Смерть в тумане

                Как цепко   держится  и живо  всплывает,    воспоминание  -  детства.     Может потому, что организм   ещё  не  утратил  своей силы?   Ещё  не износилась память, ещё не постарели сосуды, ещё  пороховницы полны пороха, а трут не   истлел   и    легко    загорается от искры? Не знаю.   А может просто   потому, что есть, что вспомнить и, это приятно?   Или же  запомнилось, как из ряда  вон  выходящее.               

Мы ведь  дети  шестидесятых годов, росли почти   что,  без  присмотра   родителей.  Они трудились, а мы воспитывали сами себя.

Это первого ребёнка растят  взрослые, остальных  -  старшие дети.     И, как бы трудно ни было, это прекрасно, что нас семеро, братьев и сестёр. Все живы и почти здоровы,   и   ещё называемся  детьми.    У нас  ещё   жив папа,  и часто разговаривая с нами, он обращается такой фразой: Послушайте дети.    Это   странно, ведь у нас у всех  есть уже внуки и, в то же время приятно, что   Господь дал нам  такую   долгую  жизнь.               

Мы не  знали и, не боялись, что кто – то может украсть ребёнка,    разве только если  цыгане. Но это было из ряда  вон, да и было это очень- очень редко. Скажем на слуху.   

В то время, не было ни хозяев, ни   охранников.    Мы  не   были     избалованы    красивыми,   дорогими вещами,    изысканной пищей, развлечениями, но росли в дружбе, порядочности и честности.   

Выручить друга, помочь взрослому, не оскорбить старость, это было нашим девизом.   Да,    даже   и   теперь,    когда мы уже  сами,   дедушки и бабушки, мы  не перестаём жить теми же принципами.  И я     считаю,   что   это   здорово  и,   правильно.      Ведь   ни один человек на земле не уронил своего достоинства и не испачкал руку, поприветствовав пожилого человека.    Никто не  запятнал    себя, помогая более нуждающемуся.   Это очень  трудно, быть добрым и отзывчивым, но это самое  прекрасное  чувство.               

Но,  достаточно философии,   я хотела  рассказать совсем   о    другом.  Хотя,      пусть это будет,  просто вступлением.   
Как я  уже говорила  раньше, мы  жили открыто, почти без  замков, даже и в масштабе. В колхозе украсть можно было мешок силоса, бутылку молока, узелок фуража. А  коровы стояли в загоне, почти, что без  присмотра.  Дед  Андрей  обойдёт с вечера  все  варки и на боковую.    А от кого было охранять, если   все  жили  этим колхозом.   

Ночью коровы   сдуреют  вдруг,   не поделив, то ли  силос, то ли  пригретое место на собственной  лепёшке,  сломают загон и пасутся себе  по всему  селу, пока уже доярки не придут на работу, да не соберут их, чтобы подоить. 

Так  же и  лошади  паслись, на лугу ли, или же  близ села.   И никто не   гонял их ни  в какое ночное. Просто, щиплют себе  траву, а захотят  овса, или же  попить, придут    на  конюшню, где  их  ждёт и то, и другое.   Никто даже  в мыслях  себе  не мог представить, чтобы украсть животное, не то, что теперь.     Может кому  -  то покажется  странным  это, но  так действительно было   долго, вплоть до  лихих.  Моя  история   происходит, как раз в такое затишье.   
 
В тот год  лето выдалось на редкость жаркое и сухое. Конечно же,   такой  жары, как теперь, под сорок не было, но  всё  равно, всё живое  из  растений, горело на корню.   Зерновые  поднялись  в пол колена и,    не успев  заколоситься, усохли. 

Картошка сбросила  цвет, так и не порадовав хозяина, надеждой  на  будущий  урожай.    Река обмелела,   в колодцах  упал уровень  воды на целый  метр.  Старики  предвещали  скорый  конец  света, но нам, детям  это было   не важно. Что такое по-настоящему конец света  мы  не очень представляли себе и, поэтому  жили своей  особенной жизнью.

Играли в войнушку,  в жмурки, лапту.   Купались на  мелководье и тут же  ловили раков, которых  запекали  на костре, если  вечер  обещался  быть с росой. А так, во избежание пожара, мы знали, что костры в такое  засушье  ни в коем  случае  разводить нельзя.   Поэтому поочерёдно варили   раков  дома у кого нибудь   и приносили  в компанию. 

Дом  наш  стоит  на берегу  речки, поэтому  мы  много чего  наблюдали  из  жизни  животных.  Вот и в этот раз, так, как   все  пустоши   и неудобья   выгорели  от  жары,    лошади паслись  на  лугу.    Да    это   лугом  было трудно назвать, так поляна, образовавшаяся   от   изгиба  реки.   Поляна    эта  получалась  окружённой со всех сторон   рекой.    Был,   конечно же,   брод,   при большой  воде, но теперь, в засушье, реку можно было перейти в любом  месте курице по  колено.       

 Но раз  рядом  была  влага, какая ни какая, то и трава здесь была  сочная, зелёная и густая. Табун  лошадей  пасся  самостоятельно  на  этом  лужке.     Иногда  придёт  конюх, посмотрит, всё ли  в порядке, да и удалится  восвояси.  Лошади  спокойно утоляли  свой  голод  днём, а ночью   преспокойно  отдыхали  тут   же, не отходя  от своего  стола.      

Да, что   там  отдыхали, они  здесь  же и  приносили  потомство и,  среди  рослых и сильных  особей,   словно  дети, среди  взрослой, людской  толпы, стремительно  бегали  жеребята, на  тоненьких, стройных ножках. 

Здесь  они любили,    устраивали  своеобразные  разборки  между  собой, оглашая  округу  диким ржанием,   то ли  победителя, то ли  побеждённого. Вожак,   конечно же,  наводил  по  своему,     установившийся  порядок и  снова наступали  тишина и покой.               

Так,    как корм и питьё   находились под  ногами, то табун и не   старался  даже  куда нибудь  уйти.   Так продолжалось несколько дней, как вдруг, пошёл  дождь. Да не дождь, а прямо  ливень.    Но это никого не испугало, а наоборот   -обрадовало.    Как людей, так и животных.   Лошади, будто по  команде  сбивались  по  несколько  особей  вместе и,  отвернув  морды  от  направления  дождя, стояли, словно  думая  о чём –  то  своём.    Изредка, взмахивая  гривой, чтобы  избавиться  от лишней влаги, они  видно  даже  получали   удовольствие от  водных  процедур.    Жара  ведь  достала  порядком    всех. 

 Так продолжалось  дней  пять. Дождь, то сбавлял  напор, то снова начинал лить, как из ведра. Люди  уже  были  в замешательстве.    То, что  не  посохло от жары, теперь  начинало  замокать от дождя.    В огородах  стояли  лужи,     все канавы и ямы  переливались через край   и,     некоторым  казалось, что и вправду наступает конец света.     Из огня, да в полымя, как в той поговорке.      То, что урожай в конец пропал, в этом   никто   уже  не сомневался.   Люди  были угрюмыми, неразговорчивыми.   


А тут ещё  вдобавок, отовсюду  стали приходить слухи о бедствиях, причинённых  ливнем.     Река  вышла из  берегов,      вся  вздыбилась, разъярилась.     По воде  плыли   огромные    стога сена,   целые  плоты,    из  деревянных  загородок,      на которых  лежали  утопшие  куры, свиньи.     Это значило, что вода  не пощадила  колхозные  курятники, свинофермы,         сено, заготовленное   с таким трудом к зиме,   по  такому  засушливому  году.               

Своим  детским умишком  мы  не  могли  понять по  настоящему  размах  этого бедствия, нас радовало одно, что     теперь  лето,     в школу  не нужно ходить ,  и мы  измеряли  все  лужи в округе и получали  по  первое  число от родителей, за свой    замарашный  вид.               

Не знаю, насколько  развито у лошадей  чувство  самосохранения, но  они  не  придавали  значения  прибывающей  воде, до  самого   последнего,    а люди видно были заняты  устранением  последствий  ливня и, совсем забыли о табуне.      Когда  вода  уже  затопила  почти всю  поляну, тут только  вожак  табуна  заволновался.    Это    был  огромный,  каурой  масти  жеребец,    с  пышной  гривой и длинным, роскошным   хвостом.   Ох,   и хорош же,   был  он, в эти минуты, опасности.     Гордая,  высоко поднятая  голова, фосфорисцырующие глаза, вздрагивающие  ноздри.    Он  носился  по  кругу, как бы  сбивая  всех  в  единое  целое.   

Изредка   он   прикасался  к  некоторым  особям  мордой и так,   стоя какое –то время,     он,    как будто,    о  чём  -  то советовался  с ними.   Все  кобылицы, у которых  были  жеребята,    настороженно  прядали  ушами и косили  своими  влажными, фиолетовыми глазами на  воду,          теперь  уже   стремительно,    прибывающую,     и     всё    заливающую , что ещё  было на виду.     Вожак  тревожным  ржанием  ободрял  табун, но  в  поведении всех, читалась  тревога.    

И тогда, как и подобает, вожак  первым  пошёл  в  сторону  деревни. Он  часто   оглядывался, призывно  мотая  головой и  встряхивая  гривой,     как бы   успокаивая,    подбадривая     и, приглашая ржанием всех  остальных за  собой.               

И, весь  табун  двинулся  за  ним.  Всё  было нормально, пока  лошади  шли  по  затопленному  лугу.  Но  вот, они  попали  в  русло   реки, где  глубина  увеличилась  в разы, от  прибывшей  воды и, молодые  стали  тонуть.     Весь  табун  заволновался, закружился в круговерти.    Некоторые  из  молодёжи,  посообразительней,    умудрялись  положить голову на круп  старых  лошадей и этим спасались.    Когда  же  дошло  дело до  малышни,     это нельзя  было видеть без  содрогания.  Взрослые  уводили нас, детей    домой, чтобы  не видеть  этот потоп, но мы, не слушались и возвращались снова.               

И, вдруг, как бы ни откуда, появилась полоса   плотного  тумана.    Она быстро приближалась   и зависла  над  тем, самым  местом, где  жизнь, боролась со смертью.    Над водой  неслись  только   дикие  крики  кобылиц,    шум    большой  воды,   но  увидеть,     ничего   было нельзя.   

 Вдруг  дымка стала     уплывать.      Кобылицы, как взбесившиеся,   выскакивали из   глубины   и  с безумными      глазами,  мчались по  мелководью  за  этой  дымкой.   Она  уносила  их  жеребят,   и они  бежали, бежали, бежали, издавая  призывное,  беспокойное и безысходное    ржание,    надеясь услышать в ответ  тоненький  голосок. 

 Их было так жалко, этих  матерей.    Но  вот,  дымка рассеялась, открыв  ревущую  воду, на  которой всё   плыли и плыли  следы  бедствия   от  стихии,    но жеребят  не было видно нигде.     Некоторые из  кобылиц, так и продолжали  свой  бег,   видно по инерции,    а некоторые вернулись на  призыв  вожака.  Но   они всё   так  и   волновались,     всё дико ржали и косили  взглядом  туда, вдаль, куда уплыла  тонкая     дымка  тумана, забравшая  их  жеребят.   
Бока их  ходили ходуном, ноздри вздрагивали, по телу  пробегали конвульсии и всё в них  трепетало.   И сколько  же   во всём их облике было   горя!      Вот,    вроде бы  не человек, а впечатлило ни сколько не меньше, а может даже сильнее.     По крайней мере, видеть это, было очень тяжело, даже нам, детям.            

Этот  эпизод, остался  в    моей  памяти на  многие   годы  и мне   по первости, даже  сны   снились,    тревожные и полные  того, дикого и безысходного  ржания  кобылиц, от которых я просыпалась с тревогой и болью в детской  душе.    Но, постепенно, тревога  забылась, ведь детская, цепкая память быстро переключается.  И это  прекрасно, иначе  нельзя  было бы  жить.