Мой отец Поташкин Юрий Игнатьевич

Мой отец Юрий (по паспорту Георгий) Игнатьевич родился 5 ноября 1911 года в городе Бийск Алтайского края. В 1928 году окончил школу, затем курсы мастеров бурового и колодезного дела в Новосибирске, потом там же работал буровым мастером, техником треста «Свиновод». В 1932 году, переехав вместе семьей в Ленинград, а затем в Пушкин, год работает учителем труда, год учится в пединституте, 4 года учится в институте инженеров железнодорожного транспорта, работает начальником областной стрелковой школы и вплоть до ухода в амию в 41 году работает военруком школы пионервожатых.
Такое «порхание» с работы на работу объясняется тем, что отец был практически профессиональным спортсменом (в СССР якобы не было профессионального спорта, даже лучшие спортсмены числились либо студентами, либо где-то трудящимися, либо офицерами – смотря кто за какой клуб выступал): он был мастером спорта по велосипеду, но от неумеренных тренировок у него начались проблемы с сердцем. Тогда он занялся стрельбой из пистолета и здесь тоже преуспел – стал мастером стрелкового спорта.
Учась в пединституте, он знакомится с моей матерью, Сарой Моисеевной Святской. Вскоре они начинают жить вместе, не оформляя свой брак – комсомольцы считали официальную регистрацию брака пережитком царизма. Они зарегистрировали брак только перед моим рождением – в 1936 году.
С началом войны в стране начинается формирование диверсионных отрядов из спортсменов для работы в тылу врага, и в один из них в конце июня забирают отца (точнее, он пришел в райком добровольно и попросил направления на фронт). Его направляют в город Слуцк, в истребительный батальон, где обучают диверсионным делам. В августе его назначают командиром группы диверсантов и группу забрасывают на самолетах в тыл немцев, в Белоруссию, в партизанский отряд особого назначения №161. Но высадка на парашютах была неудачной: группу сильным ветром разбросало на значительной территории, они несколько дней блуждали по непроходимым лесам поодиночке, голодали, напарывались на фашистов, но потом все-таки нашли партизан. Отряд выполнял партизанские диверсионные операции в Кингисепском округе и некоторых других ближайших районах.
Через несколько месяцев отряд был отозван из тыла противника (вследствие потерь убитыми, ранеными и больными) и расформирован. Отец тоже получил осколочное ранение 11 сентября. После излечения он, как специалист-железнодорожник, был направлен на военный завод №714 в Свердловске (Екатеринбурге) начальником смены. Но он хотел на фронт и через какое-то время добился направления на шестимесячные офицерские курсы, которые окончил лейтенантом, после чего был направлен в 75 гвардейскую стрелковую дивизию 1-го прибалтийского фронта командиром стрелкового взвода. В январе – феврале 44 года находился в госпитале по ранениям: он был ранен 8 января в живот осколком тяжело, а на следующий день, во время эвакуации в тыл – еще и в голову.
В апреле 1944 года отца назначают командиром стрелковой роты, а в феврале 45 года - опять тяжелое ранение. После выхода из госпиталя его по состоянию здоровья направляют в тыл, в штаб Орловского военного округа, который тогда находился в Воронеже.
  Нужно привозить семью, которая находится в эвакуации на Урале, а Воронеж почти полностью разрушен, с квартирой - проблемы. Наконец в апреле отцу удается снять комнату в частном доме в Отрожке – одном из районов города, крупном железнодорожном узле. Из эвакуации приезжают дед, бабушка, мама и мы с братом, семья наконец воссоединяется. Мы живем вшестером в небольшой комнате. Голодно, одежда худая, но мы довольны: наконец-то вместе.

Конец войны близок. Через Отрожку непрерывным потоком идут на восток эшелоны - возвращаются солдаты с фронта. Любимое занятие жителей Отрожки по вечерам - ходить всей семьей на станцию встречать эшелоны – вдруг найдется кто-нибудь из близких, или удастся узнать что-то про них.
Однажды мы медленно шли вдоль состава, в котором товарными вагонами везли солдат, танки, пушки, лошадей. И вдруг около конского вагона отец остановился как вкопанный:
- Зорька! Зоренька! – он узнал свою фронтовую лошадь по характерной звездочке на лбу. Отец кинулся к ней, залез в вагон, стал гладить и целовать в морду, и Зорька тоже узнала отца, положила ему голову на плечо и тихонечко заржала. Собралась толпа. Дед побежал домой, принес сахару, морковок, хлеба (мы жили рядом со станцией) и мы стали кормить Зорьку. Минут через 20 состав тронулся, мы шли за ним, потом отстали. Отец рассказал, что Зорька – умница, спокойная, он ее приучил не бояться близких разрывов, она не раз спасала его в сложных ситуациях, в холодные ночи он укладывал ее на землю и грелся, привалившись к теплому боку. После этой встречи отец еще несколько дней ходил какой-то притихший, то вдруг улыбался, то хмурился.

Месяца через три отец получает комнату в одном из немногих уцелевших домов. 
О разрушениях города вообще трудно говорить. Мы жили на каком-то островке, чудом сохранившемся целым среди океана развалин, это были: здание штаба Орловского военного округа, который тогда был в Воронеже, рядом -"красные дома" (кирпичные), за ними - через улицу Фридриха Энгельса за забором - охраняемые красные же здания военных складов. Наш двухэтажный дом - проспект Революции, №17 - напротив штаба округа. В соседнем двухэтажном деревянном домике когда-то жил Иван Бунин – великий русский поэт и писатель, нобелевский лауреат. На каждом доме - размашистая надпись чёрной краской: "Проверено мин не обнаружено» и подпись - какая-то азиатская фамилия.  Последнюю такую надпись я видел на здании корпуса 2-й больницы на "Манежной" лет 20 тому назад. У кого-то не хватило ума сберегать эти подписи вечно!
На том месте, где сейчас главное здание 2-й больницы и 2-я поликлиника - развороченный корпус клуба завода "Комминтерна" - скрученные балки-швеллеры, разбитые остовы стен. Дальше по той же нечётной стороне Кольцовской - сплошные развалины. Мы лазили по ним и в подвалах находили ценные для пацанов вещи, не помню какие. Помню только длинный коридор, освещаемый через дыру в потолке, вдоль стены по жёлобу тоненькой струйкой течёт вода. в одной из комнат на столе телеграфный ключ и разбитый корпус рации.
А потом Воронеж отстраивали пленные немцы. Их колонны каждый день водили по городу с небольшой охраной. Однажды такая колонна шла мимо нашего дома и мы, мальчишки, набрали камней, и кидали их в немцев.  Родители узнали об этом и нам хорошо досталось от наших отцов-фронтовиков. Они говорили: "Так вели себя фашисты, издеваясь над нашими пленными. И вы хотите стать фашистами?"
Помню, у нас во дворе были военные склады, охраняемые солдатами, во время оккупации там были немецкие склады. Мы частенько находили обоймы с ружейными патронами, нашими и немецкими. Как-то нашли много маленьких жестяных коробочек с надписью «M;СKE SCUTC».  Это была мазь от комаров. А однажды нашли завёрнутые в тряпку 2 пистолета - ТТ и Браунинг. "Захоронка" была свежая. Не помню, почему-то эта находка хранилась у брата Жени. Через день-два батя взял его за ухо: «Где пистолеты?» Отвиливать было бесполезно, пришлось отдать. Повёл засранца в наш домовый общий туалет во дворе и выбросил пистолеты в выгребную яму.
          Мы переезжаем. Отец и дед обустраивают жилье. Прекрасные отношения с многочисленными соседями: мужчины все – фронтовики, женщины - не вредные, все дружат между собой. Вместе, всем первым этажом отмечаются праздники, дни рождения.
          Некоторые жильцы дома весьма своеобразны. Например, на втором этаже жили Лешуковы. Они были из поморов - из Архангельской области - и старшее поколение говорило на местном говоре – вместо «ц» они говорили «ч», а вместо «ч» - «ц». Их дразнили – «цасы с чепоцкой, молоцко». Еще там жили Клецманы. Когда мы с Фимкой Клецманом – моим сверстником - убегали на речку, то бабка Клецман, хрупкая и согбенная, но энергичная старушка, забиралась на двухметровую поленницу во дворе и выглядывала нас в огромный артиллерийский бинокль.
         Рядом с нами жила семья Героя Советского Союза майора Генералова. Сам Генералов был несколько дегенеративного вида – нескладный, с маленьким подбородком и слюнявым ртом. Мы сразу знали, когда он входил в коридор, так звенели его ордена и медали. Жена Генералова была совершенно деревенская баба. Она говорила: «Хучь я дама и деревенская, но мы, герои,…». Как-то отец спросил Генералова, за что он получил Героя. Тот ответил: «А черт его знает. Подошли к Днепру. Все стреляли, и я стрелял. Потом все поплыли, и я поплыл. Выплыли на тот берег, закрепились, и я закрепился. А потом нам дали Героев и посыпались ордена и медали». Генералов был горький пьяница.
Отец где-то достает мотоцикл и показывает нам такой фокус: обвязывает колено куском мотоциклетной покрышки, садится на мотоцикл, разгоняется и мчится в конец двора. У самого забора он вдруг на полной скорости, не слезая с мотоцикла, падает на обвязанное колено, мгновенно обносит мотоцикл вокруг себя и с такой же бешеной скоростью под аплодисменты зрителей мчится назад.
Потом у него появляется двухместный зелененький опель-кадет с открытым верхом.  Вообще тогда было много трофейных вещей, старшие офицеры и генералы везли трофеи вагонами. Трофейные вещи обычно не продавали, а меняли на другие, так у отца и появился транспорт. А однажды я услышал такой диалог.
Соседа со второго этажа – полковника – переводили служить в другой город, и ему надо было срочно продать свой трофейный шикарный черный автомобиль. И вот он обращается к отцу:
- Юрий, купи у меня мою машину, я ее тебе дешево отдам.
Отец стал отговариваться. Тогда полковник говорит:
- Я тебе в придачу и свой гараж отдам.
А отец отвечает:
- Ты знаешь, у тебя чересчур шикарный автомобиль, мне моя партийная скромность не позволит на нем ездить, когда кругом люди бедствуют.
Живем лучше, чем в эвакуации, но продукты – по карточкам, мебели нет, одежда поизносилась, а новой взять негде, нет лекарств, нет мебели, отопление – печное, а с дровами – проблема, удобства – во дворе. Чтобы получить по карточкам хлеб, нужно занимать очередь еще до рассвета. Отец и мать работают до глубокой ночи – тогда так было принято. И меня отдают в Воронежское суворовское училище.
Три года отец служит в штабе округа (округ уже стал называться Воронежским), ему присваивают звание капитана. Здоровье отца ухудшается – не дают забыть о себе фронтовые ранения - и его переводят на более спокойную работу - в военкомат Центрального района. Здоровье отца продолжает ухудшаться. Он демобилизуется и поступает работать учителем в школу №40. Через пару лет с ним случается первый инфаркт. Тогда еще не умели как следует лечить инфаркты и отец выздоравливает медленно. Он уже не может работать и уходит на пенсию. Вообще мне кажется, что фронтовые ранения медленно и мучительно сводили отца в могилу.
В 53 году я оканчиваю суворовское училище и уезжаю в Ленинград, в офицерское училище. В 55 году с разницей в несколько месяцев умирают дед и бабушка. Много печали – мы очень любили стариков. В 56 году уезжает в Тамбов учиться в военном училище Женя. Отец с мамой остаются одни, но я служу в Лисках (в двух часах езды на электричке от Воронежа) и на выходные (тогда был один выходной день в неделю - воскресенье) приезжаю домой.
Состояние отца понемногу улучшается. Он покупает комплект для строительства дачного домика, прикупает досок и брусьев и строит двухэтажный дощатый домишко в дачном поселке Рыбачий, на берегу реки Воронеж, на склоне поросшего лесом оврага. Когда я наезжаю домой, то помогаю ему. Лес около Рыбачьего – девственен, так что за 20 минут мы набираем сколько нам надо грибов и ягод, в реке полно рыбы и раков. Когда мы с Женей бываем в Рыбачьем, то на завтрак обычно едим жареную рыбу - ее ловит отец, наловленных Женей и мной руками в подводных норах раков (а часто попадаются и приличные налимы) и жареные рыжики – царские грибы. Мы очень любим Рыбачий – там чистый воздух, в жару – прохладно, отличная река, по воскресеньям наезжают гости.
В городе отец ходит ловить рыбу на Чернавский мост и приносит огромных сазанов – он был рыбаком экстра-класса - сазанятником. Зимой отец занимается подледным ловом.
Несколько раз родители летом возили нас с братом отдыхать в Крым или на Кавказ. В Сочи останавливались обычно на турбазе, где жили в маленьких дощатых домиках. Купались на пляже Ривьера, по вечерам слушали бесплатные концерты профессиональных артистов, которые жили на турбазе «бесплатно», расплачиваясь этими концертами. Возвращаясь вечером с пляжа, заходили в винный павильон и выпивали по стакану чудесного грузинского вина – там были все грузинские вина. Мама любила сладенькое салхино, отец – хванчкару, а я – твиши (между прочим, о твиши написано: природно-полусладкое вино выпускается в Грузии с 1952 года. Названо по имени района, в котором произрастает виноград сорта Цоликаури, из которого этот нектар и производится. Цветовой тон у вина светло – янтарный, а благоухание имеет выраженный плодовый запах. Это вино невероятно популярно на своей родине, в районе Твиши. Местные жители считают его самым лучшим, самым прекрасным и самым любимым). В Ялте снимали квартиру у местных жителей.
Однажды мы загорали на пляже в Ялте. Вдруг неподалеку от нас останавливается мотоцикл с коляской, на котором сидит милицейский майор. Отец, увидев майора, вскочил на ноги и бросился к нему, майор – к отцу. Они обнялись и, по-моему, даже прослезились, оказывается, они воевали вместе. Разговоры продолжились до глубокой ночи у нас на съемной квартире. Майор оказался начальником милиции Крыма. И началось. Майор взял небольшой отпуск на работе и стал нас развлекать. На следующий день он повез нас в Массандровские винные подвалы, где мы пробовали совершенно фантастические вина. Была и экскурсия в Новый Свет – там тоже винзавод, еще куда-то, перед майором все двери Крыма были открыты. Посетили знаменитую Голицынскую библиотеку вин, туда надо было идти по вырубленной в скале высоко над морем узенькой тропинке, слева – отвесная стена, справа – обрыв и море. Когда-то князь Галицын в огромной пещере устроил так называемую библиотеку вин, где собрал вина чуть ли ни всех времен и народов. В то время в библиотеку можно было попасть только с моря, царь приплывал туда на царской яхте, и тогда в центральном гроте бил фонтан из шампанского. Во время войны немцы разграбили библиотеку, и мы видели только пустые стеллажи для бутылок, гнезда для бочек и пустой фонтан. Но все равно было здорово: мы представляли себе, как царь говорит: «Подать мне бутылку бордо года вина» (в 1811 году погоды во Франции были особенно благоприятны для вина, и этот год назвали годом вина), и лакей в малиновом камзоле приносит на вытянутых руках покрытую паутиной бутылку.
В 62 году здоровье отца опять начало ухудшаться. Однажды утром в Рыбачьем он пошел ловить рыбу, через пару часов вернулся, сказал матери, что ему что-то плохо, показал руку и сказал, что его туда укусил шершень (огромная оса), ушел в дом и лег на кровать. А через некоторое время тихо умер. Позже констатировали второй инфаркт. Отец похоронен на Коминтерновском кладбище рядом с родителями.
Отец умер рано – в 52 года. Он был легкий в общении, приятный, мягкий и веселый человек. У него было много друзей, хорошая семья.