Глава 38. Остаться самим собой

Красный хохолок появился из горстки мокрого пепла, как огненная лава из жерла вулкана.
— Такой торжество испортить, — хрипло проворчал вулканчик, — такой торжество!
Хохолок проклюнулся дальше, блеснули сердито озирающиеся глазки, щёлкнул изогнутый клювик, и всклокоченная птичья голова водрузилась над холмиком.
— Протифный детишка! — возмущённо проворчала голова. — Пятьсот лет я ждать этот момент. Что ви наделать?
— Живой! — обрадовалась Камилла.
Вслед за головой из пепла выбралось голое тельце. Это был мокрый и совершенно облезлый птенчик имел довольно жалкий вид.
— У него, наверное, шок, — сказала Камилла. — Неоперившийся ещё, несмышлёный. Видишь, как испугался, лепечет какие-то глупости, — она протянула руки, чтобы взять птенца, но тот решительно отстранился.
— Никто не вправе сказать, что я говорить глюпости… глюпости… — птенец прислушался и повторил. — Глюпости? Ай-ай, я говорить глюпости! Я говорить маленький неправильный глюпости! Я сказать с ошибка! — он сердито глянул на Камиллу и Бернарда. — Это ваш вина! Вы нарушить программа возрождения! Вы сметь плескаться этот мокрый вода, противный деть!
Он схватился за голову, раскачиваясь из стороны в сторону и горько восклицая. Но тут же спохватился и прикрыл тельце облезлыми крылышками.
— Голий! Я совсем голий! Позорность! Стыдность! — вскричал он, испуганно таращась по сторонам. — Я совсем раздеватый! Это вы делать, злой детишка, вы разладить систем, и теперь я раздеватый…
—  Простите, — нехотя извинилась Камилла. — Я же не знала, что нельзя тушить этот костёр. Я пыталась вас спасти.
— Глюпость! — вскричал птенец, вскакивая и вновь стыдливо прикрываясь крылышками. — Вы сделать непростительный глюпость!  А-а-а, позорность, стыдность, кошма-а-арство!
— Слышь, пернатый, — потеряв терпение, угрожающе проговорил Бернард. — Ты не распаляйся, а то опять окатим.
Птенец бросил на него гневный взгляд и прокричал:
— Какой  невежество… какой грюбость!
— Хм, кто бы о грубости говорил, — буркнул Бернард, но Камилла поспешила вмешаться.
— Простите, не обижайтесь на нас, — ласково попросила она птенчика. Ей было жаль мокрого неказистого малыша. — Мы не хотели причинить вам вреда. Но скажите, где же ваша мама? Или это был ваш папа? Куда подевалась та, большая птица?
— Да спалил он родителя, не ясно, что ли? — прокричал Бернард. — Птеродактиль облезлый!
Птенец вытянул шею и вскричал:
— Как ти сметь? Я и есть тот большой птиц!
— Куда уж больше? — язвительно откликнулся Бернард.
— Ты на себя посмотреть! — прокричал птенец. — Клёп!
— Кто клоп? Я клоп?! Ты сам-то кто такой?
— Я? — возмущённо переспросил птенец и гордо вскинул голову. — Я есть Феникс! Сам своя родитель, сам своя сын. Пепел и зола — мой колыбель.
Бернард расхохотался.
— Да какой ты Феникс? Ты что думаешь, мы сказок не читали? Ты даже на цыпленка табака не тянешь!
Птенец угрожающе прищурился и, преодолев стеснение, выпятил брюшко и расправил голые крылышки, подставляя их солнцу. Тельце его стало быстро покрываться красивым ярким оперением. Ровные блестящие пёрышки, красные и фиолетовые, вытягивались одно за другим. Вот Феникс расправил крылья и трижды взмахнул ими, с каждым взмахом вырастая в несколько раз. После третьего взмаха он поглядел на Камиллу и Бернарда сверху вниз.
— Только в нынешнем воплощении я прожил на свете пятьсот лет, — сообщил он низким бархатным голосом, — прошёл сквозь огонь, и возродился из собственного пепла. Это уже четвёртое моё воскрешение. Знаете ли вы, как непросто воскреснуть, оставшись самим собой?
Речь Феникса была чиста и грамотна, а голос звучал так внушительно, что Камилла с Бернардом слушали, раскрыв рты.
— Погорячился я с цыпленком табака, — осторожно заметил медвежонок, почёсывая макушку.
— Это самое трудное — остаться собой, — продолжал Феникс. — Мы сами себе и родители, и дети. Мы в ответе сами за себя, перед самими собой. Впрочем, каждый в ответе, но не каждый это осознаёт.
— Простите, — вежливо поинтересовалась Камилла, — но зачем же сгорать и перерождаться, если вы всё равно остались собой?
— Как иначе познать истинное великолепие мира? — ответил Феникс. — Ценность жизни можно ощутить лишь перед страхом неминуемой кончины, а я… бессмертен. Вот и приходится добровольно прощаться с жизнью и рождаться заново. Так происходит каждые двести пятьдесят лет.
— Перезагрузка, — сказал Бернард, а Камилла задумчиво произнесла:
— Надо же, а один наш знакомый Чародей пытался изобрести Эликсир Бессмертия. Если бы он только знал, какое это хлопотное дело — жить вечно.
Феникс сложил крылья и сел.
— Итак, вопрошайте! — повелительно сказал он.
— Что вопрошать? — не поняла Камилла.
— Тайны, клады, смысл жизни? Я же говорю, прожил тысячу лет. Знания безграничны, а вам нечего спросить? Вас ничего не интересует?
— Ах, что вы, очень многое интересует! — взволнованно воскликнула Камилла. — Например, сейчас мне очень хотелось бы узнать, где найти Чудо-щит.
— О, разумеется! — удовлетворённо кивнул Феникс и расправил крыло, протянув его Камилле, как трап самолёта. — Пришло время заклятию разрушиться!
Камилла послушно взобралась на спину Феникса. Перед взлётом он сорвал клювом цветок подсолнуха, и подал его Камилле.
— Это будет твоим собственным щитом. Не потеряй, держи крепко!
Он взмыл над землёй, ветер сорвал с головы Камиллы венок и пронёс, расплетая и рассыпая над горящими вулканами. Далеко внизу тень Феникса скользила по холмам строго вдоль тонкой серебристой нити. Она тянулась к белому зданию из колонн, с круглым куполом. Долгий Путь Феникс проделал за несколько минут, а по дороге успел поведать легенду о невидимой Эгиде, дал пару советов и открыл пароль для входа в Открытый Зал.
— Я подсказал бы больше, — признался он, — но тогда чары не спадут, и заклятие останется в силе. Ты должна справиться сама, в этом и заключается испытание.
А ещё он спел старинную песню, сложенную ещё в ту пору, когда золото в Королевстве было зримо.

— В чудесном лесу есть Светлый Олень
С алмазными рогами.
Он бьёт копытом дважды в день
По чудо-наковальне.
Утром золото летит из-под копыт,
Вечером — лиловые рубины.
А когда Светлый Олень спит,
Видит светло-оленьи картины.
В его снах синеет василёк,
И душистый шелестит горошек,
И в алмазных рогах ветерок
Заблудился и звенит осторожно.
И пестрит фиалок огонёк вдоль дорог.
И сверкает огненным разливом
Ослепительный завиток
Золотого руна над миром.
Просыпается в тревоге Олень.
Ходит по лесу в раздумье весь день.
Где касается земли он,
Вырастает ярко-красный анемон.
Олень думает — это руно,
Чем так важно для людей оно?
Ведь на свете ещё есть
Доблесть, мужество и честь,
Есть отвага, доброта, любовь,
Но любуются руном вновь и вновь.
А руно — оно и есть руно,
Лишь сверканьем золотым окружено.
Хоть всю жизнь ты молись на него,
Будет шкура, только шкура всё равно.
Ну, так чем же восхищает их оно?
Иль другого людям чуда не дано?

Вскоре они приземлились перед колоннами Открытого Зала.
— Лишь одно наставление я имею право сказать тебе на прощанье, — сказал Феникс. — Не смотри ей в глаза!