В музее

   Как стемнело, через три часа после закрытия Прилукского краеведческого музея-заповедника Дзасохов оказался в его прихожей, где гардероб и продают билеты. За спиной была массивная входная дверь. Дзасохов хорошо изучил ее днем, когда пришел в музей. Снаружи она выглядит старинной, это то же потемневшее, исцарапанное старое дерево, закрывавшее вход и раньше, еще когда здесь был купеческий дом. На самом деле, это только накладные панели, вырезанные из прежней двери; внутри современная стальная начинка. Дверь надежно закрывает основные пути внутрь; проникнуть через нее нельзя, тебе надо ее обойти. Ты должен понимать, что это нужно сделать. Дзасохову удалось. Теперь он внутри музея и двинулся вглубь, к основной экспозиции.

   Старые половицы поскрипывали. Дзасохов старался ступать легко. Самое сложное дышать спокойно и тихо, чтобы тебя никто не услышал в темноте, если найдется кому. Хотя никого не должно быть. В окнах светятся лампы сигнализации, и сторож сидит один в отдельной пристройке к дому, заваривает чай. Дзасохов получил запас в несколько часов, должен был получить. Кромешную тьму совсем не нарушали редкие слабые лучики тусклых уличных фонарей, прорывавшиеся через немытые стекла. Он старался двигаться осторожно, держась по центру коридора. Безопасности тут особой не было, но лучше быть осторожным, никогда не знаешь, где найдется случайная сигнализация. Направо круто вверх ушла деревянная лестница с витыми перилами и круглыми от старости ступеньками. Там было начало осмотра. Дзасохов двигался вперед, к последнему залу. Вот он. Хлипкая, легонькая внутренняя дверь запиралась на ключ, но сегодня ее забыли запереть. Большая удача. Он толкнул дверь ладонью.

   Днем, когда он осматривал музей, именно эта комната произвела на него впечатление. Когда-то это была купеческая гостиная. Здесь и сейчас постарались воссоздать старинный интерьер в дальнем углу, за ограждением из обитой бархатом цепи. Как обычно, там были кое-как расставлены собранные по всем старинным городским домам предметы обихода, которых по правде хватило бы на три гостиных, а чего-то при этом недоставало. Но это не важно; Дзасохову не исторической достоверности хотелось сейчас. Он вошел и осторожно прикрыл дверь за собой, без стука.

   Приходилось идти с особенной осторожностью. В коридоре из экспонатов были только старинные и новые местные картины на стенах, это он помнил; но выставочный зал был заполнен предметами, а экспонаты вдоль стен были, конечно, закрыты стеклянными витринами; и если что-нибудь из этого случайно толкнуть или разбить, грохот будет на всю округу, разбудит сторожа, прибегут встревоженные люди, и тогда уже не получится никакой экскурсии. Поэтому Дзасохов делал совсем медленные и небольшие шаги, сдерживая дыхание, слушая, нет ли движения в доме и не прошел ли кто по улице. Вот наконец и кусок гостиной в дальнем углу. Дзасохов остановился.

   У него был с собой фонарь, на случай если пришлось бы срочно куда-то бежать, но он, конечно, его не включал, пока нет тревоги, чтобы не выдать себя никак. Свет фонаря могли заметить с улицы через мрачные окна; сторож мог зачем-то пойти проверить соседние помещения и вдруг увидеть свет, выбивающийся из-под двери. Нет, Дзасохову вполне хватало редких, почти невероятных проблесков уличных фонарей, а еще своей памяти и представления, как что тут расставлено. Сейчас он напрягал зрение, пытаясь в точности вспомнить расположение и вид предметов в модели гостиной. Вот лунный зайчик на большой бутылке зеленого стекла, здесь должна быть бутылка, а там слабый отблеск в помутневшем зеркале, зеркало висело на той стене. Дзасохов закрыл глаза, так было проще представлять себе, что где есть и как оно выглядит; затем он поднял ногу и перешагнул через цепь, ограждавшую экспозицию. Открыл глаза, и он вдруг словно бы перенесся в далекую, давнюю гостиную.

   Вот здесь стоит расписная ваза из дорогого фарфора, — кто-то вдруг решил блеснуть перед гостями; а там шкаф с книгами, которые, наверное, и не вынимались с полок с момента, как их туда поставили, и до того как попали в музей. Рядом стояли давно не звучащие клавикорды в красивой резной деке, и Дзасохов почти физически слышал, как на них играют музыку. Старинные, отслужившие вещи, вещи-декорация, вещи-оболочка завертелись вокруг него. Он закашлялся от запаха пыли, от ветхости. Испуганно закрыл рот рукой и стал напряженно вслушиваться: не заметил ли кто, не поднялась ли тревога. Но нет, он был один на много комнат вокруг, и никому не было до него тут дела. Он успокоился. Глаза уже привыкли к темноте, в комнате было немного светлее, чем в коридоре. Что это были за предметы? Бутылка зеленого стекла; книжный шкаф; секретер; старинный сервант с красивым расписным чайным сервизом (Дзасохов помнил, как тот выглядит).

   Его немного беспокоило, что он здесь найдет, когда он шел сюда. Он не мог представить себе старинные предметы; они должны были выглядеть и ощущаться совсем по-другому, не так, как привычные. Днем, когда он гулял по музею, как обычный посетитель, они казались ему причудливыми, незнакомыми; он чувствовал бы себя неуверенно, если бы пришлось пользоваться ими, так ему казалось.

   Вот например, бутылка. Когда светит солнце и двери музея открыты, невооруженным глазом кажется, что она совсем не такая, как все привычные нам бутылки. Слишком толстые стенки, слишком большой диаметр, тяжелая, непонятный, неясный изгиб горлышка. То же и с торшером. У Дзасохова был дома торшер, у него был пластмассовый абажур, а до того был старый советский, тот вообще с бумажным. Абажур торшера в гостиной музея был словно сделан из шелка, расписан экзотическим рисунком. То же и со всеми другими предметами. Дзасохову они все были непонятны, некоторые выглядели даже смешно. Но совсем не так в ночной темноте.

   Теперь, ночью — все то же, что и дома, что и в его комнате; предметы те же, у них те же функции, они очень, они совершенно похожи. Дзасохов очень ясно себе представил, как он мог бы ими пользоваться ежедневно. В конце концов, не так много с тех пор изменилось в привычных нам областях. В углу, он помнил, стоял сундук, и в него вполне можно было бы еще сложить вещи; многие до сих пор такими пользуются. Вообще, в последнее время неудержимая мода на все старинное, но если посмотреть, старинное мало в чем отличается от современного. Времена никогда не меняются, меняются только заголовки. Нет, даже не заголовки, а их шрифты, да и то остаются гомеоморфны. Он вдруг ясно ощутил, что, дойдя от своего жилища до комнаты в музее, он не найдет никаких отличий. Здесь все такое же.

   Но это во мраке, только фигуры и силуэты. Если поднести шахматную доску к глазам, напряженно всматриваясь во тьму, станет ясно, что сходство только издалека, ну еще функциональное. Но мелкие детали вблизи выдают разительное различие. А шахматы все же старинные, сейчас таких не делают. Он тихо поставил доску на место, вытянул руку вперед и сделал несколько осторожных, неуверенных шагов вперед. Нашарил ручку кресла и повалился в него, вдруг почувствовав, как за час устали все мышцы от напряжения, от неизвестности во тьме. Вот кресло тоже. Кресло на ощупь было знакомое, такое же, как в комнате Дзасохова, и сидеть здесь было удобно, но это только если не вникать в детали. А если хотя бы положить руку плотнее на подлокотник, ощущается поразительная разница; совсем другое. Сейчас так не делают. И сундук старый, собран из досок и обит железными обручами. Сейчас таких тоже не производят. Все — в надписях, в названиях, в условиях, в мелких черточках — все совсем другое, ничего нет прежнего. Он чувствовал себя уставшим.

   Справа от кресла, он помнил, стояла старинная бутылка зеленого стекла. Протянул руку и сжал ладонь на невидимом бутылочном горлышке. Поднял бутылку с постамента, поболтал ею. Она была пуста — днем, но сейчас в ней ощущалась как будто тяжесть, словно бы слышался даже плеск. Он поднес бутылку к губам и попробовал отхлебнуть; он ощутил вкус жидкости.

   ***

   Не знаю, сколько Дзасохов просидел в кресле. Он задремал. Проснулся он от того, что где-то хлопнула дверь, что задрожала стена. Дзасохов вздрогнул и вскочил с кресла. Куда теперь? в панике думал он. Пока он спал, луна вышла из тумана, и в комнате было довольно светло. Он посмотрел назад; в углу комнаты была какая-то дверь, Дзасохов не помнил, что там — продолжение осмотра, или служебный вход, или что-то еще... В коридоре приближались шаги. Дзасохов попятился. Шаги подошли к двери.

   Раздался звон ключа, скрежет ключа по старинному замку, кто-то попробовал отпереть замок, который не был заперт. За дверью раздался голос:

   — Блин, — но Дзасохов уже не слышал всего этого. Он бежал, подгоняемый страхом, по коридорам музея; и когда сторож открыл дверь последнего зала экспозиции, включил свет и стал оглядывать комнату, Дзасохова уже не было в ней; он сбежал, навсегда затерялся в коридорах музея. И с тех пор никто никогда его не видел.