Ты будешь стоять рядом. и Даже впереди

        Потому что ты сильнее и умнее. и значит с тебя больший спрос!

 поликлинике, к удивлению Кати, усатой гинекологини уже не было. За столом сидел совсем молодой парень, наверное, выпускник мединститута. Он,  прочитав Катину историю болезни, стал улыбчив и любезен. Видимо в ней было записано, что Катя собирается сохранить этого ребенка.
        - Анализы у нас хорошие, - радостно сообщил он.
        Сердце девушки сжалось от боли, но она твердо произнесла:
        - Я хочу получить направление на аборт!
        Врач недовольно поднял на неё глаза.
        - Но вот здесь записано…
        - Я передумала.
        Катя ни разу не видела, чтобы так резко менялся человек. Только несколько секунд назад улыбчивый жизнерадостный парень обдал её космическим холодом презрения.
        - Позовите, пожалуйста,  в кабинет вашего мужа, я видел, как вы пришли – Он кивнул на дверь.
         - Это не муж, а брат.
        Такого ответа врач не ожидал и, немного помолчав, поинтересовался.
        - А он не отец ребенка?
        - Нет! – Сверля его глазами, ответила Катя. – Он не имеет к этому никакого отношения. А вам врачебная этика разве позволяет задавать такие вопросы?
        Врач опустил голову и стал яростно, чуть не разрывая бумагу, писать.
        - Пройдите на кресло.
        - Зачем?
        - Я должен вас осмотреть.
        - Но меня уже осматривали…- беспомощно сказала Катя. Это чудовищное кресло вызывало в ней дрожь. И женская стыдливость корчилась и вопила, что она не хочет, чтобы молодой мужчина рассматривал её потаённые места.
        - Что вы стоите столбом, - почти грубо прикрикнул врач на неё. – Быстро ложитесь, не задерживайте очередь. 
        Она почувствовала в его интонациях брезгливость. Пересилив себя, Катя взгромоздилось на это ложе позора. Врач, натянув латексные перчатки, запихнул в Катю холодные металлические щипцы и поворочал ими внутри. Было немного больно. Он словно нарочно и с удовольствием доставлял ей эту боль. Прикусив губы, Катя сдержалась, чтобы не застонать.
        - Странно, - сказал молоденький доктор, - у вас не восемь, а десять недель.
        - Не может этого быть! Я знаю дни, когда я забеременела. Это было в начале июня…
        - Вот вам направление, - он брезгливо протянул бумагу, старясь не коснуться её рук. – У меня, конечно, нет еще опыта, - признался он, - но меня предупреждали, что все абортички врут. – Врач постучал пальцами по столу. - Идите, и я очень надеюсь, что всё у вас будет нормально. Обязательно приходите потом проверится. Всё-таки вы – молодая женщина, и ещё захотите  когда нибудь родить.
        - «А он хороший врач, - подумала Катя, - хотя бы не каменно - равнодушен к своим пациентам и это по теперешним временам редкость».
        У кабинета Витька мельком взглянул на направление.
        - Забыл тебе сказать, что я обналичил карточку. Там всего тысяча триста сорок шесть баксов. Не густо! Но  может, гульнем?
        - С какой радости?
        - Зальешь муки совести шампанским.
               

        Во дворе дома на лавочке напротив подъезда сидела Катина соседка.  Старушка, сама едва передвигаясь по квартире, совершала ежедневный подвиг любви. Она, получая скудную пенсию, кормила всех окрестных кошек. Катя, присев рядом на скамейку, потрепала по спинке большого, как рысь, кота – предводителя местной стаи. Он стал тереться о её ноги пушистой башкой, выклянчивая лакомство.
        - Ничего нет, - грустно сказала Катя.
        Он понял её слова, и недовольно заурчав, отошел к невкусной миске с кашей и рыбьими головами.
        - Не нравишься ты мне, Катя, - заметила Нина Константиновна. – Мне Юля говорила, что ты замуж вышла. Почему же не весела?
        Катя беспомощно огляделась. Ей не хотелось обсуждать свои дела ни с кем. Она решилась, и решения своего уже не изменит.
        - Да всё в порядке.
        - Нет.
        - Почему все лезут в мою жизнь и пытаются в ней руководить?
        - Ты выросла на моих глазах и не чужой мне человек. – Это была правда. Сколько раз в детстве она оставалась под присмотром этой благородной женщины. Она была им почти бабушкой. - Юля мне вкратце рассказала, что пропал твой муж…
        - Не буду ей больше доверять!
        - А зря. Она прекрасный человек. Даже странно встретить такие качества в наше время. Но дело не в ней. -  Горбатенькая старушка стала собирать опустошённые кошками  миски. – Дело в тебе, Катя.
        - Нина Константиновна, я вас очень уважаю, но моя жизнь это только моя жизнь. И касается лишь меня.
        - Никто и не спорит! Только  вспоминаю я твою несчастную мать и девочку ту несчастную, Оленьку, твою сестричку. И часто думаю, за что они были так наказаны?  - И не ответив на этот вопрос, продолжила. – Но еще до твоей мамы жила в этой квартире одна девушка, её по странному стечению обстоятельств, звали тоже Оленькой. И она была моей подругой, хоть и на десять лет старше меня.
        - Подруга старше на целых десять лет? Что могло быть между вами общего?
        -  Но ты же дружишь со стариком Шубиным.  Он тебе даже драгоценную заколку своей матери подарил. – Старушка кивнула в сторону Катиной прически. - Да, мы дружили. И вот этот старик сломал ей жизнь. Разве, узнав в какой квартире ты живешь, он тебе не рассказывал о своей великой и преданной им любви?
        - Нет, - с запинкой сказала Катя, - он никогда не вспоминает никакую Олю.
        - Еще бы! Ведь это он, фактически, убил её. Когда его арестовали, она ждала, ждала, двенадцать лет ждала, замуж не выходила. Любовь свою берегла. – Нина Константиновна пристально посмотрела на девушку. - Бывают же совпадения, но ты внешне странно на неё похожа. А уж твоя мать была просто вылитая Оленька Оленина. Мистика какая-то, в которую я, как материалистка, не верю. И, однако ж…
        - А почему она его не дождалась?   
        - Она – дождалась! Просто он, вернувшись, безжалостно выкинул её из своей жизни. Не объясняя причин.
        - Так не похоже на Михал Михалыча! – Изумилась Катя. – Он такой мягкий, такой добрый.
        - Добрый? Оля умерла от рака в сорок с небольшим лет. А рак, как теперь известно, болезнь печали. Она любила его и ждала. Такой преданности уже и в мире, наверное, нет.
        - Я не могу поверить в это. – Катя удивлённо посмотрела на старушку. - Михал Михалыч так и не женился, вернувшись из лагеря. Значит, что-то между ними произошло,  из-за чего разразилась катастрофа.
        - Нам этого уже никогда не узнать.
        - Я спрошу у него.
        - Я хотела говорить с тобой не об этих несчастных трех девочках
- твоей матери, сестре Оленьке и Оле Олениной. Кстати, мне приятно, что  в твоих ушах её серьги с хризолитами. Их ей подарил отец на выпускной бал, и они сделаны из двух старинных серебряных ложек. Видишь, под камнями на серебряном овале нарисованы тюльпаны? Время тогда было бедное, но  отец хотел побаловать свою дочку – отличницу, красавицу.  Странно, но я не вижу еще и браслета. У Оленьки был еще браслет… но я отвлеклась.
          Я не о ней хотела говорить, а о себе. Я ведь тоже когда-то была молода, весела, влюблена. Но мой кавалер жениться на мне, разумеется, не решался. Еще чего, горбатую взять! Когда прямых красавиц вокруг навалом, особенно после войны. Но время со мной он проводил с удовольствием. Летними вечерами катались по пруду на лодочке – я в соломенной шляпке и беленьких носочках. Ездили вместе на курорт в Евпатрию. И, конечно, я забеременела. Мне бы никого не слушать. Родить ребеночка и любить его, но я послушалась доброхотов, уверявших меня, что я не в состоянии воспитать ребенка. И сделала аборт по медицинским показаниям. А они были – незаразный туберкулез от войны достался ещё в наследство. – Она задумалась, перебирая в памяти воспоминания. - И всё! Я совершенно одна. Я – одинокая, никому не нужная старуха. Наследники, хоть они и не монстры какие-то, а совершенно нормальные люди, ждут не дождутся моей смерти. Я их не осуждаю. Зажилась старуха, пора и честь знать.
        Только была бы у меня дочка или сын, они бы меня любили. И скоро уже, скоро, мне, материалистке, держать ответ перед Богом. И что я ему отвечу? Что из трусости и малодушия уничтожила священную жизнь?
        И столько душевной муки было написано на лице старухи, она замерла на скамейке,  вглядываясь в свое далекое прошлое.
        - Вас кошки своими бархатными  лапками поднимут на небеса! – Убежденно сказала Катя.
        «Случайный» этот разговор оставил горький осадок. Неожиданно накатила головная боль. Катя беспомощно оглянулась. И её глаза остановились на непонятном растении в самом углу двора, возле кирпичной стенки, окружающей спортплощадку.   
        Она быстро поднялась со скамейки и пошла к растению. И не доходя несколько шагов, внезапно остановилась, словно налетела на стеклянную стену.
        Это был куст белых, светящихся в тени, роз. И она всё поняла. Там, под корнями растения, лежит истерзанное тельце её Мухи, завернутое в Катино подвенечное платье.
        - Да, предостерегали небеса от этого брака. Даже грозили, и всё сбылось. Она одна. И тут Катя потеряла мужество. Она присела на корточки перед непорочно-белыми розами и, закрыв ладонями лицо, заплакала. Она заранее оплакивала свое безрадостное будущее,  нарисованной с такой беспощадной силой Виктором. И, главное, он уловил её характер. Мягкий и пластичный, из которого все будут лепить то, что выгодно им. И действительно, скоро окажется она в этом жутком халате и рваных тапочках. Вид тапочек, почему-то, угнетал особенно. Копеечные, но заношенные, стоптанные, просто умоляющие о благословенном покое на помойке. 
               
        31 июля. Катя собирала сумку для больницы – халат, шелковая рубашечка, щегольские пантолетты. Трусики, маечки – всё дорогое, качественное, изящное. Папа хорошо содержал свою обожаемую дочурку. На пальцах золото, бриллианты, изумруд.
        - Как в лучших домах. И вот за то, чтобы она всегда носила такие безделушки, дорогие шмотки, прислуга подавала бы в  постель кофе, а сама она в сентябре летала в Париж,  весной на карнавал в Венецию, а в декабре  в Сингапур поплескаться в голубом блаженном море, завтра её ребенок расплатится своей жизнью.
        Катя остановилась пред раскрытой сумкой в задумчивости. Решившись, она сняла с рук кольца и, побросав их в бархатный футляр, вышла из квартиры.
        Двор в виду раннего утра совершенно пуст. Дом, где жила Катя, был набит под завязку стариками. Когда-то, в тридцатые годы, они переехали сюда жить молодыми, счастливыми, полными надежд. А теперь, измученные стариковскими бессоницами, засыпали на рассвете. Даже бдительная Мутоновна. Катя опустилась на колени перед кустом роз и, выкопав детской лопаткой ямку,  похоронила в ней, рядом с Мухой,  свои кольца.
        Глупо? Но ведь старуха, бывшая влюбленная девушка с «Титаника», вернула океану его сердце!

          
                Глава 17       
 
        Катя шла на казнь.  А  ликующий вокруг неё летний день, с деловито жужжащими в кронах цветущих лип шмелями, с легкими белыми облаками, и залитой янтарным светом улицы, был невероятно прекрасен.
        - Никогда мой ребенок не увидит этого летнего дня, – сказала себе Катя, -  только из-за того, что мать этого ребенка  - презренное, малодушное существо, позволила себя сломать. Подавить свою волю. Испугалась трудностей… Нет! – Катя остановилась. – Нет! Если бы я знала, что он вернется, я бы сохранила ребенка. Я бы вынесла все беды. Но растить плод предательства я не хочу. Ребенок подлеца, постоянное напоминание о свершенном мерзком предательстве, дорога на всю жизнь. Дети должны рождаться от великой любви! Чтобы там  не говорила о бездумном слиянии двух клеток Оксанка. Неправильно это.
        И летний день померк. Налетела безнадежная ноябрьская метель – колола Катино лицо, бросила в глаза пригоршню ледяного песка. Но и это не остановила Катю. Она прошла до конца одинокую дорогу на эшафот.      
        Вестибюль больницы был пуст и неприветлив. Катя подошла к кабинету и присела рядом с тяжеловесной тетенькой. Она  горько рыдала и сморкалась в платочек.
        - Сроки проворонила, - пожаловалась она Кате, – не берут. Уже четырнадцать недель. И что теперь делать?  Четвертого рожать?
        - У вас трое детей? – Удивилась Катя.
        -  Четверо, включая мужа, который только их строгать и умеет, а зарабатывает только себе на сигареты да на пиво. – Тетка обхватила голову руками. – Неудачники рождают неудачников. Эти на одной картошке с макаронами сидят. Выросли на асфальте, за городом ни разу на травке не отдыхали. Ой, - запричитала тетка, - придется бабку искать. Ой, риск-то какой! Убьет она меня…

        - Бурмистрова, проходите, - выглянула медсестра.
        Войдя в кабинет, после приглушенного искусственного света, Катя зажмурилась от слепящего солнечного потока, льющего в раскрытые окна, и радио пропело ей в самое ухо: «Чей серп на тебя нацелится, срежет росток? На какой плантации мельница сотрет тебя в порошок?»               
        Чистенький, чем-то неуловимо похожий на Михал Михалыча, старичок, облаченный  в халат неправдоподобной белизны, поднял голову от своей постоянной писанины.
        - Ну-с. Раздевайтесь и пройдите за ширму.
        - Опять?
        - Что значит «опять»? – Врач вскинул брови. – Нам надо осмотреть.
        - Но меня два дня назад проверяли!
        - Сколько нам надо, столько и проверим. – Отрезал врач.
        Катя залезла на эти чудовищные металлические козлы и покорно раскрылась. Уже третий человек за последние пятнадцать дней копался в ней. Она закрыла глаза и прикусила, чтобы не закричать, хотя руки пожилого  врача были умело-деликатны, и не причинили ей ни малейшей боли.
        - Десять недель, - объявил он.
        - Восемь! – Твердо сказала Катя.
        Стянув перчатки, врач скомкал и бросил их в корзину, словно избавляясь от свидетеля преступления. – Десять, милочка, и не морочьте мне голову. Я уже сорок лет врач.
        - А я вышла замуж восемь недель назад! – Запальчиво ответила Катя, - и вышла девственницей. -  Она говорила с такой силой, словно от того, что она докажет свою правоту что-то  зависело. Ну, восемь, ну, десять недель. Время позволяет…
        Пожилой врач, просто калька с дореволюционного земского врача,   впервые внимательно  взглянул на пациентку.   
        - Зина, подготовьте аппарат. Пойдемте, я сделаю вам  ультразвук.
        Он  намазал Катин живот прозрачным гелем и напряженно смотрел на экран. - Всё ясно. У вас два плода. Я слышу биение двух сердец. Ещё несколько дней и было бы поздно.
        - Два? – Ужаснулась Катя.
        - А что такого? У вас были в роду близнецы?
        - У меня есть брат-близнец.
        - Так чему же вы удивляетесь?
        - Двое! Двое! – Опустив в ладони лицо, всё повторяла и повторяла потрясенная Катя.
        - Рожай! – Вдруг задушевно сказал доктор. – Побереги себя, девонька. Первое прерывание беременности частенько оказывается и последним. Риск слишком велик.
        - Некоторые по десять абортов делают и ничего.
        - Мой личный рекорд – шестнадцать одна сделала. Страшнее женщины в своей жизни не встречал… А ты – молода, полна сил. Вон и замужем. Справитесь.
        - У меня нет мужа.
        - А как же твои слова?
        - У меня нет мужа, - с силой повторила Катя, вставая и показывая, что аудиенция закончена. – И мне нечем кормить этих детей.
        - Зря вы так. Бог дает душку, дает и краюшку. – Он вернулся за стол, снова уткнулся в свои бумаги,  и тихо приказал, - подождите за дверью.   
        Едва захлопнулась за Катей дверь, как доктор задумчиво, словно что-то прикидывая в уме, посмотрел на медсестру и сказал. – Помести её в ту палату, где лежит эта несчастная… Запамятовал её фамилию. Склероз! Ну, та, что лежала на сохранении. И не сохранила. Ночью скинула.
        - Смирнова?
        - Да. Это моя давняя пациентка. Когда-то Смирнова, как и эта дурочка, настояла на своем и сделала аборт. А сейчас вышла замуж, по большой любви, говорит, тут-то  её и подловила судьба, резус с мужем несовместимый оказался, скидывает уже третьего ребенка. И больше вряд ли забеременеет. Она только сейчас осознала весь ужас своего положения. Муж, конечно, бросит… А может и не бросит.- Он встрепенулся. -  Эта девушка, как её?
       - Екатерина. – Подсказала медсестра.
        - Она колеблется. Я таких знаю – их домашние затерроризировали и принудили пойти сюда. У нас с тобой, Зина, есть  шанс спасти две жизни. Пусть в палате послушает стоны, жалобы, хлебнет ненависти, которую наша несчастная Смирнова обязательно выплеснет на неё.
        Зина работала со старым врачом давно и знала, что он проницателен и мудр, аки змий.

        То, что она собиралась сделать – чудовищно, противоестественно, убийственно. Катя вошла в палату и. быстро раздевшись, нырнула под простынку.  Она закрыла глаза и попыталась хоть на время улизнуть из мучающей реальности,  провалиться в черную дыру сна, но стоны с соседней койки не давали ей покоя.
        Единственная соседка по палате то плакала, тяжело всхлипывая, то начинала бессмысленно бормотать себе под нос. Катя, накинув подушку  на голову, героическим усилием воли заставляла себя уснуть.  Наконец, не выдержав монотонных причитаний, села на кровати.
        - Пожалуйста, Вы не могли бы вести себя потише? – Вежливо сказала она.
        Женщина на соседней койке устремила на неё безумный взгляд и словно впервые заметила присутствие Кати.      
        - Ты – кто?
        - Катя.
        - Простите… - женщина повернулась к стене и снова запричитала, и столько боли было в её неразборчивых словах, что Катя выскочила из палаты.
        Она послонялась по коридору; в холле, среди буйных зарослей  благоденствующих растений, сидела группка веселых и на вид здоровых женщин. Они смотрели телевизор и бурно реагировали на похождения синьор и синьоров,  картинно  и по любому поводу, страдающих среди роскошных интерьеров,  окруженные комфортом и вышколенной прислугой. Катя уставилась невидящими глазами в телевизор.
        - Два ребенка! – Сказала она себе. – Я должна буду уничтожить сразу две будущих жизни. Это –  непоправимо. Но у меня нет пути назад. Я и одного-то малыша толком сейчас воспитать не смогу, а двоих тем более. И винить некого. Во всём виновата только ты сама. И в этом своем чудовищном положении ты оказалась полностью по собственной вине. Ты, такая правильная, такая многомудрая девочка, хотела, чтобы всё в твоей жизни было правильно. Правильная ты моя! Как ты могла поверить ему? А как было не поверить? Если он произнёс в таком месте, как церковь  нерушимые клятвы?  И ложно поклялся, глазом не моргнул, в большой любви. Большая любовь, большая любовь…- Сказала она себе с презрением. – Только такие наивные дурочки, как ты верят в «большую, внезапно вспыхнувшую любовь». Его, видите ли,  пронзил своей ржавой стрелой демон внезапно вспыхнувшей страсти. Роковой, до гроба, блин, любви. 
        Какая же ты дура, Катерина Бурмистрова!
        Дура, дура, дура!
        Идиотка! 
        И за этот твой законченный романтический идиотизм заплатят своей жизнью два невинных созданий.
        Обхватив голову руками, Катя чуть было не завыла в полный голос, как воет в  полнолуние в темном и голодном зимнем лесу волчица, дабы услышать ответный вой, говорящий, что она не одна затеряна в этом ледяном безнадежном мраке.
 
        Затевался ужин, и Катя, очнувшись от своих, разрывающих в клочки душу, мыслей,  почувствовала неаппетитные запахи, ползущие из кухни, и бросилась в свою палату.
        - Кончена жизнь! – Сказала женщина, она сидела и рассматривала в ручное зеркало свое лицо. Видимо, за два часа, пока Катя болталась по холлу, она выплакала все слезы, произнесла все жалкие слова запоздалого раскаянья.
        - Простите, что вы сказали?
        - Я сказала, что моя жизнь кончена.
        Катя промолчала. Не хватает только сейчас выслушивать чьи-то исповеди.
        Но женщина вдруг заговорила быстро, словно ненадолго запертые внутри её слова прорвали плотину.
        - Никогда. Какое холодное, страшное слово – никогда. Никогда не будет ребенка! Был у меня один-единственный шанс, и я сама, собственной рукой его уничтожила. Убила собственное дитя и вот, оттуда, с небес, мне кара.   Зачем мне все эти машины и квартиры, зачем мне любимый человек, если я не могу сделать его счастливым… Ни-ког-да! – Она произнесла по слогам слово, которое так пугало её. – Никогда мне не стать матерью. Не взять на руки самое любимое и драгоценное в мире – собственного ребенка…
Боже, если бы я могла вернуть тот страшный день, когда решилась на прерывание беременности…
        Её безумный взгляд вновь остановился на Кате.
        - А ты что здесь делаешь? – Грубо спросила она. И сама себе с провидческой силой ответила. -  На аборт явилась.
        Катя промолчала. Она понимала, что душу этой женщины, потерявшей последние надежды стать матерью, а она видимо заклинилась на этой идее, разрывают на клочки все демоны зла. Не отвечая на её вопрос, Катя легла и открыла книгу, которую поспешно, почти не глядя,  сдернула сегодня утром с книжной полки.
        История войн. Александр Македонский. Она читала, стараясь не прислушиваться к надгробному плачу, доносящемуся с соседней койки. Под всхлипывания и причитания соседки, Катя, неожиданно для себя, погрузилась в глубокий сон.