Отшельник. Мопассан

Мы с несколькими друзьями видели старого отшельника, жившего на древнем кургане, который порос высокими деревьями, в центре большой равнины, простирающейся от Канн к Напулю.
Возвращаясь, мы разговаривали об этих особенных мирских одиночках, которых раньше было много, но раса которых стала намного малочисленнее сегодня. Мы искали нравственные причины и пытались установить природу страданий, которые раньше толкали людей на одиночество.
Один из наших спутников внезапно сказал:
- Я знал двух одиночек: мужчину и женщину. Женщина, должно быть, жива и поныне. Пять лет назад она жила в развалинах на вершине пустынной горы на берегу Корсики, на расстоянии 15-20 километров от человеческого жилья. Она жила там со служанкой; я навещал её. Определённо, раньше она была светской женщиной. Она принимала меня с вежливостью и изяществом, но я ничего не знаю о ней; я ни о чём не догадался.
Что же касается мужчины, я расскажу вам его жуткую историю.
Обернитесь. Вы заметите там остроконечную лесистую гору, которая выделяется за Напулем совсем одна перед вершинами Эстреля. В этом краю её называют «горой Змей». Именно там жил мой отшельник, в стенах маленького древнего храма, около 12 лет назад.
Услышав о нём, я решил свести знакомство и однажды мартовским утром отправился из Канн верхом. Оставив коня на постоялом дворе в Напуле, я начал взбираться на эту пирамиду пешком. Она была высотой 150-200 метров и вся поросла ароматными растениями, больше всего – ладанником, запах которого столь силён, что способен вызвать дурноту. Почва покрыта камнями, и часто видны скользящие по ним ужи, которые скрываются в траве. Отсюда и происходит название «гора Змей». В определённые дни кажется, что змеи рождаются у вас прямо под ногами, когда вы поднимаетесь по освещённому склону. Они так многочисленны, что вы не осмеливаетесь идти и испытываете странное стеснение, а не страх, так как эти твари безобидны, но вас охватывает мистический трепет. У меня несколько раз было странное чувство, словно я поднимался по священной древней горе, по странному пахучему холму, загадочному, покрытому ладанником, населённому змеями и увенчанному храмом.
Этот храм до сих пор существует. По крайней мере, утверждают, что это – храм. И я не расспрашивал подробно, чтобы не испортить настроение.
И вот я поднимался туда одним мартовским утром под предлогом того, что хочу полюбоваться местностью. Дойдя до вершины, я действительно увидел стены и человека, сидящего на камне. Ему было не больше 45 лет, хотя он был полностью сед; лишь борода была чёрной. Он гладил кошку, лежащую у него на коленях, и, казалось, совершенно не опасался меня. Я обошёл руины, часть которых была закрыта ветками, соломой, травами и камнями (он жил там), и вернулся к нему.
Вид оттуда открывается восхитительный. Справа – Эстрель с острыми вершинами, странно вырезанными, затем – безбрежное море, простирающееся до отдалённых берегов Италии с многочисленными мысами, и, напротив Канн - острова Лерен, зелёные и плоские, которые словно плавают на воде, а на последнем из них высится старый замок с зубчатыми башнями, выстроенный на самих волнах.
Затем на фоне зелёного берега видна длинная цепочка вилл и белых городов, похожих на огромные яйца в деревьях. Там поднимаются Альпы со своими снежными вершинами. Я прошептал:
- Как красиво!
Мужчина поднял голову и сказал:
- Да, но когда видишь это каждый день – надоедает.
Итак, он разговаривал, он скучал, мой отшельник.
Я поддержал разговор.
Я не слишком долго оставался в тот день и лишь попытался разгадать его мизантропию. Он произвёл на меня впечатление человека, уставшего от общества, от всего, страшно разочарованного и испытывавшего отвращение от себя самого, как и от остальных.
Я ушёл через полчаса. Но через неделю я вернулся, и ещё через неделю, и затем возвращался каждую неделю; через два месяца мы стали друзьями.
Однажды майским вечером я счёл, что настал подходящий момент, и принёс с собой провизию, чтобы вместе поесть на горе Змей.
Это был один из тех вечеров на юге, где выращивают цветы так, как выращивают хлеб на севере, на юге, где производят почти все эссенции, которыми женщины парфюмируют тело и одежду, - один из тех вечеров, когда дыхание апельсинных деревьев, которыми наполнены сады и складки долин, волнуют и нежат, заставляя мечтать о любви даже стариков.
Мой отшельник принял меня с видимой радостью и охотно согласился разделить мой ужин. Я налил ему немного вина, от которого он отвык; он оживился и начал говорить о прошлой жизни. Он жил в Париже и был весёлым парнем, как мне показалось.
Я внезапно спросил его:
- Какая странная мысль побудила вас прийти и обосноваться на этой вершине?
Он ответил без промедления:
- Ах, я получил самый жестокий удар, который может получить человек. Но зачем скрывать от вас это несчастье? Возможно, вы пожалеете меня! Я никогда никому об этом не рассказывал… Никогда… и я хотел бы знать… раз в жизни… я хотел бы знать то, что думает об этом другой человек… и как он об этом судит.

*
Я родился в Париже и был там воспитан, я рос и жил в этом городе. Родители оставили мне несколько тысяч франков ренты, и я по протекции получил скромное и спокойное место, которое сделало меня богатым.
С подросткового возраста я вёл холостяцкий образ жизни. Вы знаете, что это такое. Свободный, без семьи, я решил не жениться и проводил три месяца с одной, полгода с другой, затем – год в одиночестве, рыская в массе девушек, которые продаются и покупаются.
Это посредственное (или банальное, если хотите) существование устраивало меня, подходило под мои естественные вкусы, так как я любил перемены и праздность. Я жил на бульваре, в театрах и кафе, постоянно в увеселительных местах, почти не бывая дома, хотя у меня был прекрасный дом. Я был одним из тех тысяч, которые плавают, как пробки, по поверхности жизни, для которых стены Парижа – это стены мира, и которые не заботятся ни о чём и не увлекаются ничем. Я был тем, кого называют хорошим парнем, без достоинств и недостатков. Вот так. И я справедливо сужу о себе.
И так, с 20 до 40 лет моя жизнь текла медленно или быстро, без значительных событий. Как быстро текут монотонные годы в Париже, когда в уме нет никаких воспоминаний, а годы спешат, банальные и весёлые, и ты смеёшься, пьёшь и ешь, не зная – зачем, а губы тянутся ко всему, что вкусно, ко всему, что влечёт, но желания нет ни к чему. Ты был молод и стареешь, ничего не сделав из того, что делают другие, и у тебя нет никаких привязанностей, никаких корней, никаких связей, почти нет друзей, нет родственников, нет жены, нет детей!
Итак, я незаметно и живо достиг сорокалетия, и, чтобы отпраздновать юбилей, отправился совсем один в большое кафе. Я был одиночкой в мире и счёл приятным отпраздновать эту дату в одиночестве.
После ужина я не был уверен, что мне делать дальше. Мне хотелось пойти в театр, затем мне вздумалось побродить в Латинском квартале, где я когда-то изучал право. И я пересёк Париж и без колебаний зашёл в одну из тех пивных, где официантками служат девушки.
Та, которая подошла к моему столику, была совсем молодой, миленькой и смешливой. Я предложил ей выпить, и она немедленно согласилась. Она села напротив меня и посмотрела на меня намётанным взглядом, не зная, к какому типу самцов меня отнести. Это была блондинка, очаровательное создание, у которого под корсажем угадывался пышный розовый бюст. Я говорил ей любезности и глупости, которые всегда говорят подобным женщинам, и, так как она действительно была очаровательна, мне в голову пришла мысль её увести… чтобы праздновать моё сорокалетие. Это не было трудным и не заняло много времени. Она была свободна… две недели, как она сказала… и она согласилась пойти ужинать в Аль после службы.
Так как я боялся, что она обманет – никогда не знаешь, что может случиться, кто такие эти девицы из пивных, и какой ветер дует в их головах – я оставался там весь вечер и ждал.
Я тоже был свободен уже месяц-два и спрашивал себя, глядя на эту миниатюрную дебютантку любви, не стоит ли мне сойтись с ней на некоторое время. Я рассказываю вам одну из пошлых ежедневных историй, которую может рассказать любой мужчина в Париже.
Простите меня за эти грубые подробности: те люди, которые не любили поэтически, берут и выбирают женщин, как выбирают котлету в мясной лавке, обращая внимание лишь на качество мяса.
В общем, я увёз её к ней – я уважаю свою кровать. У неё была маленькая квартирка на шестом этаже, чистенькая и бедная, и я провёл в ней 2 очаровательных часа с этой женщиной. В этой малышке была редкостная грация и изящество.
Когда я собирался уходить, я направился к каминной полке, чтобы оставить там обычный подарок, назначив день для второго свидания с этой девочкой, которая оставалась в кровати. Я смутно увидел часы под стеклянной крышкой, две вазы с цветами и две фотографии, из которых одна, очень старая, была дагерротипом. Я случайно наклонился к этому портрету и замер от удивления, ничего не понимая… Там был изображён я, это был один из первых моих портретов… которые я сделал в молодости, когда учился в Латинском квартале.
Я стремительно схватил его, чтобы изучить с близкого расстояния. Я не ошибался… и мне захотелось смеяться: настолько эта вещь показалась мне неожиданной и забавной. Я спросил:
- Кто этот господин?
Она ответила:
- Это мой отец, которого я не знаю. Мама оставила мне этот портрет и сказала хранить, потому что однажды он может мне пригодиться…
Она помолчала, рассмеялась и продолжила:
- Не знаю, как он может мне пригодиться. Я не думаю, что этот человек придёт ко мне.
Моё сердце колотилось, как у лошади, которая скачет галопом. Я поставил портрет назад на полку и положил сверху, сам не зная, что делаю, две банкноты по 100 франков, которые были у меня в кармане. Затем я убежал, крича:
- До свидания… дорогая… до скорого.
Я услышал, как она ответила:
- До вторника.
Я спустился по тёмной лестнице на цыпочках.
Когда я вышел на улицу, я заметил, что шёл дождь, и пошёл большими шагами по какой-то улице.
Я шёл, не разбирая дороги, растерянный, обезумевший, роясь в памяти. Возможно ли это? Да. Внезапно я вспомнил одну девушку, которая мне писала спустя примерно месяц после нашего разрыва, что беременна от меня. Я порвал или сжёг письмо и забыл об этом. Мне нужно было посмотреть на портрет женщины на полке у малышки. Но узнал бы я её? Мне показалось, что на портрете была изображена старуха.
Я пришёл на набережную, увидел скамейку и сел. Шёл дождь. Мимо меня проходили люди под зонтиками. Жизнь казалась мне отвратительной, полной горя, стыда, нечистых желаний. Моя дочь!.. Я только что, может быть, обладал своей дочерью!.. И Париж, этот большой, тёмный, грязный, грустный, чёрный Париж со всеми закрытыми домами был полон подобных вещей: супружеских измен, инцестов, незаконнорождённых детей. Я вспомнил о мостах, на которые приходили позорные грешники.
Я совершил поступок хуже, сам того не желая и не зная, чем эти несчастные существа. Я спал со своей дочерью!
Я едва не бросился в воду. Я сошёл с ума! Я бродил до рассвета, затем вернулся к себе, чтобы подумать.
Тогда я сделал то, что казалось мне наиболее мудрым: я попросил одного нотариуса обратиться к этой малышке и спросить, на каких условиях её мать оставила ей портрет, на котором предположительно был изображён её отец, притворившись, что об этом расспрашивает один друг.
Нотариус выполнил мои предписания. Оказалось, что мать указала на отца на смертном одре и назвала его имя при священнике.
Тогда, всё ещё от имени незнакомого друга я оставил ребёнку половину своего состояния – около 400.000 франков, чтобы она могла пользоваться лишь рентой с этих денег, затем вышел в отставку, и вот я здесь.
Блуждая по берегу, я нашёл эту гору и остановился здесь… До каких пор?.. Я не знаю.
- Что вы думаете обо мне… и о том, что я сделал?
Я ответил, протянув руку:
- Вы сделали то, что должны были сделать. Многие другие придали бы этой роковой случайности гораздо меньше значения.
Он продолжил:
- Я знаю это сам, но я чуть не сошёл с ума. Оказалось, что у меня чувствительная душа. Я боюсь Парижа, как верующие должны бояться ада. Я получил удар по голове, вот и всё – удар, сравнимый с тем, как тебе на голову падает черепица, когда идёшь по улице. Через некоторое время мне станет лучше.

*
Я покинул своего отшельника. Я был очень взволнован его рассказом.
Я видел его ещё дважды, затем уехал, потому что никогда не остаюсь на юге после того, как закончится май.
Когда я вернулся на следующий год, этого человека больше не было на горе Змей, и никто не знал, куда он делся.
Такова история моего отшельника.

26 января 1886
(Переведено 23-25 сентября 2016)