Глава10 Во имя отца и сына

         ***
- Казаковцев, к Евгеньичу!
Митька, бросив рукавицы на нары, вышел из барака. Погода мартовская была сносной. Днём солнышко припекало так, что у всех заключённых потемнели лица, а у некоторых даже и облазили носы, а к вечеру вновь прихватывал мороз, отчего фуфайки напитавшись потом, вставали колом. Но Митяю было не привыкать. На фронте и не такое случалось. И спал в блиндажах, землянках, да под  открытым небом, и в засадах сидел в снегу, под дождём, да в ледяной воде по пояс. Ничего сдюжил…
Дом начальника лагеря располагался на краю зоны, идти до него было не далеко, но он не спешил. Когда ещё представится возможность пройтись не строем.
Митяй, обогнув бараки, увидел небольшое деревянное здание на три окна и маленький заснеженный огородик, чуть обозначенный колышками, с пугалом посередине.
Неописуемое чувство тоски испытывал он каждый раз, как только  сюда приближался, тоски о собственном доме. Митрий представлял, как мальцом бегает по дощатому полу босиком, вдыхая запах бревенчатых стен, смолы и пакли, греется на тёплой, пахнущей валенками, печи, и пускает мыльные пузыри с полатей.
- Как же давно это было! – вздохнул Митька – И вернётся ли?
- Пришёл! – услышал он в окне знакомый Юркин  голос, мальчика лет семи, сына начальника лагеря.
Тот махал ему от души из-за стекла и подпрыгивал радостно. Митя улыбался парню в ответ.
Они дружили уже давно, с тех самых пор как Митяй явился сюда впервые, будучи вызванным за очередную драку, которая закончилась весьма плачевно для соперника. Неприятный инцидент удалось замять, а Митька два раза в неделю стал вхож в этот дом. Он занимался с маленьким Юрой немецким, русским и математикой.
Ребёнок и его отец, Владимир Евгеньевич,  жили вдвоём, потеряв на войне почти всех своих близких. Глава семьи,  подорвавшись на мине в 44-ом, был комиссован с фронта и направлен руководить зоной.
Необычный человек, всегда готовый прийти на выручку каждому, справедливый ко всем, слишком добрый и мягкий для должности этой. А потому заключённые его все любили.
- Как там Евгеньич? – спрашивали, как только Митька возвращался обратно.
- Ничего, болеет.
- Привет ему передавай и за порты ватные отдельное мерси. А то отморозим всё себе нах…ен, чем девок баловать станем?
Смеялись охрипшие мужские голоса.
- Не отморозишь, Овечкин! – говорил, бывший капитан Панкратов балагуру рядовому - Вон уж лето на носу!
- А по мне так, жар костей не ломит! – вновь выдавал весельчак – Как говориться, держи голову в холоде, а всё, что пониже пояса - в тепле…
Митька поднялся по невысоким ступеням крыльца и постучал в дверь.
- Заходи, Дмитрий! – крикнул начальник – Открыто!
Митяй осторожно вошёл внутрь, и, сняв по привычке шапку-ушанку, поздоровался:
- Здрасти.
- Приветствуем – ответил ему хозяин по-свойски – Проходи картошку есть будем.
- Да я не голодный – стеснялся гость.
- Ты-то не голодный? – переспрашивал Евгеньич – Раздевайся, давай.
И это повторялось каждый раз, как только Митька появлялся. Здесь его  любили и всегда подкармливали.
- Мить, а мы достроим сегодня кораблик? – дёргал малец Митяя за руку – А то уж очень хочется!
- Ты слова немецкие выучил, которые я тебе давал?- спрашивал строгий «учитель», усаживаясь за стол.
- Выучил.
- А примеры решил?
- Решил.
- Ну, неси тогда, проверять будем.
Они долго корпели над тетрадками, что-то бурно обсуждали, о чём-то спорили, писали и читали. Митя, хоть и не обладал преподавательским талантом, но мальчик отчего-то слушал его беспрекословно.
- Всё, перемена! Кушать подано – нёс отец маленькую дымящуюся кастрюльку. – Берите тарелки.
Они дули на горячую картошку и ели её с чёрным хлебом подсаливая. Маленький Юрка, набив полный рот, смотрел на взрослых и улыбался.
- Вкусно – говорил он.
- Ешь, давай! – гладил мальчика по светлым волосам отец – Чайком припивай.
Евгеньич смотрел на сына с такой проникновенной любовью, что Митьке иной раз становилось не по себе.
- Побирушка моя – улыбался родитель, вспоминая, как нашёл четырёхлетнего сына на кладбище, просящим милостыню, ведь дом их фашисты разбили, вместе с матерью и другими детьми.
- Я документы, Мить, на тебя собираю для УДО – вдруг сказал Владимир Евгеньевич. – И на Панкратова тоже. Хватит вам фронтовикам здесь лямку тянуть. Пора домой возвращаться.
Митька от неожиданности поперхнулся и стал отчаянно кашлять, так, что слёзы потекли у него из глаз.
Юрка подбежал к нему и принялся хлопать по спине, приговаривая:
- Не надо торопиться, Митя. Вот поспешил, и видишь, что получилось?
Митяй с трудом проглотил остатки пищи и ком подступивший к горлу.
- Спасибо – вымолвил он.
- Я сделаю всё, что от меня зависит. – сказал Евгеньич – А пока не за что ещё…

                ***
Сегодня ночью он не спал совсем, хоть и устал смертельно за день. Барак весь храпел, свистел, кашлял, чавкал, матерился во сне, а иногда даже плакал. Запахи здесь стояли такие, что и словами не передать.
Вот, поднявшись с нар, отправился куда-то лунатик Савушкин, ловко передвигаясь по проходу с закрытыми глазами.
«Надо его обратно вернуть» - подумал про себя Митька и начал неспешно вставать.
Он сунул ноги в  валенки и догнал Антоху.
- Куда пошёл? Давай на место – аккуратно развернул его Митрий. – Спать нужно лёжа, а не стоя. Пошли.
Парень послушно, так же в слепую, дошёл до своей лежанки и лёг. Митяй тоже вернулся обратно в постель. Покрутившись немного, он снова закрыл глаза.
- Митька пострел, шею свернёшь, слезай! – ругала его мать, стоя внизу.
Отчего-то он вспомнил именно этот день, когда на спор с Симкой забрался на крышу их высокого дома, намереваясь сигануть оттуда.
- Митрий, кому говорят?! - чуть не плача, умоляла его мать – Слезай! Вот  с района Иван приедет, всё ему про тетя обскажу! – пригрозила она.
« Только не это! - подумал подросток – Будет нудить опять, к совести пионерской взывать, колонией стращать, да рассказывать, как он в эти годы на заводе трудился, да о светлом будущем человечества мечтал»
- Лесенку давайте! – крикнул Митька – Слезаю!
- Слава тебе, Господи! – перекрестилась Матрёна – Во имя Отца и Сына…
Дядька и вправду объявился вскоре, но приехал не весел, ни с инспекцией какой в соседний совхоз, ни с проверкой, а просто так, « в гости», чем не мало удивил домочадцев.
- Гости, Ваня, кто запретит – приветила его Матрёна – Дом твой, родительской…
Он долго сидел на лавке, уставившись в одну точку, бродил по округе, а днём, даже сходил на кладбище к своим усопшим…
- Что с тобою, деверь? – подсела к нему вечером мать – Болен никак?
- Не я – ответил он. – Общество наше.
Матрёна отпрянула.
- Да как же энто? –  удивилась она  – Ведь ты сам его  и сотворил?
- Я – опустил он низко голову. – За что и погибну.
- Ну, будет тебе – стала успокаивать его Мотя. – Ты начальник большущий, кто тебя тронет? И мысли энти гони. А плохо станет, бросай всё и к нам. Простая то жисть, она лучшее, Ваня. Ты уж мне поверь…
На следующий день дядька уехал в областную столицу, а через неделю был арестован…
У Митьки затёк бок, и он повернулся на спину, положив под голову руку.
« Дааа, уж – подумал он, смотря в потолок,  – Жил человек, всего себя делу отдавал, по головам шёл, богатства не скопил, семьи не создал. И ради чего?»
На этой философской ноте, Митькины веки стали потихоньку слипаться, и он крепко уснул сном того самого мальчишки, собирающегося спрыгнуть с крыши…
               
         ***
Высокие,  стройные… Казалось, они смотрели на людей сверху, спрашивая: «Зачем вы здесь?» А люди доставали пилы, и прислонив их к крепким вековым стволам, начинали свою работу. Мгновение, и вот исполин падает вниз, цепляясь ветвями за сородичей, но всё тщетно. Он уже на земле, потеряв всякую связь со своими корнями…
- Поберегись! – услышал Митька и отскочил в сторону.
Дерево,  скрежеща, рухнуло совсем рядом, чуть не похоронив под собою Митяя.
- Чёрт! – выругался он, и, отдышавшись немного, начал топориком обрубать ветки.
Раз, два, отваливались направо и налево еловые лапы под натиском наточенного лезвия.
Вдруг звуки пил и топоров, заглушила автоматная очередь.
- Стоять! - услышал он голоса  солдат и выстрелы в лесу.
«Неужели снова побег? – удивился Митька – Второй за месяц. Кто там?» - бросив работу вместе с остальными, он стал наблюдать за происходящим.
- Кажись, лопатовские опять дёрнули – предположил, подошедший Антоха – Наши, вроде, все на месте.
Подопечные блатного и впрямь были ретивы до невозможности. То членовредительствовали, чтобы в больничке отдохнуть, то бузили не по делу, то побеги устраивали. Вот и теперь сиганули в чащу пустые головы, а Евгеньичу отвечать. Сейчас загонят всех обратно в бараки и за беглецами этими в погоню пустятся.
- Кончай работу! – услышал он в подтверждение своих слов – Становись!
И Митька не спеша отправился в строй.
 
***
Тот день они весь просидели в бараке. Лопатовские «рубились» в карты и гоготали так, как будто и нет вокруг них никого. Затем завязалась драка, закончившаяся поножовщиной.
- Ой, мамочка, роди меня обратно! – скулил порезанный, в то время как его на брезенте уносила охрана.
- Гадом буду, у него карты краплёные! – орал второй участник разборок, с заломанными уже руками.
- Опять развлекаются – посмотрел на зеков сиделец Волков – Хоть бы книжку какую почитали что ли?
- Ага. Уголовный кодекс! – засмеялся стоявший поодаль Кравчук.
Но остальным служивым отчего-то весело не было. Митька по очереди посмотрел на каждого.
Капитан Панкратов Николай боевой офицер, ординарец, теперь уж конечно бывший.  Он командовал ротой,  когда полуживой,  под Смоленском,  попал в плен. Не имея возможности бежать, решил поступить в «казачью офицерскую школу» с тем, чтобы исполнить задуманное. Летом 43-его, организовав группу курсантов из шестидесяти человек уже вооружённых, и,  прихватив с собою начальника учебки,  перешёл к партизанам, где и воевал геройски, до прихода наших. А уже после сражался в рядах Крассной Армии до Победы, получив за подвиги свои два ордена и медаль.
Лейтенант Волков Виктор, лётчик, в конце войны был сбит и раненым тоже пленён. Никто и не думал считать количество пущенных им под откос эшелонов, уничтоженных фашистских танков и самолётов. 8 лет лагерей, вот и весь пересчёт…
Юморист Славка Овечкин, дошедший с боями до Вислы, попался на краже тушёнки  из трофейного спецэшелона, предназначенного для партийного руководства. «Охраняли мы поезд этот. Жрать с ребятами шибко хотели. Вот и решили ящичек свистнуть»- объяснял неудачливый «вор».
Танкист Марат Бикчурин, механик водитель, морду набил офицеру постарше.
А вот Савушкин Тоха совершил самострел, думал мать повидать перед смертью и братьев.
- Все на выход! – крикнул вошедший в барак конвоир.
И снова он мёрз в разномастной шеренге.
Не переставая лаять, собаки рвали поводки у охраны. Осужденные переговаривались между собой, гадая, чем же закончился сегодняшний побег. Перед строем встали Евгеньич не весел, начальник караула Скворцов и политработник Жмых.
- Ну, что у кого ещё есть желание на волю податься?! – ходил комиссар вдоль фуфаечного строя, заложив руки за спину – Кто ещё думает сегодня, завтра бежать?! – спрашивал он, глядя на заключённых исподлобья.
Люди в шеренге роптали - кто злился, кто смеялся, а кто и убить обещал.
– Давай! – вдруг резко повернулся Жмых в противоположную сторону и махнул рукой.
Ворота зоны открылись, и внутрь, управляемая каким-то стариком, въехала скрипучая телега. Тщедушная гнедая лошадёнка, запряжённая в неё, шла медленно, то и дело, кивая головой. Подвода подъехала ближе, и теперь уже стало видно, что в ней. Из-под брезента торчали голые ноги…

                ***
Прошло два месяца после последнего происшествия в зоне. Митька продолжал навещать Юрку и Евгеньича. И однажды, они даже ходили  рыбачить на местную речку.
- Гляди, Митя, какую я рыбку поймал! – радовался малец, показывая  на серебристого карасика – Я и не такую ещё могу! – забрасывал он свою детскую удочку.
- Аккуратней, не плюхнись! – предостерегал мальчика Митька – Ладно, если только штаны намочишь! Плавать то хоть умеешь?
- Неа, воды боюсь!
- А чего её бояться. Водичка то она все хворобы лечит. Недаром в деревнях в банях матери ребятишек мыли, приговаривая: «С гуся вода, вся худоба!»
- Мить, а почему с гуся то?
- Это я потом расскажу. Только плавать, Юрка, тебе всё равно научиться нужно…
А в бараке у Митьки появились новые сидельцы.
Старший из них, по кличке Флюс, показался Митяю субъектом забавным. Свой срок получил за ограбленье «Продмага» и к кодле прибиться сразу хотел. Однако у них там случилась загвоздка.
Оказалось, что «фраер этот ушастый», воевал на фронте в штрафбате.
- Ссучился! – шипели мелкие зеки – На воровские законы плевал…
Да только судьбу сидельца не им было решать, а «академику» в этих делах, Лопате. А тот постановил: «С провинившимся братве не якшаться».
И остался обиженный Флюс не удел, считая, что предали его «крысы тыловые», вернее «тюремные»,  и под себя подминать всех бывших служивых зеков стал. Так, образовалось в зоне двоевластие, да начались разборки пуще прежних…
- Как считаешь, чья возьмёт? – спрашивал Митяя Овечкин.
Сегодня они трудились над возведением нового просторного барака.
- Ни чья, так и будут вечно бодаться…
- Неее. Один другого обязательно грохнет - возразил весельчак – Двум паханам одной кодлой не править.
- Чего встал?! Давай пошёл! – прикрикнул на кого-то конвоир.
И этот кто-то, обложив молодого солдатика матом, проследовал дальше, в глубь сруба, который был выстроен  почти что до крыши.
- Ну, чё, сучара продажная?! - услышал вдруг Митька оттуда – За шкуру Сталина воевал?!
- За Родину. Да волей надышался, пока ты здесь, шафка поганая, пахану прислуживал!
- Ну, началось – сказал Митяй вслух. – Сейчас опять выяснять отношения станут.
И действительно, внутри сруба снова завязалась драка, да не один на один. Туда уже неслась, размахивая топорами, да пилами вся заинтересованная братва. И остановить эту бойню были уже не в силах ни овчарки, ни даже автоматные очереди.
- На, получай, гнида!
- Порежу, фраерок! – неслось  смачное.
Митрий уселся на отёсанное бревно и стал ждать. В ушах у него выла сирена, а к стройке срочно бежали вооружённые люди.
- Встать! – услышал он голос, обращённый к нему – Быстро в барак!
И Митька поспешил туда с остальными, изредка поглядывая, как выползают наружу из сруба искромсанные полуживые тела.
- Когда же это кончится? – подумал про себя он – Когда же это ВСЁ  НАКОНЕЦ  ЗАКОНЧИТСЯ?
К ночи на свои нары не вернулась половина зеков, убитыми были найдены Лопата и Флюс. Такого ЧП здесь ещё никогда не бывало.
А потому,  через несколько дней,  к домику на три окошка подъехал чёрный воронок и увёз  с собою в неизвестном направлении маленького Юрку и его папу…

                Эпилог

***
Он жил оставшиеся годы заточения воспоминаниями, и только это не позволило ему опустить окончательно руки или сойти с ума. Он помнил детство, юность и войну. Помнил своих родных, друзей и любимую маму. И даже тех, кого никогда не видел, тоже помнил.
Помнил, как ему казалось, отца, такого большого, сильного и доброго. Тот приходил к нему часто во снах,  и они разговаривали.
- Здравствуй, сынок – говорил отец.
- Здравствуй, батя – отвечал ему Митька.
- Трудно тебе, знаю я. Несправедливости много на белом свете. Но ты терпи, ради матери, ради Матрёны.
- Я терплю, бать. Я сильный. Я всё вынесу.
- Вот и молодец, сынок. Вот и молодец.
И отец оставлял его снова.
- Батя, как же мне  тебя всегда не хватало… - просыпался Митька весь в слезах, а потом вновь засыпал.
И вот он уже топает своими маленькими ножками по земле, держась за родной подол.
- Здравствуйте, Дмитрий Константинович – останавливаются взрослые дяди и тёти, улыбаются и тянут к нему свои большие руки, а он, прячась за мать, лишь изредка выглядывает из-за неё в надежде получить чего-нибудь сладкого.
А вот он постарше. И скачет во весь опор на гнедом, наперегонки с дядей Ильёй по клеверному полю, а вечером, умаявшись,  засыпает на палатях под деревенскую песню за окном.
А сейчас он уже тракторист, и работает день и ночь, и  устал. И пьёт молоко из крынки, и  молоко льётся мимо рта, а  он смеётся, смеётся, смеётся…
И вот уже какие-то дети малые бегут к нему навстречу и кричат ему: «Папа! Папа!»
« Я буду жить - говорит он сам себе – Во что бы то ни стало, буду жить! Во имя них, ещё не родившихся, во имя  будущего, и во имя самой жизни…»

***
Вечерело.
Они сидели на поваленном и не весть откуда появившемся здесь тополе, две пожилые женщины, высматривающие кого-то вдали.
- Ты Васю мово тут не видала? – спрашивала одна.
- Не видала, Варюшка, не видала – отвечала ей, вздохнув,  другая. – Никак Серафима идёт?
К дому подходила в одной калоше пьяная  дочь и пела на всю деревню залихватскую морскую:
- Эх, яблочко, да куды котишься?!
- Сим, ты опят?
- Опять, мамань! – махала на всё рукой Серафима и шла, качаясь по ступенькам, спать.
Так они и жили сейчас Матрёна, Сима и Варя. Её Матрёна взяла к себе после смерти Фёклы, несколько лет тому назад. Тихая она была и безобидная. Только вот будила, бывало по ночам, да про Васю всё спрашивала.
- Иди, спи, милая, спи – говорила ей Мотя, и та покорно семенила обратно в кровать.
- Ох, хо, хо, Варюшка, видать не дождёмся мы нашего Митеньку. – вздохнула Матрёна горько и прослезилась украдкой – Уж сколько лет апосля войны минуло, а его и след простыл. Сыночек мой, родненький мой…
Вдали в сумерках показался паровоз, остановился на минуточку на станции и, погудев немного, вновь побежал по рельсам, набирая ход. Матрёна проводила его взглядом и, повременив ещё несколько, стала не торопясь подниматься с места.
- Ну, что, Варюшка, пойдём. Спать пора – сказала она.
Варвара, как послушный ребёнок встала, и мелкими шажками потопала к дому. Матрёна, пропустив её вперёд, пошла и сама.
- Мама – услышала она позади себя такой дорогой её сердцу голос. – Мама, это я.  Я вернулся…