Правда. Цикл Перекрестки

- О, мадам, вы так любезны! - прошамкал беззубый скрипач своей единственной слушательнице, в ответ на пару франков, опущенных в видавшую виды шляпу.
- Это было неповторимо! Столько невыразимого страдания. Столько чувства!
- Ну что вы. Вы определенно преувеличиваете. В любой парижский музыкант сыграет не хуже. - ответил старик, с усилием и кряхтением умащиваясь на край обшарпанной скамейки. - Присаживайтесь рядом. У меня есть лишнее яблоко для вас.
Дама застыла в нерешительности.
Он улыбнулся уголками морщинистых губ:
- Садитесь, не думайте, я безопасный. Хотите вам поведаю историю вон того дома напротив? Очень занимательно, уверяю вас.
Дама повернулась в направлении красивого старинного особняка в три этажа, темневшего заколоченными ставнями, явно позабытого хозяевами. Заинтригованная, она присела на край и взяла, протянутое ей зеленое яблоко. Старик прежде откашлялся в морщинистый кулак, и после начал свой не хитрый рассказ...

-  Бенедикт Пфуф был славный малый. Воевал во французском экспедиционном корпусе не пять, и даже не десять лет. Он не был отчаянным воякой или гениальным командиром. Впрочем, как не был и трусом или дезертиром. Все эти годы он служил поваром, человеком уважаемым и так необходимым в армии. Жалование свое неизменно отсылал сестре, ограничивая себя в разгульных солдатских тратах. Так за долгий период времени скопилось достаточно приличное состояние. Сослуживцы, кто знали его поближе, в разговоре о том, чем бы он занялся после возвращения, не задумываясь ни на минуту отвечали - “Бенедикт мечтал о своем собственном ресторанчике в Париже”. У всех у нас есть мечты, но только оставаясь долгое время в изоляции, на чужбине, или того хуже, в чужеродной пустыне, в нас копиться именно та решимость, которая высвобождаясь, сносит горы.
   И вот зимой, на перепутье 29 и 30 годов, он был уволен из корпуса с благодарностью от командования и большими премиальными по случаю выслуги лет. Париж встретил его сдержанно. Бурные двадцатые уже отшумели, а на смену им пришли времена спокойствия и размеренности. Однако, изыск и утонченность всегда оставались в моде. По протекции своего двоюродного дяди, который был вхож в дом градоначальника, удалось снять в единоличную аренду этот красивый дом. Дом в то время пустовал. Хозяева, люди обеспеченные и в возрасте, проживали в Лондоне, и особо не печалились об этой недвижимости. Одно время было назначили управляющего, но тот быстро растратил, выделенные на ремонт средства, и угодил в тюрьму. Так что, новый договор аренды был нужен всем. Бенедикт нанял строителей, хотя и сам нередко принимал участие в ремонте. Много раз его видели с кистью и малярным ведерком в руке. Или даже, свисающем на веревке из окна, когда он латал трещины на фасаде.
Первые два этажа отремонтировали быстро. Снесли несколько стен, расширили помещение на первом этаже. Вскоре завезли столы, скатерти, посуду, плиты и еще несколько телег с тем, что было необходимо для полноценного парижского ресторана. Говорят к росписи стен приложил кисть сам Жорж Руо, но я этого не видел, и утверждать не берусь. Открытие состоялась в апреле, на День Святого Патрика, с оркестром, петардами и танцовщицами. Все было замечательно организованно, и парижская знать потихоньку потянулась в ресторан. То там, то здесь в бульварных газетах хвалили необычность заморских блюд, Бенедикт привез много рецептов. Хотя бывало и ругали за смешивание различных сортов кофе и изобилие в нем странных для того времени пряностей. Но как бы то ни было, интерес ощущался неподдельный. Так прошел почти год. Все здание было полностью отремонтировано. Наверху, над рестораном, сдавались нумера для тех кто перебрал или стремился уединиться, пребывая в адюльтере. Казалось будущее безоблачно и предопределено. Все так действительно и было. До 15 апреля. Странный день. Странное стечение обстоятельств. Но в жизни редко, что идет по плану, - подытожил он и закашлялся.
  - Ну так вот, - продолжил он после небольшой паузы. В этот день, с утра, Бенедикта известили, что сегодня у них обедают Гастон Думерг, тогдашний президент Франции, вместе со своей знакомой мадемуазель Жанне-Мари Госсаль, которая, кстати, впоследствии стала его женой. Бенедикт взвился до потолка. Вот он успех! Сидя в блиндажах в пустыне, он и думать не гадал о подобном. Такая честь! Не каждый может похвастать. Подобные визиты делают людей состоятельными уже только тем, что они когда-то произошли. Весь персонал сбился с ног. Скатерти были накрахмалены и отутюжены. Полы надраены, и хозяин сам проверил их чистоту белым батистовым платком. Редкие весенние цветы были отобраны по-одному, казалось, у всех цветочников Парижа. Штатный садовник взрыхлил землю в горшках комнатных цветов основательно сдобрив ее куриным навозом, и даже протер каждый листик чистой салфеткой. Все блестело, сверкало, очаровывало чистотой.
    Ближе к пяти часам дозорный мальчишка влетел в комнату со словами "Они приехали!".
Бенедикт выстроил весь свой персонал около входной двери и замер. По струнке стояли все: два помощника повара, три официанта, три музыканта, распорядитель, садовник, и даже сынишка садовника в конце линии.
В зале повисло молчание. И тут.., сынуля садовника тихонечко заметил - Папа, там на скатерти грязь.
- Где грязь?! - взвился, услышав, хозяин.
- Т-тт-аа-м. - промямлил мальчик. На скатерти столика у окна.
- О Мадонна! - закричал Бенедикт, подскочив к столу. То, что он увидел повергло его в шок. - Да это же навоз! Кто посмел??? - раздался его сдавленный крик.
- Видимо я, - ссутулился садовник. Нечаянно. - прошептал он.
Хозяин издал рычащий звук, и испепелил взглядом садовника и его отпрыска так, что у сынишки бедолаги от страха затряслась нижняя губа. Но деваться было уже некуда. Шеф просто крутанул столик так, чтобы пятна не стало видно. В этот момент вошел президент со своей пассией.
   Бенедикт с трудом взял себя в руки и, справившись с волнением, предложил гостям пройти. Со словами: "Большая честь для всех нас", застыл в полу-поклоне. Президент и его спутница радушно улыбнулись Бенедикту, как и всему его персоналу. Но в один момент взгляд мадемуазель наткнулся на, все еще дрожащую от страха, губу юного отпрыска. Она, участливо улыбнувшись, подошла к молодому человеку и взяла его ручкой в белой перчатке за подбородок.
- Что случилось, мой милый. Не нужно так волноваться. Мы обычные люди. Успокаивайтесь... Все хорошо... Все в порядке.
- Это я испачкал скатерть навозом. - сквозь слезы прошептал мальчик.
- Что вы говорите, мон амур. - засмеялась дама.
Мальчик, ни слова не говоря, подбежал к проклятому столу, поднял скатерть и провел пальцем по пятну.
- Вот этот навоз, - сказал он в ожесточении нюхая свой палец - Я не хотел! Я нечаянно!
- Ну конечно же не хотел, - сказала она, подходя ближе, и теребя его по голове. Мальчик расплакался, и предательский кусочек навоза, что прилепился к носу, когда тот в сердцах его нюхал, слетел на платье дамы. Мадмуазель отшатнулась, сбросив щелчком неприятный сгусток, и  со словами - Все хорошо! - подошла к своему спутнику.
- Ай ду нот вонт а диннер энимо. Летс гоу иф ю донт маинд. - сказала она на непонятном для присутствующих языке.
- Оф коурс. - ответил президент, и следом оба вышли из зала.
    Позже Бенедикту объяснили, что это значило, но по-сути, он и так все понял. К вечеру Бенедикт заболел... На долго. Почти на месяц. Он никого не хотел видеть, не выходил из своей комнаты, и почти ничего не ел. Только пил. Может это было и к лучшему, поскольку газеты прознали обо всем и тешились кто как мог.
Самый щадящий, верно, заголовок был "Чем кормят хорошего президента, а чем нашего?". Так, вскоре ресторан заглох. Люди хотя и заходили по-началу, смеялись после неизменного вопроса - Где тот столик, где вы накормили г..... президента?
Вскоре  Бенедикт, так до конца и не отошедший, уехал в деревню, и больше о нем никто и никогда не слышал. А это здание так и по сей день пустует…
    Вот какие вот бывают перекрестки судьбы, вздохнул он, отрезая ржавым ножом тонкий ломоть яблока. Его слушательница молчала, разглядывая странный старый дом. Через какое-то время, она, все также молча, поднялась, положила 10 франков в шляпу для подаяний, негромко произнесла "Мерси", и медленно, задумчивой походкой направилась вниз по площади. Она думала лишь о том, что не всегда правда бывает важна. Что правда, она как хирургический скальпель, одним крошечным неумелым надрезом способна покалечить судьбы, в целом совершенно невинных людей.
- Эхх, - вздохнул старик. Догляди я тогда за мальчишкой, все бы в нашей жизни сложилось бы по-другому. Прости Бенедикт, про-кряхтел он, сворачивая свои нехитрые пожитки.