Слово

Если долго всматриваться в паучьи сети, можно увидеть, как маленькие блики бегают по тонким ворсинкам, словно огоньки на рождественской елке. Хозяин узорчатых стежков, раскинутых в одном из углов, не смотрит на меня – мы с ним привыкшие друг к другу. Иногда я даже запускаю комаров в его силки, но никогда не смотрю, что с ними случается. Незаметно пробравшиеся под шкаф клубки пыли щекочут нос, и я, как могу, отвлекаюсь от главного – меня не должно быть слышно. Сейчас меня как бы нет.

Я бываю почти всегда, случается, что целый день напролет. Перестать быть на пару часов – велика ли беда? У меня есть красный автомобиль с облупившейся краской на маленьких дверцах, он сейчас зажат в моей руке, но отпусти я его, и его не будет. Потому я держу его так крепко, что не быть – страшно.

Мама никогда не объясняла мне разницы: между «быть» и «нет». Но, когда наступает время несуществования тебя, которому однажды придется закончиться, чтобы когда-то снова начаться, понимание приходит к тебе само. В жизни так со многими вещами, например, умение говорить. Однажды каждому приходится произносить просьбу на словах, если действия перестают работать. Бабушка говорит, что так не бывает, и учиться нужно непременно на примере. Но как быть тому, у кого нет примера? Бабушка забывает, какой я особенный. Мама мало говорит со мной, а ведь я уже умею отвечать, просто не люблю использовать для этого слова. Я приношу ей чашку чая по утрам; накрываю одеялом, когда она засыпает; перестаю быть, когда она просит. Разве это не разговор?

Мама тоже говорит со мной, когда отправляет меня в дальнюю комнату перед приходом гостей. Но я недостаточно взрослый, чтобы суметь ее понять. Она приходит ночью к моей кровати и может долго гладить меня по голове. Я всегда притворяюсь будто бы сплю, потому что никогда больше она такого не делает. В такое время от нее всегда идет резкий запах, но мне легко этого не замечать.

Общаться поступками куда важнее, потому что, если человек может понять тебя и без слов, значит, он тебя видит, и ты существуешь. Для маминых гостей – меня нет: я ничего для них не делаю, только прячусь в дальней комнате, под старым шкафом. Там под широким дном, между высоких ножек мое любимое место. Я не одинок, у меня есть друг – паук, что также прячется от мира в темном углу. От приносимых мной комаров и мух он знатно подрос и даже растолстел. Главное – перестал обращать на меня внимание, отчего я снова смог стать невидимым.

Вот бы еще стать глухим. Гости, что приходят к маме, всегда очень громкие. Они много говорят и смеются, иногда кричат и ругаются. Наверное, это даже хорошо, что я могу их слышать из своего укрытия, потому что тишины я бы не вынес. Когда же голоса смолкают, я начинаю считать дни. Это хорошо у меня получается, хотя, опять же, бабушка не верит, что этому я тоже научился сам. Только кто стал бы мне что объяснять? Бабушка лишь однажды рассказала мне про цифры, я сумел запомнить, так как цифры мне понравились. Теперь они помогают мне подсчитывать время, сколько его успевает пройти прежде, чем я снова начинаю быть.

У нас в коридоре стоят большие старинные часы: бабушка однажды сказала, что это часы моего деда. Я не знал его, а она не любит о нем говорить. У меня не получается настаивать на чем-либо, для этого требуется больше чем пару взмахов руки, но помню бабуля обмолвилась однажды, что снесла эти часы на помойку. Получается, что мама принесла их обратно? Но спрашивать я никогда не спрашивал.

Бабушку во многом не приходится просить: она из тех, кто умеет слышать, если не мысли, то что-то столь же важное в человеке. Однако она отчаянно много говорит. Когда мама впервые отвела меня к ней, сказала, что эта женщина никогда не умолкает, а после добавила, что мне понравится у нее молчать.

Мне кажется, между ними что-то произошло, потому что при встрече обе смотрят и обращаются только ко мне, заставляя меня нервничать больше обычного. Очень сложно оказываться в центре внимания, если большую часть дня тебя как бы нет. Но я люблю их обеих, потому всегда стараюсь отвечать им, даже если голос меня подводит. Я обнимаю маму на прощание, потому что не знаю, когда мы увидимся с ней в следующий раз – числа всегда меняются, а после беру бабулю за руку. Когда моя ладонь оказывается в ее, всегда наступает момент перемирия – тишина, поделенная на троих.

У бабушки я есть всегда: для этого мне не приходится сидеть рядом на кровати, когда та спит, и есть холодный обед на ужин. Она разрешает мне распускать старые свитера, а после смотреть, как из них вырастают новые носки. Бабуля сама сидит со мной, пока я не засну, и рассказывает истории, которые, как она утверждает, случались когда-то взаправду. Больше всех мне нравится та, что о юноше, который, обидев однажды ведьму, примерил шкуру волчью на долгие годы. Бабушка часто повторяет, что добрым молодцам вечно бы по лесам бегать, коль матерей своих уважать не научились. Я потому и люблю сказки, что конец у них добрый. Была бы моя жизнь такой же, то мама обязательно оказалась бы тем волком, примерившим чужую шкуру.

Сейчас время обеда, и мне даже удается съесть суп, пока тот теплый. Но котлета, ради которой я так старался, все равно отправляется в холодильник, а я под шкаф, когда в дверь звонят. Мама не бросает взгляд на часы или в зеркало, как делает это бабуля, когда кого-то ждет, а только смотрит, чтобы я спрятался в дальней комнате. В такие моменты мне хочется думать, что моя мама тоже заколдована. Возможно, когда-то давно злая колдунья лишила ее мужа, а меня – отца, вложив зелье памяти в ее ладонь.

Когда я лежу под шкафом, меня нет. Мама не помнит обо мне, потому что в ее руках в тот момент то самое зелье. Однажды я уже пытался у нее его забрать – она меня не узнала. Ее гости тогда смеялись надо мной, когда маленький я пытался жестами объяснить ей кто я и что мне нужно. Больше никогда мне не хотелось покидать укромного места, пока тишина снова не опускалась на дом. Когда разговоры затягивались, я вспоминал истории, рассказанные бабушкой.

В каждой из них злая ведьма сбивала с пути доброго человека, подвергая испытанию его храбрость и верность. Бабуля любит делать паузы в местах, где у сказки наступает переломный момент, словно что-то ее всегда тянет закончить, так и не рассказав до конца. Иногда она специально отправляет меня спать раньше, и в глазах ее тогда бывает что-то, способное само по себе возвращать к мысли о страшных ведьмах и сказках, что конца счастливого не получили. Но я знаю волшебное слово, его я также вынес из поучительных историй: я прошу, когда нужно, и умолкаю, если просьбы не помогают. Возможно, я сам герой такой сказки, как и мама. Тогда и бабушка сошла со страниц.

Мама отставляет зелье только на день, но даже день бывает дороже года. Она ведет меня в парикмахерскую, потому что челка давно спускается на глаза. Покупает мороженое за то, какой я послушный. И говорит, что не хочет, чтобы я вырастал. Я пытаюсь рассказать ей одну из бабушкиных историй, но она лишь смеется, говоря, что знает каждую из них. Смех у мамы давно перестал звучать, как лампочка, облитая краской, светить. В глазах у нее нет тепла, как и в руках.

В бабулиных историях чары спадают в миг, когда слово волшебное с губ срывается, как бы много времени поиски не занимали. После первой же истории я спросил у бабушки: «Каким словом можно маму мою обратить?». Она тогда посмеялась только надо мной, сказав, что нет слов таких, если рюмка ребенка родного дороже. Я часто ее слов не понимаю, слишком много она говорит, однако те, не поняв, запомнил. Только пытаться не перестал. С тех пор каждый раз, когда маму одеялом укрывал, я ей слова какие-нибудь говорил. Вот и сегодня, найдя ее спящей на диване, я снова на плечи ее одеяло набрасываю, с боков подталкиваю и говорю шепотом:

- Мне не надо другой, и говорить тоже необязательно. Я ведь существую, когда долго-долго с открытыми глазами ночью лежу, а ты меня по голове гладишь, и когда под шкафом лежу, голос твой слушаю. Или полную тарелку на столе нахожу, когда все уходят. И машинка эта красная, каждое утро рядом на подушке находится, даже если была забыта в дальней комнате. Слова они не значат ничего, если смысл иной в них вкладывать.

Иногда бывает иначе, и чудеса случаются случайно. Каждый вечер мамин разум укрыт бывает дымкой зыбкой, что в бутылках на полках магазинных хранится, но сегодня взгляд ее светел и внимателен. Она всматривается в меня, широко раскрыв глаза, и темнота не мешает ей меня видеть. Я сразу появляюсь для себя самого и каждого в этом мире, потому что маме я нужен. Она также плачет, я чувствую ее слезы сквозь футболку на плече. Захлебываясь в этом соленом море, я счастлив. Мама говорит со мной, а горькие слова от теплых объятий обесцениваются:

- Уж мне-то известно, какими сказками дом ее полнится. Отец твой, сын ее, бежал от нее ко мне, да долог и труден путь его был. Никто желанного не получил, - говорит и усмехается еще более горько, чем обычно, - видишь, я тоже в сказках сведуща. Если и водятся ведьмы злые в мире настоящем, то бабушка твоя – одна из них.