Вспомни меня, глава 13

Скрипнула калитка, и Марёна, отложив шитьё, выглянула в окно — но в вечернем сумраке смогла разглядеть лишь мелькнувшую возле крыльца тень. Борво вернулся! Сердце радостно заколотилось. Подхватив с лавки железный светец, Марёна выбежала из детской и заторопилась по лестнице вниз, но, заслышав в сенях чужие шаги, замерла.

— Хозяйка! — раздалось от двери, и через порог, озираясь, ступил незнакомый муж. Стянул с головы шапку, пригладил широкой ладонью торчащие рыжие волосы, взгляд карих, почти чёрных глаз побежал по горнице. — Хозяйка, — завидев её, гость широко улыбнулся, мощная спина согнулась в поклоне, — дозволь путнику напиться.

Чувствуя неясную тревогу, Марёна молча спустилась, поставила светец на стол и, налив в ковш медового квасу, поднесла угощение гостю. Опустошив ковш в несколько крупных глотков, пришелец утер рыжие усы и вперился взглядом в лицо Марёны.

— А хороша ты, хозяйка, — подавшись вперёд, дохнул в лицо винным духом, и Марёна, невольно поморщившись, отступила. Не с добром пришел этот гость.

Взгляд испуганно метнулся к двери в задний двор, но тяжёлая ладонь незнакомца сталью сжала её руку.

— Куда же ты? — мясистые красные губы расплылись в притворной улыбке, чёрные глаза масляно сверкнули. — Ужель не приветишь гостя?

Марёна дёрнулась, вмиг почувствовав, как всё внутри неё сжалось в тугой болезненный ком, закричала в ужасе, но тут же грубая ладонь прижалась к губам, лишив дыхания. Он толкнул её к лавке, сам тут же навалился сверху, полез к лицу. Марёна вновь закричала, не чувствуя похолодевших рук, упёрлась что есть силы в грудь незнакомца, пытаясь скинуть с себя тяжёлое тело. Но он лишь навалился сильнее, припечатывая её к лавке, и крик превратился в полузадушенный сип. Из последних сил, уже понимая, что ей не справиться, Марёна заколотила обидчика по чём попало, сообразив, вцепилась ногтями в лицо, и услышала, как мужчина зарычал от боли.

  — Гадина, — прохрипел он, чуть отстраняясь, и тут же наотмашь ударил её по лицу. Не дав опомниться, схватил за шею, сдавил и ухмыльнулся, увидев, как она хватает ртом воздух. Отмахнулся от рук, пытающихся разомкнуть его хватку и стёр со щеки кровь. — Лежи смирно, не то придушу.

Ухмыльнулся и, не отводя от своей жертвы цепкого взгляда, полез под подол. Марёна забилась, вцепившись в жестокие пальцы, что лишали её дыхания, но те лишь сильнее сжимались. Силы оставляли её, в голове звенело, а в глазах вставала темнота. Она уже не чувствовала чужих рук на своём теле, не слышала хриплого голоса, перед взором мелькнуло лицо Борво и их сын — ещё не виденный, но такой, каким она представляла его себе. Почти не ощущая, подтянула к животу руку, обняла ладонью ещё теплящуюся в ней жизнь. Уже не увидит… И рубашечку… не успела…

 — Не-е-ет! — Маринка в панике подскочила на кровати и отшатнулась от возникшего перед ней лица. — Пусти!

  — Марушка, родная, это я… — голос Борво проник в сознание, возвращая Маринку в действительность. — Это я.

Он протянул руку, и Маринка бросилась ему на грудь, захлёбываясь слезами:

  — Я видела его, видела!

Её колотило — так, что стучали зубы, и Борво, одним махом сдёрнув одеяло, укутал Маринку и вновь прижал к себе.

  — Тихо, тихо, — шепнул у самой щеки. И в сторону двери: — Бажена!

Тётка влетела в одной рубашке, заспанная, перепуганная.

  — Что? — увидела трясущуюся Маринку, всхлипывающую на груди Борво, бессвязно шепчущую что-то, и прижала руки к сердцу. — Что, сынок?

  — Сон, — коротко ответил Борво, но в голосе его тётка услышала тревогу. — Побудь с ней, Бажена, я съезжу за Ведиславом.

Женщина торопливо закивала и, опустившись на постель, переняла Маринку из рук Борво, прижала её голову к своей груди и принялась покачивать, словно ребенка, то и дело бросая беспокойные взгляды на натягивающего одежду Борво. Она уже знала, что сны у Маринки не простые, они словно связь между мирами. Что же увидела её матушка, что так напугало её? Бажена была почти уверена, что знает ответ, видела его отражение в Маринкиных глазах, когда та ненадолго поднимала на неё затуманенный слезами и страхом взгляд.

  — Куда? — дёрнулась вдруг Маринка вслед выходящему Борво. Тот шагнул обратно, схватил её холодную ладонь и прижал к губам.

  — Я мигом, родная, — и, словно превозмогая себя, отпустил её руку и, не оборачиваясь больше, вышел из комнаты.

Маринка потянулась из рук Бажены, всхлипнула: почему он оставляет ее сейчас? Но Бажена, гладя её по голове, заторопилась:

  — Тише, дочка, он за Ведиславом, сейчас приедут — соскучилась, небось? Ты поплачь, Марушка, поплачь, милая, — и вздохнула тяжко: — Ох-хо-хо…

Она ещё долго баюкала её, ожидая, когда иссякнут слёзы. И не расспрашивала ни о чем, боясь сделать Маринке ещё больнее, но та заговорила сама. Видно, не было сил держать в себе боль, не получалось справиться с тем, что ей открылось. Слишком страшно, слишком жестоко, невыносимо… И как? Как примириться? Как принять смерть невинного дитя, что она согревала под сердцем? Как пережить всё это? Маринка уже не понимала, что то был сон, и жизнь была другая — всё смешалось и отдалилось, всё, что было до этого. Сейчас все её чувства сконцентрировались на одном: на их с Борво нерождённом малыше. И она заново переживала собственную смерть, но чувствовала не свою боль — боль малыша, так и не появившегося на свет. И казалось, ощущает его вновь внутри себя, слышит биение маленького сердечка и его отчаянное желание жить…

Маринка выговорилась и затихла, безразлично глядя на занимающийся за окном рассвет. И не было привычной радости от встречи нового дня — тяжкая боль придавила её, не оставив и капли недавнего счастья. Казалось, и чувств не осталось тоже — лишь бесконечная тоска, чёрная, как непроглядная осенняя ночь. Знать бы раньше, что принесет ей новая жизнь, и любовь, о которой так сильно мечтала. Нужна ли была ей такая правда? Не слишком ли велика цена за мечты? Вернуть бы всё назад — ни за что бы не поехала в эту чёртову командировку, и знать бы не знала ни о Медовом Яре, ни о Межин-граде. Ни о Борво… Снова хлынули слёзы, и Маринка затряслась, сжимая в ладонях Баженину рубашку.

  — Как теперь жить, как? — отчаянным воем вырвалось из груди.

И не было ответа. Лишь горько всхлипывала, прижимая Маринку к себе, перепуганная Бажена, бессильная помочь. И торопила время: скорей бы уже приехали! Как нужен им Ведислав! Она знала, что Борво мчится сейчас, не жалея коня, да только путь неблизкий — скоро ли обернётся?

  — Ох, дура я, я во всем виновата…

Бажена принялась корить себя за содеянное: зачем поспешила? Зачем вообще вмешалась и повела Марёну в закрытую комнату? Прав был Борво, во всём прав, слишком рано оно всколыхнулось. Вот и сон этот теперь…

Она не поверила ушам, заслышав приближающийся глухой стук копыт. Неужто уже?

  — Марушка, милая, — зашептала тётка, надеясь хоть как-то утешить рыдающую Маринку, — Борво вернулся… Ну хватит, родненькая…

Услышав имя мужа, Маринка на миг вынырнула из поглотившей её пучины, схватилась за него как за спасение:

  — Вернулся?

  — Вернулся, Марушка, — закивала Бажена, силясь улыбнуться, и осеклась: а вдруг показалось? Или то другой всадник был?

Но нет, внизу шаги, и говор мужской — не ошиблась.

  — Давай-ка, — чуть отстранила от себя Маринку и дрожащими пальцами вытерла её мокрые щёки. — Вот так…

Привычно скрипнула лестница, и через миг Ведислав распахнул дверь, вошёл первым, Борво следом. Маринка протянула руки, и Бажена отпустила её, уступая место старцу. Тот взял в свои её похолодевшие ладони, опустился рядом, и Маринка бросилась ему на грудь, ища спасения от невыносимой муки. Только он и может помочь, только он…

 — Отче, отче… — всхлипывая, повторяла она.

  — Тихо, дочка, — промолвил старец и положил ладонь на Маринкину голову, — тихо, я посмотрю.

Маринка послушно затихла, прикрыла глаза, доверяя Ведиславу недавние воспоминания. Вдыхала его родной запах и прижималась крепче, зная: он заслонит, защитит, разделит с ней её горе. И, возможно…

 — Отче! — Маринка лихорадочно схватила руку старика. — Ты ведь можешь, правда? Скажи, ты можешь вернуть его?

  — Марёна…

 — Прошу, найди его, — только что бледные, щёки Маринки порозовели, глаза загорелись больной надеждой.

  — Марёна… — старец вновь коснулся её головы, но девушка не услышала.

  — Отче, прошу, ты можешь, я знаю…

 — Мара! — старец возвысил голос, и Маринка осеклась. Вгляделась в его глаза и, всё поняв, обмякла и опустила голову. — Он не был рождён, — продолжил уже мягче, — призвать его из дома Небесного Деда я не могу.

Маринка сникла и отвернулась. А ведь успела уже поверить…

 — Зато ты можешь, — совсем тихо сказал Ведислав, и Маринка встрепенулась, вцепилась взглядом в серые глаза ведуна.

  — Как? — спросила, вновь обретая дыхание.

  — Потом, Марушка, — покачал старик головой. — А пока, давай-ка… — он уложил ее на подушку, укрыл одеялом. — Поспи.

Маринка воспротивилась было, но старец простёр руку, и девушку закружило. Веки сами собой сомкнулись, и сквозь блаженную темноту, мгновенно окутавшую её, Маринка услышала: «Больше ты снов видеть не будешь»...

Когда Маринка вновь открыла глаза, за окном было светло и серо. Как и в прошлый раз, когда она спала под исцеляющими чарами отца Ведислава в его лесной избушке, Маринка не видела ни снов, ни являющихся образов — ничего, только темнота. И пустота, образовавшаяся на месте недавней боли. Память ничего не скрыла, Маринка по-прежнему помнила страшный сон так же явственно, но ужас, ещё недавно сжимавший сердце, словно истаял. Будто минуло несколько лет с нынешней ночи, и боль сгладилась, притупилась. Никуда не делась, конечно, но теперь её можно было терпеть. Маринка лежала, глядя в потемневший от времени деревянный потолок, и почти ничего не чувствовала — словно продолжала существовать на границе между сном и явью. Даже тело казалось невесомым, будто бесплотным, и на миг мелькнула мысль: «Может, я умерла?» Она шевельнула пальцами, провела по одеялу, потом, для верности, поднесла руку к глазам. «Жива, конечно, — усмехнулась безразлично и уронила руку, — а хоть бы и умерла…»
Маринка повернула голову, хоть и знала, что Борво рядом нет — она всегда ощущала его отсутствие. Так и есть, она одна. И снова уставилась в потолок.

Снизу доносились привычные звуки — должно быть, Бажена собирает обед. Надо бы встать… но не хочется. Ничего не хочется. С ней уже было такое однажды, когда погибли родители. Казалось, мир обрушился, и нет больше ничего. И лежала вот так же, бессмысленно глядя в потолок, пока не вломились друзья, оборвавшие выключенный телефон… Маринка невольно улыбнулась и поймала себя на том, что скучает по ним. А ведь все это время даже не вспоминала. И устыдилась — они спасли её тогда, вытянули из чёрной тоски. Но сейчас видеть ей никого не хотелось. Никого, даже Борво.

Словно вопреки этим мыслям, под чьими-то шагами скрипнула лестница в коридоре, и Маринка сомкнула ресницы и отвернулась. Дверь отворилась, и девушка узнала поступь отца Ведислава. Старец опустился на кровать, коснулся её плеча, но Маринка лишь сильнее сжала веки.

— Не спишь ведь.

Кого она пыталась обмануть?

— Не сплю.

— Тогда почему не встаешь?

— Не хочу.

— Мара, послушай меня, — старец вздохнул и чуть сжал Маринкино плечо, привлекая её внимание, — послушай хорошенько.

Она обернулась, и Ведислав удовлетворённо кивнул.

— Я могу стереть этот сон, и ты будешь жить как жила, не помня этого страха, — увидев, как тут же загорелись Маринкины глаза, он поднял руку, упреждая: — Погоди, не всё ещё. Могу, — повторил старец, — но… Думается мне, ты должна это пережить, дочка.

Ведислав смотрел пристально, как всегда не говоря лишних слов, но на Маринкино: «Почему?» всё же ответил:

— Память наша хранит многое, до поры. Эта память сделает тебя сильнее.

Он умолк, и Маринка поняла, что большего Ведислав не скажет, но всё же спросила:

— Ты что-то не договариваешь, отче, что ты знаешь?

Старик помолчал, размышляя, а, может, подбирал нужные слова. Наконец ответил:

— Такое не проходит, не оставив следа. Потому-то мы и должны помнить.

Маринка прикрыла глаза и глубоко вздохнула, сдерживая совершенно неуместный сейчас смех, но улыбнулась всё же:

— Ты хоть понимаешь, что только больше меня запутал?

Старик улыбнулся в ответ и, словно малышку, потрепал Маринку по голове:

— Всему своё время, Марушка.

Ведислав раскрыл объятья, и Маринка, всё же чуток оттаявшая рядом с ним, поднялась и благодарно прижалась к груди ведуна.

— Главное, помни, — проговорил старец, — я всегда с тобой. Пусть не рядом — всё равно с тобой. Слышишь меня, Мара? — сейчас он говорил необычно, слишком твёрдо и веско, словно хотел, чтобы его слова навсегда впечатались в сознание. Взяв за плечи, он чуть отстранил Маринку, и взгляд серых глаз его был таким же твёрдым, как голос. Маринка замерла, не в силах оторваться, понимая, что сейчас Ведислав чарует, передавая ей что-то важное, что-то, что не может сказать словами. — Слышишь? — не дождавшись ответа, старик чуть встряхнул её, и Маринка кивнула:

— Слышу, отче, — и добавила: — Я знаю это, чувствую.

— Вот и славно, — он улыбнулся и снова сделался самим собой. — Теперь поднимайся, проводишь меня.

Он вышел, оставив Маринку одну, и она поспешила собраться. Плеснула на лицо воды из кувшина на сундуке, сменила рубашку и натянула платье. Торопливо расчесала спутавшиеся волосы, а косу плела уже на ходу.

Ведислав сидел за столом с кружкой в руке, а Бажена складывала приготовленную снедь в его котомку.

— Ну куда ты? — вопрошал старик. — Пропадёт ведь.

— Не пропадёт, — отвечала Бажена, — птичкам скормишь.

— Птичек лес кормит, — Ведислав отставил пустую кружку и поднялся. — Будет, Бажена, уймись, — отобрал у женщины пузатую котомку и, обернувшись к лестнице, посмотрел на спускающуюся Маринку: — Пора мне.

Бажена тоже обернулась, поймала Маринкин взгляд и чуть кивнула, ободряя. Махнула рукой Ведиславу, обнявшему нареченную дочку за плечи, и, проводив обоих взглядом до двери, опустилась на лавку…

 — Отче, — Маринка придержала створку калитки и вскинула взгляд на старца. Тот склонил голову, по всему, уже зная, о чём она спросит. — Ты сказал, я могу позвать моего сына. Как это сделать?

Старик вздохнул:

— Куда опять спешишь, дочка? — но её глаза умоляли ответить, и Ведислав сжалился: — Ты, верно, думаешь, я тебе тайну открою? А просто всё, Марушка: спать ложась, в мыслях зови его к себе, он и явится, — старик улыбнулся и вдруг склонился к самому уху: — Ну, а что потом делать надобно, сама сообразишь?

Маринка, чувствуя как мигом запылали щёки, потупилась, а Ведислав рассмеялся.

— Жди, Марушка, и верь, — после этих слов старик на миг прижал Маринку к себе и коротко поцеловал в лоб. — Иди.

Прикрыв калитку, Маринка вернулась в дом. Молча подошла к Бажене и, опустившись на лавку рядом, взглянула в обеспокоенное тётушкино лицо и со вздохом положила голову ей на плечо. Та прижала её к себе, поцеловала в макушку:

— Дочка, дочка…

 — Он сказал верить, — глядя в никуда, сказала Маринка и почувствовала, как тётка кивнула.

— Верно сказал, — согласилась. — Ты Ведислава слушай, дочка, ему многое ведомо.

— Я слушаю, тётушка. Жаль, не остался ещё хоть на немного, я скучаю.

— Он уж и так задержался, Марушка, — ответила Бажена.

— Как же? — удивилась Маринка и подняла на тётку взгляд. — Только утром приехал…

Бажена грустно улыбнулась и погладила Маринку по щеке:

— То вчера было, дочка. Он, как тебя зачаровал, так и сидел, не отходя. Не ел ничего, всё сон твой берег. Только на рассвете спустился воды испить.

Маринка умолкла и вновь прилегла на тёткино плечо.

— А Борво? — спросила чуть погодя.

Тётка вздохнула:

— Здесь всё время был, всю ночь из угла в угол…

Маринка прикрыла глаза, ясно представив себе мечущегося Борво. И Бажену, сжавшуюся на лавке возле стены и тайком утирающую слёзы.

— Тётушка… — Маринка порывисто поднялась и, обхватив Бажену за шею, прижалась лбом к морщинистой щеке. — Сколько боли я причинила, — и вновь заплакала, — лучше бы и не возвращалась.

— Да что ты, Марушка, — всполошилась Бажена, — и думать о таком не смей! — с неожиданной силой отстранила Маринку и строго посмотрела в глаза: — И не вздумай сказать этого Борво! Слышишь?

Маринка, давясь слезами, кивнула, и тётка, тут же смягчившись, вновь принялась утешать:

— Потерпи, Марушка, милая, время, оно лечит. Ты вернулась, и сынок ваш вернётся, потерпи…

* * *

В эту ночь Маринка, как и обещал Ведислав, не видела снов. Крепко прижавшись к Борво, она не спала вообще. Назойливая мысль болезненно точила сознание, не давая сомкнуть глаз: она должна родить сына! Должна привести его в этот мир, исправить то, что случилось когда-то. Только тогда она сможет почувствовать себя по-настоящему счастливой, когда упадёт с души камень. Она будет звать своего мальчика, будет стараться, и всё обязательно получится. «Приди, приди! — безмолвно взывала она в пространство. — Я так жду тебя!» И воодушевлялась до мелкой дрожи в теле, что не давала спокойно лежать, вынуждая подняться и ходить тихонько, боясь потревожить спящего мужа; стоять у окна, вглядываясь в темноту ночи, и вздыхать, и замирать, представляя…

Она забылась лишь на рассвете — растрёпанная, усталая, но полная надежды. Не слышала, как осторожно поднялся Борво, не видела, как он смотрел на неё, прежде, чем уйти. А, едва открыла глаза, побежала к двери в детскую, постояла, успокаивая скачущее сердце, и толкнула створку.
Воспоминания навалились разом, и Маринка, спрятав лицо в ладонях, сжалась, пытаясь спрятаться, укрыться. Казалось, они окружили её плотным комом, со всех сторон, но в голове вдруг явственно прозвучали недавние слова Ведислава: «Ты должна это пережить, дочка…», и серые тени, будто тоже услышав их, отступили и растаяли. Маринка выпрямилась, невольно огляделась и выдохнула: она переживёт. Ради Борво и их сына, ради себя и всего того, к чему так истово стремилась — переживёт. Она не одна.

«Чтобы избавиться от страха, нужно посмотреть ему в глаза» — вспомнилось вдруг, и Маринка кивнула собственным мыслям: она не будет больше бояться, она сильнее, она здесь хозяйка.

И, пожалуй, впервые почувствовала это по-настоящему. Она — хозяйка. Она — жена. Она — мать. И этот дом — её, эта комната — её сына, и даже Борво — её, её Бог, её муж, её возлюбленный, навсегда. И в этом навсегда — целая Вселенная, необъятная и бесконечная, только их.

В единый миг всё стало ясно и понятно, словно сама Истина открылась Маринке. Истина мироздания. И перед этим открытием таяли недавние страхи, казались мелкими и незначительными. А значит, и думать о них не стоит.

— Спасибо, отче, — прошептала Маринка, уверенная, что Ведислав, где бы ни был, услышит.

Прошла к окну, присела на скамеечку и взяла из люльки маленькую рубашечку. Повела пальцами по неоконченной вышивке, повторяя затейливый узор, и ахнула от неожиданности, заметив почти стёртые временем следы угольного рисунка. Она непременно вышьет её, прямо сегодня! Прижав одёжку к груди, Маринка вновь поднялась на ноги: хотелось осмотреть здесь всё, напитаться незримым присутствием детской души.

Она задержалась у окна, любуясь резным наличником, потом открыла сундучок, заглянула в его нетронутую пустоту. Подошла к белёной вытяжке печи и вновь различила следы угля: с белого полотна на неё смотрела сказочная птица с женским лицом — это тоже ей предстоит доделать. На душе стало очень уютно, и, улыбнувшись, Маринка качнула маленькую лошадку и тут же увидела смеющегося мальчугана верхом на ней, и как она сама беспокойно протягивает руки — слишком сильно он раскачался! — но смеющийся Борво удерживает её и прижимает к себе…

Маринка зажмурилась, пытаясь удержать видение: а он похож на Борво, их малыш, такой же голубоглазый. И сердце заныло сладко: скорей бы исполнилось!

Она постояла так ещё немного — с закрытыми глазами, — силясь услышать отзвуки детского смеха, уловить искорку юной жизни, почувствовать в себе нечто древнее, всемогущее, великое — то, что дарит жизнь… Потом вздохнула, ещё раз обвела взглядом комнату и, переступив порог, плотно прикрыла дверь, желая сохранить в детской новую атмосферу.

 * * *

— Тётушка!

Маринка сбежала по лестнице, и Бажена резко обернулась. Глянула обеспокоенно, зацепилась за вышитую рубашонку, и тут же в янтарных глазах плеснулся страх; подняла взгляд, ища ответ на Маринкином лице, и растерялась, будто не верила тому, что видит. Так и замерла, недоверчиво глядя на свою улыбающуюся матушку.

— Тётушка, — повторила Маринка, — может, сходим на торг? Хочу краски купить.

Бажена захлопала выцветшими ресницами, едва удержалась, чтобы не потрогать Маринкин лоб: здорова ли? И так явственно отражались на её лице эти мысли, что Маринка поспешила успокоить бедную женщину.

— Всё хорошо со мной, тётушка, — протянув руку, взяла Баженину ладонь и чуть сжала в своей. — Хочу доделать то, что не успела тогда.

Она присела у стола и разложила рубашечку на скатерти.

— И ниток хочу новых, ярких!

Бажена, всё это время недвижная, выдохнула:

— Ой… — и опустилась рядом, — дочка… — губы дрогнули в несмелой улыбке: — Сходим. Конечно, сходим, куда захочешь, — она улыбнулась шире, всё ещё не веря, но Маринка видела, как тает в её глазах недавняя тревога, как светлеет взгляд, как облегчается душа, освобождаясь от боли, которую тётушка делила с ней, пытаясь взять на себя хотя бы малую часть тяжкого груза — чтобы ей, Маринке, стало хоть чуточку легче.

— Спасибо… — ей хотелось сказать так много, но девушка чувствовала, что сейчас не сможет. Порывисто схватив тёткину ладонь, она прижалась к тонкой сухой коже губами, и в этом жесте было всё: её любовь, её благодарность — за то, что всё это время была рядом, за то, что поддерживала, защищала, помогала во всём, за то, что стала такой родной, что, по сути, заменила Маринке мать. И просто за то, что Бажена есть у неё. Бажена, Борво и Ведислав. Её мощный тыл, стена, за которой всегда можно укрыться, её семья. И именно в них её сила, опора и надежда. Сама её жизнь.