Глава3 Во имя отца и сына

***
Георгий пробудился от мучившей его жажды.  Он открыл глаза и ощутив дикое похмелье, стал судорожно соображать, где сейчас находится. Голова Жоркина страшно болела , но не смотря на это, он всё же смог повернуть её на бок и увидел рядом с собою спящую пухлую девицу со спутанными чёрными волосами и размалёванной физиономией. «Понятно! – осознал, наконец, Георгий. – В борделе мадам Левандовской».  « И как же меня сюда опять занесло?» - задал ему наивный вопрос его внутренний голос, а вновь вернувшаяся память начала постепенно восстанавливать нелицеприятные картины, события и образы дня ушедшего. Сначала утреннюю ссору его с отцом, затем бегство с друзьями в губернскую столицу, ну и в конечном итоге безумный кутёж всей честной компании в ресторане, да борделе…
Жорж застонал от ужасного своего состояния и, с трудом поднявшись со скрипучего  ложа, проследовал качаясь  к графину с водой на каминной стойке. Налил себе полный стакан спасительной жидкости, хлебнул её и тут же, сморщившись, выплюнул на пол. В графине  была водка.
        - Чтоб тебя - выругался молодой барин,выливая трясущимися руками огненную прямо в горшок с цветами.
        Затем он наполнил гранёный шампанским из ополовиненной бутылки, опрокинул в себя залпом кислое содержимое бокала и вернулся обратно в постель. Однако все его попытки вновь забыться оказались тщетны. Георгий снова отчётливо представил перед собою образ отца.
- Будешь делать как я тебе велю, сучий ты потрох! – орал тот на сына во всё горло – Весь в мать непокорную стерву! Выродок дворянский!!!
            Жорка зажмурился и заткнул уши руками.
«Мама, маменька, как же ты могла оставить меня одного с этим чудовищем?»
По щеке Георгия покатилась слеза, и перед ним,  как и прежде в детстве, вновь предстал светлый лик княжны Софьи, наследницы большого состояния, которая когда то  вышла замуж по недоразумению за Мартынова старшего.
- Маменька – уже вслух произнёс Жорж.
В это время что - то большое и грузное зашевелилось на другой половине кровати и подало голос:
- Георгий Кондратьич, ты спишь? – спросила проститутка Нюрка игриво и плюхнулась на него своей большой грудью.
Он открыл глаза.
- Нюр, принеси водицы или рассолу… - попросил её жалобно Жорка – В горле что - то пересохло.
- Сейчас, душа моя, Жорушка! – бойко подскочила ещё пьяная девица, накидывая на себя шёлковый халатик, – Сейчас, родимый мой, принесу!
И она, сшибая углы, скрылась за тёмно зелёной парчовой занавеской.
В соседних комнатах  послышалось шевеление. Справа подал голос его дружок Проша, который не далее как вчерась, одетый в женское платье, ловко выплясывал канкан  на сцене с двумя мамзельками  и с ними же впоследствии отбыл в номера. Слева вознёс свою молитву к богу местный батюшка, потешивший вдоволь накануне свои телеса с юной обитательницей здешнего заведения, почти ещё ребёнком Агафею.
Услышав заутренюю в публичном доме, Георгий не сдержавшись, начал хохотать. До того всё это было ему нелепо, противно и скверно…
В дверях появилась Нюрка с ковшом в руках. Она увидела истерику барина и  бегом подсела к нему.
- Жорушка, штой с тобою? На вота хлебни рассольчику. Сразу на душе то полегчает - стала успокаивать его проститутка.
Георгий как-то враз перестал смеяться, посмотрел на неё и с грустью произнёс:
- Хорошая ты, Нюр. Добрая.
- Не хорошая я, а пропащая!- возразила  ему девица, глубоко вздохнув, – Хорошая я была до пятнадцати годков,  покуда отец с матерью мои живы были… Царствие им небесное.
Она замолчала, глянула на уже просветлевшее небо за окном и  продолжила:
- Жениться тебе надоть, голуба ты моя, детишков родить. А прошлое из головы вон выкинуть. А то оно снутри тебя всего сгрызёт  и живого места не оставит. Слышишь ты меня? – заглянула Нюрка ему в глаза.
Но он,  вновь всецело погрузившись в свои мысли, её уже не слышал. Девушка тихо поставила ковш  на прикроватный столик рядом с ним, и зевнув во весь рот, отправилась дальше спать, ведь через несколько часов в борделе должна была начаться новая рабочая смена…

***
- Моть! Мооть, подь суды! – звал свою невестку Тимофей с крыльца.
- Что, тять?
- Сходи поводу, мать просила огурцам на засол….
- Щас, принесу.
Матрёна повесила себе на плечи коромысло и пошла к деревенскому колодцу.
- Как поживаешь, Мотюшка? – спросила её бабуля, сидевшая на завалинке соседнего дома.
- Хорошо, баба Кать.
- Ну и слава богу– перекрестилась та.
Мотя и вправду жила хорошо. У добрых то людей чего не жить? Костя любит её, надышаться не может. Сынок у них подрастает Васенька, скоро уж второй ребёночек появится. Трудно ей было конечно поначалу то. Дома у отца что, в лавке торгуй, да так дела кой какие… А здесь всё ж таки хозяйство – и за скотиной прибрать, и грядки прополоть, и одёжу пошить, и пряжи напрясти…. Ну ничего, справилась.
- Ой, глядите, бабы,  купчиха! – вдруг услышала Матрёна разговор у колодца.
 - Расфуфырилась вся, не идёт, а пишет! – рассмеялись женщины.
Любимое место сбора местных кумушек никогда не пустовало. Замужние и девицы, старые и молодые, повидавшие жизнь во всей красе и не испытавшие лиха вовсе, являлись сюда по большей части для того, чтобы языками почесать, да посплетничать.
 «Что я им, кость в горле что ля? - подумала, обидевшись на хохочущих односельчанок Мотя - Чего они меня всё чипляют то?», а вслух сказала:
- Добрый денёчек, бабоньки.
- Добрый, добрый – язвительно поприветствовала её, стоявшая с вёдрами в руках Лизовета Емельянова и добавила – Как вы, Матрёна Мотвевна, ни хвораете?
- Ничего, здоровая с божьей помощью.
- А муженёк вашенский?
Мотя глянула на собеседницу пристально.
- А что это ты, Лизовета, так об муже моём печёшься? – спросила она недовольно.
- Да вот, узнать приспичило, не окочурился ли ишо  с такой-то женой? – продолжила нахально улыбаться Лизка.
- Как видишь, нет – встала в позу Матрёна, подбоченясь. -  Проживает со мною в согласии – погладила она свой хорошо округлившийся живот. - А ты б, Лизовета, за своим мужем пьяницей лучше доглядывала, а то бегат по всей деревне за кажной юбкой, не равён час кака  молодуха приберёт.
То, что Лексей кабель первостатейный, было известно в початке каждому.
Побагровев от злости, Лизка бросила на землю свои бадьи.
- Ах ты,  купчиха недоделанна! – кинулась она с кулаками на Мотю - Я тебе щас зенки то повыцарапываю!
Матрёна успела отпрыгнуть в сторону, а бабы принялись держать взбешённую Лизавету.
 Тут, рядом с ними,  возникла Тонька, жена Егоршина, босая и в рубахи навыпуск.
- Да вы что, соседки, ополаумили чё ля?! – крикнула она, закрыв собою сношенницу - Сколько вы её кусать то будите ишо? А ты, тёть Глаш,  куды смотришь? – обратилась она к Глафире Карповой, бабе вроде рассудительной.
- Да я что, я ни  что….- стала оправдываться пожилая дородная крестьянка.
Тонька ещё раз глянула на всех сердито.
- Пошли, Моть, - сказала она решительно – у ключа воды наберём. Ну, их.
И они не спеша отправились к роднику за водою.

       ***
Будучи простым деревенским парнем, Костя совершенно не боялся города: незнакомых улиц, высоких зданий, диковинных экипажей и разношерстной публики, снующей повсюду.
Вот и сегодня он вновь был здесь. Разжился кой каким инвентарём в хозяйство. Заехал в банк, отдать деньги, ссуженные на поправку коровника. После чего заглянул в местные лавки и набрал гостинцев всем своим домочадцам. Моте муж купил платье шёлковое, как носили модные барышни, лаковые туфли на каблучке и две атласные ленточки в цвет её зелёных глазок.
Сделав все свои дела, Константин поймал извозчика и поехал повидаться с Иваном. Тот жил  недалеко от станции. Дома у брата Костю встретила его молодая жена Тася.
- Ой, а Вани нет – открыв дверь, сказала она. – Но, вы проходите, он скоро придёт.
Комната, в которой поселились новобрачные, располагалась на втором этаже двухэтажного деревянного здания, маленькая, но чистая и светлая. Посередине стоял круглый стол со скатертью. Над столом висел абажур.
- Да вы присаживайтесь. Сейчас чай пить будем - стала суетиться хозяйка у плиты.
Костя осмотрелся.
На стене в рамочке висела карточка его брата. Иван получился на ней хорош! Гладко зачёсанные на пробор чёрные волосы, чётко очерченные скулы, волевой подбородок, прямой нос, не полные губы, с тонкой ниткой, подкрученный вверх усов. Он очень изменился с тех самых пор, как уехал из дома. Из нерешительного отрока превратился в уверенного в себе молодого мужчину.
Гость перевёл взгляд на Тасю, которая заметив это, застеснялась. Она тоже была необычайно привлекательна. Круглое личико, большие голубые глаза, светло русая коса до пояса и румянец – и это ещё не все прелести юной барышни.
Константин улыбнулся и, чтобы не смущать невестку, продолжил смотреть по сторонам. Его внимание привлекло большое количество книг в комнате. Они стояли в шкафу, лежали на полу и на подоконнике. Костя прочёл авторов: Жюль Верн, Дж. Лондон, А. Радищев, К. Маркс… Фамилии писателей ему ни о чём не говорили. Парень хоть и грамотным был, но читал в основном только газеты, да и то редко.
- Ты меня, Тася, на вы то не величай - попросил он хозяйку дома. - Всё ж таки родственники мы с тобой теперя.
- Конечно, конечно – любезно согласилась девушка, и, поставив горячий чайник на стол, принялась разливать кипяток по чашкам. Она пододвинула гостю сладости.
- Угощайся, пожалуйста – сказала Тася и, усевшись напротив родственника, о чём-то крепко задумалась. - Ты знаешь, Костя, - вдруг встревожено произнесла она  - в последнее время я очень волнуюсь за Ивана. Он часто стал пропадать. Встречается с какими-то подозрительными людьми, у них там кружок на заводе  – девушка вздохнула. - Муж постоянно говорит о свободе и  равенстве для всех, и о правах рабочих…. Я в этом ничего не понимаю, но мне кажется, что Ваня в очень большой опасности…
Константин удивлённо посмотрел на невестку. Недавно, он и сам слышал от мужиков на рынке, что бунтуют в Уфе людишки, недовольство своё кажут. Что, дескать, власть им негожа. А где её взять другую то? Из пакон веку царь с губернаторами правил, ну ни царя же заменивать?
- Ты не переживай, Тасенька, – попытался успокоить её Костя. – Ничего дурного в разговорах энтих нет. Просто Иван сочувствие имеет, сердцем за народ мается. Да и  разумный он у нас, с плохими людьми дружить не станет...
- Что вы, что вы, Костя, ой «ты». Я не говорю что плохие. Просто мне думается, что они очень опасное дело затевают…
Костя гостил у брата ещё час, но  Иван дома так и не объявился….

***
Это началось не вчера и не здесь, и закончиться грозило не завтра. Они вновь стояли плечо к плечу в едином пролетарском порыве. Раздавленные бесконечным произволом властей, бесправные, как могут быть бесправны лишь сосланные в далёкую Сибирь каторжане.  Голодные, злые, потерянные…
- Управляющего сюда зови!!! Управляющего зови!!!– скандировала толпа рабочих у проходной железнодорожных мастерских всё громче и всё жёстче.
- Управляющего на месте нет. Он в отъезде, по делам в Петербурге – оправдывался его помощник Федяев, приземистый полноватый мужчина в смешно обтягивающем его сюртуке. – Прошу всех разойтись по местам!
Он сидел в коляске с извозчиком со всех сторон окружённый разгневанными людьми.
- Управляющего давай! Пусть не прячется!  Не пойдём никуда, пока условия наши не выполните! – кричали возмущённые заводчане.
Один из них, протянул помощнику листок бумаги, уборно исписанный химическим карандашом.
Федяев глянул на него мельком.
– Требования? Господа, ну какие требования? К сожалению, я ничего не могу для вас сделать. Прошу, заканчивайте собрание! – вновь призвал он.
- Нам нужен восьмичасовой рабочий день! – стали слышны выкрики.
-  Повысьте заработную плату, детей кормить нечем!
- Сколько ещё вы будите над нами измываться?!!!
Чёрная туча недовольства повисла над собравшимися. Волнение рабочих всё нарастало и вот вот грозило вылиться в новое неудержимое противостояние.
- Я буду  вынужден вызвать жандармов! – перешёл к угрозам помощник, густо покрывшись испариной – Вы за это ответите! – заорал он испуганно, когда кольцо возле его коляски стало сжиматься.
Активисты стояли в первых рядах и предопределяли  действия толпы. Их знали поимённо не только свои соратники, но и полицейские царской охранки. «Бунтари», как называли большевиков власти, устраивали еженедельные маёвки, печатали листовки и воззвания, периодически организовывали стачки и митинги трудящихся.
Среди прочих лидеров особо выделялся Иван. Молод, бескомпромиссен, умён.  Его слушали, ему подчинялись, за подающим большие надежды парнем беспрекословно шли. Вот и сегодня первое слово было за ним.
- Хорошо, мы разойдёмся!- громко произнёс он - Но работать будем восемь часов! Понятно?!
Федяев округлил свои маленькие, бегающие глазки.
- Вы сами не ведаете, что творите! – срывающимся голосом воскликнул помощник - Это неслыханная дерзость!
Но люди уже проследовали в цеха…
В  губернской столице  вновь нарастали протестные движения. В конце 1905 года повсеместно прошли забастовки на всех промышленных предприятий города. Железнодорожники и служащие прекращали работу. Трудящиеся под руководством большевиков освободили политзаключённых. Все готовились к решающим боям. И они не заставили себя ждать…

***
            Холодным декабрьским днём на массовом митинге в сборочном цехе железнодорожных мастерских людские волны бурлили как пена. Всюду висели красные флаги, плакаты и транспаранты. Рабочие общались друг с другом, спорили, поочерёдно выступали на импровизированной сцене и пели революционные песни. Но далее медлить было нельзя.
- Товарищи! – обратился к собравшимся большевик Якунин, избранный накануне председателем Совета рабочих депутатов. – Нужно выставить посты вокруг здания!
И из цеха немедленно вышло несколько вооружённых дружинников.
Оратор проводил их взглядом.
Этот невысокого роста, щуплый на вид человек, возвышающийся сейчас на ящике из-под гаек, всегда вызывал особый трепет у слушателей.  Высококлассный слесарь, доморощенный интеллигент, он заразился идеями всеобщего равенства давно и преподносил их всем страждущим  как-то по-особенному, доступно.
Председатель, посмотрел на десятки устремлённых на него глаз, и продолжил:
-  Позавчера, в знак солидарности с московским пролетариатом, проливающим сейчас свою кровь на баррикадах, трудящиеся нашего города, объявили всеобщую  бессрочную забастовку! Нами  были прекращены все перевозки по железной дороге, созданы отряды рабочей милиции, выдвинуты очередные требования к властям. Но сильные мира сего остаются глухи к чаяниям народа. Так больше продолжаться не может! – подытожил Якунин – И мы предпримем другие, более решительные, шаги к достижению поставленных целей! Предлагаю начать вооружённое восстание! Кто «за», прошу голосовать!
            Председатель одобрительно взглянул на лес взлетевших вверх рук.
- Единогласно – спокойно произнёс он и добавил - А теперь следует арестовать начальника станции.
- Аренстовать!!! Арестовать эту сволочь!!! – возликовали собравшиеся.
И уже через мгновение, отделившаяся от общей массы группа активистов, возглавляемая Иваном, ринулась к апартаментам начальства. Громкий топот сапог по коридору, заставил «приговорённого» немало понервничать.
- Как вы смеете!!! - орал возмущённый такой наглостью черни, одутловатый мужчина средних лет, в чей кабинет ворвались бесцеремонно – Всех в Сибирь! На дыбу! Сгною! – срывал несчастный голос, в то время как ему и его гостям, жандарму и казачьему офицеру, рабочие связывали руки – Сгною!!! – повторял он вновь и вновь.
- Сгноишь. Сгноишь – говорил Иван, закрывая всех господ в одной комнате  – А, попалась, птичка, стой, не уйдёшь из сети – улыбался он довольно. – Эх, шлёпнуть бы вас сейчас угнетаторов! – разочарованно выдал большевик сидельцам из-за двери – Да видать уж в другой раз…
Он положил ключ от кабинета себе в карман и, незамедлительно, отправился вместе с остальными обратно на митинг, где уже вовсю разворачивались следующие события.
            - Товарищи, там солдаты! – выкрикнул кто-то из рабочих, показывая на улицу.
И забастовщики все как один кинулись к окнам.
К мастерским подтягивались войска. Серые шинели с винтовками наперевес выстраивались в стройную шеренгу. Из мешков с песком по всему периметру завода сооружались оборонительные укрепления.
- Началось – сказал Якунин, с тревогой в голосе. – Дадим вооружённый отпор властям! – воззвал он к своим соратникам – Покажем, на чьей стороне правда?!
- Покажем!!! – прогремел единодушный ответ, а следом и первый точный выстрел…

***
            Словно в раю она взлетала на качелях к небу, и вновь, будто птица, парила вниз, туда, где всё благоухало и цвело…
- Шибче качай! Шибче! Ещё! Ещё! – кричала радостно Мотя, запрокидывая голову.
- Убьёшьси, шальная!- смеялся над нею Костя.
Он раскачивал её, а она «летала»  то вверх к самым облакам, до которых можно было достать рукою, то вниз. Вверх и снова вниз.
Ах, какая же она счастливая!
Матрёна закрыла глаза.
- Кость, ты меня любишь? – и, не дождавшись ответа, сказала - А я тебя так люблю, что ажно сердце заходится. Дышать не могу без тебя! Слышишь?
Но счастливице никто не ответил.  Мотя глянула туда, где ещё недавно стоял её муж, но его там не оказалось.
- Любый мой, ты где?- окликнула она супруга ещё раз и стала смотреть по сторонам, ожидая, что он вот вот объявится.
Качели продолжали качаться с прежней силою, но уже не радовали её. Да и природа будто поменялась. Сочная зелень, сделалась серой, пожухла, увяла. Совсем перестали петь звонкие птицы. Тишина и покой воцарились кругом.
Матрёна заволновалась:
- Костюшка, я хочу слезти! Где ты? Останови качелю, я боюсь!
Но Кости как будто след простыл…
Она  попыталась спрыгнуть сама, но этот чёртов маятник не давал ей этого сделать. Он продолжал раскачивать её всё сильнее и сильнее, и сильнее… Мотю охватил ужас. Сейчас она разобьётся! И тут, качели подняли её в самый край, и она поняла, что срывается.
- Аааааа!- завизжала Матрёна.
Проснулась. Села.
- Спи, Мотюшка. Спи, ягодка – обнял её Костя.
- Ой, чёй-то сон какой-то нехороший приснился.
У  Матрёны защимило внутри.
- Ложись. Не думай о худом. Всё хорошо будет…
Она проверила люльку, в которой спала новорожденная Настёна, и снова легла. Закрыв глаза, ей показалось, что кто - то стучит.
- Кость, стучит ктой - то.
- Тебе померещилось.
- Я говорю стучит…
Костя проснулся, прислушался. И вправду стучат. Он встал, надел валенки, накинул телогрейку и вышел.
- Кто там?
- Кость, это я Иван, открывай.
Костя распахнул дверь в сенцах. На пороге действительно стоял брат, но не один. С ним вместе была Тася и ещё какой-то парень.
- Здоров, братуха! – обрадовался Костя.
Они обнялись.
- Давайте проходите, а то студёно.
-  Познакомься, - сказал Иван, показывая на высокого, как каланча, худого парня - это Сергей Полищук, мы работаем вместе.
Костя протянул незнакомцу  руку.
С печи, кряхтя, слезали родители.
- Ванечка, сыночек - кинулась мать на шею брата – А чего ж поздно так? И не сообщили дажно?
- Здравствуй, мамань – поцеловал уставший Иван родительницу. - Мне б с отцом переговорить. Тороплюсь я.
- Как? Ужо? Случилось чего? – испуганно посмотрела пожилая женщина на сына.
- Нет, дела. Ты чайку нам поставь, Тася замёрзла совсем…
Мать пошла в сени разводить самовар. В это время в комнату зашла Мотя,  и, увидев юную гостью, подошла к ней.
- Здравствуй, я Матрёна, жена Костина. А тебя как звать, величать?
- А я Тася.
- Ну, наконец-то Иван показал нам супругу свою, а то уж думали никогда не свидимси.
- Родная, согреть бы Тасю надобно – обратился к жене Константин.
Мотя посмотрела на озябшее создание.
- Ой, батюшки, а и вправду ты как снегурка холоднющая. Дай ка я тебе шаль, да чулочки вязаны принесу – засуетилась она и скрылась за занавеской.
В это время мужчины расселись за стол на лавки. Иван повернулся к отцу.
- Бать, сказать чего хочу. Оставь  у себя на время Тасю. Некуда мне её с собой брать пока.
- Дык, конечно сынок, об чём разговор, – ответил Тимофей – а ты далече собралси то?
- Ищут меня. Полиция ищет.
Отец замер.
- Ты что натворил то, Ваня?
- Долгая история, бать.
- Нет уж сынок, всё выкладывай. Сказал «Аз», дык и «Буки» говори…
Иван задумался, погладил свою щетинистую щёку и вспомнил  недавнюю стычку протестующих с блюстителями порядка.
Полицейские и военные окружили мастерские со всех сторон, оставив единственную лазейку, по которой ещё можно было унести ноги.
На требование властей сдаться, реакции не последовало. Рабочие отстреливались из окон, как могли, имеющимся у них арсеналом. Иван бросил в противника пару гранат, разметав тем самым обложивших завод солдат, и продырявил с десяток казённых шинелей. Рядом уже сложили головы его товарищи. Многие были ранены. С той стороны застрочил пулемёт, и силы противоборствующих стали не равны.
- Уходить надо! – крикнул Якунин, ткнув наганом в люк канализации.
- Согласен! – отозвался Иван – Полезайте, я вас прикрою!
Люди потихоньку начали спускаться вниз. Шальные пули продолжали лететь россыпью, и одна из них всё же достигла цели.
- Чтоб тебя! – выругался Иван, и, схватившись за раненое плечо, снова прицелился.
Истратив последний патрон, он приготовил финальный аккорд.
- Получайте, сволочи! – метнул он гранату в сторону служивых и, увидев, как двое упали на землю, с чувством удовлетворения покинул цех.
Соображая, посвящать отца в свои дела или нет, Иван всё же начал:
- Митинговали мы, восстание планировали. Власти узнали о том. Была перестрелка. Несколько человек погибло. Теперь нас разыскивают. Схорониться мне надо, пока всё не улеглось. А Тасю девать некуда.
В воздухе повисла гробовая тишина.
- А вот и я – вернулась Матрёна с ворохом одежды - Я тебе вещички тёплые принесла. Давай раздевайся.  Греться будем –  вновь обратилась она к Таисье.
Девушка сняла своё тоненькое пальтецо.
- Батюшки, да ты никак на сносях! Вот радость-то какая! – всплеснула руками Мотя - Сколь ходить то ишо осталося?
- Месяцев пять – ответила Тася.
- Ну и хорошо. Это с первым долгонько, а дале и времечко замечать не будешь –  засмеялась Матрёна, лукаво посмотрев на мужа.
Что в этот момент творилось в душе у отца, знал только Костя. Ругать Ивана? Да разве ж он мог? Тимофей давно доверял сыну, тот уж столь годов  самостоятельно живёт.  Ну уж , а если бунтовать затеял со товарищами, значится  припекло их.
Оставалось только переживать.
- Ну что ж! На том и сойдёмси. Тася покась остаётся у нас. Здесь ей худо не будет, сам знашь. Ну уж а ты побереги себя, Ваня, мать за христа ради пожалей. – сказал отец.
И Иван ушёл в ночь.

***
Они сидели рядком на лавке перед непрошенными гостями, которые, как известно, хуже татарина.
От керосиновой лампы в комнате было светло. Мерно тикали на стене часы-ходики. В русской печке негромко потрескивали берёзовые дровишки.
Тимофей, поднявшись с места, подошёл к очагу. Взяв в руки кочергу, всю в саже, он стал не торопясь разбивать ею в топке тлеющие угольки, которые нет, нет, да и вываливались наружу.
- Ети её мать – заметал он их веником в савок и отправлял обратно в огонь, который вновь разгорелся.
Закончив дела, хозяин дома вернулся на место.
- Ты, Тимофей, сынка то не прячь. Найдут, ведь хужее вам будет – продолжил наговаривать отцу староста Миронов, неприятный, склизкий, как слизняк, полноватый мужичонка средних лет с редкой рыжей бородою, которая и не росла у него вовсе, но гладил он её при каждом, так сказать, удобном случае.
- Ну что ты к нему причепилси, Трифон Протасыч, - подскочила тут Мотя - говорят вам, почитай уж год как Ивана не видели – соврала, не моргнув глазом, она.
- А ты, баба, не лезь - осёк её полицейский, что-то записывающий в свой блокнот. - Не тебя спрашивают.
- Тебя, не тебя, не было Ивана тута - заворчала Матрёна.
- А я видал девка у вас появилася. Она тебе хто? – сощурился на отца староста.
- Сестры Агриппины дочерь это. В гости приехала.
- А пузо у ей откель?
- Откель, откель, а я ведаю? Сестрица прописала, шта схороводил её купчишка залётный. Вот она от срамоты и сослала её к нам.
- А письмецо где ж?
- Утёрся я им в тувалете.
Полицейские нагрянули в деревню в канун Рождества. Всё вынюхивали, высматривали, людишек разных расспрашивали. Пришлось, Тасю с матерью у брата отца  в подполе спрятать.
- А где ж сама  молодуха?
- В Уфу поехала с бабой моёй. Одёжу мальцу покупать.
- Дык каке ж обновы в праздник Христов? - не унимался Миронов. – Да и ночь на дворе…
- Оне вечерить тама в церкви будут…
- Ну, смотри, Тимоха, ежели что! – погрозил на прощание пальцем всем домочадцам староста.
И незваные гости несолона нахлебавшись, одев полушубки, да шапки, ушли по выпавшему ещё с утра снежку.
- Слава тебе господи! - перекрестилась Тонька.
Их с Егоршей тоже призвали к ответу.
- Бать, зачем ты к себе взял энту Таську? Иван наделал делов, а мы расхлёбывай - сказал тут Егорий.
- Цыц, заноза, тебя не спросил - ответил отец сыну разгневанно - Ивана судить он удумал. Ты б лучшее водки меньше лакал, да хозяйство вёл как следовает. А Тася нам чать не чужая. У нёй акромя нас и нет никого. Куды она с пузом за мужем то побегёт? А ты, Константин, - продолжал Тимофей – ступай за бабами нашими. Пущай домой возвертаются…

***
Сегодня деревню всю завалило снегом под самые крыши,  так, что селяне чуть успевали лопатами да мётлами подходы к домам расчищать. Но белый сумасброд, и не думая останавливаться,  всё сыпал и сыпал снова, приводя в неописуемый восторг лишь местных ребятишек.
Савелий вновь подловил её.  В коротеньком шушуне, белых валеночках и цветастой шали она с трудом пробиралась по снегу к колодцу.
- Ты мне, Лукерья, ответ ноне дай! Пойдёшь за меня, али нет? – свёл брови на переносице он – Сколь ишо в девках бегать думашь?
Лукерья Емельянова, младшая сестрица Лизаветы, была девушкой  спокойной, рассудительной, к тому же красавицей каких поискать. Светлые длинные косы, карие глаза, как угольки и лебединая стать. А потому рядом  с невысоким,  кряжистым кавалером назойливым, с вечно взъерошенной шевелюрою, выглядела просто царицей.
- Отстань, Савка! – гнала она шалопутного жениха коромыслом – Уж сколь разов тебе говаривала, не пойду за тебя! – продолжила следовать своей дорогой девушка.
Савелий, обогнав её, встал перед нею столбом.
- Значится, всё ж таки Мишку любишь?! – вспылил он как всегда на друга – Ну, я ему покажу паразиту! – подхватился Савка и пустился на противоположную окраину деревни – Миха, отворяй! – стал кричать он, подбежав к низкой избе  разлучника   ближе – Отворяй, говорю!
Ворота открылись не скоро. Михаил вышел с укутанным детём на руках.
- Ну, чё тебе? – спросил он спокойно.
- Потолковать надоть. – прошёл Савелий без приглашения мимо крупносложённого темноволосого красавца.
Гость уселся на лавку под образами, нервно тарабаня пальцами по столу. Курносый, с  округлыми синими глазками,  немного всегда удивлёнными, он выглядел забавно даже тогда, когда сердился.
- Ты мне вот что, дружок мой сердешный, скаж.- обратился, наконец, Савка к хозяину -  На кой тебе Лукерья непутёвому?
Михаил, подойдя к люльке, хотел было положить ребёнка туда, но дитя, почувствовав это запищало. Молодой отец стал баюкать маленького сына, как заправская нянька.
- Жениться на нёй хочу – сказал он тихо, тихо, положив наконец то уснувшего мальчика в зыбку. – По любви у нас с ей всё…
- По любви, говоришь?! – вновь вспылив, вскочил с места Савелий – А детё у тебя вдовца, энто как ж? Ты ж ей всю судьбинушку спортишь?
- Она сказала мамкой ему будет. – улыбнулся Михаил, глядя на спящего сына – Говорит, навродь, всегда меня любила…
-  Любила, значится?  - хмыкнул недовольный Савка – Я за ей сколь годов ходю, а она вона как стало быть?!
- Ты, Савелий, на нас не серчай –  ответил хозяин. – Не со зла мы энто…
- Не со зла! – заворчал, надувшись, как голубь в морозы, Савка – А я куды ж теперя?
Михаил посмотрел на друга жалеючи.
- А Степанида? – спросил он Савелия – Она ж как любит то тебя, да и девка, навродь, ничё.
Стешка Горшкова была девицей видной, большою во всех отношениях. Как о таких в деревне сказывали: «Быка соплёй зашибёт.»
Гость глянул на друга испуганно.
- Смерти моёй хошь? Ну, уж нет, увольтя!
- Да, ты ж за Степанидой, как у Христа за пазухой будешь – стал переубеждать друга Миха.
- Да? А то,  шта она истовый генерал в юбке? Энто как ж? – сощурился Савелий – И стану я всю жисть в рядовых у нёй шагивать…
Михаил замолчал, почесав маковку.
- Тогды, гляди, Савка, гляди. Тебе решать. – он снова помолчал – А уж  к нам на свадебку с Лукерьей, милости просим…
Савелий, чуть не плача,  посмотрел на крошечное оконце, в котором из-за узора зимнего ничего не было видно,  и подумал о том, что неплохо было бы ему и вправду жениться. Ну, уж, а коли  всех девок пригожих в деревне давно разобрали, и остались одни кривые, косые, да горбатые, Степанида про меж них  самый что ни на есть подходящий вариант.
- Ну, что ж – сказал он вслух сам себе. – Степанида, так Степанида…
 
***
Февраль в этом году выдался суровым. Недолгая оттепель сменилась трескучими морозами, да ветром лихим. Вот и сейчас он завывал в печной трубе громко, протяжно, делая обстановку в доме ещё более тревожной.
Константин прислонил озябшие руки к шестку. Тот уже совсем остыл после утренней топки, и был еле тёплым.
- Как он? – озабоченно спросил Костя, посмотрев на жене.
Матрёна не находила себе места. Шестые сутки она не ела, не спала, сидя у кровати больного сына, который со вчерашнего дня уже  начал бредить.
- Васенька, миленький, - гладила она его мокрые волосы – я рядом, я с тобою!
Мотя вытерла испарину со лба  ребёнка и, глянув на супруга, заплакала.
- Кость, чтой делать то?
Никогда ещё  он не был так растерян. Земский доктор, отвергнув все подозрения на скарлатину, дифтерит, пневмонию и  другие известные ему заболевания, развёл руками и уехал, оставив его сына здесь чахнуть.
- Матюшка, мы подымим Васю, вот увидишь, обязательно подымим – успокаивал Константин жену, сам не веря в то что говорит.
Казалось, они семьёй испробовали всё - травы, мази, настойки, мёд, лекарства, которые прописал врач и молитвы, но ребёнок всё равно с каждым днём угасал на глазах.
И всё же одна надежда оставалась.
- Слыхал я, есь у башкир в деревне Тал лекарка старущая, – говорил накануне Пётр Дорофеев Косте – дык, сказывают, она мёртвых с того свету возвертает. Ехай  ка ты к нёй Костантин, ехай…
Дорога до той глухой деревеньки была не близкая, а по морозу, да заносу снежному, считай, в два раза длиннее становилась. Целый день, преодолевая буран, добирался Костя до неизвестного ему поселения, пока на исходе дня не увидел покосившиеся избы  разыскиваемого места.
Он постучал в окно ближайшего дома, но хозяев, по - видимому,  внутри не было. Проехав дальше, он снова стукнул, но уже в другие окна, но и там было тихо.
«Что они  все повымирали чё ля? Странно» - подумал Константин, теряя последнюю надежду спасти Васятку.
Тут он услышал слабый скрип  и, повернувшись, пошёл на звук. Дверь дома напротив не была заперта, и Костя ступил внутрь.
В избе было зябко и промозгло. Здесь не было печи.
«Как же тут могут жить люди? – подумал он – По такому то холоду и без очага!  Да и стены - щели сплошные?»
Расстроенный Костя развернулся было уходить, но что- то привлекло его внимание, и это что - то зашевелилось в самом тёмном углу и чихнуло.
- Будьте здоровы – сказал Константин, сам не зная кому.
- Ай, шайтан! – вылезла из-под навешанных истлевших тряпок древняя старуха  башкирка, странно одетая - Чего явился, пёс шелудивый, не видишь отдыхать я легла?
- Извини, эбэй, я лекарку здешнюю ищу, сынок у меня помирает.
Бабка искоса глянула на незваного гостя.
- Я русских не лечу! – фыркнула она, как отрезала – Уходи!
- Почему? – спросил вконец расстроенный Костя, теперь уж и не зная как ему быть.
- Русские мой народ сгубили. Смотри, что с деревней стало! – показала она скрюченным пальцем в разбитое окно - Издохли все!
Константин ужаснулся. Ведь он только что стучал в эти пустые избы.
- Как это? – переспросил он удивлённо – Как же это произошло вот так со всеми?
- Как?!– засмеялась страшно старуха и стала говорить что-то на своём родном башкирском, потом перешла снова на русский – Как говоришь? А как вы земли у нас отняли и в деревни загнали. Мы всю жизнь скот пасли и сеять, пахать не обучены были. Дома поставили сам видишь какие…
Костя опустил глаза.
- Ну что ж - вымолвил он обречённо, подавляя подступивший к горлу ком.- Прости - и  повернулся, чтобы уйти.
- Подожди – остановила его бабка.
Константин замер на месте. Она подошла к нему сзади и начала обнюхивать.
- Руки покажи…
Костя снял рукавицы и протянул свои большие натруженные ладони мозолями вверх.
- Нет крови на руках, сердце чистое и душа… -  сказала шаманка – Ладно, помогу.
Она вышла из избы, а когда вернулась, подала гостю пучок сухой травы и две пыльные склянки.
- Траву заваривать вместо чая. Это – показала она на пузырьки- по тять капель до восхода и после заката солнца. И ничем три дня Васию не кормить. Понял?
Константин открыл рот. «Откуда она знает имя моего ребёнка?»
- Спасибо, эбэй - сказал парень радостно. – Я там хлеб тебе покушать привёз, мёд…
Шаманка  не дала ему договорить.
- Уходи, не надо, умру я завтра – сказала она  и полезла к себе под тряпьё.
Весь обратный путь Костя думал о случившемся в этой деревне несчастье, о жадных и корыстных нелюдях, погубивших целый народ, о несправедливости и горе вселенском, которому конца и края не будет…

***
Тася жила в семье мужа уже четыре месяца.
Деревенская жизнь ей нравилась. Нравились луга и тенистые рощи, пение птиц и крики петухов поутру. Нравился запах трав,  вкус парного молока и хруст свежеиспечённого хлеба. А ещё нравилось, когда поют люди. Пели в деревне много и часто – с горя и с радости, спьяну и похмелья, во время работы и во время отдыха. Одно огорчало девушку. Здесь не было книг.
- Не горюй, Тасюшка. Вот в мае дороги подсохнут и свожу я тебя за книжками - сказала Мотя.
Единственная книжная лавка поблизости была только в Иглино. Матрёне конечно не хотелось туда ехать, всё ж таки воспоминания.… Ну, ради Таси она была готова на всё.
В день поездки Мотя разволновалась:
- Тебя не растрясёт, девонька?
- Нет – сказала Тася, ловко забираясь на телегу.
- Ну, тагды поехали с богом…
После обеда они уже были на месте.  На улице сновал туда, сюда народ. Таисья стала потихоньку выгружаться,  Матрёна помогала ей.
Мимо проехала бричка с извозчиком.
- Стой! Стой! – услышала Мотя.
Каляска остановилась. Из неё выскочил высокий человек. Он стал приближаться к ним. Матрёна узнала в нём Жорку Мартынова. Весь лощёный, с зачёсанными назад чёрными волнистыми волосами, греческим профилем и чуть полноватыми губами он был похож на красавца франта с коробки конфет, которыми она когда то торговала.
- Матрёна, неужели это ты? – спросил франт.
- А что изменилася?
- Напротив, даже краше стала. Как поживаешь, Мотя?
- Живу, не хвораю. Мужа люблю. Детишек воспитываю.
- А я часто вспоминаю тебя. Как думаю там моя Мотюшка? Всё-таки жениться с тобой думали.
- Ты может и думал. А я нет. Да я погляжу, ты уж женат? – показала она взглядом на его обручальное кольцо.
Георгий опустил глаза.
- Да, зимой обвенчались…
- Знаешь, что, Жор, ты иди, куды шёл. Не о чем нам с тобою лясы точить – закончила Матрёна с ним свой разговор, как вдруг услышала голос Таси:
- Ой, мамочки.
Та, обняв свой живот, медленно сползала по стенке книжной лавки.
- Батюшки, рожает – бросилась Мотя к сношеннице. – Потерпи  детонька, потерпи милая.
Матрёна была в ужасе. Куды ей щас с ней? Дом далеко. О том, чтобы пойти к брату она и мысли такой не имела….
- Тут доктор отменный есть – сказал ей никуда не исчезнувший Георгий. – Ей помощь нужна. Давай мы твою Тасю к нему отвезём…
- Да, да, давай, - опомнилась Мотя – поехали быстрея.
Всю дорогу Тася мучилась, стонала и причитала:
- Ой, Ванечка. Где же ты, голубчик. Вот умру и не свидимся мы больше…
- Тише, Тасенька, тише - успокаивала её Мотрёна. – Не ровён час  услышит кто.
Врачеватель жил на окраине села. Это был старый, щуплый еврей лет семидесяти. Он встретил их у порога и помог проводить роженицу к себе в специальные комнаты. Мотя вздохнула с облегчением и терпеливо стала ожидать в коридоре. Напротив, сидел её не состоявшийся жених, Георгий.
Когда стоны Таси немного утихли, доктор к ним вышел.
- Роженице нужен покой – известил он. – Пусть побудет здесь пару деньков. А потом её заберёте.
Жорка стал протягивать деньги за услуги.
- Не надо, я сама! - осекла его Матрёна и, отвернувшись, достала рублики, спрятанные под грудью.
- Вот. Вы уж глядите за ней, господин хороший. Уж очень она у нас слабенькая.
- Да, да,  непременно – ответил тот.
Они ехали молча. Георгий вызвался проводить её до выезда из села. Матрёне неприятно было такое соседство, но она терпела. Всё ж таки Жорка её выручил.
Жизнь волостного центра в эту пору вовсю кипела. Вот от разбушевавшегося пьяницы-мужа из ворот с криками о помощи выбежала простоволосая баба. А здесь, из распахнутых окон лилась залихватская песня и билась посуда. В мастерских велась  работа, а по улицам  носилась босоногая детвора.
Вскоре постройки окончились, и кобыла вывезла их на окраину.
- Моть, а я и сейчас тебя люблю… – вдруг разбил тишину Георгий.
Она удивлённо подняла свои брови.
- Тююю, любит он. А забыл, как снасильничал меня пьяный? Боялась  понесу, да слава тебе господи, боженька уберёг…
- Я б женился на тебе.
- Ты знашь чего, женишок с вершок, ты мне энти разговоры брось. Что меж нами было когда, уж быльём поросло и не воротишь. Тпрууу ! – остановила она  лошадь – Всё, слезай, приехал ты.
Он сошёл на землю. Матрёна дёрнула поводья и телега повезла её дальше.
- Я всегда буду любить тебя, слышишь? Всегда! – крикнул он ей вдогонку.
Но Мотя даже не обернулась. Она ехала домой к своему Косте.

***
Спустя два дня Тасю привезли отец с матерью, всю больную, но счастливую. На руках она держала маленький свёрток.
- Ну, кто? – спросила её Мотя, улыбаясь.
- Дочь – ответила Тася.
- Как наречёшь то, думала?
- Евдокией, в честь мамы моей покойницы.
- Дуня, значит, по нашему то. Ну, вот и хорошо. Дуняша – повторила Матрёна, разворачивая свёрток.
Девочка родилась маленькая, худенькая, что курёнок. Мотя посмотрела на мать.
- Молоко то хыть есть?
- Не знаю – пожала плечами Таисья, взглянув на свою плоскую грудь.
- Да уж, не густо – сказала Матрёна, оценив перспективу. – Придётся козочке в копытца кланяться. По-другому никак. Нам тута крепкие девчонки нужны, а не сахарные барышни – улыбнулась она расстроенной Тасе. – Щас, прийду, ждите.
И Мотя, помыв бидончик и отсчитав несколько монет, отправилась к Шишкиным, что держали упитанных, чистых коз.
- Родственнице вашой? – спросила глава семейства Параскева, морщинистая, как урюк, бабка.
–  Ёй родимой, да детю – ответила Матрёна.
- А шта сама та?
- Да какой тама?! Самой ей и кузнечика не выкормить.
Бабуля засмеялась беззубым ртом.
- Ой, и не говори, Мотюшка. У нашенских то телесастых баб тута из десяти детишков половина толечко выживат. А уж, шта про таких  сказывать? – махнула она рукой и пошла доить козу.
А вечером румяная Дунечка напившись сливок, мирно спала в люльке, пуская пузыри.
- Сердце моё за них болит – пожаловалась Мотя мужу. – У Таси то совсем в чём душа  держится?
Костя обнял супругу.
- Ничего, поправиться с божьей помощью, - сказал он ей - поправится…
Но судьба распорядилась иначе.
- Открывайте, полиция! – ходуном заходили варота на утро следующего дня, и в избу ворвались жандармы.
Они  схватили Тасю и Костю. Отца дома не было.
- Пошли, красавчик, расскажешь, где братец твой прячется!
- Костенька, миленький, как же это?! – вцепилась Мотя в мужа – Это я во всём виноватая! Прости меня, голубчик мой.
- Мотюшка, да ты что? Ты ни в чём не виноватая. Нас отпустят скоро, вот увидишь. Прошу тебя, не плачь.
- Нет, это я, я, я!
Как, как сказать мужу, что это она навлекла горе на свою семью, подпустив к себе Жорку! Это она, она своими собственными руками всё разрушила!
Её силой оторвали от него, посадив арестованного в коляску.
- Костя! Костенька! – кричала она снова и снова словно обезумев – Прости меня! Прости меня!
Мотя ещё долго бежала за экипажем, увозящим её супруга, пока не упала на землю …

***
Удобно расположившись в любимом кресле, в турецком халате и феске, с книгою в руках, он прикрыл глаза.
Кем она была для него? Воздухом, светом, глотком воды, а может быть всем вместе сразу? Он болел ею всю жизнь, болел неистово, страстно, без остатка, постоянно думая о том, что она делает, чем живёт, разговаривая с нею по ночам и мечтая украдкой  увидеть её снова.
Вот и сейчас образ любимой не покидал его не на миг  …
- Жорж, в конце концов, это перестаёт быть забавным! Ты опять не слушаешь меня?! – капризно произнесла супруга Георгия Ольга, молодая, суховатая на вид, белёсая дама.   Она передвигалась взад и вперёд по богато обставленному залу, стуча каблучками. Картины в золочёных рамах, гобелены тканые серебром, резная мебель, канделябры, напольные вазы замелькали у него перед глазами.
- Прости, не нервничай, присядь, – ответил он ей  и вновь принялся делать вид, будто бы внимает её глупым речам.
- Представляешь, что пишет маман! – продолжила цитировать Ольга исписанный чернилами лист бумаги, собравший в себе все горячие губернские сплетни – Мими Высоцкая повергла в изумление всё общество, разорвав помолвку с прежним своим женихом мильонщиком  Михельсоном! Ну, не правда ли  нелепость?! Хотя маман утверждает, что это он её бросил, присмотрев себе более подходящую партию…  – засмеялась жена -  А в семействе  Триуховых  случился конфуз. Слуга их Терентий вдруг получил наследство от некой тётушки из Астрахани и  ...
- Прости, дорогая  - неожиданно встал с кресла Георгий. – Я вдруг вспомнил о чрезвычайно важном деле. Позволь мне удалиться. Я позже обязательно дослушаю все последние новости.
- Как опять?! – возмутилась супруга – Тебе что, совсем не интересно? Или общество моё тебя тяготит?!
- Не начинай  – поцеловал он ей руку  и ушёл к себе в кабинет.
Но уединиться надолго у него не получилось.
-  Там женщина к вам ворвалась … – сообщил перепуганный слуга.
Георгий вышел на крыльцо своего большого каменного дома и увидел её.
- Ирод, скотина, ненавижу тебя! – набросилась Матрёна на хозяина дома с кулаками  - Это ты, ты нас выдал! - отвешивала Мотя ему тумаки.
- О чём ты? Я ничего не знаю! Что стряслось то?! – закрывался Жорка от побоев.
Тут в руках Матрёны появилось ружьё, которое до этого висело у неё за спиной. Она направила его на Георгия.
На шум из покоев вышла Ольга.
- Жорж, кто эта сумасшедшая?! – спросила она, высокомерно взирая на Мотю.
- Зайди в дом! Сейчас же!
- Нет, я требую объяснений! – настаивала супруга – Кто тебе эта девица? Я не успокоюсь, пока ты мне не ответишь!…
- Я расскажу тебе всё позже – держался из последних сил Георгий.
- Но я всё же не понимаю… - попыталась продолжить неугомонная.
Матрёла взвела затвор и, глянув на неё, выстрелила в воздух. Завыли, залаяли соседские собаки. Из близлежащих домов повысыпали встревоженные люди.
Ольга, вздрогнув, отступила на три шага назад.
- А то ты не знал, - продолжила Матрёна, держа на прицеле своего бывшего жениха, - что Тася жена брата Костинова, которого ищет полиция! И теперь она,  и мой Костя в тюрьме!
Из глаз её полились слёзы.
- Поверь, я ничего об этом не слышал. Я б никогда не причинил тебе вреда, ты же понимаешь…
Сзади на Мотю наступали слуги.
- Не трогайте её! – приказал им Георгий.
Матрёна обессилено опустила ружьё и села на ступени.
«Ну кто, кто это мог сделать?  - билось у неё в голове - Кто?»

***
Пернатые заливались на все голоса, радуясь майскому тёплому солнышку. Белые цветы усыпали яблони, и всё вокруг благоухало.
Прохор сидел в тенистой беседке у себя в саду, выпивал и наслаждался льющейся из трубы граммофона песней.
- Хорошо! – крякнул молодой барчук , не в силах больше сдерживать обуявшие его чувства и глянул пьяным глазом  на своё отражение в самоваре. Зализанные волосы на прямой пробор, нос картофелиной и чёрная окладистая борода удовлетворили его полностью - Хорош! – вновь хмыкнул он довольно.
Сытую жизнь Прохора ничто не омрачало, акромя одного обстоятельства. Он никак не мог простить свою сводную сестрицу, которая выскочила замуж за безродного мужика, лишив его возможности породниться с одним из самых богатых семейств губернии.
- Барин! – вдруг прервала его покой дворовая девка Фроська – К вам господин Миронов пожаловалис.
- Какой он к чёрту господин! – возмутился Прохор – Лапоть драный. Давай зови – приказал разгневанный хозяин.
На дорожке сада показался Трифон. Улыбаясь как мартовский кот, он мягко подошёл ближе и поздоровался.
- Доброго здоровьичка вам, Прохор Евстратьевич. Как поживаете?
- Живу, не тужу, как видишь. -  зло ответил ему Прошка – Садись, чё встал! – предложил он гостю.
Тот примостился на краешке стула.
- Ну как там? Сказывай – велел Миронову хозяин дома.
- Вашими молитвами, Прохор Евстратьевич, всё сладилось! – опять глянул Трифон ласково на собеседника.
- Ну, не тяни ужо…- основательно начал злиться Прошка.
- Полицейских, которых вы направили,  заорестовали мужа вашей сестрицы и энту как яё? – подумал Трифон – О роженицу…
- Роженицу! – заржал во всё горло барчук – Ну ты, Мирон, ляпнул тожа… - потом, успокоившись, сверкнул глазами – Жена она политического преступника, который против царёвых порядков выступал, да бомбу рванул в губернской столице, что служивых на тот свет отправила! Поняяял , дурень?
- Понял, Прохор Евстратьевич, понял… - заёрзал на стуле Трифон.
Прохор рукой с перстями налил себе из графина водочки в стопку и не предлагая гостю залпом выпил.
- Эээх! – поморщился он, черпнув из креманки серебряной ложкой  чёрной икры для закуси.
Миронов сидел, глотая слюни.
- А как вам то удалось выведать, - заговорил Трифон , взглядом провожая очередную порцию деликатеса в рот Прохора – что Таська энта жена Иванова?
- Да докторишка у меня есть купленный – отстраняясь от стола, сказал надменно Прошка – Прибёг ко мне вчерась и сказывает, мол Жорка рыжу каку то привозил, а та с бабой пузатой, Ивана всё кликала. Тут-то я  и смекнул….
- Ловко – засмеялся Миронов.
- Ловко то ловко, только вот Мотька всё одно жива живёханька. Вот если бы прибить её гадину… Ты как, Миронов, а? – вопрошающе посмотрел Прохор на собеседника.
Тот вытаращил глаза.
- Нее, я на эн… энта не способный. – зазаикался  Трифон – вот ежели подлянку каку ей или пакость, я всегда зараз, а убить, увольтя….
Прошка снова заржал.
- Да ладно не боись – стал говорить он – Шутканул я, Мирон. Пусь живёт стерва, в навозе ковыряетси…
- Ваша правда – хихикнул испуганный Трифон.

***
Костя сидел в камере с политзаключёнными в Уфимской тюрьме. Он ждал решения своего вопроса уже год. Мотя писала ему слёзные письма. В первом из них она сообщила страшную новость. «А Тасю мы схоронили у края дороги на кладбище. Померла Тасенька то в тюрьме, на второй день ареста померла. У нёй кровь пошла женским местом, и тюремный доктор ничем не смог ей помочь. А Дуняшу я забрала себе. Куды ж её сиротинушку то девать? Она меня уж мамой кличет. Васятка часто о тебе справляется, очень тоскует. Когда ж ты к нам воротишься, Костюшка. Изболелось уж всё моё сердечко по тебе….»
Если бы она только знала, как переживал и тосковал  сам Костя. «Милая моя, как ты там?» - думал он.
- А ты что мыслишь, Константин, по этому поводу? – обратился к нему учитель Зайцев, сиделец той же камеры.
- Я вас не слышал, что? ….
- Ну,  я говорю. Вот почему в России все бунты оканчиваются ничем. Ну, вот, взять, к примеру, Стеньку Разина или Емельку Пугачёва?
- Я мыслю, что они сами хотели в царёво кресло сесть.
- Вот и я так думаю. Пока с царизмом не покончим, не ждать нам успеха - обратился он к остальным. - Не должен русскими людьми один человек командовать.
- А кто ж тогда будет править то? - спросил учителя молодой рабочий Кирьян Кульков.
- Никто,  сами  люди и будут…
- Как это?
- Ну, выберут, например,  тебя промеж рабочих, и поедешь ты в Петербург в Думу разговаривать с такими же как и ты избранными товарищами, дела государственные решать.
У Кирьяна  округлились глаза.
- А кто ж меня туда допустит?
- А это уж обмозговать нужно, как избавить людей от допускальщиков.
- То есть вы предлагаете царя то с трона попросить?
- Конечно. Не просто попросить, а свергнуть, вместе со всей его свитою.
- Вот это да! – ещё больше выпучил глаза молодой рабочий.
Костя старался в разговоры такие не лезть, далёк он был от политики. Что с царём, что без царя, дали б ему землицу пахать, да хлеб сеять, боле ничего и не надобно.
- Казаковцев, на выход! – услышал он голос охранника.
Константина провели по длинным, мрачным коридорам казимата. Страшно и мерзко было тут находиться привыкшему к воле человеку. Больно от осознания своей беспомощности и нелепости всего происходящего.
- Нус, Константин Тимофеевич? – обратился к нему следователь Шапкин, сутуловатый мужчина в пенсне, несколько неопрятный и вечно заспанный – Дружков вашего братца мы изловилис. Господин Якунин уже казнёнс. Та же участь ожидает и остальных…
Шапкин внимательно посмотрел на арестанта, снял своё пенсне, и, тщательно протерев его кружевным платком, снова надел на нос.
- Что же касаемо вас? – он вновь замолчал и после продолжительной паузы добавил - Судья не нашёл в ваших действиях виныс. Связь ваша с преступниками не была доказанас. А посемус, мы вас отпускаем. Но помните, родственничка вашего мы обязательно отыщем и накажемс…
Костя возвращался домой….
В сущности, мирный человек, ни чем не провинившийся перед законом, он отсидел за брата целый год своей жизни. Но Константин ни о чём не жалел….. Ему многое нужно наверстать, руки соскучились по работе, и он так хочет обнять свою Мотю…