Сентябрь

Начало сентября в Питере  мало чем отличается от любого другого начала в любом другом месте.

 С утра голосят динамики в соседних школах о чудесных годах с дружбою, с книгою и тэ-пэ. Тянутся вереницы нарядных девочек и мальчиков, каждый возраст со своим представлением о нарядности.

Младшая школа в белоснежных бантах, колготках и рубашках, с мощными букетами, и мамашами – кажется, еще более нарядными - авторами всех этих излишеств. Средние классы, еще торжественные,  но уже без сопровождения и без иллюзий. Старшеклассники – аскетично обозначившие праздник одиноким цветком  в хрустящей упаковке, или белой блузкой, покуривающие за школой, убрав цветы за спину.
 
Дальше – все по-питерски. Осенний прозрачный, сухой и ядреный холодок. Счастливый пересменок между дождями. Еще несколько дней бабьего лета - чисто чтобы показать легкие кофточки и загар, и в путь – снова дожди, но уже такие – не оставляющие надежды - все! - дальше плащи и зонтики. Плащи, плащи. И зонтики.

Кое-кто уезжает на юг, но в основном летний сезон закрыли все. Добросовестные дачники копают картошку и плачут, это не картошка, а какой-то конец света! Такое лето! Чего было и ждать? Грибники наелись и устали, бабушки продают астры и яблоки. В деревнях началась клюква. В городах студенческий бум. Студенты получают комнаты, ключи и матрасы,  прибивают полочки и расставляют учебники. Учителя обкатывают новые платья и планы уроков.

Каждый раз, погружаясь в сентябрь, наша  героиня удивлялась, до чего же органична осень для настоящей жизни. Температура, воздух, длина светового дня, цвет, запах, звук...
 
 «…осень дарит в подарок, словно зубу – пломбир,
 обожженному сердцу остывающий мир»,   что-то такое…

 Всегда были сомнения по поводу этого «пломбир».
 
Все-таки осень – взрослое время года - жара спала,  фантазии улеглись, мысли остыли, можно снова укутаться в свитер, надеть длинную юбку и чулки, собраться и пережить еще один трудовой год.

 Когда-то, когда она была девушкой, она в это время устраивалась на работу, а увольнялась накануне очередной абитуры - в мае,  как уже где-то говорилось, в  молодости ее не выносили менеджеры по персоналу в силу  очевидной сезонности  ее трудовой активности.

 У нее было много знакомых с такой болезнью, правда, пути миграции у всех были разные: кто-то на весь сезон уходил в горы, и возвращался в жизнь только с первым снегом. Кто-то из года в год штурмовал театральные институты обоих столиц, став там старожилом и проводником для неофитов. Кто-то уезжал к морю и там пристраивался где-то по лайту поработать, чисто на «прожить», чтобы осенью вернуться в родной город – до весны. Кто-то никогда не возвращался в прошлогодний приют и ехал куда-нибудь с новыми знакомыми в неосвоенный Саратов или Екатеринбург. Не так и важно, где пережить зиму, если ты все равно живешь только летом.

А осень после бесприютного и непредсказуемого лета всегда служила убежищем. Все становилось на свои места, обретало перспективы и  единицы измерения, как то: названия городов и улиц, номера домов, даты,  учебные планы или должностные инструкции, рубли, часы и квадратные метры. Легкомысленность лета была приятна и имела смысл только в контексте сентября. Но и сентябрь был  хорош не сам по себе.

 Сентябрь был с одной стороны платой за жар, а с другой – избавлением от него.  Осенью она с удовольствием и с оттяжечкой переваривала лето, как змея, проглотившая слона целиком. И эта возможность осмыслить и пережить снова была едва ли не лучше первоисточника.

 Поэтому она любила осень за защищенность, отстраненность, созерцательность и рефлексию.  За наполненность, пищу для мозга, и души, иногда и для сердца. За тишину. За пустынные пляжи,  теплые одежды, закрытые тела. И даже отсутствие событий осенью воспринималось как благо, в отличие от всегда страждущего лета.

 Но сентябрь не был осенью собственно, это была такая увертюра, особенно  на питерской почве. Потому что  сама опера под названием «Осень» приходилась на октябрь -  пору кленов. Питерские клены - это нереальное зрелище! А сентябрь был еще - так – соль с перцем – полуседой. Желтизны пополам с зеленью, серо-бурый. Такое неустойчивое состояние между буржуа и аристократом.  И хорош собой, и румян, и  девушки оборачиваются,  а  породы, как будто не хватает, и костюмчик подкачал, или просто в возраст не вошел, или рукава коротковаты, или шляпа просится другая. То ли чего-то не хватает, то ли лишнее.

И она чувствовала себя в этом сентябре в таком же состояние. Неустойчивости.  С одной стороны это было удивительное чувство приближения к Магическому Совершенству. Оно расцветало примерно в области грудной клетки, росло, ширилось, и грозило попортить диафрагму.

 С другой стороны, с костюмчиком был ровно такой же абзац, как у Питера. А в устойчивом состояние  она с безнадежной регулярностью превращалась  в собачку с маленькой бородкой. И этому чертовски способствовал ее виртуальный роман.

  С той третьей стороны превращения были просто синхронными, и герой плавно менял человеческий облик на волчий, и  где-то в промежуточном состояние тоже сильно смахивал на дворового пса. Все эти полу-пелевинские ассоциации можно было бы отбросить, если бы…

 если бы от этого не зависело душевное здоровье одного из участников. Каким-то звериным чутьем  партнер нащупал больное место собачки, и давил на него жестким мохнатым носом, в лучших  семейных традициях. Ее семейных традициях. Находил, или просто провоцировал  повод, а после изводил капризами и непрощением. Было ли оно и вправду непрощением или игрой, но она реально обнаруживала у себя бородку, начинала подкашливать по-собачьи и при ходьбе ставить ноги иксиком.

Это при том, что в социальном плане она оказалась заперта в своей конуре, и все попытки из нее выбраться встречали нет, не отчаянное сопротивление среды, а холодное неприятие, и неизвестно, что из этого было хуже.

 Нужно было объясниться, но они не могли - они оборачивались в противофазе, каждый раз, когда один говорил по-человечески, другой пребывал в состояние зверя. И в человеческом обличье каждый из них слышал только рык. В конце концов, она отчаялась и написала записку: « Я люблю тебе, не слушай того, что я рычу по ночам…» и спрятала от себя подальше.