клиенты недовольны тем, что их отвлекают от расслабляющего  кайфа.

   Таким образом, в течение, примерно,  пятнадцати минут с момента, когда сестра уложит пациентов, а затем идет поднимать их, служебный коридор может пустовать.  Этого времени достаточно, чтобы незаметно пробраться по нему из одной ванной комнаты в другую,  совершить  злодейство и вернуться обратно. Поскольку  София не поднимала тревогу,  напрашивается единственный вывод, что ее «навестил» хорошо знакомый ей человек, которому она доверяла.
    Кто вместе с ней  по соседству принимал ванны – также  известно. Это все те же Меньшин,  Лера, Витольский и прежний любовник Разумовской –  музыкант Казарин.  Квинтет обычно досуг проводил вместе. Их называли здесь «не разлей вода», а иногда с насмешливым  намеком – «странная семейка». Вот,  еще одна информация  для  глубокого, продуктивного анализа.
 
     Я    дернул  шнур,     висевший справа от меня, – вызов медсестры. Через пару минут она появилась в дверях.
- Что вам угодно? -  она слегка наклонила голову,
выжидательно глядя на меня.
- У меня  остыла вода, нельзя ли добавить  теплой?
Медсестра нажала кнопку в стене, и я почувствовал, как   приятная струя снизу обдала мое тело.
- Замечательно, - восхитился я. - Оборудование у вас здесь
превосходное.
- У нас все  здесь самое совершенное, - с достоинством
произнесла королева ванного комбината и выразила готовность уйти.
  Я уже знал, что персоналу в этом заведении под страхом увольнения дана строжайшая установка, не вступать в какие-либо  внеслужебные  разговоры  с пациентами.   Местом здесь дорожат. Я  срочно придумывал, чем  мне привлечь  неприступную медсестру.
- Извините, я впервые принимаю  лечебную ванну и не знаю,   как вести себя  после нее.
- Поднимитесь в номер и отдохните в течение получаса.
Лучше лежа. Но не спать и не читать. Расслабьтесь, думайте о чем-либо  легком. Тогда успокаивающий и лечебный эффект ванны будут максимальными.
- Вряд ли  я буду способен думать о чем-либо приятном…
- У вас что-то не в порядке?
- Меня поселили в номере, где недавно  жила София
Разумовская… Так что сами понимаете…
- Я это  заметила по вашей курортной книжке. Ужасный
случай… Кстати, она,  как и вы, любила,   чтобы я ей горячую воду наливала.
- Ужасный случай, - повторил я вслед за ней. – Мне всегда
казалось, что человек,  решившийся на такое, должен вести  себя как-то  иначе, чем обычно. 
     Медсестра  в нерешительности  потопталась на месте, но, видно,   желание поговорить на  волнующую  тему оказалось сильнее запрета.
       -   Она   вела себя, как  всегда. По-моему, даже что-то напевала. Надела на голову чепчик, чтобы волосы не замочить, попросила меня  насыпать в воду побольше лаванды, улеглась в ванну, заявила, что сейчас  будет впадать в нирвану, и закрыла глаза. Я пожелала ей приятного отдыха и ушла укладывать остальных пациентов.  Она  велела не   беспокоить   ее во время приема ванны. Поэтому  до конца процедуры  я  к ней не подходила.

    Я подумал,    что     Нина  –    имя девушки вышито на бирке, приколотой к  груди, –  ощущала  некоторую  вину за происшедшее. И руководство, конечно, в укор ей ставило, что она инструкцию нарушила.  Поэтому вольно или невольно она должна искать оправдания своих действий и  моральную поддержку.
- Думаю,  если  бы в  ванной комнате происходило что-то
необычное, к примеру, возгласы, крики, шум, то  вы бы  обязательно их услышали...
- Шума никакого не было, - строго сказала Нина. Ее лицо
вдруг омрачилось какой-то мыслью и, помолчав, она добавила. - Но больше всего меня возмутило вот это.
    Медсестра достала из кармана халата журнал  и показала мне. Во весь размер обложки была изображена она сама. На фотографии  ее  лицо выражало высшую степень испуга. Широко раскрытыми от ужаса глазами она смотрела   на кого-то прямо перед собой. Ясно видна была дверь за  спиной Нины – та самая, возле которой она сейчас стояла.

    Нетрудно догадаться, что снимок  был сделан, как говорится, с натуры   и, похоже, именно в тот момент, когда медсестра обнаружила тело певицы.
- Вот вы - известный журналист (удивительно, как
моментально здесь распространяется информация), скажите, разве это не подло.  Я имею в виду то, что здесь написано.
    Я взял журнал – одно из  многочисленных ныне изданий, живущих за счет дешевых сенсаций, вымыслов и домыслов. Типичная «желтая» пресса. На глянцевой обложке через всю полосу шел заголовок: «Медсестра проспала смерть знаменитой певицы!» Меня, конечно, больше всего интересовало другое – откуда снимок?
          - Я  совсем не спала, - возмущалась Нина, - а работала. Однако меня осрамили на всю страну. За что?  Разве я виновата, что именно в мое  дежурство такое произошло?  Мне теперь грозит увольнение с работы.  Попадись мне этот писака,  я бы его… Неужели  нельзя    оставить  человека в покое?
     Произойди нечто подобное с какой-нибудь медсестрой на Западе, подумал я, она бы, как Моника Левински, выжала из  ситуации целое состояние. Надавала бы кучу интервью, села за мемуары, да еще насочиняла бы всяких небылиц.   А этой женщине –  просто обидно,  и  она хочет, чтобы ее не  беспокоили.
            -    Не волнуйтесь,   - сказал я. - Вы ни в чем не виноваты.  Среди журналистов, как и везде, есть, к сожалению, люди нечистоплотные. Давайте сделаем так: вы мне подробно расскажете все, как было. Мы напечатаем, и статья будет опровержением  этой  лживой информации.
- Ой, что вы, - замахала  руками Нина. - Меня точно тогда
уволят с работы. Нет, не могу.
- Тогда, возможно, вы знаете, кто  сфотографировал вас?
Снимок, похоже, сделан в ванной комнате…
- Нет, - она замотала головой. - Здесь никого не было. А
когда приехала милиция, то  корреспондентов сюда  вообще не пускали. Я понятия не имею, как получился этот снимок… Ой, заболталась я с вами. Мне пора  пациентов поднимать.

    В раздевалке я обратил внимание на зеркало. Видно, в  пансионате неравнодушны к ним – они всюду. Зеркало было огромным, во всю стену. Но не в размере  его главная достопримечательность. Если оставить  дверь, что отделяет  раздевалку от  ванной, чуть приоткрытой, то в зеркало  хорошо  видно,  что происходит  в ванной комнате…
               
                2   

    Когда-то на месте пансионата была гостиница, построенная еще до Октябрьской революции, которую затем, еще в девяностых годах прошлого столетия, долго ремонтировали. Так долго, что даже местные жители стали забывать, что здесь на самом деле находилось.
      И вдруг в течение каких-то нескольких  дней все повернулось на сто восемьдесят градусов. Нахлынула строительная техника, заурчали краны и машины, здание одели в зеленую защитную сетку, и уже примерно через полгода перед изумленными ессентукчанами открылся фасад во всей своей красе. Над резной  дверью висела красочная вывеска «Пансионат «Кавказский рай». На крыше  целыми ночами сияла ярчайшая реклама.

      Место было удобное – здание, словно величественный лайнер, выплывало на главную площадь, оставляя за бортом старинный лечебный парк с его тенистыми аллеями, ведущими к источникам с минеральной водой.
      Стилизованный под старину пансионат скоро превратился в весьма модное заведение.  В нем  стали останавливаться  популярные   артисты, дающие между лечебными процедурами, концерты и представления в местном гастрольном театре,  кино-и шоу деятели, политики, бизнесмены, «новые» русские и «кавказцы». Бывали здесь и сомнительные личности, имеющие никому неизвестный источник доходов, тут же крутились проститутки, мошенники, завсегдатаи разных тусовок и презентаций   и прочая околосветская публика.

      Пансионат был необычайно дорог.  Он предоставлял услуги с полным набором развлечений в сочетании с курортно-оздоровительными процедурами.
       Вычурность и естественность,  деловые встречи  и непонятные сходки, политические саммиты и  эффектные шоу – в этом роскошном пансионате под названием «Кавказский рай» бился нерв противоречивой российской жизни. Работали здесь молчаливые молодые ребята с хорошей спортивной выправкой в синей  или черной униформе. То и дело у них пищали  «мобильники», выслушивалась очередная информация  и немедленно исполнялись приказания.
      Небольшой городок, сохранивший до сих пор  очарование провинциализма, как-то сжался от обилия именитых гостей и иномарок, которые заполонили площадь, от  нового неожиданного состояния модности, к которому он  никак не мог привыкнуть...

    Особенности  работы секретного сотрудника таковы, что он должен  максимально вписываться в привычные представления,  вкусы  и образ жизни, бытующие в той среде, в которой  ему приходится действовать. Если, конечно, работник не желает стать «погорельцем», или, другими словами, завалиться. Мне необходимо начать ухаживать за какой-нибудь женщиной, чтобы не казаться «белой вороной». Впрочем, и подходящий объект, наконец-то, появился. Нет, не просто подходящий, а  весьма и весьма мне нужный.
         
  …Одинокая скучающая  дама  появилась в пансионате сегодня утром, и уже  днем перед обедом, направляясь по аллее Нижнего парка  к  четвертому источнику, я встретил ее возле питьевого бювета. Прислонясь к стенке, я прихлебывал теплую солоноватую водичку и наблюдал за дамой.   Однако  не только я один.
- Какова?  - рядом со мной очутился  Витольский, показывая
взглядом на женщину.
- Очень недурна, - отозвался  я. - И, кажется, без всякой свиты.
- О, да  вы  на нее тоже виды  заимели, - усмехнулся
Витольский. – Думаю, у вас ничего не получится. Кадр, конечно, аппетитный, но она сегодня, едва успев приехать, уже двоих отшила.  Сам видел.
         «Один из них явно был  Витольский», - подумал я, а вслух  лениво добавил: - Если бы у меня было время, может быть, я ею и занялся...
        Расчет мой был верным. Азартный спорщик Витольский  не мог пройти мимо такой наживки и тотчас клюнул:
- Держу пари, что у вас ничего не получится. Пять к одному,
идет?
Предложение Витольского понимать надо так: если я проиграю, то ставлю пять бутылок коньяку. Если выиграю, то он   -  только одну.
            -    Идет, - согласился я.
   Мы заключили пари, и я направился к стаканомойке, где в нерешительности стоял объект нашего спора.  Женщина не знала, как  пользоваться краном, чтобы  сполоснуть стакан.
            -  Не надо трогать сосок  крана, - сказал я. -  Иначе вам обеспечен  прохладный душ. Просто  накиньте  на него стакан и слегка нажмите на донышко. Видите, как просто.

       Леди признательно улыбнулась мне. Изображая из себя опытного волокиту, я  принялся укреплять свои позиции.
- Похоже, вы  из «новеньких». И где  остановились, если не
секрет?
- Пансионат «Кавказский рай».
- Замечательно, оказывается,  мы с вами  жители одного
дома. Не возражаете, если до пансионата мы пройдем вместе?
     Проходя мимо Витольского, я подмигнул ему, на что он с обескураженным видом развел руками.
     Не торопясь, мы прогуливались по аллее парка.
           -    Ну, с приездом, - сказал я. - Очень рад тебя видеть. Ты, как всегда, неотразима.

     Ксюша, Ксения, Оксана, Ксана или официально – Ксения Владимировна Ткачева,  вот уже несколько лет – мой  самый надежный помощник и связник, без  нее я нередко, как без рук. Лучшего партнера  представить невозможно. Во-первых, Ксюша – женщина, а значит, может работать в ситуациях, недоступных мужчинам. Во-вторых, она женщина  красивая и умная, что делает ее возможности  поистине безграничными.
         Мы  с   ней, наверное, как никто другой, прошли все возможные степени  отношений между мужчиной и женщиной: выступали в ролях любовников, жениха и невесты, мужа и жены, брата и сестры, сутенера и проститутки, незнакомцев, друзей, просто сослуживцев…  Все зависело от  конкретной «рабочей» ситуации.
     Предвижу ехидный  вопрос: неужели за столько лет мы хранили чисто платонические отношения? Отвечу сразу:  да, было… Как-то нам пришлось  изображать мужа и жену и   даже спать в одной постели. Проснувшись ночью и ощутив рядом теплое тело Ксюши, я почувствовал сногсшибательную страсть. Я обнял ее и стал нежно ласкать. Она забормотала что-то во сне и, обернувшись, тоже обняла меня. Искра превратилась в пожар, мы оказались в объятиях друг друга, и наша близость была…В общем, нам обоим не понравилось. Увы, через несколько минут я почувствовал, что моя страсть куда-то уходит. А потом исчезла совсем. Ксения легко высвободилась из моих объятий. Я был посрамлен, как мужчина, но в результате,   наши взаимоотношения только выиграли. Мы были слишком сотрудниками и товарищами, чтобы стать любовниками.

    Я сделал тогда маленькое открытие, что   крепость  отношений между мужчиной и женщиной зиждется не только  и не столько на зыбком чувстве страстной любви, сколько на преданности  и надежности партнеров. Это – фундамент, и стоит его нарушить, развалится все здание отношений.   Что касается сексуальности, то я, как мужчина, искренне восхищался красотой и гибким умом Ксении  и, естественно,  старался никогда не ударить перед ней  лицом в грязь.

    Нынешняя легенда Ксении – одинокая скучающая леди. Богатая дама, не чуждающая авантюрных приключений. А  я должен приволокнуться за этой женщиной.
     Я рассказал Ксении то, что  удалось выяснить за сутки.
        -     Самое важное сейчас –  найти таинственного фотографа, снявшего медсестру. Им мог быть некто Пырев. Пока неизвестно, проживает ли он по-прежнему в пансионате или  уехал. Надо разобраться с редакцией  журнала  «Светские посиделки»,  узнать у кого они выкупили эту фотографию? Не исключено, что медсестра, с которой я сегодня утром разговаривал, видела и самого убийцу, но запугана или подкуплена им. Посмотри, - я протянул Ксении журнал, который купил в киоске по дороге к источнику. - Взгляд медсестры как будто направлен не  на ванну, где лежала Разумовская, чуть выше, словно она видит кого-то,  стоящего рядом. Хотя  впечатление может быть обманчивым, ведь мы не знаем, с какого места произведен снимок…
           Дальше, – это   гоп-компания, с которой проводила время Разумовская. Отношения внутри   «друзей» далеко не безоблачные. Я постараюсь подружиться с ними и их раскрутить. Кстати, Витольский, которого ты отшила, тоже из этой компании.  Может, тебе  с ним пофлиртовать? Хотя учти,  мне  придется     проявлять страшную  ревность.
    Ксения  рассмеялась, потом   рассказала  о новостях из центра.
- Комлев велел передать, чтобы ты был осторожным. Кое-кто
явно не желает, чтобы данное преступление было раскрыто. Он уже ощущает довольно мощное давление.
    Я усмехнулся.
- Лучше скажи, какое дело у нас проходило без трудностей.
Что-то я не припомню такого случая.
            -    Еще шеф сказал, что завидует тебе и готов поменяться с тобой местами –   шикарный пансионат, красивая женщина…
- Что с Комлевым случилось, если он заметил красоту нашей  Ксюши.
- Сама удивляюсь.  Он давал инструктаж, потом вдруг,
вздохнув, говорит: «Какая вы, Ксения Владимировна, очаровательная  женщина».
- Ну, жди  теперь официального предложения от шефа.
- От него дождешься. Последний раз  подобный
комплимент  он сделал мне два года назад. Если  будет продолжать такими темпами, то к старости у меня,   может,  и появится  шанс выйти за него  замуж.
        Смеясь и оживленно болтая, мы добрались до  пансионата «Кавказский рай».

                3       

        Был час между восемью и десятью вечера, когда пансионат слегка затихал. Кто-то сидел в баре; другие устроились  после ужина в ресторане   или  закрылись в номере с компанией и постепенно «набирались» там.  Любители  быстрых и недорогих сексуальных утех  уединились в палатах с дамами легкого поведения. .
       После одиннадцати начиналась ночная жизнь отеля. Постепенно наполнялся стриптиз-клуб  в псевдоказацком стиле  – деревянные столы и скамьи, как в шинке, прислуга и охрана в традиционной униформе.   Оживленно гудел соседний зал – там казино. Во внутреннем дворике между столиками, раскинувшимися вокруг  уютного зеленого бассейна и разноцветного фонтана, сновали вышколенные официанты.  В двадцать четыре часа обязательная изюминка – выступление   приезжей знаменитой штучки, какой-нибудь очередной поп-звезды.

     Неоднократно выступала здесь и  София Разумовская. Сейчас ее нет в живых, однако ничего не изменилось. Люди  по-прежнему веселятся, смеются, флиртуют, аплодируют, поклоняются новым кумирам, словно Разумовская для них и не существовала.  Они не хотят тратить драгоценное время на  мысли о неприятном. Зачем  об этом думать, жизнь ведь и так коротка?
    Пока не наступил час безудержного угара, я сидел в баре с Витольским,  где мы допивали  проигранную им бутылку коньяка. Витольский,  у которого  ежедневный  «питьевой» сеанс  начинался    сразу после обеда, был на хорошем взводе.
- Ты нормальный мужик, Серега, и я сразу почуйвст…,  тьфу,
проникся к тебе симпатией.  Веришь?
- Верю. Ты мне тоже симпатичен.
- Ты журналист, а я специалист по разным шоу. Мы оба
творческие люди,  знаем, что надо всем этим болванам,  – он махнул рукой в сторону зала. - «Хлеба и зрелищ», нет, водки и зрелищ -  больше их ничего не интересует… Ничего, - он отрубил ладонью воздух. - Много жратвы и выпивки, побольше голых титек и попок – вот весь их интеллектуальный багаж… И ради этого я трачу свои извилины. Как мне обидно, Серега. Веришь?
- Верю.
- Да, Серега. Я чуйвст…,  осющ..., тьфу, ощущаю в себе,
может, потенциал Толстого или Достоевского, а вынужден травить примитивные байки, чтобы развлекать толпу, - он горестно  покачал головой. - Вот и Разумовская. Была баба,  без сомнения, талантливая, а сгорела,  как мотылек.
      Наконец, он перешел к  теме, которую я так ждал. Теперь будем ее развивать.
      -   Я бы не сказал, что Разумовская была талантом. Конечно,  может,  нехорошо так о  мертвых, но  она, признайся, была певичкой средней руки.
     -  Ну, нет, - он указательным пальцем помахал перед моим лицом. -Ты Разумовскую не трожь. Ты видел ее  только на эстраде, этакой  вертушкой-погремушкой, потому что ее такой раскручивали. Думаешь,  все  эти нынешние звезды сами по себе взлетают. О, как ты ошибаешься! Из них делают то, что  хочет  спонсор, продюсер,  в общем,   тот, кто вкладывает  деньги… А он желает эти деньги  вернуть с  большим-большим довеском.   И жмет… Когда  видит, что выжал из очередной глупышки  все  возможное,  тогда отпустит ее и  пусть  поет  себе, как  хочет.  Если сможет, конечно.  Ха-ха… Да кому она только будет нужна?  Пугачева или  Ротару, те, конечно, личности. Но таких единицы. Остальные – в основном, куклы.  А Разумовская  захотела  стать личностью.  Понял? Нет, ничего ты не понял. Пойдем со мной,  я тебе что-то покажу. 

     Он уже было встал со стула, но, покачнувшись, плюхнулся назад.
- Нет, не пойдем. Сегодня не могу. Как - нибудь в другой
раз...
- Кто же, интересно, раскручивал Разумовскую? - с
безразличным видом  спросил я.

    Витольский не ответил, так как в этот момент в баре появилась Ксения. Увидев нас, она приветливо  помахала рукой и подошла к нашему столику. Витольский, пошатываясь, галантно поднялся и стал усердно усаживать даму.
- Королева… Украшение, дивный цветок среди этого
гнилого болота…,- бормотал  он. -  Царица. Приказывайте все, что вашей душеньке угодно.
- Для начала закажите, пожалуйста,  шампанского.
- Гарсон, лучшего шампанского  даме, - заорал 
Витольский. - Нет, я сам вам принесу.
    Он  направился к стойке бара.
          -  Пырев сегодня уезжает в Москву третьим поездом в  двадцать три  тридцать. Вагон шесть, место седьмое, - улыбаясь самым очаровательным образом,  произнесла Ксения. Я посмотрел на часы. До отхода поезда осталось  полтора часа.
           Подошел с бутылкой шампанского  и  фруктами в вазочке Витольский.
- «Абрау-Дюрсо».  Не поймешь, правда, какого разлива.
Будем надеяться, что настоящего.
- Прошу простить, но я должен срочно позвонить в Москву, -
сказал я, поднимаясь. -   К тому же мне надо еще поработать. На меня после водки всегда находит вдохновение.
- Иди, дорогой,  поработай, - обрадовался Витольский. – А
мы еще посидим, правда, Ксюша? Шампанского попьем.
- Обязательно, - восхитительно улыбнувшись, отозвалась
Ксения. - Только закажите мне еще кофе.         
            -     С удовольствием, моя прелесть.
   Идя за мной к бару, Витольский  бормотал:
            -    Я ее сегодня обязательно  затащу в постель. Тогда   ты вернешь мне и сегодняшнюю выпитую  бутылку  и еще пять проигранных…
                «Блажен,  кто верует»,  -   усмехнулся я про себя.   

                4

         Я домчался  на такси до Кисловодска и, купив билет, теперь сидел в купе шестого вагона фирменного поезда. До самых Минеральных Вод поезд будет постепенно набирать пассажиров, а сейчас вместе со мной в вагоне ехала  лишь одна молодая пара, которая, видимо,   не  желая терять драгоценного времени и приобретенной на курорте  сноровки, сразу заперлась в соседнем купе и занялась любовью. Ведомый  сыщицким чутьем,  которое подсказывало мне, что  обязательно необходимо   встретиться с Пыревым, я не имел ни времени, ни возможности подготовиться к разговору с ним и  надеялся  лишь на счастливый случай...

      Пырев вошел в купе в Ессентуках и, увидев меня, насторожено остановился у входа, но затем с каменным лицом прошел внутрь. В полном молчании, сосредоточенно посапывая, поскольку был  упитан, он сложил вещи  в багажник, причем я заметил характерную для профессионала  сумку от  фотоаппаратуры. Затем сел напротив меня за столик, покосился на журнал, который я перелистывал. По его лицу прошла едва заметная тень, и   он быстро  отвернулся к окну.  У меня, естественно, был тот самый  журнал с фотографией медсестры,  демонстративно повернутый обложкой к Пыреву.
    Мой прием с журналом оказался  верным. Пырев  снова покосился на обложку, пальцы его рук, лежащие на столике,  судорожно забарабанили. Стремясь справиться с волнением, он  полез в сумку и достал бутылку коньяка.
- Не желаете ли по рюмочке, так сказать, за   дорожное
знакомство, - предложил он.
- С удовольствием, - подхватил я. -  И еще за окончание
очередного курортного сезона.
    Он разлил коньяк по стаканам, пододвинул один мне.
- Иван Сергеевич, - представился он, назвавшись не своим
именем.
- Очень приятно. Николай Васильевич.
    Мы выпили по одной. Он тут же разлил еще порцию.
- У меня такое впечатление, что мы где-то виделись. Мне
знакомо ваше лицо, - сказал он.
- Вполне возможно. – Я сразу решил, что долго играть с ним
в  прятки  не буду. Времени  на дипломатические игры у меня совсем не было. Через двадцать минут поезд остановится в Пятигорске, затем - Бештау, вагон наполнится пассажирами. Поэтому так прямо и залепил. - Тем более, что вас я знаю, как Пырева Виктора Григорьевича.
- Кто вы?  - он испуганно  уставился на меня. - Что вам надо?
   Я пододвинул ему журнал, показывая на фотографию.
- Ваша работа?
- Не понимаю.  Представление не имею, о чем  это вы…
- Пырев, ни времени, ни желания с вами спорить у меня нет.
Поэтому сразу к делу. Вы находились в ванной, когда погибла София Разумовская. Вы  знаете, как и отчего она умерла…
- Я уже давал показания по этому поводу.  Я ничего не
видел. Ушел раньше, чем туда вошла Разумовская. Даже представления не имел, что там была именно она.
         Наш разговор грозил затянуться, что было весьма невыгодно для меня. Для Пырева я на данный момент «terra incognita»- неизвестная личность. Он не понимает  как ему следует  вести  себя со мной. Пришла пора раскрыться.
- В  том, что вы, Пырев, из племени папарацци, нет никакого
сомнения. Уж вы не упустите такой соблазнительный  момент, чтобы не сфотографировать в ванной известную певицу. Да еще в полном неглиже.  Как же, судьба  подарила такой случай…
- Совсем не понимаю, о чем вы говорите, - повторил Пырев,
часто моргая и невольно оглядываясь на дверную дверь.
- В Минеральных Водах на станции  ждет милицейский 
патруль, который снимет вас с поезда, и вы будете задержаны по подозрению в убийстве.
- Я никого не убивал. Следователь, который допрашивал
меня  сказал, что Разумовская покончила жизнь самоубийством.
- Она убита. И вы это прекрасно  знаете. Именно вы в момент
убийства  находились  в ванной комнате. Есть свидетели, которые подтвердят  данное обстоятельство. Итак, зачем вы убили Разумовскую? Я жду…
       Он несколько минут молчал, судорожно размышляя, как ему поступить. Потом осторожно спросил:
- Кто вы? Кого представляете?
- Какое вам  дело, –  резко возразил  я. – Для вас сейчас
важно только одно:   я знаю  вашу ситуацию, а она для вас далеко небезопасна. Вот из этого исходите…

      Он  вдруг усмехнулся:
- Понятно. Вам нужны деньги. Сколько?
Я  медленно покачал  головой.
- Тогда что вам надо? – удивился Пырев. - Если бы  вы были из
милиции, я бы вздохнул с облегчением. Потому что страшна как раз другая сторона…
       Я понимал – он тянет время, ждет, что   на следующей остановке купе заполнится пассажирами, и тогда этот опасный для него разговор  сам по себе  прекратится. А позднее он найдет какой-нибудь выход.
- Кто знает, может, вы  обычный шантажист…
    Я решил прекратить   ненужную   дискуссию и пошел  ва-банк.
            -  Мне  известно, что именно от вас поступил в редакцию  вот этот  снимок медсестры,  опубликованный в журнале. Хотя   вы и пытались укрыться под псевдонимом. Уверен, что в вашем чемодане находится фотографии Разумовской  в последние минуты ее жизни и, возможно, также после  смерти. Эти фотографии, как вы  понимаете, являются неопровержимыми доказательствами, играющими против вас. Вам придется доказывать  суду, что это не вы убили Разумовскую.  Суд же, напротив,   сочтет, что  это сделали именно вы, причем из корыстных или иных низменных побуждений… Вам грозит полная «катушка», лет этак на двадцать пять. Вы решили,  что вам выпал  уникальный шанс, на котором  можно разбогатеть. Но вы проиграли. Впрочем, вы можете мне сказать, что в вашем чемодане ничего нет – никаких фотографий… В таком случае, уверяю, вам придется сойти    не в Минводах, а  немедленно в Пятигорске, где вам сделают обыск по всем правилам. И, я думаю, найдут доказательства.  Тогда уж пеняйте только на себя…   Итак,  жду вашего решения ровно двадцать секунд.

     Пырев нервничал,  лицо его покрылось потом, он поднял на меня глаза с выражением собачьей безысходности.
- Предположим,  я признаюсь в том, что они у меня есть. Что
тогда?
- Вы  поедете домой, но сначала расскажете мне все, что
произошло в ванной.
     Он молчал.
- Итак, - продолжал я. - Фотографии там?
    Он едва кивнул головой.
            -      Но я не убивал, не убивал, - шептал он белыми от ужаса губами.
- Вы видели того, кто это сделал?
      Пырев сжался в спинку  дивана и оцепенело молчал.
            -      Вы видели, кто убил Разумовскую? -  жестко повторил я. 
- Если бы я был уверен, что получу двадцать пять лет, но
- Останусь жить, я бы, может, и сказал,- еле слышно проговорил он. - Но такой гарантии вы мне дать не сможете. Меня найдут даже в самом дальнем медвежьем уголке. У  меня семья и двое детей. Я им нужен живой. Делайте со мной, что хотите, но я вам ничего не скажу.
- Хорошо, не хотите говорить, кто убийца, не надо. Расскажите, как вы  снимали Разумовскую.
- Я оделся после принятия ванны и уже хотел было уйти из
раздевалки, когда вдруг появилась она. Дверь, отделяющая мою раздевалку от ванной комнаты, была чуть приоткрыта. В раздевалке висит большое зеркало («Все-таки зеркало», - невольно подумал я, похвалив себя за наблюдательность), и Разумовская отразилась  в нем через дверную щель. Фотоаппарат у меня был с собой, ведь я профессионал, а в нашем деле надо быть всегда наготове. Увидев обнаженную  Разумовскую, я весь задрожал – это был,  действительно, тот самый уникальный  шанс, который выпадает раз в жизни. Фотоаппарат у меня работает бесшумно, и я сделал несколько снимков. Потом ушел. Вот и все.
- Нет, не все. - Я пододвинул ему  журнал со снимком
медсестры. -  Она появилась уже после гибели Разумовской? Или, может быть, в момент убийства?
- После, - горестно выдохнул Пырев. -  Все, больше я вам
ничего не  скажу. Оставьте меня в покое. У меня не выдерживают нервы.
           Он закрыл лицо руками, его плечи содрогнулись  от истерических рыданий.
- Не изображайте из себя кисейную барышню, - холодно
сказал я. - Вы достаточно спокойно перенесли  совершенное на ваших глазах убийство Разумовской, и даже хладнокровно сфотографировали медсестру после случившегося.  Может, вы сняли и сам процесс убийства?
- Нет, - он помотал головой. - Я был в шоке, так напуган, что
сжался  со стеной,  только бы меня не заметили. Мне было не до снимков.
- Откуда появился убийца?
- Через служебный вход, откуда входит медсестра.
- Как встретила его Разумовская?
- Спокойно, по-моему, даже обрадовалась. Я понял, что она
его хорошо знает.
- О чем они говорили?
- Не помню, честное слово, не помню. Мне было не до того.
Я боялся, что меня увидят.
- Что было потом?
- Он наклонился над ванной, словно хотел поцеловать ее  и…
Нет, больше я ничего не видел и не знаю. Оставьте меня в покое, прошу вас. И знайте: то, что я сказал, я никогда не подтвержу и никаких протоколов не подпишу.
- Последний вопрос:  медсестра видела убийцу?
- Нет, она появилась   позже. Он успел уйти.

       …Я сошел  в Пятигорске, позвонил по известному мне телефону  и сказал, чтобы Пырева сняли с поезда в Минеральных Водах и подробно допросили, он явно сказал не все, что знал, а также обеспечили  ему  специальную охрану.  Особое внимание уделили бы  бесценным фотоснимкам.   Преступник,   конечно, видел фотографию в  журнале. Такой свидетель, как Пырев, представляет  для него   непосредственную опасность. Жадность может погубить фотографа. Желая сорвать жирный куш, он поспешил продать  снимки, не подумав о возможных трагических для него последствиях.
    …Возвращаясь на такси в Ессентуки, я в который уже раз  думал о том,  что в нашей стране плохо  обеспечена  безопасность свидетелей.  Дай бог, чтобы в этот раз все обошлось…


                День третий
 
                1         

   Сегодняшний день был посвящен охоте, и она прошла успешно. В охотничьем доме уютно горел камин,  сюда доносился ароматный запах  кабаньего мяса, которое  готовилось  во дворе на мангале.  В ожидании шашлыка компания охотников перебивалась холодными закусками, которые в изобилии  были разложены на широком деревянном столе,   запивая их водкой и коньяком.

     Мы выехали на охоту рано утром, но я успел получить сообщение о том, что  Пырев  так и не добрался до  Минеральных Вод. Его труп был обнаружен на перегоне Бештау – Минеральные Воды. Никаких  фотографий среди его вещей, конечно,  не оказалось. Таким образом, сберечь очень ценного свидетеля  не удалось, к тому же уничтожены  и уникальные вещественные доказательства
Я допустил промах и очень серьезный. Противник оказался   предусмотрительнее и опаснее, чем я предполагал.  Если Пырева «вели» от самого Кисловодска или Ессентуков, то не исключено, что засекли и меня. Это  может сильно осложнить работу. И даже провалить ее.  Почему-то мне припомнилась любовная пара в соседнем купе. Непростительная неосмотрительность. Мне ли, опытному сотруднику, не знать, что, соприкасаясь с  миром  криминала,  никогда нельзя терять бдительности.   

    Хотя в той ситуации, в условиях острейшего цейтнота,  у меня не было другого выхода, кроме как идти на прямой контакт с Пыревым. Иначе я  не располагал  бы сейчас ценнейшей информацией, какую получил от  него. Теперь я точно знал, что совершено жестокое убийство. Кассета  с записью  показаний фотографа через Ксению надежно спрятана, а копия  направлена в Москву  –   Комлеву.
     Теперь  мне  остается  только ждать дальнейшего развития событий. Стал ли  я  «погорельцем»  или нет, будет видно из тех шагов, которые предпримет  противная сторона.               
    Об этом я размышлял, пока на нескольких машинах в сопровождении патрульного  автомобиля ГИБДД  мы поднимались в горы по живописной дороге.  Навстречу нам   по пути в долину  набирала сил река Подкумок. Когда-то в годы правления  генсека КПСС Брежнева в этих местах была построена правительственная дача – специально для удовлетворения охотничьих страстей самого главного партийного секретаря. Позднее первый советский президент тоже  строил  здесь себе дачу, но    пожить в ней так и не успел, поскольку из-за развала страны, подготовленного собственными руками, вынужден был досрочно  оставить президентский пост.  Дача  стала впоследствии местом паломничества и приятного времяпрепровождения  местной и приезжей элиты и  богатых людей.  Сейчас в ней разместились мы.

   В компании были  мои соседи по столу, которых я  специально пригласил на сегодняшнюю охоту. Среди них находился  и   Казарин, музыкант, сочинявший музыку для песен, которые исполняла  София Разумовская, – личность достаточно мрачная и нелюдимая.

    Все утро Лера, как обычно, дулась на Меньшина. И когда распределялись номера, под которыми будут стоять охотники-стрелки, то она демонстративно    напросилась ко мне.  Я ощущал, как ненависть к моей особе со стороны  Меньшина растет в геометрической прогрессии и,  находясь в засаде, думал, во что она может вылиться.   Справа от меня, вцепившись обеими руками в охотничье ружье, сидела на валуне Лера. Спрятавшись за кустами, мы ждали, пока загонщики не выгонят на нас зверя. Их голоса перекликались где-то далеко, и напряжение первых минут ожидания ослабло. В отсутствии Меньшина, когда некого было злить,  Лера потеряла ко мне былой показной интерес и  стала откровенно скучать.
- Скажите, Сергей, - сказала она,  капризно  растягивая
слова. - Только откровенно, я вам нравлюсь?
     Как любой  женщине, Лере, конечно, требовались   свидетельства собственной неотразимости и исключительности. Но я чувствовал, что из-за сложных  взаимоотношений с Меньшиным она, несмотря на  внешнюю надменность, нуждается еще в элементарном самоутверждении. Из всей компании она единственная не имела определенной профессии и выраженных дарований: немножко пела, или точнее, подпевала; немножко  танцевала, если снималась, то исключительно  в небольших ролях… Нахождение на вторых планах, естественно, тяготило ее, и данную несправедливость она должна была каким-то  образом  уравновешивать и компенсировать.   
            -    Вы изумительная женщина, - восхищенно ответил я. - Но только в засаде не принято разговаривать.
- Все равно никого нет. Если бы я знала, что охота так
скучна, пожалуй,   не поехала бы.
- Неужели отпустили  Меньшина  одного? - усмехнулся я.
- Да что Меньшин? - воскликнула  Лера. - Плевать я на него
хотела. Он мне   весь отдых испортил. Впрочем, не столько он, сколько эта… певичка.
      Мне  было известно  о «горячем»,  взрывном треугольнике – Лера, Меньшин, Разумовская.
- И если бы она не покончила с собой, - продолжала  со злостью моя напарница по охоте, -  ее все равно  следовало бы
убить.
- Да что вы, - покачал я головой.  - Разве можно так о
покойной?
- О ней  можно, - с меньшей, правда, экспрессией  сказала
Лера.

    Когда она злилась или была в плохом настроении, то весь ее шарм улетучивался, и она превращалась в некрасивую и  жалкую женщину. Однако жалеть ее почему-то  не хотелось, появлялось желание поскорее закончить разговор и уйти. Поскольку в мои планы входило именно  вывести Леру как можно сильнее из себя, то я, как бы   между прочим,  сказал:
- Разумовская была очень обаятельная и сексапильная
женщина. Немудрено, что Меньшин увлекся ею.
- Она трахалась с ним, не потому что Меньшин ей нравился,
а назло мне! - почти  закричала Лера. – Хотя и  называла меня своей подругой… Но подруги так не поступают. А этот говнюк  думает,  что он неотразим, поэтому женщины стелятся перед ним. Она использовала его, играла им, ей нравилось, что он, как послушный щенок, мигом мчался на  малейший ее зов… Все носились с этой Разумовской,  как с писаной торбой. А она была баба-бабой…   В то же самое время  у нее в  пансионате  был еще один бурный роман.   Правда, об этом никто  не знает…
     Хотя Лера   могла  увлечься и сгоряча наговорить лишнего, но последние слова ее заставили меня насторожиться. Это было что-то новенькое.  Я  с удивлением  посмотрел на молодую женщину.  Щеки ее пылали от гнева, глаза сверкали  негодованием. Удивительная метаморфоза.  Лера опять преобразилась. Опершись на ружье, она стояла передо мной, как  гордая амазонка. И я  сделал  ей комплимент.    Она  улыбнулась и благосклонно взглянула на меня.
- С кем же роман? - с обывательским интересом спросил я и
понимающе кивнул головой: - Неужели  Казарин?
- Какой там Казарин, -  снисходительно усмехнулась  над
моей наивностью начинающая охотница. - Казарин – это  давно прочитанный и выброшенный   бульварный роман. За день до гибели Разумовской  пансионат покинул некий породистый кадр, который проживал как раз над ее номером. А по ночам он   спускался к ней через балкон по веревочной лестнице. Разумовская просто млела от него. Ей нравилась секретность  таких отношений, необычная интрига щекотала ее нервы. Она от всех тщательно скрывала  свою идиллическую связь, но мне, как подруге,  кое-что рассказывала.
        Любовный треугольник, кажется, превращается в четырехугольник,  подумал я.  Выходит, Меньшин нужен был Разумовской для того, чтобы прикрыть  другой  таинственный роман. Очень интересно. 
- Неужели Разумовская  покончила  с собой из-за любви к
какому-то прощелыге? - удивился я.
- Ха-ха-ха, - Лера уставилась на меня, как на ненормального.
- Разумовская на это была  неспособна. После того как она расставалась с очередным партнером, то  моментально забывала о нем. Хотя этот «Шварценеггер», похоже,  сильно заинтересовал ее. Он совсем не прощелыга. Породистый мужик.  У него мужественное лицо, и сложен, как Геракл. Такой,  поверьте моему  опыту, не позволит женщине бросить себя. Он сам ее  бросит, когда захочет. Причем  с холодной беспощадностью. Подобный  жесткий   тип всегда привлекал Разумовскую. Она часто повторяла, что среди современных мужских особей нет настоящих мужчин. Ой, глядите,  кто это?

           На поляну выскочил молодой,  упитанный  кабан. Он мчался в метрах пятнадцати от нас,   еще несколько шагов и он исчезнет роще. Я вскинул  ружье.
- Стреляйте, да стреляйте же! - Лерино волнение передалось
мне. Я тщательно прицелился. - Что  вы  медлите? Убежит... – Лера совсем забыла, что у нее   в руках тоже находится ружье.
     Когда кабан уже готов был скрыться в кустах, я выстрелил. Зверь упал как подкошенный. Лера захлопала в ладоши.
- Вот это выстрел! - восхищенно закричала она. - Вы самый
идеальный мужчина  из всех, кого я знаю. Прелесть, прелесть.  Это было так красиво…
   К нам постепенно подтягивались остальные охотники. Среди них был и Меньшин. Лера, демонстративно обхватив мою шею, крепко поцеловала меня в губы. А я почему-то с щемящей тоской  почувствовал, как  ее восхищенное восклицание: «Это было так красиво»  отозвалось во мне эхом   такого же страстного возгласа другой женщины, прозвучавшего  много-много лет назад…
               
                2

    Пили много,  как обычно, на таких  мероприятиях. Поднимали бокалы  за удачливого охотника, то есть меня;  за охоту в целом;   за женщин вообще и  единственную в компании даму-охотницу – Леру; произносили тосты за Родину и за процветания Северного Кавказа;  за собственное здоровье;  искусство и  кинематограф; пили за каждого в отдельности и  всех вместе... Длинные, витиеватые  кавказские здравицы  чередовались с короткими русскими «вздрогнем» и «поехали».

    Тамадой  был  Евгений Костренко – типичный казак с вьющимися  черными волосами и чубом надо лбом, глава местных терских казаков и, по совместительству, заместитель ессентукского мера. Он  был  добродушен, по-кавказски гостеприимен и    выказывал  искреннее радушие столичным   знаменитостям.   
   А они вели себя с обычной своей непосредственностью, которая усиливалась по мере того, как  количество горячительных напитков переливалось  из стеклянной тары во внутренние емкости именитых гостей.  И чем больше эти «емкости» наполнялись, тем оживленнее и развязнее вели себя их  обладатели.
 
      Вечный  спорщик Витольский все утро делал вид, что  не помнит   своего вчерашнего  обещания  истребовать с меня пять бутылок водки. И вообще  даже не заикался, как провел вечер с Ксюшей. Впрочем, я не сомневался в том,  что ничего у него не получится.  По привычке он  затеял очередной спор – сейчас его  жертвой оказался Костренко.
     Разговор шел о том, наступит ли когда-нибудь настоящий мир на Ближнем Востоке или он так и будет  находиться в неустойчивом равновесии. Витольский  кричал, что этот край на протяжении столетий являлся пороховой бочкой и в любую минуту готов взлететь в воздух. Он сделал сравнение с плохим гимнастом, который, с трудом балансируя на канате, постоянно сваливается, но не желает учиться на собственных ошибках.   Однако Костренко горячо возражал ему, говоря, что еще совсем недавно весь  Северный Кавказ тоже полыхал, как огромный костер, но, ведь, в конце концов жаркий огонь был потушен, хотя всполохи еще и дают о себе знать…
       Лера много хохотала,  стараясь не обращать внимания на своего любовника. Она  отчаянно флиртовала   с Казариным,  который,  впрочем, был  весьма сдержан в эмоциях и не откликался на ее призывные взгляды и намеки.
     Молодая женщина не могла долго находиться  без мужского обожания и комплиментов, поэтому быстро переключилась на  одного из  горячих молодых  джигитов, сопровождавших нашу компанию в качестве телохранителей.  Однако не забывала время от времени улыбаться и мне.

      Меньшин  медленно, но неуклонно напивался, и его холеное лицо с холодными, надменными глазами, все больше краснело. Я уже знал, что  сегодняшняя утренняя размолвка между любовниками была вызвана тем, что Меньшин не явился  ночью в номер Леры, хотя та ждала его.  Неизвестно  было, где он вообще провел  ночь. Об этом со смехом, как важнейшую новость, мне поведал  Витольский в машине, когда мы еще ехали на охоту.  Причина отсутствия Меньшина в номере,  естественно, меня тоже интересовала.

     Глядя на Меньшина, я все больше склонялся к мысли, что он, постоянно играя в  фильмах-боевиках    одноплановые роли   героев-суперменов без особых мыслей и чувств,  невольно  или  сознательно перенес актерское амплуа на собственную жизнь. Все та же многозначительная мина, а то и железная непроницаемость на лице,  легко предсказуемые  реакции  на различные ситуации. Обычно в кино все  его действия  можно свести к трем-пяти: если по ходу сюжета – красивая девушка, то немедленно следует обольщение и       постельная сцена; если противник – то мордобой, конечно, с обязательной победой… Друзей  и  нормальных человеческих привязанностей  у него нет, ибо он –  герой-одиночка.
     В кино  персонажу  Меньшина приходится много и часто убивать. Делает он   свою  убийственную работу  спокойно, хладнокровно, без всякой жалости и душевных переживаний, – как и полагается супермену.   
     А как бы Меньшин повел себя в аналогичной ситуации  в жизни,  вдруг подумалось мне. Но развить данную мысль  не удалось, потому что  рядом со мной оказался вице-мер  Костренко.
- Как отдыхаете?  - спросил он участливо.
- -  Замечательно.   
          - Слышал, что вы  решили написать статью  о нашем курортном  крае.
- Не только о нем, но и в целом о    состоянии курортного
дела, -  не задумываясь, соврал  я.
- Замечательная идея, - он разлил коньяк. - Выпьем за наш
уникальный и многострадальный Кавказ.
Мы выпили.  Захмелевший Костренко решил оседлать столичного журналиста.
– Понимаешь, в советское время  здесь была построена
мощная курортная индустрия… Только в Ессентуках, заметь,  ежегодно отдыхало и лечилось более двухсот пятидесяти тысяч человек. А по краю в целом счет шел на миллионы.  Потом  все чуть   не пошло прахом. Десятки санаториев и пансионатов оказались на грани разорения.  Появились тысячи безработных.  А ведь у нас  нет никакой промышленности, кроме  курортной индустрии… Но ведь человек и его здоровье – вот что самое главное.
Костренко говорил  горячо, помогая себе короткими рублеными жестами правой руки.
- В последнее время  стало  немного получше,  санатории
                наши ожили. Хотя забот, конечно, еще полон рот. Вот до Сочи руки государства, наконец, дошли, надеемся, что и до Кавказских Минеральных вод доберутся.  Понимаешь,  казаки во все времена  были надежной опорой власти, они такими и остались.  Уж мы, поверь,  жили десятки лет  в мире со всеми и дальше, дай бог, проживем. Нам  не нужны огромные капиталовложения.  Сами поднимемся и возродим край. И себя в обиду не дадим.  Только нам помочь надо. Ты  обо всем этом напиши, ну, сам  знаешь как…
     Я чувствовал себя неловко. Костренко надеялся, что я и в самом деле  в состоянии оказать какое-то содействие.   Очень не хотелось   его разочаровывать.  Я  решил, что  обязательно передам  всю информацию о курорте, все состоявшиеся на эту тему разговоры  своему другу – главному редактору газеты, пусть  придумает что-нибудь.  Может,  внесу скромный вклад в нужное для страны дело.
- Кстати, -   продолжал вице-мер,  - обрати   внимание на
владельца пансионата, где  проживаешь.  Ну да, на Могильца.  Душой человек болеет за  курорт.  Красавец  пансионат  выстроил.  А сейчас   взялся  за восстановление  «Казацкой заставы» –  ресторан у нас такой был. Много лет  назад построили его на берегу искуственного    озера,  да он зачах.  Не сомневаюсь, что   Могилец сделает из него конфетку... Еще он открыл юношеский интернат, и не    жалеет для  него средств.  Думаю, тебе  надо это заведение обязательно  посмотреть. Может,  и о нем  черканешь пару строк...
     Я обещал.
- Женя, иди сюда, - заорал, обращаясь к Костренко,
Витольский. – Я тебе сейчас такое скажу - обхохочешься.
- Не буду   больше досаждать тебя своими  проблемами, -
сказал Костренко. -  Вижу, мужик ты хороший, рад был познакомиться…
     Он пожал мне руки и направился к Витольскому. Я налил две рюмки коньяка и подошел к  Меньшину.
- Выпьем за красоту женщины, - предложил я.
- Какой женщины? – Меньшин  как бы  в недоумении   приподнял правую бровь. Его обычная манера – делать вид, будто он  только что увидел тебя.
    Я  показал жестом в сторону Леры.
- У нас здесь  единственная женщина. Или, может, у вас есть
причина выпить за красоту другой женщины?
      На скулах Меньшина заходили желваки.  Выдержка супермена явно давала сбой.
             - Какое тебе дело до красоты этой женщины? -  прошипел сквозь зубы     киноартист.  - Кто она тебе?
- Никто, - пожал плечами я. - Просто красивая женщина. И
потом я не умею делить свою женщину с другим мужчиной.
Мне показалось, что бутылка водки, стоящая  на столе,  сейчас  окажется на моей голове. Усилием воли  (все-таки  герой-супермен)   Меньшин взял себя в руки.
- Пойдем  прогуляемся, - предложил он.

      Мы вышли на улицу. Охотничий  дом, как и полагается бывшей правительственной дачи, находился в очень живописном  месте. Холмистая равнина, утопающая   в душистых цветах и густых травах, с одной стороны упиралась  в каменистую гряду,   напоминавшую  по форме  крепостную стену. С другой – открывался великолепный вид на  хребты Восточного Кавказа с седым   Эльбрусом во главе
    Меньшин шел справа  и чуть сзади меня, на  той дистанции, с которой удобно нанести удар первым. Он был несколько выше и плотнее меня, что  придавало ему уверенность в своих  силах.  Кроме того, участвуя в съемках с мордобоем, он прошел, скажем так,  краткий курс молодого бойца по современному   единоборству и, естественно,  не сомневался, что сейчас хорошо проучит наглого писаку-журналиста.
- Вы случайно не знаете, где можно нарвать букетик
лаванды? - невинно спросил я его и скорее почувствовал, чем увидел, то характерное движения, которым начинается сильный удар.
- Вот тебе букет лаванды, -   сдавленный голос Меньшина, сопровождавший  удар, успел достичь моих ушей.   Чего не скажешь о самом ударе, ибо  Меньшин  с самоуверенностью дилетанта, мнящего из себя профессионала, бездумно вложил в него всю силу, совершенно не рассчитывая  на возможную реакцию противника. Поэтому, когда я стремительно сделал небольшой шаг в сторону и слегка отклонил корпус, кулак просвистел  в сантиметре от моего лица, а сам Меньшин в силу инерции пролетел мимо  и, споткнувшись о мою заботливо поставленную ногу, рухнул в траву. Спустя  мгновение я держал  его  за запястье,   крепко сжимая в нужном месте. Теперь Меньшин полностью был обездвижен, в его глазах застыл ужас, он пытается что-то сказать, но язык не слушался его. Я слегка ослабил хватку.
- Теперь слушайте меня внимательно и отвечайте на 
вопросы. Я, в отличие от вас, супермена, – джентльмен,  готовый постоять  за честь женщины, и не могу видеть, как  она безвинно страдает. Говорите, где  были сегодняшней ночью?
- Спал  в своем номере, -  прохрипел Меньшин.
   Я снова сжал его руку.  Артист  заскрипел зубами. Я чуть отпустил.
- Не надо  врать. Я этого не люблю. Итак?
- Я был в Пятигорске.
- И что  вы там изволили делать?
- Я был у женщины.
- Опять вранье. Может, подумаешь  еще?
- Клянусь, был у женщины.
- Адрес, телефон?  Фамилия, имя?  Живо.
   Меньшин молчал в нерешительности. Я снова  надавил на болевые точки.
- Ради бога, не надо. Я не выношу боли. Скажу, скажу: улица 
Предгорная 17, кв. 6. Никонова Нелли. Только не говорите Лере. Она ужасно ревнива.
- Так и быть, обещаю Лере ничего не говорить, ибо дорожу
мужской солидарностью и спокойствием женщины. Но  имей в виду, если  сейчас соврал,  то     будешь снова иметь дело со мной. Договорились?
    Я помог ему подняться с земли. Боже, от былого супермена не осталось и следа. Передо мной с дрожащими губами  стоял  испуганный заяц.

    Наше отсутствие в гуляющей компании почти никто не заметил.  Мало ли, может, люди выходили  подышать свежим воздухом. Единственный, кто  удивленно посмотрел на внезапно изменившегося Меньшина, а затем  перевел  внимательный взгляд на меня,  был  Андрей  Казарин.

                3

    Вечером перед ужином я вышел на балкон своего номера. Темнело быстро, как  всегда  на юге. Перед окном стояла высокая трехствольная акация (это в средней полосе акации – кустарники, здесь они настоящие деревья), освещенная фонарями и похожая на древнюю кифару. За ней раскинулся Нижний парк, по главной аллее которого трижды в день дефилировала толпа: в одну сторону –  желавшая попить у источника минеральной водички, в другую – уже утолившая жажду. Толпа  неспешно шествовала  мимо фотографов с бутафорскими казачьими папахами и бурками, надувными медведями и драконами, торговок  семечками и орехами, уличных музыкантов и художников, готовых за пятнадцать-двадцать минут нарисовать углем ваш портрет.

     Прямо над  головой висел   пузатый балкон  с выгнутыми перилами, такой же, как в моем номере. Именно с него  каждую ночь спускался неизвестный  любовник Разумовской. Однако к чему такая таинственность, недоумевал я.   
     Когда  спросил об этом Ксению, с которой как бы случайно встретился сегодня на источнике, она сразу отмела романтическое объяснение ситуации.  Не тот человек Разумовская, считала Ксения, не склонна она к романтизму. Я же напротив, придерживался мнения, что подобное вполне в духе Софии  с ее тягой  к экстравагантности. Единственное, что меня смущало: судя по характеристике, данной сегодня на охоте Лерой, тайный любовник Разумовской не походил ни на романтика, ни на авантюриста Казанову…

    Исходя из своей практики, я, отталкиваясь от картины преступления,  по ходу расследования   начинал постепенно моделировать образ злоумышленника. И чем сильнее «вгрызался» в преступление, тем больше черт  открывалось мне в образе лица, его совершившего. Наконец,  наступал  момент, когда  начинал ощущать его, как живого.  Мне становились  понятными  психологические мотивы его поступка, ход рассуждений, круг общения, интересы… Может, кому-то такой метод покажется странным, но чем  глубже я  влезал как бы в  душу  потенциального убийцы,  тем легче мне было  ориентироваться  при его поиске.
 
Таинственный любовник Разумовской – мужественный, властный и жестокий, по словам  Леры,   явно не тянул под категорию   влюбленного Ромео, бездумного искателя любовных утех,  пылкого обожателя  и поклонника, чем бы можно было объяснить столь странную форму свидания, как ночные лазания  по балконам с риском для жизни. Значит, у него  должны быть иные основания, чтобы  сохранять в секрете отношения с Разумовской.
     Но почему  импульсивная Софья  тщательно   скрывала свою  связь с ним? Ей нравилась  игра,  развернувшаяся между ними?  Вполне возможно. Или она следовала правилам, установленным любовником? 
               
     Я попросил Ксению  разузнать, откуда прибыл этот странный Дон-Жуан и когда именно он  убрался из пансионата.  Ксюша обладала уникальным даром получать от администраторов и регистраторов отелей  подобные справки, не вызывая   подозрений. Поэтому я был уверен, что завтра с утра нужные сведения будут у меня. Ей также предстояло получить подтверждение  или опровержение сегодняшних слов Меньшина о том, действительно ли накануне он провел ночь у любовницы в Пятигорске.

    Я решил не ходить на ужин.  Теплый  южный вечер   под звездным небом благоприятствовал  углубленным и продуктивным размышлениям. Здесь  несколько иное, чем на севере, расположение ночных светил, а сами  они  ярче и крупнее.  Мне иногда кажется, что  звезды   постоянно пытаются передать нам   некие  важные сведения.   Впрочем, кто знает,  по каким  запутанным дорожкам   движется таинственная информация к человеку с тем, чтобы    в одно прекрасное мгновение  вдруг     открыться ему.             
       Вот и сейчас, глядя на  небо,  я   вдруг ощутил, что рядом со мной действует некая невидимая, но опасная сила и внимательно наблюдает, что я  собираюсь предпринимать...   
     Внезапно я оглянулся. В дверях балкона, опершись на косяк, стояла фигура мужчины. Всмотревшись, я узнал  Андрея Казарина. 


                4

- Извините, - умоляюще проговорил Казарин. - Я стучался,
но  вы, очевидно, не слышали. Ваша дверь приоткрылась, и я осмелился войти. Гляжу, вы мечтаете. Решил, что подожду, не буду  мешать.
        В словах Казарина было несколько неточностей. Вернее, откровенной лжи. Во-первых, он не  стучал,  чего-чего, а стук в дверь я бы услышал. Во-вторых, дверь не могла приоткрыться сама по себе.  Для этого надо повернуть ручку. В-третьих, я   немедленно почувствовал присутствие постороннего, так что ему не пришлось ждать, пока я  «помечтаю».

     Я вернулся в номер. Если ко мне пришел  незнакомый  человек,  значит, у него возникла потребность о чем-то поговорить.  Я закрыл балконную дверь, включил кондиционер и телевизор. Я всегда помнил неусыпный глаз на стене в кабинете Могильца и его десяток мониторов, соединенных с видеокамерами в разных местах пансионата. Совсем не исключено, что какая-то из них в данный момент нацелена на меня. Ну и пусть видит, но хотя бы слышать не будет. Достав из  бара бутылку коньяка,  фрукты, я разлил спиртное по рюмкам.
             -     Извините,   не пью, - решительно отодвинул рюмку Казарин.
- Совсем?
- С некоторых пор. После того как чуть не спился после
возвращения   из Чечни.  Уже почти дошел до ручки, потом решил -  все, баста.
     Он в волнении потер руки. Взглянул на меня с осторожной усмешкой.
- Вы не помните меня? Ведь мы с вами встречались?
     Кажется, возникла ситуация, которая  на языке секретного работника именуется, как «засветка». От нее  никто  не застрахован, ее ожидаешь, о ней постоянно думаешь, но появляется она, как всегда,   внезапно. Я бросил  быстрый взгляд на Казарина. Иногда такой прием помогает –  как озарение,  приходит воспоминание…
- Неужели не узнали, товарищ  лейтенант?  Чечня…, горы…,
горящий БТР…
    Теперь,  я его вспомнил. Хотя   мы были там вместе  каких-то два дня, участвуя в  жарком  событии, имевшем место несколько лет назад .  Я вздохнул с облегчением,  –  было бы гораздо хуже, если бы он знал меня в другом качестве…
   
 
                *            *         *
               
         Ранним утром  наш усиленный взвод  направлялся на нескольких боевых машинах на  задание в чеченское  село, где скрывались боевики. Взвод состоял из  так называемых «трехмесячников», то есть прикомандированных на три месяца сотрудников спецназа. Наша задача заключалась в том, чтобы блокировать село и никого из него не выпускать. До особого распоряжения. При обнаружении вооруженных людей  задерживать их и отправлять в штаб.

      Приказ с самого начала был идиотским, ибо  силами  взвода полностью блокировать село  невозможно. Село – это не одна улица вдоль дороги, которая  просматривалось бы от начала до конца, а беспорядочный разброс домов на гористой местности с множеством кривых тропинок, исчезающих в складках местности,  зарослях дикого винограда и густых деревьях.
    Мы встали по краям села двумя группами, одной из которых командовал я, а другую оставил за собой командир взвода, и целый день  наблюдали  сельские картины. Мужчины занимались хозяйством,  пасли баранов, чеченки ходили за водой к ручью, что в ста метрах от нашего поста, готовили во дворах обеды и пекли хлеб. Мирные дымки поднимались почти  от каждого дома  и растворялись в глубокой синеве. Мальчишки,  громко перекликаясь,  азартно играли в футбол. Дважды мяч залетал к  нам, и мальчишки, нисколько не опасаясь вооруженных людей, подбегали к нашему лагерю и кричали:  «Русские, киньте мяч».
    К вечеру село затихло и словно вымерло. Очень быстро погасли в домах огни. Я усилил караулы,  и около  часа ночи вышел из палатки. Было тепло и необычайно тихо. Сильно мерцали звезды.  Пулеметы  были развернуты в   сторону гор и вдоль дорог, откуда, скорее всего можно было ожидать атаки боевиков.

  …  Внезапный огонь обрушился на нас.  Одна  боевая машина сразу  загорелась,  и в свете пламени наш лагерь оказался, как на ладони.  Бензиновая огненная дорожка    стремительно помчалась к другому бронетранспортеру.  Еще несколько мгновений и огонь    охватит   и эту машину.
      Далее,  говоря словами  из моего служебного   рапорта  с ходатайством о награждении за смелый поступок, произошло следующее: сержант  Казарин А. Н., рискуя жизнью,  под огнем противника   пробрался через  пламя к БТР,  завел мотор и вывел машину в безопасную зону. Тем самым   предотвратил угрозу  взрыва и спас военное имущество. Мы  же заняли круговую оборону, но огонь противника внезапно, как и начался,  затих, и боевики   стремительно  исчезли.

     Самого Казарина с той поры больше я не видел и внешности его не запомнил. Он был из числа военнослужащих,  временно приданных  взводу накануне,  а на  следующий день его  отозвали и перевели на другой участок.
          
                *            *         *
   
- Наградили вас за подвиг? - спросил я Казарина.
- Наградили. Медалью «За личное мужество», - как-то нехотя
признался он. -  Только зачем она мне?  Я от нее отказался… Не хочу вспоминать то время: бездарное руководство,  непродуманные операции, напрасные жертвы… Хочется верить, что  все это ушло навсегда, что   сделаны  из недавнего прошлого хоть какие-то выводы … Кстати, а  вы знаете, почему я бросился тогда к боевой машине.
- Почему?
- Дайте  рюмку  коньяку,  - неожиданно попросил он, и не  дожидаясь пока я  налью, сам схватил бутылку, наполнил рюмку и опрокинул спиртное  в себя, даже не  поморщившись и не  закусив. - Вспомните, что  этому предшествовало.  Тогда вы  бросились к палатке, чтобы  найти и забрать письмо  убитого на посту паренька.  Я долго потом думал,  зачем вам это было надо? Подумаешь, какое-то письмо, стоило ли рисковать ради него жизнью. Так вот, в тот момент какая-то сила подтолкнула меня, и, не рассуждая, я помчался к  бэтээру. Опомнился, когда все  кончилось. Знаете, что интересно? Я не раз  потом встречался и разговаривал  с  людьми, которые  совершили какой-то  подвиг. Спрашивал, что  они ощущали  в момент  смертельного  риска? Все, как один, ответили, что они  не осознавали ни  реальной опасности, ни подлинного значения своих действий. Они   были словно выведены  из реальности, действовали как бы автоматически. Удивительно, не правда ли? Вам никогда не приходила в голову такая трактовка героического.

    Я рассматривал  Казарина. Он был моложе меня лет на шесть. Значит,  младше  и  Софии Разумовской. Что лежало в основе их взаимоотношений? Легкое, временное увлечение, взаимные творческие интересы или еще что-то? Вряд ли он пришел сюда только затем, чтобы поделиться   воспоминаниями  о давно ушедших днях… Хотя я знаю нескольких молодых ребят, побывавших в пекле, которые ни о чем другом, кроме как о своих военных переживаниях говорить не могли…
- Вы стали известным журналистом, - продолжал Казарин. –
Читал  ваши статьи.  Пишете, как говорится,  на грани фола. Невзирая, как говорится, на лица. И вообще газета ваша, пожалуй, самая смелая. Хотя, может, и до вас скоро доберутся. У нас многие любят поговорить о демократии, но не любят самой демократии.
           Я испытывал странное чувство: с одной стороны, – неловкость, ибо комплименты, как журналисту, ко мне никакого отношения не имели. Но с другой, было приятно: значит, не зря трудится мой друг – главный редактор.
          - Будем надеяться на лучшее, - уклончиво сказал я, не желая развивать данную тему.
- Вы, кажется, сегодня поцапались с Меньшиным? – он
бросил на меня быстрый взгляд, словно проверяя, как я реагируя на его слова. - Опасайтесь его, он человек подлый и злопамятный.
- Я его не боюсь, - пожал я плечами, и это было правдой.
- Он любит действовать исподтишка. Вы не будете  даже
знать,  когда и откуда вам будет нанесен удар.
- У вас, похоже, богатый опыт общения с ним, - усмехнулся
я.
- Кое-какой  есть. Потому и пришел предупредить вас. И дать
совет. Между подлостью и порядочностью   разница в том, что подлость не выбирает средств для достижения своих целей, а честность – всегда щепетильна.  Поэтому, чтобы одолеть  негодяя, его надо опередить.  Не мне вас учить. Азбучная  истина из любого учебника по военной тактике  так и гласит: условие боевого успеха – опережающий удар по противнику.
- Вы имеете  некие личные причины толкать меня на
конфронтацию с Меньшиным? - прямо спросил я   Казарина.
- Если бы я не знал вас раньше  как порядочного человека, то
не пошел бы на сегодняшний разговор, –  заявил он, не отрывая от меня своего странного, пронзительного взгляда. – Хорошо, откровенность  за откровенность. Ведь вас интересуют подробности смерти Софии Разумовской?
- Естественно, - пожал плечами я. - Как и любого
журналиста. Однако ответьте, чем все-таки вызвана ваша ненависть к Меньшину.  Ревностью?
- Обижаешь, начальник, - усмехнулся он. -  В мире  ежедневно тысячи мужчин и женщин изменяют друг другу, и  если бы  каждый раз ревность становилось причиной вражды, то бушевала беспрерывная мировая война. И потом,  именно я знаю Разумовскую как никто другой. Ее нельзя ревновать, ее надо принимать такой, какая она есть. Или не принимать вообще.
- Какая же была Разумовская?
- Сильная, слабая, капризная, женственная, упрямая,
обаятельная, пылкая, увлекающаяся, страстная, безрассудная, нежная, жестокая, непредсказуемая… В таком духе можно перечислять до бесконечности – и все это она. Только нужно ли  это?   
- Где вы находились, когда с Разумовской случилась
трагедия?
- В ванной  через две комнаты от нее.
- Слышали , чтобы кто-нибудь приходил  к ней?
- Медсестра. Она заходила во все ванные комнаты. Затем
ушла. Больше ничего  не слышал. Я уже говорил об этом следователю. Еще  сказал, что удивляюсь, как такое не случилось с Софией раньше.
- Что вы имели в виду?
- Ее гибель. После неожиданной смерти Софи, я был в
шоковом состоянии. Да, она всегда отличалась экстравагантностью и неосторожностью. Могла, к примеру, умчаться с вечеринки с малознакомым мужчиной.  Я всегда тревожился за нее. Собственно ее неосмотрительность я и имел в виду… Теперь  разрешите  мне задать вопрос?
- Пожалуйста.
- Может ли человек совершить самоубийство, если за
полчаса до этого он смеялся, рассказывал анекдоты, шутил, был в хорошем настроении?
- Такое случается.  В состоянии  внезапно возникшего 
аффекта, сильнейшего душевного волнения…
- Нет-нет, только не с Софи,  с  ее  жаждой жизни.  Правда, за
день до происшествия она со всеми сильно  перессорилась.
- Интересно, расскажите.
- Мы всей компанией ездили на Гумбаши. Есть такое
очаровательное местечко   в горах  за Кисловодском. Знаете, конечно?
    Я кивнул головой:
 - Продолжайте.
  -    Вы ведете допрос, как профессиональный следователь, - усмехнулся он. – Разрешите еще рюмочку.
    Он  снова  разлил коньяк по рюмкам и залпом выпил, опять не закусив.            
            - Я не допрашиваю, а спрашиваю, - счел нужным пояснить я. -   Работа журналиста сходна со следственной. Недаром бытует определение – провести журналистское расследование.    
- Ах да, вы ведь журналист. Я чуть не забыл.
Он быстро пьянел. Похоже, у него действительно со спиртным имелись серьезные проблемы.
- Вы стали рассказывать о пикнике на перевале Гумбаши,-
напомнил я.
- Да-да,  конечно… Ну,  мы полюбовались седым Эльбрусом,
потом спустились со смотровой площадки  немного вниз. Там  чудесные альпийские луга,  на  одном из которых мы расположились, чтобы подкрепиться. У нас был прекрасный молочный поросенок, и  негодяй Меньшин, скабрезно ухмыляясь, заявил, что большие свиньи будут жрать  маленькую свинью. Вроде как пошутил. Однако София обиделась и сказала, что тот, кто ощущает себя свиньей, пусть  и живет по-свински. На что, Меньшин… Нет, я не о том говорю. - Казарин потер виски пальцами. - Нельзя мне пить, голова начинает раскалываться, мысли теряются…  Так вот, все, кроме меня выпили, закусили, еще раз выпили. И тут вертихвостка  Лера, считавшая себя лучшей подругой Разумовской, говорит:  «Софочка, скажи, как у тебя дела с ночным гостем?» И начала со смехом рассказывать, что София  завела роман с таинственным  кавалером, который якобы периодически ее навещает.
София  покраснела. Она обычно за словом в карман не
лезла,  а тут… Я никогда не видел, чтобы она  была такой
растерянной и одновременно разъяренной. Она вдруг  подскочила к
Лере и ударила ее по щеке.  Причем так, что та свалилась. Затем
обозвала  нас подонками и   ушла. Возвратилась  она в пансионат
отдельно от всех  на экскурсионном автобусе. Но на другой день,
как ни в чем не бывало, подошла к нам, была весела, словно ничего
вчера не произошло. Мы отправились принимать ванную, а дальше
вы знаете... Разрешите, еще рюмочку?

           Он снова выпил и совсем захмелел. Вскочил и стал
расхаживать по комнате, размахивая руками  и пьяно рассуждая:
- Вы не знаете, что это была за женщина. София вечный
огонь. И совсем неважно, любит она вас или нет. Находиться рядом с ней, смотреть на нее, дышать одним  воздухом – уже наслаждение. Потому что она – богиня. А богинь любят уже только за то, что они такие. И не требуют взаимности. Можно еще коньяку?
     Не морщась, он проглотил очередную рюмку и сунул в рот дольку лимона. Потом ухмыльнулся.
     - Признайтесь.  - С лукавым выражением  он поводил
указательным пальцем перед моим лицом. - Она вам очень  нравится. Вы тоже ее любите. Потому и поселились в ее номере.
- Конечно, люблю, - подтвердил я.
- Дай я тебя облобызаю
  Он полез ко мне целоваться. Я слегка оттолкнул его, он упал в кресло. С изумлением оглядел комнату, словно впервые увидел ее.
- В этом  номере  я был у нее в гостях. Если бы вы знали, как
она умеет любить. Никакая другая женщина с ней не сравниться. Скажи она мне –  иди и умри, я бы это сделал не задумываясь.
  Он вдруг замолчал, словно вспомнил что-то, потом  без всякого перехода продолжал:
- От Софи шел такой магнетизм, что устоять было
невозможно. Она влюбляла в себя с первого взгляда. Сознайся, ты ведь тоже ее хотел?
  Я покачал головой.
- Врешь.  Ее нельзя не желать.
- Ты не думаешь, что я могу любить другую женщину.
- Любить можно кого угодно. Но хотеть – только ее одну.
Никаких других женщин не существует…  Все  должны любить только ее…
- Ты пьян, - миролюбиво сказал я. – Иди и проспись.
- Отойди от меня, - внезапно вскочил с места разъяренный
Казарин. - Иначе я ...

   Выпивка сделала свое дело. Казарин напоминал теперь безумного,  глаза налились кровью и, казалось, сейчас выскочат из орбит. Размахнувшись, он неуклюже  бросился  на меня. Я легко парировал  выпад, приняв его кулак на левую руку, а правой  нанес удар под подбородок. Такой удар вреда здоровью не причиняет, но мгновенно отрезвляет нападавшего. Казарин  тяжело поднялся с пола, сел в кресло, закрыл  лицо руками и заплакал:
        -     Извините, я сам не знаю, что нашло на меня. До сих пор не верю, что ее нет.    Мне  иногда казалось, что она не нуждалась в конкретных  мужчинах,  ей достаточно было сознание своей власти над ними. На сцене она властвовала над публикой, залом, а в жизни – над мужчинами.  Женщины ей завидовали, и она не имела среди них подруг. Лера ее ненавидела. Ладно, - внезапно прервал свой  монолог Казарин. -    Ты хороший мужик. И правильно делал, что проучил мерзавца Меньшина. Только не он убийца Софии…
- Откуда вы знаете, кто ее убил? -  спросил я.
Казарин не ответил, встал, пошатнувшись,  с кресла:
- Плохо мне что-то, пойду я,  пожалуй.
   И вдруг совсем ровной, трезвой походкой направился к выходу. У двери он остановился и  поманил меня к себе.
- Знаешь, из-за чего ее убили? - прошептал он. - Из-за
великой любви. Она непокорная Кармен,  вечный свет, к которому стремишься, но которого никогда не достигнешь…  Только тсс…,  я тебе ничего не говорил.
     Его глаза, недавно совсем мутные от спиртного и внезапного безумия, смотрели ясно  и печально. Он быстро исчез за дверью.
             

                День четвертый

                1

       Как обычно,  за  завтраком  народу в ресторане  было мало.  После  бурных ночных бдений  публика отсыпалась. Я в одиночестве сидел за столом, молча  поглощал  еду  и  рассматривал   огромное  панно, которое занимало целую стену ресторана.  Картина должна, очевидно, вызывать у сидевших в зале ощущение, будто они находятся на  веранде с колонами, за которыми    раскинулся знойный песчаный пляж и сверкала в солнечном свете яркой синевой  морская гладь.  Пристрастие Могильца к  тропической экзотике, южным морям и океанам было очевидным, а их отсутствие в натуре он восполнял   искусственным антуражем. Стена же напротив картины была сплошь зеркальной,  что усиливало пространственный эффект.

    Окончив завтрак, пошла к выходу Ксения. Через несколько минут вслед за ней отправился и я.  Мы встретились  на скамейке возле старинного здания Верхних ванн, которые, как гласила надпись на фронтоне, были освящены в 1898 году и предназначались для  семьи императора Николая П. Перед зданием ванн уютно журчал фонтанчик с кудрявым ангелочком.
   За три дня Ксения успела загореть, выглядела свежо и, конечно, как всегда была привлекательна. Глядя на нас со стороны, можно было подумать, что воркуют милые влюбленные. Однако беседовали мы отнюдь не о любви… Я рассказал о вчерашнем инциденте с Казариным. Ксения внимательно выслушала,  потом заключила:
            -  Смерть Софии подкосила его. Ему нужно было перед кем-то выговориться. Зная тебя по Чечне, он решил, что ты для этого будешь самым   подходящим объектом.  Среди своего круга у него таких, понятно, не нашлось…
-    Думаю, ты права. Но не совсем.  Мне показалось, что он
владеет некоей информацией. Похоже, что-то гложет его, он  кого-то подозревает, о чем  намеками пытался сообщить мне.   Кстати, замечаешь,  что образ Разумовкой становится все более сложным. Она  предстает то этакой   стервозной дамой-вамп и пожирательницей мужчин, то легкомысленной кокеткой, то  женщиной, способной вызывать у противоположного пола сильное чувство и уважение. Вот и Витольский  на днях   в баре хотел мне сказать что-то важное про нее. Да не успел. Увидел тебя и тут же обо всем позабыл…  Однако, подведем некоторые итоги.
    Если  разбираться с мотивом преступления, то убийцами могут быть и  Меньшин, и Казарин.  У обоих  есть веский  повод: ревность, усиленная взаимной ненавистью.  Лера также питала весьма слабую любовь к  близкой подруге. Зависть –  бывает порой  отменным советчиком в криминальных делах. Добавь к этому  оскорбление действием, нанесенное ей  накануне Разумовской.
-   Послушай, Левашов! - воскликнула Ксения. -  Ты сам
веришь в то, что говоришь?! Какой  силой должна обладать Лера, чтобы  без звука  затолкать жертву  под воду и удерживать там, пока она не задохнется. Насколько я могу судить, такое и Казарину, да и  Меньшину  может быть не   по силам.
-    Я не имею в виду, что кто-то из них сам совершил убийство. В криминале уже давно  существует разделение труда. Найти  за хорошие деньги подходящего исполнителя   не  сложная задача. Вот меня  и интересует, кто из этой троицы мог быть заказчиком, ведь у каждого  есть мотив…
-     А что показывает твоя хваленая система  углубленного
психологического   анализа? - насмешливо спросила Ксения.
- Ты сама как думаешь?
- Мне, конечно, с тобой не сравниться, однако попробую.
Казарин очень любил Разумовскую и сильно страдал от отсутствия взаимности с ее стороны. Так?
- Так.
- У него неустойчивая психика, отягощенная чрезмерным
употреблением спиртного. Он долго лечился от алкоголизма,   но до конца не выздоровел. Вчера, как мы видели,  с ним случился срыв. Такие, как он,  вспыльчивые и склонные к аффектам люди,  весьма непредсказуемы в своих поступках… Поэтому снимать с него подозрений нельзя.  Согласен?
- М-да, - глубокомысленно произнес я. - Занимательно.  Хотя
не исключена    иная точка зрения.
- Какая?
- Фактов пока недостаточно, - продолжал я с умной миной, -
но некоторое заключение  уже можно дать. Уточняю, предварительное, поскольку очень мало общался с Казариным.
- Ну-ну, - подначивала меня Ксения.
- Ты права в том, что,   Казарин любил Разумовскую без
памяти, и  он,  действительно, вспыльчив.  Надо учитывать, что он – «чеченец», и участие в боевых событиях наложило на его психику свой негативный отпечаток.  Опустошенность, вызванная тяжелыми переживаниями и личной трагедией, страшная вещь. Казарину нужна была  в жизни  опора, и он нашел ее в любви к Разумовской.    
         Но есть еще одно важное обстоятельство. Казарин не просто любил Софию. Он  ее обожествлял. Конечно, он мучился   от  ревности и отсутствия взаимности.  Однако   постепенно  страдание   превратилось у него  как бы в составную  часть  любви. Пряча его  глубоко в душе,  он в силу закона психологической компенсации  начал   им дорожить,  и, как это ни парадоксально, даже черпать в нем силы.   «Кто, кроме меня, способен на такую беспредельную  любовь?» - спрашивал он сам себя. - «Никто», - отвечал   с определенной долей самолюбования.
        Таким образом, страдание   стало для него  некоей  причиной для  самоутверждения. Стал бы он уничтожать столь важный для себя источник жизненного равновесия? Думаю, нет.
           - Однако, узнав накануне о том, что Разумовская завела 
таинственного любовника,  Казарин  с его неуравновешенностью мог пойти на крайнюю меру, - заметила Ксения. – Разве не так?
- Для него Разумовская уже превратилась в идеал,  и чтобы
она не сделала,  в его глазах будет всегда оправдана. Кроме того, он  настолько  свыкся с собственным страданием,  что еще один факт ничего бы к нему не добавил.   Да и времени у него не было, чтобы тщательно подготовить убийство. А то, что оно было заранее спланировано, сомнений нет…
-    Хорошо, а что ты скажешь о Лере и ее отношении к
Разумовской?
-   Подруги-женщины, как правило, – соперницы. Софья была
более  талантлива, удачлива,  постоянно окружена вниманием мужчин, что  являлось  у Леры  неиссякаемым родником для  зависти. К тому же София отняла у нее  любовника и публично оскорбила ее, как раньше говорили,  действием, то есть дала  пощечину. Каждый их этих фактов – уже достаточный повод для решительных действий сильного человека. Но у Леры есть  одно качество. Эта женщина  неспособна долго носить  в себе отрицательные эмоции, и они не успевают превратиться  у нее   в источник коварных замыслов. Для таких, как она, характерны мелкая месть в виде булавочных уколов, распускание сплетен,  перемывание  косточек. Нет, Лера не пошла бы на убийство.

- Так, - задумчиво покачала головой Ксения. -  Остаются
Меньшин и Витольский.
- Витольский более открыт и непосредственен, чем
Меньшин, весь, как говорится, на виду. У него отсутствует личный мотив, он не был любовником Разумовской. Его связывали с ней творческие, деловые отношения. Тут еще надо разбираться. Мы практически  пока не касались этой стороны дела…
- Меньшин?
-   В одном из фильмов герой, которого играет Меньшин,
убивает  соперника в ванной, примерно так, как убита Разумовская.  С позиции современной психологии фильмы-боевики, где много убийств и крови, якобы оттягивают на себя агрессию, заложенную в человеке, хотя  я и не согласен с такой точкой зрения. Но основа Меньшина – не агрессия.
- А что?
- Меньшин – человек-чемодан. С двойным или даже ройным дном. Я пока не добрался даже до первого.   Меньшин склонен  перевоплощаться в своих персонажей.  Он  и в жизни пытается играть какие-то роли.  У   актеров невольно формируется такое качество – смотреть   себя глазами зрителя. У Меньшина это свойство развито до предела. Он играет и одновременно любуется собой – своими словами, мыслями, жестами, движениями. Но известно,  что любому, даже самому хорошему актеру, нужен режиссер, который бы направлял его. Несмотря на внешнюю мужественность, Меньшин достаточно слабоволен. Такими людьми обычно управляют  более волевые и сильные личности. Хотя не исключаю, что ему  вдруг  самому захочется до конца сыграть роль убийцы.  И тогда от него можно ожидать всякого…

- Как всегда, восхищаюсь твоей   логикой.   Вот тебе еще 
одна охапка дров в топку  размышлений.  В ночь, когда был выкинут из поезда свидетель  Пырев,  Меньшин  отнюдь не ночевал, как он утверждал, у своей любовницы в Пятигорске.   Да, он действительно заходил к одной женщине, но был у нее не более  получаса. Ушел около одиннадцати вечера.  Каково?
- Информация надежная? - спросил взволнованно я, хотя мог
бы и не спрашивать.
- Я ведь могу обидеться, - сказала Ксения.
- Извини. То, что ты сказала чрезвычайно важно. Поезд, в
котором находились я и Пырев, прибыл  в Пятигорск в  двадцать три пятнадцать. Значит,  Меньшин, покинув женщину, мог направиться  на вокзал, чтобы… Ай-ай-ай,  возможно, это   не просто случайное  совпадение.
- Что касается  «Дон-Жуана», -  продолжала Ксения, -
таинственного любовника Разумовской, то он прибыл в пансионат две недели назад из Симферополя.  Уехал за день до ее убийства. Значился под фамилией  Поленов Аркадий Викторович, бизнесмен. Так что, у него алиби.
- Он выбыл из пансионата за день до убийства, но пока
неизвестно, когда фактически уехал из города. Так что алиби еще предстоит установить.    Спасибо тебе, девочка моя. Ты, как всегда, поработала безупречно.
- Рада стараться, ваше высокоблагородие.
- Не хочешь ли принять ванну в этом «императорском»
заведении? – Я кивнул головой в сторону Верхних ванн. – И в самом деле почувствуешь  себя   царицей. Кстати, здесь сохранились мраморные ванны еще дореволюционной поры.  К тому же  советую  сделать орошение лица и массаж головы с применением минеральной водички.  Кожа будет исключительно гладкой и упругой, а волосы – как шелк. Хотя они у тебя и так роскошны.               
               
2


    Я все-таки уговорил Ксению принять «императорскую» ванну, а сам отправился прогуляться по Верхнему парку. Немного странное, на первый взгляд, название   объясняется очень просто: одна  часть  парка находится на пригорке, а другая в низине. Красиво       здесь.    Серебристоствольные, прямые, как сигареты, сосны  перемешались с  кудрявыми лиственными  деревьями, под ногами  смело шмыгали многочисленные белки – любимицы отдыхающих и детворы.  Так и хочется отдаться  размеренному и бездумному течению курортной жизни. Но мне никак не удавалось  отвлечься от информации, которую получил от Ксении.

    Как-то я  размышлял, влияет ли тайная сторона  моей жизни  на  ту остальную, в которой я – самый обычный человек.   И пришел к выводу, что да и очень сильно. Даже, когда я отдыхаю или занимаюсь другими, не служебными, делами,  то не могу отдаться им до конца.  Статус «посвященного» в особые секреты требует  постоянной жертвы в виде того,   что ты никогда не будешь пребывать в покое. 
    Вот и сейчас   мысли  автоматически возвратились к  Софии Разумовской.
     Я хотел  бы отстраниться от давнего образа девушки Сони, от  событий  нашей первой встречи.  И  все-таки вынужден был признать, что в  нынешнюю ситуацию невольно впутана  частичка моей прошлой жизни, мелькнувшая ярчайшей   звездой и оставившая глубокую зарубку  в  сердце.
    Казарин своим вопросом  – любил ли я Разумовскую – и   безрассудными суждениями о ней, невольно разбудил давно затихшую струну. Если быть откровенным, то последующие мои  знакомства с женщинами  не вызывали такую  мощную  гамму чувств, как та мимолетная встреча.
      Сейчас я размышлял, сможет ли данное обстоятельство повлиять на  объективность и беспристрастность в  работе.  Не получится ли так, что я  стану  заложником   ошибочной версии и начну делать неверные шаги.  Заблуждения, вызванные подобными эмоциями,  обходятся порой чрезвычайно дорого. Но и отказаться от расследования,  тоже не могу. Я дал слово окончить дело, и исполню его, чтобы мне это ни стоило.

    Я очутился на окраине парка возле санатория  «Москва».  Купив в летнем кафе мороженое, которое здесь всегда отменное,  я присел на скамейку, увитую с трех сторон виноградником, так что  очутился в своеобразном шалаше.  Легкий шорох раздался за моей спиной, и тихий женский голос позвал:
- Сергей Петрович, ради бога, не пугайтесь. Это я, Нина.
Медсестра из пансионата.
- Я совсем не испугался вас, Нина. Присаживайтесь рядом.
- Сейчас, только   тоже куплю  мороженого.
  Через пару минут Нина    села  на самый край скамейки,  так что оказалась прикрытой от посторонних взглядов виноградником. Она  была чрезвычайно взволнована, и отнюдь не походила на недавнюю  величавую  королеву ванного царства.
- Что случилось? – спросил я.
- Сейчас расскажу, только чуть успокоюсь, - она перевела
дыханье, теребя брикет в серебристой упаковке. 
- Ваше мороженое  скоро превратится в  молочный кисель.
- Бог с ним. Я  специально шла за вами, Сергей Петрович, не
зная, правда, как подойти. Боялась,  что кто-нибудь  увидит  меня  с вами.
- Да в чем дело? Объясните толком.
- Меня уволили из пансионата.
- За что?
- Сказали, что я нарушила инструкцию,  поскольку не
совершала обход пациентов во время приема ими ванны. Из-за этого якобы произошла  трагедия с Софией Разумовской. Получается, что я во всем виновата.
- Но вы действительно не выполнили инструкцию. Разве не
так?
- Нас всегда учили, что желание гостя  – закон. Клиент
всегда прав. Я  объясняла, что  Разумовская сама просила не беспокоить ее, но никто меня не захотел слушать. То же  нашли стрелочницу. -  Черные глаза ее вдруг сверкнули   упрямой решимостью. - Не на такую напали…
- Что  вы намерены делать?
- Вы мне как-то говорили, что можете помочь… Помните
фотографию  на обложке.
- Какую  фотографию?
- Ну, где я в ванной…  Когда она умерла…
- И что?
- Я хочу, чтобы вы  написали статью.
- О чем?
- Об этом случае.
- Знаете, я не любитель дешевых непроверенных сенсаций…
- Нет, я расскажу, как  было. Пожалуйста, прошу вас. Меня
смешали с грязью, сделали изгоем. Я этого не прощу.
  Она  гордо вскинула голову, ореол  ее тяжелых волос блеснул на солнце. Горячая кровь  непокорной казачки заиграла в ней. Она снова превратилась в прежнюю королеву.
- Хорошо. Слушаю вас.
- Если вы помните, ванная кабина, где находилась
Разумовская, расположена в самом конце коридора. Там  есть еще одна дверь, которая соединяет ванное помещение с административным корпусом. Обычно она закрыта, а ключи от нее находятся у руководства.  Если администрация желает внезапно проверить работу  медперсонала, то через эту дверь    к нам приходит  проверяющий.
     Так вот,  - Нина до предела понизила голос и стала говорить медленно, подчеркивая каждое слово, -  когда я подходила к  ванной Разумовской, чтобы сказать ей, что сеанс закончился и пора подниматься,  то слышала, как щелкнул замок той двери. В тот момент  я не придала  звуку никакого значения. Но сейчас   могу с уверенностью сказать:  в ту дверь ушел  убийца певицы Разумовской. Я уверена, что она была убита. Хотя нам твердили, что произошло самоубийство, и мы именно так должны всем говорить, чтобы не будоражить людей и не поднимать паники.
   Я взял из рук Нины растаявшее мороженое и выбросил  в урну.
- Почему вы решили, что это был убийца?  Может, кто-то
проверял, как вы работаете?
- Нет, проверяющий обязательно  сделал бы отметку в моем
рабочем журнале   с перечислением выявленных упущений, прочитал мне нотацию. Они это  любят делать.   
- Скажите, - задумчиво произнес я. – Лично у вас имелся
ключ от той двери?
- Нет. Ключ был  у администратора пансионата  Сергеевой.
Она, правда, могла сдать его на вахту, как делали мы все по окончании рабочего дня. Только я этого не знаю.
- Куда конкретно выводит дверь?
- В холл административного корпуса. Через него  можно
пройти на любой другой этаж, к выходу из пансионата или  в коридор, где расположены кабинеты  управленческого персонала.
- Разумовская пользовалась разными ванными?
- Нет, только крайней. Она  как-то устроила скандал, когда
ванна оказалась занятой, и я ей предложила другую. «Неужели у меня, знаменитой певицы, не может быть маленьких слабостей»,-  обиделась она. И надула губы.  Совсем, как ребенок. Поэтому я ей готовила всегда одну и ту же ванну.
- Капризная была  певица София?
- Она  же знаменитость! -  возразила Нина. - Может и
покапризничать. Ведь у   нас тоже есть любимые и нелюбимые клиенты. Одни надменны, говорят сквозь зубы, обращаются с нами, как с собственной прислугой. Вот  Меньшин,    например. Этот смотрит, словно ты вещь. София, наоборот, простая такая,  доступная, обо всем расспрашивала. А ведь они с Меньшиным из одной компании.
       Я обратил внимание, что мне  приятно   слышать о Разумовской такие слова.
- Думаю, вы правы, Нина.  Обязательно  что-нибудь сделаем.. 
Пусть люди узнают правду.
- Спасибо,  Сергей Петрович.  Возьмите записку с моим
телефоном. Если что, звоните.  Я теперь женщина свободная, безработная, состою  на учете в «Вавилонской башне».
- Где?
- Так мы называем местную биржу труда. Ну, я пойду, а вы
здесь  посидите чуток…Ну, чтоб нас  вместе  не застукали               

                3


      Перед обедом в моем номере раздался телефонный звонок.  Серебристый, как колокольчик, женский голос произнес:
- Извините, Сергей Петрович. С вами хочет поговорить
Могилец Вольдемар Демидович.
    Не дожидаясь моего согласия, в трубке тут же раздался оживленный голос Могильца:
- От всей души приветствую. Как отдыхается?  Какие у вас 
послеобеденные планы?
- Пока никаких.
- Замечательно. Хочу пригласить  проехать со мной в одно
местечко неподалеку. Думаю,  для  сбора материалов на интересующую вас тему  она  будет полезной
…   За столом Витольский хитро подмигивал мне и, улучив  момент, шепнул:
- Хотите или нет, но пять бутылок вам все-таки придется
отдать. Очень даже скоро
И  многозначительно засмеялся.    Меньшин старался не обращать на меня внимания и общался в основном с Лерой. Похоже, любовники снова помирились, потому что Лера сияла, как новенькая золотая монета, была   необычайно оживлена и без умолку болтала.
- Сергей Петрович, мы с Игорем собираемся поехать в
Пятигорск. Что вы посоветуете там посмотреть?
- Поднимитесь на Машук,  посетите  Провал, подземное
озеро. Не знаю, как сейчас, но раньше там можно было искупаться в теплой серной водичке. Что еще  интересного? Естественно, надо посмотреть лермонтовские места:  грот, названный его именем, пещеру Дианы, Цветник, беседку «Эолова арфа»,  и, конечно, символ Кавказа – Орел со змеей в когтях. Да  просто побродить по Пятигорску очень приятно, это город-сад,   заблудиться там невозможно.
- Я прекрасно знаю Пятигорск, - пробурчал недовольно
Меньшин, обращаясь к Лере. - Зачем  ты задаешь глупые вопросы?
- Ах, да. Я забыла, ты любил ездить туда с Софочкой, - не
преминула съязвить она.
- С Софией я там не был, - миролюбиво сказал Меньшин,
как видно, не склонный сегодня к ссоре. - Она  ездила туда одна.
- Надо же, чтобы Софочка одна  куда-то поехала, ни за что не
поверю. У нее в каждом городе  было  по  несколько кавалеров.
- Перестань, Лера, - успокаивал любовницу Меньшин, похоже, сделав выводы из нашего с ним разговора. – Уверяю тебя, я
с ней я Пятигрорск не посещал.
  Витольский снова захихикал:
- Представить невозможно, чтобы Меньшин   бродил
по холмам Пятигорска. Он  в Москве-то  до магазина,  за сто метров от дома, на машине едет.
   Меньшин снисходительно усмехнулся:
- Я и сейчас не собираюсь лазить пешком.  Ишак я, что ли.
- От Эловой арфы до Цветника лучше спускаться именно
пешком.  По ходу маршрута вы  посетите   лермонтовские места, проникнитесь духом его времени…
Меньшин не удостоил меня взглядом.
- Мы поедем на тачке, -  упрямо, сквозь зубы выдавил он.
- Конечно, - подхватила Лера. - Будем останавливаться там,
где   нам захочется.
    На этом тема экскурсии была исчерпана.

 …После обеда Могилец повез меня к ессентукскому озеру – огромному искусственному водоему, построенному в долине реки Подкумок, любимому месту летнего отдыха ессентукчан. Чуть не доезжая до озера, мы свернули вправо, проехали вдоль стремительно бегущего канала и остановились возле какого-то сооружения в строительных лесах. Вышли из машины, пробрались во внутренний дворик, весь захламленный и заросший травой. Всю дорогу Могилец молчал, а сейчас, как заправский гид, широким жестом обвел вокруг себя рукой.
- Когда-то здесь стоял ресторан «Казацкая застава»,-
стал пояснять он. - Обратите внимание на его оригинальную форму: он построен в виде крепости – по углам четыре башни с остроконечными крышами, между ними залы в виде  крепостных стен. Две центровые башенки –  это вход в ресторан. Идея неплохая, ресторан  в свое время был рассчитан на престижную, зажиточную публику. Но  после перестройки  прогорел. В Ессентуках не нашлось столько богатых людей, а приезжие сюда не стали ездить – дорого и на отшибе.  Несколько  лет здание пустовало, стало разрушаться. Сейчас времена меняются, и я подумал, что здесь можно   построить неплохое развлекательное заведение.
   Я обратил внимание, что Могилец в отличие от нашей первой встречи совсем не «экает» и  говорит чисто. 
     - Я привез вас сюда, чтобы рассказать о своей  самой
главной, наболевшей  идеи, - торжественно продолжал он, многозначительно поглядывая на меня. - Но сначала ответьте, как вам мой пансионат?
- Мне нравится.. Хотя бывает довольно шумно, особенно по
вечерам.
- Заметьте,  пансионат по качеству сервису, уровню
обслуживания,  объему оказываемых  услуг занимает одно из первых  мест на Кавказских Минеральных водах.  Шведский стол обязательно с диетической кухней, обеды в ресторане или по заказу в  апартаментах и люксах; бассейн, казино, прекрасные врачи, вышколенный персонал… Дороговато, конечно, но за качество надо платить.  Я считаю, что  россияне скоро наедятся заграничной экзотики. Заработав язвы и гастриты на непривычной  испанской, египетской, итальянской, турецкой пище, они поедут лечиться… Куда ? Да-да, сюда в родные Ессентуки, Пятигорск, Железноводск… Но, вкусив европейского сервиса, они уже не будут удовлетворены существовавшим ранее здесь качеством  обслуживания. Вот я и стараюсь, чтобы все было на уровне.
           Мое мнение таково: люди с любым достатком и уровнем притязаний  должны  в нашем крае   находить полное удовлетворение своих потребностей.  Богатому, пожалуйста, высококлассное лечение и привычный уровень развлечений, вплоть до публичного дома. Да-да, что  плохого. Проституток здесь хватает и без этого, а так они будут под надежным медицинским и официальным контролем.
- Значит, вы хотите   объединить лечебный курорт со своего рода американским Лас-Вегасом и  парижским Сен-Дени, -усмехнулся я. -  Очень смело. По моему,  публичный дом и оздоровительное учреждение - это все же несколько разноплановые  вещи.
- Ничего подобного. Все  неплохо сочетается. Мой пансионат
прекрасно это подтверждает. Приедут сюда зажиточные люди, край начнет стремительно богатеть, появятся новые возможности для развития лечебного потенциала курорта.
- Утром вы будете людей лечить, вечером они все результаты
лечения  будут спускать в унитаз.  Разве не так?
- Вы слишком  э…утрируете.
- Почему утрирую. Сюда я приезжаю, чтобы поправить
здоровье. Если же мне надо поразвлечься,  да еще каким-либо экстравагантным образом, то  поеду в другое место, а не на курорт.
- Вы сами себе противоречите. Можно сочетать и то, и
другое, чтобы не ездить в разные места.  Мы будем предоставлять и лечение, и развлечение. Каждый пусть сам решает, что ему важнее – здоровье или веселое   времяпрепровождение. А может, ему хочется и того, и другого. Ладно, э…, закончим нашу дискуссию, думаю,  еще будет время поговорить на эту тему. Надеюсь все-таки найти в вас союзника, и  потому не обижаюсь… Прошу простить меня, я  э… отойду на несколько минут, надо решить некоторые деловые вопросы, связанные со строительством.  Вам это будет неинтересно. Пока походите, посмотрите здесь…

         Он зашел в небольшой домик, стоящий неподалеку, а я отправился осматривать крепость-ресторан.  Внутри было ни души, строительство еще не началось.  Виднелись остатки старой печи – очевидно, я попал на кухню, в другом зале, похоже, был бар.  Я определил его по стойке вдоль стены и грубым деревянным скамейкам. Интерьер, как бы соответствуя названию ресторана-крепости, был сознательно упрощен. Впрочем, следующий зал опроверг мое первоначальное мнение.  Несмотря на разруху, в нем  виднелись остатки прежней роскоши. И, как в каждом заброшенном доме, – следы временных обитателей:  бродячих собак и кошек, бомжей, любопытных мальчишек, а также последствия вандализма: разбитые окна, сломанные двери,  исковерканные столы, зола и угли от костров,  грязное тряпье, и  конечно,  размалеванные рисунками и надписями стены.
        Забавная штука,  эта настенная,  заборная, гаражная и прочая живопись. Ее можно наблюдать в любом населенном пункте.  Неистребимо пристрастие человека  себя выразить, идущее еще с доисторических «пещерных» времен.  На стене я увидел  объяснения в любви,  некий крик отчаяния,  выражение недовольства, вопль футбольного фаната, политические призывы,  а также самый откровенный мат и циничные рисунки – одним словом, все, что копошится в душе человека.

    Добравшись до  последней комнаты этой своеобразной крепости, я решил повернуть обратно, когда услышал чьи-то быстрые шаги. Через мгновенье  оказался в окружении пяти-шести молодых людей, с бритыми затылками. Они взирали на меня с каким-то удивлением,  –  так мальчишки рассматривает внезапно появившееся незнакомое насекомое: с любопытством и  готовностью, в зависимости от настроения, поднять каблук и тут же расплющить его.
- Что  делаешь тут, мил человек? Потерялся, разве? – спросил
с какой-то затайкой  в голосе и напускной вежливостью один из них, постарше.
- Увидел  интересное здание, решил посмотреть.
- Ну, смотри-смотри. У нас  глядеть никому не запрещается.
Может,  мы чем поможем, покажем что-нибудь? – Его напарники при этом многозначительно рассмеялись.
- Я уже, вроде, все посмотрел.
- Так уж все, - старший  явно был главным в этой группе. Его
напарники  не вмешивались в разговор,  хотя  и находились в готовности  немедленно выполнить возможные команды. - У нас еще  здесь есть очень интересные вещи. Подвал, к примеру. Уверен, его ты не видел.
  Остальные  опять захохотали, видимо,  с подвалом у них связаны были какие-то  приятные воспоминания.
- Хлопцы, покажем ему наш подвал?
- Покажем, - обрадовано загалдела толпа и принялась
теснить меня к углу, где, как я успел заметить, на полу  лежал деревянный щит, очевидно, прикрывающий вход вниз.
- Не бойсь,   мы тебя не тронем,  - приговаривал
предводитель. - Пощупаем только, что ты за птица такая.  Верно, курортник?      
- Ребята, давайте разойдемся мирно. А то у вас могут быть
крупные  неприятности.
       Хлопцы засмеялись еще веселее – очень уж забавными показались им мои слова.
- Нам, кажется, угрожают  неприятностями, - удивленно
развел руками их главарь. - Пришел к нам в гости, а ведет себя как разбойник. Кому это понравится?
      Тем временем мы очутились возле деревянного щита,  и двое крепких парней стали отодвигать его. Я увидел лестницу,  нижний конец которой исчезал в темноте. Кто-то держал меня за руки, а еще один стоял за  моей спиной, настойчиво подталкивая  к яме.
- Ну что, сам полезешь? Или помочь?
     План, который я наметил себе, был достаточно прост: быстрый уход вниз, резкие удары в причинные мужские места,   и оба мои конвоира, скорчившись, полетели бы вниз вместо меня. А дальше – по ситуации…
- Сергей  Петрович! Где вы? – вдруг раздался  с улицы
голос Могильца. - Николаев, - скомандовал он своему шоферу. -  Посмотри, нет ли его там.
- Сматываемся, хлопцы, -   мгновенно среагировал
главарь. - Оставим его, а то он еще в штаны наделает.
      И вся банда  исчезла.

- Куда вы запропастились, Сергей Петрович? -  сказал
Могилец,  когда я вышел ему навстречу. 
    Я рассказал ему о встрече с бритоголовыми.
- Что вы говорите? -  сделал удивленное лицо Могилец. – Да-
да, к сожалению, э… место  здесь пустынное, могут быть хулиганы.
- Однако мне показалось, что хулиганы здесь не случайно, -
заметил я.
- Бросьте, -  возразил Могилец. - Я сюда много раз приезжал
и  никого  здесь не встречал.  Мальчишки балуются. Правда, Николаев?
- Истину глаголите,  Вольдемар Демидович, - подтвердил
шофер.
Мы    возращались к пансионату, как вдруг Могилец скомандовал.
- Николаев, давай разворачиваемся. Я ведь хотел к детишкам
съездить. Не возражаете? Здесь есть интересный юношеский интернат. Я бы сказал даже  показательный.
     Скоро мы очутились возле большого двухэтажного здания с пристройками, огороженного высоким забором. Перед дверью на стене здания висела вывеска  «Образцовый юношеский интернат имени В. Д.  Могильца»… Меня, кстати, всегда удивляла привычка некоторых деятелей называть еще при жизни своим именем улицы, проспекты, стадионы и все такое прочее, которые, как правило, после их смерти переименовывались…
                4
 
   Мы переходили из класса в класс, сопровождаемые  директором интерната – высоким худым мужчиной с желчным лицом, который не переставал повторять, как много Вольдемар Демидович делает для процветания заведения. Оно было закрытого типа, предназначенное для мальчишек, оставшихся без родителей.  Однако я обратил внимание, что  в интернате существует своеобразный отбор: все мальчики как на подбор рослые и физически крепкие.

 -Цель нашего  учебного заведения, - пояснял  директор, -  не просто дать мальчикам классическое образование, но сделать ребят настоящими патриотами, истинными защитниками отечества. Поэтому воспитываем их на лучших традициях русского духа.   Мы считаем, что  патриотизм должен впитываться в кровь младенца с молоком матери,  культивироваться в каждой семье, школе, если действительно нам дорога судьба России.
-       Ты, Макарычев, покажи лучше столичному журналисту
спортивный зал, стрелковый тир, наше оборудование, - небрежно прервал тираду директора Могилец. -  Пусть  сам увидит, что мы  болеем за судьбы молодого поколения не на словах,  а на деле.
-       Обязательно, Вольдемар Демидович. Но я хотел бы
разъяснить  гостю  наши концептуальные принципы.
- Ладно, валяй, - согласился Могилец.
- Мы отказались от смешанного обучения, -  продолжал
директор Макарычев. -  До поры до времени молодые люди не должны отвлекаться на сексуальные вопросы… Считаем, что  к шестнадцати годам личность должна быть полностью сформирована. Если  к этому времени молодой человек не обладает теми качествами, какие мы стремимся  ему привить, мы вынуждены его исключить. Понимаю, это строго, но такова необходимость. Пусть учится  в других учебных заведениях, становится ботаником, изучает бабочек и  растения. Каждому, как говорится, свое. Братство воспитанников, гордость и честь интерната превыше всего. Нарушил наш кодекс  – будешь наказан вплоть до отчисления.

   Когда мы входили в очередной кабинет, то наставники, так здесь именовались учителя, замечу, - все они мужчины, командовали «смирно», после чего рапортовали директору,  почтительно косясь на Могильца, о том, чем занимается класс. Оборудование в кабинетах действительно было самое современное, компьютеры, телевизоры…
- Летом выезжаем в горы, в  спортивно-оздоровительный
лагерь. Там, естественно, патриотические и военные игры, состязания, прыжки с парашютом, стрельба из различных видов оружия…  Специально создаем суровые, порой даже экстремальные условия.  Воспитанники должны безропотно переносить самые  тяжелые испытания.        Класс у нас именуется отрядом,  он разбит на звенья. Мы позаимствовали эту структуру у  пионерской организации, наполнив ее новым, конечно, содержанием. Беспрекословное подчинение своему непосредственному руководителю –  звеньевому, командиру отряда, наставнику – залог дисциплины и условие успеха  нашей воспитательной работы.
- Ладно, Макарычев,-  снова прервал директора Могилец. -
Думаю, нашему гостю уже и так  все понятно, и он не забудет рассказать о твоих достижениях  в своей статье.
     Мы оказались в спортивном зале, где две команды  мальчишек  азартно играли  в баскетбол. Я увидел, как одного мальчика сильно толкнули, и он  ударился о пол. Но игра не была прервана, словно ничего не произошдо. Мальчик с трудом встал, на его лице показалась кровь.
- Можешь играть? - только  и спросил  судья.
Сжав губы от боли, паренек кивнул и, прихрамывая, снова включился в игру.
- Баскетбол - жесткая, боевая игра. Один из наших
основополагающих принципов, - стал снова объяснять Макарычев, - воспитывать ловкость, реакцию,  физическую выносливость, умение всегда противостоять противнику и не сдаваться... Культивируем также единоборство, регби, хоккей… Да-да, - подтвердил директор, заметив мой удивленный взгляд. - В нашем интернате есть закрытая площадка с искусственным льдом, кстати, единственная в городе.   Одним словом,  формируем истинные мужские качества… Суперменов, одним словом
  В этот момент Могилец крикнул кому-то в зале:
- Володя, пойди-ка  сюда.
  Со скамейки  запасных поднялся мальчик лет десяти,  робко подошел к нам, остановился  в нерешительности в нескольких шагах от нас. Я обратил внимание на то, какое у него было печальное лицо.
- Ковров, - строго  стал выговаривать Макарычев. - Разве так
подходят к начальству. Иди и повтори все с начала, как тебя учили.
  Мальчик испуганно втянул голову в плечи.
- Брось, Макарычев свою муштру, - недовольным голосом
перебил его Могилец. - Как тебе живется, Володя? – мягко спросил он у мальчика.
- Хорошо, - неуверенно произнес  Володя.
- Может,  что-нибудь нужно тебе, скажи, не стесняйся. Ты
ведь знаешь, я для тебя все сделаю.
- Спасибо, мне ничего не надо.
- Ну ладно. Иди играй.
- Как он  здесь? - обращаясь к Макарычеву, спросил
Могилец.
- Конечно, Вольдемар Демидович,  мальчик     сильно
запущен, как-никак  долго был предоставлен самому себе. Психологически  ориентирован не на подлинные ценности, которые
 мы культивируем, мягок по натуре, жалостлив. К самостоятельности и испытаниям не приучен. К тому же, сказывается семейная трагедия…
- Ладно, эти подробности ни к чему, - снова резко прервал
директора Могилец, - скажи, толк из него будет?
- Поживем - увидим, -  попытался уклониться от прямого
ответа Макарычев. Но, встретив суровый взгляд Могильца, быстро добавил, - сделаем, конечно, все возможное. Вы же знаете, наш метод весьма эффективен.
- Ты мне за этого парня отвечаешь головой. Запомни, -
жестко сказал   Могилец. – Нам пора.
  Мы направились к выходу, сопровождаемые   директором. У двери швейцар в униформе распахнул   дверь  и, встав  по стойке «смирно», отдал нам честь.
- Именно здесь воспитывается подлинная смена,
будущее России, - с пафосом разглагольствовал Могилец в машине. -  Элита общества, эталон для подражания остальным. Это будут  настоящие воины, исполненные истинно российского духа,  рыцари без страха и упрека, на которых можно будет положиться в серьезных делах,   в отличие от нынешний трепачей и хлюпиков.   Я  на это не жалею денег.
- Уважают они вас, Вольдемар Демидович, - почтительно
заметил водитель.
- Куда им деваться, - усмехнулся Могилец. - Они без меня,
как без рук.
  Когда мы прощались возле пансионата, Могилец выразил надежду, что потраченное сегодня время было для меня не напрасным. И я в этом   не преминул заверить его.
 
                5

     В том, что Могилец ищет подходы ко мне, я не видел ничего особенного. Будучи деловым человеком,  он  хочет привлечь на свою сторону влиятельного столичного журналиста,  за которого  меня принимает,  и это вполне объяснимо.
    Другое дело,  я  вдруг обнаружил, что за мной идет самая настоящая слежка. Бдительность – одно из необходимых качеств людей моей профессии,  я, естественно,    тщательно обследовал свои апартаменты  и обнаружил недремлющее «око» Могильца. Оно был запрятано в  мозаичное полотно, висевшее на стене.  Орнамент, выполненный из балтийского янтаря,  изображал  павлина с распущенным хвостом.  Под видом  узора в хвост была  искусно вмонтирована миниатюрная видеокамера и маленький «жучок». Не исключено, что тотальная слежка за посетителями пансионата, а  не только за мной, была одной из особенностей  Могильца?

    Кроме того, я не мог избавиться от мысли, что сегодняшнее свидание  с бритоголовой братией, тоже не случайность. Не такой человек Могилец, чтобы пренебрегать собственной безопасностью и допускать подобные нечаянные встречи. Да и демонстративное посещение  интерната… Похоже, Могилец решил поглубже прощупать  меня.  Однако какие цели он  преследует?   Не засветился  ли  в чем-либо я?

   Когда я поднялся к себе,   в номере вовсю трезвонил телефон. Я снял трубку.
- Где  вы пропадаете, Сергей Петрович? - услышал я
подчеркнуто вежливый голос Ксении. – Ваш мобильник тоже не отвечает. Не желаете перед ужином  прогуляться по парку и выпить целебной водички.
- С удовольствием, - весело откликнулся я. - С вами хоть на
край света.
- Нет, всего лишь до четвертого источника. Я сейчас выхожу.
   С Ксенией по телефону мы никакой информацией не обмениваемся. У меня не было  сомнений в том, что наши разговоры также прослушиваются.
     Я ожидал  Ксению в начале парка возле  «музыкального»  памятника  в виде сплетенных лиры, гитары и трубы.  Она появилась с опозданием, вся запыхавшаяся.
- Извини. Только вышла из номера,  как встретила
Витольского. Навязывался сопровождать меня. Еле-еле от него отделалась. - Она засмеялась. - Витольский стал проявлять признаки  ревности. Спрашивает, не с тобой ли я сейчас встречаюсь. Я сказала, что да. Тогда он раскрыл   мне страшную тайну и показал твой низкий моральный  уровень. Какие вы, мужчины, все-таки коварные личности:  оказывается, ты поспорил на меня с Витольским.
- Совершенно верно, и даже выиграл бутылку коньяка.
- Витольский мне сказал, что наоборот ты проиграл ему
целых  пять. Кстати, кажется, он собирается сделать мне какое-то интересное предложение. Говорит, что серьезно влюбился. Три дня знакомства, и  надо же, любовь чуть ли не до гроба.       
- Поздравляю.  Кстати, о Разумовской  ничего пока  не
говорил?
- Скажет позднее, - насмешливо сказала Ксения. - Я ему как-
нибудь закачу сцену и потребую, чтобы он мне все свои любовные похождения раскрыл.

    Ксения вытащила из сумки пакетик с семечками, насыпала их на ладонь и подошла к золотистому тополю, с которого на нас уже давно  поглядывала рыжая белка. В парке обитало множество этих веселых зверьков, ставших здесь почти домашними. Вот и сейчас: едва Ксения протянула руку, как белка   спустилась вниз и, уцепившись задними лапками за ствол, вытянула почти  горизонтально туловище. Передними лапками  она  принялась смахивать с ладони семечки  и  быстро перемалывать зубами лакомство.
- Не знаю, сейчас обрадую тебя или огорчу.  Вчера я 
говорила, что в тот  вечер, когда был убит фотограф Пырев,  артист Меньшин  якобы возвращался от предполагаемой любовницы, жившей в Пятигорске…
- Помню.
- Так вот, эта женщина  совсем не любовница Меньшина, и
возвращался он от нее не один…
- А с кем?
- Ни за что не догадаешься. С ним был какой-то мальчик лет
десяти… Каково?  Что ты думаешь по этому поводу?
   Что я мог подумать?  Только то, что  информация не внесла никакой ясности в ситуацию. Так я и сказал Ксении. А затем выдвинул предположение:
- Возможно, это его  внебрачный ребенок. Артист  согрешил
в    далекой молодости, находясь на гастролях или съемках, а теперь замаливает грешки.
- Может и так.  Только зачем папа решил забрать  сына на
ночь глядя? И куда он его дел потом? В пансионате Меньшин с мальчиком не появлялся.   
- Вопрос, конечно, есть, -   в раздумье произнес я. – Только
непонятно,  какое отношение он имеет к нашему делу?
- Не узнаю тебя, Левашов, - удивленно посмотрела на меня
Ксения.- Не ты ли в соответствии со своей хваленой системой требовал, чтобы исследовались все детали, даже  на первый взгляд второстепенные и посторонние. Только позднее, когда прояснится  полная картина станет  понятно, какие из них  имеют отношение к  делу, а что нет.
- Прости, - сказал я. - Ты права. Сегодня я чувствую себя не
совсем в форме.
- Тогда разреши мне  этот вопрос самой  довести до конца.
Есть у меня некоторый план, и  я думаю, что смогу осуществить его без твоей помощи.
- Хорошо, действуй, - согласился я и добавил. - Кстати,
давно хотел спросить у тебя:   не знаешь, случайно, где на Кавказе растет горная лаванда?
- Нет, Левашов, похоже, ты действительно  больной. Вместо
того, что заниматься делами, ударился в собирание цветочков. Или влюбился в кого? Хочешь  предмету своего обожания букетик преподнести?
- Будем считать, что так.
- В таком случае, тебе придется поехать за лавандой в Крым.
Ибо этот цветок на Кавказе не растет. Стыдно взрослому человеку не знать о таких простых вещах.
-Ты серьезно? - чуть не вскрикнул, пораженный, я. Мне вдруг показалось,  что лаванда – этот скромный  синий цветочек, неожиданно приобрел значение  огромной важности. - Ты не ошибаешься? - повторил я.
Почувствовав мое волнение,    Ксения,  которая не переставала кормить белку, обернулась и посмотрела  на меня очень внимательно.
   -      Что из того, что  на Кавказе  нет лаванды? - спросила она.
- Век живи, век учись. Я еще   сам толком не знаю. Надо
подумать. Кстати, таинственный любовник Разумовской прибыл из Крыма. Верно?
- Согласно записи в журнале отдыхающих, именно так. Я
уже направила Комлеву  соответствующую справку и просьбу выяснить все об этом Казанове.
- Какая  ты у меня умница! - с искренним восхищением
воскликнул я. - Чтобы я делал без тебя...
- Совсем бы пропал, - вздохнула Ксения.
- Будь добра, милая девочка, отправь еще по интерету этот
материал, - я передал Ксении несколько листов. - Пусть Комлев договорится с главным редактором, чтобы тот немедленно его опубликовал.
- Сделаем, начальник.  И что здесь, если не секрет?
- Размышления о причинах смерти Разумовской. Ставится
под сомнение  версия о том,  что она  якобы покончила жизнь самоубийством.
- Понятно, - кивнула головой Ксения. - Запускаешь  новые
сведения, чтобы проверить, как на нее будут реагировать.
- Да,  включим свет гласности. Пусть гнусная гидра,
уползшая в темный угол, зашевелится и выдаст себя.
- Красиво говоришь. Пропадает в тебе  поэтический дар.
- Когда уйду на пенсию, то, возможно, начну  писать стихи.
И тебе, старенькой бабушке, буду их читать.
- Ох, дождусь ли? - покачала с сомнением головой Ксения.

Прогуливаясь неторопливо по парку, мы оказались возле беседки, стоявшей  неподалеку от скульптуры крестьянина с большим винным кувшином. Здесь  отдыхающие  обычно любят фотографироваться, в обнимку с каменным виноделом.   Навстречу нам попался Витольский.
- Вот вы где прячьтесь? –  деланно веселым голосом еще
издали закричал он. - А я думаю, куда запропастилась  самая красивая женщина  Кавказских Минеральных вод.
Он подозрительно покосился на меня,  потом в свойственной ему манере обрушил на Ксению поток слов.
- У меня сюрприз. Ни за что не догадаетесь какой. Ладно, не
буду вас томить. Я  собираюсь устроить в пансионате конкурс. С Могильцом  уже договорился. Будем выбирать, ни за что не догадаетесь…, нет, не банальную мисс, а настоящую королеву «Кавказского рая». Как вам идея?  Дорогая Ксения, - торжественно произнес Витольский, - я прошу вас принять участие в  конкурсе. Просто умоляю.  И заранее не сомневаюсь, кто у нас станет победителем…
Он галантно поцеловал ее руку.  Ксения,  нисколько не смущаясь, заявила:
- Я согласна. Но только при одном условии.
- Хоть тысяча, - воскликнул Витольский. – И сразу  обещаю,
что  все их выполню.
- Нет, всего лишь одно. Вы должны достать мне букетик
свежей лаванды. – Тут Ксения лукаво взглянула на меня.
- Лаванды? - Витольский  растерянно заморгал своими
небольшими серыми глазами. Но не в его характере было отступать. – Конечно, королева вы наша, будет вам лаванда. - Он вдруг рассмеялся. – В пансионате был уже случай, когда  кавалер по требованию дамы летал за лавандой в Крым… Так что не обессудьте, если завтра меня  целый день не увидите.
- И кто  этот кавалер? –  с наивным видом поинтересовалась
Ксения. – Хотелось бы взглянуть на него.  Настоящие мужчины нынче  такая редкость…
- Нет, он  уже покинул пансионат, –  ответил  Витольский. –
Но я вам докажу, что истинные  рыцари  отнюдь не перевелись.

Мы спустились по лестнице к  оживленной площади. Гиды,  стоящие в ряд  у источника,  наперебой   приглашали отдыхающих принять участие в  экскурсиях по достопримечательностям края; тут же  шла оживленная торговля  сувенирами, сладостями, фруктами; скучающе  в ожидании клиентов сидели уличные фотографы и художники.  В стеклянный   павильон со стаканчиками в руках втекала  жаждущая   целебной водички  публика.    
      
                6

       По опыту я знал, что в ходе расследования обязательно наступает момент, который, на первый взгляд, кажется тупиковым. Когда первичная  информация, лежащая как бы на поверхности, проверена, исследована, исчерпана, а видимого результата  нет.
 Это нормальное  явление, но в первые годы моей службы, подобная ситуация приводила меня в замешательство и заставляла сомневаться в собственных способностях. Процесс  расследования  подчиняется закону цикличности: этапы активных действий чередуются с более глубоким анализом, а то и переосмыслением имеющейся информации, выдвижением и планированием новых версий….
Затем   снова следует  время активности… Как в беге на длинные дистанции: период стартового рывка сменяется сравнительно ровным течением бега,  разными  маневрами с тем, чтобы сбить с толку и измотать противника, и, наконец, финишный  спурт. Выигрывает тот, чей тактический план окажется самым верным. Совсем не обязательно, что им будет наиболее сильный и выносливый бегун.

    Я  сидел в кресле в свое любимое вечернее время  на балконе пансионата и размышлял о том, почему сегодняшняя информация о горной лаванде так сильно взволновала меня.  В руках держал завядший букетик, оставшийся от певицы Софии Разумовской. Время от времени я подносил его к лицу, вдыхая еле уловимый нежный аромат.  Словно  он  мог помочь мне проникнуть в тайну.

        Нынешний вечер     как  бы  опять оказался связан с той далекой августовской крымской ночью, когда мы с  девушкой Соней находились на крымском берегу, и я с наслаждением ощущал  запах лаванды, которой пахли  ее волосы. Я впервые тогда подумал о том, что  любовь и смерть – это две стороны одной и той же медали. И был поражен тем, что Соня, оказывается, думала  также.
- Ты знаешь, я, скорее всего, умру молодой, - прошептала 
она, когда мы лежали, откинувшись после любовных объятий, и   глядели в бездонное небо.
- Не говори так, - горячо возразил я. - Мы с тобой вместе
проживем долгую и счастливую жизнь.
- Нет, -   заявила она. - Я точно знаю, что  не доживу  до
старости. Хотя не могу объяснить, почему. Я это  ясно  почувствовала   именно сейчас. 
    Тогда я не придал ее словам  особого значения. Однако теперь  подумал, что  не случайно память    воспроизвела именно эту сцену нашей встречи с Софией. Как бы подчеркивая, что ее предсказание оказалось пророческим.

     …И вдруг мне припомнилось  еще одно событие, казалось бы, совсем не имеющее отношение к Софии. Но странная связь между ними явно существовала, хотя   оба случая разделал промежуток времени в несколько  лет. Казарин, рассказывая  вчера о своем героическом поступке в Чечне,  заметил, что толчком для него послужили мои действия по спасению письма одного солдата.
   
                *       *      *   

     …  Когда перед  ночной атакой чеченских боевиков я пошел проверить посты, то у самой крайней машины стоял в карауле  младший сержант из Ярославля. Я еще раньше обратил на него  внимание: он  как-то выделялся из общей  массы, сторонился товарищей, часто был один,  о чем-то все размышлял. Его чуть наивное лицо с синими, как бездонное   небо, глазами обычно было грустным. Такие непонятные молчуны часто становятся объектом повышенного внимания командира, поскольку не знаешь, что у них на уме.
    Я  подошел к нему.  Он стоял, не шелохнувшись, и смотрел вверх: то ли на горы, то ли на звезды, что висели над ними.
             -    Товарищ лейтенант! - не оборачиваясь, тихо  сказал ярославец. - Сегодня ночью я погибну. И еще другие ребята.
- Ты что, Покайлов.  С чего  взял?  Не дрейф.  Лучше смотри
в оба.
- Я не трушу.  Предчувствие у меня такое. Оно меня
обычно  не обманывает.
Я  внимательно посмотрел на него. Покайлов  словно полностью отрешился от окружающей его действительности.    Я схватил его за плечо и сильно тряхнул.
- Покайлов, ты что? Очнись. Ты ведь боевую службу несешь.
     Лицо его вдруг исказила гримаса. В следующую минуту он  уже горячо говорил.
- Товарищ лейтенант. Я вас очень прошу. Днем  я 
написал письмо матери. Прощальное… Отошлите его, пожалуйста. Я у нее был единственным сыном.

  … Страшный огонь обрушился на  нас спустя десять минут. Я видел, как Покайлов, сраженный осколком, упал одним из первых.
     Я приказал  занять круговую оборону и открыть огонь. Сам бросился к палатке. В свете пожарища я был прекрасной  мишенью и желанной дичью для  боевиков. Дробь автоматов и пулеметов  усилилась, пули свистели и ударялись о камни  в миллиметрах от меня. Странно, но я не чувствовал   никакого страха. Более того, меня охватила непонятная уверенность, что я стал  недосягаемым для летящих пуль. Словно какая-то невидимая оболочка изолировала меня от них, некое поле недосягаемости образовалось вокруг меня. Это не поддавалось осмыслению. Я  отчетливо видел извилистую, узкую дорожку безопасности, по которой мне надо было добежать до палатки.

         И я добрался до нее без единой царапины. В темноте палатки  уверенно направился к раскладушке Покайлова, достал из-под подушки конверт. Засунув письмо в карман, я выскочил из палатки, которая   тут же вспыхнула за моей спиной ярким факелом. Я снова быстро  пробежал освещенное, простреливаемое со всех сторон пространство. Только очутившись в безопасном месте,  почувствовал страшную слабость…   

 Впоследствии часто задумывался, что же оберегало меня посреди бушующего смертельного огня. Но разве можно получить ответ на такой вопрос? Как сказал кто-то из мудрых, есть вещи, которые разумом не объять...
   
7
 
     Я направился из пансионата, намериваясь купить карту для мобильника, чтобы позвонить жене в Москву. Перед отъездом я дал ей слово, что звонить буду  нечасто, два-три раза в неделю, и сегодня подошел срок. Однако у выхода  встретил Витольского и, как я не упирался, он затащил меня  в бар. От  коньяка я категорически отказался. Витольский, к моему удивлению, тоже был трезв и  вместе со мной  заказал кофе.
- Мне надо серьезно поговорить с тобой, -  заявил он, когда
мы уселись за столик. Я выказал готовность выслушать его, правда, предупредив, что у меня мало времени.
- Речь пойдет о Ксении, -  он кинул на меня быстрый взгляд.
 Я сделал равнодушное лицо и пожал плечами. Мол, ну и что.
- Хочу  заявить, - продолжал Витольский, -  что отказываюсь
от того дурацкого пари, которое мы с тобой заключили. Ты понимаешь, о чем я?
      Я кивнул.
     -    Так вот, -  в дуще  Витольского, по-видимому, происходила какая-то борьба, ибо говорил он, с трудом подбирая слова,  - я понял, что   Ксения для меня  не просто увлечение, а нечто гораздо большее… 
     Я сделал  удивленное лицо и спросил:
- Ты в нее влюбился?
- Считай, что так.  –  Он  поднял на меня  свои небольшие
серые глазки и в задумчивости поморгал ими. Потом решительно заявил: - Поэтому, если у тебя   по поводу Ксении   имеются какие-либо легкомысленные намерения, прошу их попридержать, иначе…
- Что иначе? - заинтересовался я .
- Будешь иметь дело со мной, -  заявил он.
Я расхохотался. Обидевшись, Витольский в недоумении  разинул рот.
            -    Извини, - сказал я. -  Не хотел тебя обидеть. Клянусь, у меня нет по отношению к Ксении никаких легкомысленных намерений.
- Может, ты тоже влюблен в нее? – в голосе Витольского
мелькнуло  ревнивое подозрение. Я решил не мучить его.
- Уверяю тебя,    совсем не влюблен. Мы с Ксенией просто
друзья. Узнав, что я журналист, она как-то сказала, что пишет стихи, но никому еще не осмеливалась  их показывать… Так вот, она читает мне свои стихи, а потом мы с ней их разбираем. Понял?
Витольский вздохнул с облегчением :
            -   Ты снял с моей души камень. Терпеть не могу устраивать разборки  с мужчинами по поводу женщин. Но Ксения, клянусь, стоит того, чтобы за нее побороться…

   Я попрощался с Витольским и вышел из пансионата.   Витольский из всей четверки, пожалуй, лучше всех знал Разумовскую. Будучи  в последние годы  ее  импресарио, он устраивал концерты, вел переговоры,  заключал гастрольные договоры, следил, чтобы они исполнялись …  В жизни звезд –  все важно. В договорах указываются даже такие детали, какой марки и какого цвета машина должна быть подана к трапу самолета или к поезду, какого цвета постельное белье будет в номере… И надо проследить, чтобы вместо белого  «БМВ» не подали серый «Вольво», а то капризная актриса может и отказаться от выступления… В общем, хлопотливая должность  была у Витольского.
    Я   меньше других  подозревал его в убийстве.  Он был более непосредственен и  распахнут, чем  остальные.   И  все  же, я чувствовал, что он многое из того, что знает,  скрывает…

     Пройдя через площадь, благоухавшую в этот теплый вечер розами, которые в изобилии росли на клумбах, мимо цветного фонтана, переливавшегося  в свете прожекторов яркими красками, я очутился в узком  темном переулке. Перед тем, как свернуть в него,  по привычке оглянулся.
     Интуиция сразу подсказала мне, что кому-то весьма не безразлично, куда  я направил свой путь. Молодой парень в белых брюках и футболке, шедший  в метрах тридцати от  меня,  слишком демонстративно  стал интересоваться розовым кустом.
    Я свернул в маленький дворик, зная, что здесь есть сквозная дорожка, ведущая  на горку. Там  на вершине сверкал огнями санаторий «Дон», а дальше мимо него можно  было пройти к вокзалу.

    Естественно, чтобы не потерять меня в темноте,  преследователь ускорил шаг. Я ожидал его в тени  за углом  сарая, и как только он   прошел мимо меня, подскочил  сзади и применил «удар кролика».  Весьма эффективный  прием, мгновенно лишающий  противника сознания.    Поскольку в мои планы это не входило, сила удара была невелика. Однако парень тут же свалился мешком рядом со мной.  Опустившись, я  похлопал его  по щекам, и когда он открыл глаза, спросил, кто он и откуда.
    Парень оказался понятливым и не стал запираться. Выяснилось,  что он работает в охране пансионата и что следить за мной ему  приказал начальник службы безопасности.
- Зачем? – поинтересовался я.
    Неудачливый сыщик божился, что не знает. В его задание входило установить, куда я пойду и доложить  об этом руководству.
   Я посоветовал   в его же интересах сказать своему начальнику, что он якобы, потерял меня в темноте из виду, после чего отпустил.
            
   … Несмотря на  тысячекилометровое расстояние, разделяющее нас, родной голос жены  звучал   отчетливо, и я слышал даже ее легкое дыхание. Обычно по телефону моя Светлана разговаривает суховато, без  особых эмоций. Сейчас голос ее звучал  обрадовано и нежно.
- У меня все прекрасно,  - говорил я ей. - Три раза в день пью
водичку, принимаю ванны, разные процедуры. В ближайший отпуск  мы  обязательно приедем сюда вместе.
- Блажен, кто верует, - отвечала  жена. -  В первый день
отпуска тебя обязательно отправят в очередную командировку.
- Откажусь, - уверял я ее. - Решительно откажусь. Ты не
представляешь, как я соскучился по тебе.
- Я тоже. Ты мне вчера снился, я отчетливо видела твое лицо.
Ты мне улыбался.
- Ты мне  тоже снишься почти каждую ночь. И если бы я  мог
- описать тебе в каком виде…
- В каком?  -  со смехом настаивала Светлана.
- Когда приеду, вот, тогда узнаешь. Теперь скажи 
откровенно, у тебя все хорошо?
- У меня все хорошо, - сказала она, чуть замявшись. И это
«чуть» заставило меня насторожиться.
- Что случилось?
   У Светланы есть одно прекрасное качество – она не умет врать и не стремится это делать. Вот и сейчас: она попыталась было умолчать о чем-то, что ее волновало, чтобы не беспокоить меня, но когда я прямо спросил ее, скрывать не стала.
           -       Может,  я, конечно, ошибаюсь, но   стоит мне выйти на улицу, как меня кто-то «провожает». До самого дома.
-  Давно? -  спросил я.
- Два дня.
- Постарайся меньше выходить на улицу, - что еще я сейчас
мог ей посоветовать. - Только на работу и с работы. Ходи с подругой.  Обещаешь.  Не беспокойся, все что надо, я немедленно сделаю. Целую тебя.

    Моя Светлана в опасности, в этом не было никакого сомнения. Связано ли это с нынешним делом,  пока сказать невозможно. Завтра утром информация  будет у  Комлева.



                День пятый
               
                1
 
   Я сидел уже минут десять в приемной Могильца, так как его секретарша – та самая,  которую он   в первый день моего приезда  строго отчитал за оплошность, – утверждала, что Вольдемар Демидович ужасно занят. Наконец, дверь его кабинета раскрылась,  и появился он сам. Увидев меня, он просиял одной из  самых   своих обаятельных улыбок.
      -  Почему вы здесь сидите? -  удивленно спросил он. – Для вас двери моего кабинета всегда открыты.  Анна Степановна, зачем вы  маринуете господина Левашова?  Идемте, идемте, я  к  вашим услугам.      
- Вольдемар Демидович, я   к вам с большой претензией, -
решительно  заявил я, как только мы уселись в кресла около  столика, куда секретарша подала бокалы с холодной  минеральной водой.
- Пожелания наших пациентов – закон. Если кто из персонала
провинился, он немедленно будет наказан, вплоть до увольнения.
- Скажите, зачем   надо было за мной устраивать слежку?
- Не может быть, - ни  мгновения не колеблясь, словно
вопрос был самым тривиальным, воскликнул Могилец. - Думаю, э… вы ошиблись. Правда, некоторые наши пациенты просят, чтобы их обеспечивали охраной, и у нас есть такая услуга. Я  э…,  заботясь о вашем благе, еще в первый день дал указание всем службам, чтобы вам ни в чем не было отказа. Думаю, моя  служба безопасности решила проявить инициативу. Сейчас  проверим… Анна Сергеевна, - скомандовал по  телефону Могилец, -  немедленно разыщите Ворона… А, он на месте. Свяжите меня с ним… Ворон, плохо работаешь. Жалоба на тебя… От Сергея Петровича… Да, журналиста из Москвы. Что за слежку э… ты  там  устроил? Так-так, понятно…  Еще раз проявишь подобную инициативу, уволю.  Только если будет  личное пожелание клиента. Все… Ну что я говорил, - обращаясь ко мне, заулыбался Могилец. - Мой начальник  службы безопасности, заботясь о вас, выделил охрану. Вы слышали, я ему строго-настрого указал… Вопрос   э… исчерпан?
    Я кивнул головой и  поднялся  с кресла, чтобы уйти.

- Хотел бы с вами поговорить, - остановил меня Могилец.-
Если вы не торопитесь, конечно.
   Я опять опустился  на прежнее место.
- Думаю, нет необходимости говорить э…  банальные вещи
типа, что средства массовой информации имеют в нашем обществе огромное влияние. Своего рода являются даже властью, - начал издалека Могилец, - над умами и душами людей. Я к ним всегда относился с уважением. Кстати, в молодости сам кое-что писал и даже печатался. Сейчас э… вспомню. Да, газетка называлась «Тверские вести».  Давно это было. Тогда в Твери проходил первый чемпионат России по бильярду. Моя статья была посвящена данному факту.  Так вот, э… с печатью у меня всегда отношения были самые наилучшие. Я вообще  считаю, что надо со всеми жить дружно.
         В крае я человек известный, -  продолжал без всякого перехода в обычной  своей манере Могилец, - многое здесь сделал. Думаю, вы это уже поняли. С местным руководством мы друзья, оно мне многим обязано. Одних рабочих мест я создал не меньше тысячи. Привлек в край деловых людей. Думаю, э… это что-то значит.
  Я согласно кивнул головой.
- Конечно, -  говорил  Могилец, - у нас могут быть какие-то
разногласия, все  мы люди, на некоторые вещи смотрим по-своему. Но если определиться в стратегии, то мелкие разногласия не будут иметь значения. Перехожу к главному. Ваша газета – столичная, но читают ее далеко за пределами Москвы. Ее любят и знают в провинции,   к ней прислушиваются власти в центре и на местах.

    Могилец отошел от своей  обычно  торопливой манеры речи, и теперь произносил слова  медленно, тщательно следя, как я  на них реагирую.   
- Буду с вами предельно откровенен. У меня здесь прочные позиции: связи, финансы, крепкая команда. Но, как говорится, надо смотреть дальше. Я человек прямой, деловой, поэтому сразу к делу. Я предлагаю вам предлагаю  стратегическое сотрудничество:  вы подготовите серию материалов о нас, и  в частности,  обо мне, расскажете, какие  усилия мы  тут предпринимаем, что уже сделали. Не мне вас учить, вы лучше меня знаете, как  и что.  Конечно, такая  работа должна соответствующим образом вознаграждаться. Об этом можете не беспокоиться.  Ну а позднее  расчет будет особый.   
      Он поднялся с кресла.
- Не требую от вас немедленного ответа. Подумайте, время
есть. Предложение, которое я вам изложил, любой другой принял бы, не задумываясь. Но вы журналист серьезный…  В дальнейшем можем перейти  на более тесные формы сотрудничества…  Возглавите, к примеру, мою пресс-службу. Чувствуете перспективу? Плачу я щедро. Все э…, как говорится, в наших силах и руках.

Я молчал.  Значит, вот с какой целью он ко мне присматривался, проверял. Ему нужны союзники в его будущей карьере. Или он снова блефует? Если это так, то его нынешний маневр – ни что иное, как очередная проверка,  разведка… Только что за всем этим скрывается?
- - Ваше предложение для меня несколько  неожиданно, - сказал я. –  Такой важный  вопрос нельзя решить мгновенно.
- Конечно, конечно. Не смею больше вас задерживать.
Думаю, нет необходимости напоминать, что наш разговор носит конфиденциальный характер.
  Всем своим видом Могилец подчеркнул, что разговор наш окончен, и направился к своему рабочему столу, не особо заботясь об учтивости.  Он, похоже, даже не сомневался в моем положительном ответе, и  повел себя так, словно я уже стал человеком его команды,  готовым  беспрекословно  выполнять его приказы.
      Возвращаясь к себе, я думал о том, что возможности у Могильца действительно велики, и нелегко  тому, кто встанет ему поперек дороги…               
               
                2

- Сергей Петрович,  прошу извинить  за  позавчерашний
инцидент.
        Казарин подошел ко мне сразу, как только я вышел из павильона, где принимал очередную порцию водички. Специально ждал меня.   Я сухо поздоровался, давая понять, что считаю себя оскорбленным его   недавним поведением.
- Если бы  не знал вас по чеченским событиям, как  человека,
способного на подвиг,  то прекратил с вами всякие отношения, -  сказал я.
  Некоторое время мы шли молча. Мой не очень невежливый прием, очевидно, сбил Казарина с толку и теперь он собирался с мыслями, чтобы начать разговор. Но он сам в этом виноват
- Я сегодня уезжаю, - наконец произнес он. – Но перед
расставанием  должен с вами побеседовать.
- Слушаю вас.
- Я долго думал, прежде чем обратиться к вам. Речь снова
пойдет о Софье Разумовской … Ее имя должно быть реабилитировано.
- Почему ее имя необходимо реабилитировать?  - удивленно
пожал плечами я.
- Нет-нет, я неправильно выразился, -  поспешил поправиться
Казарин. - Все вокруг толкуют о самоубийстве Разумовской, а я уверен, что она была убита.  Прошу вас, как журналиста, докопаться до истины…
- Какие доказательства ее убийства у вас имеются? – спросил
я. - И потом есть следственные органы, которые обязаны заниматься преступлениями. Я – журналист, а не следователь…
- Я  имел честь встречаться со следственными органами и у
меня возникли сомнения, в том, что они собираются серьезно расследовать это преступление.  Что касается доказательств, то…,- он безнадежно махнул рукой, - у меня их нет. Но я хорошо знаю Софию и никогда не поверю, что она решилась на самоубийство.
- И как вы представляете  мою роль, - насмешливо произнес
я. - Фактов у вас никаких нет, чем-то подтвердить свою версию вы не можете. Что мне прикажете делать? Написать о том, что один из знакомых Разумовской думает не так, как остальные…
Казарин огорченно молчал. Видно не предполагал, что разговор со мной у него сложится таким образом.
- Извините, Андрей Николаевич, но ничем помочь вам не
могу. Мне надо спешить.
Я ускорил было шаг, но Казарин схватил меня за руку.
- Умоляю вас, Сергей Петрович, выслушайте меня. Я,
конечно, не знаю, всех подробностей жизни Софии. Но я любил ее. К сожалению, я оказался не тем мужчиной, который мог быть рядом с ней.  Ей не везло в любви.  Она увлекалась и разочаровывалась. Как-то сказала, что если бы встретила мужчину,  в котором бы почувствовала крепкую опору, то была бы самой счастливой женщиной на свете. И сделала бы этого мужчину счастливившим из людей. Верьте,  несмотря на внешний блеск, она была  несчастной женщиной… Я понимал это лучше, чем другие… Она ждала любви, как праздника…Хотела ее… И как мотылек летела на огонь… Но никогда, я уверяю вас, никогда она не наложит на себя руки…
- Вы позавчера сказали, что не Меньшин убил Разумовскую.
Откуда такая информация?
- Я хорошо знаю Меньшина. Он не способен на это.
Меньшин  - подлец, но он –  трус.
- Кто тогда мог убить ее?
- К сожалению, не знаю. Думаю, что причина  убийства
лежит  в каких-то глубинных слоях ее жизни, о которых мне неизвестно.
- Кто был спонсором Разумовской?
Казарин задумался, потом с сомнением сказал:
- На мой взгляд, София уже  вышла на тот уровень
раскрученности и самодостаточности, когда в спонсорстве не нуждаются.
- А раньше?
  Он опять долго молчал.
- «Но мне не надо клетки золотой», - вдруг процитировал  он
строчку из какого-то стихотворения и вздохнул.  – Увы, не знаю. Конечно, спонсоры у нее были. Без этого в шоу-бизнесе не пробиться.  Но…, -  он развел руками, -  Вам   на эту тему мог  бы подробнее рассказать Витольский. Он, кроме всего прочего, заведовал у Софии финансовыми вопросами. Мои деловые контакты ограничивались совместными музыкальными проектами… Я вам очень советую, - многозначительно подчеркнул Казарин, -  поговорить с Витольским…
 
                3
 

       Во время обеда я ждал, что Ксения передаст мне ответ на письмо, отправленное утром в Москву. Я  сообщил Комлеву последнюю информацию по делу Разумовской, но самым главным для меня сейчас было обеспечить безопасность жены. Что я мог сделать здесь, находясь вдали, не зная ни о степени  угрожающей ей опасности, ни о личности неизвестного преследователя, ни о его намерениях?

    Вчера вечером,  возвратившись в пансионат и встретив в баре Ксению в компании с сияющим Витольским, я  улучил момент и рассказал ей о разговоре с женой. Она высказала предположение, –   может,  некий поклонник  таким оригинальным образом  выражает свое чувство к Светлане.  Я сразу отмел эту версию. Светлана не стала бы по такому поводу волновать меня, разобралась бы сама. Если решила  сказать мне, то опасения ее действительно обоснованные.
      Я знал, что Комлев сделает все возможное и невозможное – если надо,  поднимет половину московской милиции. Однако сама мысль, что какой-то подонок вынашивает коварные мысли в отношении моей жены, казалась мне невыносимой.

   У нас со Светланой не было детей. По состоянию здоровья она не могла их иметь. Мы планировали  усыновить или удочерить  какого-нибудь малыша, эту идею, наконец, собирались осуществить  после моего возвращения из командировки. И я знал, что Светлана бегает сейчас по всяким инстанциям, улаживает разные формальности, собирает справки.  Ее нисколько не тяготило, в отличие от многих,  нудное, изматывающее занятие общения с чиновниками. Она делала его с  каким-то воодушевлением, зная, что с каждым шагом приближается к заветной мечте, – иметь ребенка.  Вчера я ей велел без особой необходимости не выходить из дома, но глубоко сомневался в том, что она выполнит мою просьбу.

    Ксения не объявилась в обед. Зато Витольский пришел в ресторан «под мухой» и немедленно  велел официанту принести водки.
- Уверен, никто из вас не знает «дохтурских правил» Петра I о поведении на водах, - объявил он за столом.
- И что  за правила? - усмехнулась Лера, - Наверняка они
связаны с этим. – Она кивнула в сторону запотевшего  хрустального графинчика. - Иначе ты не был бы таким загадочным.
- Не совсем про это, - многозначительно подчеркнул
Витольский. - Там и про другое есть. Я их вычитал в местном музее. Оказывается, царь Петр позаботился и о том, какую диету надо соблюдать на курорте. К примеру, на минеральных водах нельзя пить кислые щи или квас, есть куропаток, тетеревов и рябчиков. Но зато, если от воды тошнит или  уж очень хочется, то надо выпить чарку водки или две рюмки  бургундского вина. Поскольку  бургундского у нас нет, то пьем водку. А кто откажется, того по высочайшему указу Петра I, следует  отлучать от воды и отправлять с курорта.
И довольный, он  опрокинул в себя очередную рюмку.
- Вы знаете, что Казарин  час назад  уехал, - объявила вдруг
Лера. - Позвонил мне   перед отъездом в номер,  был пьян в стельку, наговорил  всяких гадостей…
- Представляю, что он тебе наплел, - холодно сказал
Меньшин.
- Разве ты  не знаешь этого сумасшедшего? С ним случилась
очередная истерика на почве любви к безвременно почившей Разумовской. По-моему, он совсем свихнулся. Заявил, что  Разумовскую убили, и он знает, кто это сделал.
- Может, ее действительно убили? -  заметил, усмехнувшись,
Витольский.
- Не пори чушь, - отрезал Меньшин. - Уж не ты ли это
сделал?  Кстати, ты  находился в  ближайшей от нее ванной комнате. Мог заскочить по соседству, так сказать… 
      Витольский сделал протестующий жест рукой.
- Я не мог. Я был  тогда в расслабленном состоянии духа и… 
спал... Удивительно, как  сам не  захлебнулся. Тогда у вас было бы два трупа… Представляете, какой  поднялся бы ажиотаж… Все газеты мира вышли бы под крупным заголовком: «Загадочные  смерти в пансионате “Кавказский рай»! Каково? Бери меня в нештатные корреспонденты, -  обратился ко мне Витольский. - Я тебе буду такую информацию давать - закачаешься.
- Иди и проспись, корреспондент, - сказала Лера, поднимаясь
со стола. - Иначе  совсем свалишься.

     Меньшин и Лера ушли. Витольский пристально посмотрел на меня и  поднес указательный палец  ко рту.
           Т-с-с-с…Никому. Только тебе… Идем со мной.
    Пошатываясь,   он  хотел было встать, но  снова свалился  на стул. Я помог ему подняться и, поддерживая,  сопроводил  до номера.
               
 
                4

- Ты  не думай, - развалившись в кресле, куда я его опустил,
рассуждал  Витольский. - У меня с Ксенией все серьезно.  Тип-топ… Но я тебя не за этим позвал… Понял.     Я       тебе   другое    сейчас покажу. Только никому. Т-с-с-с…
 Он попытался дотянуться до тумбочки, но не смог и, потеряв равновесие, чуть не свалился на пол.
- Черт! Послушай, Серега. Достань там… Нет, дальше… Нет,
же… Кассета там должна быть… Нет?  Куда ж она подевалась?
Постучал себя по голове пальцем.
- Вспомнил! У меня ее  Казарин брал… Вчера смотрел…
Потому, наверное,  и свихнулся…  Хи-хи…Нет, он вернул. Вот  она. Лежит, миленькая, на столе и ни от кого не прячется.. Держи…  Садись в кресло и смотри. А я пока посплю…Только не заиграй кассету…  Она мне  нужна. И не свихнись…Обещаешь…
   Я вставил кассету в видеомагнитофон и…
    
                *        *       *

    Летний вечер.  На дальнем плане заходящее за горы солнце, последние его отблески играют на стволах пушек и танков.  Перед ними – группа солдат и офицеров,  лица которых  направлены в одну сторону, а глаза устремлены в одну точку.
   На ближнем плане в середине круга, образованного людьми,  –   сцена, ею временно стал кузов армейского вездехода, а на сцене стоит известная певица София Разумовская. Без грима и нарядов, в простых джинсах и ковбойке. За ней возле музыкальной аппаратуры видна  упитанная фигура суетящегося Витольского. София исполняет песни.               
    Поет  неизвестный мне репертуар. Ужель,  та самая София? Нет обычных раздражающих ужимок и разухабистых движений. Куда делись легкомысленные песенки ни о чем и музыка, в которой от силы два такта и три ноты.
   София поет о любви и боли,  разлуке и ожидании,  вере и надежде, о простых и понятных чувствах…  Лица и глаза слушателей… Какими они могут быть, если их сердца, унеслись ввысь вслед за песнями…

     Я посмотрел на дату.  Выступление состоялось несколько лет назад, как раз когда начался второй этап чеченской войны.
- Она таскала меня  тогда от одной  воинской части к
другой…,-  пробормотал Витольской, раскрыв один глаз. - Сама договаривалась с командирами и пела, пела… Причем бесплатно. Если б ты знал, как нас встречали и провожали… Ее носили на руках… Я такого еще не видел…
    Он опять прикрыл глаз,  погружаясь в дремоту.
    Новый сюжет. На этот раз в госпитале. Большая белая палата заполнена  молодыми парнями, сидящими и лежащими на кроватях. Забинтованные головы, руки и ноги.  Перед ранеными выступает Разумовская.
             -  Это было  в военном госпитале, - пояснил хриплым голосом Витольский. -   тоже в то время.

    Вдруг знакомая мелодия ворвалась в мою душу и  полоснула бритвой по сердцу.  В первую чеченскую кампанию она была одной из любимых наших песен. Ее пели под гитару по вечерам,  переписывали на магнитофонные кассеты. «Афганский вальс». 
                Белый танец, белый танец.
                Где ты, милый мой афганец?
  …   Камера  близко и медленно  плывет по  лицам раненых ребят.  Они сосредоточены и насуплены. У многих текут слезы.
   Теперь новая,  незнакомая мне песня.
               
                Бушует в чеченских горах ураган,
                Милый мой мальчик, где ты  там?
                Кружится смерть в жутком танце огня,
                Любимого хочет забрать у меня.
               
                Ты сказал, что идешь на войну.
                Я  решила, с тобой я пойду,
                От тебя я беду отведу.
                Ты  уехал – я верю и жду.

  Витольский снова поднял голову.
      -   « Чеченский  танец». Сама София сочинила.      
  Он  же больше не засыпал. Смотрел на экран,   чего-то ждал. Чего? А Софья между тем  запевает новую песню.
 
                Все больше денег, удовольствия и власти…
                Вы клетку создали, а что же дальше?
                Мир раздирается невеждами на части.
                А в клетке тишина и  много-много фальши.

                Но мне не надо клетки золотой,
                Я для иного в этот мир пришла.
                И пусть умру совсем я молодой,
                Коль на свободе, смерть мне не страшна.   

   Витольский  с интересом  глядел на меня.  Ждал, что я ему скажу. Я молчал,  стараясь преодолеть волнение. Наконец,    спросил.
- Это тоже ее?
   Он кивнул головой.
- В госпитале было первое  исполнение.  И последнее…
             -    Откуда такие трагические нотки? И что за золотая клетка, из  которой она хотела выбраться…
  Витольский усмехнулся.
- Неужели трудно догадаться?   Только учти никаких имен я
тебе не  называл и делать этого  не собираюсь.
- Почему?
  Он пожал плечами.
- Я  показал тебе кассету, как журналисту, чтобы ты понял:
Разумовская  отнюдь не такой была, какой ее знали многие. И все.  На этом, считаю, свою миссию выполненной. Думаю,  ты  сам  знаешь, как распорядиться данной информацией.
- Последний вопрос. Кто все-таки был спонсором у
Разумовской? Вкладывал в нее деньги, когда она только начала выступать?

     Витольский, выпятив губы, медленно повел головой в одну сторону, потом в другую. В то же время вытянутым прямо  перед собой указательным  пальцем делал обратные движения.
- Никаких имен. Есть вещи, которые своими именами
называть нельзя.  Опасно…

                5

    Я медленно вышел на Театральную площадь. У входа в парк возле колонн сидел старик, у которого я иногда покупал семечки и орехи, чтобы покормить белок. Старик узнал меня и поздоровался. Я присел на скамейку рядом с ним, размышляя о том, что увидел у Витольского.

    К подъезду пансионата подъехала иномарка,  из нее,  весело и беззаботно смеясь, вышли две нарядные женщины. Старик проводил их взглядом, потом, ни к кому не обращаясь, произнес:
        -  У нас на Кавказе так говорят: «Самая большая радость, когда нет оснований для печали». В этом красивом доме, - он кивнул в сторону «Кавказского рая»,- живут радостные люди. Это хорошо – не иметь оснований для печали. Но это – не всегда возможно.
   У старика было смуглое, высохшее лицо и седые волосы. И глаза человека, который уже давно не смеялся.
- Скажите, - обратился он ко мне. – Могу ли я радоваться и
веселиться, если у моего ближайшего соседа горе?  Нет, я приду к нему и скажу: - «Я  сочувствую твоему горю. Чем мне помочь тебе?»
- Вы о чем? -  спросил я старика.
-Я по национальности чеченец. Я живу здесь уже сорок лет. У меня один сосед русский, другой грек. Я мусульманин, они христиане. Мы живем бок о бок, и   ни разу не поссорились. Потому что знаем: сделай я соседу плохо, он мне сделает в два раза хуже. Тогда я захочу сделать ему в три раза хуже, а он мне потом в четыре… Разве я враг самому себе?   Бандитов уничтожать надо … Но я не могу смеяться, зная, что убивают чьих-то  сородичей и соседей… И  не могу понять, почему многие  радостно смеются, хотя знают, что убивают их сородичей и соседей? Аллах сказал, не минует чаша сия никого… Нельзя быть выше Аллаха…
- Что значит быть выше Аллаха? – спросил я.
- Нельзя быть выше Аллаха, -  серьезно повторил чеченец,
решив, что он все сказал.
- А если кто-то захочет стать выше Аллаха. Он накажет?
- Аллах не наказывает. Аллах велик и милостив. Накажет
 судьба, человек сам себя накажет.  Но не Аллах. Накажешь себя, если свою радость делаешь на горе других… Или не хочешь видеть горя других…. Придет другой,  будет делать свою радость на твоем горе…
               
                День шестой

1
   Ксения появилась только на другой день  и сразу после завтрака подошла ко мне.
- Есть очень важные новости, - сказала она. – Поехали срочно
в   Пятигорск.
    Пока   пригородный поезд, извиваясь змейкой,  мчал нас  по курортной зоне, я рассказал Ксении о вчерашнем посещении Витольского. Она внимательно выслушала меня и  сказала:
- Дело Разумовской действительно  имеет более глубинные
причины, чем казалось на первый взгляд. Думаю, тебе придется разрабатывать новую модель  преступления,  ибо старая, похоже,   перестает действовать…  Кстати, ты меня в последнее время беспокоишь.  Нет в тебе прежней искры.  Понимаю, волнуешься о жене, хотя Комлев сделает все, как надо. В этом не может быть никаких сомнений. Но ты и до этого был какой-то странный.  Не случилось ли что, а Сережа?

      От  наблюдательной Ксении ничего не скроешь.  Может, рассказать  ей о моем давнишнем знакомстве с Софией?  Эх,  была бы она парнем, рассказал бы,  не задумываясь. Но женщина! Хоть и друг, а поймет по-своему. Посчитает, что расклеился  мужик, расчувствовался. Слюнтяйство все это.
- Я тебя к Витольскому ревную, - попробовал отшутиться я.
- Врешь ты. Не хочешь говорить, не буду настаивать, - она
вздохнула. -  Что касается Витольского, то он знает, конечно, больше, чем говорит. Чувствую, гложет порой его желание раскрыться, но  что-то или кого-то он опасается…   Много в нем наносного…Но кое-что  мне все-таки  поведал. Правда, больше его тянет  на любовную лирику. Кстати, представляешь, нынешней ночью улетел в Крым за лавандой.
   Я усмехнулся и совсем по-глупому спросил.
- А не влюбилась ли   сама  наша неприступная Ксения?
   И немедленно пожалел, что сказал такие слова. Глаза  Ксении сверкнули гневом.
            -  Послушай, Левашов.  Даже  для самых близких друзей существуют определенные границы. Похоже, ты  привык видеть во мне  только хорошего исполнителя, добросовестного сослуживца, своего в доску парня.  Очень жаль. Или я не женщина, и у меня  не может быть личной жизни?  Или у меня глаз нет, я ничего в людях не понимаю, и ты   за меня будешь определять,  в кого мне влюбляться, когда и с кем  спать?    
- Извини, - только и оставалось пробормотать мне. - Я
неудачно пошутил.
  Ксения отвернулась к окну и до самого конца поездки не промолвила больше ни слова…

     На привокзальной площади в Пятигорске в ожидании автобуса, который должен был отвезти нас к Цветнику, я купил в киоске московскую газету. На первой полосе сразу попался на глаза броский заголовок: «Загадочная смерть в пансионате «Кавказский рай»:  самоубийство или убийство известной певицы?».  Слово «убийство» было выделено жирным шрифтом.
    Сам  материал был опубликован на третьей странице. Я быстро пробежал его глазами.   Видно, Комлев серьезно поработал над информацией, которую я направил ему, и в статье было несколько совершенно новых мыслей,  раскрывавших версию об убийстве Разумовской. Я взглянул на фамилию автора. Она была мне не знакома.  Комлев правильно поступил, не использовав псевдоним, под которым  значился я.
- Думаю, после такой статьи соответствующая реакция не
заставит себя ждать, -  заметила Ксения,  также купившая газету.

      Спустя двадцать минут мы сидели с ней на открытой веранде кафе «Адмирал» в парке неподалеку от  грота Дианы.  Перед изящным зданием Лермонтовской галереи старички на скамейках азартно играли в домимо и шашки. Наслаждаясь чудной погодой, неторопливо прохаживалась  отдыхающая публика.
   Когда-то в этих местах гонялись за стульями   ильфо-петровские  «великий комбинатор» и «отец русской демократии». Один из них, представляясь бывшим членом Государственной Думы,    просил подаяние возле знаменитого памятника «орлу». Другой тайный член общества «меча и орала»  сурово требовал от случайно встретившегося на курорте «коллеги по подполью» делать очередные взносы…
      - Коля, обслужи нас, пожалуйста, -  позвала официанта  Ксения.
    Перед нами очутился молодой парень в белой рубашке и черных брюках и вежливо поздоровался.  Ксения заказала кофе и мороженого, а затем неожиданно сказала, показывая на меня.
            -    Коля, это тот самый президент благотворительного фонда, о котором я тебе говорила. Расскажи ему то, что говорил мне вчера.
            - Одну секундочку, Ксения Владимировна. Только дам указание помощнику.
Я с удивлением посмотрел на Ксению
- Коля –  не официант, а хозяин кафе. А ты побудь пока
президентом фонда. Потом я тебе все объясню.
    Я усмехнулся  – похоже,  не напрасно мне только что припомнился великий комбинатор.
- София Разумовская  часто приходила сюда, - принялся    рассказывать вернувшийся Коля, усаживаясь на свободный стул. Ксения чуть отодвинулась, чтобы удобно было наблюдать за выражением моего лица. - С ней был мальчик Володя, ее сын. Она покупала ему мороженое, сама пила  кофе или сок. Я еще издали замечал их, сразу  наливал сок и бросал в стакан пару льдинок. Так любила София Петровна. Они находились здесь полчаса, иногда больше. Володя   играл возле  бассейна с рыбками, а София  сидела в задумчивости. Вот за этим самым столиком, где вы.
        Однажды я слышал, как мальчик спросил у нее: «Мама, когда мы будем вместе?» На что она ответила: «Скоро, очень скоро, сынок…» Я подумал,  что ей приходится много выступать, и сын в одиночестве  скучает по маме… 
       В один прекрасный день я осмелился и попросил у нее автограф и фотографию. Она долго рылась в сумке, достала снимок и сказала:               
    - «Я только что сфотографировалась с сыном.  Если хотите,  я вам его подарю.  Другого у меня нет». Я ответил, что буду  безмерно счастлив.
-   Где  эта фотография сейчас? - спросил я, чувствуя, как у
меня перехватило дыхание.
- Она у меня. Ксения Владимировна говорила, что вы
собираете материал, чтобы написать книгу о Софии Разумовской… Однако сразу скажу, что фотографию я вам ни за какие бабки  не продам.
- Успокойся,  Коля, - сказала Ксения. - Мы хотим просто
посмотреть на ее.

      Николай ушел в помещение.  И хотя он отсутствовал не более пары минут, мне казалось, что прошла целая вечность. Наконец, он появился, бережно  держа в руке цветную фотографию. Он передал ее нам  не изображением вверх, а обратной стороной, где размашистой рукой было написано: «Коле, с благодарностью за вкусное мороженое и сок. Разумовская.»  Я перевернул фотографию. 
       София улыбалась, но глаза ее были грустны.  Держа маму за руку,   безмятежно, во весь рот, смеялся  ее сын Володя. Я вздрогнул: это был тот самый мальчик, которого я видел недавно  в интернате Могильца.

                2
    С Ксенией мы прогуливались по  сияющему от солнца прекрасному  парку у подножия Машука.  Я был переполнен разными эмоциями и думал о том, почему окружающая нас красота не содрогается от обилия человеческой подлости. У меня не было сомнений, что смерть Софии и неожиданное попадание ее сына в интернат Могильца – события, неразрывно связанные между собой,  и что  они явились результатом чьей-то очень гнусной интриги.

    Между тем  Ксения рассказывала, какие усилия ей пришлось предпринять, чтобы получить  информацию о мальчике. Она договорилась с местным участковым, и тот вызвал к себе женщину, у которой находился Володя. Женщине было объявлено, что мальчик якобы пропал и объявлен его розыск. 
    Испуганная женщина рассказала, что мальчика ей привели киноактер Меньшин и София Разумовская, которые сняли для него комнату. Разумовская  почти каждый день навещала  сына,  они ходили вместе гулять. Один раз  она снова приехала с  Меньшиным,  все втроем  они куда-то ушли.  Потом Меньшин вернулся уже  без Софии и  привез Володю обратно. Когда с Разумовской случилось трагедия,  то она не знала, что делать с мальчиком, хотела обратиться в милицию. Но  затем поздно вечером объявился Меньшин и сказал, что заберет мальчика, чтобы  передать его родственникам.
      О  хозяине кафе «Адмирал» Ксения опять-таки рассказала эта женщина. Она расспрашивала Володю,  куда мама чаще всего его водила и где угощала мороженым.
- Похоже,  в нашей истории появляется новый персонаж, -
заметила Ксения. – Ты как думаешь?
- Не просто персонаж,  а возможно, одно из главных
действующих лиц.
И я рассказал Ксении о моих встречах с Могильцом, а также об интернате, где сейчас находится Володя.
- Могилец –  птица крупная, - задумчиво произнесла Ксения. -
Играет по самой высокой ставке. Сам мараться не будет. Планы у него грандиозные. Не кажется ли тебе, Левашов, что нас в этой игре просто раздавят, как букашек.
- Милая моя Ксюша, если бы это был единственный случай,
когда нам приходится рисковать…
- Как ты хорошо сказал: «Милая моя Ксюша». Я сразу
поверила, что у нас и в этот раз будет все хорошо. Только Левашов, прошу тебя:  сними с себя хандру, напряги все извилины своего  великого аналитического ума, придумай самую хитроумную комбинацию, на какую ты только способен… Кстати, по твоему мнению, какова роль в  данной истории Меньшина?
- Трудно пока сказать. Возможно, он обязан чем-то
Могильцу и выполняет его отдельные поручения. Может быть, есть и что-то более серьезное.
- Почему ты не интересуешься, что я  конкретно я узнала от
Витольского?
- Думал,  сама догадаешься рассказать, -  рассмеялся я. - 
Если, конечно, есть что.
- - Витольский не любит, когда его  спрашивают напрямую,
особенно на щекотливые темы. Он тогда делается вспыльчивым и начинает сердиться. Лучше делать вид, что  какой-то вопрос совсем тебя не интересует. В силу противоречивости своей  натуры  этот великий спорщик   начинает себя убеждать: мол, такого не может быть, чтобы  имеющаяся у него информация  кому-то кажется неважной и неинтересной… Впрочем, это – лирика. Он намекнул, что некое известное влиятельное лицо выделило Меньшину крупную сумму  денег на создание нового фильма…
Я усмехнулся.
- Полагаю,  мы  в самом деле знаем, кто это влиятельное
лицо. Теперь понятно, почему Меньшин, как борзый пес, бегает по команде Могильца. Отрабатывает хозяйские бабки.
- Еще Витольский сказал, что из    сборов, получаемых от 
концертов Разумовской,  половина сумм  перечислялась на счет какой-то фирмы, которая никакого участия в организации гастролей не принимала. И вообще отношения не имела к концертной деятельности. Так повелось уже давно.  Фирмы менялись, но суть оставалась одна – к ним уходил поток денег. Кто стоит за этими фирмами, он не знает. Или знает, но боится говорить.
- Скорее всего действительно боится. Название фирмы ты
уточнила?
- За кого ты меня принимаешь?  Сегодня вечером очередная
депеша будет отправлена нашему  уважаемому шефу.
- Вот еще что, Ксюша. Могилец случайно проболтался, что
несколько лет назад участвовал в организации чемпионата по бильярду в Твери. И даже опубликовал какую-то заметку в местной газете. Надо бы покрутить и эту информацию.
- Будет сделано, начальник. А теперь, Сергей, посмотри
налево.

   Я оглянулся. Мы стояли возле небольшого одноэтажного здания, похожего на купеческий особнячок дореволюционной постройки. Но отнюдь не скромная архитектура обратила на себя мое внимание. Перед входом в дом висела вывеска «Редакция журнала «Светские посиделки» (Северо-Кавказский филиал)».
   Я перевел взгляд на Ксению. В ее глазах мелькала обычная чуть ироничная улыбка.  Чертовка Ксения устроила мне еще один сюрприз.
- Зайдем? -  спросила она.
   Я кивнул головой, на ходу придумывая, что скажу сейчас представителю редакции.

   В кабинете, где мы очутились, подняв голову от заваленного бумагами стола, на нас отрешенно посмотрел мужчина лет тридцати с аскетическим лицом. Глаза ясно показывали, какие творческие страдания испытывает их обладатель.   Похоже,  между   владельцем грустных глаз  и той яркой светской жизнью,  которую живописал журнал,  –   дистанция огромного размера.
- Чем могу служить? - уяснив, наконец,  что перед ним
посетители, спросил  работник пера.
- Нам нужен руководитель данного филиала.
- Я  и есть он. А также корреспондент, курьер, машинистка и
еще многое другое в одном лице.
- Спецкорр московской газеты…,-  и я назвал свой
псевдоним.
Светский  «посиделец» радостно блеснул глазами, вскочил со стула, обежал вокруг стола и схватил меня за руку.
- Очень рад… Очень.  Слыщал о вас…Читал… Большая
честь для меня принимать корифея российской журналистики… Разрешите представиться – Метрофанов. Через букву «е».
В который раз мне становится неловко от моего слишком  известного псевдонима. Ох, рискую…  Если   журналист встречался  раньше с моим приятелем-редактором, что  тогда?  Но  можно ли об этом долго думать, когда ситуация стремительно разворачивается?  Я напролом  полез дальше.
- Отдыхаю в пансионате в Ессентуках…Получил задание
редакции. Не догадываетесь о чем?
«Коллега», глядя  на меня влюбленными глазами, решительно помотал головой.
- Неужели не читали сегоднящнюю газету?
В глазах Метрофанова отчаяние: какой прокол – он еще не просмотрел текущую прессу.
- Извините.  Был занят чрезвычайно. Готовлю срочный
материал, один, как перст, во многих ипостасях…
- Непростительно для журналиста, -  сурово отчеканил я. – 
Читать прессу надо всегда. Так отстанете от жизни. 
Какие, однако,  удивительные у «посидельца» глаза:   мгновенно меняются  и ясно выражают все, что их обладатель чувствует в данный момент. Теперь в них ужас. Мне стало смешно – он напоминал  послушного школьника, не выучившего урок.
- В последнем номере вы опубликовали сырой,
непроверенный материал, навлекли тень на двух женщин. Одна из них – известная певица Разумовская.  Другая – простая труженица, лишившаяся из-за вас работы.
- Вот вы о чем, - развел руками Метрофанов. - Клянусь,
нашей вины здесь нет. Мы использовали предоставленный со стороны материал, поэтому за него никакой ответственности не несем…
- Кто его вам предоставил?
- Фотограф одного столичного издания. Профессионал. Как,
бишь, его фамилия? Вспомнил – Пырев. Он принес фотографию медсестры, прозевавшую смерть певицы… Дорого взял за нее. Но материал был сенсационный, пошел на «ура». Я за него премию получил… 
- Между прочим, медсестра    подает  на редакцию в суд  с
требованием возместить ей моральные и материальные издержки…
- Ну, мы это еще посмотрим, -  послушный мальчик
мгновенно превратился в колючего ерша. – Мы тоже не лыком шиты. У нас есть доказательства, что она нарушила инструкцию.
Да, с таким не пошутишь. Тут же палец отхватит.
- Понимаю, - кивнул я головой, решив, что надо спустить
пар. – В нашей работе нередко ходишь по лезвию бритвы.
- Истину глаголете, - обрадовался Метрофанов. – Порой
голову сломаешь, чтобы  не нарваться на подводную мину. Особенно, когда о знаменитостях пишешь. Редактор требует,  чтобы побольше пикантностей было, всяких этаких штучек-дручек. А где их возьмешь? Нынче у нас гастролирует певица Стефания, вот сижу,  сочиняю в муках...
Я подумал, что пора прощаться,  О творческих муках «посидельца», высасывавшего из пальца очередную сенсационную байку, мне слушать не хотелось. Однако говорливый Метрофанов вдруг сказал нечто такое, что заставило меня насторожиться.
- По поводу  той публикации ко мне не раз уже приходили…
- Понимаю, - кивнул я головой. - Милиция…Расследует дело
о смерти Разумовской…
- Не только она… Вообще, резонанс был большой. Люди
приходили, выражали сочувствие… Фанаты писали. Были даже курьезные случаи. Помню, появился у нас  взрослый уже мужик, весь такой накаченный, шкаф, одним словом. Я, говорит, без ума от певицы, собираю  о ней информацию, продай мне  фото, что на обложке. Я ему, мол, не имею права… Он не отстает – скажи, где взял, я тоже там куплю… Шкаф-шкафом, а сам чуть не плачет. Разжалобил меня, рассказал я ему про фотографа…
- У нас тоже от фанатов отбоя нет, - посочувствовал я
Метрофанову. - Кстати, давно этот «шкаф» приходил? Как бы он к нам не заявился после сегодняшнего материала…
- Сейчас скажу точно. Сразу  на следующий день после
выхода в свет журнала.
- Точно, жди его теперь в гости к нам, - заявил я. – Ну, не
буду больше мешать вашему вдохновению. Очень рад был познакомиться…
- И мне чрезвычайно приятно, - засуетился Метрофанов. –
Спасибо, что навестили…Заходите…Такая честь.
- Коллеги всегда должны поддерживать  друг друга, -
солидно сказал я.
На улице молчавшая все время Ксения дала волю эмоциям.
- Еле-еле сдержалась, - сквозь хохот говорила она. – Ты был
неотразим.  Столичный метр…
Наконец, она успокоилась.
             - Послушай, корифей пера,  свози меня на Провал. Стыдно признаться, но  я ни разу там не была.
- Будет сделано, начальница.
   
                3

      В обед пансионат лихорадило.  Невольно я стал героем дня, ибо ни у кого не было сомнений, кто является  автором опубликованной в газете статьи.  Витольский, успевший вернуться из Крыма и галантно подарить  Ксении букет лаванды,   с нескрываемым воодушевлением хлопнул меня по плечу:
- Молодец. Я сначала думал, что ты пижон, а ты –
настоящий мужик. Хорошо написал. Уважаю. Но учти, будут травить. Ей-ей.  Уж я знаю.
    Лера и Меньшин, которые теперь всюду появлялись  только вдвоем, пришли  к обеду с опозданием. Садясь за стол, Меньшин  кривил губы, а Лера взглянула на меня с удивлением, как будто впервые увидела.
- Сергей Петрович, признайтесь – это ваша статья в
сегодняшней газете, о которой все говорят? - с наивной непосредственностью спросила она. - Но почему она под чужой фамилией?
- Потому что есть герои, которые боятся писать под своей
фамилией и предпочитают скрываться за чужой, -  лениво произнес Меньшин, однако  глаза его блеснули неприязнью.  Я знал,  против кого она направлена. Искусный актер тут же спрятал  ее  под глубокой зевотой. - Что-то я нынче не выспался.
- В журналистике каждый имеет право подписываться своей
фамилией или использовать псевдоним, -  не  вдаваясь в подробности по поводу авторства статьи, заметил я.
- Неужели Софию действительно убили? -  проговорила,
закатывая в ужасе глаза, Лера. -  Кто  это  мог сделать?
- Я не знаю, убили Разумовскую или нет, - сказал я. - Это
дело  следствия. Задача журналиста  состоит в том,  чтобы общественность знала правду, какой бы жестокой она не была. В деле Разумовской не все так  ясно, как казалось на первый взгляд.
- Значит, все-таки вы – автор, - многозначительно произнес
Меньшин. -  Зачем тогда всем голову морочили, что, якобы,
приехали собирать материал о курорте. Может,  вы вообще не тот человек, за которого себя выдаете?
     Я усмехнулся:
- Конечно, я не тот человек.  Ваша проницательность не
позволяет мне дальше скрываться. Каюсь: я английский шпион, а по совместительству еще и японский.
- Блестяще! - восхитился Витольский.
- Неужели Софья убита? -  с окаменевшим лицом снова
повторила Лера. -  А я думала, баба свихнулась… Она всегда была немного чокнутая.
- Дура, - сквозь зубы процедил Меньшин. - Ты словно только
что на свет родилась.  Какой-то идиот написал галиматью, а ты и поверила.  Нынче  пишут, кто во что горазд, лишь бы «бабки» слупить.  Вспомни, что следователь говорил – налицо типичное самоубийство. В том, что Разумовская была неуравновешенной дамой, неврастеничкой, по–моему, ни у кого сомнения нет. Журналисты всегда любят мусолить всякие  слухи и раздувать их до немыслимых размеров.  За это им и платят.  Иначе они, бедняги, с голоду бы умерли. А так, видишь, сидят в первоклассном ресторане и лопают омаров…
           Меньшин привстал и с насмешкой поклонился мне:
- Определение «идиот» в данном  случае имеет  чисто 
полемическое   значение и не относится к вашей персоне.  Тем более вы  так и не признали  прямо  своего авторства статьи.
      «То ли еще будет, - подумал я, - если Меньшин так забеспокоился. Похоже, в муравейнике начинается брожение».
  А вслух сказал:
- Я понимаю, Игорь Михайлович, что у вас есть  личные
причины  не питать ко мне симпатию. Думаю, нет необходимости их раскрывать. Но, наблюдая за вами из чисто журналистского интереса,  я замечаю, как проскальзывает  некоторая ваша пристрастность к делу о гибели Разумовской.
- Что ты имеешь в виду? – выкатив глаза,  угрожающе
произнес Меньшин.  Вместо былого супермена на меня глядел типичный мясник,  который, будь у него сейчас разделочный нож,  не задумываясь,  пустил бы его в ход.
- В данном случае речь идет о сыне Софии Разумовской –
Володе, - глядя ему прямо в глаза, сказал я, - которого вы после смерти Разумовской забрали.
- У Софки был сын? – воскликнула вконец пораженная Лера.
- Не может быть?  Откуда?   
- Ах вот вы о чем!  - желваки на скулах выдавали огромное 
напряжение супермена. - Уже пронюхали. Ничего особенного. О ребенке после смерти матери надо было позаботиться. Нельзя же его  оставлять у незнакомых людей. Нормальный поступок порядочного человека.  Или  в вашем извращенном сознании  он тоже носит  неприличный и,  может, даже  криминальный характер?
- Откуда у Софии был мальчик? - вопрошала Лера, переводя
на всех широко распахнутые глаза.  - Вы тоже знали о нем? -  обратилась она к Витольскому. Тот кивнул головой.
- Но почему я ничего не знала? -  развела руками  совсем
убитая сенсационным известием  Лера. - Ах, Софка, ах, зараза.  Еще подруга называлась…
   
                4
   
     Я сознательно раскрыл некоторые карты, чтобы вызвать огонь на себя. О сегодняшней  стычке   Меньшин, без сомнения, проинформирует Могильца. Из потенциального союзника  я превращусь в его противника или  даже во  врага.

   Могилец не простит мне, во-первых, то, что я не оправдал его надежд, как он выразился, на «стратегическое партнерство».  Во-вторых, то, что он   разоткровенничался со мной и раскрыл передо мной некоторые свои планы, а я не  только не оценил его шаг, но, можно сказать, плюнул в душу.  В-третьих,   сегодняшняя статья для него – как нож в горло.
      Сколько сил и денег, было  потрачено, чтобы представить дело о Разумовской и ее смерть как  самоубийство.    А тут – некий выскочка-журналист попытался все перевернуть и поставить ему подножку. Да и престиж     пансионата может  пострадать.
     Одно дело – самоубийство известной певицы, да еще, если пикантные подробности присовокупить. Это интригует, будоражит, щекочет нервы обывателя. Наконец, прекрасная  бесплатная реклама. В течение одного дня весь мир узнает о тебе. Многие захотят посмотреть место, где свои последние дни провела поп-звезда.
    А если убийство? Тут нехорошая тень падает на пансионат – не смогли обеспечить безопасность.

     Я достаточно изучил  характер Могильца, чтобы понять его железный принцип:  кто не с ним, тот против него. Он способен идти на временные компромиссы, когда чувствует, что не в силах одолеть противника сразу. Но в подходящий   момент  подомнет  под себя любого.
    Способен ли Могилец на убийство?  У  людей с диктаторскими наклонностями, а к таковым, без сомнения, относится Могилец, полностью атрофировано такое качество, как уважение других личностей. Окружающие у него – только материал для достижения своих целей. Отработанный «материал» его больше не интересует. И чем больше Могилец забирает власти, тем нетерпимее  к любому несогласию со своей волей.

       Есть еще один важный  фактор. В наше нестабильное время любой стремящийся к власти должен быть готов ко всему – к тюрьме, ножу или пуле. Могилец отнюдь не  глуп и понимает это прекрасно. И естественно, реагировать будет адекватно. Если понадобится, то  сделает аналогичные предупреждающие шаги, вплоть до убийства.
     Увы, пока  это только теоретические изыски, не хватает главного – улик. Человек, имеющий власть, старается делать «темные» дела чужими руками.  Поэтому,  если  Могилец и причастен к убийству Разумовской, доказать это будет чрезвычайно трудно. У меня на данный момент нет даже  фактов, свидетельствующих о каких-либо отношениях между  ним и Софией.

         Тонюсенькая ниточка – сын Разумовской, Володя. Но сегодня  Меньшин ясно показал, какая может быть реакция: из чувства великодушия, благородства, преклоняясь перед памятью любимой  певицы, Могилец   устроил  ее сына в один из лучших интернатов, полностью взяв на себя все расходы по его содержанию.  Думаю, не одна женщина утрет слезы умиления, узнав о благородном  поступке  бескорыстного благодетеля.
    Убийство фотографа? Без сомнения, оно связано с гибелью Разумовской. Ясно одно: тот, кто организовал смерть Разумовской, прятал концы. Обычная тактика при заказных убийствах. Исполнитель обоих преступлений, скорее всего, одно и то же лицо. Кто он? Есть некая таинственная личность –  «Казанова», последний любовник Софии. Пока он  tabula rasa – «чистая доска», как  выражались в древнем Риме.

      Итак, больше половины срока моей командировки прошло, а у меня опять вроде бы «нуль». Хотя проделана огромная работа. Это только в плохом кино сыщик  всегда решителен и смел, и все ему удается. Конечно,  мордобой и стрельба в нашем деле тоже  присутствуют, но занимают они  в нем отнюдь не такое большое место, как порой представляется. Основное – это нудная  работа по  сбору и анализу информации,  разные оперативные хитросплетения,  так называемая психологическая борьба, в которой самое главное – терпение и выдержка.
    Вот и сейчас, несмотря на внешний нулевой результат, я чувствовал, что борьба вступает в  некую новую фазу, в которой  обстоятельства как бы сжимаются в тугой клубок, в некую критическую массу.  И эта масса неминуемо должна рвануть. Важно только не упустить момент взрыва,  сделать его контролируемым, чтобы  обломками  не  были уничтожены результаты долгого кропотливого труда. А такое, к сожалению, случается…

         Мои послеобеденные размышления прервал телефонный звонок. Ксения  приглашала  прогуляться до источника.
- Мой кавалер - Витольский, к сожалению, уехал, - объяснила
она.  – Одной идти скучно, не составите ли вы мне компанию?
- С удовольствием, -  сказал я.

               
                5

      Мы пошли к так называемому «новому» источнику. Он расположен подальше того старого, куда мы обычно ходили. Просто нам надо было о многом переговорить. Самая важная новость, которую я хотел услышать, естественно, была о моей жене.
- Ребята взяли его под «колпак», - передавала Ксения
полученную из центра информацию, добавляя свои комментарии. - Он теперь никуда не денется. Твоя Светлана умница, когда смогла уловить, что за ней следят.  Он очень осторожен, пунктуален, аккуратно провожает ее от места работы и обратно. Фиксирует каждый шаг. Одним словом, изучает  образ жизни. -  Она посмотрела на меня внимательно. - Думаю, тебе не надо объяснять, зачем это делается?
   Я кивнул.
- Ребята установили Светлане  круглосуточную охрану.
Предложили ей  уехать из Москвы, готовы организовать длительную командировку. Или  поселить в одном надежном месте, так что он  днем с огнем не найдет ее. Но Светлана отказалась. Если ты  будешь настаивать, они сделают это…
    Я понимал, что хочет сказать Ксения. Если Светлана исчезнет из поля зрения  преследователя, он вынужден будет  прекратить слежку, и тогда никогда не выяснится, какую цель он ставил перед собой. Но если он начнет осуществлять свои черные дела, то… Нет, нет, риск огромный… Только не это.
- Кто он, удалось установить?

    Во  дворе знаменитой  ессентукской  грязелечебницы  со львами  находилось открытое кафе, и мы зашли туда. Ксения достала из сумочки сигареты, закурила. Поверх коробки положила фотографию. Съемка была сделана скрытой камерой. Но фотограф подловил удачный момент. Естественность позы  «объекта» в сочетании с его  исключительной фотогеничностью (я не мог это не отметить)  делала снимок почти художественным.
        Из машины  выходил мужчина средних лет. Что сразу бросалось в глаза? Атлетическая фигура, широкие плечи и сильные руки, волевое лицо.  «Породистый мужик… , сложен, как Геракл», - сразу вспомнил я слова Леры.  Неужели он?  Если так, то это, конечно, огромная победа, но  и…  «Такой сам женщин бросает с холодной  решимостью», -  говорила Лера.  «И убивает»,- добавил про себя я.  Он опасен, как дьявол.
       Если его сейчас упустить, то он лишит жизни еще не одного человека. Если задержать, то какие у нас доказательства, что именно он убил Разумовскую и фотографа? Такого надо брать только с поличным. Но, боже мой, Светлана…
    У меня раскалывалась голова. Это была ситуация, из которой я не видел выхода.

     Ксения положила свою руку поверх моей. Когда она ласково смотрит, у нее возле переносицы складываются малюсенькие морщинки, делающие ее еще более неотразимой.
- Я знала, что ты будешь мучиться, - мягко сказала она. –
Поэтому взяла на себя инициативу принятия решения.
- Что ты надумала? - недоуменно уставился я на нее.
- Он купил билет до Симферополя, собираясь через два дня
улетать. Значит, если он запланировал акцию, то  будет ее осуществлять завтра или послезавтра. Сегодня в ночь я улетаю в Москву. По фигуре и росту я похожа на Светлану.  Так что  придется мне временно побыть твоей женой…
   Я сделал протестующий жест рукой. Почему судьба требует от меня таких жертв?  Жена или лучший друг? За любую из них я готов  сам,  не задумываясь,  отдать свою жизнь.
- Все уже решено и согласовано, - продолжала настойчиво
Ксения. – Протестуй - не протестуй, твое мнение сейчас никакого значения не имеет. Билет у меня в кармане. Здесь я пока не особенно нужна. Проведем в Москве мероприятие, и я вернусь обратно. Возможно, уже послезавтра.  Тогда и догуляем  вместе погожие южные деньки. Ну, что ты распустил нижнюю губу. Гляди, укушу сейчас.
         Мы молча возвращались обратно. Я верил в высокий профессионализм   московских коллег. Знал, что они до мелочей продумали комбинацию по захвату киллера. Но в любой,  даже в самой тщательно подготовленной операции присутствует элемент  случайности. Он всегда есть, этот элемент… Боже, сделай что-нибудь!

           В парке мы  расстались. Ксения пошла в пансионат, собирать вещи в дорогу, а я решил немного прогуляться и привести в порядок разбросанные мысли.
           Комлев любил повторять: работайте в первую очередь с маленькими фактами.  Если поймешь логику отдельного фактика, то  по их совокупности разгадаешь и суть всего исследуемого явления или события.  Из того факта, что преступники стали охотиться за моей женой,  можно сделать два вывода: они знают, кто я, и опасаются, что я близок к их разоблачению; они не знают точно, кто я, но на всякий случай предупреждают, чтобы я не лез в их дела.
         Так или иначе,  поставив под угрозу жизнь моей жены, меня хотят морально уничтожить, раздавить, обезвредить. Заодно и предупредить остальных – не суйтесь, куда не следует, иначе и с вами может случиться что-то неприятное…
     Нет, братцы-кролики, не на тех вы напали. Постараемся показать, что мы умеем  достойно держать удар.

     … Книжный  «развальчик»  находился недалеко от входа в парк, напротив уютного кафе «Мария».  Я купил какую-то слезливую мелодраму, совсем не будучи уверенным в том, что Софья Разумовская читала подобные романы. Но сейчас это было неважно. На обратной стороне фотографии возможного  киллера я написал  твердым  «мужским» почерком: «Милой Софии, с любовью…» и  вложил фотографию в книгу.
       Леру я нашел во внутреннем дворе пансионата. Она загорала, расположившись в шезлонге возле бассейна. Я присел рядом.
- Привет, - сказала Лера. - Раздевайтесь, позагораем.
- Что же вы одна?
- Игорь  сказал, что у него встреча с каким-то режиссером.
Собираются ставить новый фильм.  Что у вас за книга?
- Нашел случайно в номере. Может быть, осталась от Софии
Разумовской. Там и фотография какая-то…
- Разрешите взглянуть? - любопытная Лера протянула руку и
раскрыла книгу. - Ой, да это же Аркадий!  Гляди, какой представительный. - Она в восхищении  всплеснула руками. - Помните, я вам говорила, что у Софии был таинственный любовник, который  лазил к ней через балкон. Это он и есть. Надо же, и автограф  ей оставил.
- Так это точно  книга Софии? А то я сомневался.
- Конечно, что я Аркашу не видела?  Породистый мужик. А
вы…. Что вы  собираетесь делать с этой находкой?
- Не знаю, - пожал плечами я. - Вы ведь с Софией были
подруги. Могу подарить вам на память. Мне она на что. Если бы здесь была фотография очаровательной женщины вроде вас, тогда другое дело.
    Она, взяв фотографию,  с благодарностью посмотрела на меня.
- Хотите, открою маленький секрет: я  завидовала Софке, что
она закадрила такого мужика.
    «Радуйся, дура,  ты еще не знаешь, как тебе повезло», -  подумал я.
     Расчет мой был прост. Болтливая Лера обязательно покажет  подарок Меньшину, а дальше информация дойдет до адресата.  Учитывая характер Могильца, такая  «засветка»  исполнителя может стать для него роковой.  А я прослежу весь путь  движения информации  и, возможно, установлю связь между организатором и исполнителем преступления.

    Однако этому  гениальному плану не  суждено было  сбыться. Вечером, к моему удивлению, я встретил в баре Ксению, как ни  в чем не бывало  весело болтавшую с Витольским. Я присел к ним за столик, и… Думаю, вы понимаете мое нетерпение. Как только раздались звуки музыки,  я пригласил Ксению на танец.
- Можешь радоваться, я остаюсь, - очаровательно улыбаясь,
проговорила она. Наконец, решив, что достаточно меня мариновать, объявила. - «Казанова» неожиданно попал в автомобильную катастрофу. Разбился насмерть. Или ему в этом помогли… По информации коллег, за ним числилось не менее пяти заказных убийств. Не считая наших.
  Камень свалился с моей души.  Милостивый Боже  услышал мою молитву.
- Уничтожение следов, кажется, продолжается, - вслух
заметил я. - Исполнитель убран, теперь хозяин уверен, что к нему никто не подступится.

День седьмой

1

      Курорт жил своей обычной жизнью. Днем люди, озабоченные собственным здоровьем, делали то, что полагалось курортникам: отдавались заботам докторов, медсестер, массажистов, банщиков, официантов, горничных – всем тем, кто обязан проявлять о них заботу. Вечером «больные» превращались в бесшабашных отдыхающих, рыскавших  по городу в поисках развлечений, заполняя кафе, рестораны, ночные клубы, казино, сауны, дискотеки...
     По приглашению  Евгения Костренко, я,  Ксения и Витольский поехали  на экскурсию в Приэльбрусье. 
      Мы промчались мимо Тамбуканского озера, знаменитого тем, что из него вот уже более ста лет берут  целебную грязь и развозят по всем окружающим санаториям,  пансионатам и больницам. А там натирают ею больные спины, ноги, руки… Справа долго тянулась гряда  Кавказских гор, пока, наконец, мы не свернули к ним и не втянулись в Баксанское ущелье.
   Если бы Костренко не был  одним из руководителей Ессентуков, то,  наверное,  работать бы ему гидом. В крае, похоже, не осталось ни одного камня,  о котором он не знал какую-либо легенду. Поэтому дорога наша была нескучной и очень даже познавательной.

    День выдался  чудесный, как всегда  в эту пору: солнечный, безветренный. Но когда мы проезжали высокогорный городок Тырнауз, то в ровный шум мотора вдруг ворвался  странный посторонний гул. Костренко велел остановить машину. Непонятно откуда взявшийся вихрь закрутил вдоль дороги столб пыли, послышались  резкие звуки захлопывающихся дверей, и даже звон разбитого стекла. Перепуганные куры, кудахча и хлопая крыльями, понеслись в укрытия. Впрочем, вскоре все стихло.
- «Пасть ветров», - пояснил Костренко.  Но поскольку мы
оставались в недоумении,  добавил: - Неподалеку в горах имеется  узкое ущелье, и время от время из него   вырывается сильнейший ветер, который нередко выламывает деревья с корнем, срывает крыши  домов…  Причина явления – в разнице температур воздуха в горном ущелье  и на равнине. Однако у местных  жителей существует на этот счет своя  легенда. Они считают, что  это   горный демон посылает ураган,  чтобы наказать тех людей,  кто сделал или замыслил  сделать черное дело… Так что  стремитесь делать добро.   
- Значит, только что кто-то  совершил черное дело…,-
заметил Витольский.
- И тут же был наказан, -  подхватила Ксения.
  … У подножия  Чегета Костренко сказал, что пойдет  позаботится насчет шашлыков, а мы втроем поднялись по канатной дороге  к заснеженному склону.

    Величие гор окружало нас. Ксения, крутя видеокамерой во все стороны, не уставала восторгаться  открывшимися красотами и, особенно, великолепием соседнего Эльбруса. Раздевшись до купальника, она принялась обтираться снегом, затем, дурачась, засунула  снежок за шиворот Витольскому, чем  вызвала у него медвежий рык.  Бросившись за гибкой и ловкой, как лань, Ксенией, неуклюжий Витольский подскользнулся и на собственной заднице, как на санках, помчался вниз. По инерции его протащило метра два там, где снег кончился. Когда он встал, следы торможения явно проглядывали  на его шортах.
             -   Если существует рай, то только здесь, - восхищенно говорила Ксения. - Лето сомкнулось с зимой, небо сплелось с землей… Где еще такое увидишь?
- Мы здесь как находились с Софией Разумовской,  -
неожиданно заявил  Витольский. - Буквально дня за два до ее гибели. С нами еще был ее сын – Володя. Странно, но она почти слово в слово сказала про рай  то, что  ты сейчас.
- Послушай, Витольский, я ведь просила тебя при мне о
других женщинах не упоминать, - вдруг закапризничала Ксения.  - Даже если у тебя были просто, как ты говоришь, рабочие отношения.
- Извини, радость моя, - спохватился Витольский. – Просто
поразился сходству ваших мыслей. Больше не буду.
- Кстати, ты никогда не рассказывал  о муже Разумовской…
- У нее не было мужа.
- Как, - сделала удивленные глаза Ксения. - А ребенок?
- Ха-ха-ха. Не делайте, мадемуазель, наивное лицо. Можно
подумать, что дети рождаются только в браке.
Витольский подошел к краю пропасти, разглядывая  разверзнувшуюся перед ним бездну. Наконец, он повернулся к нам.
- Думаю,  не нарушу светлую память Софии, если все-таки
расскажу… Другим бы не стал,  но вам могу, так как доверяю. На этом самом месте, где мы сейчас стоим, София рассказала мне по большому секрету, что несколько лет назад, когда она  еще была студенткой,  у нее  неожиданно вспыхнула  яркая, но скоротечная  любовь. Кто бы ее избранник,  не знаю, да  мне это и неинтересно. Это случилось   в Крыму… Они  навсегда расстались, а потом у нее родился сын…

    Я вдруг почувствовал, что мне не хватает воздуха. Стараясь контролировать себя, я сполз с каменной глыбы, на которой сидел, и медленно стал  подниматься по склону.
- Сергей Петрович, -  закричала Ксения. – Куда же  вы?
    Не оборачиваясь, я  махнул рукой, мол, сейчас приду.
- Там  слева есть домик уединения, - крикнул мне
Витольский, поняв по-своему мои действия.
      Я остановился только тогда, когда почувствовал, что силы мои на исходе. Вокруг не было ни души. Полная тишина окружала меня. Ничего не изменилось, горы были по-прежнему царственны  и спокойны,  синь бездонного неба не померкла, а орел  парил  над ущельем на одном уровне со мной.

     Эх, почему я  в свое время не воспользовался мудрой нормой  закона и не отказался от  дела, взяв самоотвод? У меня имелись для этого  все основания, и никто бы не осудил меня.
      Однако эта позорная  мыслишка  тут же улетучилась. Здесь не может быть  слабых мыслей и чувств.  Провидение повело меня по верному  пути,   поручив   важную задачу, надеясь и веря в меня, и теперь среди безмолвного величия,  наконец, раскрыло  мне словами Витольского суть долго скрываемой тайны и мое предназначение…

    Вдруг мне стало так легко, что, наверное, оттолкнись  посильнее, я воспарил бы над землей не хуже орла. Все сомнения разом отлетели прочь. Я понял, что небесные силы за меня...

                2
               
- Много   лет назад, - рассказывала Ксения, - в Твери был
оганизован  чемпионат России по бильярду. Турнир широко рекламировался, на него съехались лучшие игроки страны и зарубежные гости. Призовой фонд был объявлен в пятьсот тысяч долларов. В числе организаторов турнира значился  небезызвестный нам Могилец Вольдемар Демидович, который  являлся тогда, ни больше  ни меньше,  –  вице-президентом одной из американский фирм. В то время это было большой редкостью и производило неизгладимое впечатление на окружающих.
  Могилец выступил на торжественной церемонии открытия турнира и пожелал успеха его участникам. Соревнования продолжались несколько дней, проходили с большой помпезностью: каждый вечер устраивались пышные приемы, выступали известные артисты. Там же впервые вышла на большую сцену будущая поп- звезда  София  Разумовская. Раскручивал ее вездесущий  Могилец.
  Но когда пришло время награждения победителей,  выяснилось, что господин Могилец исчез. Отбыв в неизвестном направлении, он оставил победителей  без обещанного вознаграждения, а своих партнеров по организации турнира в убытке…

Возбудили уголовное дело и установили, что американская
фирма Могильца – мыльный пузырь, а сам он – подставное лицо. Разыскали его самого, арестовали, но затем дело   почему-то прекратили.  Могилец, отделавшись легким испугом, был освобожден.  Вот такая грустная история, - закончила Ксения свой рассказ, протягивая мне свернутый лист бумаги.
    - Это что? - спросил я.
- Интервью, которое дал Могилец тверской газете на открытии чемпионата по бильярду.

  Мы сидели на лавочке в пустынной части парка Победы. Я принялся читать интервью,  и тут, как назло,  на нашу скамейку  сел мужчина в кепке. Закурив, он покосился на меня и спросил:
- У вас не сегодняшняя газета?
- Нет, -  ответил я.
- Жаль. В  «Курортных ведомостях» в разделе
«криминальная  хроника»    напечатана интересная заметка. Из автомобиля  бизнесмена украли десять тысяч долларов. Этот богач вышел на минутку из машины, а какой-то ловкий парень вытащил деньги. Представляете, каков молодец.
- Кто  молодец? - переспросил я.
- Как кто?  - удивился мужчина. - Да парень, что украл.
- Но почему –  молодец?
- Конечно, молодец.  Он  у кого украл? У богача, а они все
мошенники… Вот если бы у старушки взял сто или двести рублей – последние ее деньги, тогда был бы  сволочь. А так   правильно сделал.  Нет, я   полностью его одобряю …
  Мужчина был в недоумении от  моей непонятливости. Он посидел еще немного, но поскольку разговор  у нас  не клеился, докурив, встал и ушел. Ксения рассмеялась:
   -   Как думаешь, кто виноват в том, что о богатых так  думают?
  -  Что касается Могильца, то тут ответ не вызывает
затруднений, - ответил я и снова уткнулся в интервью. Меня особенно заинтересовали слова Могильца, когда он говорил о поддержке молодых талантов.
«Я считаю, что состоятельные люди не должны забывать о талантливой молодежи. (Читая, я так и слышал торжественный голос Могильца).  Престиж и гордость нашей страны в ее людях, особенно в тех, кому сейчас нет двадцати. Поощряя нынешнюю молодежь, мы думаем о будущем великой России. («Узнаю высокий «штиль» речей Могильца», - усмехнулся я.) Не смотрите, что я представляю американскую фирму, -  продолжал Могилец .-  Таким образом я привлекаю в российскую экономику зарубежные инвестиции. В доказательство моих патриотических чувств, скажу, что на нынешнем турнире всех ожидает сюрприз. Какой?  Хотел, чтобы это была  приятная неожиданность, маленькая сенсация…  Но так и быть, откроюсь. Вы   впервые увидите здесь новую будущую звезду отечественной эстрады – Софию Разумовскую.  Без ложной скромности замечу, что именно я ее открыл и  с удовольствием вкладываю средства в поддержку молодого таланта».

      Я посмотрел на дату интервью.  Мы с Соней   встретились и расстались  в августе того же   года. Так вот почему она так внезапно, даже не попрощавшись, умчалась тогда из Крыма! Торопилась навстречу своему  звездному восхождению.
- Ты не знаешь, случайно, когда родился сын Разумовской? –
спросил я Ксению.
- Зачем тебе? - удивилась она.
- Надо.
     Она достала из сумки свою знаменитую записную книжку, в которой содержалась бесценная, на мой взгляд, информация, но в которой  разобраться могла только сама Ксения. Порывшись в ней,  она мне показала нужную  запись:
      - Вот,  пожалуйста.  Кстати, отчество Володи совпадает с твоим именем, -  заметила внимательная Ксюша

    Я почувствовал, что сердце мое забилось так сильно, что вот-вот выскочит из груди: мальчик родился ровно через девять месяцев после нашей встречи с Софьей.
               
            День восьмой
 
1

  Меня допрашивали ни где-нибудь, а в самой резиденции представителя президента, что на привокзальной площади Ессентуков.  Делалось это, конечно, без ведома самого представителя и в условиях строжайшей секретности.
      Лицо, которое вело допрос, назвалось сотрудником управления кадров министерства. Оно заявило, что имеются кое-какие сигналы о  моих  неправильных действиях по делу Разумовской.  Мне показалось странным, что люди из этого управления занимаются такими проверками. Нас, практиков-нелегалов обычно проверяло   непосредственное начальство, ну, в крайнем случае, служба  собственной безопасности…
     Но полковник предъявил предписание, в соответствии  с которым ему поручалось проинспектировать мою деятельность, и предоставлена высшая степень допуска. То есть, он имел право проверять все. Предписание  подписано заместителем министра. Неожиданный визит чиновника дал мне понять,  что противник срочно перешел в активное  контрнаступление. Поэтому полковнику я  стал рассказывать  далеко не все, а только то, что счел нужным.
- Почему вы решили, что имело место убийство
Разумовской? - задал он мне с ходу первый вопрос. У  полковника было кислое лицо человека, страдающего язвой или  больной печенью.
- Я ничего не решал. Я занимаюсь выяснением обстоятельств
гибели Разумовской.  Свидетели  показывают, что незадолго до смерти она была весела,   а  входя в ванную даже напевала. Самоубийца так себя не ведет.
- У вас есть более серьезные доводы, нежели ваше
умозрительное заключение  о настроении Разумовской?  Можно хохотать, но через несколько минут впасть в такой пессимизм, что белый свет будет не мил.
- Убит фотограф, который тайно снимал ее в ванной…
- Этот папарацци, - презрительно фыркнул полковник,
многозначительно покачав головой. - У подобных личностей такие сомнительные знакомства, что причиной убийства может быть все, что угодно. Еще факты?
- У меня нет больше фактов, - сказал я.
     До этих слов полковник смотрел куда угодно: в окно,   бумаги на столе,  на стены или  свои ногти. Сейчас  пораженный, он уставился на меня. Он привык, что  перед ним активно защищаются, изворачиваются,  лгут. А этот (то есть, – я) сдался сразу и тем самым подписал свой приговор.  Полковник встал из-за стола  стал неторопливо расхаживать по кабинету.
- Так-так, -  наконец, заговорил он. -  Я ознакомился с
материалами первичной проверки и следствия. Поэтому заключение, которое я сделал, основывается на строгих фактах.  Я решил приехать сюда и  лично поговорить с вами, чтобы быть объективным.  Теперь я полностью убежден в правильности в своих выводах. Они таковы: первое, следствие не располагает  доказательствами, свидетельствующими об убийстве певицы Разумовской. Второе, держать здесь дорогостоящего сотрудника по абсолютно бесперспективному делу нецелесообразно.  Что касается лично вас, то вы здесь находитесь больше недели, а  результат нулевой. Возникает вопрос: чем вы вообще здесь занимались? За государственный счет решили устроить себе  шикарный отдых, поправить здоровье, попить водички…
- Вы ошибаетесь, - сказал я. -  Мою поездку субсидировал
благотворительный фонд поддержки  борьбы с коррупцией и организованной преступностью. Я даже не брал командировочных, которых мне хватило бы от силы на сутки. Ибо живу в пансионате, где стоимость одного дня проживания в номере равна моей месячной зарплате…
Полковник обомлел от моей наглости.
- Ну,  вы и гусь! Транжирите громадные деньги
налогоплательщиков и  бахвалитесь этим.  Ваш Комлев тоже тот еще фрукт… Ничего,  мы  со всеми  разберемся… Вы свободны.
    Я вышел.  Ясно, что чиновник искал любой формальный повод, чтобы отстранить меня от работы. Я ему  повод дал, да еще какой. Представляю, что он напишет в своих бумагах.  Молодец, Комлев. Поняв, кто перед ним, он  тоже предоставил  чиновнику далеко не все материалы.
    Сколько осталось времени до того, как меня официально отзовут? От силы два-три дня…


                2

- Пришел с вами попрощаться и поблагодарить за гостеприимство, - сказал я, опускаясь в кресло в кабинете Могильца. Он сидел напротив меня. Перед нами стояли традиционные бокалы с соком.
- Весьма жаль, - отвечал Могилец, - что пробыли  так мало.
Надеюсь, ваша командировка  небезрезультатна?
- О да. Мне удалось добыть весьма интересные материалы.
- Очень рад. С большим нетерпением буду ждать
результатов. Очевидно, в ближайших номерах появятся ваши статьи?
- Я тоже надеюсь.
Наша беседа, как писали когда-то в газетах, протекала в обстановке полного взаимопонимания и  представляла высший пилотаж дипломатического искусства.
- Извините, если со стороны персонала допускались какие-то
промахи в обслуживании, - сказал Могилец, намекая, очевидно, на свою службу безопасности.
- Ерунда. Я ведь понимаю, что вы действовали из лучших
побуждений, заботясь, так сказать, о спокойствии клиента.
- Это наш долг.  Так, так…  Значит, миссия ваша завершена?
- Да, Вольдемар Демидович.
- Жаль, жаль. А ведь вы, э… Сергей Петрович так и не
ответили на мой призыв к сотрудничеству.
- К сожалению, Вольдемар Демидович,  у меня другие планы.
И они не позволяют мне принять ваше предложение.
- Понимаю, понимаю. И ценю вашу откровенность. Другие,
понимаете, начинают крутить, что-то выдумывать. А вы прямо отказали и все.
- Таков мой стиль.
- Похвально. И все-таки э… жаль, что мы не нашли общего
языка. Очень жаль. Когда вы собираетесь уезжать? Сегодня?
- Нет, завтра.
- Не смею вас больше задерживать, - вставая с кресла,  сказал
Могилец.
Я поднялся и направился к выходу.
- Постойте, - воскликнул он, когда я уже подошел к двери. –
Не желаете на прощание совершить еще одну увлекательную прогулку. Я обычно приглашаю на нее самых уважаемых гостей. Это будет конная прогулка. Думаю, вам понравится.
Я поблагодарил  и охотно согласился.

                3

- Ксюша, думаю теперь тебе действительно пора  собираться
домой, - добавил я после того, как рассказал ей  о проверке, устроенной мне полковником. - Нас закрывают. Считают, что делать нам  здесь больше нечего.  Поезжай в Москву сегодня вечером или, в крайнем случае, завтра утром.
- А ты?
- Я тоже уеду. Завтрашним вечерним поездом. Завершу кое-
какие дела…
- Но мы же  еще не закончили с Разумовской? – возразила Ксения.
- Ежу понятно, что  наша работа кое-кому  поперек горла.
Можно подумать, для тебя это новость.
- Надо согласовать с Комлевым.  Думаю, он будет 
категорически против. И потом, не понимаю, почему ты так легко сдался.
- Комлева я сам предупрежу. Увы,  он ничего не сможет
сделать, если высшее начальство уже решило иначе.
     Мы возвращались от источника.
            -    Вот и кончаются твои водяные мучения, - сказал я.

    Врач предписал нам трехразовое употребление воды перед приемом пищи, и мы старательно выполняли его указания.  Ксюша как-то сказала, что теперь хорошо понимает  состояние известного персонажа Ильфа и Петрова, измученного нарзаном.
- Ты  пьешь не нарзан, - заметил я, - а ессентуки-4
На что она ответила, что нарзан по вкусу  даже  приятнее.
- Дело не в приятности, а в пользе для здоровья, -
авторитетно заявил я.
- Левашов,  с возрастом ты становишься занудливым, -
заключила Ксения и добавила. - Объясни, что  за дела у тебя здесь остались? Только откровенно, иначе буду беспокоиться.
- Жена просила привезти сервиз, изготовленный из
кисловодского фарфора, - на ходу сочинял я. - А у меня не было времени  купить. Вот  хочу завтрашний день потратить на поиски. Ты  знаешь Светлану, ей ведь всегда нужно что-нибудь исключительное. Если привезу заурядную вещь, то отправит  обратно в Кисловодск. Как видишь, задание сверхважное.
   Ксения только вздохнула и ничего не сказала. Вряд ли она мне поверила.

                4
      
     Когда я в первый раз  попал в Кисловодск, то был очарован этим городом. «Маленький Париж» – не раз вспоминал я определение, данное   ему одним моим знакомым.  Такими словами тот выразил свое восхищение этим чудо-городком.  Под обаяние Кисловодска попадаешь сразу, как только выходишь из поезда на привокзальную площадь, а дальше оно уже не отпускает вас ни на секунду. Я думаю, в Кисловодске особая аура, ибо город этот создавался с любовью и  в полной  гармонии с природой.

   Водитель Могильца не повез нас  через центр города. Улочками  мы обогнули его и добрались до знаменитого Курортного парка не со стороны  главного входа, а как бы с тыла. В уединенном месте машина остановилась, и мы с Могильцом направились к  длинному  огороженному зданию.  Следы от  лошадиных копыт на подступах к нему выдавали его предназначение.  Могилец  уверенно прошел  к манежу, где   наездник в жокейской шапочке выезжал молодого коня.
- Здравствуй, Сулейман, - протянул ему руку Могилец. – Как
жизнь?
- Здравствуйте, Вольдемар Демидович, - обрадовался
Сулейман, спрыгивая с жеребца. - Жизнь идет помаленечку.
- Надо, чтобы бурлила, - заметил  назидательно Могилец.
- Куда нам спешить,  - засмеялся  Сулейман. - Мой отец
говорил, никогда не торопись, сынок. Разве ты не знаешь, чем больше спешишь по дороге жизни, тем быстрее к смерти придешь. Зачем  укорачивать себе жизнь?
- Умный был твой отец, хорошо сказал, - рассмеялся
Могилец. - Дай нам лошадей: мне, как всегда Казбека, а гостю, пожалуй, Терека. Хотим немного покататься.
- Будет исполнено, Вольдемар Демидович.
    Привели двух вороных жеребцов.
- Местная терская порода, - объяснил Могилец.- Выносливые
и хорошо по нашим горным дорогам ходят.

  … Мы двигались, не спеша, по аллее из миниатюрных туй, проехали «красные» и «серые» скалы, знаменитую «долину роз». За ней свернули  направо к мостику через ручей. Могилец сосредоточенно молчал, словно совсем забыл о моем существовании.
   От мостика дорожка, петляющая вдоль декоративных кленов, круто пошла вверх. Могилец стал горячить жеребца, послал его вскачь. Я помчал вслед. Конь нес легко, несмотря на высокий подъем. Быстро добрались до развилки. Возле «грибочка» –  круглой скамейки  с навесом,  Могилец остановился и слез с коня.
- Дальше предлагаю пойти пешком. Оставим коней здесь.
Ничего, Сулейман заберет их.
   Только сейчас я заметил, что в  метрах двухстах  сзади от нас ехал еще один всадник.
   По узкой тропинке, вьющейся серпантином вдоль скалистого склона,  через высокие в рост человека травы и низкорослые сосны, добрались мы до второго «грибка». Могилец и здесь не остановился. Он легко полез дальше по очень крутой, почти отвесной тропке. Я за ним. Наконец, мы выбрались на каменистую террасу, которая оканчивалась обрывом. Таких  террас в ущелье было много, они чередовались с пологими холмами  и горными выступами, но Могилец почему-то выбрал именно эту.
  - Все дальше не пойдем, - сказал он, останавливаясь у края обрыва. - Там, - показал он вверх, слева от себя, - «Малое седло». Видите наверху пирамидку из жердей. Туда всегда устремляется много народу. А здесь мало кто появляется, а вид  нисколько не хуже. Вот там двуглавый Эльбрус, сейчас, правда, он затянут тучкой. Похоже, сюда движется гроза. А внизу… Одним словом, надо смотреть и любоваться… 
               
   Он замолчал, погрузившись в созерцание распростертого перед ним города, утонувшего в зелени. Я осторожно огляделся. Площадка была небольшой, в длину метров сорок, шириной – десять-двенадцать. На ее краю  росла одинокая сосна – прекрасный  ориентир для случайного  путника или заранее   намеченной встречи.
   И все-таки, зачем Могилец привел меня сюда? На откровенную беседу? Неужели решил поговорить начистоту, раскрыться?  В таких случаях негодного свидетеля затем обязательно убирают. Если так, то сначала будет игра в кошки-мышки. Это вполне соответствует  духу  Могильца. Поскольку  мышкой явно предназначалось быть мне, то роль кошки останется за ним.
      У кошки превосходство перед мышкой в силе, но не всегда – в хитрости. Один на один Могилец не пойдет, это ясно, как солнечный день. Если он привел меня именно сюда, значит, неподалеку должны быть его люди.  Я оглядел  стоящие вблизи кусты – нет, там никто не прячется. Однако за площадкой начинается роща, которая может скрыть не один десяток людей. Впрочем, вполне хватит  и одного снайпера.

     Я  наметил план. Находясь на скале, буду держаться, по возможности,  одной линии с Могильцом, тем самым не давая возможности снайперу сделать прицельный выстрел из-за опасения зацепить шефа. Можно прикрываться и стволом сосны.  Я подошел к ней, делая вид, что любуюсь пейзажем.
     Подо мной отвесная стена, высотой метров двадцать, здесь, без сомнения, сломаешь голову. Слева – более пологий склон с двумя тропинками – одна ведет к сосновому лесу, другая к каменным грядам, за которыми можно скрыться.  Ладно,  путь к  возможному отступлению намечен.
- Вы знаете, Сергей, - разорвал тишину раздумья Могилец,
впервые не назвав моего отчества. - Я сюда иногда  поднимаюсь, чтобы  постоять  в одиночестве. Помните, как у поэта: «Кавказ подо мною, один в вышине…» Здорово, не правда ли. Один – в вышине! Вслушайтесь в смысл.  «Один»… «В вышине»…  Остальные где-то там, внизу, копошатся, суетятся, носятся со своими мелкими заботами… Они там, - он махнул рукой вниз. - Посмотрите, какие они маленькие.  Мелкие людишки. А ты здесь… Один… Как бог… Символично, не так ли!
Я показал на «Малое седло»: - Оно еще выше. Для тех, кто там – мы, верно, тоже - мелкие людишки?
- Вы правы. Как всегда, правы,  - рассмеялся он. – Недаром я
сразу проникся к вам симпатией.  Все, конечно, зависит от восприятия: можно и внизу быть богом, а вверху – червем.  Находиться всегда на высоте,  будь-то вверх или низ, - это, скажу вам, искусство.
- Однако невозможно  быть выше Аллаха, -  сказал я,
припоминая слова старого чеченца.
- Что вы сказали?
- Нет, ничего. Просто в голову пришла одна мудрая мысль.
- Ладно, - не стал настаивать Могилец. - Жаль, что вы
отвергли мое предложение о сотрудничестве. Что-то меня к вам притягивает… Не пойму что… Мы  бы с вами  хорошо сработались…
- Кто знает, как в таком случае все могло сложиться? Я думаю,  мы с вами бинарные  заряды?
- Что  это? Весьма интересно.
- Две материи, которые могут существовать только в
отдельности друг от друга.   Их соединение  неминуемо ведет к взрыву.
- Замечательно. Я это запомню. И все же не теряю
надежды…Видите, какой я терпеливый. Подойдите сюда, - позвал он меня.
Я подошел
-  Поглядите на эту выступающую скалу. Кого она вам
напоминает?
- Голову  змеи.
- Совершенно верно. По гороскопу я тоже змея. Наверное,
поэтому мне дорого это место. Здесь чувствую себя идеально. Змея умна, хитра  и, не дай бог, ее рассердить – жалит без жалости. Однако  пока не теряю надежды…,- снова тихо повторил он.
     Он  стал раскидывать камни возле кустов и, найдя что-то, радостно вскрикнул:
- Сохранилась! – В его руках оказалась бутылка коньяка. –
Вы знаете, сколько лет  она здесь пролежала? Ни за что не поверите. Пятнадцать.  Ровно столько прошло времени, когда мы здесь были с одним человеком.  Выпили одну бутылку, поклялись, что добьемся в жизни все, что задумали. А вторую бутылку спрятали, решив распить, когда цель будет достигнута. Увы, сейчас этого человека нет в живых. Но время распить коньяк, думаю, пришло.
     Могилец достал из сумки-пояса, висевшего у него на боку, две рюмки и лимон. Я не сомневался, что он, разыгрывая передо мной спектакль, заранее все продумал.  Мы выпили по рюмке коньяка. Затем Могилец снова подошел к  пропасти.
- Люблю стоять на самом краю и проверять,  прочно ли
держит тебя земля. Могу пройти по самой  кромке.  Не верите?

     Не дожидаясь моего ответа,  он медленно двинулся по гладкому, как лед,  узкому козырьку, нависшему над склоном. Слева от него пропасть, справа – кусок глыбы. Смертельно опасный участок длиной в четыре метра. Малейшее неверное движение – и ты полетишь вниз.  Могилец уверенно прошел его и, оказавшись в безопасном месте, повернулся ко мне и помахал рукой.
- А вам слабо? - хитро прищурившись, спросил он. - Не
желаете судьбу испытать?

     Он меня проверял.  Не знаю, что на меня нашло, но я решился… Вдали стоял великий Эльбрус, и оттуда  стремительно шла гроза. Я сделал первый шаг, чувствуя себя неумелым канатоходцем, и едва не потерял равновесие. Рука непроизвольно дернулась к скале в поисках опоры. Но нависшая скала – это не опора, а наоборот, - скорее, пружина, которая тут же столкнет тебя вниз. Пропасть, словно насос, стала втягивать меня… Сжав всю волю в кулак, я оторвал от нее взгляд, выпрямился и сделал второй шаг…

   Впереди сверкнула молния, и в ее огненном свете мелькнул во всем величии могущественный Эльбрус. Странно, но молния не испугала меня. Наоборот, вид освещенного Эльбруса, этого хозяина Кавказа, придал мне уверенность. Я почти физически ощутил силу, исходящую от него, и  неожиданно почувствовал, что смертельный путь теперь мне не  страшен.
   Точно такое состояние  полной уверенности в собственной безопасности, непонятно как и почему возникшей, испытывал я несколько лет назад,  во время чеченского нападения, когда на глазах десятков врагов   и под шквалом пуль бежал к палатке, чтобы спасти письмо погибшего солдата…
   Я уверенно прошел оставшиеся до конца опасного пути три метра. Мне нужно было сделать последний шаг,  и тут я  вдруг  увидел перед собой конец палки, нацеленной прямо в мою голову. Я едва успел уклониться,  палка проскочила мимо. Я поднял  глаза. Прямо передо мной стоял Могилец и внимательно глядел на меня…

    Прыжком я выбрался на безопасное место.  Могилец находился теперь в нескольких метрах от меня, возле кустов, и  снова разливал в рюмки коньяк.  Я ощутил, как   на меня накатывает волна слабости.
- Предлагаю тост, за счастливое завершение испытания
судьбы, - как ни в чем не бывало,  сказал он.
Мы выпили. Коньяк слегка подбодрил меня.
- Не правда ли, забавное место? - спросил Могилец. – Вам
ничего не показалось?
- Вы пытались столкнуть меня палкой, - сказал я, глядя ему в
прямо в глаза. Он даже бровью не повел..
- Ничего подобного. Вам показалось. Все время, пока вы шли по опасной тропе, я не сходил с этого места и очень переживал за вас. - И он усмехнулся.
- Не надо из меня делать дурачка.
- Клянусь. Место, где мы стоим, считается странным, потому
здесь и возникают  разные видения. До что вы такой недоверчивый! Невольно сказываются издержки профессии, не так ли? -  Новая усмешка скривила его губы.
- Скажите, зачем вы устроили эту комедию с  прогулкой и
ходьбой по скале?
- Вы нравитесь мне, -  сказал Могилец, непонятно улыбаясь и
чуть-чуть отодвигаясь от меня. - Я еще раз убедился, что вы смелый и решительный человек. Если вы – друг, то никогда не предадите. Мне такой человек нужен. Но если враг – то опасный и  смертельный…
- Давайте начистоту, - я сделал шаг в его сторону. – Вы
прекрасно понимаете, что мы никогда не будем друзьями.
- Жаль, жаль, -  в который уже раз повторил он, покачивая
головой. И снова сделал попытку отодвинуться от меня. Я тут шагнул поближе к нему. - Впрочем,  я вас понимаю. Перед нами стоят разные задачи. Ведь вы – отнюдь не журналист, за которого себя выдавали. А самый обычный мент. И вам  надо было во чтобы то ни стало узнать, отчего погибла Разумовская? 
-  Я и так знаю, - пожал плечам я.
- Очень интересно! - насмешливо воскликнул Могилец. –
Может, поделитесь своими знаниями. А то мы, простые люди, до сих теряемся в догадках: погибла она сама или ее погубили…
    Я  обратил внимание, что Могилец  совсем не  «экает», а говорит гладко. От волнения, что ли? Или здесь в самом деле необычное место?
- Хорошо,  расскажу, - сказал я. – Только  отойдем за эту
сосну.
- Боитесь? - оскалил зубы Могилец.
- Береженого бог бережет.

  Мы отошли за сосну. Гроза между тем разыгрывалась не на шутку. Дождя пока не было, но я впервые видел, как тучи ходят примерно на одном уровне со мной. Город внизу был укутан  густой серой пеленой.
- Молния будет бить прямо по сосне, -  заметил Могилец.-
Она здесь самая высокая точка.
- Ничего, вы ведь любите испытывать судьбу.
   Он пожал плечами. Но впервые за сегодняшний день я  почувствовал его беспокойство. Похоже, в его планах происходили какие-то сбои.
- Много лет назад, - начал рассказывать я, -  некий
начинающий бизнесмен познакомился с  честолюбивой девушкой, которая хотела петь и стать звездой. Бизнесмен был тоже тщеславный,  обладал бешеной энергией и брался за любое дело, лишь бы оно приносило прибыль… К тому же, он  был полностью лишен щепетильности в отношении выбора средств. Делец умудрился создать некую фирму, зарегистрировав ее в США, и даже стал ее вице-президентом.
      Однажды  с некоторыми компаньонами он договорился о спонсировании  чемпионата страны по бильярду и собрал крупную сумму призового фонда. На соревнованиях он впервые представил  зрителям новую эстрадную певицу Разумовскую…
Но жадность взяла  над ним верх, и он скрылся с призовым фондом в несколько сот тысяч долларов.

  Скоро ему пришлось познакомиться с  правосудием.  Нечестного дельца поймали и посадили в тюрьму. Но деньги, которые он успел надежно спрятать, ему помогли. Ловкому предпринимателю удалось выкрутиться.
Он решил, что деньги могут все. Они достанут ему свободу, любовь женщин,  роскошь и, самое главное, власть…
 Молодую певицу он больше не отпускал от себя. В то время она оказалась в затруднительном положении, у нее на руках был маленький сын, и хитрый бизнесмен,  выдавая    себя   за  благодетеля (а   он    умел это делать), сумел привязать молодую женщину к себе. В певицу он вложил часть своих капиталов, и она  приносила  ему хорошую прибыль. Скоро Софья стала раскрученной, модной, однако  до поры до времени ему удавалось удерживать ее в руках…
Но исподволь зрел конфликт. Будучи незаурядной личностью, молодая женщина больше не захотела терпеть рабские условия.  Между ней и ее опекуном   все чаще возникали трения, которые перерастали порой в серьезные столкновения. Наконец, наступил момент, когда конфликт выплеснулся наружу. Певица показала свой характер и   вышла из повиновения… Бизнесмен принялся  шантажировать ее, даже  попытался организовать  похищение  сына… 
               
 А потом делец, не терпевший даже малейшего  неповиновения, пошел на крайнюю меру. Тем более что певица пригрозила раскрыть некоторые его мошеннические действия.  Он задумал убить ее и нашел исполнителя  своего черного  замысла. Им оказался мужчина, который хорошо сыграл роль  неотразимого Казановы… По ночам   по веревочной лестнице забирался к ней в номер, мог, исполняя   ее каприз,  вечером слетать в Крым, чтобы утром преподнести  букетик  любимой лаванды…
Поэтому певица не удивилась, когда он, попрощавшись  накануне  и действительно выехав из пансионата,  вдруг через день вернулся и оказался у нее в ванной. Женщина увидела в его поступке очередное выражение его сумасбродной любви…
 И когда  протянула губы для нежного поцелуя,  жестокий убийца схватил ее… У него мощные руки и железная хватка. Несчастная женщина даже не  успела осознать, что происходит, как все было кончено... Затем он чиркнул бритвой по ее венам и бросил  в воду…               
  Перед этим хозяин пансионата, а им был уже известный нам делец,   дал убийце ключ от служебной двери в ванное отделение. А после злодейского акта помог ему незаметно покинуть пансионат.

Ну, а далее, как говорится,  дело техники. В средства массовой информации  была запущена информация о самоубийстве известной певицы Разумовской…
Однако внезапно   стали происходить непредвиденные вещи. Фотограф,  который  задержался в ванной, случайно увидел всю сцену убийства и, даже заснял ее на пленку. Потребовалось срочно  от него избавиться. Затем приехал непонятный журналист из Москвы. Темная лошадка. Подозрительная. На всякий случай его надо приструнить, припугнуть. За его женой в Москве устроили слежку. Стали готовить ее убийство.
Но потом хозяин решил, что пришла пора убирать и самого исполнителя. Так «Казанова» попадает в автомобильную катастрофу.  Дело сделано, концы в воду…
Вот только с журналистом надо что-то делать. Уж очень он настырный, не в меру  любопытный и многое уже знает. Опасен, очень опасен…Надо и от него как-то избавиться.

     На протяжении  моего долгого монолога Могилец стоял, прижавшись спиной к стволу дерева, и  на каменном лице его не дрогнул ни один мускул. Человек этот умел держать себя в руках.
- Вы обрисовали  почти верную картину, -   совершенно
спокойно заговорил он. - Я сразу понял, что вы талантливый человек. Но допустили одну неточность.  Я не прикладывал руки  к автомобильной катастрофе Казановы. Это была чистейшая случайность. Нонсенс. Сначала должна быть убита ваша жена, и уже после этого  я предполагал уничтожить исполнителя. Но жизнь внесла маленькие коррективы.  Поэтому планы приходится менять, как говорится, на ходу.  Ах, как жаль, что вы не в моей команде…

     И вдруг резко оттолкнувшись от дерева,  он всей  своей массой полетел на меня. И хотя я ожидал от него такого маневра, увернуться  до конца все-таки не успел. Сзади  была пропасть, и если бы я принял на себя весь  удар, то неминуемо свалился бы вниз. Но я сумел отскочить в сторону и, слегка задетый Могильцом,  упал на камни. Когда через секунду вскочил, то увидел следующую картину.
     Могилец, изогнувшись самым неимоверным образом, повис на  краю пропасти,  всеми силами стараясь  удержать равновесие. Лицо его стало бордовым от напряжения,   он часто-часто, как огромная разлапистая птица, размахивал руками, подгребая под себя воздух. О, как он хотел жить… Еще мгновение,  еще небольшое усилие – и он выпрямится и отступит назад.

    Но  тут случилось такое, что может произойти только в горах. Неожиданно из ближайшего  ущелья  с гулом вырвался порыв ветра. Из-за резкой смены погоды там возникла воздушная пробка, которая выскочила наружу… «Пасть ветров, –  вдруг вспомнилось мне. - Мститель злых и  коварных людей».
Я ощутил  мощь воздушного удара и резко пригнулся…Ветер ударил сзади по Могильцу.  На  фоне мелькнувшего в свете молнии Эльбруса  он соскользнул с края  скалы и, громко крича, рухнул в пропасть…

        … Тут я заметил, что от рощи в мою сторону резво мчится  какой-то человек. Не став его дожидаться, я метнулся к пологому склону, и узкой тропинкой побежал вниз. Природа, словно дождавшись развязки драмы, громыхая и ослепительно сверкая,  разразилась ливнем.
          Я увидел  вереницу пещер и, весь мокрый, устремился  туда в надежде скрыться от преследователя, передохнуть и переждать дождь. В сухом гроте  сел на камень, прислонился к стене и в изнеможении закрыл глаза.
     Однако моим приключениям, видимо,  еще не суждено было завершиться. Я услышал   сквозь ливень звуки посыпавшихся камней,  затем близкие  шаги,  и достал из  маленькой кобуры, спрятанной под мышкой,  пистолет. У входа в пещеру  показался силуэт человека.

    Я встал с камня, поднимая руку с пистолетом. И тут же в изумлении опустил ее.  В пелене дождя стояла … Ксения.   Она радостно вскрикнула и бросилась ко мне. Я обнял ее узкие  трясущиеся от рыдания плечи.
            Все кончилась, - бормотал я. – Успокойся.  Все прекрасно. Мы опять победили…      

                4
               
            -     Теперь, рассказывай, почему ты не исполнила приказ? - делая строгие глаза,  спросил я, когда прошла волна эмоционального всплеска, и мы снова уселись на камни в пещере. - Как ты очутилась здесь?
- Я совсем не нарушала приказа. Мне велено ехать или 
сегодня  или завтра. Сегодня еще не прошло, завтра – не наступило. У меня появилось свободное время, и я решила провести его с пользой. Погулять по Курортному парку. Я не виновата, что у тебя возникло такое же желание. Да еще в компании с Могильцом.   Только врать нехорошо,  да еще друзьям. Я имею в виду байку про кисловодский фарфор. 
- Извини. Я должен был так поступить.  Что делать, если
закона порой не хватает, чтобы наказать преступника…  Невозможно было допустить, чтобы  Могилец опять вышел  сухим из воды. А дело, как ты знаешь, шло к этому. Увы, доказательств его вины получить так и не удалось. Он  все очень хитро предусмотрел.
  Вместе с тем нельзя было оставлять негодяя безнаказанным. Иначе беды от него начнут расти в геометрической прогрессии.  Но и нарушить закон я не мог. А поскольку другого выхода у меня не было,  то решил спровоцировать  нападение  на себя.  Своего рода дуэль, что ли… Сам я бы действовал   в состоянии необходимой обороны. Тогда все было бы  в соответствии с законом.
 Однако, как видно, вмешались высшие силы справедливости. И  возмездие свершилось. Преступник  понес, как говорится, заслуженное наказание… 
- Я все видела. Больше того, сняла на видеокамеру.
- Зачем? - удивился я.
- Мало ли, - заявила практичная Ксюша. - Ведь кое-кто знает,
что ты с Могильцом направился на прогулку.  Береженого  бог бережет. Чьи это  слова?     На пленке ясно видно, что ты  Могильца  не толкал, даже пальцем не задел. Он сам свалился в пропасть. 
  Я усмехнулся, в очередной раз подивившись мудрости Ксении.
- Не  поверю,  чтобы  Могилец не взял с собой
подкрепления…
- Был снайпер. Я и его  сняла на пленку.  Как он готовился,
собирал винтовку, устраивал себе лежбище, прицеливался…
- Но почему он бездействовал?  Могилец  явно нервничал,
был в недоумении, не понимал, почему нет выстрела…
- Пришлось  снайпера  чуть-чуть нейтрализовать. Под шум
грозы я незаметно подобралась  к нему  и легонько стукнула по голове тяжелым предметом…      
- Надеюсь, это не Меньшин?
- Нет. Начальник службы безопасности Могильца – Ворон.
Большой специалист по темным делам. 

       Дождь между тем кончился и, как часто бывает в горных краях,  пасмурная погода  быстро сменилась  солнечной.  Мы выбрались из пещеры и пошли по тропке в парк.
- Надо сообщить в милицию, что в парке найден лежащий без
сознания человек с винтовкой. Потом написать подробный рапорт Комлеву, - сказал я. - Но это завтра. Сегодня у меня есть еще дело.
- Понимаю, сын, - закивала головой Ксения.
- Откуда ты знаешь? - поразился я.
- Ох, и трудно было догадаться…

    Вдруг страшная мысль посетила меня. Там же остался Меньшин. Кто знает, какое очередное пакостное задание дал ему Могилец перед прогулкой со мной. Я бегом бросился из парка. Ксения еле-еле поспевала за мной.
- Что случилось?  -  едва переводя дыхание,   спросила она.
- Сын, там… -  махнул рукой я.
   Мы добежали до вокзала и,  взяв такси,  помчались в Ессентуки. Я велел остановиться возле интерната имени Могильца.
     Едва не сбив с ног услужливого швейцара, мы добрались до кабинета директора.   Узнав меня, он встал из-за стола…
- Я от Вольдемара Демидовича,  - опережая его вопрос, 
требовательно сказал я. – Он велел мне забрать Володю и  немедленно привезти к нему.
  На лице директора мелькнула растерянность.
- Я не могу это сделать без личного указания Вольдемара
Демидовича. Он мне по этому поводу не звонил… Прошу извинить, но я ему позвоню, чтобы получить инструкции.
- Не трудитесь. Вольдемара Демидовича нет на месте. Он
уехал в Кисловодск. Мы собрались на прогулку. По дороге он решил, что неплохо взять Володю с собой… Чтобы мальчик развеялся, а то этот чинуша Макарычев совсем его угробит, так он и сказал, -  усмехнулся я, и от этих слов у директора сухо поджались губы, а  уши покраснели. – Поскольку я должен  был приехать позже,  Могилец попросил меня забрать Володю… Какие вам еще нужны инструкции? Вряд ли Вольдемар Демидович обрадуется, узнав, что вы не выполнили его распоряжение…
- Но…, -  начал было Макарычев.
- Что «но»? - грозно перебил его я.
- Мальчика нет в интернате... Два часа назад  приезжал
Меньшин и забрал его.
- Какого дьявола вы мне голову морочите своими
идиотскими  правилами, -   закричал я. – Куда он его увез?
    Директор только пожал плечами…

    Мы выскочили из интерната, и я велел таксисту, который оставался ждать нас на улицу, мчатся к озеру. Я подумал,  если  Могилец велел  Меньшину спрятать мальчика, то, скорее всего,  это будет  сделано в пустующем здании «Казацкой заставы».
  … Вот  знакомые заброшенные залы и исписанные стены  бывшего ресторана… Наконец,  я в помещении, где  встретился с бритоголовыми. В углу зияла яма – вход в подвал. Я жестом велел Ксении, которая  неотступно следовала за мной, оставаться  наверху, а сам  по лестнице, прислоненной к стене, спустился  в подвал.
   Здесь было темно и сыро, но  в глубине узкого коридора мерцал огонек  и, достав пистолет, я направился к нему.  Я не ощущал никакого  страха.  Мне сейчас сам черт  был не страшен. Добравшись до огонька, я увидел  пустую комнату,  а в углу  возле  железного крюка  сидел на деревянном ящике Володя. Его лицо,  тускло освещенное  свечой, все  в подтеках слез, испуганно уставилось на меня.
- Не бойся, Володя, я пришел, чтобы помочь тебе…
     Я обнял его трясущиеся плечи.
- Сейчас уйдем отсюда, мальчик мой…
- Вы кто? – прошептал он.
- Друг твой…
«Отец», – чуть не вырвалось у меня,  и, прижав мальчика к груди, я понес его к выходу. Его руки     доверчиво обвились вокруг моей шеи. Возле лестницы Ксения помогла Володе выбраться на поверхность. Мы вышли на улицу.
- Кто тебя затащил себя? - спросил я его, когда мы сели в
машину.
- Дядя Игорь. Он сказал, что мы пойдем на прогулку,  а сам
привез сюда. Он велел мне сидеть здесь, заявив, что он скоро придет… Мне было очень страшно. Скажите, мы поедем к маме? Я ее давно уже не видел…Зачем дядя Игорь засунул меня в подвал?
          Ксения, обняв мальчика,  ласково успокаивала его.
- Все будет хорошо, мой мальчик. Все будет хорошо, - 
не уставал повторять я.
- А Меньшин?  -  вдруг вспомнила Ксения.
- Никуда он теперь не денется, - сказал я…

                Конец