Смерть одноклассницы

СМЕРТЬ ОДНОКЛАССНИЦЫ

I

Январское небо было покрыто свинцовыми тучами. На грязно-серые горы, окружающие город, медленно опускался туман. Снег растаял еще в конце ноября: жухлая трава и сухие опавшие листья создавали ощущение неопределенности – то ли приближается апрель, то ли еще не кончился октябрь.
Я стоял посреди двора в светло-синей джинсовой куртке и выцветших до покраснения коричневых штанах. Я отдыхал: позади меня возвышалась солидная горка нарубленных дров. Рядом, на колоде, лежал топор – с зазубринами на лезвии, темно-желтой рукояткой, отполированной еще руками прапрадеда. Между решетками забора, напротив, сидел белый кот: он с кажущимся безразличием наблюдал за воробьями, копошившимися на разбитом тротуаре. Изредка, издалека, слышался шум проносившегося автомобиля.
Я нагнулся, взял с колоды топор и направился к сараю. Было ощущение легкой тревоги и туманной беззаботности, которая бывает при отсутствии денег. Денег не было, так как не было работы. Работать среди соотечественников я не умел и не хотел – я давил их своим интеллектуальным уровнем, воспитанием и происхождением; они способствовали моему самоуничижению своей бытовой, мещанской хваткой и примитивными замашками вчерашних деревенщин, волею судьбы попавших в город и, невесть какими путями, заработавшими свой первый миллион.

С новогодней елки упал синий стеклянный шар, а спустя несколько секунд, вслед за ним, сорвался пластмассовый ангел. По улице проехал допотопный автобус «Кубань». Я успел разглядеть его: покрытый ржавчиной кузов с островками синей краски, колеса в грязи, пожилой водитель. На таком вот автобусе, серо-голубого цвета, возил нас отец нашей одноклассницы к Железной крепости – встречать рассвет после выпускного вечера. Помню, как неудобно я себя чувствовал, когда заиграли веселый танец приехавшие с нами музыканты: я не умел (поэтому и стеснялся) танцевать, а наша классная руководительница, пожилая, незлая женщина, начала громко и не к месту подбадривать меня. (Зачем я только вспомнил этот случай?)
Зазвонил сотовый. На проводе – друг моего детства, Алекс. Обычно он звонил мне на Новый год, я ему – на его день рождения. Звонок вне этих праздников мог означать лишь одно – кому-то из нас друг от друга что-то нужно. Или произошло нечто, касающееся нас обоих. Мы учились в разных школах. Когда-то вместе посещали секцию карате, а десятый, последний класс, заканчивали вместе, в первом новооткрывшемся лицее нашего городка.
- Привет, друг, - торжественно начал Алекс, - как дела, как сам?
- Нормально, нормально, -  настороженно пробормотал я, - а у тебя?
- У меня к тебе две новости – хорошая и плохая. С какой начинать?
- Начинай с хорошей, - сказал я.

Если Алекс звонил мне, чтобы сообщить хорошую новость, значит, она касалась его самого.

- Восьмого числа состоялась моя помолвка, - в торжественном ключе продолжал мой друг, - у нас дома, в кругу близких родственников.
- Поздравляю, - сказал я, стараясь придать оттенок свежести и сопереживания своему голосу (на душе было муторно – не до помолвок, безденежье – весомая причина не радоваться чужим успехам), - а кто же твоя нареченная? Я ее знаю?
- Она дочь (тут он назвал имя одного известного человека), и младше меня на 14 лет. А свадьбу, наверное, летом организуем.

Одна из особенностей, может – благословение –  нашего поколения: спутницы жизни, моложе нас на восемь, десять, а то и пятнадцать лет.
Когда мы заканчивали школу в конце девяностых, мечтой наших одноклассниц было побыстрее обрести романтическую любовь и выйти замуж, пребывая верной главе семьи до гробовой доски, несмотря на амурные похождения мужа и энное количество плачущих, капризничающих и озорничающих детишек. Они заглядывались на парней постарше и стремились побыстрее покинуть родительский дом. Сегодня многие из них были разведены, некоторые разучились пользоваться косметикой и вызывать желание у мужчин. Кое-кто из этих когда-то цветущих девушек, отдавая дань бегу времени, пытался поймать в сети поблекших чар кого-нибудь из постаревших сверстников. Но это удавалось редко. Многим моим друзьям, пережившим бурную молодость и, с усердием мазохистов, подумывающих о веригах Гименея, не улыбалось заниматься воспитанием чужих детей, тем паче – выслушивать длинные, плаксивые истории о наивной первой любви и жестком быте, погубившем предыдущий брак и чувства. И мы, разменяв третий десяток, ища подпитку для собственной самооценки, женились на девушках новых поколений. Нас пленяла свежесть, манила неизвестность и принуждала необходимость обрести продолжение в потомстве.

- ...Мои наилучшие пожелания! Поздравляю! – сказал я, - а она – студентка?
- Да, учится на экономиста, - ответил Алекс, - Магистратуру заканчивает.
- Молодец!  Ну, после такой приятной новости какая же будет плохой? – спросил я.
- Плохая новость такая: Анна умерла. Одноклассница наша. Погибла в аварии на Южных поворотах...
- Мда... – я не мог произнести ничего внятного, - мда... И что...? Когда похороны?
- Сегодня панихида, Завтра – похороны. Ты как – свободен сегодня?
- Да.
- Тогда давай в шесть. Где встретимся?
- У дома культуры.
- Ну, на связи.

Признаюсь: как любому человеку, недолюбливающему людей, но любящему жизнь, мне не нравится посещать панихиды, похороны и поминки. Отчасти от того, что я не приветствую сложившиеся традиции и обряды, связанные с этими мероприятиями. Они слишком поверхностны. Смерть должна настраивать на философский лад и делать нас лучше, а не заставлять думать о том, какое дерево качественнее: сосна или дуб? Какой креп дешевле: китайский или отечественный? Какой фотограф сдерет меньше денег за увеличение фотографии? Мне претит атмосфера, которую создают под покровом скорби и сожаления. Плач, вопли. Любители задаром поесть, но в основном – попить. Многословие, пустые клятвы о помощи семье покойного. И забвение через год-два. И даже если не забвение – память об умершем уходит из сердца и лишь изредка тревожит ум.
Неприятное явление среди живых – смерть. Но зачем утрировать и без того тяжелую ситуацию? К чему лицемерие – всем хорошо известно, что прах рождает прах. Разве наш первый вдох не есть путь к последнему?
Кого не спроси – все верят в загробную жизнь и воздаяние, но поведение у гроба явно противоречит этой вере. А священники? К чему длинные, непонятные молитвы, если всего пара мудрых слов может на миллиграмм облегчить тяжесть утраты? Порой кажется, что эти люди не знакомы с риторикой и не имеют возможности найти слова утешения в самой Библии. Но я знал верующих людей и атеистов, которые,  в свое время, заставляли родственников утирать слезы на кладбище: так страстны, искренни и полны убеждения, близки сердцам собравшихся были слова их надгробных речей.

К шести часам я оделся. Бриться не стал: дань местной традиции. Можно подумать, что небритость – лакмусовая бумажка отношения к покойному.
Но настроения бриться действительно не было. Я был взволнован и подавлен. Когда умирают сверстники, начинаешь думать о том, что на свете есть кое-что более важное, чем гамлетовская рефлексия, one night stand или карьерный рост.
Минут через десять я был у дома культуры. Алекс был на месте. Мы обнялись, наши пухленькие животы потерлись друг о друга. Было решено обсудить сложившуюся ситуацию и предпринимаемые действия в соседнем кафе. К тому же, скоро к нам должен был присоединиться Рон. Он учился в параллельном классе, но знал Анну, кроме того – был другом Алекса. Но перед походом в кафе мы решили заказать ритуальный венок. Цветочный магазин находился в двух минутах ходьбы.
Алекс знал о моем статусе безработного и сам вызвался оплатить счет за ритуальный венок из красных и белых роз в обрамлении еловой хвои. Дизайнер, мужчина лет пятидесяти, пьяный в хлам и настроенный на дебош, все порывался внести свою лепту – предлагал в центре венка оформить крест из лилий, но я, по возможности резко, отстоветовал ему это делать. Я был уверен, что он посоветовал бы то же самое и после похмелья. По мне это была безвкусица – лилии на фоне роз. Кроме того, увеличивалась стоимость венка. А главное – все это было проявлением глупости. Наша одноклассница была мертва. Дизайн венка не имел ничего общего с нашими воспоминаниями о ней и тем единственным школьным годом, который мы провели за соседними партами в одном классе.

Молоденькая продавщица спросила:
- Что написать на черной ленте?
- «Дорогой Анне от одноклассников», - сказал Алекс.
- Не надо «дорогой Анне», - порекомендовал я, - не тот случай. Не на день рождения идем, не на юбилей. Пусть будет просто – «Анне». Насколько она нам дорога, знает наша память, а перед другими выпендриваться нет смысла (удивленные взгляды продавщицы и трезвеющего дизайнера).

На том и порешили.

Венок должен был готов через полчаса. И мы направились в кафе. Заказали черный кофе. Алексу позвонил Рон, сказал, что скоро подъедет. И мы заговорили про Анну.

- Как она вообще оказалась на Южных поворотах? – начал я.
- Ездила по делам, а на обратном пути либо уснула, либо в поворот не вписалась на большой скорости, - ответил Алекс, - я и сам не знал, вчера вечером по новостям сказали, что девушка из нашего города погибла в автокатастрофе, машина ночью упала в ущелье. А потом наши сказали. Я даже предположить не мог, что это – Анна.
(«Уснула – это вряд ли, - подумал я, - человек едет в час ночи из глубокого захолустья в столицу, его цель – поскорее попасть домой, к детям. Нет, она не спала, она ехала на большой скорости. И она в первый раз ехала ночью по такому опасному месту»).
- А я вообще ничего не слышал. От тебя и узнал. А ведь вы могли быть вместе. Думаешь – судьба?
- Судьба, - равнодушно ответил Алекс.

...Не только безденежье было причиной моего согласия на то, чтобы Алекс потратился в цветочном магазине. Его шаг был глубоко символичен.
Когда-то, девятнадцать лет назад, курчавый зеленоглазый брюнет влюбился в стройную кареглазую шатенку с длинными волосами и римским профилем. Из обычной школы ее перевели в лицей, он перевелся вместе с ней. Он сидел рядом со мной и постоянно смотрел влево, в сторону окна. Там сидела Анна. Когда она смотрела на кого-нибудь, ее длинные густые ресницы раскрывались как крылья бабочки, глубоко посаженные светло-карие глаза с «кошачьим» разрезом, как на полотнах Ренуара, ярко блестели. Фарфоровый цвет кожи резко выделял ее среди остальных девочек. Челка на лбу придавала какое-то невыразимое изящество всему ее образу. О чувствах Алекса она не знала, но поклонников у нее, и без него, было много.
На первой же классной вечеринке Алекс пригласил Анну на танец, признался ей в своих чувствах и получил неопределенный ответ, который, по молодости лет и из-за влюбленности, принял за разрешение продолжать свои ухаживания.
Скоро у него появился соперник: краснощекий верзила с оттопыренными ушами. За давностью лет уже невозможно воспроизвести ни его имени, ни его клички, под которой он был известен в свое время. Парень он был неплохой, но уж очень резко контрастировал с Анной. На мое удивление, Анна несколько раз сходила с ним на свидание. Возможно, ей нравились его прямота, напористость и упрямство. Повстречался с ним пару раз и Алекс, до драки дело не дошло, но каждый из обожателей Анны остался при своем мнении и продолжил свои попытки по ее завоеванию. Затем краснощекий куда-то пропал. Как потом выяснилось – уехал за границу.
У Алекса появилась возможность для нового маневра: в конце августа он отмечал день рождения и поступление в университет. Было решено пригласить Анну. Рон вызвался привезти Анну с другими одноклассницами на своей машине. Но Анну не отпустили родители. День рождения превратился в будний день за празднично накрытым столом.
А потом мы разъехались: Алекс учился в другом городе, я – за границей. Анна влюбилась  в одного парня из Москвы, уехала к нему, родила двух детей, развелась и вернулась к родителям. Затем она переселилась в столицу, занялась бизнесом, открыла сеть магазинов по продаже канцтоваров. Той ночью она возвращалась домой из провинции, где вела переговоры по открытию нового магазина.

...Анна всегда была для меня одноклассницей, не более того. Независимо от этого, в любовных делах я был не более удачлив, чем Алекс. Низкая самооценка, скромность, воспитание и непонимание законов, по которым жили мои сверстники, ограничивали проявления моих чувств. Мне нравилась одна девочка из нашего класса – веселая, развитая очаровашка-модница, всегда готовая на ломку общественных стереотипов. Но, проводив ее домой за три километра, я так и не смог намекнуть ей о том, насколько она мне нравится. В другой раз я влюбился в нашу отличницу.  Оказалось, она –  девушка Рона... 
История любви Алекса развивалась у меня на глазах. Я даже пытался написать книгу. Алекс и Анна выступали в роли влюбленных, которые преодолевали все препятствия и в конце книги соединяли свои сердца – на радость нам и назло обстоятельствам. Рон фигурировал в качестве мудрого советчика, а я был простым повествователем, который вел главных героев и читателя по тропе любовных опасностей как Вергилий Данте – по кругам ада. Втайне я надеялся, что сам переживу такую же сахарно-ванильную историю. К счастью, поступление в вуз с последующим отъездом из нашего городка спасло меня от таких переживаний в стиле гончаровского Александра Адуева. А тетрадь с моим опусом куда-то пропала...

В кафе вошел Рон. Степенно и радушно поздоровался с нами, присел. Заказал кофе, задымил сигаретой. Начал обстоятельно расспрашивать Алекса о происшедшем. Оказалось – тоже слышал по новостям. Тоже и думать не думал про Анну. Сильно расстроенным он не выглядел, но было видно, что взволнован не меньше меня. А может даже – испуган. Странно, но Алекс на нашем фоне выглядел более спокойным. Я на его месте, возможно, едва бы сдерживал наплыв слез. Ибо Алекс продолжал любить Анну и после замужества, и после развода, и даже после того, когда его самого чуть было не довели до дверей Дворца бракосочетаний. Изредка они созванивались, переписывались по социальным сетям. Ничего лукавого – исповедь теряющей почву под ногами девушки школьному другу.
Полчаса прошли. Кто-то заплатил за кофе, мы вышли из кафе и сели в машину Рона – новенький Фольксваген Пассат. В сумерках я принял его за Ауди и принялся восхвалять преимущества последнего. Рон удивленно оглядывался на меня, но ничего не говорил. Алекс, между тем, уже договорился с нашими одноклассницами о встрече в цветочном магазине. Рон должен был подвести их к месту панихиды, а кто-то из нас –я или Алекс – должны были подвести на такси венок. Рон хотел было разделить расходы на венок, но Алекс отказался, заявив, что в этом нет нужды.

Из всех наших одноклассниц в городе находились лишь две: Эка, белокурая любительница стихов о неразделенной любви и Эмили – хрупкая брюнетка, в которую я был когда-то влюблен пару месяцев. За прошедшие восемнадцать лет они почти не изменились внешне. Чувствовалось, что они обрели счастье в материнстве, как-то устроились и живут, не загадывая на будущее. Их лица были печальны, было видно – плакали. Они уже успели купить цветы – лилии и хризантемы. Мы обменялись приличествующими в такой ситуации фразами и выразили надежду, что в следующий раз встретимся по радостному поводу. Затем девочки и Алекс сели в машину Рона, взяв с собой цветы, а я уселся в стоящее рядом такси, предварительно загрузив на заднее сидение венок.
Мне казалось – Алекс сам захочет поехать на такси, но он не выразил подобного желания. 

Панихида проходила в доме Анны. Я подъехал первым, расплатился с таксистом, взял венок (он был легким и достаточно громоздким) и направился к распахнутым вовнутрь двора белым воротам. У стены дома стояла крышка гроба, над ней горела электрическая лампочка. Показалась машина Рона. Сначала подошли девочки, потом – Алекс, в конце, как бы нехотя – Рон. За ними – один из старых одноклассников, еще по школе – Курт. Оказалось – Алекс успел оповестить и его. Курт также было заикнулся о цене венка и цветов, но Алекс сделал упреждающий знак рукой, и Курт замолчал. Так или иначе, ситуация располагала к тишине. Я прислонил венок к стене, рядом с лакированной, коричневой крышкой с распятием. Ее длина была равной моему росту, а для того, чтобы поставить венок ровно, мне пришлось присесть рядом с ней, и от всего этого мне стало не по себе. Девочки, всхлипнув, прошли мимо. Парни – перешептываясь и косясь на крышку, последовали за ними.
Мы поднялись по крутой лестнице и прошли на второй этаж дома. В коридоре и на кухне стояли мужчины, витал в воздухе сладкий до тошноты запах. Мы подошли к отцу Анны и выразили соболезнования. Его глаза были полны слез. Один из мужчин рядом с ним, небольшого роста, в замшевой куртке, плакал навзрыд. Другие утирали глаза, сморкались в платки.
«Родители не должны хоронить своих детей», - подумалось мне. В этом народная мудрость была абсолютна права.
Девушки прошли в зал. Я оглянулся: Алекс стоял в трех метрах от меня и заходить в зал не собирался. За ним был Курт. Рон подошел ко мне и, стараясь не смотреть на дверь зала, попросил:
- Зайди ты, я вообще не могу смотреть на трупы. Они меня пугают.
- А ребята? – спросил я.
- Ну, ты же понимаешь... Для Алекса это вообще ... – ответил Рон.
- Ладно, - согласился я и направился к двери зала.

В углу зала наши Эка и Эмили утешали родственниц Анны. А в центре зала, там, где две недели назад, вероятно, стоял новогодний стол, находился убранный белым креп-шифоном гроб. В нем лежала наша Анна. Закрытые глаза, посиневшие веки. Несколько мелких царапин на белом лице.
Первыми были эмоции. Казалось – все происходящее – тяжелый сон, сейчас она откроет глаза, заговорит или улыбнется. И все закончится. Стоявшая рядом незажженная свеча на большом подсвечнике казалась театральной. Казалось – я участвую в бредовой трагедии. Когда же занавес? Но мозг упрямо диктовал: все происходящее – реальность. Нет никакого театра. Есть memento mori со своей иррациональностью и внезапностью.
Я успокоился и впился глазами в Анну. Я помнил ее живой. Я хотел запомнить ее мертвой. Она была достойна этого. Она была сильной и стойкой девушкой, которая заслуживала уважения. Это было самое меньшее, что я мог сделать для нее в тот вечер. Потому что это была не Анна из моей книги, у которой в жизни все должно было быть прекрасно и счастливо. Это была Анна из настоящей жизни – жестокой, но в то же время – правдивой. Героиня моего юношеского творения исчезла на страницах старой советской тетрадки, но Анна, моя одноклассница, оставалась жива столько, сколько ее помнили ее потомки, близкие друзья и знакомые. Смерти не было – было неприятное внешнее проявление перерождения человека в нечто большее, чем он мог быть при жизни. Жизнь продолжалась и побеждала смерть. И наша память была гарантом этой победы в этой бренной жизни, а милосердие и милость Божья давали нам возможность победить смерть в горнем мире.

Я пособолезновал находящимся в зале и вышел в коридор. Рон о чем-то спрашивал меня – не помню. Мы спустились во двор. Рядом с нашим венком стояло уже два новых. Рон и Курт вызвались подвезти меня, Алекса, Эмили и Эку, но я отказался: мне надо было немного побыть наедине с самим собой, чтобы избавиться от отрицательных эмоций перед тем, как я пересеку порог собственного дома.

II

...Ребята решили не идти на кладбище, и в час дня мы собрались у дома Анны, чтобы проводить ее в последний путь. Из наших ребят не было Рона и Курта – они заранее предупредили нас о своем отсутствии – дела. Кроме меня и Алекса пришли Эка и Эмили. Всего собравшихся было около сотни, а может и больше. Алекс тихим злым голосом заметил, что многие из них случайные люди, падкие на зрелища. Они, по его словам, даже не знали Анну в лицо.
Подошел молодой священник и поднялся на второй этаж. Немного погодя спустили гроб и поставили во двор – для прощания. Отец Анны стоял у стены и негромко звал погибшую дочь по имени. Священник читал молитвы. Плакали родственницы. Я отвернулся и постарался отойти подальше: плач отца над гробом дочери – надо быть редким выродком или доведенным до страшной крайности человеком, чтобы пожелать такое даже заклятому врагу.  Среди друзей я был известен своим реноме циника. Их мнение поколебалось бы, если бы они узнали о моем внутреннем смятении в описываемый день. Чтобы отрешиться от происходящего, я заговорил с Алексом. В разговор втянулись Эка и Эмили. В какой-то момент мы о чем-то заспорили. Я громко заговорил. Алекс сделал мне замечание – во-первых, ты неправ, во-вторых, говори тише! Кое-кто из стоявших рядом людей начал смотреть в нашу сторону. Я умолк, затаив на Алекса обиду. В конце концов, вместо того, чтобы самоутверждаться перед девочками за мой счет, мог бы и подойти к гробу: все-таки, хоть и по телефону, хоть и изредка, но Анна общалась с тобой по телефону в последние годы.

Гроб с телом Анны три раза развернули на руках у ворот дома и понесли к катафалку, стоявшему неподалеку, на перекрестке, метрах в тридцати. Наступила тишина. И вдруг у кого-то – телефонный звонок. Сороковая симфония Моцарта, соль минор, первая часть... Таких совпадений просто не могло быть. В памяти немедленно всплыл один эпизод...

...Анна была организатором конкурса веселых и находчивых, писала песни и шутки для нашей команды. В тот день я и Алекс должны были получить листки с нашими ролями, а девочки под руководством Анны находились в актовом зале лицея – репетировали. Для Алекса это был лишний повод увидеть свою принцессу, для меня – лишняя трата времени: в ту пору я готовился к вступительным экзаменам, и каждая секунда была на счету.
Мы вошли в актовый зал. За большим черным роялем сидела Анна. На рояле лежали листки с нашими ролями. Девочки стояли поодаль и о чем-то совещались.
- Что делаете? – улыбаясь, спросил Алекс Анну.
- Разучиваем песни, готовимся к конкурсу, вас ждем - также улыбаясь, ответила она.
- Между прочим, я тоже играю на фортепиано, - вмешался я, пытаясь изобразить улыбку во всю длину своего кривого рта, - я закончил музыкальную школу.
- О, я и не знала– удивилась Анна и предложила:
- Сыграешь для нас?
- Само собой, - радостно согласился я. Долгое время вид фортепиано или рояля вызывал во мне нездоровое желание немедленно продемонстрировать мои музыкальные навыки всему миру, независимо от того, где я находился.
С довольным видом я уселся за рояль и попытался сыграть начало Симфонии номер сорок Моцарта. Зачем я это сделал? Свою музыкальную программу я в то время обычно начинал с «Лунной сонаты» Бетховена, затем переходил на «Ноктюрн» Бабаджаняна, следовала его же «Элегия», затем репертуар постепенно переходил в светлые, мажорные тональности. Но в тот день я зачем-то вспомнил именно Симфонию номер сорок, играть которую вообще не умел!
Анна снисходительно посмотрела на меня, и я понял, что надо встать. Концерт отменялся по просьбе публики. Мы взяли листки и вышли.

И сейчас, в этот момент, когда до катафалка с фотографией Анны (с траурной лентой наискось) на лобовом стекле оставался десяток метров, из всех мелодий заиграла именно эта! Затакт, стук в неведомое, и мелодия, в которой Моцарт пытается постичь суть нашего существования. «Волшебная флейта», говорите? Нет, именно в Симфонии номер сорок мы слышим гения. Именно Сороковая симфония заставляет нас сомневаться, искать, идти, снова сомневаться, осознавать наше ничтожество и нашу быстротечность в этом мире, который мог быть другим.


Машины разъехались, люди разошлись. Мы с Алексом шли мимо городского сада. Моя обида не прошла. Я все хотел спросить Алекса, с чего это он вдруг решил что имеет делать мне замечания таким же тоном, каким он разговаривает со своими подчиненными на работе – в полиции.
“Однако, глупо – только что проводили в последний путь одноклассницу и, спустя пятнадцать минут, начинаем ссориться, в сущности, из-за пустяка…» - подумалось мне. И я сказал:
- А помнишь, я про вас написал книгу в десятом классе?
- Да, ты же мне ее подарил, - ответил Алекс.

Я был удивлен: оказывается, тетрадка не терялась, только когда я ее успел подарить Алексу?

- Помнишь, ты как-то приехал на каникулы и сказал, что не знаешь, увидимся ли мы через год. Меня должны были забрать в армию, и ты решил подарить мне рассказ, который написал про нас с Анной, - продолжил Алекс, - вот, так он и оказался у меня. Знаешь, я иногда перечитывал его. А потом куда-то забросил, с вещами. А недавно опять нашел. Даже невесте читал.
- И ей понравилось? (Невесту Алекса звали Анной. Когда Алекс рассказал ей про свою школьную любовь, она не на шутку рассердилась и даже пыталась переделать свое имя в Энн, Энн-Мари и т.п., а потом запретила Алексу даже вспоминать о своей первой Анне).
- Да, представь. Это же рассказ. К тому же, после известия о гибели Анны, она сожалеет о своей ревности.

Затем наш разговор перекинулся на темы, связанные с обручением и свадьбой. Друг моего детства ратовал за сохранение традиций, имеющих отношение к свадебным подаркам, я отмалчивался. До меня,наконец, дошло, что для Алекса все уже давно в прошлом, и  покупка венка стала эпилогом их отношений.
А я злился на него потому, что все еще желал продолжения моего рассказа. Но история закончилась. И я должен был закончить свой рассказ, а потом перейти к новым сюжетам.

Дома я еще раз открыл свою страничку в социальной сети. Когда-то Анна написала мне несколько строчек по чату – выражала радость по поводу того, что я вернулся на родину, зарегистрировался и завел страницу, а также по поводу моей предстоящей свадьбы. Строчки были от мертвого человека. Но от них действительно веяло радостью.
...Восемнадцать лет назад, после участия в республиканских школьных олимпиадах, я привез в родной лицей несколько дипломов и призов. Анна первой сообразила, что надо как-то отметить это событие, и, вместе с другими девочками и Алексом, заказала для меня песню. Была раньше в нашем городке такая традиция: по разным поводам – день рождения, крестины, назначения на должность – местный телевизионный канал выдавал в эфир либо видеоклип какой-либо популярной песни той поры, либо (на дни рождения) – телефильмы с участием Брюса Ли, Чака Норриса, Жана Клода Ван Дамма или Стивена Сигала. За деньги, разумеется. Посвященная моим успехам песня исполнялась Аленой Апиной и была про узелки, которые завязывались и развязывались...

Я еще раз зашел на страничку Анны, в раздел фотографий. Они запечатлели ее такой, какой она стала за несколько лет до смерти: возрождающейся к новым начинаниям, новым стремлениям, новым целям. Окрыленной. Гордой.
И мне было не дано знать смысл происшедшего с ней. Я мог лишь предполагать и делать выводы из происшедшего. Но смысл был скрыт от меня.
Investigabiles viae Domini…