Кучум, карма и Шекспир

Анисимовы среди односельчан "прозвездили" несколько раз, да так, что рассказы об этом семействе стали любимой темой не одного поколения местных сплетниц.
  Кучум прошлого века был большим сибирским селом районного значения. Райцентр, с прилегающими деревеньками, заимками, и отделениями колхозов раскинулся на труднодоступной, заросшей непроходимыми лесами и окруженной болотами возвышенности вдоль берега Иртыша. Летом сообщение велось по воде, зимой прокладывали через замерзшие болота временную дорогу, а вот в осеннее или весеннее время сюда можно было попасть только по воздуху. По мере надобности, из областного центра прилетал самолет, забитый командировочными или представителями областной администрации.
  Место это обжили давно. Первыми здесь, когда-то поселились беглые крестьяне- раскольники, забредшие в столь дикий край в поисках легендарного Беловодья, а потом людей исправно поставляла ссылка. Сначала присылали интеллигенцию для развития местной культуры цари - в Кучуме охотно показывают дом, где прожил десять лет один из декабристов (собранный им гербарий местной флоры и сейчас украшает областной краеведческий музей). В разное время жили на заросших лесом берегах и поляки, и народовольцы, и социал-демократы, и эсеры. Революция мало изменила лицо кучумского ссыльного - это, по-прежнему, был русский интеллигент с хорошим образованием, да ещё и зачастую дворянскими корнями. Но, надо сказать, что даже прожив в Кучуме весь остаток жизни, они своими так и не становились.
  Сибирские кержаки - замкнутые люди, неохотно впускающие в свое сообщество чужаков. И хотя давно уже канули в лету скиты старообрядцев, и все поголовно жители Кучума были, если не коммунисты и комсомольцы, то уж пионеры непременно, а в местном клубе постоянно действовал кружок "Воинствующие атеисты", что-то такое исконно кержацкое, всё-таки проскальзывало в их взглядах на жизнь. В каждом доме для посторонних хранился отдельный комплект ложек, кружек и тарелок, которыми никогда не пользовались домашние, и среди местных никогда не приветствовались более тесные отношения с приезжими.
  А вот Маня Голованова, когда-то, ещё в далеких тридцатых годах взяла, да и выскочила замуж за молодого заведующего клубом Петра Анисимова. Петр был кудрявым красавцем, да ещё и гармонистом, и за словом в карман не лез. Всё хорошо, но попал он в Кучум по распределению после окончания культурно-просветительного училища в городе Омске, и никто даже не знал откуда тот родом. Говаривали, что Анисимов детдомовский - "без роду и племени"!
  Маню осудили все, и прошло немало лет, прежде чем с ней заговорила родная сестра (мать умерла ещё до скандального замужества, а то бы костьми легла, но не отдала дочь чужаку!). Анисимовы жили дружно, хотя и не особо зажиточно. Правда, местный колхоз, как молодому специалисту справил Петру хороший дом. В своем клубе он исполнял должность и заведующего, и киномеханика, и библиотекаря, да ещё вёл уроки музыки в местной школе. Маня же пристроилась мыть полы в колхозную контору. Пошли дети. Первая дочь - Екатерина родилась через год после свадьбы, а девочки-двойняшки - Валюша и Галина уже в конце тридцатых, накануне войны.
   Тогда так жило практически всё население страны. Много работали, но хватало только на то, чтобы сводить концы с концами, зато в праздники расчехлял Пётр свою гармонь, и никто так лихо не отплясывал барыню, как его хохотушка жена.
  Но тут грянула война. Из области приплыла за мобилизованными баржа, и, плача от боли и горя в отчаянной браваде отплясывала Маня уже на Кучумской пристани, провожая своего ненаглядного Петю на войну.
  Увезли в тот день практически всех здоровых и крепких мужчин села. Притихшие и понурые вернулись женщины домой. Каждая понимала, что в той страшной лотерее, что разыграет война с их сыновьями и мужьями, счастье вернуться назад выпадет далеко не каждому из покинувших отчий дом.
  Но жизнь продолжалась - нужно было работать, кормить детей, размещать эвакуированных. Самым желанным человеком в селе тогда стал почтальон, а самым распространенным вопросом - "Письмо было?" И как-то незаметно, с первыми морщинками, ласковое обращение "Маня" вдруг заменилось на строгую "тетку Марью".
  Пётр писал мало, кратко, да и, судя по всему, не был большим любителем писем. Зато, как радовались каждому треугольнику с фронта в его семье! По сто раз перечитывали всем знакомым и соседям, и даже на ночь укладывала их Марья под подушку, чтобы хоть таким образом стать ближе к любимому мужу.
  В конце сорок четвертого в их дом пришла беда. Похоронка гласила, что так, мол, и так, но пал смертью храбрых солдат Петр Иванович Анисимов при освобождении Белоруссии. Вечная память герою!
  Оплакала, отбилась в истерике бедная вдова, да что делать? Тогда чуть ли не в каждый дом приходили такие похоронки - у кого муж, у кого сын, у кого отец, а то бывало и все разом. Что уж роптать? Время такое! Не в пьяной драке муж погиб, родину защищал!
  Повязала голову черным платочком Марья, да намалевала её Катька на калитке красную звездочку, обведенную черным контуром - так тогда обозначали дома погибших на войне. Вот, пожалуй, и всё! От былого счастья осталось только горькое смирение, да три дочери.
  Грустная история - ничего не скажешь! Но, по тем временам, самая обычная, не предвещающая никакого шекспировского разгула страстей. И тоскующей по погибшему мужу Марье и в страшном сне не могло присниться, что уготовила ей судьба.
  В тот июньский день сорок пятого года женщина торопилась домыть полы в конторе, и яростно скоблила и терла тряпкой затоптанные грязными сапогами бригадиров некрашеные доски. Старшая дочь Катька уехала на сенозаготовки, а младшие ещё были слишком малы, чтобы встретить из стада корову. Вот Марья и торопилась домой, пока её шалая Зорька не убрела на другой конец деревни.
  День клонился к закату, и в конторе становилось сумрачно. Женщина как раз отжимала половую тряпку, склонившись над ведром, когда пораженно почувствовала, что её кто-то недвусмысленно обхватил руками за бедра.
  Нравы в Кучуме того времени были таковы, что подобная выходка со стороны, какого-то неизвестного ловеласа могла быть расценена только, как тягчайшее оскорбление.
  Гневно выхватив из грязной воды тряпку, она, взмахнув этим мокрым оружием, резко развернулась к охальнику, да так и замерла. Из сгущающегося сумрака на неё глядело, радостно скалящееся, какой-то жуткой кривой улыбкой лицо... погибшего супруга!
  Марья ахнула, сердце оборвалось, и она в первый раз за всю свою жизнь потеряла сознание. А очнулась уже совсем в другом мире - давно оплаканный супруг, оказывается, действительно вернулся с войны. В госпитале, где он лечился от контузии (эта жуткая, кривая улыбка была её следствием!) перепутали документы и прислали Марье похоронку, на какого-то другого бедолагу, то же Петра Ивановича Анисимова.
  Казалось, радость вернулась в их дом, но, к несчастью, обморок оказался роковым. У Марьи отнялись ноги!
  Обращения к врачам ничего не дали. Здоровая, и ещё далеко не старая женщина в одночасье стала полным инвалидом. Пётр же покрутился-покрутился вокруг больной жены, и не прошло и месяца, как тишком собрал свои манатки, да ушел из дома к одной разбитной вдове Нюрке Кожиной, оставив и парализованную жену, и двух шестилетних дочек, и всё хозяйство на четырнадцатилетнюю Катюшу.
  Село возмущенно ахнуло. Подобное предательство просто не умещалось ни у кого в голове, хотя "отличился", вернувшись с войны, не только Анисимов.
  Допустим, Серега Иванов привез с фронта новую жену, оставив прежнюю вместе с детьми в семье собственных родителей. Но его Клавдия была абсолютно здоровой, да и свекор со свекровью её во всем поддерживали, и новую молодуху в дом наотрез отказались принять. А тут - одинокий беспомощный инвалид с тремя детьми!
  А ведь немало и покалеченных мужчин вернулось с фронта - у кого руку взрывом гранаты оторвало, кому те же ноги в больнице ампутировали, и контуженные были, и носящие в себе так и не извлеченные пули, но ведь никого же из них близкие не бросили. Рады были без меры, что хоть такие женам и детям, а не смерти достались!
  Но война страшна не только бомбами, да танками! Она хоть и воспитывает отважных героев, но иногда так их взгляд на жизнь меняет, что человека становится не узнать. По виду он, вроде бы, прежний, а душа уже совсем другая!
  Вот, кажется, и любил свою Маню до мобилизации Пётр. По крайней мере, жили они не хуже, чем другие! А тут - то ли отвык, то ли душой очерствел, а может, во всем была виновата контузия.
  Когда Петра пытались усовестить, тот только мрачно огрызался:
  - Я четыре года под смертью ходил! Мне кровь и калеки на фронте поперёк горла встали! Хочу нормальной жизни! Бабу нормальную хочу, чтобы тарелку щей могла на стол поставить и в постели согреть!
  - Но если бы ты без ног вернулся, Марья твоя никогда бы тебя не бросила!
  - Это ещё неизвестно! И вообще, на то она и баба... А от детей не отказываюсь - помогу, чем могу!
  Но на деле вышло по-другому. Ни копейки денег, ни крошки хлеба не дал дочерям родитель, всё в новую семью нёс. Да что там - как-то обвалился у Анисимовых погреб, и Катюша бросилась к отцу за помощью, так новоявленная мачеха на неё едва ли не с кулаками бросилась:
  - Нечего тут ходить! Как же - погребица у них обвалилась! Это тебя мать подослала! Ты так и передай - мой теперь Пётр! Я с начала войны вдовею, и кто моих-то сирот поднимать будет? Им тоже отец нужен! А ты прочь иди, и дорогу сюда забудь!
  Разумеется, Марье всё передавали. Село дружно ополчилось на "изменьщика", и каждый раз, заходя в хату, Катя встречалась с очередной гостьей, решившей проведать "убогинькую".
   Люди сердобольно несли "сиротинкам" кто, что мог, но лучше бы они, наверное, дома сидели. Поддержка больной у кучумцев, почему-то выражалась в том, чтобы без конца и края рассказывать Марье, как её Петр покупает Нюрке платки да полушалки, как водит её в кино, как справил сыновьям разлучницы новые ботинки.
  - А она, бесстыжая, только скалится! Говорит, что твои девки Петру не нужны, мол, она ему парня родит!
  Но настоящий кошмар начался, когда Пётр купил своей новой зазнобе голубенькие бусы, которые когда-то (ещё до войны!) обещал купить жене! Почему-то эта никчёмная безделушка и стала пресловутой "последней каплей". Марья буквально обезумела, причём это приобрело странные, и даже страшные формы!
  Жизнь Катюши и так была нелёгкой - хрупкой четырнадцатилетней девочке пришлось бросить учебу и идти работать на ферму дояркой, таскать тяжеленные ведра с молоком, убирать домашнюю скотину, готовить и обстирывать всю семью, да ещё и обихаживать лежачую мать.
  Но, даже утомившись за день до невменяемого состояния, она всё равно в ужасе просыпалась ночью от яростных, то ли молитв, то ли проклятий матери.
  - Ты уже забрал его, Господи! Зачем же вернул? Да, я просила об этом, неразумная! Но ты-то, ты должен был знать, что мой Петр ушёл навсегда, а этот - выходец с того света, выродок, сатана, нехристь, да будь он проклят! Больно мне, больно! Ни о чем не прошу - ни о детях, ни о здоровье, только молю тебя, Всемогущий Боже, забери его назад! Прошу тебя - забери! Чтобы и следа его не осталось на земле!
  Кто-то из старушек принес Марье старинного, раскольничьего письма иконы, и вот перед ними и рыдала, бия себя в грудь, несчастная обезумевшая женщина.
  Просыпались и плакали от страха младшие сестры, а качающаяся от усталости и недосыпа Катюша шла успокаивать мать. Но та её не слышала, продолжая выкрикивать страшные проклятия. В ненависти к так искорежившему её жизнь мужчине, она забыла и о дочках, и о самой себе.
  Ненависть материальна. Эта эмоция, не сродни, допустим, грусти или радости - по воздействию на человека она сокрушительнее любого смертоносного оружия. Испытываемая ненависть не просто необратимо гробит человека, сжигая его изнутри, она, вдобавок, мистически воздействует и на того, против кого направлена!
  Пришёл ноябрь. В Сибири это уже зимний месяц - морозы, замерзшие водоемы, снег по самые крыши рубленных из цельных бревен изб. И в первые же дни зимы возок, на котором Петр ездил за сеном на ближайшие луга, провалился под лёд одной из незамерзших до конца рудок. Пока возок достали, пока мужчина добрался до дома, он уже промерз настолько, что у него началась горячка, и, после пары месяцев изматывающей хвори, у Петра горлом пошла кровь. Местный доктор только руками в беспомощности разводил - надо было везти Анисимова в областной центр, но даже человеку несведущему и то было ясно, что тот не выдержит долгой дороги.
  Катюша, конечно, знала о болезни отца - на ферме женщины сказали, но мачеха твердо дала понять, что дочери Петра ей в доме не нужны, она и не среагировала в должной мере. Тем сильнее было её удивление, когда в конце февраля в сенях раздались звуки множества сердитых голосов.
  Катя как раз выкупала мать и сестренок, и теперь торопилась вытереть залитые водой полы, когда дверь скрипнула, и в комнату зашла странная процессия. Впереди шёл, сгибаясь под тяжестью, брат тетки Нюрки - Иван Селезнев.
  Недобро глянув на замершую посреди комнаты Катюшу, он с грохотом сбросил с плеч большой тюк, который втащил в дом при помощи двух сыновей.
  - Забирай своего папашу! Это ему дом колхоз выделил, так пусть он здесь и живет, а у нас не лазарет, чтобы хворых выхаживать!
  И мужчины ушли, оставив свою ношу на полу.
  Катя осторожно приблизилась к отцу. Тот, по всей видимости, был без сознания. По крайней мере, глаза его были закрыты, а белое до синюшности лицо страшно осунулось. Грудь больного тяжело вздымалась, когда из неё со страшным хрипом вырывалось дыхание, и выглядел он - "краше в гроб кладут"!
  Девушке стало страшно, а тут ещё мать гневно закричала из своего угла:
  - Вытащи его в сенцы и пусть сдохнет, как собака!
  Сестренки же горько заплакали.
  - Кать, не надо папку, как собаку... не надо!
  Да девушке и самой стало жалко беспутного отца. Побежала Катюша к соседям, и совместно взгромоздили они вернувшегося хозяина дома на лавку в горнице.
  - Врача бы надо! - тяжело вздохнул дед Илья, - а то, как бы ни помер!
  Дед Илья Краюшкин, его жена и вдовая сноха не раз по-соседски выручали семью Марьи. И огород помогали пахать, и к больной то и дело забегали, когда Катюша на ферме была. А внучка деда Ильи Степанида была закадычной подружкой Катюши, и в свое время девочки даже сидели в школе за одной партой.
  Дом Анисимовых состоял из одной большой комнаты, разделенной пополам печкой и дощатой перегородкой. За перегородкой находилась, так называемая горница, где стояла родительская кровать, стол и лавка. Вот сейчас там все и столпились, озабоченно разглядывая больного.
  - Я сейчас сбегаю! - вызвалась Катюша, которой было сильно не по себе и от вида отца, и от проклятий, несущихся с кровати матери,- я быстро... одна нога здесь, другая - там!
  - Прихвати с собой Стешку, вдвоем-то веселее! А мы пока присмотрим за твоими родителями, - распорядился дед,- не дадим Марье до муженька дотянуться!
  Больница в то время в Кучуме была маленькой, рассчитанной на десяток коек, и всем больничным хозяйством заведовал врач из ссыльных поселенцев - Коломейцев Игорь Федорович. Он и его жена - фельдшер попали в Кучум после того, как тот провел пять лет в лагерях "за работу на японскую разведку". Московский хирург, которому прочили на этой ниве блестящее будущее, Игорь Федорович как-то (задолго до войны!) оперировал аппендицит у японского атташе. Вот в 1937 году какой-то умник и решил, что он во время операции передал японцам, какие-то непонятные секреты. Хорошо хоть не расстреляли!
  Инна Аркадьевна Коломейцева умудрилась избежать лагеря, зато немедля приехала к мужу в ссылку, привезя в своем багаже помимо справочников по медицине, томик нежно любимого ею Шекспира, да ещё обручальное колечко с алмазом, которым весь Кучум теперь резал стекло.
  Коломейцевы жили при местной больнице, построенной на отшибе села. Туда и поспешили две подружки, кутающиеся в шерстяные шали от резкого февральского ветра.
  - Тебе не обидно, что тетка Нюрка так с твоим отцом обошлась? - полюбопытствовала Стешка.
  - Не знаю, - пожала плечами озабоченная Катюша,- я об этом не думала! Вот только как мне теперь за двумя больными ухаживать? Рук не хватит! Вот если бы Галька и Валька были, хоть чуточку постарше! И чем его кормить? Мы сами едва ли не впроголодь живём, благо хоть картошка в этом году уродилась!
   Так уж сложилась жизнь Катюши, что она всегда в первую очередь думала о насущном - чем кормить, как выхаживать, а на эмоции и переживания уже просто не хватало сил. Из-за этого многие в Кучуме считали её, чуть ли не дурочкой, "пеньком бесчувственным".
  Впрочем, Инна Аркадьевна, открывшая дверь двум продрогшим девчушкам, была иного мнения.
  - Бедная девочка! - выслушав причину визита, пожалела она гостью, - ну, просто шекспировские страсти кипят в твоей семье! А Игоря Федоровича вызвали к роженице. У Евдокии Пименовой из "Серпа и молота" ребенок неправильно лежит, вот местный фельдшер и подстраховался - вдруг "кесарево сечение" делать придётся! Но не огорчайтесь - я сама сейчас оденусь и пойду с вами, проведу осмотр вашего папеньки! Хотя Игорь Федорович уже его смотрел недели две назад - положение было тяжелое. В таких случаях пенициллин нужен, да где его достать?
  Так, разговаривая с гостьями, она оделась и, взяв с собой медицинский саквояж, вышла в метельную мглу. За то время, пока они пробыли в больнице, погода значительно ухудшилась.
  - Ох, и непогода сегодня! Так и кружит, так и кружит!
  Ладно, Инна Аркадьевна была не из местных, поэтому, понятное дело, плохо ориентировалась в извилистых, с изобилием тупиков и переулков улицах Кучума, но как умудрились заблудиться две местные аборигенки, которые, казалось, могли с завязанными глазами перемещаться по родному селу? В оправдание девушек можно сказать, что уж больно метель была сильной.
  Бестолково проплутав непонятно где порядочное количество времени, встревоженная Инна Аркадьевна приказала своим спутницам:
  - Стучите в ближайший дом! А то как бы нам не замерзнуть!
  Девушки уныло переглянулись - они знали, насколько это бесполезное дело.
  Про запоры в Кучуме никто понятия не имел, но с наступлением темноты местные спускали с цепи собак. Логика была проста - своих псы пропустят, а чужие и до утра потерпят.
  Напрасно девушки и фельдшерица бились во все ворота, только собачий лай, перебивая завывания вьюги, был им ответом. Они уже было совсем пали духом, когда в одном из домов распахнулась калитка и, придерживая за ошейник огромного пса, кто-то грозно осведомился:
  - Кого это ночью тут носит?
  Так Катюша со спутницами попала в дом к деду Митяю Силантьеву - личности странной и непонятной, которого сторонились все жители Кучума, считая то ли колдуном, то ли юродивым. В колхоз дед Митяй так и не вступил, на войне не был, потому что уже к началу сороковых был человеком преклонного возраста, хотя никто толком не знал, сколько ему лет. Записали в метрику то, что он сказал, не вдаваясь в подробности. Зато было хорошо известно, что силищи дед неимоверной, и к тому же является самым удачливым рыбаком и охотником в деревне. Говорили, что когда-то, ещё до революции у него была жена, но куда она делась? Никто не мог точно ответить на этот вопрос.
  Зимой старик в основном жил в лесу, добывая пушнину для заготконтор, и в деревне появлялся крайне редко. И вот надо же, в этот вечер оказался дома.
  Дед Митяй впустил трех заплутавших женщин в свою увешанную охотничьими и рыбачьими снастями хату, посадил поближе к печке и напоил отваром из трав. И всё молча.
  Катюшу и Стешу так разморило от тепла, что они заклевали носом, а вот Инна Аркадьевна с удивлением смаковала напиток:
  - Что это?
  - Травы!
  - Какие травы?
  - А какая разница? - нелюбезно сверкнул глазами дед,- главное, что вы согреетесь, да выспитесь!
  - Выспимся? Да нам к больному надо!
  - Нечего там уже делать - помер Серега! А вы укладывайтесь спать..., назавтра дел много!
  Катюша этот диалог уже слышала сквозь сон.
  Когда женщины проснулись, хозяина дома уже не было, и они даже не смогли его поблагодарить за гостеприимство.
  Сергей Анисимов в ту ночь действительно умер, но не это поразило всю деревню. Когда продрогшие на ледяном ветру люди вернулись с кладбища, то изумленно увидели, что по дому, цепляясь за стены, робко передвигается Марья.
  - Ушёл сатана,- радостно пояснила она,- вот я и сбросила оковы!
  Едва ли такое объяснение излечения от хвори особо обрадовало выстроившихся на пороге дочек, но, что уж говорить, жизнь Катюши с этого дня стала значительно легче.
   Хотя мать и оставалась больным человеком, всё-таки она стала помогать ей по хозяйству - готовила, доила корову, стирала, хотя общаться с ней становилось всё сложнее и сложнее.
  А тут ещё добавилось кое-что неожиданное.
  Повадился к Анисимовым дед Митяй ходить - то оленины притащит, то уток, то рыбы свежей. Сначала редко приходил. Придёт, немного посидит, оглянется, да идет, что-нибудь делать - то сараюшку подправит, то крышу подлатает, а то и дров наколет.
   Потом чаще стал появляться - летом с сенокосом помог, осенью картошку выкопал и огород перепахал.
  - Что это к вам дед Митяй шляется? - стали доставать Катюшу доярки на ферме,- что ему надо? То месяцами из леса носа не высовывал, а теперь только и делает, что крутится вокруг вашей хаты!
  - Не знаю! - отнекивалась та,- я его не привечаю!
  Не говорить же, что мать её поедом ест, уговаривая.... выйти замуж за старика!
  - Что ты нос воротишь, глупая,- брюзжала Марья,- Митяй ещё крепкий и деньги у него водятся! Будешь за ним, как за каменной стеной! Что с того, что я замуж по любви вышла, глянь, как со мной любимый-то муженек обошелся!
  - Мама, да ему, поди, лет сто!
  - Намного меньше! Ты почти голая - от юбки одни дыры остались! Валька с Галькой в рванине ходят, одни ботинки на двоих, и то уже малы - кто нам ещё поможет?
  - Не пойду я за него!
  - Да кто ж тебя после того, что покойник отец учудил, в дом-то примет? И приданого у тебя нет, и сестры на руках! Кому такая голь нужна?
  - Лучше в девках вековать, чем за древним лешим слезы лить!
  А Марья не унимается:
  - Вон, подружка-то твоя, вышла замуж за молодого, и что? Есть чему завидовать?
  Катюша только тяжело перевела дыхание. Здесь мать была права!
  Год назад умер дед Илья, в ежовых рукавицах державший женскую половину своего семейства. И, едва освободившись от дедовой опеки, шестнадцатилетняя Стешка спешно выскочила замуж. Да за кого! За старшего сына мачехи Катюши! Понятно, что это сильно охладило отношения между семьями. Да и сам Маркел Кожин был ещё тот подарок - не смотря на молодость, гоноршистый, любящий выпить и погулять.
  У соседей, что ни день, то скандал. Беременная Стешка и с синяками ходила, и подбитыми глазами на мир смотрела, но не выходить же из-за этого самой Кате замуж за старика!
  Вот неизвестно, чем бы всё это, в конце концов, закончилось - может и не выдержала бы девушка давления матери и связала свою жизнь с дедом Митяем, если бы не Маркел!
  Стешка родила сына, и пока лежала в больнице, муж вдруг решил приударить за её подружкой.
  Подкараулил он Катю в хлеву, когда она поила корову, и начал "подъезжать" - так, мол, и так, не чужие они друг другу, названные брат и сестра.
  Катюша, с трудом удерживающая тяжеленное ведро у морды коровы, всё никак не могла понять, с чего это вдруг Маркел про их сомнительное родство вспомнил?
  - Чего тебе надо? - прямо спросила она.
  - Да вот! Что это мы с тобой и молодые, и красивые, и не чужие друг другу, а дни в одиночестве кукуем?
  - Да вроде бы у тебя жена есть, да и я не круглая сирота!
  Озадаченная девушка разогнула поясницу и глянула на незваного гостя. И хотя в хлеву было сумрачно, ей сразу бросилось в глаза, насколько пьян сосед. Даже сквозь стойкую, характерную вонь навоза и то пробивался мерзкий запах сивушного перегара, да и сам Маркел едва держался на ногах.
  - Так чё, жена-то, нитками ко мне пришита? Сегодня жена, а завтра... вон, где я её видел, дуру оглашенную!
  Скалясь глумливой улыбкой и недвусмысленно растопырив руки, мужчина пошёл на девушку, отрезая для неё путь к спасению. И что могла ему противопоставить Катюша? Только ведро, да отчаянный крик. Вот на её громкие вопли о помощи и примчался, отирающийся где-то поблизости дед Митяй. Ему хватило одного взгляда на отбивающуюся от насильника перепуганную девушку, чтобы схватить вилы и изо всей силы вонзить их в спину Маркела.
  Катюша замерла, увидев, как изо рта горе-ухажера хлынула кровь, и он, с изумленно распахнутыми глазами, падает прямо в навозную жижу под ногами. Девушка перевела потрясенные глаза на старика, но тот, кинув на неё быстрый взгляд, исчез в проеме двери. И тогда Катюша закричала во второй раз, и кричала до тех пор, пока в сарае не собрались люди.
  А потом было долгое, выматывающее нервы и силы следствие.
  Дед Митяй, по своему обыкновению, исчез в лесу и ни опровергать, ни подтверждать её слова не пожелал. А вот всё семейство Краюшкиных, возглавляемое новоявленной вдовой Степанидой, да ещё при солидной поддержке Кожиных настаивало, что именно Катерина заколола Маркела. Причём в их изложении всё выглядело таким образом - бесстыжая Анисимова заманила наивного парня в сарай и попыталась соблазнить, а когда тот начал отбиваться от приставаний бесстыдницы, от обиды вилами и пырнула.
  Приехавший из области следователь был вынужден выслушать целый ворох совершенно ненужных ему сведений - и про покойного "изменьщика" Петра, и про парализованную "ведьму" Марью, и про "варнака" Митяя, и про "остолопку Катьку". Было проведено несколько экспертиз, пытались найти в тайге и неуловимого деда, но фактов доказывающих либо правоту, либо ложь Катюши было предельно мало.
  А Степанида так писала и писала жалобы во все инстанции, возводя на соседку уже такую дикую напраслину, что её на улице даже бабы стыдили, взывая к совести.
  И вновь приезжали следователи, и вновь участковый забирал "гражданку Анисимову" прямо с фермы на допрос. И казалось, этому не будет ни конца, ни края!
  Спасло девушку от тюрьмы, наверное, только то, что экспертиза показала наличие огромного количества спиртного в крови Маркела, и кто-то из сельчан видел, как дед Митяй приблизительно в час убийства выходил из калитки Анисимовых.
   А вскоре изумленная тетка Марья заметила, что дочь, прежде чем выйти из дома, старательно прихорашивается перед осколком зеркальца. Раньше такого за ней не замечалось! А тут и губы покусывает, и щеки трет, и платочек как-то по-особенному норовит повязать. С чего бы вдруг?
  Дело оказалось в новом участковом - Викторе Бабушкине, который сначала приглашал девушку на допросы, а потом ещё и постоянно торчал в кабинете рядом с городским следователем, строча протоколы, да заинтересованно поглядывая на белокурую и симпатичную "подозреваемую".
  То да сё - дело давно известное! Там улыбка, там красноречивый взгляд, и к тому времени, когда дело об убийстве Маркела окончательно легло на "полку", между молодыми людьми уже было всё решено, и по осени справили скромную свадьбу.
  Через год родилась дочь - назвали Юлией. Вообще-то, Екатерина хотела назвать дочку Джульеттой, и тому была причина. Она запомнила слова фельдшерицы, сказанные в метельную ночь смерти отца о шекспировских страстях, разыгравшихся в её семействе.
  Школу ей пришлось бросить с началом войны, но читать Катюша очень любила, и буквально грезила, зачитываясь переживаниями выдуманных героев. Там было всё так прекрасно, так не похоже на жизнь в Кучуме с его непритязательным и тяжелым сельским бытом!
  Прочитала она и Шекспира, временно позаимствовав сборник трагедий у Инны Аркадьевны.
  Леди Макбет оставила её равнодушной. Подумаешь, таких "зверюг" и в родном Кучуме хватало! Не выжал слезы из девушки и обманутый король Лир - если не считать, что тот владел королевством, она сама могла привести в пример несколько подобных историй. Зато трагичная любовь Ромео и Джульетты зацепила за живое, и Катюша долго не могла прийти в себя, читая и перечитывая печальную историю влюбленных из Вероны.
  Таинственным очарованием дышали потрепанные страницы книги - площади далекого итальянского города, ночные буйные и веселые праздники, толпы людей на улицах, дворцы... приятно замирало сердце сладкой болью и ожиданием чего-то прекрасного, что обязательно ждёт впереди.
  - Джульетта? - удивилась принимавшая роды Инна Аркадьевна,- странное имя для русской девочки!
  - Хочу, чтобы у неё была другая жизнь! Любовь, как у Шекспира!
  - Так там, Катюша, плохо всё закончилось!
  Но роженица только улыбнулась, поцеловав свою новорожденную в лобик.
  - Зато они были счастливы!
  Инна Аркадьевна только тяжело вздохнула - за этой фразой угадывалась вся жизнь этой молоденькой женщины.
  - У Джульетты есть русский аналог имени,- осторожно посоветовала она матери,- назовите дочь Юлией. И русскому уху привычнее, и остальные дети дразнить и коверкать его не будут!
  Совет был разумным и девочку действительно назвали Юлией.
  Потекла обычная, заполненная большими и малыми хлопотами жизнь. Но когда малышке исполнилось три года, в тайге погиб её отец. Виктор Бабушкин преследовал, какого-то браконьера, и тот выстрелил ему прямо в сердце. И опять волна грязных сплетен накрыла семью молоденькой вдовы. У кого-то хватило ума пустить сплетню, что это, скрывающийся в лесах дед Митяй из ревности убил молодого соперника. В область отправилась анонимка, и заплаканная Катерина вынуждена была вновь давать показания, даже толком не понимая, в чем её обвиняют.
  Я увидела Кучум спустя почти двадцать лет после рождения Юлии. Мою мать - ревизора областного управления связи направили туда проверять работу местного почтового отделения. У отца же начались очередные стрельбы, и он уехал на полигон. Были весенние каникулы, и мама решила прихватить меня с собой, потому что тринадцатилетний подросток не настолько мал, чтобы приставить к нему, кого-то из посторонних взрослых, но и не настолько самостоятелен, чтобы оставить его на целую неделю одного.
   Когда "Ан-24" приземлился на экстремальной взлетной полосе (на обычную землю было брошено нечто наподобие железной сетки), к селу нас повезли в тележке трактора "Беларусь". Мне, урожденной горожанке, это показалось, чем-то сродни аттракциону "американские горки" - так же дух захватывало на ухабах, и от вибрации зуб на зуб не попадал.
  В отделении связи моему присутствию возле матери не обрадовались. Не знаю, где они рассчитывали её разместить, если бы она появилась одна, но разглядев мнущегося возле "ревизорши" подростка, местные долго переговаривались и, в конце концов, решили пристроить нас у уборщицы.
  - Отправляйтесь в Анисимов дом! Это рядом - только улицу перейти! Скажите Катерине, что мы вас на постой прислали! Там вашей дочке будет хорошо - просторно, чистенько, да и с Юлькой они подружатся!
  Легко сказать - "только улицу перейти", а вот реально осуществить это немудрящее действие оказалось непросто! Грязь на улицах Кучума была таковой, что вязли даже трактора, а местные осторожно передвигались вдоль заборов в резиновых сапогах. Нужно было видеть, как мы с мамой принялись неуклюже прыгать по островкам вроде бы твердой земли, и моментально затопили в ледяной жиже свои кожаные полусапожки!
  Как я узнала позже - в Анисимовом доме в тот момент уже жили только Бабушкины. Тетка Марья умерла годом раньше, Валентина и Галина работали в областном центре, выучившись на ткачих. Поэтому в аккуратном, покрашенном веселой зеленой краской домике оставались только три женщины - Катерина и её дочь - двадцатилетняя веселая Юлька, да в стряпке во дворе доживала свои дни пожилая мать Виктора Алексеевича.
  Встретили нас очень хорошо.
  - Конечно, располагайтесь! - засуетилась хозяйка дома, показывая нам комнаты,- разве дело с ребенком-то в "заезжей" куковать! Ни помыться толком, ни покормить путём!
  Помню своё первое впечатление от этого дома - нечто очень уютное и приятное, невероятно далекое от городской обстановки нашей собственной квартиры. Везде вышитые и выбитые салфеточки, плюшевые коврики с оленями, яркие цветастые занавески, и особый запах - чистоты, побелки, свежего хлеба и яблок. Но особенное потрясение я испытала при виде кроватей - это были настоящие произведения искусства со множеством кружевных накидок на пирамидах из подушек, и выбитых "подзоров", в три ряда высовывающихся из-под аккуратнейшим образом разглаженных покрывал. А перины и подушки были настолько пышными, что укладываясь спать, я уходила в их мягкий уют по самый нос.
  Нас накормили вкуснейшей ухой, и мама отправилась на работу, а я села скучать у окна. Впрочем, вскоре дома появилась хозяйская дочь Юлька и всё изменилось. Хорошенькая, с белокурыми золотистыми локонами девушка работала учетчицей на молочной ферме, и отличалась живым и насмешливым характером.
  Мы с ней быстро подружились. После ужина, вернувшаяся с работы мать обложилась отчетами, которые взяла проверять на дом, а Юлька стала меня подбивать сходить в клуб на танцы.
  - Ольге тринадцать всего! Не рано ли по танцам бегать? - рассеянно осведомилась мама, проглядывая какие-то бумаги.
  - Ой, да что здесь плохого? Музыку послушаем, и ещё до одиннадцати будем дома! - убеждала её Юлька,- здесь же не город! Все друг друга знают, и никто вашу Ольгу не обидит!
  - У нас на танцах не безобразничают! - подтвердила и тетя Катя.
  - Ну, если так....
  От радости побывать на настоящих "взрослых" танцах у меня дыхание перехватило, и помню, с какой торопливостью (а то вдруг мать передумает!) я собиралась в местный клуб. Тетя Катя одолжила мне свои резиновые сапоги, и всё равно, поход в центр местной культуры превратился в настоящую экспедицию по труднопроходимым улицам Кучума. Юлька, конечно, легко находила дорогу, а вот я, только благодаря её своевременной помощи, не закончила свое первое взрослое "приключение", сидя посреди огромной лужи.
  В начале семидесятых даже в городе, редко в каком доме был магнитофон, а уж в Кучуме и проигрыватели были не у всех, поэтому единственной возможностью послушать модную современную музыку было посещение выступлений местного инструментального ансамбля. Кучумский колхоз "Красный партизан" был состоятельным, поэтому щедро снабжал свой клуб и гитарами, и барабанами. Тоненькая девчушка (судя по всему, моя ровесница) азартно играла на ионике.
   Когда мы вошли, ансамбль с душой исполнял шлягер того времени - "Синий, синий иней лег на провода...", а зал лихо отплясывал, кто во что горазд крутя ногами и руками. В толпе виднелись дружинники с красными повязками, следящие за порядком в клубе. На входе же стояли дяди и тети с серьезными лицами, наблюдая за входящими и выходящими из дверей. Оказалось, директора двух местных школ, парторг и секретари комсомольских организаций. Действительно, к порядку на танцах здесь относились очень серьезно.
  Юльку моментально окружили подружки, и хотя она меня представила, всё равно увлекли её за собой. Впрочем, скучать не приходилось. Встав тихонечко у стены, я стала с интересом наблюдать, как выплясывают местные парни и девушки, и вскоре кое-что заметила.
  Неподалеку от группки танцующих девушек, среди которых извивалась в ритмах Юлька, стояли несколько парней. Особенно бросался в глаза один из них - высокий симпатичный крепыш с модными в ту эпоху довольно длинными прядями чёрных волос. Так вот он не спускал глаз с танцующей Юльки, хотя и ни разу не улыбнулся и не попытался её пригласить.
  Юлька честно выполнила данное моей матери слово, и спустя полчаса мы отправились в обратный путь. Но даже с трудом вытаскивая ноги из чавкающей грязи, я всё равно пребывала в приподнятом настроении.
  - Там, в клубе, - сообщила я своей спутнице,- был один парень - так он глаз с тебя не спускал!
  - Да? А как он выглядел?
  Я описала.
  - А..., - без особого энтузиазма протянула Юлька,- это наш сосед - Максим Кожин!
  Как будто это объясняло его особую заинтересованность!
  Впрочем, с Максимом Кожиным нам предстояло встретиться в этот вечер ещё раз.
  Мы как раз расположились за столом выпить перед сном чаю, когда в сенях послышались быстрые шаги, дверь резко распахнулась, и парень вырос на пороге. Лицо его было искажено нескрываемой злобой.
  - Опять тебе дома не сидится! - рявкнул он, обращаясь к Юльке, - что ты по танцулькам хвостом треплешь? Кого пытаешься приманить?
  - Максим! - возмущенно вскрикнула тетя Катя,- уходи!
  Моментально заплакавшая Юлька убежала в свою комнатку, но странный гость проследовал за ней и туда, как не пыталась его остановить наша хозяйка.
  Мы все кинулись следом, чтобы стать свидетелями удивительной сцены.
  Тогда, в начале семидесятых, изображения модных с красивыми ногами девушек, в основном, можно было найти только на упаковках чулок. Юлька почему-то решила эти картинки с шикарными полуголыми красотками прикрепить кнопками над изголовьем кровати. И теперь, заливаясь слезами, смотрела, как парень яростно срывает их со стены.
  - Что это ты здесь развела? Проституток навешала? Значит, сама такая!
  Тут уже не выдержала моя мама.
  - Молодой человек! Что вы себе позволяете?
  - А ты заткнись, фря городская! Наши дела никого не касаются!
  Но, тем не менее, всё-таки ушёл, на прощание, так хлопнув дверью, что в сенцах с грохотом покатилось пустое ведро.
  И вот мы с матерью растерянно смотрим на то, как плачущие Юлька и тетя Катя наводят порядок после ухода скандалиста.
  - Что происходит? - сухо поинтересовалась моя мама.
  - Ох, это такая давняя история! - вздохнула тетя Катя, и, устало присев на табурет, рассказала о своих непростых отношениях с семейством Кожиных.
  Я уже лежала в кровати, но, тем не менее, мне были хорошо слышны все перипетии истории давней вражды двух семей.
  - И как будто мало нам было всего, что случилось,- горестно охнула в конце тетя Катя,- Юлька с Максимом влюбились друг в друга! Когда хотела её Джульеттой назвать, то мечтала, чтобы у неё была необыкновенная любовь, счастье, Ромео! А получилась только война между Монтеки и Капулетти! Какой уж из Максима Ромео! Что же это такое - как будто проклял кто-то мою семью!
  - Но почему? - возмутилась моя мама,- мало ли, что было двадцать лет назад! Пусть молодые люди поженятся, раз такое дело!
  Тетя Катя только отмахнулась.
  - Для Степаниды всё, как будто вчера было! Она мне третьего дня через забор орала, что я её мужа убила, а теперь сына загубить хочу! И Максиму сказала, что проклянет, если он Юльку не забудет! А тот... да вы сами видели! Сокровище ещё то!
  - Парень мне не особо понравился! - согласилась мама.
  - Вылитый покойник Маркел! У них вся порода кожинская - звероватая, да наглая! А Юлька готова за него глаза выцарапать! Из армии его ждала, ни на кого глаз не поднимала, и вот...
  - Может, лучше бы ей уехать отсюда?
  Тетя Катя тяжело вздохнула.
  - Свекровь у меня лежачая! А я грыжу на спине нажила, одной мне с ней не справиться! Чуть напрягусь и такая боль, хоть на стенку лезь!
  - Но должен же быть, какой-то выход из положения! - не согласилась мама, - со временем, либо Максим другую девушку найдет, либо Юля поймет, что не он её судьба!
  - Судьба...- женщина нервно разгладила свой передник,- у меня как-то этнографы останавливались! Среди них была одна женщина - очень умная! Так вот она сказала, что это карма, дескать, у женщин нашей семьи такая! Мол, какие-то предки грешили, а Бог решил на нас отыграться! Так и сказала: "Женщины вашей семьи - кармические зачётники! Пока не искупите все грехи, не будет ни вам, ни вашей дочери счастья!"
  Моя мама о карме, и уж тем более, о "кармических зачетниках" понятия не имела, поэтому недоуменно пробормотала:
  - Чушь какая-то! Как это - "искупить"? Каяться, что ли?
  - Не знаю! Хочу только, чтобы Юленька моя была счастлива!
  Каникулы закончились, мама завершила свою проверку, и мы, взгромоздившись в тракторную тележку, покинули Кучум. Тетя Катя и Юлька расцеловали нас на прощание и вручили сумку с облепиховым вареньем и кедровыми орехами.
   Больше в Кучуме мне бывать не приходилось, и даже спросить о дальнейшей судьбе семейства Бабушкиных было не у кого.
  Но я каждый раз вспоминаю тетю Катю, Юльку и их уютный дом, когда мне на глаза попадается томик трагедий Шекспира.