Рассказ Юрия Петракова Жить будем

      Рассказ Юрия Петракова  "ЖИТЬ БУДЕМ!"

Глава первая

Нет ничего хуже летнего дыма от лесных пожаров. По ночам в душной Москве спрятаться от него, можно только отгородившись от улицы герметичными  стеклопакетами. Но и тогда, для полного счастья будет не доставать еще и добротного кондиционера, способного остудить воздух в  разогретой донельзя квартирной коробке.
В доме отставного подполковника ФАПСИ Смирнова не было ни плотных стеклопакетов, ни добротного кондиционера. Зато была астма, которая мучила его днем и ночью.
- Ехал бы на юг, алкоголик! – грызла его жена.
- Не мучил бы себя и меня. Для кого деньги бережешь? На кладбище тебя и так твоя контора свезет. Бесплатно!
Выдерживать подобное изо дня в день было невмоготу, и Смирнов, разыскав в Интернете информацию о покупке горящей путевки в один из крымских санаториев, созвонившись с Ялтой, забронировал себе на месяц  место для отдыха.
Через день он уже парился в купейном вагоне скорого поезда Москва – Симферополь.
И здесь ему тоже не повезло. В одном купе с ним оказались только женщины. Полная армянка с дочерью лет двадцати и дородная пожилая женщина, из числа тех в которых сразу же можно признать капризных  жен, избалованных важными мужьями. Окинув Смирнова оценивающим взглядом, она тут же обратилась к нему с просьбой уступить ей нижнюю полку. Делать было нечего, и после проверки документов, Смирнов ушел коротать время в вагон – ресторан, откуда вернулся только после Курска.
Женщины продолжали беседовать о своем. Дочь армянки спала на верхней полке.
Смирнов разложил постель, и взобрался на полку, чертыхаясь про себя.
Однако попытка вздремнуть ни к чему не привела. Что-то мешало ему сделать это. Он пытался найти удобную позу для сна, но ничего не получалось. И только, полежав спокойно в более-менее удобном положении, понял причину своего неудобства. Женщина, которой он уступил полку, размеренным шепотом рассказывала попутчице историю своей жизни.
- Мой муж был известным цирковым артистом. Он познакомился со мной, будучи на гастролях в Воронеже. Я тоже долго выступала в нашем номере. У нас был прекрасный сын. Он жил в Москве у  родителей мужа. Окончил школу с золотой медалью.  Учился в Бауманском.
Муж много курил. Я пыталась отучить его от этой привычки. Но, вы же знаете мужчин! Я ничего не смогла поделать. В результате – рак. Врачи слишком поздно определили.
А потом эта беда, с сыном. Он с товарищами возвращался вечером из института. Увидел, как хулиганы пристают к девушке, и пошел разбираться. Он такой у меня, справедливый. И напоролся на нож. Они убили моего мальчика. И за что? За какую-то девку, которую не смогли поделить меж собой. А, кроме того, вы представить себе не можете – убийцу так и не определили. Эти бандиты оказались связанными с милицией. Теперь - все они на свободе, а сына нет. Судьи пришли к мнению, что там был нож сына, и он сам наскочил на него случайно.
К сожалению, мужа на тот момент уже не было в живых. Он у меня был известным цирковым артистом, он бы настоял на справедливости…
Женщина, как завороженная продолжала шептать горькую историю своей жизни, повторяя одно и то же. Смирнов решил, что она не совсем в себе и, наконец, задремал.
Границу переехали как-то незаметно. Погранцы заглянули в купе проводников и дальше идти с проверкой не стали.
В половине восьмого утра по Москве поезд прибыл на вокзал Симферополя.
Смирнов распрощался с попутчицами и пошел искать маршрутку на Ялту.

Глава вторая.
Через два часа, сойдя из Автолайна на ялтинском автовокзале, Смирнов без труда отыскал нужный ему санаторий. Когда-то тот занимал добрую четверть центральной части Ялты, и был самым крупным санаторием в ведомстве Советской Армии, после знаменитого сочинского имени РККА. Теперь, расчлененный на части, запущенный донельзя, он ничем особым не выделялся среди других, таких же. Сегодня все они были в собственности местной ворократии и коррумпированных чиновников из Киева.
В холле единственно уцелевшего от разрухи корпуса Смирнова встретила красивая, рослая женщина в белом халате.
- Виктория Никитична! – представилась она, - А вы, наверное, товарищ Смирнов?
- Да! – Смирнов поцеловал протянутую ему руку.
- А я вас с самого утра поджидаю. Пройдемте ко мне в кабинет, там все и решим.
Предложенный номер, Смирнову понравился. По всему было видно, что его держали для приема VIP персон. Но финансовый кризис спутал все планы. Санаторий стоял полупустой.
Из номера Смирнов отправился в столовую, находившуюся двумя этажами ниже. Его, как новенького, посадили за свободный стол. По тому, как в столовую приходили и уходили отдыхающие, Смирнов понял, что дисциплина в санатории никакая и втайне от себя порадовался этому. Ему изрядно надоели навязываемые в других санаториях медицинские процедуры. Здесь же перечень предлагаемых услуг оказался минимальным, а режим свободным.  Все понимали, что люди, стремящиеся сюда за относительно большие деньги, приезжают сюда ради моря. Именно поэтому Смирнов первым делом узнал, где находится санаторный пляж и как туда добраться.
Как выяснилось,  к пляжу, располагавшемуся на территории бывшего литфондовского Дома отдыха писателей, с утра и после обеда отправлялся автобус. Он же и привозил отдыхающих назад к обеду и к ужину.
Смирнов решил ознакомиться с пляжем завтра. А сегодняшний день посвятить осмотру окрестностей, тем более что, еще подъезжая к Ялте, он заприметил указатель с направлением на Массандру, которая, судя по всему, находилась в каких-то 1,5 километрах от санатория.  Слегка отдохнув после обеда, Смирнов отправился на обзорную экскурсию.

Глава третья.
На следующий день Смирнов одним из первых пришел на остановку санаторного автобуса. У видавшего виды красно-белого ЛАЗа на корточках сидел водитель.
- Толя! – представился он.
- А по отчеству как же?
- Да просто Толя. Я человек не гордый.
Толя и впрямь оказался человеком не гордым. Когда-то, лет двадцать с гаком тому он пришел сюда молодым солдатом. Тогда же, санаторий получил новенький Львовский автобус, мечту каждого начинающего шофера. С тех пор они были неразлучны меж собой. Шли годы, менялся контингент курортников, сменялись хозяева и расположение пляжа, а они оставались все при том же, весьма нужном, по мнению Анатолия, деле, доставляли отдыхающих на пляж и обратно. Теперь, как выяснилось уже в первую поездку Смирнова на пляж, автобус был в плачевном положении. Если, спускаясь по крутому серпантину ялтинских улочек к морю, он, периодически фыркая и чихая, все же безостановочно доезжал до пляжа, то двигаться без остановок в гору, отказывался напрочь.
- Ну, вот, - с досадой вымолвил пожилой попутчик Смирнова при очередной остановке автобуса, - собирался же идти пешком, дурень!
- А вы знаете дорогу? – спросил Смирнов.
- Да, знаю!
- А не возьмете ли в попутчики меня?
- Возьму! Почему же нет?
После обеда Смирнов уже шагал с новым знакомцем к пляжу.
Петр Данилович, так звали провожатого, вел Смирнова «короткой», как он выразился, дорогой. Дорога и впрямь оказалась не такой уж и далекой. Вначале она слегка поднималась на пригорок, а затем, повернув у невзрачного домика с мемориальной табличкой, указывающей на то, что в нем провел последние годы жизни мало кому известный в Союзе поэт Надсон,  спускалась к морю узкой извилистой улочкой. Пройдя мимо небольшой церквушки, расположившейся у подножья санаторного парка, попутчики оказались у пропускного пункта санаторного пляжа.
- Вы правы! Двадцать минут хода! – поблагодарил Смирнов провожатого и продолжил, не дожидаясь благодарности с его стороны.
- Что вы делаете вечерами?
- Скучаю!
- А не хотите ли поскучать вместе? У меня есть бутылочка местного вина! Так, что заходите.
Вечером во время ужина, они еще раз затвердили свой уговор.

Глава четвертая.
В означенное время Петр Данилович появился в номере Смирнова с холщевой сумкой в руке.  В сумке позвякивала посуда.
- Одна бутылка так не звенит! - заулыбался Смирнов.
Бутылок и впрямь оказалось две. Встреча грозила затянуться далеко за полночь.
К концу второй бутылки выяснилось, что Петр Данилович работает хирургом в московском госпитале МВД, чем искренне обрадовал Смирнова, привыкшего обращаться за советом к врачам.  Позже выяснилось и то, что они почти земляки. Петр Данилович до  переезда в Москву жил и учился в Харькове.  Смирнов же, до учебы в Ленинградском политехническом, жил в Бахмутске, что в четырех часах езды от Харькова.
Горестно пошутив о том, что они отдыхают на родине, ставшей им чужбиной, они принялись за третью бутылку.
Петр Данилович завершал свое пребывание в санатории.
- Послезавтра уезжаю. Жаль, время прошло впустую. Приехать бы вам пораньше, было бы с кем срок скоротать.
Смирнов не помнил, как и когда он сказал Петру Даниловичу о своей службе в органах. Вероятнее всего после того, как назвал его по дружбе клеевым чуваком.
Услыхав это, Петр Данилович помолчал, а затем спросил:
- А,  знаешь, ли, мил человек, что означает слово чувак?
- Не знал бы, не говорил, - обиделся Смирнов, - в подтверждение произнес,
- Человек, усвоивший высшую Американскую культуру.
- Постой, постой, а в каких годах ты учился в политехе?
- С 54-го по 60-ый!
- А ты, часом не слыхал про «голубую лошадь»?
- А ты  сам, откуда про это знаешь?
- Да, знаю! Сам чуть не погорел на этом. У вас же в Питере. – И он быстро-быстро засобирался в свой номер.
- Засиделся я тут у тебя. Завтра бы не проспать, и он быстренько выскользнул из номера Смирнова.
Однако, вернувшись в свой номер, Петр  Данилович долго не мог заснуть.  Думал о своем непростом прошлом.
Глава пятая.
В средине 50-х  во дворе Харьковского дома на улице Ленина появился сын известного шахтера-стахановца Станислав Налбат. Он остановился у своей тетки, которая была профессором медицинского института. От нечего делать Станислав устроился в фотоателье, а затем с помощью теткиных знакомых открыл новую точку в машинном отделении фонтана под названием «Струя», что на Сумской. Над фонтаном красовалась симпатичная беседка в стиле китайской пагоды, так что желающих запечатлеть себя на ее фоне находилось великое множество.
Вскоре предприимчивый фотограф, пользуясь тем, что ключи от машзала находились только у него одного, стал водить туда своих многочисленных подружек. Кроме них в заведении Налбата появились и новые друзья, в том числе из числа «золотой» молодежи. Каждый день с весны по осень в фотостудии было тепло и весело. Завсегдатаи пили вино, ублажали подружек, не забывая выставлять их в различных  позах перед объективом мастера светописи.
Конечно, утаить такое заведение от властей в те годы было невозможно. В компетентные органы шли многочисленные сигналы о подозрительном заведении, действующем в самом центре Харькова. Но представители  этих самых органов, узнав, чьи дети, посещают столь уютный подвальчик, закрывали глаза на эти сигналы. А наиболее шустрые из них изредка коротали в нем свободные от службы часы с девушками легкого поведения, изредка напоминая Стасу:
- Смотри тут за порядком! А то – уроем!
Фестиваль молодежи и студентов, состоявшийся в Москве летом 57-го года зародил в сердцах молодых последователей свободной американской культуры надежды на перемены к лучшему. В том же году более полусотни последователей свободного образа жизни собрались в сквере на Сумской у памятника Шевченко. К тому времени по стране уже ходила по рукам новелла чешского вольнодумца Мрожака «Хочу быть лошадью», и с легкой руки молодого харьковского графомана Гребенюка был сочинен плагиат под вольнолюбивого чеха под названием «Хочу стать голубой лошадью». И кто знает, сколько бы еще продолжалось все это вольнодумства, если бы летом 58-го в Харьков со стороны Белгорода не въехала веселая вереница крутых служебных автомобилей, возглавляемых правительственным «ЗИМом» из гаража министра автотранспорта Украины.
Завидев важную делегацию «из центра», кто-то позвонил в обком и сообщил о том, что в Харьков пожаловал сам Мыкыта. Первый секретарь обкома Виталий Титов, с перепугу отзвонил в Москву, чтобы узнать – чем вызван столь высокий приезд. И только тогда выяснилось, кого на этот раз занесла нелегкая в промышленную столицу Советской Украины.

Глава шестая. 
На следующий день, молодых возмутителей спокойствия уже допрашивали в присутствии второго секретаря обкома и начальника управления КГБ по Харьковской области. Такое пристрастное внимание к их персонам на этот раз объяснялось тем, что Хрущев, узнав о происшедшем, потребовал наказать тех, кто позволил себе бросить тень на партию и на него лично.
К тому же в январе 59-го в «Комсомольской правде» появилась статья под названием «Куда прискакали голубые лошади?» А после этого городской «Прожектор» Харькова разразился следующими стихами:
За спиной у комсомола бьют стиляги в медный таз.
Слышны звуки рок-н-ролла и надрывно воет джаз.
Размалеванные густо, здесь на труд плюют, острят.
Здесь абстрактное искусство и разнузданный разврат.
Чуют запах заграницы, и девицы, и юнцы –
Голубые кобылицы, голубые жеребцы.
Казалось, все это грозило серьезными неприятностями для молодых реформаторов.
Но, что-то, к тому времени, видно, уже сломалось в системе. Расследование этого дела в Харькове дало задний ход, и всех задержанных, кроме Гребенюка,  отпустили.
Отпустили и тогдашнего студента мединститута Петра Даниловича, не преминув получить с него подписку о сотрудничестве с органами. Присвоили даже агентурное имя «Медик».
«Где эта чертова подписка теперь? То ли в России, то ли в Украине, Бог его знает!» - думал Петр Данилович.
«Так и не пригодилось ни разу. Хотя, впрочем, нет! Один раз все-таки пригодилось при зачислении его на работу в госпиталь МВД. Но, что это значит сегодня, когда и госпиталь, и этот санаторий, да и вся Россия с Украиной и без нее на ладан дышат. Но кто знает, чем еще обернется его сотрудничество с органами?»
«Слава Богу! После завтра домой, в Москву. Принес же черт этого деятеля! Хотя, что он сегодня сможет сделать? Ровным счетом ничего! Ну, и Бог с ним». И решив больше не попадаться Смирнову на глаза, Петр Данилович успокоенный  заснул.

Глава седьмая.
В отличие от Петра Даниловича, воспоминания о «Голубой лошади» стали волновать Смирнова лишь на следующий день.
Как это бывало не раз, после столь бурных возлияний, он пытался вспомнить – с кем был, что говорил и что делал. Эта привычка, укоренившаяся годами в его поведении, не раз спасала его от всякого рода неприятностей.
Вспоминая вчерашнюю встречу, Смирнов вынужден был задуматься о том, в связи, с чем между ними зашел разговор о «Голубой лошади».
Он хорошо, слишком хорошо  помнил тот февральский праздник 59-го года, с которого начались его неприятности, и которые, если бы не друзья отца, отставного начальника УНКВД по Сталинской области, не известно чем кончились.
Тогда День Советской Армии студенты радиотехнического факультета Ленинградского политехнического решили отметить в общежитии на Лесном. Были приглашены девушки. Кто-то принес пластинки «на костях» с записями модной западной музыки. Не обошлось без спиртного. Смирнов уже не помнил, из-за чего у него возник конфликт с его однокурсником. Скорее всего, из-за какой-то девушки. В результате произошла не то что бы драка, а так – мелкая потасовка. Смирнов ударил своего соперника. Тот ударился головой о дверь. Потом его привели в чувства. Он даже продолжал выпивать с кем-то,  а под утро, взял и скончался.
Позже, вскрытие определило, что потерпевший умер вовсе не от удара, а от принятия большой дозы алкоголя. Но это позже, а тогда Смирнова задержали и по горячим следам предъявили обвинение в неумышленном убийстве. Воодушевленные недавней статьей в «Комсомолке», следователи начали готовить дело по ленинградскому филиалу «Голубой лошади». В ходе следствия отыскался и харьковский след. Оказалось, что один из друзей Стаса Налбата, студент Харьковского мединститута Петр Гордиенко занимался среди ленинградских студентов распространением порнографической продукции, изготавливаемой в фотостудии Налбута. Кроме того, Петр еще приторговывал записями зарубежной музыки. Словом, дело набирало обороты и выходило на новый, более высокий уровень, грозивший задержанным суровыми сроками.
Тогда кто-то из ленинградских родственников Смирнова отправили в Бахмутск «срочную» телеграмму со следующим содержанием: «Люба! Срочно выезжай.  Твой брат серьезно болен».

Глава восьмая.
Телеграмму, отправленную из Ленинграда в Энск, в отсутствие хозяйки, получила Григорьевна, домработница семьи Смирновых. Она не стала волновать отставного генерала, недавно выписавшегося из больницы. Всем в семье, кроме него самого было известно, что он страдает от неизлечимого рака легких. Поэтому родственники старались не волновать его по всякому поводу. А волновать его было кому.
Главными объектами для волнений были его сыновья. И если старший - Валентин оканчивал последний курс политехнического института в Ленинграде, то младший – Станислав, после преждевременной смерти матери болтался по молодежным стройкам Сибири и Крайнего Севера. Теперь он, слава Богу, пристроился в Киеве. Там собирались строить экспериментальную ГЭС на Днепре. Там, он готовился поступать в институт на факультет автоматики и телемеханики.
И вот – такое известие.
Вернувшись с работы и ознакомившись с телеграммой, полученной из Ленинграда, дочь генерала Люба строго настрого наказала Григорьевне не заикаться ни кому о странном содержании телеграммы, и сразу же отправилась к бывшему отцовскому заместителю отставному подполковнику Псурцеву. Посовещавшись, они договорились, что Псурцев немедленно выедет в Ленинград, чтобы разузнать, в чем дело. Перед отъездом, Люба сообщила Псурцеву адрес Чистовых - дальних родственников по материнской линии, живущих в Ленинграде.  Глава семейства Чистовых когда-то был депутатом Верховного Совета РСФСР, а теперь работал главным конструктором одного из крупных заводов.
После отъезда Псурцева потянулись дни томительных ожиданий.

Глава девятая.
Псурцев вернулся через пять дней. Об этом Любе по телефону сообщила на работу жена Псурцева.
Не заходя домой, Люба заглянула к Псурцевым.
- Присаживайся! Разговор будет долгим. Дела, можно сказать, безрадостные. Влип твой братишка, по самые некуда. – и Псурцев рассказал Любе, как было дело.
- Понимаешь, в чем дело. Ректор всего боится. Не хотел влезать в это дело. А тут еще эта «Голубая лошадь», черт бы ее побрал!
- Думал – совсем безнадега. К счастью, Чистов не подвел. Молодец!
- Он, понимаешь ли, оказался давним знакомым ректора. Уговорил не отчислять Вальку из института. Упросил выпустить его техником с распределением подальше от Ленинграда. Ну, скажем, в Подмосковье. В закрытую контору, чтобы не отыскали. А через год – полтора допустить до защиты экстерном.
Денег, правда, пришлось потратить. Сама понимаешь, стол, коньяк, конфеты.  Плюс этому оболтусу пришлось оставить.
В результате. все сделали быстро. Диплом за техникум выписали задним числом и направили его в этот, как его, в Загорск. Не в самое худшее скажу тебе  место. Но отцу, все же этого не говори.
В августе того же года генерал ушел из жизни, так и не узнав, что произошло с его старшим сыном. А еще через полтора года Валентин экстерном защитился в политехе, получив диплом инженера - радиофизика.

Глава десятая.
  Валентин не сомневался в том, что Петр Данилович был одним из тех, кого, воспользовавшись, случаем, когда-то завербовали органы. И кто его знает, в каких отношениях с нынешней властью он теперь находится. Уж, он то это знает по себе.
«Во всяком случае, лучше держаться подальше от него». – подумал Смирнов, и отправился в город, чтобы скоротать время до вечера. Уединившись в  Приморском сквере, попивая пиво, он пытался забыть прошлое, но, так и не смог отделаться от навязчивых мыслей.
«Выходит, правы были те, кто говорил об иудейском заклятии, наложенном на их семью после того, как по приказу Берия его отец, тогда еще полковник Смирнов, открыл в заброшенной алебастровой штольне захоронение трех тысяч жертв Холокоста.
Тогда еврейская община Донбасса просила поставить памятник на могиле жертв фашизма, но вместо этого, на месте их гибели открыли завод шампанских вин. Стали выпускать веселый, пьянящий напиток под названием «Советское шампанское». Тогда-то и пошел слух о том, что потревожили мертвых напрасно. Вспоминали про могилу Тамерлана, и про гробницу Тутанхамона:
- Все, кто был там, непременно сгинут, кто раньше, кто позже! – поговаривали в народе.
Время показало, что эти слухи и впрямь не безосновательны.
Ровно через три года минувших со времени этого события после тяжелейшей болезни умерла их мать. Потом этот случай с ним, чуть было не окончившийся тюрьмой. После этого ушел из жизни отец. Затем этот случай с братом.
- Да, и Стасу, ведь, тоже досталось!

Глава одиннадцатая.
 Это случилось в самом начале шестидесятых.
«Дай Бог памяти – в марте 61-го. Ну, да! Я уже работал техником в одном из НИИ Загорска», – продолжал вспоминать Валентин. Вечером его вызвали для переговоров на телеграф. Звонила сестра Люба.
- Беда, Валик! Беда со Стасом!
- Чего он там опять начудил?
- Да не он, а с ним. Не слыхал? Плотину там, говорят, прорвало. А от него ни слуху, ни духу. На телеграммы не отвечает, на телефонные  переговоры не приходит.
- Ну, и что теперь? – спросил Валентин.
- Что, что? Ехать к нему надо, узнавать, что с ним.
- Ну, как же я поеду? Я ведь тут – без году неделя.
- Но ты же мужчина! Ты же теперь старший в семье!
- Ладно. Черт с ним! Что-нибудь придумаю!
Тогда-то Валентин впервые воспользовался своим новым статусом – секретного сотрудника КГБ.
В спецотделе предприятия, его расспросили поподробнее обо всем, что он знал, и обещали помочь.
Не прошло и двух дней, как через Загорский отдел КГБ ему сообщили о том, что брат его жив и здоров. А еще посоветовали – помалкивать обо всем, что он знает.
Много позже Стас, во время своего приезда в Загорск, рассказал ему следующее.
В марте 61-го он жил в общежитии строительного управления, занимавшегося работами по намыву песчаной дамбы, на строительстве Киевской ГЭС. В начале марта после очередной пятничной смены Стас уехал к Николаю Лебедю – своему товарищу по школе, который помогал ему готовиться к экзаменам в Вуз. Отец Лебедя когда-то работал в Энске главным геологом треста. Потом его перевели на повышение в Киев. Стас часто гостил у Николая, иногда оставаясь на ночлег.
Вот и в тот раз Стас должен был вернуться в общежитие в воскресенье вечером, но поленился. Решил, что успеет доехать утром на трамвае. Но трамвай оказался забитым людьми, и ему пришлось взять такси, чтобы не опоздать на смену. Это – то его и спасло.
- Вода уже шла во всю. Еще в субботу она размыла верхнюю песчаную дамбу. Стас с водителем успели проскочить, а все кто ехал в трамвае, погибли. Да, что там, в трамвае – погибли более полутора тысяч человек. Вся пожарная команда,  строители пытавшиеся откачать насосами воду, чтобы залатать прорыв верхней дамбы. Погибли дети из детского сада. Погибла почти вся утренняя смена, проводившая летучку в подвале строительного управления.
- Шел сплошной ил, - рассказывал Стас, - от которого ни спрятаться, ни укрыться. Сметало даже крыши домов с людьми, вырывало с корнями деревья. Словом, жуть какая-то. И все это пошло через Бабий Яр, вымывая кости людей, захороненных в нем в годы войны.
- А не писал, потому, что почту и телеграф закрыли. Запретили сообщать, кому бы то ни было. А тут еще ты, со своими органами. Думал, что осудят за опоздание на смену. – при этих словах Стас обиженно умолк.
Валентину вдруг вспомнилась повесть Кузнецова «Бабий Яр» и одноименная поэма Евтушенко.
«Ну, разве это не подтверждение тому самому проклятию» - подумал он с горечью».
« А почему бы нет! К тому же и Любы уже нет в живых. Полтора года промучилась с переломом шейки бедра. Это в свои-то восемьдесят три года!
Теперь он, а не она, действительно старший в семье Смирновых. Теперь он должен, что-то делать, чтобы снять это проклятие.
Вернувшись в номер, всю ночь Валентин, не смыкая глаз, думал о прошлом. А наутро, собрав вещи, отправился в Симферополь. Там, к своему удивлению, без особых проблем купил билет до Ясиноватой  и на следующий день был уже в Бахмутске.
Перекантовавшись в местной гостинице, Валентин поутру отправился на завод шампанских вин, где за небольшую плату  сторожу у проходной получил право проведать захоронение жертв Холокоста. Там, положив цветы к подножью своеобразной стены плача, он поклонился и направился к выходу. И тут у проходной его застал  проливной летний дождь.
- Гляди, ты! - весело окликнул его охранник. - Все лето дождей не было. И вот тебе на, - пролило! Теперь не пропадем! Жить будем!
В тот же день, уверовав в то, что ему своим покаянием удалось снять заклятие, висевшее на его родных и близких, Валентин выехал в Москву, твердо веруя в то, что теперь и он, и все его дети с внуками смогут жить, двигаясь вперед, без оглядки на прошлое.