Я ничего не боюсь! даже прошлого

        - Константин Константинович Шубин, ступил на землю, покинутую им шестьдесят пять лет назад. – Продолжила свой рассказ Нина. - Он вернулся на родину не блудным сыном, даже не пасынком, а богатым французским туристом. Шло лето 85 года, Горби объявил: Пе-ре-строй-ка, гласность, мир – народам!
       Город детства – Санкт-Петербург, нынешний Ленинград, разочаровал старика. Конечно, туристические красоты Петродворца сияли сусальным золотом, конечно, отбивала время пушка на Петропавловской крепости, но город, буквально в двух шагах от освещенного Невского и имеющего хоть какой-то благопристойный вид, был замусорен, дома, и это на центральных-то улицах! были темны, и смотрели пустыми глазницами окон. - Улица Софьи Перовской, - читал он названия, - улица Кибальчича… Улица имени Желябова. Не удивительно, что они грязны, темны и заставлены пустыми агонизирующими домами. Улицы, названные именами цареубийц и террористов, не могут процветать. По мощам, как говорится, и елей.
        Гуляя в обществе приставленного к нему переводчика – бледного мужчины с холодными глазами - служителя тайной полиции, поинтересовался, что это там за длинная, он такую видел только на зимней распродаже в Галери Лаффает, очередь?
        - Это за вином, - почему-то смущенно переминаясь с ноги на ногу, сообщил переводчик.
        - Не ожидал, что в России так любят вино, - с иронией отозвался Шубин. Он понял, что черно-серая, даже летом облаченная в мрачные одежды, толпа бьется за бутылку водки.
        Город, нежно хранимый памятью детства, исчез. «Исчез великий город, словно никогда и не был», - неожиданно подумалось ему.
        Да, напрасно он сюда приехал, сентиментальный болван! На месте дома, где так блаженно текло его детство, стоял уродливый стеклянный куб какого-то НИИ. Шубин вообще заметил, что всяких Институтов в городе множество, они занимают лучшие здания и помещения. Но результат их деятельности ничтожен! Прилавки полупусты. Или завалены не пригодной к употреблению пищей. И совершенно непотребными товарами, как они любят говорить  - «народного потребления».
        Но все девушки были прелестны и, к его немалому удивлению, хорошо и модно одеты. Даже более ухожены, чем французские их сверстницы. Парадокс, над которым стоило задуматься. Не имея и сотой доли их возможностей, они ухитрялись красиво одеваться и пахнуть самыми изысканными духами. Парадокс!
        Путешествие из Петербурга, пардон, Ленинграда в Москву заняло одну белую летнюю ночь. Он сидел в купе и смотрел в окно, попивая английский чай. Еще во Франции его предупредили товарищи, уже посетившие бывшую родину, что самым необходимым – кофе, чаем, салфетками,  нужно запастись здесь. И, между прочим, не смешно! Дефицит там буквально всё, вплоть до туалетной бумаги. И мыла.
        Невероятно, но они оказались правы.               
       
        Москва выглядела более энергичной и ухоженной. И, однако, изо всех дыр назойливо лезла в глаза удручающая бедность. 
        Но девушки!!!  Девушки и здесь были великолепны. Обворожительны. Милы до слез.
        В Москве он хотел разыскать  свою сестру или, что более вероятно, её сына – Мишеньку. Но сначала, он должен выполнить обещание и встретится с одной женщиной.
        Уже после войны, приобретя консервную фабрику, наладив на ней производство новых по вкусу продуктов,  и снабжая  изысканными грузинскими соусами самые дорогие и роскошные рестораны Монте-Карло и Ниццы,  он стал сначала состоятельным, а потом и вполне богатым человеком. И наступил момент, когда он,  купив путевку в круиз по Средиземному морю, прибыл в Марсель и здесь снова увидел  «Малахит». Корабль стоял под панамским флагом, но имени не изменил.
        Шубин, в дорогом костюме и пятисотдолларовых, ручной работы ботинках, поднялся на борт и, протянув свою визитку матросу, стал дожидаться реакции. 
        Через три минуты его пригласили в каюту капитана. И здесь его встретил Витольд Сигизмундович Витковский. Старый моряк стал совершенно сед, но остался прям, как швабра для мытья палуб и, как всегда жевал погасшую десятки лет назад трубку, поддерживая имидж  матерого морского волка.
        Они узнали друг друга и обнялись. Вечер воспоминаний закончился дружеской попойкой, хоть уже успевшему состариться капитану она не могла пойти на пользу. В дружеском разговоре  он поведал, что долго искал хоть какие-нибудь следы своих бывших хозяев и не нашел. Но корабль сатанинской советской  власти не вернул, увел его в Панаму. Продав еще раньше в Америке пушнину, дал взятку местным чиновникам, продажным там так же, как и везде, впрочем, в мире,  поставил корабль под флаг нейтральной страны. Дабы отрубить тянущиеся к чужому добру щупальца. Он  встал, открыл сейф и с польским шляхетским шиком бросил на стол пачку стодолларовых купюр.               
        - Что это?
        - Это вечнозеленые американские деньги. – Отозвался старый капитан. – До чего же оказались устойчивые! Я их храню с Семнадцатого года.
        Константин взял в руки пачку и прикинул – здесь было не менее двадцати тысяч. И как же они были ему нужны тогда, в Марселе. Эти деньги избавили бы его от двадцатилетнего почти бесплатного и тяжелого труда на полях Прованса и на консервной фабрике. Но сейчас, ирония судьбы, они ему уже не нужны. Он стал богатым и уважаемым  гражданином Франции самостоятельно, о чем свидетельствовала ленточка «Почетного легиона».
        - Я приходил к вам в 22 году. Вспомните, ведь «Малахит» стоял тогда здесь же, на этом причале.
        - А почему же вы не встретились со мной?
        - Потому что был большой наглец. В каких-то обносках, оборванец оборванцем, завалился на палубу и объявил, что являюсь хозяином этого корабля. Вот мне и вломили от души, по-вашему, по-морскому. Да, большого свалял дурака тогда! Но видно, небесам было угодно, чтобы я сам прошел свой путь и сам поднялся. Так что милый Витольд Сигизмундович, - Шубин похлопал старика по желтой иссохшей руке, - оставьте эти деньги себе. Я растроган вашей честностью и преданностью бесконечно.
        - Я тоже не нищий. – Заносчиво сказал капитан. - И очень стар – этот корабль мой дом. Я нанял молодого капитана и теперь путешествую в своё удовольствие, иногда перевожу грузы или беру туристов. Семьи не завел, но двадцать лет назад я обнаружил, что в Москве живет моя племянница. Мы с ней состоим в переписке. В 1957 году  был в Союзе молодежный фестиваль и я, будучи в греческом порту, случайно купил журнал «Огонек». Пролистывая его, наткнулся на фотографию делегации из Польши, а под фотографией была подпись – состав делегации и их переводчик – Идалия Витковская.
         Я сразу понял, что это дочь моего брата-инженера Сигизмунда Витковского. Идалия слишком редкое имя для случайного совпадения, ведь именно так звали нашу мать. В нашей семье всё время повторяются три-четыре имени.
         - В нашей тоже. Раньше это была незыблемая традиция.
         - И фамилия наша. Я ей написал. Она ответила, и всё подтвердилось. Что она - племянница и что брата моего убили эти товарищи в 35 году. За что? За что? – Капитан стукнул кулачком по столу. - Ведь он литературу их бунтовщицкую прятал у себя, рисковал. И рабочим помогал. А они его – шлепнули, так у них называется убийство невинного человека без всякого суда и следствия. Это в благодарность за помощь во время революции. Или в возмездие, что грудью встал за неправое дело!  Но что это дало «товарищам»? – Он махнул рукой. - Бедно они там живут! Я даже деньги послать племяннице не могу, всё  у слабой женщины отберет государство, которое лицемерно декларирует лозунг – «всё для человека, всё во благо человека». Нигде, наверное, ни в одной стране мира, слова так разительно не расходятся с делами.
        Я уже очень стар и, наверное, никогда не попаду в Союз, а у вас есть такая возможность. Найдите мою племянницу и, если, вам самому доллары эти будут не нужны, то отдайте их тайно Идалии. Говорят, что в Союзе люди, чтобы не голодать, спину гнут на своих грядках – морковь там выращивают, картофель. Я завещал бы ей и этот корабль, но только коммунисты его сразу же отберут и хорошо ещё, если не посадят бедную женщину. – Он взглянул на Шубина и, искренне  недоумевая, поинтересовался. – Как может жить такая страна? Ракеты в космос запускают, а сами не сделали ни одной автоматической стиральной машины для облегчения жизни женщин. – Не дожидаясь ответа на свой риторический вопрос, продолжил. - И мне бы хотелась, хоть как-то ей помочь. Корабль мой, - он запнулся и, прямо взглянув Шубину в глаза, спросил, - я могу его считать своим?
        - Разумеется, - поспешно ответил Шубин.
        - Я его им не подарю! – Голос зазвенел торжеством. – Не будут они на нем катать своих курв! Я завещал после моей кончины продать корабль. А средства перевести на счета приютов для инвалидов и престарелых моряков.

        И вот поезд, пронзив ночь, пронесся мимо серых, унылых, полуразрушенных деревень.
        - Ни цветочка в палисаднике! Ни один двор не замощен, после каждого дождя месят грязь, тащат её в дом, - с досадой подумал старик, разглядывая картину разрухи и безнадёжности за окном поезда.
        И тоска. Такая накатила извечная русская тоска на старика, что хоть волком вой. Обезлюдела земля. Некому её пахать. А что мы ожидали, если к власти пришли самые наглые, самые бездарные и неумные люди?  Вот и результат: - уничтожили, извели собственный народ. ОН ВСЕ ВРАЛ!!!
        Поезд мягко подошел к платформе Ленинградского вокзала. Старика встречал новый переводчик – в отличие от мрачноватого питерца, он был весел, курнос и ловко чирикал по-французски, наслаждаясь журчанием собственного голоса. Он подцепил частника, за «трояк», - лексикон Шубина пополнялся каждую минуту новыми жаргонными словечками – тот согласился отвезти их в гостиницу «Россия».
       Проезжая по улице Кирова, бывшей в его детстве Мясницкой, старик снова заметил длиннющую и агрессивную очередь. И поинтересовался, что это?
        - Это? – Весёлый толмач мельком глянул в окно. – Это – битва за «Кавказ»! – ответил он по-русски.
        - Битва за Кавказ? – В недоумении, тоже на русском языке, переспросил Шубин. 
        - Ну, портвейн так называется. «Кавказ». – Словно с досадой на стариковскую бестолковость, пояснил переводчик. - А вы по-нашему балакаете?
        - Немного балакаю.
        - А я-то вам тогда зачем нужен? - Удивился переводчик, но удивился как-то слегка фальшиво.
        - Но я не знаю современных правил...
        - Научим. А вы из этих? Из дворян?
        - Нет.
        - А как вас зовут, месье? – И тут переводчик залился краской - актер. Он уже на платформе знакомился с иностранным гражданином и, увы, имени его не усвоил. Якобы не запомнил. И за трояк от Шереметьево точно не доедешь до отеля!
        - Меня зовут господин Шубин.
        - А меня Леха.
        Шубин улыбнулся. Невоспитанный, но забавный тип.
        - Господин Шубин, рассказать вам анекдот про «Кавказ»?
        - Я весь внимание.
        - «Приходит учитель в класс. Мается, бедолага, от похмелья. Тупо смотрит в журнал. Вызывает к доске Вовочку.
        - Что я вам вчера задавал?
        Тот бодрым голосом рапортует: Михаил Юрьевич Лермонтов. «Кавказ».
        - Чего? – скривился учитель.
        Снова звучит бодрое:
        - Кав-каз!
        - А-а-а!» - Лёха выразительно, по-актерски, продемонстрировал, что учителя стошнило.
        Шубин криво улыбнулся. Вот уж действительно пропасть – они люди разных миров и такого юмора он не понимает. И не поймет никогда.
        Номер в гостинице был тесный, от полотенец воняло хлоркой, зеркало в ванной забрызгано мылом. В, общем, весь этот комфорт не стоил тех денег, которые за него брали. Но Шубин уже привык к своеобразному сервису, предупрежденный друзьями, посетившими СССР, и о грубых ухватках гостиничной обслуги, которая хамила по любому поводу, а чаще и вовсе  без повода, совершенно не дорожила своей работой и при этом постоянно требовала чаевых  за любую незначительную услугу и вымогала подарки. «Потусторонний мир», - подумал старик, и махнул на наглый сервис, что переводится, как известно – «обслуживание», рукой.
        - Мне, Леха, потребуется ваша помощь.
        - К вашим услугам, месье, - стукач КГБ Леха чуть ли не щелкнул каблуками.
        - Я хотел бы поменять тысячу долларов США.
        - В Центральном банке можно. Курс 54 копейки за доллар.
        - Вы – шутите?
        - Отнюдь!
        Старик пристально взглянул в глаза студенту, как на платформе представился юноша, и понял, что и здесь, в Москве, агенты всесильного КГБ  не оставили его в покое. И вместо мрачного необаятельного типа из Питера,  подсунули ему простоватого на вид парнишку. Усыпить, так сказать,  бдительность. И старик похвалил себя за предусмотрительность, что переслал в Россию крупную сумму с дипломатическим работником - его боевым товарищем по партизанской борьбе.               
        - М-да. – Старик пожевал губы, разыгрывая из себя скупенького француза. - Ну что ж поделаешь? Конечно курс фантастический, но не будем нарушать законов этой гостеприимной страны.
        -  Ну… - Студент замялся. – При наличии желания…
        - Нет, нет и нет! – Отрубил Шубин. – Ничего незаконного! Вот вам юноша, тысяча долларов и, пожалуйста, поменяйте официально, по курсу.
        Глаза парня вспыхнули нехорошим блеском. Он еще не успел установить в номере жучок и знал, что их разговор не подслушивают. И решился, взял деньги.
        Он наварит на них три штуки и купит, наконец,  «шестерку». Сосед продаёт «Жигуль», и ждать не станет. Машинка почти что новая – всего семь лет пробега. А если попадется? Прощай карьера и свобода. Незаконные валютные операции – семь лет с конфискацией и сибирский лесоповал. – Леха почувствовал, как по спине пробежала струйка пота. - Но  никто не узнает! Он уже это делал, правда, с более мелкой суммой.         
        И глупого алчного Прокопенко смыло из номера.
        Старик посмотрел ему вслед и гнусно усмехнулся – вот и попался, голубчик.  Подкованные насчет сервиса приятели во Франции объяснили так же, что едет он в страну совершенно дурацких законов – и иметь при себе советскому человеку более 25 долларов или  сумму в другой валюте, эквивалентной этому долларовому изобилию, считается серьезным государственным преступлением и карается лишением свободы чуть ли не на десять лет. Да, если он сейчас нажалуется в милицию, то его милейшего паренька-переводчика  посадят  … но Шубин не нажалуется! Крыса обязательно когда-нибудь  попадется в капкан сама.
 
       А Шубин, приняв душ, побрившись и попрыскавшимся изысканным парфюмом, переоделся в полотняный светло-бежевый костюм, и взяв трость,  отправился прогуляться по улицам. Он, как и договорился еще в Париже,  встретился со своим старым другом,  Два старых партизана встретились на набережной Москва-реки, и тот протянул ему неприметную на вид хозяйственную сумку, и обыкновенный московский дедок в соломенной шляпе и плетеных сандалиях, вскорости заходил в квартиру Идалии Витковской. Она жила в огромном сером доме на улице
Серафимовича. И окна её трехкомнатной,  по российским понятием огромной –  76 метров квартиры!, и потолки – 3,5 высоты, плюс кухня – 16, плюс ванная – 8 и с окном, выходящем на реку, и на то место, где когда-то стоял Храм Христа-Спасителя, а теперь под летним солнцем блестела круглая лужа.
        Идалия, еще не окончательно старая женщина, со ртом, накрашенным помадой цвета  красно-оранжевой герани и кокетливо выщипанными бровками, расспрашивала о своем дяде.
        Он рассказал ей  о Витольде Витковском – какой он был безукоризненно честный и добрый человек. Как сумел сохранить в себе эти замечательные качества до конца жизни. Как похоронили его с подобающими почестями и оставили крупную сумму для ухода за могилой.         
        И он протянул Идалии сверток.
        - Что это?
        - Деньги. Ваш дядя просил меня перевези их через границу и отдать вам.
        - Но здесь… - женщина побледнела, - здесь 60 тысяч рублей! Вы понимаете, что у наших людей не может быть таких денег. Меня посадят…
        - А вы их спрячьте подальше и пользуйтесь ими по мере надобности.
        - Где? Где я их спрячу?
        - В романах, обычно, прячут на кладбище.
        Идалия не приняла иронии и задумалась.
        - И, между прочим, не так уж невероятно! – Она взглянула на него безумными глазами. - В памятнике моему отцу есть ниша с дверцей для совка и лопаточки. Там спокойно поместится и этот сверток. За сорок лет в эту нишу никто ни разу не заглядывал. И, потом, я часто хожу на Ваганьково и не привлеку ничьего  внимания.
        - На Ваганьково? Там есть и наша усыпальница. – Задумчиво сказал Шубин. – Как же мне сразу-то в голову не пришло. Ведь разыскав её, я смогу узнать что-то и  своих родных.  В России после  революции остались моя мать и сестра с малолетним сыном. Я искал.  Писал, писал, но ответа не получил. И сейчас, когда ехал в поезде, всю ночь вспоминал фамилию мужа своей сестры. Проклятый старческий склероз! Она просто изгладилась, как не напрягайся, из моей памяти.- Он взялся за голову руками. - Перебрал все фамилии, мучил, мучил память, но так и не вспомнил. А ведь сестра была известной пианисткой. Афишами была обвешена вся Москва. Да и Петербург.  И фамилия по мужу была у неё необычная, да и сам он просто стоит перед моими глазами. Высокий, слегка рыжеватый, блондин. Но, как ни тужься, не вспоминается.
       И через час из подъезда выходила  смешная парочка  – господин в канотье, похожий на старика Хоттабыча, но без длинной белой бороды, под ручку с вылитой сестрой доктора Айболита из старого фильма, Варварой. За ними семенила тощая и похожая на ходячую селедку, такса. Эта живописная компания остановилась на троллейбусной остановке.
       Старик Шубин, с любопытством взглянул на серую громаду  здания и поинтересовался:
        - Это тот самый знаменитый Дом на Набережной?
        Идалия кивнула.
        - И как же вас ухитрилось занести сюда?
        - А я вышла замуж после войны за сына крупного военачальника. Мой свекор получил эту квартиру от Самого! Самее не бывает. А после победы поселился на казенной даче, а нам с мужем отвалил эту квартиру. Я красивая была… - Она вздохнула. – Сам Берия клинья подбивал. И о его половых похождениях ходили легенды. Но, к счастью, его интерес ко мне был мимолетен, и он довольно быстро переключился на гремевшую тогда по всей стране молоденькую балеринку Оленьку Л.
        Потом свекра арестовали. А следом за ним забрали и мужа. Я была беременна тогда на восьмом месяце и родила мертвого ребенка. А потом и меня захотели выкинуть из этой квартиры, как ЧСВН…
        - А что такое – ЧСВН? – Участливо поинтересовался Шубин.   
        - Член семьи врага народа. – Расшифровала Идалия и продолжила своё повествование, - но тут, к величайшей моей радости, склеил ласты  Сам Великий Языковед и Лучший Друг Физкультурников Коба Джугашвили, сын сапожника и недоучившийся семинарист.
И гений при этом.

А следом за ним шлепнули и Берию. Всю жизнь за это буду благодарить нашего лысого всесоюзного кукурузника. Времена изменились. Но ни муж, ни его отец не вернулись. а вдруг его оклеветали?            
      
        Через двадцать минут они входили в ворота кладбища. Когда-то оно было отведено для  усопших  пролетарского района Красная Пресня, но со временем, к великому изумлению московских старожилов превратилось во второе, после Ново-Девичьего, по престижности место захоронения.
       Идалия, работавшая до пенсии гидом по Москве и переводчиком с польского и французского языков,  любезно показывала Шубину могилы известных писателей и актеров. Он сделал вид, что его это интересует, но по глазам старика она прочитала, что имена Олег Даль или Владимир Высоцкий, ему мало что говорят. Впрочем, песни Высоцкого он однажды слышал. И они ему понравились, и голос понравился – необычный, с  хрипотцой, легко запоминающийся. У могилы Есенина он оживился, но сам пиит, вернее, место его вечного упокоения, Шубина не слишком заинтересовало.
       - Где-то неподалеку должна находится и наша усыпальница. – Он стал беспомощно оглядываться. – Нет, не могу вспомнить. Фокусы памяти -     что-то из прошлого вспоминается так ярко и стоит пред глазами, словно произошло вчера, а что-то почти совсем изгладилось из памяти. Очень я был тогда молод, да и был-то здесь всего один раз, в 13 году, когда хоронили дедушку. – Тут он улыбнулся словно извиняясь. – Какой же я древний.
       Они обошли почти все крупные монументы и мавзолеи, но нигде не обнаружили усыпальницу  Шубиных.
       Идалия поняла, что старик разочарован. Он надеялся, что память вернется, и он вспомнит фамилию сестры, и, возможно, разыщет её детей. Во всяком случае, про одного сына – Мишу он знал точно. Может быть, у неё были и другие дети.
        Нет, не вспоминается! Память о прошлом словно закутана в большой шелковый кокон, из которого так и не смогла выпутаться и, засверкать своими крыльями, бабочка.
          
        Они провели весь день вместе. Гуляли по Бульварному кольцу, обедали в ресторане «Джалторанг», славящийся индийскими блюдами, щедро сдобренными  экзотическими специями. Разумеется, с таксой Бьюти их в парадный зал не пустили, но за приличную мзду, всё же провели на балкон, нависающий над зелеными, немного болотного вида, водами. Завершив трапезу бокалом красного вина и чашкой необыкновенно вкусного кофе с пряными травками и пирожными, изготовленными из простецких свеклы и моркови, но на удивление изысканных, вкусных  и полезных, они сидели за столиком и беседовали над вечереющими водами пруда.
        Солнце ушло за шпиль Меньшиковой башни, и над водой расстелился туман.  Высокий седовласый  мужчина, совсем, с точки зрения нашего старика, мальчишка, лет шестидесяти пяти,  бросал в воду палку  на радость неуклюжему собачьему подростку – забавной, белой в крупный черный горох, долматинке.
        - Делия, апорт! – Кричал он.
        Солнце последним лучом осветило мужчину и его собаку, и старику Шубину показалось что-то знакомое в нём - поворот головы что ли? Белоснежные, оставшиеся густыми, волосы, походка… хозяин долматинки просто похож… Боже Всемилостивый, он похож на его собственного отца!
        Шубин замер.
        - Нет, так не бывает! Приехал в Москву, и сразу же увидел родственника, которого не видел шестьдесят лет. Роман, право слово! Не может это господин быть Мишенькой, слишком получилось бы чудесно. – Он отвел взгляд от мужчины с собакой и взглянул на Идалию, которая   терпеливо дожидалась внимания, рассматривая его внезапно вспыхнувшее лицо и не понимая, почему он так волнуется.               
        - Простите мою невнимательность, но мне показалось, что я  неожиданно увидел своего племянника. Мужчина был так похож, особенно со спины, на моего отца. И возраст подходящий, племянник должен быть сейчас примерно в этом возрасте.
        - А почему же вы с ним не заговорили?
        - Потому что таких совпадений не бывает. – Он мудро сказал. - Иллюзии всё это! Слишком такая встреча была бы романтична. Как в кино. Не виделись 67 лет и случайно столкнулись на Чистых прудах!         
        Он вдруг сник.  Конечно, он рад был посетить места, где рос, но от той, хранимой его детской памятью, Москвы почти ничего не осталось. Только, наверное, вот эти переулочки – Сретенские, Арбатские, Чистопрудные ещё и сохраняют дух старой Москвы. Здесь бьется её древнее сердце. И томятся в неволе её тайны.
        Они тепло простились, и Шубин поехал в гостиницу.
 
        У дверей его номера сидел бледный переводчик, который уже получил нагоняй от своих начальников, за то, что упустил русского француза,  из бывших. Наверняка, приехал искать свои сокровища - о фантастическом богатстве этой семьи до сих пор ходили легенды. Именно, в принадлежавшим когда-то Шубиным  руднике на Урале, недавно подняли на поверхность огромную, на семь килограммов!, друзу.
        - Как ты упустил такую птицу? – Брызгал слюной подполковник. – Где он мотается теперь? Какие делишки обтяпывает?
        Младший лейтенант Леха, начальственную бурю стоически переждал, это была сущая мелочь по сравнению с опасностью, которую он ловко обошел, и сейчас три с половиной штуки, припрятанные за ванную, грели его душу.
        Старик прошел мимо него и невежливо захлопнул дверь перед самым носом молодого человека. Тот робко поскребся.
        - Я хочу отдыхать! – Твердо сказал старик.
        - А деньги? - Оглядываясь, как шпион, заметивший слежку, прошептал переводчик.
        - Какие деньги?
        - Те, то вы мне давали поменять!
        Эта финансовая операция совершенно изгладилась из памяти Шубина, а за удовольствие познакомиться и погулять с племянницей капитана, и просто с добрым и приятным человеком, Идалией Витковской, Шубин еще бы и сам приплатил. Но ни один француз не забыл бы про такую сумму, слишком тот народ уважает деньги.
        - Войдите!
        Леха с шиком бросил на стол 600 рублей в новеньких пятидесятирублевых купюрах и стоял, сияя и, очевидно,
дожидался похвалы.
        Шубин молча запихнул деньги в бумажник. Он уставился на Леху проницательными глазами многомудрой гадюки, и веселый переводчик заерзал.
        - Всё в порядке?               
        - Свободен. – Сказал Шубин.
        Леха, обиженный наглым богатым стариком, но сказочно обогатившийся за счет, вот диво-то, за  счет этого французика, подумал: - «Даже «спасибо» не сказал! А я, ведь, ему лишних сорок четыре рубля принес! Да на такие деньги полмесяца прожить можно! Пенсионеры живут! – Кипятился он. – Старая сволочь. Еще и Фаренгейтом душится! А в чемодане – серебряный несессер, перышки свои чистить. И гель, блин, для душа, исключительно, блин, блин, блин, для нежной кожи. У меня жена земляничным мылом моется, которое, похоже, варят из дохлых кошек. И ничего, благоухает.
        - А может на эти деньги дачку прикупить? Шесть соток. Щитовой домик. Малина, вишня, своя клубника. И рыбалка. И грибы… - И он сладко зажмурился.
               
        Поезд подошел к платформе города-героя Одессы ранним утром, но его уже встречала у дверей вагона молоденькая девушка. Едва он с двумя тяжеленными чемоданами вывалился на перрон, как девушка подскочила и бойко затараторила по-французски.
        Неожиданно он подумал, что если бы та девушка, его первая любовь, родила бы ребенка, у него могла бы быть уже вот такая внучка – молоденькая, хорошенькая, веселая, обажающая танцы…
        Голова его слегка кружилась, он слабел с каждым днем, да и дней этих оставалось всё меньше и меньше. Он, в общем-то успешный, хорошо обеспеченный старик, чувствовал свою полную ненужность и заброшенность в каменном двухэтажном доме увитом виноградом, плетистыми розами и синим клематисом. Под персиковыми и грушевыми деревьями в саду он проводил свои одинокие дни, копаясь в цветнике. А вечером читал великие книги. Он перечитал Гюго и Бальзака, мир его старости был тих и полон удовольствий, но он постоянно чувствовал грызущее душу одиночество. Сын с женой мотались по всему миру с миссией «Врачи без границ» или как они там называются, внучка звала… но старику не нравился её муж. Более того, он, приехав однажды в Америку и прожив несколько дней под крышей её мужа, быстро понял, что внучка его несчастна. Роскошная, но пустая жизнь – без детей, без любви. И муж её ему крайне не понравился. Шубин вдруг сообразил, что под этой ослепительно-акульей в сорок шесть зубов американской улыбкой скрывается  беспощадный хищник. И всё правильно! Нежные создания за двадцать лет бизнесменской деятельности миллиардами не обрастают!
        Заброшенность и одиночество – спутники старости, особенно русской старости.  Деньги, комфорт и … одиночество! И тогда-то он решил предпринять поездку в Россию. До боли в сердце захотелось увидеть землю, где прошло его детство и ранняя юность - тот потерянный рай, образ которого хранила его память. Вдруг, отыщется его племянник, и у него окажутся - дети, внуки, они приедут к нему, дом наполнится детскими голосами… Мечты, мечты.
        И проклятый склероз подвел.   
        Знать не судьба ему поняньчить внуков, погладить их пуховые головки, прочитать им сказки.
        - Лиза, - представилась девушка и,  взмахнув черными, невероятной густоты ресницами, уставилась на него серо-графитывыми глазами.
        - Константин Константинович. – Он взял её тоненькую, с самодельным алым маникюром, ручку и поднес её к губам. В последний момент он испугался, что она отдернет с отвращением свою руку, и его увядшие губы поцелуют пустоту.
        Она не отдернула руки. Более того, он увидел на этой руке кольцо с огромным изумрудом. Кольцо, которое он отдал своему другу и ангелу-хранителю Сергею. И которого он, не дождавшись тогда на бульваре, потерял навсегда.
        - А как ваша фамилия, мадмуазель?
        - Портянкина, - немного смущенно, из-за неблагозвучности родового имени, ответила Лиза.
        Старик сильно удивился. Он искал свои корни в Москве и не нашел, а вот сейчас, здесь, на платформе Одесского вокзала, стояла перед ним юная девушка – внучка, как он понял, Сергея. Он почувствовал внезапную радость, что мир так прекрасен, раз у его друга есть такое сокровище. Он не стал, чтобы не испугать своей внезапной радостью девушку, ни о чём расспрашивать. Всё, что его интересует, он узнает позже.
        В гостинице Лиза быстро и ловко разместила его в самом дорогом и комфортабельном номере, а сама пошла в ресторан, распорядится о завтраке.
        Шубин принял душ, самым тщательным образом вычистил зубы, и побрился. И заблагоухал дорогим парфюмом. 
        Наконец-то КГБ оставило его в покое! Его багаж и даже содержимое бумажника, было тщательно проверено еще в Питере тем самым мрачным переводчиком, и осмотренные вещи старика не давали ни малейших сомнений в том,  что  приехал старичок исключительно понастальгировать по покинутой родине, подышать её сладостным воздухом. Контактов не имел, а отлучку объяснил тем, что отправился на кладбище, разыскать могилы предков и… не разыскал. Бывает! Старички, они с причудами.
        В Москве, после этой внезапной отлучки, был снова тщательно проверен – но ни подметных писем, ни рукописей нашей диссидни, ни порочащих советскую власть снимков обнаружено не было. И после отлучки вернулся пустой, как барабан. В общем, старикашка не стоил тех усилий, которые на него потратили. А, впрочем, вполне возможно, что и провернул какую- нибудь авантюру, старички они хитрые бывают. В Одессе, на морвокзале, перед отбытием восвояси его прошманают по полной программе,
        За завтраком – пара мелких вареных яиц да какой-то пластилинового вкуса сыр,  с кружкой, воняющим жженым сахаром, эрзац-кофе. Но Шубин не заметил что ел. Он с удовольствием рассматривал девушку – лет восемнадцати, с почти черными волосами, пышные губки, бюст, тонкая талия. И мила. Мила до слез! А это самое главное в женщине – быть милой. Что там по этому поводу говорил старина Ларошфуко? «Женщины красивые занимают в нашем сердце второе место. Первое место в нём занимают женщины – милые». Дожил, цитатами заговорил. И даже стал ими думать.
        - Ах, какое интересное кольцо.
        - Это наша семейная реликвия. – С гордостью произнесла девушка. - Мне её завещал дедушка. И даже рассказывал чудесную историю этого кольца. Его раньше носила самая красивая женщина Российской Империи.
        - Он так и сказал? – Старик задумался. – Его мать?
        - Ну что вы! Дедушка был совсем из простых, его мать – горничной служила у этой женщины. Дед еще рассказывал, что была диадема с огромным изумрудом и колье невиданной красы…
        - А какая же была фамилия у счастливицы, которая надевала подобные украшения?
        - Забыла… – Лиза повертела в руках салфетку и, вдруг, выпалила. – Коврова! – Потом снова призадумалась. - Нет,  не Коврова, но что-то известное.  Шустова.
        - Такая прозаическая фамилия. – Усмехнулся старик. – Купчиха, наверное?         
        - Ну что вы? Аристократы по женской линии – графы Лавровы. Но Шубины - это была тогда самая богатая, можно сказать,  семья – золотые прииски, месторождения минералов – изумрудов, сапфиров, аметистов.  И их корабли, бороздили океаны, груженные тоннами шкурок соболей, норок, песцов. - Она взглянула на своё кольцо. - Их продавали даже в Америке.
     Шубин снова взял в свои руки ладошку девушки и сказал – она вновь со страхом уже взглянула на своё кольцо,
      - У этой хозяйки были сын и дочь. – Продолжила повествование Лиза. - Мой дедушка воевал плечо к плечу с её сыном. Они были фронтовые друзья. Потом они друг друга потеряли… А у деда осталось кольцо. Он искал, искал юношу. Рыскал по всей Одессе. Но следы юноши затерялись. И он понял, что тот погиб.  Дед корил себя за то, что нарушил клятву и оставил мальчика одного. И, когда уже полностью установилась Советская власть, он в конце двадцатых стал разыскивать ту хозяйку или её дочь. Дочь была пианистка, очень известная. Он обошел всю Москву, все адреса, но ни где не нашел следов семьи Шубиных. Ах да, я ошиблась. Их фамилия была – Шубины. – Лиза внезапно запнулась и побледнела. Она опустила глаза в тарелку, не смея поднять их на старика.
        - «Догадалась»,  - сказал себе Константин Константинович.
        - Ваша история очень интересна, - он огляделся в поисках официанта, и тот сразу же подлетел. – Счет.
        Расплатившись, они вышли в солнечный, гомонящий, одесский полдень. Лиза шла приунывшая. Бедная девушка, вот и хозяин явился за её единственным по-настоящему дорогим украшением. Гордостью и поголовной завистью всех подружек.
        - «Не отдам, - твердо сказала себе Лиза, - столько лет прошло! Это память о деде! Он даже бабушке не позволял его носить. А мне подарил! И Шубин этот давно погиб! А вот явился… - Она стиснула зубы. - Не отдам! Ни за что!! Ни-ког-да!!!»
        Потом они долго гуляли по городу, и старик попросил Лизу купить билеты в оперу. Старик говорил, что на международном конкурсе во Франции пела одна женщина из СССР и получила первый приз за вокальное мастерство из рук самого президента, а сейчас она поет в Одесском  театре, и он хотел бы послушать её волшебный голос.
        Они нашли театральную афишу, и Шубин быстро отыскал фамилию певицы - сегодня она будет блистать в «Иоланде».
        Лиза обрадовалась возможности на несколько часов избавиться от внезапно возникшего из прошлого призрака – давно похороненного мысленно её дедом, но как оказалось живого, во плоти, и привести свои смятенные чувства в порядок.
        Она лицемерно вздохнула:
        - Но я не могу вас оставить одного!
        - Почему не можешь?
        - Но я же – гид-переводчик, - почему-то неуверенно произнесла Лиза.
        - Не беспокойтесь. Я вроде неплохо говорю по-русски?
        - А вдруг вы заблудитесь, - она стала нести уже полную ахинею.
        - Такси возьму. – Он взглянул на часы. - Давайте с вами встретимся вечером. Перед театром в семь.
        Лиза замялась.
        - Что такое? – Участливо поинтересовался Шубин.
        - Но на сегодняшний спектакль билетов уже нет.
        - Так не бывает! –  Шубин лукаво улыбнулся. – А перекупщики на что? – Он протянул ей три сотенные купюры. – Знаете, Лиза, мне осталось жить так мало, что нужно пользоваться любой отпущенной свыше минутой, и не стоит скаредничать и лишать себя удовольствия послушать оперу в обществе милой девушки. Но, может быть, вы не любите оперное пение?
        Лиза не любила.
        - С удовольствием составлю вам компанию.
        Мила, чертовски мила! А эта улыбка – мягкая, сочная. И глаза, как у Сергея. Но дрожит девочка, боится, что я потребую назад её колечко. Глупенькая. Пусть носит, моя прелесть, радуется жизни.
       
        Он погулял по городу, полюбовался военной эскадрой - серой громадой, плывущей в порт. Посидел в уличном кафе, отдыхая от жары, и выпил стакан газированной воды со сладким вишневым сиропом. Потом, бесцельно блуждая по городу, он пошел по набережной, рассматривая дома и любуясь на море. И оказался у дома на углу двух улиц, где стена строения опиралась на огромный, выкрашенный в голубое, каменный земной шар, поддерживаемый атлантами. И что-то, какое-то мимолетное видение и воспоминание шевельнулось в нём.  Улица Гоголя? Как же она называлась тогда, во время революции, когда началась вакханалия переименований? Не вспомнить!
        Однако, это была та самая улица, где жила девушка  - его кудрявый ангел-спаситель. Как же её звали? – Старик замер на месте. - Вот вам и первая бессмертная любовь! Даже имя забыл! И девушку эту почти не вспоминал. Тогда уже решил - если бы любила, то пошла  с ним на край света. – Так и подумал высокопарно. – «На край света». Но имя, как тело утопленника из глубины омута, всплыло на поверхность памяти – Марина. Нет, Ирина. Снова – нет.  Нина!  И, повинуясь внезапному импульсу, он стал искать её дом. Дом был двухэтажный, каменный, он помнил скрипучие ступеньки и резной буфет, стоящий почему-то на лестнице, а во дворе был круг – то ли клумба, то ли занесенный снегом фонтан. Он прошел вдоль короткой улочки дважды по обе стороны тротуаров и остановился перед аркой. В глубине двора виднелся тот самый дом, память, оказывается, хранила его облик, и балкон с коваными перилами нависал над  круглой, засаженной мальвами клумбой. Он подошел к невысокому балкону – кружевные занавески,  стул, перила, увитые цветным горошком, который лил свой аромат в комнаты, где давным-давно он был молод, любим, где он оставил мамину диадему!   
        Столько лет прошло! 69! Может быть зайти?
        А зачем? Что ты там хочешь найти? Прошлое?
        Над прошлым сомкнулись волны времени, и лежит оно на самом дне воспоминаний.