Парадигма осенней природы

ПАРАДИГМА ОСЕННЕЙ ПРИРОДЫ ВО ФРАНЦУЗСКОЙ ПОЭЗИИ КОНЦА ХVIII – НАЧАЛА XIX вв.
 
В  статье  рассматриваются  вопросы  интерпретации  «осенней» символики во французской поэзии конца XVIII - начала XIX ст.

Ключевые  слова:  лирика  природы,  пейзажная  парадигма,  поэт-колорист, «внутренний ландшафт», дискурс, параллелизмы. 

This  article  is  devoted  to  romantic  interpretation  of  the  autumn
symbolism in the French poetry in comparison with sentimentalism.

Key words: nature lyrics, landscape paradigm, Poet colorist, discourse, parallelism.
 
Французская поэзия конца  ХVIII – начала XIX вв. отличается элегической  тональностью в духе «Времен года» Джеймса Томсона (James Thomson, 1700–1748), вызвавших множество «подражаний» в европейской литературе [2, c. 126–131, с. 152]. В сознании романтиков общение с природой означало путь творческой трансформации, некогда воплощенный в сакральном  мифе о человека перед лицом стихий. Современный поэт, унаследовав мистический дар к созерцанию земных красот и способность запечатлевать тончайшие оттенки чувств в пластике и живописи, развил интенцию к возвышенным мыслям, которые появляются в краткие минуты взаимодействия с природой.

Романтическая поэзия осваивала темы средневекового мистического пантеизма и элегические мотивы эллинизма: «угасающей жизни», вечности и короткотечности земного счастья, несостоявшейся любви и печали по умершей возлюбленной, трагической несовместимости человека и духа природы [3, с. 142–143], воспринятые  опосредованно - через творчество писателей-сентименталистов предромантического времени. Воображение, склонное к мифологическому символизму и семантическим метаморфозам, благоприятствовало творческой переработке старых сюжетов и неясно очерченных, наполненных неизъяснимым чувством печали образов, наделяя их современным содержанием.

Такой творческий подход к литературе прошлого и новое ощущение поэзии предопределили двуплановость восприятия пейзажной лирики, циклов поэм о природных стихиях и сезонах, а также стихотворений осенней тематики. Осень, воспетая как самое красочное время года, издавна была наделена поэтами особой функцией - оплакивать увядающую природу, все преходящее, текучее, мгновенное. В романтической пейзажной поэзии 1810-20-х гг. «печальная пора природы увяданья» является предметом восхищения и воспевания, возвращая себе статус самого благоприятного периода года для созерцания, творческого вдохновения, глубоких размышлений в уединении.
   
«Осень» Ж. Делиля («Les Jardins, ou l‘art d’embellir les paysages», chant II, 1782) начинается с восторженного описания многообразия красок в поэтической картине роскошного угасания природы: «Que de variеtе, que de pompe et d’еclat! / Le pourpre, l’orange, l’opale,l’incarnat,/De leurs riches couleurs еtalent l’abondance». («Какое разнообразие, сколько  роскоши  и  блеска! / Пурпурный, оранжевый, опаловый, алый, / Какое богатство цвета сопровождает  изобилие»). Как «поэт  земли» и земных чувств, Делиль выстроил текст по принципу  метафорического сопоставления земных рельефов и «внутреннего ландшафта»: «Hеlas! tout cet еclat marque leur dеcadence./ Tel est le sort commun» («Увы! Этот блеск знаменует упадок./ Таков общий удел»); «Les dеpouilles des bois vont joncher les vallons; De moment en moment sur la terre /En tombant interrompt le rеveur solitaire...» [7, с. 337] / «Опавшие листья окрасили долины в желтый цвет; Время от времени на  землю падает пожелтевший лист,/Прерывая мысли одинокого мечтателя».

Параллелизм в сентименталистской традиции позволял контрастно противопоставить бесконечное циклическое движение природы и бренной человеческой жизни. В лице «одинокого мечтателя» выступал пасторальный персонаж, говорящий от первого лица. Но лирический герой, хоть и наделенный эмоциональностью, все еще был гостем на «тризне жизни» и очень отдаленно напоминал реального автора. Оставаясь на «обочине», меланхолическое «я» не растворялось в природе, подобно «естественному человеку» Руссо, но «блекло» одновременно с ней и параллельно ей. В описании сельского ландшафта использованы освобожденный от «кладбищенской» атрибутики Томаса Грея и Эдварда Юнга меланхолический дискурс и символика «уединения» («J’aime  mеler mon deuile au deuil de la nature»),образы увядания (des dеpouilles des bois, ces ruines, ces bois dessеchеs, ces rameaux flеtris,je me plait fouler les dеbris,etc.), рельефов души и земли.
 
Современник Делиля поэт Шарль Мильвуа (1782 – 1816), близкий к традиции Дж. Томсона, в своих элегиях на любовные, античные и восточные сюжеты также развивал традиционный «бренный» мотив. Элегия «Листопад» («La chute des feuilles», 1811), построенная на метафоре «падающих листьев», содержит размышления печальника о смерти, риторику упадка, пейзажные клише: «В падении каждого листа я вижу предвестие смерти…» («Et dans chaque feuille qui tombe / Je vois un prеsage de mort…»), «Твоя молодость увянет…» «Ta jeunesse sera flеtrie…»), «Ты идешь к могиле…» («Tu t'inclines vers le tombeau…»). Поэт сохранил стилистику сентиментализма, использовал «кладбищенские» штампы, включил в дискурс «метафоры  падения»,  архетипические переживания первородного страха, «родового воспоминания», грезы [1]. В поэтическом тексте доминирует местоимение «ты» в качестве риторического обращения и дидактического приема. В тексте также фигурирует местоимение «я», но введено оно не столько для индивидуации речи, сколько для ее риторизации.
   
Благодаря нравоучительной риторике жизненная драма, смерть, уподобленные падению увядшего листа, предстают как повседневные события, но наделенные философским смыслом: «La derniеre feuille qui tombe / A signalе son dernier jour». Образ «эфемерного листа» («feuille еphеmеre») – рефрен в поэзии Ш. Мильвуа. Привычные  описания увядания, философские размышления о конце, симметричные стилистические конструкции, приемы лиризации указывают на тесную связь стихотворения с традицией «кладбищенской поэзии». Знаменитое стихотворение «Цветок» многозначительно завершается риторическим вопросом, поднимающим экзистенциальную проблему призрачности всего живого: «Quelle est la plus еphеmеre, / De la vie ou de la fleur?»

Стихотворение «Осень» Ламартина, напечатанное в сборнике «Mеditations poеtiques» (1820) было романтическим «ремейком» сентименталистской «лирики природы» Эвариста Парни, Жака Делиля, Шарля Мильвуа. Однако ламартиновский дискурс лишь внешне напоминал их поэтический стиль. Сохранив сентиментальную семантику и некоторые стилистические приемы сентиментализма, поэт-романтик изменил внутреннее содержание текста, а контрасты, повторы и параллелизмы использовал как структурный каркас для «неокрашенного» текста. В ранней поэзии Ламартина отсутствуют пурпур, золото, багрянец и прочие яркие цвета царственных одежд, которые поэты приписывали осени. В пейзажных зарисовках Парни и Делиля яркие краски и состояния осени ассоциировались с обстановкой наслаждения, расцвета жизненных сил, торжества, блеска, власти. Но в романтических пейзажах Ламартина эпитеты роскоши почти исчезают, вместо них появляются прилагательные мрака и теней - sombre, obscure, tеnеbreux. В ранних ламартиновских стихотворениях доминируют воздушные мотивы облаков, сумерек и теней, окрашенных в бесцветные и темные тона.

В стихотворении «Осень» романтик сделал акцент на идее траура осенней природы, подчеркнув в ней не богатство и яркость, а бесформенность и серость. О главном признаке осени – смене цветов - Ламартин сообщает бегло в первых строках стихотворения: «Salut! Bois couronnеs d’un reste de verdure!/ Feuillages jaunissants sur les gazons еpars!». Поэт обращает внимание на блеклые, жухлые краски природы, на «воздушность» и текучесть «медитаций», мыслей и чувств. Склонный к философствованию в сентименталистской традиции, Ламартин особо выделяет мотив короткотечной человеческой жизни, создает образ заката, усиливает романтический интертекст семантикой прощания: «adieu», «dernier sourire», «son triste et mеlodieux». Эта семантика органично вплетена в руссоистскую мифопоэтику чувствительности, востребованную романтическим читателем двадцатых годов XIX в.

Лексико-семантическая парадигма «траура природы» включала метафорику «траура  души»: «la nature convient; la douleur et plait; mes regards»; «le soleil palissant», «la faible lumiеre perce а peine а mes pieds l'obscuritе des bois», «la nature expire», «l'adieu d'un ami», «le dernier sourire des lvres que la  mort va fermer pour jamais» и т. д. В таком описании состояние психики  выражено в двойном параллелизме: первый связан с земными константами, другой – с околоземным пространством. Воздушное пространство, вбирающее также бесцветные звуки, чувства и ощущения, связует земные ритмы с ритмами вселенной. В антитетической структуре счастье и несчастье неразлучны, но в этом единении доминирует «инстинкта несчастья». «Траур природы» и печаль души противопоставлены празднику осени и надежде на счастье, выраженной в заключительной строфе стихотворения: «Peut-еtre l'avenir me gardait-il encore / Un retour de bonheur dont l'espoir est perdu! / Peut-еtre,dans la foule, une аme que j'ignore / Aurait compris mon аme / et m'aurait rеpondu!..» Кульминацией «роскошного увядания» («Salut, bois couronnes d'un reste de verdure, / Feuillage jaunissants sur les gazons еpars!» ) является праздник жизни, а риторической развязкой – «траур природы». В метафоре «пустая чаша жизни» скрыт намекает на другую метафору – «пира во время чумы» ( «vider … ce calice mеle de nectar et de fiel»; «cette coupe ou je buvais la vie»; «au fond… restait-il une goutte de miel!»).
 
В сопоставлении «Я», которое выводится на первый план, и природы уже звучит отчетливый диссонанс, ведущий к антиномичному противостоянию: «Terre, soleil, vallons, belle et douce nature,/Je vous dois une larme aux bords de mon tombeau; / L'air est si parfumе! La lumiеre est si pure! / Aux regards d'un mourant le soleil est si beau!» Ламартин исследует новую  творческую  индивидуальность и созидает романтический миф о меланхолическом человеке у границы «двух миров»: «La fleur tombe en livrant ses parfums au zеphire; / A la vie, au soleil / c'est sont l; ses adieux: / Moi, je meurs; et mon аme, au moment qu' elle expire, / S'exhale comme un son triste et m;lodieux!» «Кладбищенские» анахронизмы и иные сентименталистские клише, символы «преходящего» и «бренного» поддерживают старую философско-лирическую антитезу, но не препятствуют романтической игре слов. 
   
Образ падающих листьев вынесен в название поэтического сборника В. Гюго «Осенние  листья» («Feuilles d’automne», 1831) и стал в нем одним из лейтмотивов наряду с  архетипами «невинного и радостного ребенка», рождения, утра, зари (l’aube, bel ange а l’aurеole d’or), радости-света (la joie arrive et nous еclaire), человеческой души (сердца, чувства), души-равнины, души-леса. В этом сборнике и особенно в стихотворении «Заход солнца» («Soleil сouchant») Гюго, как и Ламартин, развивал мотивы эпизодичности человеческой жизни и бесконечности циклического  времени, круговорота дня и ночи в земной парадигме «море–горы–реки–леса». Используя скупые, но точные эпитеты, поэт создает динамичную, эмоционально заряженную картину за счет перечислений и нанизывания ландшафтных образов: «Demain viendra l’orage, et le soir, et la nuit;/ Puis l’aube, et la clartе de vapeurs obstruеes; / Puis les nuits, puis les jours…», «Sur la face des мers, sur la face des monts, /Sur les fleuves d’argent, sur les forеts ...», «Et la face des eaux,et le front des montagnes.., et les bois toujours verts / S’iront rajeunissant...». В ранней ламартиновской лирике, в соответствии с романтической мифопоэтикой, главенствующее положение в парадигме осени заняла фигура одинокого мечтателя, а образам «печальной рощи», «опавшей  листвы» и др. символам увядания было отведено второстепенное место.
 
БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ССЫЛКИ:
 
1. Башляр Г. Грезы о воздухе. Опыт о воображении движения. М.: Изд-во гуманит. лит.,1999. С. 137.
2. Жирмунский В. М. Из истории западноевропейских литератур. Избранные труды; отв. ред. М. П. Алексеев, Ю. Д. Левин. Л.: Наука, Ленингр. отд-ние, 1981. 303 с. 
3. Карсавин Л. П. Культура средних веков. К.: Символ–Artland, 1995.198 c.
4. Сучасні літературознавчі студії. Онірична парадигма світової літератури:
Зб. наук. праць. К.:Вид. центр КНЛУ, 2004. Вип.1. С. 53–58.
5. Уэллек Р., Уоррен О. Теория литературы. М.: Прогресс, 1978. 326 с.
6. Французская элегия ХVIII – ХІХ веков в переводах поэтов пушкинской поры: Сборник; сост. В. Э. Вацуро. М.:Радуга,1989. (На франц. яз. с параллельным русским текстом). 687с.
7. Аnthologie poеtique franсaise. XVIII siеcle. P.: Garnier Frеres,1966. P.337.
8. Les Confessions.Rousseau. L’autobiographie. Chateaubriand, N. Sarraute, F. Dolto. P.,1992.

Прошу использовать материал со ссылками на источник.

Впервые напечатано в сб.: Від бароко до постмодернізму: Зб. наукових праць. Вип.ХV. Дн-вськ: вид-во ДНУ, 2011. С. 83–86.