Мурлыка

 Георгий Костолевский больше не верит в якобы легендарную жертвенность русских женщин. Вера обрушилась, как постамент памятника, нет теперь у нее основы. На самом деле фамилия у Жоры не Костолевский, а Лыськов. Это его предыдущая — так он зовет каждую, с кем отношения исчерпали себя настолько, что воспоминания вызывают острую зубную боль — придумала перемену. Уж больно ей хотелось, чтобы Георгий был похож на ее любимого артиста Игоря Костолевского. И, вправду сказать, если хорошо присмотреться да сильно захотеть, то и похож. Отдаленно. В гриме для спектакля «Мертвые души».
 Предыдущая терпела Лыськова всего год. По гамбургскому счету даже меньше — с мая по апрель. В марте несколько раз прозвучало обидное слово «альфонс», а в апреле терпение Георгия лопнуло. И ведь давно подозревал, что его бывшая замутила отношения с проктологом районной поликлиники, у которого подвизалась операционной сестрой. У того амбала с густыми посевами прыщей по жирной угреватой коже лица и венчающим физиономию рыхлым носом в ямах Жора был однажды на приеме. Вроде как по блату и вне очереди. Что и говорить, палец у Ларискиного полюбовника проворный и ловкий, да и сам он фактурный малый. Словом, служебный роман. Это бывает сплошь и рядом, успокаивал себя Жора. Собственно, сам приучил себя думать, что дело обстоит именно так. А насчет альфонса… Действительно, последний его проект двенадцатиквартирного элитного дома в сосновой зоне ближнего пригорода реализован еще три года назад. Были там проблемы, о которых вспоминать не хочется. И с тех пор убийственная непруха. И то, что поначалу — на заре отношений — Лариска своим знакомым представляла сожителя не иначе как «мой архитектор», дуреху перестало вдохновлять и греть. Даже забавлять перестало. Жора безработный, и хвастать этим не будешь, особенно когда с неподдельным интересом спрашивают о творческих планах: мол, над чем сейчас работаете, Георгий? «Над собой работаю; борюсь с нарастающим и доминирующим комплексом».
 И вот сидит Жора на лавочке, размышляет. Имей он квартиру, размышлял бы на диване, что значительно проще. Но квартира — отцова еще, царствие ему небесное — отошла другой бывшей. Давней-предавней бывшей. Обмишурился Жора в тот раз, конкретно облажался. И пошла жизнь жесткая, по графику: переночевал у сестры, спланировал следующую ночь переночевать у тетки, назавтра планируй к сестре. Впрочем, планируй не планируй — выбор невелик.
Наилучшим вариантом было бы зафрахтовать какую-нибудь дородную тетеньку, без детей, без родителей, глухую и немую, и чтоб была комнатушка, вторая, — где можно уединиться от навязчивого внимания поварихи заводской столовой: «Дорогой, чего желаешь на ужин? А на завтрак? А на обед? Ничего?! Тогда, может, борщец с пампушками?» Что б ты скисла вместе с борщом, хренова королева общепита!
Собственно, Георгию не так много и надо: привык обходиться одним-двумя перехватами всухомятку, ну, пару-тройку раз в неделю можно и горячего, чтобы не забывалось: жизнь де, брат Георгий, бывает вполне устроенной.
Пока Лыськов привычно разговаривал с собой, сидя на выстывшей лавке, временами вслух бормоча несвязное, едва ли понятное для нечаянного свидетеля, совсем рядом тяжело уронила уставшее тело тетенька. Жора чуточку повернулся и наклонил голову, желая мимо роговых очков рассмотреть даму, и, сочувствуя ей, подумал: «Наверно, возраста моего, только вот жизнь сплющила, раздалась баба по швам, аж вон нитки белые видны. Ну, тут, паря, все ясно: неудачный брак, сама поднимала двоих детей, от напряжения и раскорячилась в жизненных теснинах. Те выросли, высудили по комнате и свалили — ни самих в гости, ни внуков к бабушке. Тут уж не до себя. А ведь миленькая была. Миленькая. Если б волосики хорошим средством обмыть да поухаживать за ними, через полгода заблестели бы, как у Джулии Робертс в «Красотке». Вон какой подшерсток. Роскошный. Носик византийский. Грудь — что надо. Моего размера». Георгий с неподдельным интересом, даже нахально оглядел ту, с кем ветреным ноябрьским вечером судьбой ему назначено несколько минут делить лавку рядом с новым домом, построенным в затишке неподалеку от центра города. Надо заметить, построенном при живом его участии — Жора курировал возведение здания от проектировщика. Проект удачный, релка, участок сухой и высокий. В нем бывший генеральный их проектной компании строил себе квартиру в двух уровнях, помнится, квадратов в сто двадцать. По собственному же проекту. Тогда все сложилось как нельзя лучше, и долевое строительство «Сухов-лимитед-проекта», затем продажа готовых квартир дали возможность компании выйти на самостоятельное с частичным привлечением инвестиций строительство элитного дома в сосновой зоне, которое с момента проектирования вел Георгий. С него, собственно, вся шняга в жизни и началась.
 Георгий еще раз внимательно обозрел соседку по лавке, что-то озадаченно чертившую по первому снегу отломанным от ветки карагача прутком. Она так же, как Георгий, отрешенно разговаривает с собой, отгородившись от мира, и мало что в ее повествовании можно разобрать. «Родственная душа. Ты не совсем прав, Жорик: не такая уж она отчаявшаяся калоша, как сразу показалось, — прикинул доморощенный психолог и душевед. — Наоборот, иссушенное работой лицо — скорее всего повариха или посудомойка в столовой неподалеку. Добыла на работе и несет в выстиранных пакетах детям продуктишки». Ему остро захотелось расспросить незнакомку и убедиться, что его выводы оказались верными.
 — Деток не приучили ходить в магазин… — вслух стал рассказывать Жора про жизнь незнакомки. И тотчас съежился, понимая, что вот сейчас она обидится, встанет и унесет свои тяжелые пакеты дальше, — возможно, в одноэтажный деревянный район, удивительным образом соседствующий с многоэтажными застройками советской еще поры и этим элитным домом в центре. И ни ужина тебе с рюмашкой, Жора, и ни чистой постели. Не говоря уже о плотских претензиях да утехах.
Удивительно, но не встала, не ушла.
 — Детишки выросли да разъехались. Учатся далеко, раз в полгода их только и вижу. А домой, как верно вы подметили, — упредив следующий вопрос, стала делиться переживаниями гражданочка, — идти и в правду не хочется. Муж тяжело болен, да еще барагозит. Уж и руки стал распускать, — повернула дама лицо. И Жора все увидел: под глазом заметная гематома, уже сошедшая до желтизны, но поскольку еще не совсем вечер, роспись буйного мужа в бледном свете фонаря различить можно.
— …С другой стороны, — заговорила женщина снова, — работа позволяет чаще проведывать. А когда Сашок все время на глазах — мне гораздо спокойней. Знаете, врачом нынче не сильно заработаешь: надо брать ночные, через сутки. Вот и впахиваю на свежем воздухе… — сделала женщина жест, смысл которого Жоре был не совсем понятен. Затем шумно встала, прикидывая, как взять в руки тяжеленные пакеты, чтобы они не были столь тяжелы. Будто готовилась взять рекордный вес, неуверенно примериваясь, нервно перебирая пальцами по гладкому грифу, тревожно поглядывая на «блины» — «смогу ли?» «Не смогу» — будто говорило в ней и сопротивлялось нечто. «Надо!» — на антагонизме спорило с «Не смогу» отчаянно соперничающее эго. В итоге вес взяла. Распрямила спину и готова была сделать шаг от лавки. Но Георгий подкинулся, будто ошпаренный, бросился к даме, перехватил пакеты, она на удивление легко уступила, и странная пара молча побрела по скверу. Георгий не стал форсировать события, понимая, что до деревянного района время заговорить о главном еще будет. Но она свернула гораздо раньше — к среднему подъезду его, Георгия, дома. То есть, конечно же, это был дом не его, Лыськова, и уж точно, не к ночи будь сказано, не Костолевского — пусть Лариске пусто будет. А дом как раз-таки Сухова. Только подъезд другой... Нет же, и подъезд тот же. Как он забыл?! Георгию тотчас захотелось стукнуть себя кулаком по лбу, да руки заняты.
Тот самый дом. Тот самый подъезд… вон, и окна пятикомнатной, что он так старался вылизать, понимая, что от этого будет зависеть карьера, а возможно и судьба. Мало, что ли, он накувыркался до прихода в «Сухов-л-проект». А потому третировал строителей, насколько доставало характера, глумился над ними, став первым антигероем стройки. И ведь добился идеальной отделки, дополнительно остеклил обе лоджии, от души поэстетствовал, подбирая цветные стекла для витража.
Пришли к двери подъезда, Георгий стушевался. Податься вроде и некуда — нигде его особенно не ждут. Кто нынче на очереди — сеструха или тетка? Неплохие бабы, однако, неустроенный и невезучий родственничек им изрядно осточертел. Хоть и не шумный, и дети — как обе признают — на глазах в его присутствии умнеют. Главным образом надоело, что всякий раз они начинают бодягу со сватовством. И все время бабы — одна страшней другой. Неприкаянному, ему понятна их сквозная мысль: успешно сосватать означает несколько недель или даже месяцев спокойной жизни, когда Жора будет приходить лишь по выходным на блины да на борщ. И пусть приходит — кто против? Даже и с новой пассией забредет — будут искренне рады. Все ж таки это не ежедневное пребывание, с назойливым выпрашиванием мелочи на сигареты и пиво, превратившимся в ритуал, когда он уже и не просит, а стыдит: чего, мол, медлишь. Между тем Георгию до зубовного скрежета осточертели эти сосватанные бабы с кормой, как у артиллерийского крейсера «Варяг». С их все время приходящими и путающимися под ногами детьми и внуками, опасливо поглядывающими на пришельца — а не отломит ли чего из наследства, да и мамка, вишь, сколь легко делит заработанное с «этим альфонсом». «Альфонс»… Самое поганое, худшее в мире слово. Оно, будто зараженное ипритом облако, повисает в воздухе и кричит беззубым ртом, обвиняя и глумясь, уродуя психику и уничтожая мозг. «Не альфонс я и не лузер!» — кричит Жора облаку в ответ, не замечая, как сам превращается в облако. — Карта не туда легла…»
— Входите. Чайку попьем, — просто сказала она, и это решило всё.
— Как-то неудобно… — с дежурной робостью отозвался Георгий, и, показалось, она безошибочно поняла: ему сейчас в гости как раз таки в жилу, и более того — жизненно необходимо.
— Посидим, попьем чайку. А там будет видно, — сосредоточенная на своих мыслях, тихо, но твердо проговорила незнакомка. Между тем Георгия не в шутку встревожило, когда они подошли к двери суховской квартиры. Той самой. «Неужели сейчас откроет дверь Исаич?» Не открыл. «Выходит, действительно, больной?» Дверь открывала сама хозяйка. Она долго возилась с ключами. Замок преступно не слушался: видать, соскучился по доброму хозяйскому матерку, ну и по сноровистым рукам тоже. Справилась. Жора вошел следом, не находя в себе сил поднять глаза. Все так же потупившись и боясь встретиться глазами с НИМ, Георгий спешил пристроить пакеты, уже в следующую секунду готовый ломануть назад и бежать с площадки третьего этажа вниз через три-пять ступеней. Увидеть сейчас «того» Сухова — это как выстрел в голову, а пороховые газы – в лоб, это как ножом в межреберье — и висишь на клинке, не способный ответить даже словом.
Однако пытка не наступила, в квартире тишина, никто не вышел встречать. Как всегда, в судьбоносные моменты, всё получалось ровно наоборот его представлениям и ожиданиям. Но. Лицо Георгия вспыхнуло, когда вдруг увидел, как в щелку из комнаты, откуда бьет на вошедших в квартиру сильный свет, некто пристально всматривается. Кто это мог быть? Кто?! Сухов! Жора не особенно интересовался судьбой владельца «Сухов-лимитед-проект». Знал не больше других. Дом в сосновой зоне, который вел Лыськов, дал трещину по фундаменту. Трещина пошла вверх по этажам. Предпринимались судорожные попытки придать зданию приличный вид: стянули его вдоль трещины дюймовым металлом. Что-то получилось, что-то нет. Это уже без Георгия. За долги инвестор отбил строение у Сухова. Еще раз стянул коробку мощным металлом, жирно оштукатурил по лицевой, броско окрасил, скомбинировав белый и синий, и распродал квартиры, отбив инвестиции без прибыли. Квартиры впарили северянам, как раз пошел исход из Магадана и Чукотки. Но все это без Сухова, которого, если верить молве, катастрофа слегка прибабахнула. А может, и не слегка. Вон, с каким нездоровым интересом таращится. Впрочем, глаз не видно. Узкий сноп света, бьющий из комнаты, уперся в лица вошедших, не позволяя рассмотреть наблюдавшего. А тот возьми да исчезни. Сухов. Тот самый Александр Исаевич. Но конечно другой — безмозговый. Выходит, не напрасно травили байки — не залег, не спрятался, а на самом деле нешуточно прибабахнуло. Иначе чего бы ему чудить. Он из редкой породы тех, кто после зубодробительного удара жизни непременно встает и идет дальше. Пока жив. В сорок третьем под Курском дед Георгия за пять дней великой битвы сменил три танка. Дважды горел с экипажем, на физиономии своей кожи не осталось, нос в лепешку, лоб разбит до кости, а он рвется в бой: «Там мои робяты!». Тоже своего рода Сухов. Тот здоровый Исаич был ого-го-о. Если и обретался под этим солнцем человек, которому Жора завидовал, — это Александр Исаевич. Зависть, раздражение, рефлексия, ненависть. Всё было. В комплексе. У Сухова, вишь, складно и ладно. Аж противно, и с души воротит. Начнем с того, что окончил архитектурный. Настоящий архитектурный, питерский. А у Жоры стройфак политеха — «Мосты и тоннели». Тоже не хило. Но не архитектурный. Хоть и справедливо считается: окончившие «Мосты…» способны строить гражданские объекты легко. Однако в дипломе про архитектуру ничего не написано. Эту миссию он взял на себя сам. Так хотели мать и отец. У батяни два класса и коридор, и сын архитектор для него — вроде космонавта в лунной экспедиции.
— Саша, у нас гости… — призвала мужа хозяйка. Дверь комнаты приоткрылась и тотчас захлопнулась. Вновь отворилась под давлением воздуха, стоило прикрыть дверь входную. И невидимый зверь засуетился в пространстве тридцатиметровой комнаты, откуда свет бьет по глазам, заметались светотени. Вдруг шумы стихли. Шайтан больше приоткрыл дверь, снова заурчал, всмотрелся в лицо гостя, отпрянул и привычно понесся чертить неправильные фигуры в глубине комнаты. Затих в другой раз на секунду, должно, принимая решение. Но снова заурчал, будто камышовый кот на барсука: вроде и не значится тот в трофической цепи, однако на помеченную экскрементами территорию посягнул, и дело чести — дать отпор, как велят гены. Жена еще раз постыдила зверя, и, пристыженный, обреченно покинув прибежище, он покорно явился на кухню ровно ко времени, когда хозяйка выставила три кружки с цветами по зеленым бокам и принялась протирать чайные ложки. Погасив утробное урчание, Сухов проворно приземлился на привычное место у окна. За спиной холодильник, и он уперся спиной в остылый его бок. Подобрав под себя ноги, что выглядело забавно, подобострастно затих в ожидании вводной.
«Ужели тот самый Сухов?! Выходит, тот. Череп совсем голый. Исцеляющая радиация выжгла последнее». Вдруг вспомнилось, как опасались взрывного суховского характера коллеги. Особенно молодые. И особенно девчонки. Впрочем, некоторые шлындры только делали вид, что боялись, в расчете на его благосклонность: вдруг, да и возьмется успокаивать нервишки. Бывал же мил с другими. О его талантах умелого любовника ходили легенды. Спору нет, зачастую женщины склонны преувеличивать. Но легенды обрастали столь живописными деталями и подробностями, что опытный Лыськов верил: видать, может Исаич, похоже, на самом деле силен, плешивый чертяка. Живописали оргии в пятикомнатной в двух уровнях — в те поры, когда благоверная вместе с детьми в санатории. Как летали без белья вверх-вниз по лестнице красного дерева будущие звезды архитектуры…
Теперь никто его не боится — ни проектировщики, ни застройщики, а и не нужен он никому, кроме жены да детей. И супруга вон тоже хороша: эк, легко впустила в дом незнакомого человека...
Надо будет к ней подкатить — набросал экспресс-план Георгий и принялся рассматривать хозяйку. Это не осталось незамеченным, точно показалось ей циничным, не в шутку смутив — лицо разом попунцовело. Отреагировал и Сухов: остатними мозгами считал ситуацию, заерзал на стуле и принялся шумно схлебывать чай. Вроде отвлек на себя внимание нежданного и лишнего здесь гостя. Нынешнему Сухову невдомек, — каким образом он может протестовать, до каких пределов ему бунтовать позволительно.
— Вот… — махнула рукой жена Сухова, — врачи говорят, будто ремиссия возможна, только требуются уход и покой. А и не скажешь: пока одни лишь звуки. Доктор Субботин не скрывает: пока «му» да «хрю», ждать ничего хорошего не стоит. А вот начнет говорить длинными словами — звуков по семь-девять, считай, прогресс в лечении наметился и может «отойти». Шанс — небольшой — но бывает. А он сильный, я знаю. Когда дети приезжают — Сашок расцветает. Вместе ходят на речку купаться, плещутся и хохочут как маленькие. А когда ребят нет — хоть караул кричи: замыкается в себе, урчит, чертит фигуры, будто юродивый, или вот слюни пускает. Эти слюни, мне кажется, первый признак безнадеги, они приводят меня в отчаяние. Я ведь тоже что-то да понимаю. Старайтесь не обращать внимания, когда подтираю.
Хозяйка надолго замолчала и, казалось, занята единственно тем, что греет о кружку ладони. А потом спохватилась:
— Вы бы пожили у нас. Я частенько вижу — сидите неприкаянный. Да-да, вижу. У меня работа такая — шугать метлой граждан на лавках и заставлять их задирать ноги. Я вас видела и здесь в центре, и в микрорайоне, где подменяла Петровича, отставного прапорщика. У меня глаз цепкий. Не могла ошибиться. Да-да. Коли других дел пока нет, поживите. Я тогда смогу взять еще два участка, и на круг выйдет хорошая зарплата. На медикаменты хватит в полном объеме. Государство… оно, разумеется, заботится о нас, но как-то не слишком. Самим надо поворачиваться.
Георгий обомлел. Сколь легко «повариха из общепита» его прочитала, вычислила! Но возражать не стал. День выдался длинный, укатали сивку крутые горки. На финише он изрядно продрог. Или то было нервное. Выйдя из ванны, тотчас увалился в комнате, через которую можно пройти на лоджию, ему хватило всего пары минут, чтобы уснуть. Жора даже не рассматривал стены: каждая из них должна его помнить. Лишь об одном думал: почему он-то Сухову не вспомнил, хотя бы как ее зовут? Ведь в пору строительства дома за полгода, будущие хозяйки квартир становятся коварными агрессорами: внезапно появившись, стреляют без предупреждения — угрозами, исками, заявлениями в прокуратуру, в Европейский суд, в Межгалактический трибунал. Тем паче, жена заказчика и застройщика в одном лице. Это ли не вип-персона, чье слово и пожелание — закон? Или она была вынуждена безвылазно дежурить в своей больнице, чтобы принести копеечку мужу-узурпатору? Это терапевт-то муниципальной больницы?! Не смешите. «Ах, да… — стукнул себе по лбу Георгий. — Она была в Краснодаре у заболевшей матери. Схоронила ее и вернулась, когда ключи уже вручили, а присутствие Жоры на стройке перестало быть необходимым. Георгий в аккурат сидел тогда в офисе над проектом дома в Сосновой.
Вспомнив важную деталь, Жора успокоился. Будто долго взбирался по крутяку, осыпались камни, угрожающе сбегали в опасной близости валуны, поползла скала по склону, готовая растереть в порошок, но страхи мгновенно отступили, стоило достичь вершины, счастливый провалился в сон.
Он услышал ранние приготовления хозяйки. «Куда она? А, да, собирается дворничать. Интересно, где у нее участки, далеко ли, близко? Любопытно, сколько дворникам платят. Сухова говорит, мол, четыре участка — хорошая зарплата». Жора мысленно примерил на себя яркую куртку дворника, но тут же отмел идею как ублюдочную. Ему привиделось, будто в предлагаемых обстоятельствах он смотрит на себя со стороны: много людей, толчея, он с метлой, непогашенные окурки бросают ему под ноги. И каждый считает своим долгом указать на него пальцем и произнести обидное: «Поглядите, честные граждане города Благовещенска, до чего дожил известный архитектор Лыськов, он даже мести брусчатку не способен».
Ее первый приход Жора проспал. Постыдно проспал. Урчал на кухне Сухов – пытался почистить картошку. Жена кречетом с атакующими когтями стремительно набросилась на супружника, отняла нож. Не укоряя, продемонстрировала длинный зубчатый тесак Георгию: мол, не надо бы разрешать больному брать в руки нож. Спички тоже нельзя. Позволять включать электроприборы — сродни преступлению перед государством.
— Я даже от газа отказалась. Вон недавно: всего два часа меня не было, он включил электроплиту, шторы и обои обгорели, вода в кастрюле выкипела, так что с работы домой — будто в баню попала. Задала трепку — редко бывает, что срываюсь на него, ребенок ведь. А тут меня понесло. Сухов — врукопашную, вот и фонарь под глазом еще не сошел...
— …На самом деле, мне кажется, — после короткой паузы хозяйка заговорила вновь, — он способен различать — где правда, а где вранье, где искренне, а где подло. Вон как обижается: не разрешаю де ему хозяйствовать, не хочет, вишь, быть обузой и дармоедом. Я бы и разрешала. И Субботин говорил — это исключительно на пользу и к скорейшему выздоровлению. Только надо под присмотром. Вы уж присмотрите, не знаю, как вас. Меня — Нина Петровна.
— Георгий я. Всё будет нормально. Проконтролирую. Я пока по болезни в творческом простое, так что присмотрю, — соврал Жора. А для самоотчета прикинул — вспыхнули ли уши. Не вспыхнули.
На обед к приходу Нины они вместе с Суховым сварили картошку. Кое-как почистили пару принесенных накануне селедин. Рыбы все время спрыгивали с разделочной доски на пол, что приводило Сухова в дикий восторг — он проворно хватал сельдь с пола и колотил ею о столешницу, будто рыбу следовало еще больше умертвить. Но справились. И Георгий стал ждать похвалы. Только хозяйка воздержалась — картоха оказалась недоваренной. Как он забыл, что очищенные клубни при варке следует протыкать вилкой, проверяя степень готовности? А с селедки надо было снять шкуру. При этом у Георгия впервые появились признаки угрызений совести. При готовке, занервничав, пару раз отвесил Сухову затрещину — тот всё порывался почистить селедку как следует, но Георгий отнимал нож, и ладонь самочинно пару раз потянулась к голой макушке подопечного. Получилось громко, Сухов сжался, сделался жалким, но быстро воспрянул, и прежний оптимизм к нему вернулся. Стало очевидно: нынешний Александр Исаевич не расположен долго хмуриться, и ему по душе хозяйствование вдвоем. Так веселее ждать Нину. В качестве акта примирения Лыськов рассказал Сухову пару сальных анекдотов, намеренно сделав их неприглядной героиней Нину Петровну. Но тот отреагировал неадекватно: нахмурился и виновато потупил взор.
После ухода раскрасневшейся от работы на воздухе Нины Петровны, очевидно, ликовавшей оттого, что ей так легко отдали два участка уборки, оставшиеся после запившегося мужичка, и что теперь она сможет зарабатывать больше, Жора еще пару раз зарядил Сухову по матовой плешине. Просто так, авансом. Теперь ему самому нравилось, как развивались события. Сухов на секунду обиделся и даже бросился на обидчика, захватив руку и потянув Лыськова на бросок, но Исаич теперь не тот плотный и жилистый, схуднул килограммов на двадцать, образовались глубокие кожные складки на щеках, все мимические мышцы очертились резче. Это уже далеко не тот круглолицый, плотный, будто бильярдный шар, Сухов, весь он стал сморщенным, и не только от быстрой потери веса. Руки его от трехлетнего сидения в квартире и мыканья по больницам ослабели, экспрессии надолго не хватает. Да уж, молоденькие проектировщицы любили не этого Сухова, другого любили. Ради короткой вспышки его интереса и внимания плели интриги, подставляя забубенных подруг, бывало, и дрались в ванной комнате. А если передавали — от нашего подола вашему, то с сожалением, мстя и чиня козни.
Хозяйка вернулась в сумерках. Мокрые, чуть прихваченные морозцем, пряди волос говорили лучше слов: труд ее, хоть и радостный, теперь вдвое лучше оплаченный, но тяжелый. Чуть поела доваренной и пропеченной на сковороде картошки, поплескалась в душе и улеглась. Потом, вдруг подхватилась, пришла в комнату к Георгию. Гувернер взволновался.
— Ну, как — не безобразничал? …И хорошо. Он пойдет на поправку. Пойдет… — опершись на окосячину, Нина Петровна принялась убеждать Георгия в том, чему сама, похоже, верила осторожно. Вот и доктор Субботин говорит: Шура сильный, а процентах в двадцати такие случаи заканчиваются хоть частичным, но выздоровлением. Вот бы приехали дети… — мечтательно закатила Нина Петровна глаза, — а он возьми и заговори, как раньше, с шутками да прибаутками. Вот бы радость была! — смахнула хозяйка слезу, и у Георгия сегодня больше не возникло мысли, что этой отмытой, причесанной на пробор женщине он мог бы помочь еще чем-то, кроме банальных слов сочувствия.
Следующим утром Жора невероятным усилием воли заставил себя встать следом за хозяйкой, рассчитывая получить распоряжения. Ну, и из солидарности.
— Вы не вставайте в пять. Нет нужды. Важнее быть с Сашей днем. За ним нужен глаз да глаз. Я рада, что вы здесь, — запросто, не лукавя, призналась Нина. — Тут до вас работала сиделка. Но ведь у Саши на генном уровне — ни во что не ставить женщин. Лиза – человек со сложным характером. Но брала за работу немного. Он за ней гонялся, все пытался захватить руку, сделать болевой или бросить через бедро. В юности выполнил норму кандидата в мастера по вольной борьбе. Знаете, он ведь баб не воспринимает за людей. Сколько за ним бегало юной и молодой лярви, сколько писем мне подбрасывали, а ведь всё впустую. Он и меня не шибко праздновал… пока здоровый был, — всхлипнула Нина Петровна. — А теперь... Бывает, лежу на кровати, на нашей двухспалке, он приползет, уткнется головой в колени и мурлычет, мурлычет, слюни пускает. Такой страждущий, такой молящий... Знаете, жалко до смерти. Все бы отдала за…
Выплакавшись, ушла в свою комнату. А утром чуть свет отправилась на работу, как показалось Георгию, успокоенная. Он впервые за многие месяцы почувствовал спасительное для психики — «нужен». Поэтому день начал с дежурной затрещины. На побудку. Обидевшись, Сухов подкинулся в постели. Приняв позу мусульманина на намазе, оскалился. Изображая среднеазиатскую овчарку, попытался укусить. И получил от Жоры новую затрещину:
 — Хорош изображать мусульманина. Терпеть вас не могу. Всех, начиная с мутного вашего верховного кормчего.
…К обеду Жора предпринял попытку сварить супчик. Первый опыт. Вышло не очень. Мыкая, Сухов все время колготился рядом, то и дело подталкивал в локоть, все ему хотелось подсказать. Получил пару шлепков по макушке. Теперь, подобрав ноги под себя, сидит на хозяйском стуле и глядит исподлобья. За супчик Нина благодарила сдержанно. Жора и сам его есть не стал, а непривередливый Сухов отказался наотрез, мыча и попеременно — жене и гувернеру — демонстрируя луковицу и солонку: забыли порубить и пожарить до золотистого цвета лук и про соль не вспомнили. Дулся на Георгия. За чаем Нина Петровна особенно пристально посмотрела на мужа, пощелкала перед его лицом пальцами, будто тестируя на вменяемость. Отвлекшись на минуту, сделала наставления Георгию, вновь внимательно посмотрела мужу в лицо, складки на ее лбу разгладились, она благодарно глянула на Георгия. Впервые за десять дней с момента прихода в эту сильно потускневшую квартиру в двух уровнях, Георгий перехватил ее взгляд. И его встревожило необъяснимое.
После ухода хозяйки на объект позвал Сухова играть в карты. Хотелось проверить некоторые догадки. Напарник с готовностью согласился. И четыре раза кряду объегорил Лыськова в подкидного. Именно объегорил. Поскольку постоянно шельмовал, передергивая карту. И всякий раз, выиграв, ржал, больно тыкая пальцем в соперника, будто мстил. Получив очередную затрещину, обиделся больше обычного, замкнулся и, с головой укрывшись одеялом на полуторке в спальне, до самого прихода хозяйки на кухне не показался.
…В феврале сильно заболела Нина Петровна, ее душил утробный кашель, и, казалось, спасения от него нет. Лежала мокрая, упорно не разрешая Георгию менять постельное белье. Самостоятельно принимала таблетки, запивая принесенной мужем водой с вареньем из смородины. Ей становилось все хуже и хуже. Поддержать больную нечем. Быстро закончились деньги, и Георгий стрелял окурки у мусорного бака. На привычную полторашку пива тем более уже не хватало. Он отчаялся.
Между тем болезнь жены Александра Исаевича нешуточно потрясла. День и ночь он не отходил от благоверной, держа ее за руку и мурлыча молитвы из несвязных по смыслу слов. Длинных слов не было. И это Георгия чуть успокаивало, означало, что он тут еще поживет. А там, глядишь…
Образовалось много времени подумать о себе.
…Первый дом в сосновой зоне он с готовностью взялся проектировать, а затем и курировать строительство. Работы продвигались стремительно. Правда, вышла заминка на устройстве ростверка. Нанятая бригада строителей из Средней Азии плоховато связала каркас, явно с недодачей арматуры. Все куда-то спешили. Неважно выставили опалубку. А когда залили фундамент, неожиданно ближе к борту забил ключик. Если б посередине, можно бы архитектурно обыграть — отвести воду по желобу или изобразить фонтанчик из природного источника прямо в общем холле перед лестницей на первом этаже. Но тут — другое. Прямая нешуточная угроза фундаменту. А ведь ключика не было. Когда вели изыскания, наудачу пробив десяток шурфов, — ничего такого, лишь небольшая мокрота проступила. Привнесенное обстоятельство поначалу не слишком озадачило Георгия. Под спудом он, как и любой другой в фирме, прикидывал: мало ли что задала жизнь — придет Сухов и все решит. И Жора приказал вывалить на мокрое место грузовик песка, рассчитывая если не задавить ключик, то хотя бы замаскировать. Но совсем не брать в голову вскрывшееся обстоятельство было опасно. Поскольку Сухов обещал в следующем доме — здесь же, в сосновой зоне — выделить квартиру Георгию и его тогдашней подруге-сметчице Алене. Так и говорил: дам трешку семейной паре Лыськовых. С беспроцентной выплатой на десять лет. Жора приободрился, на стройке дневал и ночевал, поскольку хотелось побыстрее закончить черновую, чтобы пошел торг квартирами. Там, глядишь, все само собой рассосется. А когда квартиры будут проданы — поздно возмущаться, что в подвале катастрофически быстро набирается вода и что мокрота уже и не мокрота, а живенький ключик. А еще всего через месяц уже и…
Разумеется, по субботам на строительство приезжал Сухов, и каждый раз лик его становился чернее ночи. Будь у него меньше собственно проектной работы, не будь голгофы, на которую ежедневно восходил, взяв на правку проекты молодежи, он бывал бы чаще. И тогда бы Лыськову не сдюжить. Впрочем, хватало и этих регулярных суббот.
— Слышь, Лыськов, слышь, Мурлыка, что ты мне эдакое убогое сиротское рассказываешь про правильные изыскания. Согласен, бывает и на старуху проруха. Но почему у тебя проруха каждый день?! Ты хоть проверил за азиатами — сколько они на самом деле сыпали цемента в бетон для фундамента?! Небось, на глазок? Уже три месяца с момента заливки, лето на дворе, а бетон у тебя все никак не побелеет. Я не удивился бы, узнай, что на моем цементе копченые ребята построили пару коровников в пригородном совхозе. Отправь-ка бетон на экспертизу. Отправил? Когда?! Два месяца назад?! Что-о-о, хреновый бетон, говоришь?! Так почему мы не остановили стройку на уровне ноля! Можно было бы перепродать участок и спасти деньги! Нет, и он еще мурлычет невнятное в свое оправдание! — вскипал Сухов. — Виноват, говоришь. А куда мне приделать твою вину, чтоб польза от этого была?! — словом наотмашь хлестал Сухов, и иногда это происходило в присутствии сметчицы Алены. Той быстро надоело. Сообразив, что квартира не канает, подруга свалила. С тех пор Жора ходил, понуро опустив голову. Депрессия доконала: поначалу он не способен был даже элементарно поднять руки вверх; брюки и свитер приловчился надевать лежа. Не только фундамент дома, сама жизнь дала основательную трещину. Без надежды.
...Нина Петровна разболелась не на шутку. Сухов спал, свернувшись калачиком на прикроватном коврике, будто проштрафившийся щенок. Нина оставила попытки уговорить его лечь рядом. Александра перестали интересовать карты и виктории над обидчиком. Теперь Сухов все время обретался в спальне, обходилось без затрещин. Хозяйка схуднула донельзя: отдохнуть нормально не получается, поскольку все время нужно уделять внимание мужу, утирать слюни, менять памперсы, стирать белье. Ее мотает, как корвет на штормовом ветру, если берется выполнять нехитрую работу по дому. Денег совсем нет. Пенсии Сухова едва хватает на крупу и картошку. Жора давно не курил хороших сигарет и мрачнел день ото дня.
Уже месяц как заболела Нина. Ее душит кашель. Георгий забыл, когда выпивал в последний раз. Если только тетка поднесет. Но и ее отношение к племяннику переменилось в худшую сторону. Что-то прослышала. Нина Петровна попросила Георгия продать кое-что из вещей. Архитектор стоял на вещевом рынке три дня и смог сторговать только почти ненадеванные женские сапоги да причудливый светильник из нефрита. Немного выпил, однако счастье не наступило. Наоборот, в душе осела и нарастала тревога. Даже будучи трезвым, Георгий не мог дать себе отчет — откуда угроза.
…Ночь перебился у сестры, следующую — у тетки. Снова у сестры. Опять у тетки. Еще у сестры. Еще у тетки. Так прошел месяц. Надоело. И тут нечто необъяснимое повлекло его к суховскому дому. Нафантазировал себя всякого, летел как на крыльях. Но перед дверью притормозил. Пробравшись в «свою» комнату, прилег на диван, не разбирая постель, в чем был. Прислушался. В спальне Суховых оживление. Настороженно встал. Боясь дышать, подглядел в щелку за происходящим в комнате.
На кровати, подобрав под себя ноги, сидит сосредоточенный Сухов, напротив жена — в руках игральные карты. Исаич хитрит, подглядывая в карты жены. Кивнув на стопку свободных картонок, обращенных рубашками вверх, изболевшаяся Нина Петровна слабым до неузнаваемости сиповатым голосом спрашивает мужа:
— Слышь, плешивый хитрован, кому сдал? Кому эта стопка, великий карточный шулер, а? — старается тверже спросить жена, но сил не хватает.
— Это Жоре Мурлыке, — Сухов сосредоточен на игре.
— Кому-кому?! — пряча эмоции, нарочито выказывает недовольство и морщит лоб Нина Петровна.
— Жоре Мурлыке, — отмахнулся Александр.
— Кому, бес лукавый?! — будто пытаясь вывести из равновесия оппонента по игре, наседает хозяйка.
— Говорю же, клушка глухая, Жоре Мурлыке!
— Повтори!
— Да Жоре, твою мать! — выходит из себя Сухов, отбиваясь козырной.
— А где Жора? — подкидывает Нина.
— Скоро придет.
— Так, где Жора, говоришь?!
— Придет!
Георгий, не дыша, отпрянул от двери в спальню. Отворил входную, оставил свой ключ на странной рогатулине, явно претерпевшей от хозяев, должно служившей напоминанием, что когда-то здесь была вешалка, и вообще все было хорошо. И вышел в ночь. Он не дал себе отчет, куда направляется, держа подспудную мысль, что пара вариантов-то у него есть. А в этом доме он больше не нужен.

2013 г.