Квартира сдается внаем

Синопсис

Автор: С. Янаки, ianachi71@rambler.ru               
Логлайн: Снять квартиру в мегаполисе непросто. Но как быть на этот раз, когда мошенник исчез, а наниматели, еще не подозревая, друг о друге, приходят в свою, как им кажется квартиру, которая уже не в состоянии приютить всех обманутых граждан.   
Несходными судьбами по разным дорогам идут люди. Такие непохожие и в то же время такие родные…
Вышедший на свободу вор в законе Громов поездом едет на сходку. Время в пути несколько дней. Проводница, признав в Громове зека, открыто конфликтует с ним.Эта защитная реакция с ее стороны указывает на то, что она боится, как бы он не  «слямзил у нее кошелек или того больше». Проводница не прочь высадить татуированного пассажира с поезда и ищет для этого любой предлог.
Елена недавно вышла замуж за художника Сергея Сойкина. У них все хорошо, они любят друг друга. Елена узнает, что она беременна и спешит поделиться радостной новостью с мужем. Но свекровь закатывает очередной скандал и Елене ничего не остается, как промолчать, ожидая более подходящего момента.
Моисей Гольдман живет в дальней загранице, где у него собственная галерея. Он заказывает билет на самолет, чтобы вскоре отправиться на две недели на бывшую родину, чтобы найти новые шедевры современного искусства. Так как цены на гостиницы, мягко говоря «кусаются», Гольдман решает остановиться в частном секторе.
В том же направлении, но уже из СНГ держит свой путь Наталья Приходько. На грузовой машине она везет на рынок свою продукцию, выращенную в фермерском хозяйстве.
Устав от постоянных выяснений отношений со свекровью, Елена решает жить независимо. Она снимает однокомнатную меблированную квартиру, о чем ставит в известность Сергея. Однако послушный сын не может оставить одинокую мать, которой он всем обязан, да и он сам до конца не верит в решимость Елены уйти. Ни сказав никому, ни слова Елена собирает чемоданы.
Когда на конечную станцию прибывает поезд, Громов и проводница успевают сблизиться. Выпытав за долгую дорогу личную историю вора в законе, проводница теперь его слезно жалеет, считая, что  жизнь обошлась с ним несправедливо. Громов думает иначе, но годы берут свое, и он нет да нет, вспоминает о единственной дочери, которую не видел больше двадцати лет.
Елена безуспешно пытается попасть в снятую ей квартиру. Думая, что во всем виноваты нервы и ее теперешнее состояние она снова и снова елозит в замочной скважине, затем долго звонит в дверь, пока ее не открывает… Николай Рыбкин. Она принимает Николая за жильца, который не успел съехать. Поэтому, не вдаваясь в подробности, а вернее сказать, не дав открыть ему рта, чтобы все объяснить, Елена быстро собирает его вещички и выпроваживает за порог. Но первый наниматель не так прост, как кажется, и под предлогом, что он якобы что-то ценное забыл в квартире, прорывается на свои законные метры. Тут-то все и выясняется, что Елену и Николая попросту кинули. Мошенник взял у первого нанимателя деньги за шесть месяцев, а у второго нанимателя – за год. И если время сейчас играет в пользу Елены, то Николай оказывается в цейтноте. С минуты на минуту к нему должна прийти его невеста Екатерина, поэтому Николай требует от Елены, чтобы она прекратила плескаться в ванной, тем самым  его дискредитируя. Когда же Екатерина появляется в квартире, Елена входит в комнату в легком халатике, разыгрывая перед невестой фарс, с представлением себя любовницы Николая. Екатерина со скандалом покидает квартиру, не желая слышать детский лепет жениха, что Елену он видит в первый раз в жизни.
Испепелив друг друга взглядами, и не в силах изменить положения вещей, стороны решают дождаться третьей стороны, которая и должна будет решить, кому оставаться на квадратных метрах, а кому убираться восвояси.
Третейским судьей как это не парадоксально выступает Громов. Он тоже клюнул на удочку квартирного афериста, который его - матерого волка - так запросто обвел. Этими мыслями Громов пока не спешит поделиться с «горе квартирантами», а сам внимательно выслушивает обе стороны конфликта и дает свое заключение, что в этой квартире будет проживать… он, но пока не возражает, чтобы и другие скрасили его одиночество. Елену он определяет в вольнонаемный контингент, а Николая в простые «мужики». Ну, все как на зоне.
Через четверть часа в многострадальной квартире появляется… Моисей Гольдман. Он принимает «обманутую троицу» за персонал частной гостиницы. Гольдман направо и налево сыплет теплые и ностальгические тирады в адрес бывших соотечественников, говоря, что только здесь и только с ними он чувствует себя по-настоящему дома. Но как только до него доходит, что он стал жертвой лжи-риелтора, Гольдман наотрез отказывается делить квартиру с кем-либо еще. Весь заграничный лоск с него слетает, и Моисей уже открыто угрожает трем жильцам новым Нюрнбергским процессом и даже напоминает им о своем историческом тезке, который сорок лет водил евреев по пустыни. Так что терпение ему не занимать.
Пятым и последним нанимателем в квартиру попадает… Наталья Приходько, которая умаялась за целый день, простояв за прилавком на рынке.
Понимая, что криком делу не поможешь, а утро вечера мудренее, квартиросъемщики вынуждены провести несколько часов под общей крышей. Но сон никак не приходит, и наниматели уже сидят за круглым столом, понемногу рассказывая о себе. Каждая история не ахти что и мало бы кто это все слушал, если бы не общее несчастье, которое их сплотило. Когда же очередь доходит до Елены, с которой глаз не сводит Громов, она рассказывает всем, больше кивая в сторону вора в законе, что, мол, и у нее «вот такой папашка есть». Когда-то давно она по просьбе матери покойницы отправила ему письмо на зону, вернее сказать рисунок, на котором в клетке нарисовала его, а ключ оставила в своей руке. У Елены нестерпимо болит голова, но болеутоляющее средство, которое дала ей Наталья не помогает. 
Гольдман ждет-не дождется, когда и он сможет поведать благодарной публике свои семейные тайны, но интеллигентно ждет, пока Елена перестанет ходить взад-вперед и что-то искать в своих чемоданах. Неожиданно Елена подходит к Громову, обращаясь к нему как проводнику поезда, затем протягивает ему клочок бумаги, который называет железнодорожным билетом. Поначалу никто всерьез  не воспринимает выходку Елены, но когда она настаивает, предъявляя уже свой паспорт в форме косметички – это настораживает. Очевидно, что с Еленой случился нервный срыв. Она принимает квартиру как вокзал, а рядом присутствующих как своих попутчиков. Человеческий разум устав от нахлынувших проблем решает сбежать, уехать, выбыть из суровой реальности в другое: лучшее и счастливое измерение.
Рука Гольдмана интуитивно тянется к телефону, чтобы вызвать «скорую», но Рыбкин не дает этого сделать. Он решает подыграть Елене и тихо просит об этом всех присутствующих. Он понимает, что сейчас главное успокоить человеческое сознание, не дать ему замкнуться в своем одиночестве и страхе. И вот четыре нанимателя, они же четверо пассажиров отправляются в путь.  Громов же стоит в глубине комнаты, рядом с торшером. Он то включает его, то, выключает и всем действительно, кажется, что они едут в поезде, где за окошком мелькают островки света проплывающих мимо станций.
На следующий день после бессонной ночи Рыбкин дрыхнет без задних ног, когда в опустевшую квартиру приходит Громов. Последний уже встретился с нужными людьми, которые обещали ему посодействовать в поисках мошенника. Громов с порога будит Николая, заявляя ему, что Елена его родная дочь. Рыбкин спокойно реагирует на слова Громова, посчитав, что ему по-прежнему снится ночной кошмар, который вот-вот должен рассеяться. Но вор в законе отнюдь не мираж, а живой человек, который просит у него помощи. Вчерашние картины так явственны в памяти Громова, когда Елена поведала, что она в соре с мужем и свекровью, а главное - ждет ребенка. Громов хочет помирить дочь с мужем, но как это сделать не знает. Рыбкин сетует, что они мало знают о муже Елены, вот если бы какой-нибудь документ, тогда все бы пошло бойчее. Тут же Громов передает Рыбкину паспорт Елены, который еще вчера позаимствовал у нее, чтобы проверить свои предположения. Рыбкин отдает должное воровскому таланту, а сам через справочное бюро начинает поиски однофамильцев мужа Елены с именем Сергей. Через полчаса Рыбкин узнает желанный номер телефона, как в квартиру входит раздосадованный Гольдман, который жалуется, что «посеял» свой паспорт. Он уверен, что это сделала Елена, которая намеренно вчера закатила спектакль и «сделала ему ноги». После таких обвинений Рыбкину с трудом удается унять Громова, который вытрясает из Гольдмана слова прощения. В общих чертах объяснив Гольдману, что и как, Рыбкин просит его позвонить Сергею и пригласить его в квартиру под видом того, что он как галерист весьма заинтересован в покупке его картин. Гольдман соглашается, звонит, но общается со свекровью, назначая деловую встречу на пять часов вечера.
Целую ночь, и весь день Сергей безуспешно ищет Елену. Но знакомые и друзья ничем ему помочь не могут. Елена как в воду канула. Теша себя надеждой, что Елена вернулась, он возвращается домой.
Пока женская половина съемной квартиры ходит по магазинам, снимая стресс, Елена помогает Наталье подыскать что-то модное по ее пышной фигуре, другая - мужская половина занята тем, чтобы сделать из нее достойный офис, который бы соответствовал тому уровню, который так живописно по телефону разукрасил Гольдман.               
Ровно в назначенный час свекровь и Сергей переступают порог съемной квартиры.                И если объяснять, кто такой и чем занимается Гольдман, привирать не приходится, как собственно говоря, и роль Николая – он студент пятого курса юрфака (будущий юрист), то, как представить Громова следует поломать голову. Но энергичный Гольдман и тут находит блестящий ход. Громов его старый друг и проверенный партнер. «Весьма известный и уважаемый в определенных кругах коллекционер и ценитель старины». 
Чтобы поскорее закончить все формальности Сергей ставит на стол картину, которую принес с собой. Исход переговоров ему безразличен, поскольку все его мысли заняты Еленой. Когда же партнеры, исчерпав все комплименты делового этикета, подходят к картине и смотрят на нее, они видят портрет Елены. Возглас восхищения прокатывается по комнате и Гольдман, сболтнув, проговаривается, «что Елена как живая». Сергей молниеносно реагирует на эти слова, умоляя сказать ему, где его жена.               
Тут же в квартиру входят Елена и Наталья. Как только Елена видит Сергея, и свекровь улыбка с ее лица исчезает. Сергей устремляется к Елене с упреками, что она одна не вправе решать их совместную судьбу, тем более скрывать, что скоро их станет трое. (Сергей нашел личный дневник Елены и узнал о ее беременности.)
Свекровь все явственнее начинает понимать, что их намеренно заманили в квартиру и хочет покинуть ее вместе с сыном. Но Сергей наотрез отказывается, впервые в жизни переча матери. Он делает свой выбор и остается с Еленой. С одной стороны Гольдман рад, что им удалось воссоединить молодую семью, но с другой стороны число жильцов квартиры увеличилось еще на одного человека. (Вот и делай добро после этого людям.) Свекровь в оскорбленных чувствах уходит, когда за ней устремляется Громов, чтобы объясниться. Пока Сергей и Елена нежно воркуют друг с другом, Гольдман и Рыбкин размышляют, как бы тактично намекнуть Елене, что нашелся ее отец, и он хотел бы с ней увидеться. Некоторое время Елена пребывает в растерянности от этой новости, но наотрез отказывается с ним встречаться. Она уже хочет бежать из квартиры, как на пороге встречает свекровь в обществе Громова. Так как свекровь давно «мечтала» познакомиться с родственниками невестки, Елена предлагает ей дождаться ее отца, который будет здесь с минуты на минуту. Когда же Громов еле слышно говорит, что он и есть ее отец, Елена долго смотрит на него, не веря, а уж тем, более не прощая его за все годы своего одиночества. Елена твердо и открыто заявляет Громову, что не считает его своим отцом, а себя его дочерью. Она требует от вора в законе, чтобы он больше никогда не появлялся в ее жизни. Громов молча кивает, соглашаясь со всем, что ему сгоряча выпаливает Елена, собирая свои нехитрые пожитки в походную сумку. Громов не мастак говорить красивые слова, он человек дела, но напоследок он благодарит каждого по отдельности и всех сразу, за те незабываемые часы, пережитые вместе. Быть может самые лучшие... В последний раз, глянув на Елену, чтобы навсегда ее запомнить, он просит ее не держать на него зла, так как жизнь его и так наказала: «он всегда искал свое место под солнцем и не понял самого главного, что оно всегда должно было находиться рядом с ней». Перекинув сумку через плечо, Громов подходит к двери, как интуитивно ощутит, что к нему через всю комнату со всех ног устремляется Елена.  Он обернется, чтобы попасть в ее объятия, когда плача на его груди она будет с гордостью повторять: «Папа. Это мой папа».               
Когда слезы радости высохнут, а шампанское в бокалах улетучится, Гольдман будет долго сетовать, что без Громова и Елены, которых забрала к себе свекровь вдруг стало как-то пусто и одиноко в безразмерной, как теперь ему видится квартире. Но в дверь уже кто-то звонит, и Гольдман невольно вздрагивает. Это пришла Екатерина невеста Николая Рыбкина, которая за ночь, поостыв, решила поверить ему, что Елену он видел в первый раз в жизни. Все так и есть. Но в дверь снова кто-то звонит, и Гольдманна всякий случай, шутя, предложит просто не открывать дверь, потому что места в квартире больше нет.   



«Квартира сдаётся внаём»

Действующие лица:
1. Николай Рыбкин, первый наниматель квартиры
2. Екатерина Семенова, его подруга.
3. Елена Сойкина, второй наниматель квартиры.
4. Егор Громов, третий наниматель квартиры.
5. Моисей Гольдман, четвёртый наниматель квартиры
6. Оксана Прохоренко, пятый наниматель квартиры.
7. Сергей Сойкин, муж Елены Сойкиной.
8. Мария Сойкина, мать Сергея.

Действие первое

Перед зрителями предстает обычная однокомнатная меблированная квартира. Обстановка: старый диван,  два кресла, шкаф, трюмо, телевизор, стулья, торшер.   Слева стоит дверь, которая ведёт на кухню, в центре входная дверь, справа ещё две двери: для ванной комнаты и туалета. На сцене стоит Николай Рыбкин, который гладит рубашку.

Рыбкин. Ну, кажется, все. Догладил. (Довольно оглядывается по сторонам.) Какой я все-таки молодец. Да, что там молодец – умница! И квартиру на полгода снял и порядок навёл.

Рыбкин осторожно вешает рубашку в шкаф. Затем заходит на кухню и вскоре возвращается с открытой бутылкой пива. Садится на диван.

Рыбкин. Теперь и передохнуть  можно. Все готово к приходу,  Кати.

Звонок в дверь.

Рыбкин. А вот и она.

Рыбкин  подходит к входной двери, открывает. На пороге стоит молодая женщина с чемоданом в одной руке, а другой она, по-прежнему давит на электрический звонок.

Рыбкин. Не понимаю, какой смысл так неистово звонить? Может, вы все-таки оторвёте ваш палец от звонка? Вам кого?
Сойкина (убирает руку от звонка). Ну, наконец-то вы удосужились открыть мне дверь! Я уже целую вечность здесь стою, а вас все нет и нет.
Рыбкин. Странно, а где я был?
Сойкина. Меня вовсе не интересует, где вы были раньше, потому что меня сейчас занимает другой вопрос.
Рыбкин. Какой именно?
Сойкина. Почему вы еще здесь?
Рыбкин. Странно. Но если бы меня здесь не было, то кто бы тогда вам открыл дверь? Чем могу быть вам полезен?
Сойкина. Вы? Полезны? Нет, вряд ли.
Рыбкин. Что, вряд ли?
Сойкина. Ни за что. За все богатства мира.
Рыбкин. Может, мы познакомимся для начала, а уже после этого вы сможете отказаться оттого, что я и не думал вам предлагать.
Сойкина. Зачем нам с вами знакомиться? Вот возьмите мои вещи, и будет с вас.

Рыбкин  берет чемодан у Сойкиной.

Рыбкин. Тяжёлый. Вы что туда кирпичи положили?
Сойкина. Что вы стоите в проходе?  Несите чемодан к шкафу. (Открывает шкаф.) Ну, конечно, вы свои вещи так и не удосужились собрать! Ждали, когда вам помогут. Обычная мужская безалаберность.
Рыбкин. Ваша помощь в мои планы не входила.
Сойкина. Вот и отлично. Даю на сборы три минуты.
Рыбкин. Премного благодарен. Но боюсь, что за три минуты мне никак не успеть.
Сойкина. Хорошо. Пять минут. Но ни секундой больше. Я сегодня смертельно устала, поэтому хочу лишь одного: принять ванну и лечь в постель.
Рыбкин. Мне кажется, что вы несколько торопитесь. Я даже вашего имени не знаю, и сразу же ванна… постель. Не подумайте, что я ханжа, но мне надо настроиться. К тому же вам надо познакомиться с моей мамой.
Сойкина. Никогда! (Сойкина начинает выбрасывать мужские вещи из шкафа.)
Рыбкин. Ну, не хотите встречаться с моей мамой – не надо! Но зачем же заниматься вандализмом? Хотя не исключено, что моя мама вам может понравиться. Что вы делаете?
Сойкина. Помогаю вам собраться только и всего.
Рыбкин. Вы что изобрели универсальный способ транспортировки личных вещей?
Сойкина.  Как раз я вам его и демонстрирую.
Рыбкин. Зачем вы скомкали мою рубашку?
Сойкина. Экономлю вам время и место.
Рыбкин. Вы хоть знаете, сколько я её гладил!
Сойкина. Представляю себе.
Рыбкин.  Целую вечность! А теперь она выглядит как комок шерсти.
Сойкина. Почему же это больше похоже на футбольный мяч.
Рыбкин. Мяч? Странно, что женщина вообще знает о его существовании. Вот вы, за какой футбольный клуб болеете, например? Может быть, мы с вами болельщики одного клуба.
Сойкина. Нет.
Рыбкин. Ну, а вдруг. Представляете, в вашем чемодане найдётся такой же фанатский шарфик, какой есть и у меня.
Сойкина. Исключено.

Сойкина находит в шкафу мужской костюм. Рыбкин выхватывает его, и они тянут его в разные стороны.

Сойкина. Зачем вам костюм?
Рыбкин. Чтобы носить!
Сойкина. Он вам не подходит.
Рыбкин.  Опять же это спорный вопрос.
Сойкина. Отдайте, что вы в него так вцепились.
3ыбкин. Не отдам. Он у меня единственный. Мне послезавтра в нем на работу.
Сойкина. Но не наденете же, вы костюм на голое тело?
Рыбкин. Надену.
Сойкина. Без рубашки?
Рыбкин. С рубашкой.
Сойкина. Но рубашка… мятая.
Рыбкин. А я пиджак снимать не буду, поэтому никто и не догадается, что рубашка мятая.
Сойкина. Обычная мужская логика.  Я не снимаю туфли, поэтому ношу носки, не меняя их третий день подряд.
Рыбкин. Мы что раньше были знакомы?
Сойкина. Бог миловал.
Рыбкин. Тогда откуда вам так много обо мне известно?
Сойкина (говорит более миролюбиво). Ну, посмеялись и хватит.
Рыбкин. Что-то я не заметил, чтобы я улыбался, когда вы так весело со мной шутили.                В следующий раз заранее предупредите, когда мне надо будет радостно отреагировать.
Сойкина. Как бы тебе не заплакать после этого.
Рыбкин. Все-таки я не до конца, понимаю причину смены вашего настроения. Что во мне не так?
Сойкина. Все.
Рыбкин. Тогда зачем вы пришли ко мне в гости?
Сойкина. Я к тебе? Ну и наглость!
Рыбкин. Мы что переходили на «ты».
Сойкина. Это я перешла. И пришла не к тебе, а к себе.
Рыбкин. Вы уверены?
Сойкина. Так, пора заканчивать этот балаган и поставить все точки над «i».Я сняла квартиру не для того, чтобы находится в ней с неизвестным мужчиной.
Рыбкин. Я не неизвестный мужчина. Я - Николай Рыбкин.
Сойкина. Вот как тебя на самом деле зовут, меня совершенно не интересует. Повторяю, я заплатила за квартиру на год вперёд, но ни часу не намерена тебе подарить.
Рыбкин. Подождите,  минутку…. Как вы сказали. Сняли  квартиру?
Сойкина. Да я так сказала.
Рыбкин. Но этого не может быть!
Сойкина. Почему нет? В этом мире все возможно.
Рыбкин. Но я тоже ее снял.
Сойкина. Знаю.
Рыбкин. Знаете, что я снял квартиру, и, несмотря, на это решили прожить со мной целых полгода. Как вы мужественны!
Сойкина. Я из ума ещё не выжила.
Рыбкин. Но простите, вы же сами сказали.
Сойкина.  Что сказала?
Рыбкин. …Что я тоже её сняла.
Сойкина. Правильно, сняла. В твоем случае снимал. Ну, уловил разницу?
Рыбкин. Честно говоря, я бессилен вас понять. У меня такое впечатление, что мы говорим на разных языках.

Сойкина распаковывает свои вещи и мимоходом оттесняет Рыбкина в сторону входной двери.

Сойкина. Слово «снимал» - это глагол прошедшего времени.
Рыбкин. Ах вот оно что. Так хочу вам заметить, что я снимал, снимаю и буду… здесь жить.
Сойкина. Послушай, я все понимаю. У всех бывших жильцов похожие проблемы. Ты что другую квартиру не успел снять?
Рыбкин. Да.
Сойкина. Ну, так бы и сказал. Вот тебе деньги на бутылку и на гостиницу (протягивает несколько банкнот).
Рыбкин. Вы думаете, что этого будет достаточно?
Сойкина (у дверей). Завтра заедешь за вещами. Так и быть я соберу их тебе. 
Рыбкин. Но....
Сойкина. Никаких но.

Сойкина закрывает дверь и устало садится на диван. Тут же раздается звонок в дверь.

Сойкина. Ну, кто там еще!

Сойкина подходит к двери, открывает.

Рыбкин. Послушайте, а я не понял.
Сойкина. Что не понял?
Рыбкин. Как я за дверью оказался. И ваши деньги мне совершенно не нужны (отдаёт их).
Сойкина. Что, мало? Хорошо, я добавлю.

Сойкина проходит в комнату за кошельком, следом за ней поспешает Рыбкин, который садится на диван.

Рыбкин. Я отсюда никуда не уйду.
Сойкина. Это что ещё за новости!
Рыбкин. Я тут живу.
Сойкина. А где я, по-твоему, жить должна. На улице!
Рыбкин. Не знаю. Но это квартира моя.
Сойкина. Ты что её купил?
Рыбкин. Чтобы купить эту квартиру мне жизни не хватит. Поэтому я арендовал её на шесть месяцев.
Сойкина. Да, Коля тебе определённо надо закусывать.
Рыбкин. Вы думаете, что я пьяный?
Сойкина (с подозрением смотрит на бутылку пива на журнальном столике). Убеждена!
Рыбкин (ловит ее взгляд). Ну, открыл одну бутылку пива. Хлебнул два глотка, а потом вы пришли.
Сойкина. И, слава богу, что пришла, а то бы совсем спился. Ну, когда закончился твой срок найма?
Рыбкин. Он и не начинался ещё. Нет, ошибаюсь, ведь один день уже прошёл.
Сойкина. Вот видишь, ты уже и ошибаешься. Пока ты голубчик пил, вот все твоё время и вышло.
Рыбкин. Не может быть. Вот, если бы я бутылку допил, другое дело. А так я сильно сомневаюсь.
Сойкина. Покажи мне твой договор!

Рыбкин долго ищет документы. Находит.

Рыбкин. Вот он.

Сойкина внимательно читает договор и меняется в лице.

Сойкина. Ты что, сегодня в квартиру въехал?
Рыбкин. Угу.
Сойкина. На шесть месяцев?
Рыбкин. Угу.
Сойкина. И что все деньги уже заплатил?
Рыбкин. Угу.
Сойкина. Что ты как филин гукаешь. Где ты вчера был?!
Рыбкин. В общежитие.
Сойкина. Теперь я ничего не понимаю. Я смотрела эту квартиру три дня назад и мне сказали, что жилец должен сегодня съехать.
Рыбкин. Какой еще жилец?
Сойкина. Ну, ты значит.
Рыбкин. А-а.
Сойкина. Что будем делать?
Рыбкин. Ума не приложу.
Сойкина. Правильно. Потому что прилагать его не к чему!
Рыбкин. Прошу меня не оскорблять.
Сойкина (достает из сумки несколько листов, скрученных в трубочку). Как ты сказал, тебя зовут?
Рыбкин. Коля… Николай.
Сойкина. Так вот  Коля, читай. 
Рыбкин (читая). Типовой договор найма жилого помещения. (Пауза.) Такой же, как и мой. Правда, срок найма у меня шесть месяцев, а у вас год. 
Сойкин. Ну, сейчас то ты, надеюсь, все понял!
Рыбкин. Нет.
Сойкина. Что же ты такой непонятливый! Ведь шесть месяцев меньше, чем один год. И значит, я остаюсь в этой квартире, а ты съезжаешь с неё подобру-поздорову.
Рыбкин. На каком основании. Насколько я знаю, число шесть больше единицы.
Сойкина. Ты что ополоумел! Ведь год  состоит из двенадцати месяцев.
Рыбкин. Вы  так думаете?
Сойкина.  Это знает каждый.
Рыбкин. Не уверен. Я вот не знаю.
Сойкина. Да, я любого тебе сейчас приведу, и он откроет тебе эту прописную истину.
Рыбкин. Ну, сначала приведите, а потом посмотрим.
Сойкина. Хорошо.

Сойкина быстро подходит к дверям, ее сопровождает Рыбкин. Но неожиданно она передумывает.

Сойкина. Ага, я разгадала твой коварный план. Ты только этого и ждешь, чтобы я вышла за порог. Просто же ты решил от меня избавиться.
Рыбкин. А мне показалось, что это вы от меня решили отделаться. Но у вас ничего не выйдет.
Сойкина. Ну, это мы еще посмотрим. Предупреждаю, я перехожу к радикальным мерам. Где у тебя ванная комната?
Рыбкин.  Там.
Сойкина. Я отлучусь ненадолго, а ты не скучай без меня. Готовься, я скоро вернусь (уходит). (Пауза.)
Рыбкин. Эй, что вы там делаете?
Сойкина (голос из-за двери). Принимаю ванну.
Рыбкин. То есть как? Немедленно выходите оттуда! Как вы не понимаете, ко мне с минуты на минуту должны прийти. Что будет с вами, а главное со мной, когда вас увидит моя Катя?!

Рыбкин нервно ходит по комнате, как раздается звонок в дверь.

Рыбкин. Открыть или не открыть – вот  в чем вопрос? Пожалуй, лучше не открыть. Нет, еще хуже будет. А была, не была (открывает дверь).
Семенова. Здравствуй, любимый!
Рыбкин. Здравствуй, Катя.
Семенова (целует его в щеку). Что ты так долго мне не открывал?
Рыбкин. Не поверишь, но я заблудился в этих однокомнатных хоромах. Настоящий лабиринт.
Семенова. Ты не рад, что я пришла?
Рыбкин. Ну что ты. Я рад… безумно.
Семенова.  А что это вода у тебя льётся?
Рыбкин. Катя мне придётся тебе все рассказать. Только дай мне слово, что ты не будешь волноваться.
Семенова. Какой ты сегодня загадочный, Николай. Ну, что ты мне хочешь рассказать, чего я еще не знаю?
Рыбкин. Понимаешь, случилось… в это трудно поверить. Я снял квартиру.
Семенова. Это я вижу.
Рыбкин. Я навёл порядок.
Сорокина (разглядывают опустошающую картину разбросанных вещей, поднимает с пола мужскую рубашку). Это ты называешь порядок.
Рыбкин. Порядок тут раньше был. Я расставил все по своим местам, решил выпить пива, даже телевизор не успел включить, как…
Сойкина (голос из ванной комнаты). Николай, ты не потрёшь мне спинку.
Семенова. Кто это?
Рыбкин. Это то несчастье, которое обрушилось на меня. Про него я и пытаюсь тебе  рассказать.
Сойкина (голос из ванной комнаты). Ну, котик ты идешь ко мне или нет?
Рыбкин (Сойкиной). Прекратите вмешиваться  в мою личную жизнь!
Сойкина (голос из ванной комнаты). Ах, я совсем забыла, что ты романтик и любишь маму.
Семенова. Ты что ее уже с мамой познакомил?
Рыбкин. Никого я не знакомил.
Семенова. Кто эта женщина?!
Рыбкин. Не знаю. Я познакомился с ней несколько минут назад.
Семенова. Ты что меня за идиотку принимаешь! Никто через несколько минут знакомства не предлагает человеку принять  у себя ванну.
Рыбкин. А я и не предлагал! Она сама... Я тебя все сейчас объясню. В это трудно поверить. Только ты не волнуйся.
Семенова. С чего ты взял, что я волнуюсь. Я совершенно спокойна.
Рыбкин. Как же, спокойна. Ты уже четвертую пуговицу рвешь на моей некогда глаженой рубашке, которую скомкала до формы футбольного мяча незнакомая мне, женщина.
Семенова. Значит, незнакомая женщина, с которой ты едва знаком, в порыве страсти уже срывает с тебя рубашку!
Рыбкин. Все не так любимая, как ты себе это представила. Я снял квартиру на шесть месяцев, а эта женщина на один год.
Семенова. Значит, вы решили сэкономить, поэтому и живете сейчас вдвоем!
Рыбкин. Опять все не так, моё солнышко. Она сняла квартиру…
Семенова.  Стало быть, она снимает  квартиру для тебя. Ты что, Альфонс?!
Рыбкин. Опомнись, Катя. Вдумайся, что ты сейчас говоришь, родная.
Семенова. Сколько ей лет?
Рыбкин. Не знаю.
Семенова. Она моложе меня? Как долго длится ваша порочная связь?

Неожиданно из ванной в  комнату входит Сойкина в мужском халате и с перевязанным полотенцем на голове.

Семенова (Рыбкину). Она уже в твоём халате разгуливает. Поздравляю!
Сойкина (Рыбкину). Ну,  ты как? Уже объяснился с Катей? А ведь я тебя предупреждала, что спать с двумя женщинами небезопасно. Ты должен был давно ей все о нас рассказать.
Семенова. О нас?
Рыбкин (Семеновой). Это все неправда, что она сейчас говорит.
Сойкина. Ну, будь же мужчиной Николай. Сколько можно ходить вокруг да около.
Рыбкин (Семеновой). Она сама пришла…
Сойкина.  Да_ я пришла, разделась и приласкала тебя.
Рыбкин. Это ложь! Я даже не знаю вашего имени.
Сойкина. В последний раз ты называл меня – моя козочка, а я тебя мой барашек.
Семенова. И ты позволяешь так к себе обращаться?
Рыбкин. Нет. На барашка я не отзывался.
Сойкина. Он и не такое позволяет с собой делать. Николаша в такой дикий восторг приходит, когда я его всячески унижаю.
Рыбкин. Прекратите молоть чепуху! Замолчите. Ведь у Кати может сложиться неправильное представление обо мне.
Сойкина (Семеновой). А ты пробовала его лупить кожаной плетью по заднице? Он так кричит.
Семенова. Кричит?
Сойкина. И еще грязно ругается.
Рыбкин. Еще слово и я за себя не ручаюсь!
Сойкина. Хорошо, не буду перед посторонними раскрывать наши интимные секреты. Скажи дорогой, а куда ты положил мою косметичку? Я не хочу, чтобы ты видел меня такой.
Рыбкин (Сойкиной). Чудовище!
Сойкина. Я вынуждена оставить вас ненадолго. Мне надо одеться (уходит в ванную комнату).
Рыбкин. Это все, неподдающееся никакому больному воображению недоразумение и я тебе все сейчас объясню. Только ты не перебивай меня. А главное, ты должна мне безоговорочно верить.
Семенова. Хорошо, рассказывай… барашек.
Рыбкин. Я снял квартиру…
Семенова. Ты это уже говорил.
Рыбкин. …На полгода. Затем пришла она…
Семенова. Твоя козочка…
Рыбкин. Да. То есть, нет! И заявила, что она тоже сняла квартиру, но уже на год.
Семенова. Отлично! Правда, я боюсь, что, если она будет, лупить тебя полтора года по мягкому месту, то ты не скоро сможешь на него сесть.
Рыбкин. Погоди, какие полтора года?
Семенова. Ну, как же твои полгода, плюс её год, будет полтора.
Рыбкин. Наверное, для всех нас сегодняшний день выдался тяжелым, и все спуталось в наших головах. Повторяю, тебе, что этой женщины я раньше никогда не видел и не знал.

В комнату входит Сойкина, подходит к Рыбкину.
 
Сойкина. Скажи, что и не целовал (Целует.)
Рыбкин (отстраняясь). Что вы себе позволяете?
Семенова. И ты еще хочешь, что после всего, что я сейчас видела, я должна тебе безоговорочно верить!

Семенова выбегает из квартиры, Рыбкин пытается её остановить, но как вкопанный, останавливается в дверях.

Рыбкин. Ага, империя наносит ответный удар! Решили избавиться от сожителя, чтобы лишить его законных квадратных метров? Не выйдет!
Сойкина. Тебя сейчас не о метрах надо думать Коля, а о твоей девушке. Ведь Катя ушла от тебя навсегда.
Рыбкин. Ничего я потом ей все объясню.
Сойкина. Учти, что никаких посторонних женщин в своей квартире я не потерплю.
Рыбкин. А я в свою очередь заявляю вам, чтобы не было никаких незнакомых мужчин.
Сойкина. Это мы еще посмотрим.  Ну, как я тебя!
Рыбкин. Ничего особенного.
Сойкина. То ли, ещё будет. Так что привыкай, жить как на вулкане.
Рыбкин. Не поверите, но это как раз и было моим самым заветным желанием, целых полгода прожить душа в душу с огнедышащим монстром. Может нам все-таки удастся найти взаимоприемлемый компромисс?
Сойкина. Компромиссов здесь быть не может. Или ты или я!
Рыбкин. Ну, если взаимное существование двух полов исключается, то, предлагаю найти третью незаинтересованную сторону, которая и разрешит наш спор.
Сойкина. Это что-то вроде третейского суда?
Рыбкин. Да. Что она решит, пусть так и будет. По рукам?
Сойкина. Хорошо. Только не хнычь потом… Коля.
Рыбкин. Только где мы найдем эту третью сторону?
Сойкина. Ты не хотел бы прогуляться?
Рыбкин. Честно говоря, я бы с удовольствием. Но не буду вас лишний раз провоцировать.
Сойкина. И правильно, а то бы я наверняка заподозрила тебя в сговоре с этой стороной.
Рыбкин. Вот поэтому,  я лучше останусь дома. Может вам посчастливиться ее найти?
Сойкина. Да без труда. Но я тоже не буду лишний раз рисковать, чтобы не вводить тебя в искушение.
Рыбкин. Разумное решение.
Сойкина. А пока проведём по квартире демаркационную линию и разделим сферы влияния.
Рыбкин. Я весь во внимании.
Сойкина. Итак, в комнату не входить, на кухне не варить, в коридоре не околачиваться. Стирать вещи и сушить их исключительно на себе.
Рыбкин. Помедленней, пожалуйста. Я просто не успеваю, все записывать. Значит, ходить мне разрешается по плинтусу, есть одни концентраты, спать в ванной и в ней же мыться.
Сойкина. Квартиру ежечасно проветривать, и ежедневно убирать.
Рыбкин. К тому же еще исполнять роль посудомоечной машины и ветреной мельницы в одном лице, потому что квартиру надо ежечасно проветривать. А соковыжималкой мне работать не надо?
Сойкина. Перечисленный список требований, является не полным, и он будет изо дня в день пополняться. Надеюсь, все ясно.
Рыбкин (прикладывает правую руку к голове и рапортует). Так точно! Ох, поскорей бы уже пришла эта третья сторона. А-то сил моих больше нет.

Раздается дверной звонок.

Рыбкин. Ну, наконец-то.

Не доверяя друг другу, двое жильцов бросаются в сторону входной двери и долго ссорятся, кому первому открывать дверь, и пожать руку многоуважаемой третьей стороне.

Сойкина. Я все-таки женщина. Тебя разве не учили хорошим манерам?
Рыбкин. Вы их всех растоптали… моя козочка.
Сойкина. Не называй  меня так, а то схлопочешь.
Рыбкин. Не угрожайте мне, я вас не боюсь. К тому же открывать двери – это исключительно мужская прерогатива.
Сойкина. У нас равноправие.
Рыбкин. Не доводите все до абсурда. Где вы видели женщину-швейцара на дверях?
Сойкина. Не важно. Главное я буду первой.
Рыбкин. Да, пожалуйста. Открывайте.

Сойкина открывает дверь, и первая приветствует мужчину средних лет с коротко стриженой прической. Сойкина с порога пытается его очаровать.

Сойкина. А вот и вы! Какое счастье. Я вас так ждала.
Рыбкин. Не вы одна его ждали. Я тоже себе места не находил. Ну, что вы держите дорогого гостя в дверях? Дайте же ему наконец-то войти! (Входят в квартиру.)
Сойкина. Вас как зовут?
Громов. Егор.
Сойкина. Ах, какое красивое имя. Оно вам так к лицу.
Громов. Неужели.
Рыбкин. А вот я не согласен, с тем, что у Егора красивое имя. Потому что на самом деле оно… прекрасное. И сами вы Егор такой статный и представительный мужчина.
Громов. Не понял!
Сойкина. А я вот сразу, когда только увидела вас, то почувствовала ваши мужские флюиды. Вот когда мы останемся с вами наедине, то нам будет незабываемо хорошо друг с другом.
Громов. Значит «свиданку» мне предлагаешь…
Сойкина. Что простите?
Рыбкин. Не доверяйте женщинам, Егор. Разве настоящий мужчина может себя чувствовать с женщиной хорошо. Ведь только со мной вы сможете сыграть в шахматы, перекинуться в картишки, опрокинуть рюмочку.
Громов.  Можно и выпить. Но лучше чифирь заварить.
Рыбкин. Чифирь?
Громов (обоим). Что поссорились молодые? Так за моим чайком я вас быстро померю. До отбоя у меня спать в обнимку будете. Слово даю.   
Сойкина. Так все Николай, хватит! Растолкуй товарищу наш спор по существу и дело с концом.
Рыбкин. Видите ли, Егор, чтобы раньше времени не раскрывать вам, какие жуткие силы стоят за нашей полемикой, мы бы хотели, чтобы вы приняли единственно правильное и справедливое решение.
Громов. Короче говорить, умеешь!
Рыбкин. По крайней мере, попытаюсь. От вашего вердикта зависит судьба двух незнакомых вам людей. Вы сейчас в некотором смысле олицетворяете народное правосудие: уважаемый суд.
Громов. Значит я судья?
Рыбкин. Да, Ваша честь.
Громов. Вот судьей мне еще быть не приходилось. Больше подсудимым. Но я весь во внимании.
Рыбкин. Ответьте нам на простой вопрос: что больше шесть или единица?
Громов. Разумеется, шесть.
Рыбкин. Что и требовалось доказать. Я выиграл спор.
Сойкина. Ты все не так рассказал, Николай. Он  хотел вас спросить Егор: Что больше один год или шесть месяцев?
Громов. Вы что, меня разыгрываете. Конечно же, год.
Сойкина. Ага, моя взяла! Значит, я остаюсь в этой квартире.
Громов. Не торопитесь, дамочка. Думаю, что суд высшей инстанции отменит мое решение.
Сойкина. Почему?
Рыбкин. На каком основании?
Громов. А на том основании, что дееспособность сторон участвующих в процессе не установлена справкой от психиатра. Вы что с катушек съехали?!
Рыбкин. Хорошо. Тогда давайте рассудим наш спор в честном и открытом процессе.
Громов. Значит ножи под стол, руки на стол. Толковать будем. Ну, что ж, давай попробуем.
Рыбкин. Вот я снял эту квартиру на полгода, а эта женщина на год. Но так как я первый въехал в нее, следовательно, имею моральное право….
Громов. Нет.
Сойкина. А я что говорила! Значит, здесь буду жить я, да?
Громов. Тоже нет.
Сойкина. Как это нет! А кто же тогда здесь будет жить?
Громов. Я
Рыбкин. Кто это я?
Громов. Я, Егор Громов. Вор в законе.
Рыбкин. То есть как это вы?  Вы же, судья. Лицо независимое и беспристрастное.
Громов. Еще раз ко мне так обратишься – пожалеешь, что вообще на белый свет родился. Понял!
Сойкина. Он, наверное, понял, а вот я ничего не понимаю. Какое вы отношение имеете к этой квартире?
Громов. Я буду здесь жить, потому что я тоже снял эту квартиру. Правда, на три месяца.
Рыбкин. Как сняли?
Громов. По-видимому, тот, кто кинуть меня решил, не знал меня хорошо. Ну, что ж придётся нам еще раз с ним повидаться.
Рыбкин (философски). Значит, в нашей квартире на одного жильца стало больше.
Громов. Не в квартире, а в камере.
Сойкина. Только этого мне не хватало. Еще одного мужчину повесели на мою голову.
Громов (разглядывает квартиру). А что хорошо, чисто, уютно. Тараканов нет?
Рыбкин. Пока не было.
Громов. Отлично. Этот диван надо к окошку поближе передвинуть.
Сойкина. Зачем?
Громов.  В камере лучшая койка всегда возле окна стоит, на ней я и буду спать. А параша где?
Сойкина. Что простите?
Рыбкин. Наш новый уважаемый жилец спрашивает, туалет у нас где?
Сойкина (указывает на дверь). Там.
Громов (ошибается дверью). Там ванна.
Сойкина. Значит соседняя дверь.

Громов исчезает за дверью.

Сойкина. Ну, что будем делать Николай?
Рыбкин. Известно что, ждать ночи.
Сойкина. Для чего?
Рыбкин. А ночью навалился вдвоём на Громова, и придушим его подушкой. Только вам придется ему ноги держать.
Сойкина. Я… я не смогу.
Рыбкин. Тогда он нас...
Сойкина. Меня зовут, Лена Сойкина.
Рыбкин. Очень приятно познакомиться.
Сойкина. И мне. Куда же он после всего, наши тела денет?
Рыбкин. А зачем их куда-то девать. Егор же все популярно объяснил, что снял квартиру на три месяца, так что двух трупов на этот срок ему как раз и должно хватить.
Сойкина. Ой, мамочка моя. Неужели он нас съест?
Рыбкин. А по-моему, Егор мировой мужик. С особой жизненной позицией. Ты знаешь, он  даже чем-то на Ганнибала похож.
Сойкина. Не успокаивай меня, Коля. Каннибал  - он и есть каннибал.
Рыбкин. Я сказал, Ганнибал.
Громов (выходит из туалета). А что, можно жить! В следственном изоляторе на такой кубатуре две дюжины обитают и ничего. А нас всего трое. Я, как и положено смотрящим буду. Тебя Николай, определяю в мужики. А тебя дамочка в вольнонаемный персонал.                Чтоб порядок у меня был как на самой блатной зоне.

Громов садится на диван.

Громов. Пиво еще есть?
Рыбкин. Есть.
Громов. Эту бутылку забери, а мне новую притарань. И быстро: одна нога здесь, другая там.
Рыбкин. Слушаюсь. (Уходит.)
Сойкина (осуждающе, вслед Рыбкину). Эх, ты!..

Рыбкин приносит другую бутылку пива.

Громов. Как фамилия?
Рыбкин. Рыбкин.
Громов. Так вот осужденный Рыбкин, считай, что ты уже сделал первый шаг к условно-досрочному освобождению. Выражаю тебе первую благодарность.
Сойкина (Рыбкину). Трус и подхалим!
Рыбкин. Мне бы от звонка до звонка свой срок отсидеть. Полных шесть месяцев. День в день. Поэтому я на условно-досрочное, не претендую.
Громов. Много ты понимаешь. Через две недели карцера у меня по-другому запоешь. Ну, а ты красотка, почему еще не на кухне? Что-то я проголодался.
Сойкина. И впрямь пойду,  на кухню может, найду там щепотку яда (уходит).
Громов. Бойкая девчонка. С характером. Люблю таких.  Ты давай помоги ей и сам проследи, как бы она действительно меня на тот свет не отправила.

Рыбкин уходит. Громов включает телевизор. Раздается звонок в дверь. Громов  нехотя  вразвалочку подходит к двери, открывает. На пороге стоит невысокого роста круглолицый, запыхавшийся  мужчина.

Громов. Вам кого?
Гольдман. Я - Моисей.
Громов (протягивает руку для приветствия). Егор.
Гольдман (пожимает его руку). Моисей Карлович Гольдман. Вам должны были звонить из Америки и назвать номер платежного поручения.
Громов. Фальшивым авизо промышляешь?
Гольдман. На указанный вами счет переведена оговоренная сумма в валюте.
Громов. Да, что ты говоришь!
Гольдман. Вы что мне не верите?
Громов. От тебя я никаких денег не получал.
Гольдман. А где у вас факс?
Громов. Понятия не имею.
Гольдман. Может в комнате?
Громов. Если найдешь, то, считай, что он твой.

Гольдман  быстро ходит по комнате, ищет факс.

Громов. Пойду у сокамерников спрошу, может они факс от шмона прибрали?

Вскоре Громов возвращается в сопровождении Рыбкина и Сойкиной.

Гольдман. Ну, что нашли факс?
Сойкина. Что на кухне?
Гольдман. Ну, если в комнате его нет, и на кухне, может он еще где-то может быть?
Рыбкин. В ванной, например. Я мигом туда.
Громов. Может в клозете? Пойду ещё раз внимательно огляжу. Не исключено, что от перенапряжения я мог его просмотреть.

Двери туалета и ванной комнаты открываются одновременно.

Рыбкин. В ванной факса нет, и как я подозреваю, никогда и не было.
Громов. В гальюне, кстати, тоже. А, если он тут и был, то, наверное, его непреднамеренно смыли в унитаз.
Гольдман. Как же я смогу доказать вам, что деньги ушли на ваш счёт?
Рыбкин. Вы не волнуйтесь, потому что мы вам и так верим.
Гольдман. Как верите? Но ведь мы с вами даже не знакомы.
Рыбкин. Так вот и давайте сейчас - это сделаем. Меня зовут Николай Рыбкин.
Громов. Егор Громов.
Сойкина. Я - Елена Хомутова, то есть уже Сойкина.
Гольдман. А я  - Моисей Карлович Гольдман из Америки.
Громов. Как твоя фамилия и имя, ты говоришь?
Гольдман.  Моисей Гольдман.
Громов. Да, не твоя американец. Я спрашиваю вольнонаемный контингент.
Сойкина. Елена Сойкина.
Громов. Нет, ты назвала сначала другую фамилию. Хомутова, кажется?
Сойкина. Это моя девичья фамилия. А что?
Громов. Так ничего. Показалось.
Гольдман. Так вы действительно мне верите?
Громов. Хоть денег твоих мы в глаза не видели, но лично тебе Моисей верим.
Гольдман. Все-таки остались еще люди, которые еще верят в честное слово человека. Тронут. Очень (каждому жмет руку и смахивает с лица набежавшую слезу). Спасибо вам за радушный прием. Встретили  как родного. Правда, для одной моей скромной персоны три человека обслуживающего персонала все-таки многовато. Ну, что я шейх арабский или князь Монако. Ведь я даже не президент. Я привык по-простому. Своими силами обходиться. Так что всех я вас на сегодня отпускаю, и хочу ещё раз вам выразить свое восхищение за ваше доверие и гостеприимство.
Громов. Да, пожалуйста. Только мы отсюда никуда не уйдем.
Гольдман. Но охранять меня тоже не надо. В этой стране за месяц со мной ничего плохого  не должно случиться. (Гольдман трижды плюет через левое плечо и стучит по дереву.)
Рыбкин. На вашем месте я не был бы таким опрометчивым.
Гольдман. Представляете, я провел в полете больше десяти часов и ни разу не сомкнул глаз.
Сойкина. А вы, на какой срок сняли нашу квартиру?
Гольдман. Я же сказал, на месяц. Как говорится ни днём больше, ни часом меньше.
Громов. По-моему, настало время всем нам сейчас объясниться, чтобы в скором будущем не было никаких недоразумений.
Гольдман. Каких недоразумений?
Рыбкин. На лицо вопиющий факт циничного мошенничества. Я, Елена, Егор и вы – Моисей  Карлович стали жертвами преступного умысла.
Гольдман. Не может быть!
Сойкина. Увы, но это именно так.
Громов. Так что, Моисей милости просим в нашу двадцати пяти метровую камеру.
Гольдман. Кого в камеру? Меня! Нет, я не согласен. Это мне по моральным соображениям и генетическим мировоззрением просто нельзя делать. Поэтому я предупреждаю вас, если вы все не хотите загреметь на новый Нюрнбергский трибунал, то, требую, незамедлительно освободить квартиру!
Громов. Вот хочешь по-хорошему, а тебе грубят, новым судебным процессом грозят. Не нравится тебе у нас Моисей - никто тебя не держит. Уходи. Скатертью дорога.
Гольдман. Я уйду, а вы потешаться надо мной будите, как вам легко удалось обмануть натурализованного гражданина США. Обещаю, это будет мировой скандал. Я подниму в прессе такую шумиху, что мало никому не покажется. Не на того напали. Вы, по-видимому, забыли кто я. Тогда напомню еще раз. Меня зовут - Моисей!
Громов. Ну, Моисей. И что из того?
Гольдман. А то, что мой далекий родственник, тезка, между прочим, евреев сорок лет по пустыни водил, пока не привёл их в страну обетованную. Так что терпения мне не занимать. Я вас всех выживу из этой квартиры!
Рыбкин. Что же вы так разбушевались? Мы-то, тут причём?
Гольдман. А что я слепой? Я ничего не вижу. Вы  одна шайка-лейка. Банда квартирных аферистов!
Сойкина. Почему вы нас оскорбляете? Пришли самым последним, а качаете права, как самый настоящий вор в законе.

Звонок в дверь.

Рыбкин. Кто это еще? Кажется, уже все тут.

Гольдман подходит к двери, открывает её, и видит на пороге женщину средних лет.

Гольдман. Вам кого?
Прохоренко. Мне сказали, что здесь я смогу снять угол на неделю.
Гольдман. Кто сказал?
Прохоренко. Один славный  молодой человек. Он и предложил мне диван в этой квартире. На большее я не претендую.
Громов. Вы ему уже заплатили?
Прохоренко. Да. Мне так повезло. Без него мне пришлось бы ночевать на вокзале.
Сойкина. Моисей, что вы в дверях столбом встали. Пропустите женщину в нашу квартиру.
Гольдман. Тут и без нее народа как в Китае! Боишься наступить на нового жильца! Дышать уже нечем!
Прохоренко. Всем добрый вечер. Вернее сказать, доброй ночи. Очень рада со всеми вами поздороваться. Меня зовут Наташа Прохоренко.

Все здороваются  с ночной гостьей и представляются ей. Гольдман еще с подозрением смотрит на всех присутствующих.

Гольдман (нарочито громко обращается к Громову). Что она тоже из твоей банды?!
Громов. Точно. Она и есть наш главарь. У неё железный принцип, свидетелей в живых не оставлять. Особенно иностранцев.
Гольдман. Я тебя серьезно спрашиваю, а ты лясы точишь!
Громов. Ну, я же тебе все популярно объяснил, Моисей. Кинули нас. Век свободы не видать!
Гольдман. Ну, я так и думал. Никому нельзя верить в этой стране. Ведь говорил же, я своей жене, предупреждал: «Софа, что-то голос этого молодого человека в телефоне мне совсем  не нравится». Куда только мир наш катится!
Громов. И не говори. Не признает нынешняя молодёжь наших законов. Ну, попадется мне этот полиглот, на куски порву!
Гольдман. Ты все-таки полегче с ним.
Громов. Да, ничего я ему не сделаю. Мозги только вправлю и дело с концом. 
Гольдман. Если бы не были такими дорогими гостиницы в столице вашей родины, то, видели бы вы меня. Это просто безобразие, какие деньги требуют выложить за одни только сутки, на которые в Париже или Берлине я могу прожить целую неделю. Хотел бы я хоть краешком глаза взглянуть на калькуляцию этих невообразимых расходов, из которых складывается цена за проживание.
Рыбкин. А почему расходов?
Гольдман. Потому что доходы я сам давно в уме подсчитал. Так что будем делать?
Прохоренко. Устраиваться, наверное. Мне с утра на работу.
Громов. Я возле окна…
Рыбкин. Прошу ваши тюремные привычки не переносить в наш гражданский быт.
Громов. А ты кем будешь по профессии, Николай?
Рыбкин. Юрист.
Громов. Ну, надо же… Законник! Кому рассказать, не поверят. Чтобы с зоны откинуться и тут же под конвоем оказаться. Ну, тогда сам командуй, начальник.
Рыбкин. Предлагаю, на диване разместить женщин. Ну, а мужчины как-нибудь: кто? где?

Не раздеваясь, все ложатся. Женщины на диване. Громов на кушетке, Гольдман в кресле, Рыбкин расположился на стульях. В  комнате гаснет свет. Тишина. Пауза.               

Рыбкин. Поесть бы чего… Елена, ты не спишь?
Сойкина. Уснешь тут. Я на секунду боюсь глаза закрыть.
Рыбкин. А вы, Наташа?
Прохоренко. И мне не спится.
Рыбкин. Моисей?
Гольдман. Чтобы враги мои так спали!
Рыбкин. Егор? А? Егор?!
Громов. Перекличку делаешь, начальник. Так здесь я, не сбежал пока.
Рыбкин. Ну и перед кем мы тут все комедию ломаем? Предлагаю включить свет и перекусить (включает).
Громов. Так что начальник конец отбоя? То ночь была, то сразу день.
Рыбкин. Не называйте меня так.
Громов. Ну, как скажешь, гражданин начальник.
Рыбкин. Все что у кого есть – клади на стол.
Сойкина.  У меня сыр и йогурты.
Громов. У меня консервы.
Прохоренко. Овощи и колбаса.
Гольдман.  Ветчина.
Громов. Кошерная?
Гольдман. Нет, но очень дорогая!
Громов. А ты начальник, почему свой паек на стол не ставишь?
Рыбкин. У меня только шампанское и шоколад.
Громов. Прямо офицерский паек.

Все садятся за стол и ужинают среди ночи.

Рыбкин. А вы Егор, давно освободились?
Громов. Недавно. Могу и справку показать.
Рыбкин. Не надо. Я вам и так верю. Рассказали бы, что ни будь о себе.
Громов. А ты что следователь, чтобы с тобой по душам говорить?
Рыбкин. Ну, не хотите, как хотите. Не сидеть же нам за столом и молчать. А вы Наташа кем работаете?
Прохоренко. Продавцом на рынке. Овощами и фруктами торгую.
Громов. И что хорошая выручка сегодня была?
Прохоренко. Обычная.
Рыбкин. А вы зачем выручкой интересуетесь?
Громов. В порядке политинформации.
Рыбкин. А вы, Моисей, зачем к нам из самой Америки пожаловали?
Гольдман. Зачем надо, затем и пожаловал. Что это ты Николай всем интересуешься?
Громов. У начальника сегодня день открытых дверей. Не тюрьма, а заводская проходная.
Рыбкин. Просто хочется о людях побольше узнать, с кем предстоит какое-то время под одной крышей прожить.
Громов. А ты начальник, по каким делам специализируешься?
Рыбкин. По гражданским.
Громов. Ну, уже легче. Может, дружбу сведём, глядишь, и я тебе пригожусь.
Гольдман. Я так и думал. Русская мафия!
Громов. Хочешь Моисей, мы и тебя в дело возьмем. Бухгалтером, например?
Гольдман. Ничего общего с вами я иметь не желаю. Я слишком хорошо знаю, чем это все заканчивается. Сегодня уважаемый бухгалтер, а завтра скоропостижный покойник.                Слава богу, работаю на себя. Антикваром.
Рыбкин. А ты, почему Елена молчишь?
Сойкина. Если бы вы только знали, как вы мне все надоели. Никого видеть и слышать не хочу. Один кидает, другой квартиру не уступает, третий увещевает, а заграничный дядюшка Сэм, он же Моисей еще и угрожает.
Громов. Что ты дочка так осерчала на нас?
Сойкина. Не называйте меня так! Вот такой же, как вы и у меня где-то папочка есть. Вернее сказать был. Всю жизнь матери загубил. Он все по тюрьмам сидел, когда она меня на ноги поставить пыталась. Все весточки слезные писал, просил, чтобы и я в письмах ему что-то приписала. Сколько раз отказывалась, да, однажды упросила меня мама, ну, я все и отписала ему.
Громов. Интересно, что?
Сойкина. А все как есть: что в школе меня безотцовщиной кличут, дома нищета, что мама все время болеет. Правда, на улице шпана всякая, уважает. Земной поклон ему за это от меня! И еще, если он хоть раз появится в нашем доме, то сбегу из него, потому что вместе нам не жить. Я еще птицу в клетке в письме нарисовала, на которой большой замок висит, а ключ от него в моей руке. Пусть знает папочка, как я его жду.
Громов. Ты зря Лена ничего не ешь.
Сойкина. Аппетита нет.
Рыбкин. Мы сейчас тоже, можно сказать в одной клетке сидим.
Прохоренко. Привыкнуть нам друг к дружке надо.
Сойкина. А вот возьму и уеду в Ригу!
Рыбкин. Почему в Ригу?
Сойкина. Чтобы подальше от вас. И лучше навсегда. Как у меня голова болит – кто бы знал.

Сойкина встает из-за стола и садится на диван. Она что-то долго ищет в своей сумочке.

Прохоренко. Может Лена таблетку от головы ищет? Так у меня есть.

Неожиданно к столу подходит Сойкина и что-то протягивает Гольдману.

Сойкина. Вот мой билет, господин проводник.
Гольдман. Я не проводник.
Сойкина. Значит, вы провожающий?
Гольдман. Нет, я приехавший.
Сойкина. Ничего не понимаю. Это поезд Москва - Рига?
Рыбкин. Поезд?
Сойкина. Да, поезд. Что вы на меня так смотрите?
Рыбкин. Дайте-ка, посмотреть на ваш билет.
Сойкина. Пожалуйста. Только не помните его.

Рыбкин внимательно смотрит на простой клочок бумаги, затем на всех сидящих за столом.

Рыбкин. Поезд, к сожалению еще не подали на перрон. Но вы не волнуйтесь, через несколько минут он будет здесь. Вы посидите пока в зале ожидания, а позднее, я к вам лично подойду.
Сойкина. Большое спасибо (садится на диван, по-детски улыбается и что-то невидимое рассматривает на потолке).
Гольдман (тихо). Что это с ней?
Прохоренко. Не знаю.
Рыбкин. По-моему, нервный срыв.
Громов. А этот нервный срыв твой, лечится?
Рыбкин. Я юрист, а не доктор. Но мне кажется, что Елене сейчас не следует ни в чем перечить. Она думает, что садится в поезд. Следовательно, надо ей составить компанию и тоже отправиться в Ригу.
Гольдман. Вы серьёзно? Думаю, что лучше вызвать скорую.
Громов (нервно). Цыц, Моисей! Не видишь, что с ней творится. А приедут сейчас твои врачи в белых халатах, свяжут её и увезут в сумасшедший дом. Начальник же ясно сказал, что все мы должны поехать в Ригу… без конвоя. Я правильно говорю?
Рыбаков. В принципе правильно. (Всем.) Слушайте меня внимательно. Когда я отвлеку Елену, соберите все со стола, придвиньте его к стене, вместе со стульями, а сами встаньте у дивана, но не садитесь на него.
Гольдман. А это что ещё за причуды?
Громов. Я, Моисей тебя очень уважаю, но если ты сейчас не сделаешь того, что просит начальник, то, мы очень поссоримся.
Гольдман. Как будто спросить нельзя. Я же должен знать, что мы, в конце концов, делаем и кого изображаем.
Рыбкин. Мы – попутчики Елены. Егор будет проводником поезда.
Гольдман. Вот теперь мне все ясно.
Рыбкин. Да, еще один стул оставьте рядом с диваном.
Гольдман. Вот, опять все наперекосяк. А стул, зачем рядом с диваном?
Громов. Ну, Моисей, до чего же ты любопытный!
Рыбкин. Стул будет служить вагонной подножкой.
Громов. Ты просто гений, начальник. Ну, сейчас тебе все ясно, Моисей?
Гольдман. Мне надо было узнать, что мы играем. Не буду хвалиться, но пока мне больше удавались драматические роли. Сколько я их переиграл со своей Софой. Ни одному прославленному театру и не снилось. Хотя скажу, что я охотно сыграл бы комедию. Но будьте спокойны. Моисей в любой роли не подведёт, потому что он настоящий, правда, не всеми признанный талант.

Рыбкин встаёт из-за стола, подходит к Сойкиной.

Рыбкин. Куда вы запропастились? Я вас по всему вокзалу ищу. Поезд скор оправляется. Пойдемте скорей. Это ваш чемодан?
Сойкина. Да, мой.
Рыбкин. Давайте, я вам помогу.
Сойкина. Это очень любезно с вашей стороны.

Рыбкин несёт чемодан пассажира через всю комнату на кухню. Сойкина сопровождает его. Как только они выходят из комнаты, оставшиеся квартиросъёмщики, начинает воплощать в жизнь план Рыбкина. Вскоре два «новоиспеченных пассажира» появляются из зала ожидания, и попадают на инсценированный перрон вокзала.

Прохоренко (Гольдману). Не толкайтесь, пожалуйста! Вы меня сейчас чуть под поезд не скинули. А если бы он тронулся?
Гольдман (ошарашенными глазами на Прохоренко). Кто, я вас толкал?
Прохоренко. Да, именно вы.
Гольдман. Да вас с платформы бульдозером не свалишь! Что вы себе позволяете! Оскорбляете ни в чем не повинного человека! Безобразие!
Прохоренко. Чего раскричался-то? Не на рынке… Вокзал как- никак. Культурное место.
Громов (строго). Так, граждане пассажиры! Прошу вас быть взаимовежливыми! Через минуту я открою вагон, и там можете толкаться хоть до самой Риги. Хоть на ножи друг друга поставьте.
Прохоренко. Не дай боже, если мое место будет рядом с этим не воспитанным мужчиной.
Гольдман. Только не забывайте, что в поезде трясет, а то подумаете еще, что я к вам все дорогу пристаю.
Рыбкин (всем). А вот и мы!
Сойкина. Кажется, успели.
Громов. Еще немного и опоздали бы. Ваш билет гражданочка?
Сойкина. Вот.
Гольдман. А почему без очереди?  Вы что не видите, здесь люди стоят?
Сойкина. Ой, извините.  (Отходит в сторону.)
Громов (тихо). Ты что творишь Моисей? Зачем Елене перечишь?
Гольдман (указывает на стул, тихо). А вы видели эту подножку поезда? На  нее же, без лестницы не забраться, а как спуститься женщине с багажом, не подумали. Тоже мне изобретатели!
Громов. Ну и светлая у тебя голова, Моисей.
Гольдман. Только не надо меня хвалить. У меня похвальных грамот и красных дипломов больше чем картин в Лувре. Лучше исполняйте свои обязанности, проводник.
Громов. Ваш билет пассажир?
Гольдман. Вот, пожалуйста, самый что ни на есть настоящий. Не то, что у некоторых. (Указывает на Рыбкина.) Советую, повнимательней присмотреться к молодому человеку. Он так похож на одного семейного афериста, что прямо-таки хочется подойти к нему и попросить автограф. 
Громов. Прошу меня не учить, что мне делать! Зачем вы предъявили мне авиабилет?
Гольдман. А вы что не в курсе? Сейчас разработан универсальный вид билета, который действителен не только в самолетах, но и в поездах дальнего следования.
Громов. Ничего не знаю! Предъявите настоящий железнодорожный билет!
Гольдман (вытаскивает из кошелька тысячную купюру и передает их кондуктору). А такой билет вас устроит?
Громов. Вот теперь все в порядке. Можете проходить. Третье купе. Десятое место.
Гольдман. Не подмажешь – не поедешь. Ну, ничего не меняется в этой стране.
Громов. Ваш билет?
Сойкина. Прошу.
Громов. Да, вижу. В купе мне еще раз его предъявите. Порядок такой.
Сойкина. Так я могу, пройти.
Громов. Ну, если вы не передумали?  Третье купе, место девятое. Счастливого пути.

Сойкина поднимается на стул с одной стороны, а с другой стороны ее уже поджидает Гольдман, чтобы элегантно помочь слезть с вагонной подножки.

Гольдман. У вас какое купе? Только не говорите мне, что третье.
Сойкина. Но у меня действительно третье купе.
Гольдман. Никогда в это не поверю. А место?
Сойкина. Девятое.
Гольдман. Быть такого не может. Выходит так, что мы с вами попутчики. А у меня представьте, десятое место. Завидую вам. Все-таки нижняя полка.
Сойкина. Хотите, я поменяюсь с вами.
Гольдман. Это совершенно лишнее. Надеюсь, что к нам никого больше не подсадят, и мы сможем болтать с вами всю дорогу.
Сойкина. Я не возражаю. Люблю поговорить под стук колес.
Гольдман. Уж лучше так, чем вам всю ночь слышать мой храп.

Сойкина и Гольдман садятся на диван, как в купе заходят еще два пассажира.

Гольдман. И что это все прутся в Ригу, как будто она резиновая!

Пассажиры занимают свои места. Слышно как проводник три раза свистит в свисток, затем сильно хлопает входной дверью.

Рыбкин (смотрит на часы). Поезд отправляется точно по расписанию. Ну, сейчас поедем. Вот, кажется, и тронулись.
Гольдман. В прямом и переносном смысле.
Сойкина. Почему же я не слышу, как стучат под ногами вагонные колеса?
Рыбкин (подражает стуку колес). Ту-ту. Ту-ту. Ту-ту.
Прохоренко. Наш поезд только набирает ход. Ту-ту. Ту-ту. Ту-ту.
Гольдман. Еще как быстро сейчас поедем, Елена. Только держись. Ту-ту. Ту-ту. Ту-ту.
Сойкина. Теперь и я слышу. Ту-ту. Ту-ту. Ту-ту.
Рыбкин. Хорошо едем.
Гольдман. Со всеми удобствами.
Громов (еще раз проверяет билеты). Так значит, все до Риги? (Тут же получает громогласный ответ: «Все). Ну, и хорошо. Тогда не проспим. Может чаю?
Сойкина. Мне, пожалуйста, с сахаром.
Громов. Сделаем.
Гольдман. Мне кофе?
Громов. Перебьешься (уходит).
Гольдман. Ну, что и требовалось доказать. Какой поезд – такие и проводники.
Прохоренко (Сойкиной). А ты надолго в Ригу?
Сойкина. Как получится.
Прохоренко. А раньше в Латвии была?
Сойкина. Ни разу. Но всегда мечтала.
Прохоренко. Тебя кто-то будет встречать?

С чашкой чая возвращается Громов.

Сойкина. Нет, никто. Ведь Сергей не знает, что я еду в Ригу.
Рыбкин (осторожно). А кто такой Сергей?
Сойкина. Это мой муж.
Прохоренко. И ты ему ничего не сказала?
Сойкина. А что ему скажешь, когда он неизменно при своей маме находится. Устала я так жить. Может ему без меня лучше будет.
Громов. Значит, мужа бросила?
Сойкина. Выходит, что так.
Громов. Я тебе чай принес, дочка. Ты пей его, пока он горячий.
Сойкина. Спасибо.
Моисей. Скажу прямо, не хорошо ты поступила. Наверняка сейчас твой муж волнуется за тебя.
Сойкина. Вы действительно так думаете?
Гольдман. Конечно. Мы с моей Софой вот уже сорок лет живем в браке, а я каждый раз волнуюсь, когда моя жена идет в магазин за хлебом… с моей банковской карточкой.
Громов (Сойкиной).  И теперь ты получается совсем одна.
Сойкина. Это раньше я была одна, а теперь я …
Громов. С кем?
Рыбкин. С нами теперь она … с нами.
Сойкина. ...Я беременна.
Гольдман. Как же все-таки не осмотрительно в твоём положении отправляться в такое далёкое путешествие.
Сойкина. Ну, что вы поездка в Ригу не может повредить моему малышу. Тем более что он такой маленький. Сколько за чай я должна?
Громов. Нисколько.
Сойкина. Странно.
Громов. У нас сегодня бесплатная акция. Все включено называется.
Сойкина. Очень мило. (Всем.) Только я ни одного слова по-латышски не знаю.
Гольдман. Не ты одна. Я вот ни в латышском, ни в английском, так и не преуспел. Пропади он пропадом. Дети и внуки говорят, а мы с Софой только: Yes and No.
Сойкина. А вы Наташа на латышском говорите?
Прохоренко. Я на украинском  говорю.
Рыбкин. А я вот знаю одно слово по-латышски.
Сойкина. Какое?
Рыбкин. «Рамуня». Ромашка, значит.
Сойкина. Как красиво звучит. Рамуня…
Рыбкин. У нас учительница была из Латвии, и звали ее Регина.
Громов. Вот ты начальник и будешь у нас за переводчика. Лады?
Рыбкин. Кто я?
Громов. Ты родной, ты.
Рыбкин. Я не смогу.
Сойкина. А вы не волнуйтесь. Ничего, если вы даже какое-то слово забудете,
Рыбкин. Да я всего одно слово знаю, так что не забуду.
Сойкина. Говорят, что все жители Риги гостеприимные и радушные хозяева.
Гольдман. Поживем – увидим.
Рыбкин. А твой муж кто по специальности?
Сойкина. Сергей, художник.  (Пауза.) Ой, что-то поезд наш замедлил ход.
Гольдман. Тебе показалось, Елена.
Рыбкин. Мы едем сейчас как самый скорый поезд на земле.
Прохоренко. Как самый добрый поезд.
Громов. Как поезд человеческой памяти.

Громов подходит к торшеру.  Он то включает его, то, выключает и всем действительно, кажется, что они едут в поезде, где за окошком третьего купе мелькают островки света пролетающих мимо крошечных  станций, небольших поселков и провинциальных городов.

Сойкина. А далеко ещё до границы?
Громов. А мы ее дочка давно проехали.
Рыбкин. Ту-ту… ту-ту… ту-ту.
Прохоренко. Ту-ту… ту-ту… ту-ту.
Гольдман. Ту-ту… ту-ту… ту-ту.
Сойкина. Ту-ту… ту-ту… ту-ту.
Громов. Ту-ту… ту-ту… ту-ту.
Все вместе: Ту-ту… ту-ту… ту-ту.

Конец первого действия

Действие второе

Та же обстановка на сцене. Громов нервно ходит по квартире, ждёт, пока проснётся Рыбкин, который спит на диване. Рыбкин открывает глаза.

Громов. Добрый день, начальник! Разреши доложить. Отряд для внеочередной поверки построен. Беглых нет. Отсутствую трое. Все по уважительным причинам.
Рыбкин. Вы опять за старое принялись, Егор.
Громов. Слушай, Николай. Мне надо тебе что-то важное сказать.
Рыбкин. Ну, что еще?
Громов. Я всю ночь не спал.
Рыбкин. С чего бы это? Хотя на новом месте всегда плохо спится.
Громов. Причём здесь новое место. У меня их столько в жизни было, и всегда у меня был здоровый богатырской сон. Хоть из пушки стреляй. Тут другое…
Рыбкин. Что?
Громов. Ты помнишь, что вчера Елена за столом говорила?
Рыбкин. Это до поездки в Ригу или после?
Громов. До заграницы. Она тогда о своём отце упоминала.
Рыбкин. И?..
Громов. Ну, так вот, ты уже встал – тогда сядь или того лучше ляж, и для полной безопасности сразу на пол, чтобы падать тебе было невысоко. Ведь я и есть, отец Елены.
Рыбкин. Это что, шутка такая?
Громов. Да, какая там шутка. Говорю тебе – Елена моя дочь!
Рыбкин. Бросьте меня разыгрывать.
Громов. Не такая тема, чтобы забавлять тебя. Век воли не видать!
Рыбкин. А на каких предположениях вы строите свою гипотезу?
Громов. Про письмо она рассказывала, помнишь. Так вот пришло оно ко мне на зону лет тринадцать назад. Я его слово в слово помню. Рисунок с птицей в клетке и ключ в руках у Елены.
Рыбкин. Да, мало ли таких картинок рисуется детьми. Вам просто показалось.
Громов. Если бы показалось. Вот смотри, что у меня  еще есть.

Громов протягивает Рыбкину паспорт Сойкиной.

Рыбкин. Как у вас оказался паспорт Елены?
Громов. Случайно.
Рыбкин.  Она что вам его сама дала?
Громов. Считай, что так.
Рыбкин. Что, значит, считай!
Громов. Я просто на время позаимствовал её паспорт и все сходится.
Рыбкин. Как оказывается, все просто… позаимствовал на время. Если бы вы мой паспорт взяли, то я не знаю, чтобы с вами сделал.
Громов. Ну, тогда твори свое правосудие начальник, потому что твой паспорт еще со вчерашнего вечера в моем кармане. (Громов передает Рыбкину его паспорт.)
Рыбкин. То есть как? Когда я хочу спросить, вы все успели? Ну, вы… я просто не знаю, какое слово для вас подобрать.
Громов. Не старайся, начальник. Я давно его знаю. Вор я - понимаешь. Всю жизнь был. Да у меня не только твой, у меня все паспорта в кармане.
Рыбкин. Значит, вы тайно ночью осуществили паспортный контроль?  Надеюсь, чужих кошельков не брали?
Громов. Не до того было. Как заглянул я в паспорт Елены, так во мне все ходуном заходило. Время, число, место рождения – все сходится. Фамилия у нее только ни моя, ни матери. Как такое может быть?
Рыбкин. Все просто. Елена взяла фамилию мужа.
Громов. Точно! Ты себе начальник просто цены не знаешь.
Рыбкин. Это элементарно и цена мне самая обыкновенная. Покажите паспорт (смотрит).
А вы знаете, она чем-то на вас действительно похожа.
Громов. Ты что Николай, обалдел. Она у меня красавица, а я…
Рыбкин. Надо ей все рассказать.
Громов. Ты что начальник с вышки упал? Она же ясно сказала тебе, что со мной сделает.
Рыбкин. Что, страшно?
Громов. Никогда ничего не боялся и сейчас не боюсь. Стыдно мне, понимаешь. Пока я по зонам, да по тюрьмам срок мотал, она сама на ноги поднималась. Мне бы помочь ей.
Рыбкин. Ну, так помогите.
Громов. Не примет она от меня помощи. Характер сам видел. Сильная она и гордая. Вся в меня.
Рыбкин. Чем же я могу вам помочь?
Громов. Начальник на коленях прошу, придумай, что ни будь, и я клянусь тебе что завяжу.
Рыбкин. Как же завяжете! Клялся волк телят не драть.
Громов. Не веришь?
Рыбкин. Не очень.
Громов. Ведь ты все можешь. Как хорошо вчера с поездом получилось. Выздоровела Елена.  Прошел ее нервный срыв. Сам сегодня видел. Да, я бы тебя после этого сразу министром путей сообщения сделал. Ведь у меня внуки должны родиться, а как начнут болтать и выспрашивать: Кто ты такой дедушка? - Что я им отвечу: Зэк я деточка. Зэк! 
Рыбкин. Ну, и задачка. Еще вчера я был так счастлив, снял квартиру, рубашку погладил, а потом такое… такое.
Громов. Ты про дела суетные забудь, ты о вечных думай.
Рыбкин. Может все в лоб ей рассказать, напрямую без всяких обиняков?
Громов. Лбом обуха не перешибешь. Нет, так нельзя. Сразу сбежит, и где искать мне ее прикажешь. Тут другой подход нужен.
Рыбкин. Надо бы… Сергея в нашу квартиру как-то заманить, чтобы помирить его с Еленой. Тогда и подступиться к вашей дочке будет проще.
Громов. Тогда я звоню в ментуру, и мне мигом назовут его адрес.
Рыбкин. Только полиции нам не хватало.
Громов. Так у меня там связи.
Рыбкин. Свои связи для дела оставьте, а правоохранительные органы в личные отношения не вмешивайте. Семейные проблемы сами решайте. Будем по телефонной справке искать Сергея Сойкина, у которого жена, Елена.
Громов. Ой, разумно говоришь. Просто ума палата.
Рыбкин. Вы звоните в справочную службу, а я должен ещё подумать.

Громов набирает номер справочной службы. Рядом стоит Рыбкин.

Громов (говорит по телефону). Привет, мочалка!
Рыбкин (прерывает разговор Громова). Вы что с ума сошли! Какая мочалка?
Громов. А что я такое сказал? Ну, не тёлкой же мне её величать?
Рыбкин. С таким приветствием мы вообще никакой информации не получим. Бросьте ваш лексикон. Попробуйте обратиться по-другому.
Громов. Научи.
Рыбкин. Ну, сударыня например. Милая, женщина…
Громов. А овца не подойдет?
Рыбкин. Нет, не подойдет!
Громов. Ладно, как скажешь. Но между сударыней я, пожалуй, выберу - милая женщина.
Рыбкин. И мне оно больше нравится. Ну, снова звоните
Громов (говорит по телефону.) Милая женщина, здравствуйте! А вы ещё девушка. Не хотел вас ничем обидеть, потому что все у вас еще впереди.  Желаю, чтобы женихов у вас было, как мужиков на зоне.
Рыбкин (вертит указательным пальцем у своего виска, тихо). Вы так все дело погубите.
Громов. Не знаю, какая вы вся из себя, но сердце мне подсказывает, что вы не только красивая, но и добрая.
Рыбкин (в знак удовольствия поднимает большой палец правой руки вверх). Молодчина.
Громов (продолжает разговор). Понимаете, мне адресок одного своего старого кореша позарез нужен. Стрелку ему надо забить и побазарить с ним по-нашему по пацански.  Обидел он одну мою близкую кралю.
Рыбкин. Какую кралю? Повторяйте за мной. Я разыскиваю, Сергея Сойкина. Мне нужен его адрес и телефон.
Громов (говорит в трубку). Я разыскиваю Сергея Сойкина. Мне нужен его адрес и телефон. Что вы девушка говорите: Сколько ему лет?  (Громов прикрывает трубку ладонью.)  Начальник, тут эта лахудра спрашивает, сколько Сергею лет?
Рыбкин. А я откуда знаю! Предположительно от 25 до 35 лет.
Громов (повторяет слово в слово последнюю фразу Рыбкина). Предположительно от 25 до 35 лет. (Ждет ответа). Точнее вам сказать не могу. Но ты обожди кошелка, я сейчас уточню. Начальник просят назвать дату, месяц и год рождения Сергея.
Рыбкин. Вы что белены объелись. Может рост и вес мне его назвать.
Громов (снова прикрывает трубку рукой). Так что мне этой сударыне сказать?
Рыбкин. Что ищите Сергея Сойкина вместе с Еленой, так как они муж и жена.
Громов. Понял.  (Через короткое время Громов получает долгожданный ответ). Ага, записываю.  (Записывает, пауза.) Прощай, фемина! Ты просто прелесть и богиня! (Кладет трубку.)
Рыбкин. Вот вы уже и стихами заговорили. Ну, что вам сказала ваша богиня?
Громов. Она тут три варианта мне скинула. Теперь такой шикарный гоп-стоп наклевывается.
Рыбкин. Не понимаю, на гражданском языке объясните.
Громов. В  городе зарегистрированы три семейных пары Сойкиных.  Которые в анфас и профиль – это как раз то, что нам надо.
Рыбкин. Неужели?
Громов. Так мне это мамзель отстучала, начальник. Она мне, я тебе.
Рыбкин. Ну, правильно. Город у нас большой. Даже слишком. И, слава богу, что не тридцать три варианта нам подвернулось. Теперь смело звоните и пообщайтесь с мужем вашей дочери по телефону.
Громов.  А может, сразу три пары сюда вызовем?
Рыбкин (говорит сквозь зубы). Три пары нам ни  к чему. Вы просто должно позвонить и попросить, чтобы к телефону подошла Елена.
Громов. Зачем?
Рыбкин. Ну, если Елена отзовется, то, смело вычеркивайте этот вариант из вашего списка.
Громов. Почему?
Рыбкин (в нетерпении). Потому что наша Елена с Сергеем поссорилась и, следовательно, в квартире с ним она физически находиться не может. Логично?
Громов. Тебе бы следователем по особо важным делам работать. Любой «глухарь» в три счета расколешь, начальник.

Громов начинает снова звонить и через какое-то время докладывает Рыбкину.

Громов. Все. Определил телефон и адрес дорогих родственничков. Теперь можно туда самим нагрянуть.
Рыбкин. Зачем?
Громов. Чтобы слегка наехать на зятя и на его мамашу.
Рыбкин. Никто никуда не поедет. И вообще вам надо бросать ваши прежние манеры и жуткий жаргон. Ведь, если Елена узнает, о вашем наезде, то нам как говорится - хана.
Громов. Не ругайся начальник, тебе не идет. Хотя в твоих словах чистая, правда.

Звонок. Громов открывает дверь. Входит Гольдман.

Гольдман (в расстроенных чувствах). У меня паспорт пропал.
Громов. Да, ну! Как же ты так неосторожно, Моисей. Теперь без паспорта в свою Америку не улетишь. Придется на исторической Родине остаться.
Гольдман (обыскивает свои карманы). Странно, вчера он был, а сегодня его нет.
Громов. Может, где нечаянно обронил? Только где ты его сейчас найдешь.
Гольдман. Надо объявление в газету дать, что, мол, за вознаграждение прошу его мне вернуть.
Громов. Думаешь, кто-то откликнется?
Гольдман. А я большое вознаграждение в объявлении укажу
Громов. Ну, если очень большое.
Гольдман. Может, это Наташа мой паспорт увела?
Громов. Стыдись, Моисей. На честную женщину напраслину наводишь. Да и зачем ей твой паспорт? Что она на рынке в него фрукты заворачивать будет?
Гольдман. А я знаю, кто  это мог сделать.
Рыбкин. Кто?
Гольдман. Елена!
Громов. За такие слова я тебя на куски порву! Чтобы моя дочка в чужой карман полезла!
Гольдман. Она это! Больше некому! Вчера такой спектакль устроила. Мы все уши развесили, и она под шумок его и увела.
Громов. Никогда мокрым делом не увлекался, а теперь вижу, придется. Ну, молись своему богу Моисей!
Гольдман. Да, что с тобой сегодня, Егор. Тебе то, какое дело до Елены?
Рыбкин. Понимаете Моисей, так оказалось, что Елена родная дочь Егора.
Гольдман. Тогда я её родной дядя!
Громов. Если тот дядя, который скоропостижно скончался, на руках своей любимой племянницы, то, я не возражаю.
Рыбкин. Что это вы Егор на Моисея набросились?  Просто ему надо все объяснить. А главное паспорт Елены покажите.
Громов (протягивает паспорт Гольдману) Вот, ее паспорт.  День, год, место рождения  - все сходится.
Гольдман. Я, конечно, Егор, уважаю твои отцовские чувства и все такое. Но откуда у тебя паспорт нежданно обретённой дочери?  Громов молчит.

Рыбкин. Паспорт Елены взял я, и ваш, кстати, тоже.
Гольдман. Значит – это ты вор!
Рыбкин. Ну, получается, что так. Возьмите свой паспорт.
Гольдман. Ну, страна, ну, люди! Все тащат, что плохо лежит!
Громов. Ну, что ты все время причитаешь, как будто в твоей Америке меньше крадут.
Рыбкин. У нас к вам Моисей есть небольшая просьба.
Гольдман. Не вмешивайте меня в ваши грязные дела!
Рыбкин. Мы хотели, пригласить к нам Сергея – мужа Елены. Только и всего. Чтобы помочь восстановить семью, понимаете.
Гольдман. Что семья, это святое, мне не надо объяснять. Только что я скажу: Я, Моисей Карлович хочу пригласить вас Сергей в съемную квартиру, в которой живет ваша жена и ещё трое незнакомых ни ей, и не мне людей. Это, во-первых, не солидно, а во-вторых, мне никто не поверит,
Громов. Почему?
Гольдман. Долго объяснять
Рыбкин. А Гольдман, прав. Не один здравомыслящий человек в это не поверит. А что если вы… Моисей Карлович представитесь тем, кем на самом деле и являетесь. Попросите Сергея, показать вам свои картины.
Гольдман. Представляю себе его мазню.
Громов. Вот ты еще картины моего зятя не видел, а уже хулишь их.
Гольдман. А что тебя не устраивает? Обычный ценовой демпинг. (Рыбкину.) И что этот Сергей, со всей своей галереей должен к нам пожаловать?
Рыбкин. Зачем же. Пусть возьмет одну, но самую лучшую свою работу. Так мне кажется, все будет звучать более-менее правдоподобно.
Гольдман. Ну, давайте, попробуем. Может из этого, что-то и получится (звонит).
Громов (тихо говорит Рыбкину). Ну, начальник за то, что взял на себя мой грех, должник я  твой до гроба. Проси, все для тебя сделаю.
Рыбкин. У меня к вам есть действительно одна просьба.
Громов. Хочешь, я тебя министром МВД сделаю?
Рыбкин. Нет, не хочу. Никогда больше не называйте меня, гражданин начальник.
Громов. Ну, как знаешь. Не передумай только…

Гольдман подходит к Громову и Рыбкину.

Гольдман. Порядок. Сделал все, как договорились. Сергей приедет.
Рыбкин. Отлично.
Гольдман. Только есть одна загвоздка. Он не один приедет.
Громов. А с кем?
Гольдман. С мамой!
Громов. В его то, годы.
Гольдман. Что вас так удивляет? Мать всегда волнуется за своего ребенка. Вот моя Софа три дня не подпускала к нашей дочери её мужа после свадьбы. Все сторожила. А я сказал: Софа, оставь детей в покое. Они уже давно спят друг с другом. Так неужели после Загса они не могут заниматься тем же самым.
Рыбкин (негромко рассуждает). Мама, как раз и может сорвать все наши планы. А без маменьки, никак?
Гольдман. Так я в принципе, с мамой и говорил. Поэтому мне ничего не оставалось, как назначить встречу им обоим. Через полчаса они будут здесь.
Рыбкин. Тогда и нам следует поторопиться. Значит все остается в силе. Вы - Моисей представитесь владельцем  художественной галереи из Америки.
Гольдман. Но это так и есть! Правда, маленькой галереи на окраине города.
Рыбкин. Все реплики оставим на потом. Вы – Егор, собиратель  антиквариата. Истинный ценитель искусства. Богатый коллекционер.
Громов. Ладушки. А ты-то в этой истории кем будешь?
Рыбкин. Пока не знаю. Тут главное не ошибиться.
Громов.  И не перемудрить. Оставайся юристом. Ведь когда Моисей захочет купить картину моего зятя, кто-то же должен будет все в законном порядке оформить.
Гольдман. С чего ты взял, что я куплю его картину?
Громов (упрямо). Купишь! Куда ты денешься!
Гольдман. Ну, если ты настаиваешь. Когда мне рекомендует купить картину такой человек, то, мне ничего другого не остаётся, как прислушаться к голосу заслуженного антиквара.
Рыбкин. Теперь из нашей квартиры надо сделать дорогой и презентабельный офис.
Гольдман.  Могу сказать вам как профессионал, что это неосуществимо.
Рыбкин. Тогда представим  как антикварную лавку.
Гольдман.  Скорее как магазин «сэконд хенд».
Громов. Антиквариат и есть» сэконд хэнд».
Гольдман. Ну, если сам коллекционер  такое заявляет, то, следует действительно прислушаться к его проницательному мнению.

Все трое начинают переставлять предметы по квартире, каждый по своему вкусу, но в итоге вся обстановка остается на своих местах.

Гольдман (Громову). Я только что передвинул стол к стене. Почему он снова оказался в центре комнаты?
Громов. Ты Моисей не понимаешь. Надо создать компетентное впечатление, что оно у нас этого антиквариата просто завались. Пройти свободно нельзя, чтобы не натолкнуться на предметы богатой старины.
Гольдман. А ты знаешь, ты прав. Надо бы еще и все из наших чемоданов вывалить наружу.
Рыбкин. Для чего?
Гольдман. Чтобы антиквариата стало ещё больше! Чтобы наши конкуренты позеленели от злости к нашему богатому антикварному ассортименту.

Все следуют совету Гольдмана, и комната на глазах преображается.

Громов. Это уже даже не антикварная лавка.
Гольдман. А что?
Громов. Музей!
Гольдман. Да, как бы нас не обокрали. Может, ты Николай и в охранники на полставки пойдешь. Тут же добра на сотни тысяч условных единиц.
Рыбкин. Уговорили, Моисей Карлович. Но только на полную ставку.
Гольдман. Вот теперь я действительно спокоен.

Звонок. Гольдман подходит к двери. Открывает. В квартиру входят Мария Сойкина и ее сын Сергей. Сергей несет в руках зачехлённую картину.

Сойкина (мать Сергея). Вы нам звонили.
Гольдман. Да, милости просим. Я, Моисей Карлович из Америки. У меня художественная галерея и я ищу новые таланты. Вот Егор Александрович – мой старинный партнер и приятель. Прощу его любить и жаловать. Он мне как брат. Но в бизнесе, как вы понимаете, никаких родственников быть не может. Поэтому он все время крутится у меня под ногами, чтобы не дать мне что-то стоящее вывезти за границу. Он, как ему и положено по крови славянофил, я же остаюсь верным своим космополитическим взглядам. Считаю, что настоящее искусство принадлежит всему миру, а не одной стране.
Сойкина (мать Сергея). А я как раз согласна с Егором Александровичем и считаю, что истинное искусство должно оставаться на родине. Понимаете мой сын, он такой талант.
Сергей. Мама, прошу тебя. Перестань.
Сойкина (мать Сергея). У сына сейчас тяжелая депрессия. Каждому настоящему художнику, помимо его таланта необходима еще и Муза, которая помогает творцу открывать для себя новые горизонты.
Гольдман. Так вы и есть персональная Муза вашего сына?
Сойкина (мать Сергея). Ну, что вы. Я просто мама. Но пока Сергей свою Музу не нашел, я за нее.
Гольдман. А Сергей не женат?
Сойкина (мать Сергея). К несчастью он женат, но как я и заранее предполагала - неудачно.
Громов. Чем же жена не угодила художнику?
Сойкина (мать Сергея). Они такие разные. Она из низких социальных слоев. Я понимаю, она рано потеряла мать, отец пошел по кривой дорожке, и сама Елена девушка не плохая, самостоятельная, но она не пара моему сыну.
Громов (тихо). Ну, и дал бог родственничков.
Гольдман. Я, кажется, забыл представить вам нашего юриста Николая Рыбкина. Он специализируется исключительно по делам возращения культурных ценностей на историческую Родину. Признаюсь вам он мне как сын.
Сойкина (мать Сергея). Вы с такой любовью говорите обо всех присутствующих здесь, как о настоящих членах семьи.
Гольдман. О-о, если бы вы только знали, сколько нам пришлось вместе пережить, прежде чем мы не осознали, что больше не представляем своего дальнейшего существования друг без друга.
Громов. Истинную правду говоришь, Моисей Карлович.
Гольдман. Скажите Сергей, вы принесли свою работу?
Сойкина (мать Сергея). Да, принес.
Гольдман. Извините, как вас по имени и отчеству?
Сойкина (мать Сергея). Мария Павловна.
Гольдман. Мое уважение к вам Мария Павловна, безгранично. Но, к сожалению, мое время пребывания в России ограничено. Поэтому я хотел бы сразу, не откладывая дело в долгий ящик, обсудить наедине с вашим сыном в присутствии моего юриста, деловые аспекты нашего возможного сотрудничества. Я уверен, что Егор Александрович вам не позволит скучать. Он уже давно хочет заполучить вас в свои нежные и трудовые руки.
Сойкина (мать Сергея). Я не буду возражать.
Гольдман. Не обращайте внимания на его угрюмый внешний вид. Помните, что внутри он красив и хрупок, как самый дорогой и неподдельный антиквариат.

Сойкина подходит к Громову, который тяжело молчит, так как опасается сболтнуть лишнего. Громов прячет руки за спину.

Сойкина (мать Сергея). Очень приятно с вами познакомиться. (Пауза.) И давно вы занимаетесь собирательством?
Громов. Всю свою сознательную жизнь. Как с «малолетки» начал, так до сих пор в этих антикварных кругах верчусь.
Сойкина (мать Сергея). А какой вид искусства вам больше по душе?
Громов. Тот, что самый фартовый, который приносит больше отчислений в общаг… то есть, я хотел сказать - в кассу взаимопомощи.
Сойкина (мать Сергея). У вас большие капиталы?
Громов. У меня большие связи.
Гольдман. Егорушка, ты не хотел бы, родной, показать уважаемой Марии Павловне нашу кухню. Из-за высокого полёта твоих мыслей, мы никак не можем сосредоточиться. 
Громов. Да, Мария Павловна, давайте действительно оставим моих друзей, и я вам на кухне такой антиквариат покажу. Закачаетесь. Век воли не видать (уходят).
Гольдман. Наконец-то (устало провожает взглядом Громова и Сойкину).  А вот и картина. Полюбуйся на нее Никол…

Рыбкин и Гольдман смотрят на женский портрет, на котором изображена Елена Сойкина.

Гольдман. Ну, как живая.
Рыбкин. Удивительное сходство.
Сойкин. Что вы сказали? Где вы видели мою жену? Когда? При каких обстоятельствах?!
Гольдман. Никогда ее не видел.
Рыбкин. Просто мне показалось, что я когда-то встречал эту женщину. Но я могу и ошибаться.
Сойкин. Вот уже три дня, как Елена ушла из дому. Я ищу ее днем и ночью. Но все безрезультатно. Может, вы мне сможете помочь? Ведь у нее кроме меня никого нет.
Гольдман. Почему же она ушла от вас?
Сойкин. Я жил словно между молотом и наковальней. Женщины вечно выясняли отношения друг с другом. Если встану на одну сторону, то тут же слышу упреки и слезы с другой стороны. У меня буквально все валилось из рук. Но я не могу жить без Елены.
Гольдман. Послушайте меня, Сергей. Скажу вам как ревнивый отец, который трижды выдавал своих дочерей замуж. Так вот только теперь я понимаю, как я был глуп. Ведь не выдав их замуж за непутёвых зятьёв, я никогда не получил бы своих красивых и умных внуков.
Рыбкин. Как говорится  Богу богово, а кесарю кесарево. Я правильно излагаю ваши мысли, Моисей Карлович.
Гольдман. Как никогда, Николай.
Сойкин. Но где мне найти Елену?
Рыбкин. Хорошо. Мы ничего не будем от вас скрывать, потому что на вас и так тяжело смотреть. Елена скоро появится здесь.
Сойкин. Здесь?!
Гольдман. А что вас не устраивает?  Вполне приличная квартира и великодушная публика, между прочим. Да, не в одной гостинице мира с пятью звездами на лацкане  вы не найдете лучше и благороднее людей.
Сойкин. Простите, это я от радости, что скоро ее увижу.
Гольдман. Теперь вы еще не так закричите, когда я скажу вам, что в скором времени вы станете отцом.
Сойкин. Откуда вам это известно?
Рыбкин. Это долгая история, и как-нибудь потом, мы вам ее с удовольствием в подробностях расскажем. Но теперь от вас зависит, как бы вам это попроще объяснить…
Сойкин. Ну, говорите, черт вас возьми!
Рыбкин. У каждого человека есть родители: плохие ли нам они, кажутся, или хорошие – это  другой вопрос. Они просто есть и без них человеку никогда не появиться на белый свет. Но как я понял, что мать вашей жены умерла, а вот отец, он жив?
Сойкин. Елена что-то рассказывала мне о нем, но вскользь и больше не вспоминала его.
Рыбкин. Все дело в том, что нашелся отец Елены. Только он не знает, как сказать ей об этом. Я, наверное, сумбурно объясняю.
Сойкин. Они что уже виделись?
Рыбкин. Да. Только Елена не догадывается, что Егор Александрович её отец.
Сойкин. Антиквар?
Гольдман. В каком-то роде средней руки антиквар и большой экспроприатор богатств у тех, кто нажил их не трудовым путем. Прямо Робин Гуд! 
Сойкин. Вы говорите какими-то загадками.
Гольдман. Какие тут загадки, когда все ясно как дважды два. Просто помогите двум близким людям обрести друг друга.
Сойкин. Но что я могу сделать?
Гольдман. Все что в ваших силах. Тем более что вы родственники. Какая-никакая, но семья. Мы посторонние люди и то не в силах пройти мимо этой человеческой драмы. Когда вы Сергей станете отцом, вы однажды с радостью поймёте, какое это счастье слышать такое простое, но такое емкое, безграничное слово - папа. Потом вы будите бесконечное количество раз нервничать на тех, кто вас будет так называть, проклинать все на свете, скандалить, но всегда ждать, когда вас снова нарекут и во веки веков оставят за вами - это звание, которого нет для мужчины выше и дороже. У отца Елены, никогда не было этой слуховой галлюцинации, у него есть только отцовское сердце, которое болит, а значит - любит.
Сойкин. Но что конкретно мне сделать?
Гольдман. Только то, что подсказывает вам ваше сердце.

В комнату входят Громов и Сойкина с чашкой в руке.

Сойкина (мать Сергея). Вот, Егор Александрович, пытается меня убедить, что из этой чашки пила сама Екатерина Великая.
Гольдман.  А что вас так удивляет! Егор Александрович на моей памяти еще никогда не ошибался. У него особый нюх на антиквариат. Я бы на вашем месте держал бы эту чашечку весьма осторожно. Завтра на аукционе она уйдет по фантастически спекулятивной цене.            Вот увидите. Верьте мне.

Громов смотрит, не отрываясь на картину.

Гольдман. Что застыл, дружище? А-а…вижу и тебе понравился этот портрет.
Громов. Да, ужасно.
Сойкина (мать Сергея). Ужасно?
Гольдман. В смысле… очень. Весьма недурно. (Сойкину.) У вас талант, молодой человек.
Громов. Я хотел бы, купить эту картину. Назови цену?
Сойкин. Картина не продается.
Гольдман. Правильно, Сергей, одобряю ваше решение. Разве здесь можно получить за нее приличные деньги? Поэтому я охотно взял бы ее в Нью-Йорк. О размере комиссионных мы с вами я думаю, договоримся.
Сойкина (мать Сергея). Но я против вывоза ее за рубеж.
Рыбкин. А кто на ней запечатлён?
Сойкина (мать Сергея). Одна незнакомка. Она случайно позировала моему сыну.
Сойкин. Это моя жена...

Звонок. Рыбкин открывает дверь. Входят Елена Сойкина и Наташа Прохоренко.  У  них отличное настроение, они смеются. В руках сумки, пакеты. Очевидно они после шопинга. Пауза.

Сойкина (мать Сергея). Что все это значит?!
Сойкин (Елене). Как ты могла уйти и ничего мне не сказать?! Ведь я чуть с ума не сошел.               В следующий раз, когда ты захочешь это снова сделать, то возьми меня с собой, Ведь я все-таки твой муж.
Сойкина. Как ты здесь оказался?
Сойкин. Это сейчас совершенно не важно.
Сойкина (мать Сергея). Значит, вы нас нарочно заманили в эту квартиру! Это все заранее подстроено! Сергей, мы уходим!
Сойкин. Я остаюсь со своей женой.
Сойкина (мать Сергея). Ты что бросаешь свою мать?
Сойкин. Мама я ухожу, потому что пришло мое время, и я хочу остаться с тем, кто стал моим вторым я. Нет, пожалуй, уже первым.
Сойкина (мать Сергея). Так вот твоя сыновья благодарность! Я отдала тебе все свои лучшие годы и с чем я осталась!
Сойкин. Тебе останутся внуки.
Сойкина (мать Сергея). Я что, стану бабушкой?
Сойкин. И очень скоро.
Сойкина (мать Сергея). Нет, в этом семейном балагане я решительно отказываюсь участвовать. Теперь каждый за себя. Но учти Сергей, когда ты вернешься снова ко мне, я этого тебе никогда не прощу.
Сойкин. Я не вернусь, мама.
Сойкина (мать Сергея). Ну, это мы еще посмотрим (уходит).
Громов. Как нехорошо получилось. Я, пожалуй, пойду и попытаюсь вернуть Марию Павловну.
Сойкин.  Напрасно. Мама никогда не меняет своих решений. У нее железный характер.
Громов. Тем более стоит попробовать. Я же ей про хрупкий антиквариат не все еще успел рассказать (уходит).
Сойкина. Откуда ты знаешь, что я жду ребёнка?
Сойкин. Я чувствую.
Сойкина. Значит, ты меня любишь?
Сойкин. Больше жизни. Если хочешь, я тоже останусь тобой здесь… в этой квартире (обнимаются).

Все оставшиеся в квартире жильцы, после последних слов Сергея, пребывают в шоке и тихо с собой перешептываются. 

Прохоренко. Поздравляю вас.
Рыбкин. С чем?
Прохоренко. На одного жильца в нашей квартире стало больше.
Гольдман. Кошмар. Вот и делай людям добро после всего этого.
Рыбкин. И не говорите, Моисей Карлович.
Прохоренко. В тесноте, да не в обиде.
Гольдман. Еще не все потеряно. Он же сказал, если хочешь. Наша Елена ему пока своего согласия не дала.
Рыбаков. Ну, не выгоним же мы мужа на улицу, когда его жена здесь проживает. Надо бы приютить.
Гольдман. Только вопрос, куда мы его подселим?
Рыбкин. Супругам отдадим  комнату с диваном. Наташе выделим кухню с кушеткой. А нам останется не так уж мало: коридор и санузлы.
Гольдман. Чистый минимализм. Никакого излишества. Только красота и комфорт.
Рыбкин. В туалете можно будет, например, сидя, неплохо вздремнуть, В ванной так вообще полежать, если тебя, конечно, не окатят ледяным душем. В кладовке постоять, пока кто-то случайно не откроет дверь, и ты не вывалишься из нее, как скелет из шкафа.
Гольдман. Что-то во мне говорит, что этим скелетом буду я.
Сойкин (виновато). Нам бы только на несколько дней.
Рыбкин. Да, живите хоть год!  Я целый день на работе.
Гольдман. А я в командировке! И все на бегу, в спешке.
Прохоренко. И я вас ничем не стесню.
Сойкина. Ой, как хорошо все устроилось.
Рыбкин. Прямо по-семейному.
Прохоренко. По-родственному я бы даже сказала.
Гольдман (с иронией).  А главное без скандалов. (Гольдман демонстративно кашляет, пытаясь обратить на себя внимание со стороны Сойкина.)
Сойкин. Ах, да, Елена, чуть не забыл.  Мне надо сейчас тебе что-то очень важное сказать.
Сойкина. Говори.
Сойкин. Только обещай не волноваться и не принимать скоропалительных решений.
Все дело в том, что тебя нашел твой….
Сойкина. Почему ты замолчал? Кто меня нашел?
Сойкин. … Твой отец.
Сойкина. Кто?! Отец? Ты серьезно? (Пауза.) Откуда он взялся?
Сойкин. Этого я точно не знаю. Сейчас он придет сюда. Он хочет тебя видеть.
Сойкина. А зачем ему меня видеть? Не вижу смысла. И погоди, почему он придет именно сюда?
Гольдман. А что наша квартира исключительно для прокаженных? Обидно такое от тебя слышать, Елена. Ну, встретитесь, ну, переговорите.
Сойкина. Чтобы ему встретиться со мной необходимо еще и мое желание. А я этого не хочу.   Сергей, уйдем отсюда.
Сойкин. Но так же нельзя Елена, пойми.
Сойкина. Тогда я одна уйду. Счастливо всем оставаться.

Сойкина подходит к входной двери. На пороге она встречает свою свекровь и Громова.

Сойкина. Вы вернулись? Удивительно…
Сойкина (мать Сергея). Да, вернулась.  Я подумала, что внуки – это лучшая альтернатива повзрослевшим детям.
Сойкина. Кстати, это очень хорошо. Вы, кажется, давно желали познакомиться с моим отцом. Так вот дождитесь его, он будет здесь с минуты на минуту.
Сойкина (мать Сергея). Твой отец уже здесь.
Сойкина (окидывает  взглядом всех присутствующих). Где же он?
Громов. Он стоит рядом с тобой.
Сойкина. Так это вы?
Громов. Я.
Сойкина (с усмешкой). Вор в законе.
Громов. Да, прости.
Сойкина. И что я сейчас должна сделать: подбежать к вам, броситься на грудь, обнять.                Ах, да еще и слезно разрыдаться. Ну, все как в дешевой мелодраме.
Громов (разводит руками). Не знаю.
Сойкина. Так ничего этого не будет. Не надейтесь. Я не нуждаюсь в вас. Поздно. Я ухожу…
Громов. Собственно говоря, как и обещала в том письме, помнишь. Только тебе уходить не надо, Елена. Это я уйду. Вот только вещи свои соберу и в дорогу. (Ходит по комнате, собирает вещи.) (Всем.) Я уже разговаривал с нужными людьми. Завтра вам вернут ваши деньги. Да и еще… (Пауза.) Я не мастак говорить красивые слова, но еще за один вечер здесь, в этой квартире со всеми вами, я бы отдал все оставшиеся дни. (Подходит к  Рыбкину.) Ну, будь здоров начальник. Никогда не забуду, что ты для меня сделал.
Рыбкин. И вы на меня Егор не обижайтесь.
Громов (обнимает Гольдмана). Счастливо, Моисей. Передавай в Америке привет всем нашим. Отдельный поклон жене, детям, внукам.
Гольдман. Спасибо. И ты себя береги.
Громов (Прокопенко). Я вас почти не знаю, но чувствую стоящего человека. Мне в последнее время шикарно везет на них. Вспоминайте меня иногда.
Прокопенко. Я вас никогда не забуду, Егор. Приезжайте к нам в Украину. Адресочек я вам уже написала.
Громов (Прокопенко). А чем черт не шутит! Может и заеду. Спасибо.  (Подходит к Сойкиной – матери Сергея.) Прошу вас не обижайте, Елену. Любите её, хотя  бы, потому что при живом отце она всю жизнь сиротой прожила. Это моя вина и ничья больше.
Сойкина (мать Сергея, всем). Так мы никогда и не ссорились. Бывало, я скажу лишнего на нервах, так она все молчком да молчком. А у меня сын молчун, думала, хоть невестку разговорю. Знаете, это я во всем виновата.  Елена у вас…  у нас такая умница. Она славная.
Громов (подойдя к Сойкину). Береги ее, потому что ближе Елены у меня никого нет. Заботьтесь друг о друге.
Сойкин. Не беспокойтесь, Егор Александрович.  Все сделаю.
Громов (долго смотрит на Елену, словно навсегда пытается запомнить её черты). Не могу я тебе никаких советов давать, потому что просто не имею на это право. Одного лишь прошу, стань счастливой, и за меня и за маму. Прощай, дочка. Много лет тебя жизни, Елена.

Громов подходит к дверям, открывает.

Сойкина. Где же ты раньше был, отец?
Громов (оборачивается на голос Елены). Я всегда искал свое место в жизни, и не понял главного. Что оно всегда должно было находиться рядом с тобой. Ты прости меня, если сможешь Елена. Ну, все… провожать меня не надо.
Сойкина (бросается в объятья Громова). Папа. Мой папа. Ты все-таки нашел меня. Ты пришел! (Пауза.)
Громов. Вот видишь, начальник. Никогда, ни одной слезы. Все говорили, что я каменный, а оказывается, что я самый простой зек, у которого тоже есть отцовское сердце.
Сойкина (мать Сергея). Ну, что-за бездушного сына я вырастила! Такие эмоции, а он как истукан стоит.
Сойкин (обнимает жену и тестя). Я знал. Я верил. Как я рад. Я так рад!
Сойкина (мать Сергея). Молодец, Сережа. Только тебе сначала меня надо было обнять, затем Егора Александровича и лишь потом свою жену. Передаю тебя Елене из рук в руки.                А мы вместе с дедушкой антикваром будем сообща внуков растить.
 
Снова жильцы перешёптываются между собой.

Рыбкин. Куда же мы теперь бабушку подселим?
Прохоренко. Известно куда…  к дедушке.
Гольдман. А где мы комнату для них найдем?
Рыбкин. Уж как-нибудь ужмемся. Выделим для них самый теплый угол.
Прохоренко. А когда внуки пойдут?
Гольдман. Вот когда пойдут, то даст бог нас здесь уже не будет.
Рыбкин. Неужели, вы так себя плохо чувствуете, Моисей  Карлович?
Гольдман. Не дождётесь, Коленька. Это я в переносном смысле.
Сойкина (мать Сергея). Я все слышала и хочу вам заявить, что до глубины души тронута вашим отношением ко мне. Только свою семью в полном составе я забираю к себе. Всех.
Рыбкин. Неужели всех? Ах, как это благородно!
Гольдман. Прямо слезы радости из глаз! Поверьте, никогда не давал воли своим чувствам,
а теперь просто удержаться не могу. Так значит, вы всех забираете с собой. Хочу заметить, что остаются еще два жильца без вашей женской заботы. Но не подумайте, что они мне мешают – просто вы сами сказали всех. Я естественно не в счёт.
Сойкина (мать Сергея).  Именно, что всех.
Гольдман. По поводу картины Сергей я позвоню вам позднее, и мы обо всем с вами  договоримся. А пока пусть картина побудет у нас, хотя бы до завтра.
Сойкин. Хорошо.
Сойкина (мать Сергея).  Сергей, не разбрасывайся народным достоянием.
Сойкин (смотрит на Елену). Мой шедевр теперь навсегда со мной.
Сойкина. Папа, мне столько тебе надо будет еще рассказать.
Громов. И мне тебе, Елена.
Сойкина (с гордостью, всем.) Это мой папа…
Сойкина (мать Сергея, Рыбкину, Прокопенко, Гольдману). Такая встреча. Завтра всех жду у себя. Закатим пир на весь мир.

Семья Сойкиных и Громов уходят. В квартире остаются Рыбкин, Прокопенко и Гольдман. Пауза.

Гольдман. Как-то вдруг пусто в квартире стало и неуютно. Словно что-то настоящее ушло от тебя навсегда.
Прохоренко. Вас не поймешь, Моисей Карлович! Минуту назад вы жаловались на вселенскую толчею в квартире, а теперь на неземное одиночество.
Гольдман. Ну, что поделаешь, с этим надо просто смириться.
Рыбкин. С чем с этим?
Гольдман. С моим непостоянством. Несовершенный человек порой сам не знает, чего он хочет. Устаю, бывало от людей. Но как только их нет рядом, я начинаю грустить. Скучать. Плохо с людьми, а без них мне оказывается еще хуже.
Прокопенко. А мы что, для вас не люди?  Звонок в дверь.
Гольдман (вздрагивает). Неужели, Мария Павловна передумала? Не дай бог! Тогда беру все свои слова обратно!
Прокопенко. Слово не воробей выпустишь, не поймаешь.

Рыбкин открывает дверь. В квартиру входит Екатерина Семенова.

Семенова. Здравствуй, Николай.
Рыбкин. Ты пришла… Моисей Карлович не переживайте - это ко мне.
Гольдман. Что вы! Я и не думал.
Семенова. Ты что, не один?
Рыбкин. В этой квартире мне не суждено быть одному. Но поверь, что в моем сердце ты одна единственная.
Семенова. Мне было непросто снова сюда прийти. Особенно после того что я видела. Но я решила дать нам второй шанс.
Рыбкин. Спасибо тебе, Катя. Обещаю, что больше никогда не буду впускать малознакомых  женщин не только в ванную комнату, но и в нашу с тобой счастливую жизнь.
Семенова. Здравствуйте, всем.

Рыбкин и Семенова проходят на кухню. Прохоренко и Гольдман здороваются с ней.

Гольдман. А что эта за метафора: не впускать малознакомых женщин в ванную комнату?  По-моему чушь какая-то.
Прохоренко. Не знаю. А Бог все-таки услышал ваши молитвы Моисей Карлович. Сразу же новый жилец объявился.
Гольдман. Никогда! Ну, никогда Бог не был так скор на исполнение моих желаний, как сегодня. Мне порой кажется, что он издевается надо мной. Господи, чем я провинился перед тобой?
Прохоренко. Чтобы вы там не говорили, а нам с молодежью все же повеселее будет.
Гольдман. Только где мы поместим эту Катю?  Места же совершенно нет.
Прохоренко. А вы смотрите на этот задачу с обратной стороны. Вчера жильцов в нашей квартире было пятеро, а сегодня их только четверо.
Гольдман. Что вы думаете, я считать не умею? Но четыре жильца – это вам совсем тебе не три. Тем более один.
Прохоренко. Но главное, что количество жильцов неизменно идет на убывание.
Гольдман. Вот это меня и беспокоит. Значит, скоро всем нам предстоит расставание.

В комнату входят счастливый Рыбкин и улыбающаяся Семенова.

Рыбкин. Ну, не так быстро, как вы себе это мечтаете, Моисей Карлович. Но, к сожалению, вы правы. Расставание неизбежно.
Семенова (Гольдману и Прохоренко). Николай, в общих чертах мне все о вас рассказал.               Я сожалею, что с вами случилась такая неприятность.
Гольдман. Неприятность? О чем вы, милая Катя!
Прохоренко. И я себя потерпевшей не чувствую. Наоборот, я счастливая. Столько людей стали мне как родные.
Гольдман. Все, решено! Отныне прощайте гостиничные номера и одинокие апартаменты. Теперь буду снимать квартиры исключительно с жильцами. И чем их больше, тем лучше.
Семенова. Но почему?
Гольдман. Так я от природы любопытен, знаете ли. Эх, жаль, нет рядом моей Софы.                Когда я уезжал, то психовал, как всегда. Но жена мне настойчиво твердила: «Моисей, везде живут добрые люди. Они тоже должны для тебя что-то сделать. Не только я одна». Как она оказалась права… бедняжка.
Семенова. Почему бедняжка?
Гольдман. Опять почему. По-моему это очевидно. Я тут, а она там. Скажу вам по секрету, что моя Софа ужасно страдает, когда у нет возможности меня поучать.
Прохоренко. Жаль все-таки, что ваша жена с вами не приехала. Приятно было бы с ней познакомиться.
Гольдман. Типун вам на язык, Наташа! Потому что будь Софа на моем месте, она бы быстро выжила всех нас. Включая, естественно и меня.
Прохоренко. Ой, наговариваете вы на свою жену, Моисей Карлович. А сами, небось, уже скучаете по ней.               
Звонок в дверь. Несколько раз.

Рыбкин. Ну, это даже и не смешно. Вы как хотите, а с места не сойду.  (Садится на диван.)
Прохоренко. Кто бы это мог быть?
Гольдман. А давайте просто дверь не откроем. Ну, нет нас, и все.
Семенова.  А может, я тихонечко к дверям подкрадусь? Только в глазок посмотрю.
Гольдман.  А смысл? Ведь я точно знаю, кто звонит в нашу дверь.
Рыбкин. И кто же?
Гольдман. Это моя Софа.
Прохоренко. Вы в этом уверены?
Гольдман. Если бы не был уверен, то, и не говорил бы.
Рыбкин. Тогда обязательно надо открыть. И как я понимаю, чем быстрее мы это сделаем, тем будет лучше для всех нас.
Гольдман. Открывайте. Но на свой страх и риск. По крайней мере, я вас предупредил.

Семенова открывает дверь. На пороге стоит Софья Гольдман.

Софья Гольдман (голос). Моисей, ты тута?
Гольдман. Ну что я вам говорил. Теперь спасайся, кто может.

Жильцы разбегаются по квартире и прячутся кто где.
Занавес