Шпилька. Мопассан

Я не скажу ни названия страны, ни имени человека. Это было далеко, очень далеко отсюда, на плодородном горячем берегу. По утрам мы ходили по берегу, покрытому урожаем, вдоль синего моря, покрытого солнцем. Цветы росли прямо у волн – лёгких, нежных, усыпляющих волн. Было жарко; стояла мягкая ароматная жара от жирной, влажной, плодородной земли; казалось, что вдыхаешь ростки.
Мне сказали, что тем вечером я буду радушно принят в доме одного француза, который жил на краю мыса в апельсиновой роще. Кто он был? Я ещё не знал его. Он приехал однажды утром 10 лет назад, купил землю, посадил виноградник, посеял зёрна и работал с неистовым увлечением, страстно. Затем, из месяца в месяц, из года в год, увеличивая свои владения, беспрестанно удобряя свою девственную землю, он сколотил состояние неутомимым трудом.
Говорили, что он работал по сей день. Он вставал на рассвете, ездил по полям до заката и, казалось, был одержим навязчивой идеей, мучим ненасытным желанием денег.
Теперь он был очень богат.
Когда я пришёл к его дому, солнце садилось. Дом действительно высился на краю мыса среди апельсиновых деревьев. Это было большое квадратное здание, простой формы, выходящее на море.
Когда я подходил, на пороге появился человек с длинной бородой. Поприветствовав его, я попросил у него ночлега. Он протянул мне руку с улыбкой:
- Входите, сударь, и чувствуйте себя как дома.
Он проводил меня в спальню и прислал ко мне слугу с совершенной обходительностью и фамильярной изысканностью светского человека, затем покинул меня, произнеся:
- Мы поужинаем, когда вы соблаговолите спуститься.
И мы действительно поужинали наедине, на террасе, выходящей на море. Вначале я говорил ему об этой богатой стране, такой далёкой и неизвестной! Он улыбался и рассеянно отвечал:
- Да, эта земля хороша. Но никакая земля не нравится вдалеке от любимого края.
- Вы тоскуете о Франции?
- О Париже.
- Почему же вы не возвращаетесь?
- О, я вернусь!
И мы принялись беседовать о парижанах, о бульварах, о городе. Он расспрашивал меня как знаток, перечислял мне имена, знаменитые имена на бульварах Водевиля.
- Кого можно теперь видеть у Тортони?
- Всё тех же, кроме покойников.
Я внимательно смотрел на него, и меня мучили смутные воспоминания. Определённо, я где-то видел это лицо! Но где? Когда? Он казался усталым, хотя и сильным, и казался печальным, хотя и решительным. Его длинная светлая борода падала на грудь, и иногда он брал её у подбородка, сжимал рукой и скользил по ней всей ладонью. Он был слегка облысевшим, но с густыми бровями и усами, которые смешивались с бакенбардами на щеках.
За нашими спинами солнце погружалось в море, бросая на берег сполохи огня. Цветущие апельсины испускали в вечерний воздух сильный сладкий аромат. Но этот человек видел только меня, глядя на меня неподвижным взглядом, и, казалось, видел в моих глазах, в моей душе далёкий образ широкого тёмного тротуара, который идёт от Мадлен до улицы Друо.
- Вы знаете Бутрелля?
- Конечно.
- Он сильно изменился?
- Да, весь поседел.
- А Ла Ридами?
- Тоже.
- А женщины? Расскажите мне о женщинах. Вы знаете Сюзанну Вернье?
- Да, хорошо знал, она умерла.
- Ах! А Софи Астье?
- Умерла.
- Бедная девочка! А… Знаете ли вы…
Но он внезапно замолчал. Затем с бледным лицом он сказал изменившимся голосом:
- Нет, мне лучше больше не говорить об этом, это убивает меня.
Затем, словно для того, чтобы изменить ход мысли, он встал:
- Не желаете ли вернуться?
- Охотно.
Он проводил меня в дом.
Комнаты внизу были огромными, голыми, печальными и казались заброшенными. Тарелки и бокалы стояли на столах, оставленные смуглыми слугами, которые рыскали по этому огромному жилищу. На стене висели два ружья, а в углах виднелись лопаты, удочки, засохшие листья пальм и другие предметы, поставленные туда случайно по возвращении и стоящие в пределах досягаемости на всякий случай.
Хозяин улыбнулся:
- Это жилище или, скорее, берлога отшельника, но моя спальня почище. Пойдёмте туда.
Когда я вошёл, мне показалось, что я попал в лавку старьёвщика, настолько она была наполнена вещами, случайными и разнородными вещами, в которых угадывались сувениры. На стенах висели две красивые картины знаменитых художников, ткани, оружие, шпаги и пистолеты, а в самой середине главной стены висел квадрат из белого атласа, обрамлённый золотой рамкой.
Я с удивлением приблизился, чтобы рассмотреть, и заметил шпильку, вколотую в центр блестящей ткани.
Хозяин положил руку мне на плечо:
- Вот единственная вещь, на которую я смотрю здесь, и единственная вещь, которую я вижу уже 10 лет. Г-н Прюдомм заявлял: «Эта сабля – самый красивый день моей жизни». А я могу сказать: «Эта шпилька – вся моя жизнь».
Я искал банальную фразу и произнёс, наконец:
- Вы страдали из-за женщины?
Он резко сказал:
- Я и сейчас страдаю… Но пойдёмте на балкон. Мне на губы порхнуло имя, которое я не осмелился произнести, так как если бы вы сказали мне «умерла», как сказали это о Софи Астье, у меня сегодня же случилось бы воспаление мозга.
Мы вышли на широкий балкон, откуда были видны два залива, справа и слева, окружённые высокими серыми горами. Это был час сумерек, когда скрывшееся солнце освещает землю только бликами с неба.
Он спросил:
- Жива ли ещё Жанна де Лимур?
Его глаза внимательно следили за мной, полные тревоги.
Я улыбнулся:
- Чёрт возьми… она краше прежнего.
- Вы её знаете?
- Да.
Он помолчал:
- Близко..?
- Нет.
Он взял меня за руку:
- Расскажите мне о ней.
- Но рассказывать нечего: это одна из женщин или, скорее, девушек, которые очаровывают весь Париж. Она ведёт роскошный образ жизни, вот и всё.
Он прошептал: «Я люблю её», словно сказал: «Я сейчас умру». Затем внезапно продолжил:
- Ах, три года мы жили очень приятно и очень ужасно. Я раз пять чуть было не убил её; она пыталась выколоть мне глаза вот этой самой шпилькой. Видите это маленькое белое пятнышко в моём левом глазу? Мы любили друг друга! Как объяснить эту страсть? Вам этого не понять.
Должна существовать простая любовь, составленная из порывов двух сердец и двух душ, но существует и жестокая любовь, которая мучает, составленная из невидимого сплетения двух существ, которые ненавидят друг друга и при этом жить друг без друга не могут.
Эта девушка разорила меня за 3 года. У меня было 4 миллиона, которые она пожрала своей спокойной холодной душой, которые размолола своей нежной улыбкой, которая, казалось, падала из глаз на губы.
Вы её знаете? В ней есть нечто такое, чему невозможно сопротивляться! Что? Я не знаю. Может быть, это её серые глаза, взгляд которых проникает в вас, как буравчик, и остаётся, как остриё стрелы? Или, скорее, её улыбка, равнодушная и соблазнительная, которая остаётся на лице, как маска. Её неторопливая грация проникает в вас постепенно, исходит от неё, словно аромат духов: от её тонкой талии, которая покачивается при ходьбе, а она словно скользит, а не идёт, от её голоса, который похож на музыку, от её жестов, всегда сдержанных и уместных, которые опьяняют взгляд своей гармоничностью. Три года я никого не видел на земле, кроме неё! Как я страдал! Она изменяла мне со всеми подряд! Почему? Просто так, чтобы изменить. А когда я узнавал об этом и обращался с ней, как с девкой, она спокойно сознавалась: «Разве мы женаты?»
С тех пор, как я живу здесь, я, наконец, смог её понять: эта девушка – вторая Манон Леско. Это Манон, которая не умеет любить, не изменяя, Манон, для которой любовь, удовольствие и деньги составляют всю жизнь.
Он замолчал. Затем через несколько минут продолжил:
- Когда я истратил на неё последний грош, она просто сказала: «Вы же понимаете, дорогой, я не могу питаться воздухом. Я очень вас люблю, больше, чем кого бы то ни было, но надо жить. Нищета и я никогда не будут идти рука об руку».
Какую жестокую жизнь я вёл рядом с ней! Когда я её видел, мне равным образом хотелось убить её и поцеловать. Когда я смотрел на неё… я чувствовал неистовое желание раскрыть объятия, обнять и задушить её. В её глазах было что-то вероломное и неуловимое, что заставляло меня ненавидеть её; возможно, из-за этого я так её любил. В ней женское начало, ненавистное женское начало было сильнее, чем в любой другой женщине. Она была одарена этим, переполнена, словно опьяняющий ядовитый поток. Она была Женщиной с большой буквы.
И подумайте только: когда я выходил с ней, она бросала взгляды на всех мужчин в такой манере, словно была готова отдаться каждому из них с первого взгляда. Это изводило меня и ещё сильнее привязывало к ней. Это создание принадлежало каждому на улице, против моей воли, против её воли, по воле её природы, хотя она шла совершенной скромницей и тихоней. Вы понимаете?
Какая пытка! В театре, в ресторане мне казалось, что все мужчины владеют ею под моим взглядом. И как только я бросал её, действительно, ею владели другие.
Вот уже 10 лет я не видел её, но я люблю её сильнее, чем прежде!

*
Ночь простёрлась над землёй. В воздухе витал аромат апельсинных цветов.
Я спросил:
- Вы увидите её вновь?
Он ответил:
- Чёрт возьми! У меня теперь в земельных владениях и в наличных 700-800 тысяч франков. Когда я сколочу миллион, я всё продам и уеду. На год с ней у меня хватит – на целый прекрасный год. А затем – прощай, моя жизнь будет кончена.
Я спросил:
- Но что же будет потом?
- Потом? Не знаю. Потом будет конец! Возможно, я попрошу её взять меня в лакеи.

13 августа 1885
(Переведено 22 сентября 2016)