3

Бункер, в котором мы томимся, состоит из трёх изолированных отсеков, которые соединяют лишь две узкие двери-шлюзы. В одном из отсеков находятся общие комнаты, такие как: компьютерный зал, кинозал, библиотека, откуда я по утрам таскаю книги, общий санузел и две столовые, различающиеся лишь размерами.

Утром в небольшом зале малой столовой я встречаю Максима. Тот пристально смотрит, словно пытается найти что-то у меня на лице. От этого становится не по себе. Я быстро беру свой завтрак из консервированной фасоли и мяса с чашкой горячего кофе в придачу и ухожу к Томео, когда он появляется в зале.

Мы садимся за стол, пересекающий комнату и делящий её пополам, у самого края и просто переглядываемся, понимая друг друга без слов. Как рассказать обо всём остальным, чтобы не показаться сумасшедшими и в то же время не дать им пустую надежду? И стоит ли делиться такой информацией, смысл которой нам самим ещё не дано понять?

Эти вопросы нам предстоит решить. Заговорить с Максимом никто из нас не решается, пока в столовую не прибывают остальные. Здесь становится оживлённее. Марк о чём-то говорит явно не выспавшемуся Гилберту. Несмотря на определённый языковой барьер, он один из лучших слушателей, чем и пользуется наш разговорчивый друг. Не сложно догадаться, почему Гилберт взял себе за правило каждый день выходить на поверхность. Марк когда-нибудь достанет его окончательно.

Гилберт Фицпатрик - наш однокурсник с параллельного потока. Поговаривали, что его отец был послом одной из западных стран, но какой именно мы так и не узнали и, правда ли это, - тоже. Гил сносно говорит по-русски и почти всё понимает. Парней из академии не видно, значит, они успели позавтракать раньше.

Мигель пришёл и забрал две порции с собой. Он единственный, кого подпускает к себе наш собрат-отшельник.

Мне не нужно говорить, что каждый день в нашем бункере похож на все прочие. После завтрака мы отправляемся по своим делам. Я подхватываю прочитанного Конан-Дойля и направляюсь в библиотеку. Томео уходит к себе. Мы без слов понимаем, что разговор сегодня не получится. Меня не оставляет чувство тревоги. Скольжу пальцами по корешкам книг, считаю до десяти и выуживаю Солженицына. Что же? Эта вещь куда потяжелее и чуть более современная. Решаю побыть ещё некоторое время между книг. Мне снова кажется, что я слышу голоса из других миров. "Один день Ивана Денисовича" - тяжёлая книга.

Учит тому, что человек, попадая в стеснённые обстоятельства, в неволю, в опасность, должен приспособиться, иначе его ждёт погибель. Тех, кто отрицает свою участь, пытается бороться, ждёт смерть. По-моему, бессмысленная мудрость. Ничего жизнеутверждающего.

Я вздыхаю и дрожу в пластиковом кресле, мне кажется, будто стало холоднее, за окном завывает настоящая сибирская вьюга, хотя окна, конечно, нет. Нет и вьюги, нет ничего здесь. Это всё там, на страницах книги. И я уже по колено ушёл в этот сугроб. Я поднимаю глаза на часы и понимаю, что пропустил обед. Но чувствую голод не поэтому.

Устало закрываю глаза и вижу не светлый бункер, а деревянный барак посреди заснеженной степи. Мы все узники этой тюрьмы. И кто же наш надзиратель? Задумываюсь ненадолго. Смерть. Да, определённо смерть. Вот это то самое, что заперло нас в жестяной банке.

Кто-то заглядывает в библиотеку, но звуки извне меня не беспокоят. Со стороны, наверное, я кажусь спящим, но открываю глаза, когда слышу голос Максима и вижу, как он морщится.

- Генераторы на пределе. Нам пора начинать экономить электричество, поэтому, если вы собрались спать, идите к себе и погасите свет.

Я пожимаю плечами и вяло отправляюсь в свою комнату. Вот ещё один надзиратель. Как бы так его проинформировать, что не он здесь главный? Хотя, если у нас начнутся перебои с энергией, то это будут большие проблемы. В этом отчасти он прав.

Захожу в столовую и обнаруживаю парней из академии. Один из них плачет, остальные пытаются его успокоить. Кто-то подаёт ему стакан воды, но тот лишь выплёскивает его содержимое на своих товарищей.

- Видеть вас не могу! Оставьте меня в покое... - он поднимается из-за стола, отходит от них и садится ко мне.

Не то чтобы я напуган, но меня не радуют такие истерики в нашем замкнутом пространстве.

- Ну и иди! - один из парней бросается на моего соседа по столу, но двое его удерживают.

Мне совсем не хотелось вмешиваться, но, уж видно, на роду написано погибнуть от пластикового ножа.

- Что у вас происходит, ребята? - дружелюбно обводя взглядом бывших курсантов, спрашиваю я.

- Не твоё дело. Просто этот малохольный не верит, что его мать мертва. Он собирается взять защитный костюм и добраться пешком до северо-западного округа. Говорит, что там тоже были бункера. И что она прячется там.

- А вы его не пускаете?

- Да чёрт с ним, пусть идёт, только не дойдёт. Это самоубийство. А он в слёзы. Тряпка!

Я поворачиваюсь, но парня уже нет, его как ветром сдуло. Что за дела?

- Куда это он ушёл? - недоверчиво посматриваю на оставшихся парней. Тот, что всё мне рассказал, пожимает плечами и демонстративно садится за стол.

- Я ему не нянька, - с явной обидой в голосе говорит он и начинает остервенело жевать кусок ветчины из банки.

Тревога, появившаяся во мне сегодня утром, возвращается. Я думаю над сказанным, представляю, как этот мальчишка в защитном костюме и с кислородным баллоном бредёт по пустыне в которую превратился наш огромный город, и мне становится жутко.

Не говоря ни слова, я выбегаю из столовой и спешу к выходу. Убедиться, что все костюмы на месте, а люк не тронут. Тогда я буду спокоен. По дороге мне попадается Марк.

- Ты Питера не видел? - лишь произнеся его имя, я вспоминаю прошлую ночь и, не дожидаясь ответа, просто бросаюсь к выходу.

За следующим поворотом сердце моё делает кубит, когда я вижу раскрытый настежь отсек с костюмами. Он не должен успеть уйти далеко! Я хватаю первый попавшийся костюм, надеясь остановить его до того, как глупый мальчишка выйдет на поверхность.

Выбегаю в последний коридор и вижу его. Он уже находится в вакуумном отсеке, созданном, чтобы не пропустить отравленный воздух. Увидев меня, он ударяет по кнопке и прозрачные двери закрываются, отделяя нас. Мне нужно набрать шестизначный код, при этом успеть нацепить костюм, пока он не поднялся, а ведь я вижу, что и он не успел как следует застегнуться и всё из-за меня. Я ору ему, чтобы он не делал глупостей, но всё бесполезно.

Когда я поднимаюсь на поверхность, то сперва меня ослепляет солнечный свет. А через минуту глаза привыкают. Если бы не маска, я бы мог получить ожог. Я стараюсь сохранять спокойствие и оглядываюсь вокруг. Безжизненная пустыня, лёгкий туман стелется по земле, ветер гоняет куски пепла. С нашего холма весь город как на ладони. Тихо и жутко.

Я не вижу его сначала, но потом замечаю светлое пятно, явно спешащее в ту сторону, где когда-то был мост. Вряд ли от него что-то осталось. Я не теряю надежду догнать мальчишку, хотя бегать в этих костюмах крайне затруднительно. И как он только успел так оторваться?

Ноги увязают в пепле, которым, как сугробами, покрыта вся поверхность Земли, насколько видит взгляд. Порой под ногами отвратительно хлюпает какая-то зеленоватая жижа, отливающая на солнце, как бензин. Но я не обращаю на это внимания. Я должен догнать одного глупого мальчишку и вернуть его. Ради чего я это делаю? Может быть, он просто больше не может так жить?

Малодушная мысль посещает меня - отпустить его. Позволить выбирать самому. Если захочет, вернётся. А если не сможет? Меня будут преследовать кошмары. Ведь он ещё ребёнок. Даром что совершеннолетний.

Я никогда не был хорошим бегуном. Моё дыхание уже сбилось, а справа начало нещадно колоть при каждом шаге. Но и Пит, кажется, выдохся и теперь идёт пешком.

Я, с трудом, нагоняю его только у моста. И то лишь потому, что дальше ему не пройти. Обнаруживаю его стоящим на коленях на самом краю погнутой бетонной плиты. Мне кажется, что он молится и собирается свалиться вниз. Нет, только не это. Я не для того превозмогал боль и ужас!

Стараюсь ступать бесшумно, у меня это едва ли получается, пыхчу я как паровоз, но Питер не обращает ни на что внимания. Ещё шаг и я хватаю его, оттаскивая от края. Парень слабо сопротивляется. Я заглядываю ему в лицо и кричу, что есть силы, что он должен жить. Что мы все выживем. И сам захлёбываюсь словами, начинаю кашлять, пытаюсь выровнять дыхание и не обращать внимания на противную боль где-то в боку, на напряжение в ногах, прижимаю к себе этого дурного парня в нелепом скафандре, живого и невредимого, поднимаюсь вместе с ним на ноги, как сквозь вату слышу, как он всхлипывает и шепчет что-то. Мне всё равно.

Я веду его обратно по глубоким следам, оставленным нами. Не знаю, как бы я иначе отыскал путь. Солнце уже не слепит. Может быть и не так все плохо. Оно ещё всходит на востоке и заходит на закате.

- Что произошло? - Максим нас встречает у люка.

Пит молчит, раздевается. Я тоже снимаю с себя костюм и складываю его в специальный контейнер, откуда он отправится на автоматическую чистку. Мы так извозились в грязи. Главное, не принести какую-нибудь заразу извне.

Приобнимаю паренька за плечи и беззаботно улыбаюсь, щурюсь, глядя на нашего философа.

- Мы просто ходили прогуляться. А что? Нельзя?

Всё же я самый счастливый на Земле и под Землёй сегодня. Я спас человека.

- Вы обалдели, Кузнецов? Он ещё ребёнок. Запаса кислорода в баллоне хватает меньше чем на два часа, а вы гуляли полтора. Вы что резвились там на солнышке?

Полтора часа? Мне казалось, что прошло меньше получаса.

- Никак нет! - я шутливо отдаю честь. - Зато мы разведали обстановку. Моста больше нет.