Девочка, которая научила меня летать

Меня недавно сократили из-за экономического кризиса, и я, с искренней радостью усвоив эту новость, решил поехать погостить к родителям. Погостить, и конечно хорошенько отоспаться. Точнее, вернуть изнурённому непрерывным стрессом организму сотни часов недосыпа, накопившихся за несколько лет рабского труда. Один мой друг говорит, что капитализм требует жертв, а жертвы — компенсации. Мой же организм на данном этапе требовал скорее реабилитации.

У родителей был сравнительно небольшой домик, но они держали для меня в нём отдельную комнату на первом этаже. Комната эта была тоже небольшая, но очень уютная. В ней изголовьем к окну и изножьем к двери стояла шикарная двухспальная кровать. За окном был лес, а дверь выходила в большую гостиную, которая служила также и прихожей. С другой стороны от прихожей была кухня. Мама, хоть и возилась там частенько по утрам, старалась делать это тихо, чтобы не разбудить меня. Собаке уже давно дали понять, что ломиться ко мне в комнату не следует, и вообще старались её в утренние часы в дом не пускать.

Словом, место для отоспаться было отличное. И я этим как мог наслаждался. Я спал по девять-десять часов, и, даже проснувшись, не вставал сразу, а вместо этого по несколько часов продолжал грезить в полусне, нежась в кровати.

Нервы мои быстро шли на поправку, бруксизм полностью прошёл, а былая раздражительность сменилась благодушием, здоровым сарказмом и философским отношением к жизни.

Вот и в это утро я лежал в полудрёме и переваривал впечатления от последнего сна. Казалось, что даже звон пожарной сигнализации не заставил бы меня открыть глаза. Солнце уже давно взошло, и под покрывалом было жутко жарко, но отбросить его мне было лень.

И вдруг я почувствовал, что на меня взгромождается что-то живое и довольно тяжёлое. «Не, это не наш доберманчик», подумал я. «Тут попахивает как минимум догом, а то и филой-бразильерой какой», пробурчал я себе под нос, вспомнив огромную собаку моего друга, и силясь открыть слипшиеся глаза.

…

Я знал Наташу очень давно. Она была дочкой наших знакомых. Мы не часто с ней виделись, но вспоминал я о ней частенько. Это был ребёнок не от мира сего. Впрочем, сейчас она уже не была ребёнком — ей было шестнадцать. Она успела уже расцвести и наполниться удивительной красотой, которая заслуживает небольшого лирического отступления перед тем, как я расскажу о её не менее удивительных интересах и умственных способностях.

Она была высокой и стройной, с тёмными волосами и тёмными глазами. Прямые, но довольно пышные волосы обычно были пострижены под удлинённое каре. Удивительно правильным и симметричным чертам лица позавидовала бы любая голливудская актриса. Взгляд поражал своей глубиной, но в нём не было и тени грусти. Он был живым и открытым. В нём уживались весёлость с мудростью и смелость со скромностью. Походка её была грациозной, но свободной и естественной. Впрочем, это чудо предпочитало перемещаться перебежками, словно ей было всё еще пять лет. Её детская игривость и жизнерадостность несомненно добавляли ей привлекательности в глазах как взрослых, так и сверстников. Главное — она понятия не имела о своей красоте. Ей до неё не было никакого дела. К зеркалу она подходила всего пару раз в день, и то обычно только для того, чтобы убедиться, что в волосах не запуталось пёрышко от подушки и из носа ничего лишнего не торчит. Интересно, но и о красоте окружающих она тоже судила не по внешности. Правильнее даже сказать, что привлекала её совсем не внешность. Во всяком случае мне так казалось.

Но наисильнейшее впечатление производили на меня, еще с первых дней нашего знакомства, её наивность и непосредственность. Нет, наивной её нельзя было назвать. Просто она была до безобразия наивна в своей непосредственности. Почему «наивна»? Потому, что скромность её, которая тоже присутствовала в достатке, не подавала правильных сигналов мозгу по поводу того, что можно, и что нельзя. Знай она какое впечатление произведут определённые её слова или действия на окружающих, она бы вела себя совсем по-другому. Впрочем, с годами она стала понимать, что часто невольно обескураживает окружающих. Особенно — впечатлительных, стереотипно мыслящих, и еще тех, что поумнее остальных. Так что она стала чаще сдерживаться — так, на всякий случай. Ну да: ей сложно было предугадать что и кого шокирует, так что «на всякий случай» —  пожалуй уместное выражение.

Что же она такого откалывала? Ну, самыми любопытными, в частности для меня, были её научные откровения, и всяческие проявления проницательности во всём, в том числе и по отношению к людям.

К примеру, когда ей было шесть лет, мы оказались вместе на одной семейной вечеринке. У кого-то был день рождения, что ли. Я тогда вышел на балкон подышать воздухом, а она там уже стояла и задумчиво смотрела на луну. «Привет», сказала она, заметив меня, и снова посмотрела на луну. «Я давно думала: почему луна иногда большая, а иногда — маленькая? И только что придумала: она просто то дальше от нас, то ближе. Короче, она летает не по кругу, а по приплюснутому такому кругу... Ты это знаешь? Я правильно придумала?» Это была не первая моя встреча с Наташей, и я сразу поверил, что подвоха тут нет, и она действительно сама догадалась. Ну, и глаза у меня, как часто бывало, в очередной раз округлились от удивления, несмотря на количество выпитого вина.

Что же касается Наташиной проницательности, она представляла для меня дилемму. Наташа очень хорошо умела угадывать мысли и намерения взрослых, но при этом, как я уже говорил, очень редко могла угадать реакцию людей на свои высказывания и поступки. Например, один раз на пикнике — ей тогда было лет восемь — она по наивности своей разоблачила роман между двумя взрослыми, который до этого момента те искусно скрывали. Причём не то, чтобы она подсмотрела как они целовались или что-то в этом духе. Просто она заметила бессознательную игру взглядов между ними и сказала: «Тётя Света, пусть лучше ВАЛЯ пойдёт с Серёжей к маяку, а не мои папа с мамой. По-моему Валя с Серёжей любят друг друга и хотят пойти вдвоём.» Всё бы ничего, но тётя Света была женой Серёжи, и про роман тогда ещё не знала. Серёжа уронил вилку, а Валя покраснела и минут на пять потеряла дар речи. В общем, «буря в тазике» была ещё та... Наташа поняла свою ошибку, и потом долго молчала, бродила где-то поодаль и старалась не попадаться никому из взрослых на глаза. Конечно, подобные казусы случались не часто, но при этом даже с годами она мало продвинулась в умении предугадывать реакцию взрослых. Всех, кроме меня...

Наташа любила меня по ряду причин. Во-первых, я был одним из немногих, с кем она могла смело говорить на всякие научные и технические темы, не боясь показаться «уродцем». Я с радостью поддерживал разговор, и совершенно не смущался, когда выяснялось, что она в некоторых вопросах разбиралась лучше, или соображала быстрее, чем я. Ей это нравилось, и дело было совсем не в гордости. Просто я не судил ни её ни себя. И она тоже никого и никогда не судила. Во вторых, любые её слова и выходки я воспринимал очень непосредственно, не пытаясь оценить их уместность, скажем, в её возрасте, или по отношению к каким-либо людям, включая себя. При этом я и не подумал бы на неё обижаться. Она мне казалась эдаким ангелочком в своей непосредственности, к тому же фактического зла, вольно или невольно, она никому ни разу не причинила. Ну, по крайней мере в моей системе ценностей. Ну и, наконец, я попросту общался с ней очень охотно и слушал её всегда очень внимательно. Помнится в первый день нашего знакомства она, после нескольких часов эпизодического общения со мной, подбежала к своей маме с радостным криком: «Мама, мама! Он меня слушает! Правда слушает!»

Последние несколько лет мы пересекались очень мало. Работа засосала меня, и жили мы в разных городах. По редким встречам можно было определить, что она скучает по нашему общению, но, как мне казалось, не настолько, чтобы поддерживать переписку в Скайпе или социальных сетях. Мой же «извращённый» взрослый ум начинали тревожить вопросы, связанные с её взрослением. «А вдруг влюбится в меня ненароком? Что я буду с этим делать?» Так что я старался видеться с ней пореже. По правде сказать, я не меньше боялся и сам влюбиться в неё. Хотя правильнее сказать что я боялся, что она почувствует мой страх влюбиться в неё, и обидится. Да, это было бы больно... И, если бы она, со свойственной ей откровенностью и непосредственностью, посмотрела бы мне в глаза и сказала «Мы ведь всегда были открыты друг с другом и не стеснялись наших эмоций. У меня больше ни с кем нет такой открытости, а ты её предал», то я вынужден был бы согласиться с этим постыдным заключением, выданным моим маленьким ангелом. Мурашки по коже бежали, когда я представлял себе подобный разговор.

Ну, влюбилась-не влюбилась, а номер очередной отколола. Ох уж мне эта её непосредственность... Интересно, у всех гениев мозги набекрень?

…

Итак, я открыл глаза, и увидел Наташу! Она лежала абсолютно голая поперёк моей кровати поверх покрывала у меня на руках, точнее — у меня на животе. Если бы я не чувствовал тяжести её, пусть и изящного, но всё же весящего под пятьдесят килограмм тела, я бы подумал, что мне снится очередной сон, на этот раз эротический. Но нет — это было наяву. И я, при всей своей озадаченности, инстинктивно обнял её.

На лице её была такая беззаботная улыбка, что я и сам улыбнулся в ответ. И так приятно было всё происходящее, что я боялся даже заговорить.

      -  Я узнала, что ты приехал и очень обрадовалась. Мне давно нужна твоя помощь. Вот, пришла позвать тебя кое-куда. Смотрю, ты спишь. И мне почему-то захотелось прилечь на тебя.
      -  А одежда где?
      -  Сняла в коридоре. Жарко у вас.
      -  А бельё-то твоё где? Трусики хотя бы.
      -  Да ну. Жарко в нём. Я в одном сарафане хожу.
      -  Мда... Ну ты бы поосторожней. Я всё-таки мужчина. Ну, мне, конечно, приятно вот так тебя обнимать, но... это неправильно, в нашей системе координат, так сказать, - я сжал губы, едва сдерживая смех.
      -  В нашей — это в чьей? - и она добродушно рассмеялась.
      -  Так, детский сад, а-ну подъём! И живо за сарафаном, пока нас не застукали. Ты не в Германии, и мы — не семья нудистов.

С этими словами я сел на кровати, свесил ноги, встал, не выпуская Наташу из рук, затем, изобразив лёгкость двадцатилетнего ловеласа, мягко опустил её ноги на пол и показал глазами не дверь. Признаюсь, оторвать взгляд от её заразительной улыбки, даже и на мгновение, было не просто.

С наигранной осторожностью она на цыпочках проследовала к двери. Я же в состоянии эйфорического оцепенения продолжать наблюдать за этим чудом природы, словно впитывая глазами каждое её движение, пока не закрылась дверь.

Я сразу бросился к стулу, на котором висела моя одежда, но не успел и штаны натянуть, точнее шорты, как дверь снова открылась, и на пороге появилась Наташа, и уже в сарафанчике. В нём она казалась ещё более прекрасной, чем в том виде, в котором я имел удовольствие её созерцать десять секунд назад. Мне вдруг захотелось снова взять её на руки и кружить по комнате пока она не начнёт молить о пощаде. Помнится такое случалось, когда она была ещё маленькая. Я тогда играл с ней «в космонавтов» и устраивал ей «невесомость», вращая вокруг всех осей в воздухе... Смущённый, я перевёл взгляд на рубашку, которую по идее следовало тоже надеть, учитывая, что в доме был гость.

Мы вышли в прихожую и я направился на кухню. С улицы нам на встречу как раз направлялась мама. Увидев нашу гостью, она обрадованно заулыбалась.

      -  Ой, Наташенька! Какими судьбами? Тебя родители прислали, или ты просто с Димой зашла повидаться?
      -  Здравствуйте, тётя Оля! Да, я к Диме. Мне нужна его помощь кое-с-чем.

Мама подозрительно подняла бровь:

      -  Только, пожалуйста, без всяких там взрывов и пожаров на этот раз.

Наташа кокетливо заулыбалась.

      -  А пожаров и не было вроде, - сказала она смущённо.
      -  Да, мама, вечно ты всё преувеличиваешь! - возмущённо добавил я.
      -  А вот и не подерётесь!- рассмеялась Наташа. - Не беспокойтесь, тётя Оля, ни взрывов ни пожаров не планируется. Мы только полетаем немного.

Мама широко открыла глаза, сжала губы, и скептически покачала головой. Затем перевела взгляд на меня, словно говоря: «Ты там присмотри за ней, и сам не сильно увлекайся...»

      -  Ладно. Давайте завтракать! Я с утра сделала Димины любимые блины с грибами. Но не знала когда он встанет, и не обжаривала их. Дима, завари чай. А я займусь блинами. Через десять минут всё будет готово.

За завтраком мама в своём обычном стиле много болтала и расспрашивала Наташу о её планах на будущее, о родителях и об общих знакомых. Наташа отвечала вежливо и подробно, но особого интереса к этим темам явно не испытывала. Она терпеливо выслушивала мамино особое мнение, которым та никогда не упускала случая поделиться — по поводу и без повода, но Наташины мысли были явно где-то в другом месте, и наверняка ей не терпелось поскорее перейти к реализации своего плана, для которого я ей понадобился.

Отдав должное блинам с грибами, и соблюдя ритуал вежливого общения за чашкой чая, мы наконец вышли на улицу. Доберманчик, завидев нас издалека, как обычно бросился на меня всей своей массой едва не сбив с ног, и облизал, повизгивая, всё лицо. Наташу он тоже лизнул в руку для приличия. Я, как мог, извинился перед собакой за то, что поиграть этим утром нам не доведётся, и гулять я пойду с Наташей, а не с ней, и мы пошли в сторону города, стараясь держаться в тени деревьев.

День был хоть и жаркий, но самый что ни на есть замечательный: зелень листвы переливалась в солнечных лучах, голова была свободна от мирской суеты, и рядом со мной шла самая красивая девушка на свете. Я чувствовал себя вдвое моложе, чем значилось в моём паспорте.

Наташа, казалось, тоже наслаждалась всем происходящим, шла неторопливо, хоть и целеустремлённо, и молча улыбалась, время от времени лукаво на меня поглядывая, словно предвкушая какие-то очень интересные события.

      -  Ну, рассказывай. Что ты там задумала?
      -  Ты веришь в летающие тарелки? - тут же выдала она, словно давно ждала моего вопроса.
      -  В общем да. Мои друзья их видели. Друзья, которым я доверяю.
      -  Я нашла одну пару лет назад. В хорошем состоянии. С тех пор много о ней думаю. Хотела полетать, но у меня не получилось...
      -  Правда? А где ты её нашла?
      -  Я покажу тебе. Это недалеко. Сначала зайдём ко мне домой за аккумулятором, и потом сразу пойдём туда. То есть, поедем, — аккумулятор очень тяжёлый.
      -  Так это где-то в городе?
      -  Да, в ангаре на Индастриал драйв. Это нон-профит для тех, кто любит мастерить всякие штуки. Я плачу членские взносы. Это не дорого — всего шестьдесят долларов в месяц. Папа разрешил... Если честно, я вступила в кооператив только ради этой тарелки. Чтобы её не сдали на металлолом.
      -  А кто её туда привёз?
      -  Парень один, Джефф. Я его не знала. Он погиб... - Она со скорбью посмотрела мне в глаза.

Настроение моё начало меняться на серьёзное. Мне очень не хотелось назад, в эту свою серьёзность. Я был так счастлив, что начал наконец от неё избавляться, и тут, на-тебе! Прям как у Высоцкого: то тарелки подлые летают, то люди гинут. Словом, сумасшедший дом.

      -  А как он пропал?
      -  Он не пропал. Он сорвался со скалы... Он скалолазанием занимался. И ещё параглайдингом...

Наташа загрустила и стала смотреть себе под ноги. Мы вышли на набережную, и свежий морской бриз нежно заиграл полами её сарафана. Как же всё-таки она была красива — «и в горе и в радости...», почему-то прозвучало у меня в голове.

      -  Наверное не стоит о грустном. Может поговорим о самой тарелке?
      -  Тарелку построил Джефф. Он — большой молодец. Ему помогло то, что он работал на Павак. Но он всё равно просто умница...
      -  Я слышал это название. Это та фирма, что производит оборудование для ядерных ускорителей и токамаков?
      -  Да.
      -  Расскажи мне про тарелку.
      -  Ты сам всё увидишь. Уже скоро.

Мы продолжали идти по набережной, и романтичность этой прогулки вскоре снова подняла нам настроение. Светило яркое солнце, но прохладный морской ветер не давал нам почувствовать жары. Он играл нашими волосами и шевелил цветки одуванчиков, каким-то чудом проросших сквозь деревянный настил, по которому мы шли.

      -  Когда я её нашла, она была в хорошей форме. В смысле, она могла полететь. Только мне пришлось вставить назад семь предохранителей. Они были все разные, так что я даже не сразу разобралась какой тип нужен и где их купить.
      -  Хозяин вытащил предохранители?
      -  Да, он видно тоже не смог её запустить, и забросил на время.
      -  А ты пыталась её запустить?
      -  Да, пыталась. Очень пыталась... Но не смогла сама. Мне нужен ты, чтобы... чтобы полететь. - Она остановилась, и посмотрела на меня таким взглядом, что я вдруг оцепенел и потерял дар речи. Это был никак не взгляд шестнадцатилетней девочки...

Увидев, какой эффект она произвела, она, казалось, обрадовалась, но тут же смущённо улыбнулась, повернулась и мы продолжили свой путь.

      -  Пока я пыталась понять как ею управлять, я вообще многое поняла. Когда я вспоминала о тебе, я начинала чувствовать, что тарелка начинает слушаться меня. Она — живая. Ей нужны чувства... Одними мыслями её не запустишь.
      -  А какие-то средства управления там есть? Экран там, или кнопки?
      -  Нет, - удивлённо обернулась она, - разве я не говорила? Она управляется мыслями. То есть, чувствами... как я уже поняла. Ты как бы входишь в резонанс с её душой, погружаешься в... транс, и потом говоришь ей что делать. Но я не могу погрузиться в этот транс без тебя... Это - как бы состояние абсолютного доверия... абсолютной защищённости.

По всему было видно, что Наташе приходится напрягать все свои способности, использовать всё красноречие, на какое она способна, и выискивать в глубинах памяти обороты, от которых нет никакого толка в её повседневной жизни. В то же время было видно, что она очень хорошо понимает, точнее — чувствует, то, о чём говорит.

      -  Когда я с тобой, я точно знаю, что ты меня поймёшь. Даже если я буду совсем молчать. Ну... поймёшь самое главное, не какие-то формулы там или диаграммы, которые я себе воображаю, но ГЛАВНОЕ — даже молча поймешь. Понимаешь?.. Вот и тарелке нужно то же самое. Такое как бы ощущение, что я и ей полностью доверяю, — почти так же сильно, как тебе. И тогда она тоже доверится мне, и сможет всё сделать что у неё попросишь. Сможет полететь, повернуть куда надо, опять полететь, сесть, снова взлететь. Всё сможет!

Наташа снова остановилась, заглянула мне в глаза, потом вдруг игриво повернулась в сторону моря, воскликнула «Вот смотри!», сделала несколько шагов, взмахнула руками, и с лёгкостью запрыгнула на тонкие металлические перила набережной, быстро взмахнула руками ещё раз, пытаясь сохранить равновесие, затем выпрямилась во весь рост. Меня прошиб холодный пот, и я инстинктивно бросился к ней. Перила были мне выше, чем по пояс, поэтому я остановился в нерешительности, не понимая как бы её ухватить, чтобы она не потеряла равновесие и не полетела головой вниз. До её талии или бёдер я едва дотягивался, так что, если и мог её за них придержать, то уж никак не схватить с разбегу. Так что мне ничего не оставалось, кроме как охладить свою прыть, затем аккуратно и медленно обвить её ноги руками, и так же аккуратно снять её со скользких перил, на которых она всё это время каким-то чудом удерживалась.

      -  Ты с ума сошла! Не делай так больше никогда! Внизу же камни! - Я был ошарашен и даже разгневан.
      -  Извини... - она нежно положила мне руки на плечи, - я просто хотела тебе показать. Чтобы ты понял. Я знала, что ты рядом, что ты не дашь мне упасть, и поэтому сама не боялась, и сама всё сделала правильно, чтобы помочь тебе спасти меня!

Её тёмные глаза светились возбуждённой и одновременно удовлетворённой улыбкой, волосы волшебно шевелились на ветру. Ну как я мог не простить это чудо?

Мы снова пошли, и, немного успокоившись, я стал раздумывать над её словами. Почему же она в меня так сильно верит? Словно я бог для неё. Ну, я ей восхищаюсь понятно почему. Она ведь такая живая, такая яркая, такая не по годам умная. И всегда была. Её много что интересует, но она не разменивается на мелочи, не ведётся на блестяшки и на рекламу. Её никогда ни что не интересовало просто потому, что оно популярно среди сверстников, — ей всегда был абсолютно чужд стадный инстинкт. Если кто-то и был для неё авторитетом — это те, кто никогда не пытался навязать ей своё мнение и свои ценности, а лишь мягко предлагал их её рассмотрению. Таких людей очевидно было очень мало. Я знал только троих из них — её родителей и себя самого.

Мы свернули на аллею парка и вскоре подошли к её дому. Она открыла дверь ключом, и мы вошли в прихожую. У стены рядом с камином стоял огромный 36-вольтовый аккумулятор. Я никогда таких раньше не видел. С боков в него были вмонтированы откидные ручки, а дно слегка возвышалось над полом благодаря четырём выдвижным колёсикам. От клемм тянулись провода к небольшому портативному зарядному устройству, которое стояло на полу и было включено в розетку.

      -  Ничего себе! Тяжёлый наверное.
      -  Да, я сама бы с ним не справилась.
      -  А сюда его папа помог заволочь?
      -  Нет. Родители на Кубе. Я купила его на Амазоне, как только узнала, что ты приехал. Его привезли два дня назад, и я сразу поставила заряжать. Сначала я сходила проверить тарелку. Оказалось, что старый совсем испортился. Тот я давно последний раз заряжала, и ему уже много лет. А этот я купила с доставкой. Его привезли два здоровенных мужика.
      -  Мда, есть с чем повозиться... А ключи от машины? Родители тебе уже дают водить?
      -  У меня ещё нет прав, но ключи я знаю где лежат. Ты поведёшь. Они бы точно разрешили, не беспокойся.

Аккумулятор был и правда неподъёмный, но Наташа принесла из гаража два погрузочных рельса, и с их помощью мы кое-как перекатили его через порог, а потом и закатили в кузов, воспользовавшись маленькой электрической лебёдкой, которая тоже нашлась в гараже. Наташа сбегала за зарядным устройством.

      -  Это ещё не всё, - сказала она, глядя на моё вспотевшее лицо. - Главное его в тарелку засунуть. Там есть электрический крюк в ангаре, но я никогда им не пользовалась. Для этого по идее тренинг надо проходить, но тебе, я думаю, можно.
      -  Ага. Тренинг, сэйфти бутс, каски... Ладно, поехали, инженер ты мой в сарафане.

По дороге Наташа рассказала мне как сильно она скучала и что недоумевала почему я так надолго пропал. Рассказала, что сама стеснялась выходить со мной на связь, поскольку не хотела вмешиваться в мою взрослую жизнь. Мне стало жутко стыдно за свои сомнения, и я признался ей, что попросту боялся, что между нами возникнут более сильные чувства. Точнее, боялся, что я подавлю в себе эти чувства, и она, такая восхитительно наивная, не простит мне этого. Мне показалось, что она была уже достаточно взрослой, чтобы понять о чём я говорю, и не судить меня слишком строго. И она поняла.

      -  Я хочу, чтобы ты знал... Мне очень приятно, что ты так откровенно говоришь со мной. Для меня это всегда было очень важно. И за это я тебя так... ценю. Я на всё готова ради возможности пообщаться с тобой — хотя бы иногда. Готова даже ждать по несколько лет...  И... ты не бойся меня обидеть. Я только веду себя как ребёнок. На самом деле я всё понимаю...
      -  Я знаю, что ты не по годам умна, и от этого боюсь тебя еще больше, - подмигнул я ей.

Она задумалась на минуту, потом продолжила:

      -  Ты помнишь, как моя мама позвала тебя с нами ловить раков?
      -  Да, помню. Никого больше не позвала, даже моих родителей, а меня позвала. Я тогда очень удивился.
      -  Это из-за меня было. Я тебе тогда не сказала, но я скапризничала. Они обсуждали поездку на озеро с ночёвкой и спросили хочу ли я поехать. На самом деле вопрос был риторический: они не ожидали что я откажусь — меня просто не с кем было оставить. А я спросила: «А дядя Дима поедет?», и отказалась ехать без тебя.
      -  Я же просил не называть меня «дядей».
      -  Я помню, но это было когда ты ещё был «дядей», - она повернулась ко мне и лукаво улыбнулась.
      -  Мне и тогда это не сильно нравилось, - усмехнулся я.
      -  Но ведь в разговоре со мной мама тебя именно так называла. Как же ещё?
      -  Ладно-ладно, ты права. На самом деле можешь и сейчас называть меня «дядей». Мне это где-то даже льстит, - и я снова подмигнул ей.
      -  А вот теперь из принципа не буду... дядя! - и она рассмеялась.

Мы выехали на Индастриал, и поехали мимо заборов, складов и стоянок грузовиков. Довольно унылая картина.

      -  Скажешь где твой ангар?
      -  Ага. Еще полкилометра.
      -  Ты сюда пешком ходила от остановки?
      -  На роликах ездила.
      -  Хм, всё равно далековато. Места тут стрёмные. Я бы тебя одну в тёмное время сюда не пустил.
      -  Ну, когда поздно, я Каюху с собой брала. Он обожает меня на роликах таскать за собой.
      -  Кстати, где он?
      -  Родители с собой на Кубу взяли. Специально отель выбирали чтобы с собаками можно было.
      -  А ты-то чего не поехала?

Она посмотрела на меня серьёзным взглядом, словно решаясь в чём-то признаться. Потом улыбнулась и сказала:

      -  А я думала, может ты приедешь погостить к своим родителям. Больше всего на свете боялась разминуться с тобой.

У меня в который раз по спине пробежали мурашки, и я уже открыл рот, чтобы попросить Наташу не льстить мне, но тут она показала на большой ангар слева, и сказала:

      -  Нам сюда. Въезжай во двор и ставь машину прямо у ворот ангара. Сначала я покажу тебе тарелку.

Она ввела код и скрылась за боковой дверью ангара. Огромные ворота въезда во двор откатились, и я подъехал к зданию. Не успел я выйти из машины, как главная дверь заскрипела и начала подниматься, открывая яркому дневному свету странные конструкции и всевозможные приспособления гаражных изобретателей. 

Середина ангара была свободна. По периметру стояли стеллажи с инструментами. На полу вдоль них валялись сами инструменты, провода и всякие электрические устройства, стояли стулья и мощные осветительные приборы. Трудно было разобраться что тут было изобретением, а что лишь средством производства. Возле входа справа стоял странного вида токарный станок — то ли ещё незаконченный, то ли просто раскуроченный. Из того, что можно было легко идентифицировать как продукт творчества местных умельцев, в глаза бросался красивый белый катамаран на подводных крыльях с мачтой, но без паруса. Он стоял в правом дальнем углу на металлическом каркасе. Также вдоль ангара расположились несколько крупных моделей реактивных и винтовых самолётов, какая-то велоподобная машина, древний мотоцикл с коляской, и ещё некий пилотируемый мультикоптер бескорпусного типа с множеством пропеллеров, установленных по периметру каркаса, и креслом пилота посередине. Наташина тарелка стояла в левом дальнем углу, и практически сливалась с полом и задней дверью ангара из-за своего тёмного металлического цвета. Наташа уже была в ангаре, когда я вошёл. Жестом она позвала меня к тарелке.

Само нахождение рядом с таким предметом порождало удивительное ощущение, особенно после мистического рассказа Наташи. В то же время ни в форме ни в размере тарелки я ничего неожиданного для себя не нашёл. Она была метров пять в диаметре, идеально круглой формы с острой кромкой «крыла», конические поверхности которого расходились с приближением к центру диска. Над центральной частью возвышалась полусфера кабины с рядом круглых окошек, расположенных по периметру. Кабина была около двух метров  в диаметре. Между корпусом тарелки и полом ангара, казалось, не было никаких приспособлений — ни ножек ни колёс, она просто покоилась на полу своей центральной частью. Наташа показала мне на тончайшую щель между наружным диском и стенкой центрального отделения, в котором располагалась кабина.

      -  Этот диск вращается. Очень-очень быстро. А кабина — неподвижна.
      -  Хм... А почему кабина не начнёт вращаться в противоположную сторону?
      -  Тебе что, никогда гироскоп на день рождения не дарили? - она рассмеялась: это был намёк на игрушку, которую я ей подарил когда ей исполнилось десять лет.
      -  Ладно-ладно, - смутился я.
      -  Это вот люк, - она показала на хорошо подогнанную, и поэтому едва заметную, дверь в верхней сферической части тарелки.

Она вскарабкалась на крыло, достала из кармана ту же связку ключей, на которой был ключ от дома, и маленьким ключиком открыла люк. Вход оказался довольно большим: люк сам был частью полусферы и доходил практически до верхней точки тарелки. Я последовал за ней.

Внутри было сравнительно просторно. Никаких приборов навигации видно не было. Посреди кабины в полу был виден прямоугольный люк. С двух сторон от него, напротив друг друга, стояли два небольших пластмассовых стула, прикреплённых к полу скобами. Один стул был синий, другой — бордовый.

      -  А почему стулья разного цвета? - спросил я.
      -  Один — для мальчиков, а другой — для девочек, - рассмеялась Наташа. - Да просто один тут был с самого начала, а второй я добавила, какой попался - пояснила она.

Я стал рассматривать внутреннюю поверхность. Глаза привыкли к полутьме, и я увидел ряды соленоидов, расположенные по периметру кабины чуть ниже пояса. Я достал телефон, чтобы посветить и рассмотреть их получше. Наташа тут же включила фонарик, встроенный в её брелок.

      -  Это — линейный двигатель. Он вращает наружный диск.
      -  Интересно... А как это включается?

Она показала мне на едва заметное гнездо под ключ, расположенное на уровне пояса. Рядом с ним я заметил маленький индикатор.

      -  А это что за светодиод? Показывает, что включено?
      -  Да. Если он красный либо совсем не горит — значит батарея села. А ещё он показывает баланс массы. Я тебе потом покажу.
      -  И это — всё?
      -  Нет. Самое главное — вот! - Она подняла голову и направила фонарик на потолок кабины. Там располагалась целая куча колец, похожих на катушки индуктивности. - Это — для управления. Они улавливают наши мысли.

Я ошарашенно уставился на потолок, и удивился что до сих пор не задел ни одну из катушек головой. Это было очень чудное устройство. Никакой геометрической закономерности ни в размере ни в порядке расположения катушек не прослеживалось. Однако же они были аккуратно закреплены каждая в своём положении, и было очевидно, что автор заложил и в наклон, и в высоту над полом, и в размер каждой из них какой-то смысл.

      -  Больше никаких устройств, до которых легко добраться, нет. Есть ещё предохранители — вот тут, - она показала на несколько панелей, привинченных винтами к стенкам на разном уровне,  - и еще батарея — вот тут, - она показала на люк в полу. - Зарядка подключается вот сюда, - она показала на две клеммы, закреплённые на небольшой пластине справа от входного люка. - Больше тут нечего показывать — всё остальное спрятано. Сейчас, я сбегаю за отверткой, а ты подгони пожалуйста машину задом, чтобы мы могли заменить аккумулятор, хорошо?

Я подогнал машину и мы принялись менять аккумулятор. С погрузочным крюком разобрались быстро. Старый аккумулятор был того же размера, что и новый. Он был закреплён в люке шестью ручными зажимами, сдавливающими его с боков. Наташа объяснила, что эти зажимы позволяют регулировать центр массы тарелки, поскольку аккумулятор очень тяжёлый, а смещать вперёд и назад его можно на довольно значительное расстояние. Это было нужно для компенсации массы и расположения пилота (в нашем случае — пилотов). Старый аккумулятор стоял на двух погрузочных ремнях, с помощью которых, очевидно, конструктор тарелки загрузил его внутрь. Мы быстро разобрались с креплением и аккуратно заменили аккумулятор на новый. Потом мы сели в кресла и отрегулировали баланс массы, наблюдая за светодиодом, который горел жёлтым до тех пор, пока мы не выбрали оптимальное размещение груза. Тогда светодиод загорелся зелёным и стал помигивать.

      -  Интересно, - сказал я, - и что теперь? Уже можно взлетать?
      -  Она выжидает тридцать секунд, а потом начинает разгон диска, - сказала Наташа и отключила «зажигание». - Давай сначала отгоним машину и отдохнём немного.
      -  Ты хочешь чтобы мы уже сегодня пробовали взлететь?
      -  Да, а ты что, опять чего-то боишься? - и она лукаво мне подмигнула.
      -  Боюсь, наверное. А ты — нет?
      -  Нет. Когда я с тобой, я вообще ничего не боюсь. Даже смерти.
      -  Не пугай меня так.
      -  Да нет, это — вообще. А сегодня всё будет хорошо. Я точно знаю. У меня предчувствие.
      -  Ладно, успокоила. Кассандра ты моя.

Я хотел помочь Наташе привинтить люк, но она гордо сжала в руке шуруповёрт и заявила:

      -  Руки прочь! Прошли времена патриархата! Мы, женщины, — сами с ушами!
      -  С усами!
      -  А, ну да... «С усами»?  Женщины!? - Мы дружно рассмеялись.
      -  Ничего, ты по-русски не так много общаешься — тебе простительно, - обнадёжил я её и пошёл отогнать пикап.

Когда я снова вошёл в ангар, Наташа уже вылезла из тарелки и направлялась в подсобку. Она  пощёлкала выключателями, чтобы закрыть передний въезд и открыть задний, - тот, возле которого стояла тарелка. Задняя дверь ангара медленно поползла вверх, и яркое послеполуденное солнце осветило стальную поверхность тарелки.

За задней дверью, по краям длинной подъездной дороги, уходящей вдаль словно взлётно-посадочная полоса, росла ярко-зеленая сочная трава. Наташа вошла в неё, и, расставив руки, словно пытаясь обнять всю эту зелень, плавно опустилась на корточки, потом повернула ко мне голову и нежно улыбнулась:

      -  Я так люблю траву!
      -  Я помню, - умилённо улыбнулся я в ответ. - Самые красивые твои фотографии — это те, на которых ты лежишь или сидишь в траве. Это — несомненно твоя стихия.
      -  Садись сюда! Давай поговорим о нашем полёте.

Я подошёл и опустился на корточки рядом с ней. Тогда она совсем села и вытянула вперёд ноги. Я последовал её примеру. Правда мои волосатые мужские ноги в кроссовках смотрелись несколько несуразно рядом с её изящными ножками в смешных сандаликах.

Наташа сделала серьёзное лицо, повернулась ко мне, и сказала:

      -  Нам нужно будет настроиться на одну волну. - Она сделала многозначительную паузу. - Мне кажется, нам важно думать друг о друге. Но и о тарелке — тоже. Она будет слушать нас. Мы как бы погрузимся в транс, но должны и сохранить ощущение реальности. - Она задумалась. - Помнишь, как у Кастанеды? Нужно остановить внутренний диалог, но не отключаться полностью от реальности. Нужно, чтобы мы продолжали видеть, чувствовать, и могли действовать, отдавать команды. - Она снова задумалась.
      -  Думаю я понимаю о чём ты говоришь. Мы как бы должны стоять на полустанке и наблюдать за своими мыслями и чувствами, проходящими мимо как поезда, не запрыгивая на них, не управляя ими, не делая резких движений.
      -  Угу, - она улыбнулась. - И ещё: мы должны как бы слиться в единое целое — сначала с Тобой, а потом ещё и с ней. Мне кажется, когда мы будем вместе, тарелка очень просто сможет к нам присоединиться.
      -  И что мы ей скомандуем?

Она озадачилась.

      -  Знаешь, по-моему «скомандуем» - неправильное слово. Скорее, попросим. Да, это должно быть очень мягко, чтобы не нарушить баланс...
      -  Ладно, постараемся тогда не приказывать ей... Но куда мы полетим?
      -  Не знаю. Неважно! Важно просто, чтобы у нас получилось. Для начала нужно будет оторваться от земли. Потом вылетим вот сюда, наружу. А потом... Ну, давай на остров на какой-нибудь слетаем. Не знаю... Мне кажется, глупо вообще говорить об этом. Там, в том мире, в котором можно управлять тарелкой... там всё по-другому. Там у островов нет названий... И вообще, они не похожи на острова. Хотя, вот трава, мне кажется, там такая же...
      -  А откуда ты знаешь какое там всё? Тебе ведь не удалось взлететь.
      -  На тарелке — нет. Но откуда-то я знаю. Может летала во сне... Может даже с тобой!
      -  Я не помню ничего такого. Но я верю тебе. Ты, похоже, знаешь о чём говоришь.

Мы ещё немного посидели задумавшись, потом она встала, и с улыбкой протянула мне руку:

      -  Пойдём?

Я встал и пошёл за ней в ангар. Мне казалось, что мы уже находимся в некоем подобии транса. При этом я со всей чёткостью осознавал, что действительно верю во всё, о чём Наташа мне только что поведала, верю, что мы можем взлететь, и отправиться куда захотим в этой странной металлической конструкции.

Я посмотрел на тарелку, и вдруг мне стало страшно. Страх перед неизвестным, неизведанным вдруг возник в стопах и стал медленно подниматься через всё тело, поглощая его.

      -  Не бойся её. Она не навредит нам, - сказала Наташа, взглянув на меня.
      -  Ты уверена, что мы благополучно вернёмся?
      -  Да, уверена. Батарея полностью заряжена, все предохранители я прочно закрепила. Всё должно быть хорошо. - Она помолчала. -  Правда я не знаю что мы там увидим... Мы можем вернуться немного другими... ну, от новых впечатлений. Я сама немного побаиваюсь. Но ничего плохого не должно произойти. Мы ведь будем вместе, - и она уверенно посмотрела мне в глаза.
      -  Ладно. Полезли!

Мы сели на стулья, Наташа закрыла дверь, потом наклонилась вперёд и протянула руки, чтобы обнять меня. Мы обнялись и положили головы друг другу на плечи.

Несмотря на странную обстановку, запах металла, и неудобную позу, сидеть вот так, обнявшись, было невероятно приятно. Чувство эйфории накатило на меня, и я стал думать о Наташе. О ней, такой близкой, такой родной, такой чувственной и такой умной, такой открыто любящей, и такой тайно любимой... Где она взялась на мою голову, и что с ней делать? — думал я. Перебирал образы из нашего прошлого, из её детства, образы сегодняшнего удивительного дня — самого странного дня в моей жизни... Постепенно образы эти начали всё больше замещать мысли, и я всё хуже осознавал где мы и что происходит вокруг. Вдруг я почувствовал, как Наташина рука отпустила меня, и потянулась куда-то в сторону. Через пол минуты загудел линейный двигатель. Ему понадобилось какое-то время, чтобы раскрутить наружный диск до максимальных оборотов. Тарелка завибрировала, и мне показалось, что она готова вот-вот оторваться от земли. Очень странное ощущение стало одолевать меня. Образы стали лихорадочно мелькать в голове, и до меня вдруг дошло, что я нахожусь в центре мощных электромагнитных полей, словно в микроволновке. Но, вспомнив Наташины обнадёживающие слова, я попытался расслабиться и снова сконцентрироваться на мыслях о ней, попытался почувствовать её всем телом, всей душой. Вскоре нить мыслей снова начала теряться, и, уже почти полностью впав в забытье, я почувствовал что-то вроде потока энергии, направленного откуда-то сверху на нас. Это был поток тепла и света. Он оплетал наши тела и словно увлекал нас куда-то. Я приоткрыл глаза, и сквозь дурман грёз смог рассмотреть несколько окошек, которые были в моём поле зрения. Но я никак не мог выстроить в сознании узнаваемый образ того, что было за ними, хотя полусознательно я понимал, что мы все ещё стоим в ангаре, и я всего лишь вижу отблески солнечного света, проникающего с улицы в эти окошки... Эти ощущения были последним, что я могу хоть как-то воскресить в памяти. Всё остальное было уже после пробуждения.


* * *


Когда я снова начал приходить в себя, первое, что я испытал, было ощущение удивительной неги, разливающейся по всему телу. На груди у себя я почувствовал голову Наташи. Понимание того, что она была со мной, существовало ещё до того, как я начал приходить в сознание. Оно словно появилось заранее и продолжало наполнять меня по мере того, как мысли становились чётче, и вопросы вроде «где это мы?» и «мы лежим или сидим?» начинали формироваться в моём сознании. Я открыл глаза. Было темно, но вскоре я стал различать перед собой контуры окошек тарелки. Отблесков солнечного света за ними уже не было. Однако вскоре стали проступать контуры внутренней обстановки ангара. Помимо освещения, что-то ещё сильно изменилось. Тут Наташа подняла голову и обеспокоено спросила:

      -  У нас получилось!?

Я посмотрел на неё, и вдруг увидел у неё на голове венок из одуванчиков.

      -  Кажется да.
      -  Я ничего не помню. А ты?
      -  Я тоже. Но что-то сильно изменилось у меня внутри, как ты и говорила.
      -  Да, у меня тоже. Я очень счастлива сейчас почему-то. Хочется обниматься и целоваться!
      -  Угу. А ещё — у тебя одуванчики на голове.

Она потрогала голову и застыла ошарашенная. Потом медленно сняла венок и попыталась рассмотреть его.

Немного оправившись, мы выбрались из тарелки. Был вечер, и солнце уже спряталось за уродливыми строениями промышленной зоны. Судя по легкости с которой нам удавалось передвигаться, мы провели в своих «пилотских креслах» совсем немного времени, и уж точно не шесть часов, которые успели пройти с момента, когда мы начали наш эксперимент.

Помимо венка, мы обнаружили немало других подтверждений того, что наше путешествие состоялось. Люк тарелки теперь смотрел на дверь ангара, хотя раньше он был повёрнут в сторону стены. Сама тарелка сместилась ближе ко входу в ангар, а открывшейся теперь свету участок пола в форме полумесяца, который раньше был скрыт её днищем, несколько выделялся по цвету. Очевидно за несколько лет пол слегка потемнел, либо просто оказался более грязным. Эти мелочи сами по себе, конечно ничего не доказывали, ведь тарелка могла лишь сместиться из-за вращения и вибрации. Но изменения, которые произошли с нами самими, стирали все сомнения.

Мы вышли на задний двор ангара, где было ещё светло, и стали рассматривать друг друга и нашу одежду. Она была куда более мятой, а кое-где даже и запачкалась. Венок на голове Наташи был совсем свежий, и довольно богатый. В нем было очень много цветков. Вокруг ангара одуванчиков почти не было. Одежда была запачкана чем-то вроде глины, а на ногах и на моей рубашке мы обнаружили песок.

      -  Вроде мы не валялись в песке по дороге сюда? - задал я риторический вопрос.
      -  А что это у тебя в кармане?
      -  Ключи. - Я сунул руку в правый карман, на который показала Наташа, и с удивлением достал оттуда, помимо ключей, несколько морских камней и раковину от устрицы.
      -  Наверное мы боялись, что не сможем вспомнить...
      -  Похоже на то.

Наташа постояла ещё немного в озадаченности, и вдруг закричала звонким голосом «Ура, получилось!!!» и бросилась мне на шею. Я поднял её и стал кружить вокруг себя. Она расставила руки в стороны, и стала размахивать венком, продолжая кричать «ура, ураа!!»

Когда я поставил её на землю, она какое-то время удивительно нежно смотрела мне в глаза. Наверное я смотрел на неё так же. Это состояние эйфории не покидало нас всё то время, что мы собирались, закрывали ангар, и ехали домой. Мы просто молчали, поглядывали друг на друга и наслаждались этим странным новым чувством. Если бы меня кто-то спросил каким маршрутом я доехал до Наташиного дома, я бы озадачился. Несмотря на вечер буднего дня, дорога была свободна, и я мог себе позволить уйти в состояние «автопилота».

      -  Мы забыли поставить тарелку на зарядку! - сказала Наташа, когда вышла из машины.
      -  Ничего. Завтра съездим.
      -  Да, вряд ли завтра мы снова полетели бы.

Я поднял бровь и кивнул:

      -  До завтра мы точно не успеем переварить впечатления.
      -  Жаль, что нужно тебя отпускать...
      -  Хорошего понемножку, - с грустью отозвался я.
      -  Да, это правда.

Мы обнялись на прощание, и я побрёл домой. Вся фантастичность событий этого дня, вся их потусторонность, словно давали мне индульгенцию, избавляющую от ответственности перед лицом традиционной морали. Они делали нонсенсом рациональный анализ моих и Наташиных действий по отношению друг к другу. Кроме того, при всём желании, я никак не мог снова в полной мере почувствовать свою связь с реальностью. В моей голове всплывали самые приятные воспоминания детства. Вспоминалась шелестящая на ветру трава у мемориала Победы за городом, куда мама иногда вывозила меня погулять в детстве. Вспоминались семейные пикники на пляже с долгим купанием и ароматной бабушкиной выпечкой, разложенной на пляжной подстилке. Мой первый доберман, самозабвенно несущийся мне навстречу по бескрайней выгоревшей на солнце степи. Вспоминалась Наташа... Маленькая девочка с коротким каре и с удивительной проницательности взглядом, сидящая перед зеркалом в гостиной и пытающаяся постичь собственные тайны, пристально всматриваясь в отражение своих глаз. Та же девочка но чуть постарше, читающая мне «Маленького принца» вслух, и задающая по ходу чтения совсем не детские вопросы. Десятилетняя Наташа за своим столом, сжимающая в руке свистящий гироскоп и гневно пытающаяся отвязаться от мамы, зовущей её к праздничному столу. Наташа еще постарше, сидящая на берегу озера, и при свете звёзд самоуверенно рассуждающая о пристрастиях Чарлза Лютвиджа Доджсона и Ганса Христиана Андерсена. Потом уж совсем недавняя, и совсем нагая, Наташа, на цыпочках удаляющаяся от меня по направлению к двери моей комнаты...

Собака встретила меня во дворе, как обычно визжа и пытаясь сбить с ног. Кроме моего лица, в этот раз её явно интересовало ещё и содержимое моих карманов. Она тычилась в них мордой, фыркая и вопросительно заглядывая мне в глаза.

      -  Как погуляли? Ты всё это время был с Наташей? - спросила мама, когда я вошёл в дом.
      -  Да. Хорошо погуляли. О подробностях не спрашивай, - строго добавил я, предвосхищая мамино необузданное любопытство.
      -  Ну, это не моё дело, - с наигранным равнодушием парировала она, - ты уже взрослый мальчик и не нуждаешься в моих советах.
      -  Я рад, что ты меня так хорошо понимаешь.
      -  Ужинать будешь?
      -  С удовольствием.

Я поставил чайник и сел за стол, а мама принялась разогревать рагу.

      -  Наташа рассказала тебе, что хочет поехать поучиться на физфак МГУ?
      -  Нет. Ничего себе! Утром вы об этом не говорили.
      -  Она как-то заходила посоветоваться. Хотела поехать по обмену либо в Берлин, либо в Москву.
      -  Подожди, какой обмен? Ей же ещё два года в школе учиться.
      -  Один год. Она сдала один класс экстерном.
      -  А, ну да. Ты говорила.
      -  О чём же вы общались, если ты даже об этом не помнишь?
      -  Мы общались на МИРНЫЕ темы, - съязвил я.
      -  Она ищет какой-нибудь вуз поблизости, у которого есть программа обмена с МГУ.
      -  А я поначалу подумал, что она поступать туда хочет.
      -  Нет, на один год хочет поехать. И вообще, хватит меня расспрашивать. Она тебе сама всё расскажет.
      -  Договорились. Можно подумать я первый на эту тему заговорил.

После ужина я пошёл погулять с собакой, но был настолько вымотан, что решил прогулку не затягивать и поскорее лечь спать. Когда я вернулся домой, мне вдруг захотелось узнать как там Наташа. Я открыл компьютер. Она была в Скайпе, и почти сразу прислала сообщение: «Я хотела пожелать тебе спокойной ночи, но у меня нет твоего телефона.» Мы созвонились.

      -  Мы так много общались сегодня, но мне все ещё есть что тебе сказать, - сказала она.
      -  Да, мне тоже как-то не хотелось засыпать не пообщавшись с тобой еще раз. Мы — как влюблённые подростки.
      -  Почему «как»? Я все ещё подросток!
      -  Будешь так шутить, я завтра пойду в полицию сдаваться.
      -  А я найду свидетелей, которые докажут, что между нами чисто платонические отношения!
      -  «Покажут» а не «докажут». Ладно, хватит шутить. Давай лучше спать. А на серьёзные темы завтра поговорим.

Мы попрощались, и я почти сразу уснул.


* * *


На утро у меня случилось дежавю. Правда на этот раз я всё ещё спал, когда вдруг почувствовал как на кровать вскарабкивается какое-то тело. «Неужели Наташа?» подумал я и открыл глаза. Рядом лежала она и улыбалась мне ослепительной улыбкой. На ней были симпатичные серые шортики и жёлтая безрукавка с воротничком.

      -  Хватит спать, соня! Солнце уже взошло. Нас ждут великие дела!
      -  Только не надо целоваться — я зубы ещё не чистил, - пошутил я.
      -  Интересная идея! - коварно усмехнулась она и чмокнула меня в щёку.
      -  Ты, я смотрю, опять без сарафанчика.
      -  Зато в трусиках, можешь не сомневаться!

Я встал на колени, поднял её на руки и поставил вертикально рядом с кроватью.

      -  Марш в переднюю, и не подглядывай, пока я буду одеваться.
      -  Можно подумать! - хмыкнула она и гордо вышла из комнаты. Надо признаться, роль светской кокетки ей не очень давалась, но сами старания меня забавляли.

Мамы не было дома, но на столе стоял поднос со свежевыпеченными плациндами с кабаком. Мы позавтракали и отправились навстречу новому дню.

Это была суббота, и на набережной было довольно много народу. Дети играли с белками, а собаки на соседнем пляже усердно плавали за палками и мячиками. Едва ли кто-то из гуляющих по набережной людей понимал по-русски, но говорить на интимные темы здесь всё равно было неловко, и мы просто шли, наслаждаясь утренним солнцем и бросая друг на друга шутливо-многозначительные взгляды.

В парке людей было поменьше, и мы наконец-то смогли поговорить.

      -  Ты что-то хотела мне вчера сказать.
      -  Да. Этот полёт вчера... Ты ничего не вспомнил?
      -  Нет.
      -  Вчера так много всего произошло... Сложно разобраться вообще что более важно, а о чём можно потом поговорить... В общем, у меня внутри что-то очень сильно изменилось после этого полёта. Это связано с моими чувствами к тебе. А у тебя есть такое ощущение? - она пристально посмотрела мне в глаза. - Что-то между нами... Или это только у меня в голове?
      -  Да, я тоже заметил. Я тоже теперь чувствую тебя как-то по-другому.
      -  А как именно?
      -  Не знаю... Как будто бы я должен тебя очень старательно оберегать. Очень сильную ответственность чувствую за тебя.
      -  Приручил ты меня, - усмехнулась она.
      -  Уж и не знаю кто кого... А ты что скажешь? В твоих ощущениях — что изменилось?
      -  А я... Я теперь совсем не боюсь тебя  потерять. Даже если ты уедешь надолго, ты всё равно будешь со мной. И мне от этого хочется веселиться. Хочется валять дурака ещё больше, чем раньше!
      -  А мне, если честно, теперь даже думать не хочется о расставании. Кстати, что это за история с МГУ?
      -  А... Я не поеду. Слишком далеко... - она замялась, - ну, если только ты не поедешь со мной. Не хочешь поискать работу в Москве? - подмигнула она.
      -  Ну, разве только как повод присоединиться к тебе.
      -  Может тебе в Германии больше понравится?
      -  Наполеоновские планы. Тебе ещё в школе год отучиться надо.
      -  А, школа... Делать там нечего. «Балбежник», как говорит тётя Оля.
      -  Ты не сильно слушай мою маму. Она бывает чересчур категорична.

Мы подошли к её дому, сели в машину и поехали к ангару.

      -  А мальчики в школе интересные тебе есть?
      -  В школе?? - и она громко рассмеялась.
      -  Зря ты так. Мне тоже когда-то было шестнадцать лет. Неужели ты думаешь, что я сильно изменился? Тебя ведь не возраст во мне привлекает.

Тут лицо её стало очень серьёзным, и она назидательно сказала:

      -  Не сравнивай себя ни с кем. Конечно дело не в возрасте. Просто ты — уникальный. Таких больше нет. Я встречала много людей разного возраста, но ни с кем мне не было так интересно, и... так хорошо. Мне даже обидно, что ты про кого-то спрашиваешь, словно думаешь, что кто-то мог бы занять твоё место в моей душе.

Мне стало трудно вести машину, и я становился. Она помолчала и продолжила:

      -  Даже если ты умрёшь, а я не умру вместе с тобой, я буду жить воспоминаниями о тебе, тем, чему ты меня научил, чем поделился со мной. - у неё на глазах появились слёзы.
      -  Прости... Я не знал, что так много значу для тебя...
      -  Я просто боялась отпугнуть тебя, поэтому всегда сдерживалась...
      -  Но я намного старше тебя. Мне хочется, чтобы у тебя была... полноценная жизнь. Чтобы ты находила радость в общении со сверстниками. И... я состарюсь намного раньше тебя.
      -  Скажи, я нравлюсь тебе? - Вдруг спросила она.
      -  Конечно. Что ты имеешь в виду?
      -  Как девушка, внешне, я нравлюсь тебе?

Я задумался.

      -  Я очень боюсь отвечать на этот вопрос. Но я отвечу тебе честно. Потому, что ты честна со мной, и, как никто другой, заслуживаешь взаимности... Ты безумно красива. Ты всегда мне нравилась. Я смотрел на тебя маленькую, и видел какой красавицей ты станешь, когда вырастешь. И, чем больше ты взрослела, тем больше я боялся наступления этого момента. Боялся увидеть тебя нынешнюю и влюбиться в тебя до безумия... пробудить в тебе взрослые чувства, которые испортят тебе жизнь.
      -  Ты кое-что не учёл. Я тоже чувствовала твоё отношение к себе всегда. И то, чего ты боялся, случилось гораздо раньше.

Я ошарашенно смотрел на этого маленького хамелеона, который вдруг заговорил языком взрослого, уверенного в себе человека. Языком, который, если и давался ей с трудом, то она это умудрялась очень искусно скрывать, и казалось, что она заучила эти слова, вычитала у какого-нибудь Пастернака...

      -  И я очень рада, что ты ошибся, что опоздал. Я была бы гадким утёнком. А так я счастлива. Потому, что у меня есть кто-то, кто меня понимает... И ещё — я счастлива, что я красивая, и что я в твоём вкусе. И это даже хорошо, что ты намного старше. К моменту, когда я стану старой и некрасивой, для тебя уже наверное это будет не так важно. А до того я смогу ещё и этим радовать тебя, видеть эту восхищённую улыбку в твоих глазах.

Я надолго потерял дар речи.

      -  Ты пугаешь меня, когда говоришь так, - выдавил я из себя наконец.
      -  Прости... Я уже несколько лет думаю об этом разговоре, прокручиваю в голове слова... Я знала как это на тебя подействует, и сама очень боялась. Но мне нужно было признаться.
      -  Скажи, а насколько естественно твоё поведение со мной вообще? Ты уверена, что не пытаешься бессознательно добиться меня? Например, вчера, когда ты голая легла на меня...
      -  Нет, нет. Не думай так! Я не манипулирую тобой и никогда не буду. На меня тогда действительно что-то нашло, но это было что-то безобидное... То есть, я не уверена, конечно... Может я и хочу тебя, но... я бы никогда не пыталась тебя соблазнить. И навязываться тебе я не буду никогда... Ну там, ревновать не буду... я думаю. Я просто хотела, чтобы ты знал как много ты значишь для меня.
      -  Мда. И как же после такого мне шутить с тобой? Как сохранить лёгкость и веселье в нашем общении?
      -  Запросто! - Она улыбнулась. - Подумай сам: разве что-то изменилось со вчерашнего дня? Разве вчера мы не испытывали друг к другу те же чувства? Просто сегодня я это сказала словами.
      -  «Выразила» - улыбнулся я в ответ.
      -  Ага, выразила. Поехали уже запустим зарядку! Чтобы до понедельника зарядилась.

Когда мы подъехали к ангару, там уже кто-то был. Обе двери были открыты, и дневной свет освещал всё помещение. Ворота во двор тоже были открыты, и на внутренней парковке стояла легковушка. На противоположной стороне улицы было припарковано ещё несколько машин. Я не стал въезжать во двор, и тоже припарковался на улице. Наташа взяла зарядное устройство и мы пошли внутрь. Слева от входа за верстаком сидел какой-то парень, ещё двое возились с катамараном в дальнем конце. Вдруг Наташа резко остановилась, уставившись в сторону тарелки. Я посмотрел туда, и обомлел: тарелка пропала. Оправившись от шока, мы быстро пошли вперёд. Нас заметил один из парней у катамарана, и окликнул второго. Тот, второй, подскочил и направился к нам на встречу. Наташа остановилась и вопросительно уставилась на него.

      -  Её больше нет, - сказал он.

Наташа молчала.

      -  Приехали трое и увезли её на металлолом. Они были на спец. машине. Скрап энд Мэлт ЛТД. Еле въехали сюда. У них был мощный автоген и ещё куча всякого оборудования. Двое были в комбинезонах, они делали всю работу. Разрезали на кучу мелких кусочков, так что всё руками погрузили. Минут сорок работали. Потом всё вычистили после себя. А третий был поверенный Джеффа Гилли. Он показал бумаги. Он тут стоял всё это время, следил за процессом.
      -  Почему ты им про меня не сказал? - со слезами на глазах спросила Наташа.
      -  Они бы всё равно её забрали. Эти ребята были явно серьёзно настроены. Вели себя как у себя дома. Я даже удивился, что с ними не было полиции или спецслужб каких. - Он заметил на Наташиных глазах слёзы и потупил взгляд. - Ты прости. Я знал, что она для тебя много значила... Но мы бы едва ли смогли их остановить. К тому же я правда думаю, что это хорошо, что они про тебя  ничего не знают. Зачем тебе лишние проблемы?

Наташа не выдержала, выбежала из ангара через заднюю дверь и бросилась ничком на траву в том самом месте, где мы вчера сидели и говорили о предстоящем полёте. Парень, который поведал нам о случившемся, умоляюще посмотрел на меня.

      -  Я позабочусь о ней. Я — её... родственник. Вы поступили правильно. Спасибо.

Я быстро подошёл к Наташе, сел рядом и положил руку на её содрогающееся от рыданий плечо. Она тут же перевернулась на спину, села и прижалась ко мне. Так мы просидели минут десять. Моментами она снова начинала всхлипывать, а моментами обнимала меня и прижималась ко мне сильнее. Я вполне разделял её эмоции. Несмотря на своё совсем кратковременное знакомство с тарелкой, я тоже успел почувствовать связь с ней, словно она была каким-то живым существом. Кроме того, тарелка в каком-то смысле стала нашим с Наташей эмоциональным посредником. С ней были связаны очень особенные ощущения; словно пилотирование её объединило наши души, словно тарелка была ангелом, обручившим нас. И вот, её разрезали на мелкие кусочки... Да и осознавать, что вчерашний полёт был последним, был единственным, было очень скорбно, и единственное, что заставляло меня не предаваться отчаянию, — это необходимость оставаться сильным и способным поддержать Наташу.

      -  Мы ведь не сможем снова создать её? - заговорила наконец Наташа.
      -  Думаю, что нет. Я понятия не имею на каких принципах она была основана. Ты наверное даже лучше меня могла бы предположить...

Наташа задумчиво посмотрела сквозь меня. Потом снова сфокусировалась на моём лице, помолчала ещё мгновение и сказала:

      -  Знаешь, я вот задумалась... что именно меня так расстроило, в чём причина.
      -  И?

Она покачала головой:

      -  Это не тарелка. Не то, что я столько времени провела пытаясь её запустить, понять как она работает, верила в неё... Даже не то, что она всё-таки полетела, но больше уже не полетит. - Она немного помолчала, подбирая слова. - Это — невозможность повторить этот полёт с тобой. Снова испытать то, что было вчера, и то, что столько времени пред... «предвкушала»? - она забыла слово, - да, предвкушала. И я предвкушала продолжение. Как мы углубимся в это состояние снова, разберёмся в нём лучше, насладимся им ещё сильнее. Вместе. Да, это главное: ВМЕСТЕ!

Я задумчиво кивнул. Она была права. Это были и мои мысли тоже, просто высказанные немного другими словами, более живо, что ли, чем если бы озвучил их я.

      -  А теперь мы едва ли узнаем откуда были те одуванчики, - продолжала она, - едва ли вспомним. Потому, что не сможем научиться вспоминать такие полёты... Мы не вспомним что ещё мы делали помимо того, что валялись в песке и делали венок... Кстати, это ведь ты научил меня делать венки из одуванчиков, - она слегка улыбнулась, что меня очень обрадовало.
      -  Да, я помню. Но это было так давно... Сам я уже и забыл как это делается.
      -  Пойдём отсюда... - она встала, протёрла глаза, и пошла через ангар на выход.

Проходя мимо парней с катамараном, она попрощалась и заверила их, что уже успокоилась. Мы сели в машину и решили съездить погулять на море. Я сказал, что соскучился по каштанам, и мы поехали в единственный парк на побережье, где они росли. Особого настроения разговаривать не было, и мы задумчиво молчали.

Свечи каштанов по большей части уже распустились, и в парке стоял потрясающий аромат. Моментами дул лёгкий бриз, и тогда запах каштанов и свежескошенной травы сменялся запахом моря. Светило яркое солнце, и Наташино лицо всё чаще озарялось улыбкой, особенно когда наши взгляды пересекались. Мы расположились полулёжа у границы пляжа и стали рассматривать море. Наташа показала мне на ближайший из череды островков недалеко от берега:

      -  Может вот туда мы летали?
      -  А там разве растут одуванчики?
      -  Мне кажется да. Я бывала там. Когда отлив, туда можно дойти пешком. Ну, если ноги не бояться намочить.
      -  Может и туда, но вероятность невелика. А ещё мне кажется, что мы всё-таки летали куда-то очень далеко...
      -  Это просто потому, что мы с тобой сами по себе уле-те-ли! - улыбнулась она.
      -  Ну ты вообще! Такие слова знаешь...
      -  Ну так!..

Мы рассмеялась. Я был рад, что она понемногу возвращалась в своё нормальное состояние. Лежать рядом с ней, улыбающейся и счастливой, было безумно приятно. При всём своём значительном жизненном опыте, мне трудно было представить кого-то другого на её месте, чьё присутствие рядом и чья улыбка доставляли бы мне столько радости.

Мы ещё несколько часов провели на пляже. Построили замок из песка. Выпачкались, конечно. Пришлось купаться — прямо в одежде. Потом ещё долго бродили вдоль кромки воды, носились друг за другом и брызгались. Договорились в следующий раз взять с собой собаку — вот уж кто был бы рад такому времяпровождению. На обратном пути собрали два пакета каштанового цвета, - моя мама была его большим ценителем, да и Наташа была не прочь засушить немного на зиму.

Вымотанные, но уже более-менее позитивно смотрящие на мир, мы отправились домой. Когда мы расставались у Наташиного дома, она очень задумчиво посмотрела на меня. Ей явно предстоял непростой вечер наедине с собой. Я спросил не хочет ли она, чтобы я побыл с ней ещё немного, но она отказалась. «Мне нужно многое обдумать, понять... если получится», сказала она. Я чувствовал, что и мне нужно спокойно поразмышлять наедине с собой, и поэтому быстро попрощался и направился домой.

Новые ощущения одолевали меня. Я не мог отделаться от мысли, что наши с Наташей отношения приобрели романтическую окраску, и всё наше ребячество пока мы вместе — это лишь одна из граней, которых теперь стало много больше. В голове звучали её утренние слова, такие противоречивые. Она начала разговор с того, что что-то изменилось после нашего полёта. Но потом она говорила, что всегда... любила меня. Она не сказала «любила», но она описывала чувства, которые очень многие объединили бы словом «любовь». Что же изменилось? Я очень хорошо понимал её: я чувствовал то же самое. Наши чувства друг к другу всегда были очень сильными, но теперь они словно материализовались. И произошло это ещё до нашего сегодняшнего разговора. Какой-то мистический обряд свершился во время нашего полёта. Было какое-то ещё признание... Какое-то слияние... Слияние. Да, слово «слияние» очень хорошо подходит. Что же там было?.. В этом состоянии гипноза, в которое мы погрузились под влиянием тарелки? Я запнулся в своих рассуждениях. Нет! Мы не были под влиянием тарелки. Это она была под нашим влиянием! Мы просто нащупали её волну, оба, одновременно. И эта волна наделила нас какими-то сверхчеловеческими способностями.

Я вдруг поймал себя на мысли, что очень скучаю по Наташе, хотя мы только что расстались. «Как влюблённый подросток», подумал я снова, и улыбнулся. Мне вдруг стало любопытно придёт ли она завтра утром и разбудит ли меня тем же способом, что и последние два утра. Я погрузился в фантазии... Снова с умилением вспомнил как Наташа на цыпочках, по-показному тихо, полностью голая направлялась от моей кровати к двери... Вдруг осознал всю абсурдность этой ситуации, и очередной раз подивился тому, как естественно мы оба её тогда восприняли. Наташа вела себя так наивно-непосредственно, что, казалось, и моя мама бы спокойно отреагировала, если бы застала её в таком виде.

Я вернулся домой ещё засветло, и решил пройтись с собакой. Она этому очень обрадовалась, и целый час  носилась вокруг меня по парку, пытаясь увлечь меня хоть чем-нибудь, таская мне всякие палки и камни и приглашая побегать за ней. «Да уж, для семимесячного добермана я точно староват», подумалось мне.

Когда я вернулся, за обеденным столом сидел папа.

      -  Что-то тебя не видно в последнее время, - лукаво заметил он.
      -  А ты вообще дома не ночуешь, - съязвил я в ответ.
      -  Тебе от Спинелли привет, кстати.
      -  Что ты там у них делаешь? Опять забор?
      -  Почему опять? Мы ещё не закончили. Там ещё на неделю работы.
      -  Тебя на выходные отпустили?
      -  Да нет, завтра снова пойду. Доминик мне на выходных сам помогает.

Я поужинал, перекинулся парой слов с мамой, и пошёл к себе. Чтобы немного отвлечься, я решил почитать. Под руку попался «Фауст». Я открыл его на заложенной кем-то странице, и погрузился в мир духовных исканий, диалогов добра со злом и борьбы романтики с прагматикой...


* * *


Проснувшись, я поймал себя на мысли, что что-то давно не слышно и не видно Наташу. Вчера она не звонила. Разбудить меня не пришла... Я открыл глаза, и вдруг увидел прямо перед собой её улыбающееся лицо. Я не мог скрыть своей радости и тоже широко улыбнулся. Она сидела на полу у кровати в позе лотоса.

      -  Чего ты меня не разбудила?
      -  Пожалела.
      -  Что-то на тебя не похоже. То была такая проказница, а то, вон, сидит, ждёт.
      -  Старею!.. - подмигнула она. - А у меня для тебя новости. Точнее, разговор. Вставай, поехали куда-нибудь погуляем.
      -  Ну, вали тогда в прихожую, а то я смущаюсь.

Последовала уже знакомая сцена с кокетливо-обиженной Наташей, уплывающей за дверь.

Услышав наше с Наташей хихиканье в прихожей, мама прокричала со второго этажа, что блины на столе, и чтобы я их разогрел в гриле. Я поблагодарил.

      -  Мда. Блины с мясом на завтрак. Ну, не райская ли жизнь?
      -  Да, мама тебя балует!
      -  Я думаю, что не только меня, но и тебя. Вряд ли бы она так старалась, если бы не догадывалась, что ты опять зайдёшь.
      -  Просто она тебя так сильно любит. Плюс, соскучилась, наверное.
      -  Думаю уже и подустать успела. Куда ты хочешь поехать?
      -  Куда-нибудь, где никого нет.
      -  А собаку возьмём?
      -  Возьмём!

Мама вошла на кухню:

      -  Куда это ты собрался Айю тащить в такую жару? Привет, Наташенька!
      -  Мама, она — короткошерстная, плюс худая как велосипед, пока, слава богу.
      -  Вы к морю?
      -  Да.
      -  Ну ладно, если что — в воде охладится. Только долго чтобы не сидела, а то простудится.
      -  Ладно, проследим.
      -  Наташенька, я тебе доверяю!
      -  Хорошо, тётя Оля, я буду присматривать, а то Диме никого нельзя доверить!
      -  Это точно, - мама погрозила мне пальчиком.
      -  Воды возьмите питьевой если вдруг там не будет поблизости.
      -  Хорошая идея, - сказал я, и достал большую бутылку из холодильника, - жаль, что нельзя эти бутылки вообще в морозильнике держать — полопались бы.
      -  Так она же пластмассовая!
      -  У этой пластмассы недостаточно эластичности.
      -  Я хотела сказать, что она форму поменяла бы просто. Ну, в процессе замерзания... расширения то есть. То есть, закруглилась... Ну, не бутылка, а сечение... И бутылка больше воды вместила бы. То есть льда.

Я задумчиво уставился на бутылку. Она была от напитка Алоэ, и изначально не круглая, а почти квадратная, в основании. Наташа заметила, что озадачила меня, и тоже задумалась на мгновение.

      -  Смотри... - продолжила она, - если выразить площадь через периметр... У квадрата площадь будет... четверть периметра в квадрате, правильно? То есть, квадрат периметра делить на шестнадцать. А у круга, ну, когда бутылка растолстеет, будет... периметр делить на Пи, то есть диаметр, в квадрате, делить на четыре и умножить на Пи, да?
      -  Мгм... - мне приходилось напрягаться, чтобы так быстро вспоминать формулы из геометрии, и еще и преобразовывать их в голове. - Ты исходишь из того, что периметр не меняется при замерзании?
      -  Ага. Дальше... Если в формуле для круга сократить одно Пи, останется квадрат периметра делить на второе Пи и делить ещё на четыре. То есть, тут квадрат периметра делить на четыре Пи, а там было квадрат периметра делить на шестнадцать. Если на четыре Пи делить, то число больше получится. Значит в закруглившуюся бутылку влезет больше!
      -  «Округлившуюся»... И ты это всё слёту в голове прикинула??
      -  Нет конечно, - рассмеялась она. - Просто представила себе, как вода изнутри на эту бутылку давит, и она начинает за... округляться. Как резиновая перчатка, когда её надуваешь! - пытается вместить максимум воздуха при той же площади поверхности. Ты просто слишком умный, и тебе всё приходится на формулах доказывать, - подмигнула она.
      -  Это ты умница. Я тобой восхищаюсь.
      -  Да ладно тебе. Просто наша математичка заставила меня все задачи в учебнике геометрии решить, когда я следующий класс экстерном сдавала. Я только два месяца назад сдала ей последние. До сих пор все эти формулы в голове крутятся, - она покрутила пальцем у головы, изображая крутящиеся формулы.
      -  Ладно, ты меня убедила. - Я открыл холодильник и переложил другую такую же бутылку в морозильник.

Мы выпили чаю с блинами, запустили собаку в мой минивэн, и поехали за город.

Айя ещё не ездила в этой машине и старательно обнюхивала все углы огромного салона. Наташа задумчиво всматривалась вдаль, время от времени поглядывая на меня и улыбаясь. Она явно была счастлива. Я тоже был счастлив. Рядом со мной сидела девушка, красоте которой позавидовала бы сама Нифертити. Она была такая добрая, умная, проницательная, чувственная. И она обожала меня. Причём знала меня столько лет, так хорошо понимала меня, и так ценила, что ни один здравомыслящий человек не осмелился бы утверждать, что чувство её было обманчиво, мимолётно или надумано. А я... Еще совсем недавно я даже мечтать боялся о том, чтобы быть настолько близким ей, чтобы смотреть на неё любым взглядом, каким мне хочется, не притупляя его и не сдерживаясь, не формализовывая свои чувства и не пропуская их через цензуру «уместности», и при этом знать, что ей это приятно. Как иронично было то, что и самой Наташе именно со мной в её недалёком детстве не приходилось фильтровать свои слова и поступки. Ей можно было не бояться смутить или обидеть меня своими вопросами и комментариями. Нам нечего был стесняться, и наши души словно общались одна с другой непосредственно, напрямую. И возраст тогда не имел значения — ни для меня ни для неё. Я не играл с ней в игру «взрослый-ребёнок», как другие. И вот, на каком-то этапе, её половое созревание установило невидимую границу даже и между нами. Причём установило именно в моей голове, а Наташа лишь подыграла мне в этом. Потому, что она доверяла мне абсолютно во всём, и по привычке доверилась и в оценке необходимости сдерживаться в своих эмоциях. И я перестал чувствовать её. Потерял с ней эмоциональную связь на какое-то время. И вдруг она взбунтовалась. Вдруг оказалось, что ей хочется даже большего, чем было у нас раньше. Хочется, чтобы я полностью открылся, хочется быть моей музой, хочется быть всем, чего мне не хватает в жизни. Что больше всего на свете она хочет видеть рядом именно меня, причём того, неподдельного, хочет видеть его взгляд и слышать его слова. И чем больше я отпускал себя, чем более непосредственно позволял себе смотреть на неё и вести себя с ней, тем больше я убеждался, что я по-прежнему неспособен навредить ей ничем. Что какие-то определенные мои чувства и желания по отношению к ней лишь тогда начинают заявлять о себе, когда совершенно очевидно, что она готова их принять и сама жаждет именно их. Это было удивительное чувство гармонии отношений и взаимопонимания, которого я не испытывал ещё никогда и ни с кем, — даже  с самыми близкими друзьями. Но главное — при всей новизне этих ощущений, этой свободы быть самим собой, была и уверенность, что этот рай продлится очень долго. Потому, что он уже давно здесь, мы уже много лет были в нём, просто не осознавали этого, как будто ходили с завязанными глазами, особенно я. Но так было нужно. Мы и раньше были вместе, стремились друг к другу и жили мыслями друг о друге. Но нужно было, чтобы осознание этой близости, признание её, пришло длинным путём. Всё было правильно. И не о чём было жалеть.

Я поделился с Наташей своими мыслями. Она кивнула мне:

      -  Конечно я знаю тебя. Ты всегда делился со мной всем хорошим, что было у тебя. Всегда был честным со мной. И ты делал это природно, без умысла. Поэтому тебя нельзя упрекнуть, что ты привязал меня к себе. А я просто была такой землёй, которая очень хорошо подходила для твоих семян. Вот они и выросли такими большими и красивыми деревьями.
      -  Тебе трудно говорить на такие сложные темы по-русски, да?
      -  Немножко. Но я вообще мало говорю по-русски, ты же знаешь. С тобой начинаю вспоминать как выговаривать все эти книжные слова... Вчера перечитывала Булгакова.
      -  А я Гёте.
      -  Да? А что именно?
      -  Фауста.
      -  Скукота.
      -  Не спорю. Булгаков повеселее. А Ильф и Петров — так вообще ни в какое сравнение.

Она улыбнулась, как бы подтверждая, что поняла мой сарказм.

      -  А по-английски я вообще на такие темы не говорю. Так что ещё труднее было бы.

Айя заскучала и начала лезть ко мне на руки. Наташа взяла её за шею, прижала к себе, и стала трепать ей уши.

      -  Кстати, ты утром сказала, что хочешь о чем-то поговорить.
      -  Да. Но лучше когда ты уже не будешь вести машину.

Я насторожился, но не стал допытываться.

Вскоре мы приехали на дикий загородный пляж. Пока мы парковались, Айя уже скакала по салону и повизгивала в предвкушении большого раздолья. Светило яркое солнце, но с моря дул свежий ветерок и было совсем не жарко. Мы дошли до кромки воды, отпустили собаку, сняли обувь, и пошли вдоль берега навстречу солнцу. Собака носилась взад и вперёд по колено в воде, отрываясь, что называется, по полной программе. Она держалась вблизи, так что нам даже не приходилось её подзывать.

Наташа была как никогда красива. Лицо её было романтично-задумчиво, но глаза прищурены от солнца, так что казалось, что она немного улыбается. Ветер трепал её тёмные волосы и воротничок её блузки. Походка была естественной и грациозной. Я не мог сдержаться, и в какие-то моменты отставал от неё на несколько шагов или забегал вперёд, чтобы в полной мере насладиться плавностью её движений и красотой её изящной фигуры, словно снимая эту божественную картину на встроенную в мозг кинокамеру, чтобы потом смонтировать из подобных сцен фильм-оду её красоте.

      -  Как ты считаешь, человек несёт ответственность за то, что он делает во сне? - спросила она, когда я в очередной раз поравнялся с ней.
      -  Хм. Ну, во сне может и несёт, но наяву, за то, что он делает во сне, думаю нет. Сон - это тоже выражение наших мыслей и желаний, но только очень искажённое. Поэтому скорее нет.
      -  А если человек знает, что это сон? То есть, он во сне отличает сон от не сна.
      -  Это как сновидящие у Кастанеды?
      -  Нет. Обычный человек. Он не способен «вспомнить всё». Он может вообще ничего из сна не помнит. Но решения во сне он сам принимает.
      -  Думаю всё равно нет. Потому, что он мыслит во сне неадекватно. Не как бодрствующий человек.
      -  А если он мыслит правильно... «адекватно», да?.. - она глазами попросила меня подтвердить, что есть такое слово.
      -  Да, - кивнул я.
      -  Если он просто знает, что это — сон и поэтому то, что он делает, на реальный мир не повлияет. И поэтому позволяет себе такое делать?
      -  Ну, если это никак не влияет, то за что же ему нести ответственность? За психологический эффект на самого себя? Думаю нет, потому что это всё равно остаётся во сне. Это очень незначительно влияет на его реальную, бодрствующую сущность.
      -  Знаешь, я смотрела один фильм с Дискавери, на диске. Там про ходящих во сне. Про сомнамбулизм, так это называется, да? Люди способны очень на многие вещи во сне. Даже машину могут водить.
      -  Я кажется знаю о чём ты. Я слышал про эти случаи. Но это другое. Ведь тут всё наоборот. Человек не осознавал что делает, и при этом было влияние на реальный мир.
      -  Да, но что, если бы он осознавал, и только ошибался что не будет влияния на реальный мир. То есть, в том мире, в мире сна, он знал бы обо всех последствиях, и всё равно принимал решения какие-то безумные? Сознательно.
      -  Мы не можем требовать от человека, находящегося во сне, исходить из того, что это может быть случай хождения во сне. По-моему это уж слишком.
      -  А мы можем потребовать нести ответственность за свои поступки? То есть, даже и во сне — на всякий случай. Это как... «не грешить даже и в мыслях». Ведь некоторые считают, что это правильно.
      -  По-моему это слишком жестоко. У человека должна быть полная свобода — хотя бы во сне. По-моему сон для того и создан, чтобы мозг мог расслабиться и делать всё, что хочется. Чтобы разобраться в себе, поэкспериментировать, правильно настроить все предохранители для поведения в реальном мире.
      -  Я согласна с тобой. - Она задумалась и остановилась.

Я сделал ещё шаг, повернулся к ней лицом и спросил:

      -  А почему ты пытаешь меня на эту непростую тему?
      -  Я знаю что произошло во время нашего полёта... - сказала она, пристально посмотрев мне в глаза. - Сначала я просто догадалась, но потом нашла подтверждения.

Меня прошиб холодный пот. Она заметила это и поспешила меня успокоить:

      -  Не бойся! Ничего плохого не произошло. Даже очень хорошее произошло!

Первый шок отступил, но только чтобы смениться другим, пришедшим из-за осознания того, к чему она клонила. Я стоял ошарашенный и широко открытыми глазами смотрел на неё. Вдруг всё встало на свои места. Я не вспомнил никаких событий, но я вдруг во всех красках вспомнил и снова испытал то удивительное ощущение близости и открытости друг с другом, которое сопровождало нас во время нашего полёта и той «остановки на острове», - ощущение, отголоски которого уже два дня не давали нам обоим покоя. Конечно! Мы занимались любовью.

Наташа, кажется, поняла, что я что-то вспомнил, но не знала как спросить меня об этом и стоит ли сейчас что-то говорить самой. Она просто пристально смотрела на меня. Потом вдруг улыбнулась и обняла меня.

      -  Тебе не стоило начинать так издалека, - выдавил наконец я из себя.
      -  Да, ты прав. Как-то очень грустно получилось. Прости...

Мы немного помолчали, потом я посмотрел на неё уже более спокойно, и спросил:

      -  И что ты об этом думаешь?
      -  Я думаю, что тебе не нужно себя в этом винить.
      -  Я бы и не стал. После всего, что я узнал о твоём отношении к себе, я бы и наяву не стал сдерживаться, если бы почувствовал, что мы оба этого хотим.
      -  Это круто! - она стала смеяться и прыгать на месте, не выпуская моих рук.
      -  Но это не значит что нам нужно сходить с ума и превращаться в кроликов! - поспешил добавить я.
      -  Конечно нет! Я так и не подумала. Я просто рада, что ты так к этому относишься.
      -  В этом мире мы находимся на другом этапе, и нам нужно пройти этот этап правильно.
      -  А как правильно? - она лукаво приподняла одну бровь.
      -  Правильно - так, как нам нравится.
      -  А твоя работа? Она нам не помешает? Я всё-таки немного боюсь, что ты снова пропадёшь надолго.
      -  А я не буду больше так работать.
      -  А что ты будешь делать?
      -  Не знаю пока... Может попробую писать.
      -  Я была бы твоей главной поклонницей. Я уверена, что твои книги учили бы людей только хорошему.
      -  Можно я о тебе напишу? - спросил я.
      -  Напиши лучше о моих чувствах к тебе. Потому, что они — очень светлые. А про себя я не так уверена.
      -  Ты — замечательная.
      -  Не говори мне слишком много комплиментов, а то я зазнаюсь. Давай лучше уже что-то делать! - и она снова игриво запрыгала на месте, держа меня за руки.
      -  Делать что?
      -  То, что нам нравится. Летать например!
      -  Но не слишком высоко.
      -  Конечно. Чтобы не обжечь крылья как Икар!
      -  Чтобы нас на костре не сожгли.
      -  Как ведьм!
      -  Как Джордано Бруно.
      -  А где Айя?! - с ужасом спохватилась она.

Я тоже испугался и стал оглядываться. Далеко позади мы увидели Айю, которая гоняла чаек на берегу. В небе над ней парил огромный орёл. Мы заорали в один голос и бросились к собаке. Та вскоре услышала нас и радостно побежала навстречу. В итоге она проскочила мимо и понеслась дальше как ни в чём не бывало.

Мы отдышались, взялись за руки, и продолжили наш путь навстречу солнцу.


(c) Dmytro Solovyov, 2015-2016