4 Наставник I

– Треклятый дождь! – Тихон сказал это, наверное, уже в сотый раз: этот булгарин вообще мало молчал. Слушать его, видимо, было не обязательно – он продолжал говорить.
По большому счету Хоук был рад, что попал в дозор именно с Тихоном: он был надежным другом.
Сегодня им досталась башня на западной стене города. Было скучно: второй день шел дождь. Тихон говорил о погоде, о семье, о Волге. Хоук задумался о том, как три дня назад они с отрядом старшей дружины патрулировали дорогу, на которой грабили купцов. Ему не давал покоя путник: они наткнулись на него неожиданно – дорога делала резкий поворот, и, выйдя из за леса, дружинники увидели неожиданную картину…
Трое из пытавшихся ограбить путника шестерых разбойников лежали мертвыми. Еще двое наседали на него с топорами, последний – чуть в стороне – целился в путника из лука. Оценив ситуацию, Хоук вскинул лук, который держал наготове, и потянулся к стреле. Разбойник выстрелил, когда Хоук уже накладывал стрелу, одновременно с этим ловя темп лошади и целясь, краем глаза он заметил, как старший дружинник достает меч и пришпоривает коня. Стрела угодила разбойнику в плечо, отчего тот выронил лук. Хоук потянулся за следующей, перевел взгляд на оставшихся двух разбойников, наседавших на путника, и сразу понял, что ошибался: как раз путник владел ситуацией. Меч, который Хоук только сейчас заметил в его руках, издавал чистый, мелодичный звон.
Подоспевшие дружинники свалили оставшихся в живых разбойников.
– Чем занимаются твои родители? – голос Тихона прорвался сквозь далекие мысли Хоука.
– Они умерли. Их убили. – Хоук не сразу понял, что ответил на вопрос.
Остаток ночи они молчали.

***
Смотр дружины, на котором должен был присутствовать сам воевода, явно не предвещал никому ничего хорошего. Был тут и странный путник, о котором Хоук часто размышлял в последнее время: он стоял в окружении дружинников и о чем-то разговаривал с Владибором.
Теперь его удалось разглядеть лучше. Высокий, на две головы выше Владибора, широкоплечий, статный, в отличие от большинства окружавших его дружинников он не носил бороды – лишь усы, а цепкий взгляд серых глаз, казалось, направлен за собеседника, и от этого становилось не по себе. Одежда на нем была простая, из тех, что носится долгие годы, но на поясе висели ножны, о которых можно было сказать лишь одно – это было произведение искусства: никаких излишеств, которые часто встречались у князей, когда ножны и сам меч усыпаны драгоценными камнями, отчего оружие было страшно лишь своей стоимостью и мало подходило для боя – нет, эти ножны были сделаны искусно и функционально, но еще больший интерес вызывал хранившийся в них меч. Заметил это не только Хоук.
– Лис, ты видел, какой у этого мужика меч? – спросил стоящий в строю рядом с Хоуком Калабай. – Рукоять совсем без гарды. Никогда не слышал о таких мечах. И Ремешка добрых намерений я не вижу.
– Я видел, как он владеет этим мечом, – Хоук вспомнил события пятидневной давности, в которых странностей было еще больше. – Помнишь разбойников, которые грабили купцов с начала лета?
– Помню, как же: таких наглецов нужно поискать – грабить купцов под Киевом! Сам несколько ночей мок с Румыном и дружинниками, вылавливая их.
– Их поймали пять дней назад дружинники Никиты, я был с ними. Случайно наткнулись на эту шайку, но трое из них уже были мертвы, – Лис старался говорить тише, но все равно ощутил на себе гневный взгляд одноглазого Василия и на время замолчал.
Убедившись, что седовласый ветеран с повязкой на левом глазу больше не смотрит в их сторону, он продолжил:
– Еще двое наседали на этого странного мужика, точнее, он на них наседал.
– Лис, ты не мели чушь, – вмешался стоявший с другой стороны от Хоука Кондрат, один из двух братьев, которых отличить друг от друга могла, наверное, только родная мать. – То он на них наседал, то они на него. С ним-то сколько было воинов?
– Помолчи. Я сам не знаю, как вам объяснить, но он был один, – Лис явно был сконфужен тем, как неправдоподобна его версия.
– Придумал бы что поинтереснее. Он один против пятерых? Да они бы его разделали – он бы даже понять не успел. – Кондрат как всегда лез в чужие разговоры со свойственной ему наглостью.
– Против шестерых: один был с луком, я видел, как он выпустил одну стрелу, но не стоял же он до этого, глядя, как его подельники умирают. – Хоук краем глаза заметил, как глаза Калабая округлились и стали, наверное, еще зеленее.
Разговор пришлось прекратить: подошедший, наконец, воевода начал смотр.

***
Череда одинаковых дней почти стерла воспоминания о происшествии в лесу и странном незнакомце, однако слухи, доходящие до младшей дружины, гласили, что странный путник стал личным наставником молодого князя. И слухам этим вскоре было суждено подтвердиться…
– Сегодня на дружинных тренировках будет присутствовать князь, – Никита, довольно молодой дружинник, всегда говорил прямо и лаконично, – поэтому вы должны показать все, что умеете, чтобы мне не пришлось выслушивать недовольного Комагора.
Хоук не любил дружинные тренировки с мечом: будучи не слишком сильным и зачастую проигрывая поединки соперникам младше себя, он предпочитал лук, в искусстве владения которым был очень хорош. Сегодня на дружинных тренировках явно должно было произойти что-то необычное. Необычное настолько, что на них присутствовал даже тринадцатилетний князь Святослав вместе со своим наставником.
– Хорош этот… – дальше Никита произнес имя, которое Хоук не расслышал, но понял, что речь шла о новом наставнике князя. – Даже Владибора побил на мечах. Очень хорош. Может, и правда то, что о нем говорят как о лучшем мастере меча от Царьграда до Ладоги.
Стоящий рядом Хоук наблюдал за тем, как Святослав бился на деревянных мечах с Болохом, сыном мясника. Болох проигрывал.
Следующим к князю Никита отправил Хоука…
Бой закончился быстро победой князя и низвержением его противника на землю. Поднимаясь, Хоук заметил, что к ним подошли Владибор и наставник князя. Дружинник был угрюм и явно недоволен разгромным поражением своего ученика, но отчитывать не стал, однако взгляд его говорил сам за себя…

***
Город медленно засыпал, укрытый тенями, рожденными заходящим солнцем. Сидя во дворе общего дружинного дома, Хоук любовался закатом, а в голове вертелся мотив песни, которую мать пела ему перед сном. От этого возникали очень противоречивые чувства, но мысли сбивались от голосов дружинников, распевающих застольную:

Что ни вечер, то мне, молодцу,
Ненавистен княжий терем,
И кручина, злее половца,
Грязный пол шагами мерит.
Завихрился над осиною
Жгучий дым истлевшим стягом;
Я тоску свою звериную
Заливаю пенной брагой.
Из-под стрехи в окна крысится
Недозрелая луна;
Все-то чудится мне, слышится:
Выпей, милый, пей до дна!..
Выпей – может, выйдет толк,
Обретешь свое добро,
Был волчонок – станет волк,
Ветер, кровь и серебро.
Так уж вышло – не крестись –
Когти золотом ковать,
Был котенок – станет рысь,
Мягко стелет – жестко спать!
Не ходи ко мне, желанная,
Не стремись развлечь беду –
Я обманут ночью пьяною,
До рассвета не дойду;
Ох, встану, выйду, хлопну дверью я.

Мысли Хоука оборвались, когда он услышал шаги. Оборачиваясь, он увидел, как что-то промелькнуло в воздухе, и к его ногам упал деревянный меч. Подняв взгляд, он увидел наставника князя.