Глава1 Во имя отца и сына

                Пролог

***
Спотыкаясь пыльными, стоптанными сапожищами о камни и засохшие навозные кучи, он спешил с докладом к хозяину.
- Кондрат Андроныч, не соглашаютси. Я уж с нимя и так и эндак. Нивкакую!
- А ты их плётками, плётками стягай, Филиппка! Ишь ты узкоглазы морды, я их заставлю землицу то продать! На кой ляд им столько земли то,  голодранцам? Ух, бусурманские рожи!
И управляющий с помощниками кинулся исполнять приказание. Со всех сторон на головы башкир – кочевников  стали ложиться плети. Плач женщин, визг ребятишек разнёсся по всей округе на многие вёрсты.
Уж пятый день пошёл, как держали их без пищи и воды, угрожали, запугивали и били, но гордый кочевой народ не соглашался продать свои земли за бесценок.
Тут от становища отделилась огромная фигура.
- Хватит! Хватит, я сказал! С барином говорить буду!
Это глава племени Юнус. Его связанного потащили на разговор барские халуи.
- За что бьёшь, собака?! – сверкнул он своими чёрными раскосыми глазами.
- Я ж тебе толкую, - стал обволакивать вкрадчивый голос - отдашь землицу за рубь, отпущу.
- Твоя цена, Мартынов, плохая цена. За рубь и коня не купишь. Где скот пасти будем?  Мой народ с голоду подохнет!
- А ты коней продай, да избы поставь…
- Мы народ вольный, кочевой! Поле, да ветер вот наш дом!
- Ну, гляди, гляди…
Истязания продолжались ещё день. На седьмые сутки башкиры сдались.

***
Тянутся вереницы телег по Россее – матушке, тянутся, как тонкие ниточки рек по иссохшим  руслам земли – кормилицы. Пешие, конные, немытые и усталые, с нехитрыми пожитками, оставившие то, чего не было, едут люди в края дальние…..
Уж двадцать лет миновало  с тех пор, как отменил царь – батюшка крепостничество. Голодный, обездоленный, нищий люд, помыкавшись, пустился на поиски своего «сытого» счастья на Восток…
Одному Богу известно, сколько боли и слёз видела эта дорога лютая, сколько крестов покосившихся выросло вдоль обочины.
Ехал в таком обозе и маленький казачок пяти лет отроду, с именем даденным ему попом Прокопием, Константин.
Помнил Костик, как собирались они в путь всей своею деревнею.
- Куды ж едем то, – причитала мать, - ребятишек орава, погубим же!
- Цыц, раскудахталась курица, - пригрозил ей отец, - вон уж Дорофеевы  уехали и землицу купили, и избу сладили. Не одне ж сподобились, всем миром. Брат ежели что подмогнёт. Не пропадём!
Так и потянулись денёчки длинные в бесконечном скрипе несмазанных колёс, криках мужиков, да баб, рёве ребятишек малых….
Ехал Костик не тужил. Два разы ухи отмораживал, да кашлял смерть как шибко. Вёсна то в Россее сами знаете какие – день припечёт, а день и снег вперемешку с дождичком, да ветер сквозанёт так, что и с ног вон.
Больше всего любил малец помогать отцу управляться с лошадью, уж больно она была норовиста. А мамка держала его на привязи:
- Костяяяя, ты куды побёг пострел, зашибёт тебя энта зараза!
- Не зашибёт, - кричал ей Костик, - я её крепко держу хая – моряйскую!!!!
Мальчонка, хоть и мал был, а понимал мать. Трясётся она над ним, потому как  схоронили они в дороге сестрёнку ихнюю  младшую Нюсю. Да и не они одни…
Вон третьего дня загрызли волки голодные, ребёнка у матери. Так она и сидела теперь в телеге сама не своя, выла, причитала, да каялась. Мужики тогда само собою побегали, из ружий в лес постреляли, да толку от энтого. Дитя то уж не вернёшь. А бабу ту люди жалели, одну бросать и не думали. Ведь горе такое не каждая вынесет.
Не осталось девок  в семье у Костика, а парней было хоть отбавляй.
Павел – старший брат, ему уж 17 минуло. В Вятской губернии окончил реальное мужское училище. Умный он вырос и очень степенный, во всём отцу помощником – и уток настрелять, и дров наколоть, и со скотиной управиться.
Иван тожно был ничего себе грамотей, осилил три класса школы церковной.
А вот Егорша выучиться не успел, да и учился он через пень колоду.
- Не способный ты к наукам, Егорий  – говаривал ему было отец. – Ну, ничё, жизня она тебя быстро всему научит.
Почитай две недели прошло со дня Пасхи, как въехал крестьянский «табор» в Уфимскую губерню, в предгорьях Урала, к новому месту своего жительства. Там, из письма Петра Дорофеева, продавал землю по 20 рублёв за десятину купец Мартынов всем желающим. Желающих оказалось  много, только вот рубликов у всех по-разному. Кому Бог помог, скопили на батрацких работах, да хозяйстве невеликом кто на одну, кто на две, а кто и на более  десятин.
             Отец у Костика был мужиком сноровистым, работы не боялся – и избу поставить, и сена накосить, и плуг поправить. Одним словом на все руки мастер.  Как говорят корнем в свой род пошёл. А род его почитай с Ивана Третьего тянется. Разбойничали в то лихое время казачки на Вятчине, беглых много было из Московии. Вот и решил их Иван царь на службу свою поставить, чтоб озорство такое прекратить. Кто не согласный был за Дон подалися, а согласные остались и службу свою исправно несли.
Из таких служивых и происходила семья Казаковцевых, Костина семья.
               
                Глава 1

***
Улыбнувшись яркому утреннему солнышку, он потёр глаза и немедля ни минуточки, подскочив с мягкой пуховой перины, побежал, путаясь в длинной сорочке, по большому богато обставленному дому  к комнате своей дорогой матери, которая была сегодня именинницей.
- Маменька! Маменька! – кричал звонко Георгий, распахивая резную дверь – С днём ангела, маменька!
Но покои его родительницы почему-то были пусты, и вещи там находились в полном беспорядке. Всюду валялись её надушенные платья, меха, корсеты, разорванные книги, цветы, булавки и банты, а мятая постель добавляла ещё большей неприглядности увиденному…
- Маменька – отшатнулся перепуганный ребёнок. – Где ты?
И тот час к нему подскочили пожилой слуга и молоденькая немка – гувернантка. Они стали уводить мальчика прочь.
- Пойдёмтес, барин голубчик, пойдёмтес - говорил старик Пантелей ласково – Не надо вам на энто глядеть.
Но парень и не думал уходить. Он, вырвавшись из цепких объятий слуги, уже бежал по дому в поисках маман. Мелькали всюду какие-то незнакомые лица, пьяные и безобразные. Распущенные кавалеры и дамы, не ведающие стыда, веселясь,  показывали на него своими потными пальцами. В хозяйской гостиной, прямо на полу,  расположились цыгане. Они ели, пили, пели, спали и бодрствовали, не обращая ни на кого внимания…
- Георгий Кондратьич, постойте! – услышал малец позади и не оборачиваясь, пустился на второй этаж к комнате отца.
Из-за двери родителя раздавался раскатистый храп.
- Она непременно там! – сказал мальчик и вошёл внутрь.
Мартынов старший валялся пьяный на полу в рубахе, с пятнами крови, а на его постели отчего-то сидел кудрявый, черноглазый испуганный цыганёнок.
- А где моя мама? – спросил его Жора.
Но незнакомец ему ничего не ответил, а только стал нервно и часто икать.
  Георгий почувствовал, как уводит его Пантелей, и гувернантка делает ему очередное внушение:
- Вы забылись, молодой человек?! – шипела она с акцентом – В комнаты родителей вход нельзя!
Да плевать он хотел на это.
- Где моя маменька? – повторил в который раз юный барин.
- Уехалас – переглянувшись с гувернанткой, сказал растерянный слуга, и, опустив глаза в пол, добавил – Навсегда уехалас…

***
Была эта лавка торговая каменной, добротной, с железной крышею, да колокольчиком на двери. Прилавок, не как у других, облезлый, да грязный, а чистый, широкий, гладкий, из тёмного дерева. Внутри товара всякого тьма тьмущая, и полки гнулись от изобилия того.
Но Костя ничего вокруг себя не замечал, да и не за этим он сюда пожаловал…
- Будешь чё брать то? Будешь чё брать то, говорю?!
Очнулся, наконец, Костик от сильного толчка в бок.
- Чё  замер то? Не будешь ничё  брать, тагды  иди отсель! – говорила ему толстая баба в тулупе и шали, возвышающаяся за ним в очереди.
- Сейчас, сейчас – засуетился малец. – Мне мешок муки и соли пуд.
Бойкая  румяная девчонка,  хихикнув, стала проворно обслуживать его.
«Ну что я в ней нашёл,  – думал про себя мальчик, наблюдая за бойкой лавочницей - ни красоты такой, чтобы ах, ни фигуры. Лицо круглое, широкое, веснушки по всему носу, косички смешные, а как увижу её столбенею, как вкопанный. Ну, хыть бы повадки как у Лизки Емельяновой, так нет, и энтим не вышла. Голос звонкий, командный, на месте как волчок крутится! Да, уж… »
И всё таки, что–то  определённо, как магнитом, тянуло его к ней.
Костя робко взял сдачу и вышел на улицу. Там сына в телеге уже поджидал отец. Мороз инеем подёрнул его усы и бороду.
- Поспешай, Константин, нам ишо засветло домой поспеть надоть.
Но засветло домой они не успели. Начался буран, который столбом поднимая снежные кучи, преграждал путь ездовым. Лошадь то и дело проваливалась в наст, норовя перевернуть поклажу.
- Чёртова скотина, давай, давай, пошла!!!! – кричал на неё Тимофей, с трудом вытягивая поводья.
Костик ёжился от колючего ветра, поворачиваясь к нему спиной, но даже овечий полушубок не спасал его. Морозы в этом году были особенно крепкими, однако, несравнимыми с теми, что пришлось испытать мальцу в первый год приезда сюда. Не успев выстроить дома до снежных мух, жили переселенцы в землянках, спали, не раздеваясь, на ледяном полу и вновь умирали целыми семьями от хворей.
Костя услышал лай деревенских собак.
- Ну, всё, почитай прибыли наконец-то – сказал он и вздохнул.
На стук их выбежала встречать мать, растрепанная, в одной сорочке и шали сверху.
- Ну, что ж  так долго то?! – ворчала она.
- Подишь то не на паровозе ехали – буркнул отец. – Чего хороводишься, иди парня грей, да харч ставь.
Костик  смёл веником  снег с валенок, отряхнул шапку, зашёл в избу. Дома было чисто и натоплено, в углу, под иконами горела лампадка, на вышитых оконных занавесках играли тени от зажженной свечи, на длинном столе, прикрытые рушником млели  пироги. Мать давно поджидала их. После сытного ужина парнишка полез на печь спать. Но сон всё не шёл. Он снова видел румяное веснушчатое лицо, такое дорогое его сердцу.
- Ну что ты будешь делать. Опять она, - подумал про себя Костя – Мотя, милая Мотя…

***
Они шли гуськом по тропе меж огородов, оставляя позади себя вереницу следов на снегу.
- Мы когды придём, ты шапку то с ушей сыми - сказывал Тимофей своему сыну Ивану. - Да поклонися пониже, всё ж таки уважил нас соседушка.
Чернявый парень, слушая отца внимательно, тащил с собою заплечный мешок.
- Авдот то он мужик сурьёзный, дельный. А коль не отказал, делай всё как велит. Хозяева! – постучал в чужие ворота отец и вошёл во двор -  Мир вашему дому!
- Ааа, Тимоха! – приветствовал его Авдот Емельянов, поправляя сбрую кобылы, уже запряжённой в сани  – Ну шта привёл своего чертяку? Славный паря!- засмеялся он в бороду и похлопал Ивана по плечу – Хорошой с него рабочий получится!
- Не сидится сынам нашенским дома – посетовал Тимофей. - Всё убечь норовят. Павел в городе, и энтот туды ж сподобился….
- Да, ладно, ты, ладно! – стал успокаивать Тимофея Авдот. – Сам знашь, детки, что птенцы желторотые. Чуть подросли и ну из гнезда. А за свово охламона не беспокойсь! Расторгуюсь на рынке в столице губернской и к брату яво отвезу. Ну, уж и ты меня здеся уважь. Состругай, как уговорено, гробик для тяти. Очень  он теперя на красоту то  падкой - прослезился Авдот. - Говорит,  мол,  в миру убогонько жительствовал, так хоть там в лепоте полежать хочу.
- Царский гробик я яму слажу. Дажно не сумневайся.
- Бать, а зачем деду Елисею гроб то? Он ведь бодрый и не помер ишо? – спросил удивлённый Иван.
- Эх, Ваня, ты, Ваня! Много ты понимашь? – с упрёком произнёс Тимофей – Человек завсегда об энтом думать должон. Приготавливаться заранее, а не когды сам знашь кто  на горе свистнит. Призовёт, к примеру, Елисея господь, а он яму: « Вот он я. Пожалста. Завсегда рад». А не то шта там не хочу, не могу!
Авдот согласно кивая головой, стал выводить кобылу на улицу, где его уже поджидали в санях ещё двое селян, направляющихся вместе с ним в путь. Тут выскочило из избы семейство Емельяновых, а на Иване повисла подошедшая проводить его мать. Авдот, отвесив низкий поклон домочадцам, неспешно вместе с попутчиком уселся верхом на товар, и обоз, звеня бубенцами, тронулся. Бабы, подвывая ещё долго бежали следом, а Тимофей, с тяжёлым сердцем посмотрев на удаляющийся силуэт  второго сына, отправился домой столярничать.

***
После отъезда в город Ивана и Павла, старшим в доме среди сынов остался Егор. Высокий он вымахал, здоровый, а ума, что у птички - невелички, как отец про него сказывал. Пошли Егория за водой, он ведро в колодце утопит, заставь костёр разжечь, он себя самого подпалит, удочку дай,  сломает, гвозди погнёт, а уж топор и ружьё Тимофей ему и подавно не доверял. Вот и слагали о рассеянности, да глупости сего отрока в деревне легенды. Как он сук под собой подпилил, когда за дровами в березняк  за горою ходил, как кроликов зачем то выпустил, а потом собрать ушастых не мог. И кто теперь в здешних лесах прыгал, то ли зайцы, то ли Егоршины подопечные людям было не ведомо…
- Большая ты фигура, Егорша, а дура – ворчал отец в очередной раз на увальня.
Посевная в этом году началась рано. Сеяли всё, что в крестьянском хозяйстве прок иметь будет. Трудились семьями от зари до зари.
- Большая ты фигура, а дура – повторил в отчаянье Тимофей.
- Тять, прости, задумалси я.
- Туды ж тебя через коромысло! Задумалси он. Да чем тебе там думать то?! Ты пошто соседскую землю вспахал вместо нашенской, дурья твоя башка?! На том поле Лопоуховы рожь уж посеяли…
- Дык, я  ж не знал…
- У Егорки на всё отговорки. Не дал боженька ума, считай, калека.
- Ну, что ты всё на него ругашься то, Тимофей? – как всегда заступалась мать за своё дитятко – Разве ж в уме дело то? Да для мужику и не энто вовсе главное.
- То, что у него главное, я хорошо вижу! – поморщился отец – Как он энтим главным семейство своё кормить сподобится? – Тимофей поразмыслил - Собирайся, Коська, работёнку братца твово переделывать.
Они ехали молча на место преступления Егория, предварительно загрузив на телегу мешок с зерном.
- Ну и как я один с энтим олухом остануся, когды и ты надумашь в город убечь? – вдруг спросил отец младшего сына.
- Я, тять, тебя не брошу. Я с тобой проживать завсегда буду – сказал Костик искренне.  – Да и чего мне там  делать, в городе то?
- Вот энто ладно! Да хыть бы уж! – вздохнул облегчённо Тимофей и засвистел в хорошем расположении духа, подгоняя пятнистую кобылёнку.
А потом они сеяли рожь широко, размашисто. Землица здесь была черна, жирна, плодородна. Такая, о которой мечтал каждый хозяин, но не каждый такую имел.
- Кормилица - матушка, взрасти хлебушек налитой, тяжёлый, упругой, - наговаривал отец,  бросая горсти семян в пашню – на радость нам трудолюбцам пахарям…

***
В красной рубахе атласной и хромовых сапогах, он гонял в загоне по кругу гнедого статного скакуна.
- Хорош! Хорош! – хохотал Мартынов старший как труба, не считая нужным сдерживаться - Тыщу рубликов за него  отвалил, господа! Цельный состояньице! – хвастал хозяин перед многочисленными гостями, созванными по случаю нового его приобретения – Красавец! А, каков! – ударял он плетью о земь, и конь бежал всё быстрее, демонстрируя всем собравшимся каждую мышцу своего  крепкого лошадиного тела..
- О, шарман! – восторженно кричали разодетые дамы, обдувая себя веерами.
- Славный жеребчик – говаривали, завидуя, бородатые купцы.
- Да, уж. Удивил, так удивил, Кондрат Андроныч! – улыбался в усы племянник аж самого генерала - губернатора.
- Мы с ним ишо всех за пояс заткнём! – не унимаясь, орать самодур – Попомните   меня ещё! Филиппка, второго веди!
Георгия тошнило от неуёмного бахвальства родителя и он, решил отойти в сторону.
С тех самых пор, как исчезла из дома его мать, прошло несколько лет. Но чувство одиночества не покидало юного барина. Он бесконечно мучился мыслями о случившемся, страдал и терпел ежедневные оскорбления отца своего,  дикого нравом, отчего сам, порою, становился несносен и груб.
Георгий уже собирался окончательно покинуть это сборище неприятных особ, как вдруг заметил вновь прибывших  гостей. Он подошёл к ним ближе.
- А это моя Матрёна – представил купец Колесников свою дочь, зеленоглазую, рыжеволосую девочку.
- Мотя – совершенно не стесняясь, открыто протянуло ему руку юное создание в летнем платьице в пол. – Матрёна Матвевна – добавила и засмеялась.
И столько в ней было тепла и простоты, какой-то земной, понятной, глубинной, вскормленной молоком матери, взращенной животворящей природой.
- Георгий – отчего-то высокомерным поклоном  ответил он ей.
- Какие у вас лошадки красивые – улыбнулась девочка приветливо.
- Ничего особенного! Красивее видали!
- А разве могут быть ещё краше? – подняла она свою бровь.
- Могут. Хотите поглядеть?
- Хочу.
- Тогда пошли.
И он, взяв её за руку,  повёл в большую, каменную, ухоженную конюшню.
Внутри пахло сеном, овсом, навозом и конским волосом. В широких загонах стояли породистые жеребцы, кобылы и молодняк. Парень водил её из отсека в отсек и знакомил с каждой особью в отдельности.
- Ну, а это – уже заканчивал свой показ Георгий – мой любимец.
И они вместе, смеясь, стали гладить  гриву серого жеребёнка, который только недавно научился стоять на своих неокрепших ножках.
- Ветерок у меня чемпионом будет!- подкладывал ему сена Жорка - А там его легендарный папаша – повёл он Мотю в последний отсек и, открыв его, опешил не менее гостьи.
- Ты? – спросил Георгий брезгливо – Ты ж сбежал?
На подстилке из сена, забившись в угол, сидел оборванный смуглый парень, цыганской наружности, ноги которого были закованы в цепи. Сердце девочки сжалось от сострадания.
- Отчего он здесь? – спросила она.
- А это новая забава моего отца – ответил, багровея от злости, Жорка и достал хлыст - На, цыганское отродье! – вдруг хлестнул он несчастного наотмашь – На, получай!
Она закрыла собой беззащитного.
- Хватит! – выкрикнула – Опомнись! Он и так нелюдем обиженный! И ты такой же?!
Георгий в отчаянии бросился прочь.
- Да кто она такая?!– несли его ноги неведомо куда – Да как она смеет?! – возмущался он, вытирая слёзы – Да пропадите вы все пропадом!

***
Костя заглядывал внутрь и удивлялся тому,  как там всё устроено. Полосатые, большие и маленькие  они перебирали лапками, ползали друг по другу, почёсывали свои хоботки, сбрасывая принесённую с цветов пыльцу, и постоянно жужжали, жужжали, жужжали…
- Ну, что, сынок, видал? Как оно?- спрашивал отец.
- Ага! Ни чё себе!- отвечал ему восхищённый Костик.
- Оне навродь людишков тама, своим обшиством проживают – вкрадчиво говорил Тимофей. – Со своим, можно сказать, правлением. Вона матка улия, царица ихняя,- показал отец на самую большую пчелу в семействе - а вон и трутни с работягами. Всё как в роду человеческом. Так-то вот…
С тех пор как  переселенцы обустроились на новом месте, Тимофей, единственный в деревне, попробовал себя в неизведанном  деле. И это дело стало приносить ему не малый доход, с которого планировал смышлёный крестьянин землицы ещё прикупить, сына младшего выучить, да старшим зараз помогать.
- Ну, что пойдём картоплю пекчи?- сказал он и отправился в сторону разведённого неподалёку костерка, у которого уже сидело несколько чумазых, деревенских подростков.
- А я те толкую, змей здеся тьма тьмуща! - говорил косматый подранок Савка своему другу Кольке – А где змеи тама и лешаки. Энто оне людёв то имя пугают.
- Нету здеся никаких лешаков. Мы с тятей сколь разов на охоту хаживали, ни одного ишо не видали! – возразил Савелию подошедший к друзьям Костик.
- Ага! Как же, нету! Я самолично его встрентил! И Миха со мною был! Мих, скажи! – толкнул косматый локтём, примостившегося рядом с ним парнишку.
- Угу – поддакнул тот.
- Только не в лесу энто было, а на поляне, - продолжил Савка - возле Соколиной балки. Стоит такой страшнющий! Песню тянет, скачет как юродивый, да рукою в круг ударят!  Ох, и напужались мы тогды!
Тимофей, услышавший беседу друзей-спорщиков, улыбнулся.
- Дык, энто не наш лешак то был, а башкирской. Народа, что здеся до нас проживал – вставил тут он – Ихнии лешаки  на вроде знахарей нашенских, вместе с людями живут.
- Ууу. Я б к такому не в жисть не пошёл! – сказал, как отрезал, Савелий – Съест тебя и не подавится.
- Ты костлявый! – хлопнул по плечу рассказчика Миха – И не вумный!
- Кто?! Я не вумный?! – возмутился тот - Да я поумней всех вас тут буду! Я да вон Коська! Мы одне тута грамоте обучены! – показал Савка кулак обидчику – Не то шта ты…
Мишка сощурил глаз и стал дуть ноздри, приготовившись напасть на всезнайку.
- Э, э, грамотеи! Ишо драки тута мне вашей не хватало! – остудил пыл сорванцов отец – Лучше вона за картоплей доглядайте, а то сгорит.
Он палочкой пошерудил угли и выкатил из костра шипящую картофелину.
- Ну, кто первый?
- Я! Я! – закричали все враз.
- А первым будет Николка, как самый что ни наесть спокойный про меж вас.
Худенький, скромный Николай заулыбался.
Тимофей посмотрел на недовольные лица обделённых.
- Но, но, не вешать носы! - поспешил успокоить он остальных – Вота и вторая на подходе ужо шкварчит.
Они долго ещё так сидели, ели и разговаривали. О том, как гроза посекла берёзу вчера, о весёлом  «Петрушке» на ярмарке, об охоте и о рыбалке, о добре и зле, о боге, царе и о вере…

***
Он любил мечтать не менее любого другого отрока его возраста. Грезил о путешествиях и писательстве. Знал большое количество языков. Его привлекало всё новое, неизведанное. Ещё в младенчестве, открыв в себе страсть к наукам, много читал, увлекался историей и медициной, философией и картографией. Предпочитал стихи и цитировал их наизусть.
- Георгий Кондратьич, к вам сынок Колесниковых пожаловалис – сообщил вошедший в господские покои слуга.
Жорж закрыл книгу и посмотрел на вечно пресмыкающегося дворового.
- Проводи его в библиотеку, голубчик – снисходительно сказал юный барин, совсем ещё детским голосом. – Я скоро туда подойду.
Он отложил в сторону томик новелл и, поднявшись с дивана, приблизился к оконному проёму, за которым слышались многочисленные голоса.
На зелёной лужайке перед домом, как всегда, толкаясь и тесня друг друга, собрались люди. Крестьяне и мелкие лавочники, мастеровые и ремесленники, все жаждали встречи с Мартыновым старшим.
- А ну пошли отседа! Чего заявилися?! – орал на просителей одноглазый Филиппка – Хозяина щас нет!
- Родненький, как нам жить то теперя?! – бросилась к нему со слезами несчастная баба – Ведь единого кормильца на каторгу упекут! – взмолилась она, упав на колени – А Кондрат Андроныч повременить обещался!
- Пошла прочь! – брезгливо оттолкнул её приказчик и ударил кожаной плёткой – Пущай твой кормилец должок отдаёт!
- Так не чем – продолжила ползать по земле, рыдая, убитая горем. – Ребятишек у нас пяток…
У Георгия сжалось сердце, и готово было разорваться от возмущения. «Да как он смеет!»
- А ну, ступай сюда!  - крикнул парень приказчику из окна.
Тот, обернувшись на зов, немедленно устремился к молодому хозяину, и уже через минуту стоял перед ним. Средних лет, бородатый отцовский угодник.
- Ты за что её ударил, сволочь! – взревел Жорка отчаянно – Кем ты себя возомнил?! – отвесил он наглецу оплеуху.
- Георгий Кондратьич, с нимя иначе нельзя – стал юлить хвостом одноглазый. – Это ж никакого капиталу не напасёшься. Да и папаша ваш гнать их в три шеи велел…
- Это я тебя прогоню, пёс! – не унимался Георгий – Это ты у меня капиталу не напасёшься, по миру пойдёшь! – продолжил он орать на приказчика и вновь приложил его по лицу.
- Бей его курву! – вдруг услышал Жорж у себя за спиной пьяный голос отца – Наподдай сучьему выродку!!!
Георгий обернулся. Мартынов старший подошёл ближе и ухватил слугу за ухо.
- Слюнтяй! – рявкнул он на сына – Бить надо, чтоб до самых потрахов, до крови поганой!!! – трубил он на весь дом, продолжая таскать скулящего холопа – Да, Филиппка?! Деньжат то много у меня своровал?!
- Какие деньжата, батюшка кормилиц? – взмолился приказчик – Верой и правдой всю жисть вам служу…
Хозяин опустил свою руку.
- Пошёл вон! – рявкнул он грубо и, доковыляв до дивана, повалился на него – Да голодранцев смотри там гони! А не уйдут, передай, собак на них не пожалею! -  захрапел Мартынов старший.
Филиппка тотчас исчез. А Георгий только теперь заметил в дверях своего гостя, о котором совсем позабыл.
- А ты чего здесь? – сказал он недовольно упитанному барчуку, его ровеснику – Я велел тебе в библиотеке дожидаться – буркнул Жорка.
- Так я тут услыхал – ответил гость невпопад и восхищённо посмотрел на спящего. – Какой у тебя папаша всёж-таки! Силища!
Георгий глянул на родителя тоже. Потное, одутловатое, жадное до денег, не ведающее ни жалости, ни сострадания животное. Яркий представитель всесильных мира сего. 
Как же ему хотелось его убить… 
               
***
Такие случаи в починке крестьянском бывали редки, а потому у люда простого, вызывали неподдельный интерес.
На крики сбежалась вся деревня, и теперь их двор и улица напротив дома напоминали Костику растревоженный кем-то  улей с пчёлами.
- Ты говори, говори, да не заговаривайси, поскудник! – орал Тимофей что есть мочи – К Павлу он собралси, железну дорогу строить! Да до Павла тебе как до второго пришествия! Кто Тоньку   обрюхатил, сказывай курва!!!
Над головой Егорши просвистели возжи. Тётка Евдокия, мать беременной, вцепившись в его рыжие волосы, висела на нём и истошно выла. Дядька Захар таскал за косу бедную Тоньку.
- Ишь ты, железнодорожник хренов, сбежать удумал! – кричал отец – А жениться на нёй  я буду? Опозорил на всю деревню, кобелина!!!
Вокруг разворачивалась настоящая баталия. Каждая баба норовила побольнее ударить Егория, так, что он чуть успевал уворачиваться, бородатые мужики откровенно ржали, ребятишки с гиканьем и визгом бегали рядом.
- Ладно, ладно я согласный! Чего уж теперя? – сдался обессиленный охальник.
Страсти постепенно стали утихать. Свадьбу решили сыграть не мешкав.
Женили Егория всей деревней, радостно, весело, пьяно. Длинные столы с пёстрыми скатертями уставлены были деревенскими яствами. Бабы в нарядных кофтах, сарафанах, да платках, ещё недавно почивавшие тумаками Егоршу, теперь, целовали его в румяны щёки, желая счастья с молодой. Мужики в косоворотках и сапогах начищенных то и дело жениху подмигивали, да пили с ним горькую.
Костика, как прочих мальцов, из-за стола не прогнали. Теперь он считался вполне себе взрослым и сидел довольный между отцом своим и Павлом, который тоже на торжество из города пожаловал.
- Как поживаешь, Костя? - спросил его старший брат, когда весь честной народ пустился в пляс.
- Живём помаленьку. Нынче с тятей на ярмарку ездили, в Иглино. Мёд весь как с куста ушёл.
- Да, медок то у отца славный! Помню, как однажды, я ему на пасеке помогал, как покусали меня там шибко, да как тикал я вперёд своих штанов, спасаясь  от полосатых разбойников бегством.
Костик засмеялся, представив эту картину, а Павел о чём-то задумавшись спросил:
- Ты знаешь, какая у нас стройка затевается?
- Слыхал! Мы «Губернские ведомости» с тятей читали.
- Скоро вы с ним не на телеге, а на паровозе на ярмарку ездить будете.
- Да ну!
-  Вот тебе и да ну. Паровоз то хочешь поглядеть?
- Хочу.
- Приезжай ко мне в город осенью после покрова, я тебе и паровоз, и депо, и как  рельсы кладут покажу. И к Ивану в железнодорожные мастерские заглянем…
- Да меня тятя не отпустит.
- Ничего, я с ним сам потолкую.
Но ехать Костику далеко не пришлось. Уже весной грандиозная стройка, стройка века, как её тогда называли,  сама приблизилась к их деревеньке Кушаки. Тысячи рабочих, гружёных телег с лошадьми, невиданные машины двигались по направлению Уральских гор, оставляя позади сотни вёрст железнодорожного полотна. Там и тут слышались взрывы, скрежет, удары железа о камень. В то время Костя часто бывал у Павла. Он никогда раньше не видел как ведутся строительные работы и от волнения у него дух захватывало. Рабочие, по большей части наёмные крестьяне, в любую погоду, денно и ночно, вручную – кайлом и лопатой долбили грунт, возводили насыпь, укладывали рельсы и шпалы. Жили здесь же под открытым небом или в наспех состряпанных землянках и бараках. Многие гибли. Как говорил Павел от натуги или и ещё от каких  болезней.
Павел работал у самого Тихомирова, опытного инженера - путейца. Тихомиров заприметил смышленого земляка ещё  в Уфе и взял его к себе в помощники. Павел вместе с партией проводил разведку рельефа местности, решая, где гору взорвать, где мост поставить, а где и реку пододвинуть. В общем, недаром отец гордился своим старшим сыном.
Солнце склонилось к обедне, когда Костя подъехал к поселению рабочих. Мать послала передать еды брату – хлеб, молоко, мёд и пироги. Но Павла на месте не оказалось, и парнишка, привязав кобылу к дереву,  не спеша пошёл искать его.
Он не сразу заметил на себе прикованные взгляды людей.
- Доброго здоровьичка, Михал Григорьевич - обратился Костик к местному управляющему, здоровенному, чернобородому мужику – А вы Павлуху мово не видали?
- Здоров, Костантин. Ты энто, ехай домой. Не будет сёдня Пал Тимофеича.
- Как так не будет, с экспедиции не воротился чё ля?
- Домой привезут твово брата. Взорвалси он. Насмерть взорвалси.

***
Много воды утекло с тех пор, как схоронили они Павла, и лишь пробегающие мимо железнодорожные составы напоминали о нём его близким каждый день.  Мать после смерти сына сильно сдала. Отец тоже иссох, но старался держаться бодро. Егорше Тимофей поставил дом, рядом со своим, и он с семьёй жил отдельно. Тонька оказалась шибко плодовитой и была на сносях уже пятым.
Из Уфы им  писал Иван, что работает, что общается с интересными людьми, которые «…не только о своём животе пекутся, но и о нелёгкой доле всех трудящихся…».
А хозяйство их подросло. Отец даже взял себе в помощь  двух деревенский пьяниц – Ерёму Строгого и Афанасия Перепёлкина, и справно платил им.
- Сопьётесь ведь, собаки, ну хыть бы деток пожалели! - наговаривал он друзьям собутыльникам.
Каждую субботу Костик вместе с отцом ездил на ярмарку в волость, когда на паровозе, а когда и своим ходом. И каждый раз он заходил в лавку к ней, к Моте…
Они оба выросли. Он возмужал, вытянулся высок, расправился плечами. Чётко очерченные скулы и квадратный подбородок уже покрывала мужская щетина, а светлый волос на голове ничуть не портил, а наоборот придавал всему его облику некой трогательности и ранимости.
Матрёну тоже было не узнать. Из неказистой девочки подростка она превратилась в очаровательную барышню, налилась как спелое яблочко и хороша была теперь необычайно, а однажды даже заговорила с ним:
- Ну что ты всё смотришь? – улыбалась девушка, глядя на него смущённого - Влюбился чё ль? Так сватов засылай….
Если бы он только смел надеяться…
- А можно, Мотя? – спросил Костя робко, сам не веря в то, что говорит.
- Эх ты, тёма - потёма! – засмеялась Матрёна.
Мысль о сватах не покидала Константина. Но Тимофей и слышать ничего не желал.
- Ты мне за Мотьку Колесникову дажно не заикайси! – отрезал он - Нашёл невесту! Ты знашь, кто её папаша? Да он с самим Мартыновым дружбу водить. Мы для них, что воши. Ну чем тебе Настасья Дорофеева не пара? И умница, и красавица. И с отцом ёйным  мы в согласии всегда проживали. А Лизка Емельянова, уж ссохлась вся по тебе….
- Тять, да не нужны они мне.
- Ты, Константин, мне энту дудку брось, заладил. Нет. Вот тебе мой отцовый сказ.
Прошёл месяц с тех пор, как Костя видел в последний раз  Матрёну. Улучив момент, когда отец пошёл покупать снасти для рыбалки, он вновь заглянул в лавку. Там было пусто. Мотя стояла за прилавком, но он не узнал её. Вся в чёрном, с заплаканными глазами, она была похожа на  маленького, растерянного воробышка, только что выпавшего из гнезда.
- Что случилось? – вырвалось у него.
- А, это ты, здравствуй. Отец помер, сердце. Это всё водка проклятущая, будь она не ладна. Уж сколько я ему говаривала, не пей, тятя, не пей. Так ведь ему никто не указ. Хоть и хапуга он был страшенный, а всё ж таки любил меня, ягодкой называл. Мамки то давно у нас нету, тоже померла, чахотка. Вот теперь всем мой сводный братец Прошка заправляет. А ему всё одно. Спихнуть побыстрея сестру с глаз долой  из родительского дома дружку свому закадычному, да денег с него поболе содрать.
Внутри у Кости всё перевернулось.
- Моть, пойдём за меня, я ведь тебя с малолетства люблю. Ты ж сама знаешь.
- Любишь? Да разве ж он меня за тебя отдаст?
«Не отдаст, нипочём не  отдаст» - клокотало в груди у Кости.
Он схватил Матрёну  за руку.
- Моть, давай убежим, сегодня, нет завтра, в семь, я тебя ждать буду у ключа на заимке. Придёшь?
Она молча смотрела на него, а потом тихо сказала:
- Я приду, обязательно приду, потому что тоже люблю тебя….
И Матрёна пришла. В цветастом сарафанчике и белом платочке.
- Вот – вздохнула девушка, протянув ему маленький узелок с вещами – всё моё приданное…
- А мне акромя тебя ничего и не надобно – подошёл он к ней ближе, наклонился, и как то нежно, не особо умело, поцеловал. – Ягодка моя – сказал и поднял её на руки.
Она отчего-то заплакала, уткнувшись ему в плечо.
- Мотя, ты чего?
- Хороший мой, вот так бы всю жисть на руках у тебя  просидела….
Первую ночь они прятались в заброшенном амбаре. В лунном свете, пробивающемся сквозь древесные щели, лёжа на  сене, обнявшись, Матрёна  рассказывала ему про свою жизнь. Как мамку схоронили, как в их дом пришла мачеха со своим сынком, и как она чуть не сгноила Мотю, потому что та застала её с полюбовником. Как отец, царствие ему небесное, несмотря ни на что любил и баловал свою Мотюшку, и даже возил  однажды в театр в Уфу…
А потом она спала у Кости на груди, такая маленькая, беззащитная и он гладил её рыжие локоны….
Светало. Подул прохладный ветерок, зашелестел в нескошенной траве, пробежал волною по ниве… Где-то далеко в деревне прокричали первые петухи…
- Мотя, вставай, нам в церкву пора - ласково стал будить любимую Константин. – Нас батюшка Семион   обвенчать обещался.
Белокаменная, с позолотой на куполах, встретила их запахом ладана, елея и воска. Лики святых, как многочисленные свидетели и гости сего бракосочетания, строго и блаженно взирали на них со всех сторон.
Матрёна глянула на Костю растерянно.
- Ничего не бойся, я  с тобою – сказал он ей так уверенно, что Мотя, забывши обо всём,  доверилась своему  самому преданному и единственному другу на свете.
- Я люблю тебя – произнёс Константин тихо и посмотрел в  зелёные, полные слёз глаза невесты.
А далее было венчание, которое, впрочем, закончилось быстро,  поскольку батюшка, не сдержанный в своих греховных желаниях, то и дело поглядывал на поллитра, поставленные для него  женихом в сторонке.
- Благословляю вас, дети мои!- окрестил напоследок отче молодых одной рукой, держа в другой булькающее подношение – Живите в мире и согласии...
После они ехали верхом домой к Косте, и он прижимал её к себе, как самое дорогое сокровище во вселенной. Казалось, природа благоволит влюблённым тоже. Хмурое ещё с утра небо вдруг просветлело. Лес распахнул для них свои объятья, пропуская новобрачных по усыпанной цветами тропе.
- А если твой тятя нас не примет? – спросила Мотя супруга встревожено.
- Ну, что ж, тогды к брату Ивану в Уфу подадимся, там заводов много, рабочие руки везде нужны.
Молодые уже подъезжали к деревне, как вдруг в низине у поскотины встретили местного пастуха. Он, то и дело размахивая кнутом, материл последними словами своих воспитанников.
- Здорово, дядя Кузьма – поприветствовал односельчанина Костя.
- Ух, ты, Костантин? Не признал – вытаращил свои заплывшие от перепоя щёлочки на всадника крестьянин. - А ты чего, дома то не был ишо?
Тревога закралась в сердце парня.
- Ехай скорея, отца твово всего поломали.  Вчерась Иглинские по твою душеньку заявилися, ироды проклятущие, хвати их лихоманка. А тут Тимофей с ружом...
Больше Костя уже  ничего не слышал, он нёсся во всю прыть, не замечая, как  из леса к нему приближаются неизвестные.
- А ну стой! Кому говорят, стой! – заорал во всё горло здоровенный детина, всё крепче подгоняя кобылу.
В мгновение, новобрачным преградили дорогу. Детина, спрыгнув с лошади, подбежал ближе и как пушинку стянул Мотю на землю. Ещё четверо подскочили к Константину и принялись его избивать.
- Что, курва, наб….сь?- басил братец басом, трепыхая бедную Матрёну. - Я ж тебя Жорке обещал, гнида. Он ужо  мельню  за тебя мне  отписал!
- Не трожь его, Прошка! Не смей! Меня убей лучше!– вырывалась  сестра из ненавистных лап, не в силах помочь мужу. - Я люблю его! Мы венчаны!
- Ааааа, вы ишо и венчены! – взревел нелюдь и, бросив Мотю, кинулся с кулаками на её спутника…
Костя очнулся от чего-то горячего на его щеке. Это были её слёзы.
- Родненький, миленький, живой - сидела над ним Матрёна склонившись, целовала и плакала.- Они уехали, все  уехали! Я больше никогда не дам тебя в обиду. Слышишь?
Она посмотрела наверх и повторила кому-то там уже в небе:
-Слышишь меня! Никогда!