Блёх

   Степана ещё детства односельчане прозвали Молчуном. Известно, что клички народ не давал с бухты-барахты: в них проявлялась вся суть человека. Так было и с тем Степаном. Бывало, за весь день от него никто слыхом не слыхал ни одного слова. А когда парень ходил в школу, так учителя мукой мучились, чтобы добиться от него ответов на заданные домой уроки: Степан у доски краснел, весь покрывался испариной и с огромной мукой вымучивал из себя те ответы. Слушая его, и учителя с учениками тоже исходили потом. Так Степан проучился-промучился пять классов. А до войны это было не абы какое образование и соседи привыкли обращаться за помощью к Степану, когда у них возникала необходимость написать какое-нибудь заявление в сельсовет, или в район. Тот, как мог, выполнял просьбы односельчан, а вот уже письма читать, чтобы не мучить парня, они просили других «грамотеев».
   Из-за малых лет пришлось Степану идти подпасичем (в помощники к пастуху) в колхоз. Когда Молчун подрос, его отправили в район учиться на тракториста. После учебы парень получил назначение на работу в местную МТС и был закреплен за своим колхозом. К этому времени он, как говорили местные бабы, «вылюдняў i завёў чупрыну». Чуб значит, прическу. Завел Степан не только чуб, но и девушку из своей деревни. При всем при этом он не стал более разговорчивым. Мало того – и его любимая, которую звали Мария, а попросту Маня, была еще та говорунья: слова лишнего от нее не услышишь.
   «Вот же сошлись абое рабое! Ты посмотри, как Господь людей парует, как же они и про что между собой-то говорят?» – удивлялись односельчане.
   Этот вопрос не давал покоя и деревенской молодежи. Парни решили подстеречь парочку и услышать их разговор.
   Как-то, когда Степан и Маня отошли от толпы парней и девчат и направились к скамейке около дома Мани, парни, подобравшись поближе и затаив дыхание за густыми кустами сирени, стали ждать. Долго им пришлось выстаивать за той сиренью: пара сидела час, другой. Молча. Когда терпение любопытных иссякло и они настроились уходить по домам спать, послышался голос Степана:
   – Маняша, а Маняша!
   – А вой, Степанка!
   – Вот если бы собрать со всей деревни топоры да бросить их в колодец – вот получился бы блёх! На всю деревню!
   – Твоя правда, Степанка, твоя! Добрый был бы блёх! – услышали парни голос Мани.
   Неизвестно, чтобы еще придумал сказать Степан своей Мане-Маняше, но бешеный хохот парней-однолетков, что выбухнул рядом, сорвал парочку с той скамейки, словно ветром, и растворил в темноте
   С того вечера в деревне Степану не давали прохода даже малые дети: каждый норовил спросить его про «блёх». Нечего говорить и про то, что к кличке Молчун приклеилась намертво добавка – Блёх. Пришлось, бедняге, податься со своего колхоза – искать работу «на стороне». Степан слыл парнем работящим и его приняли трелевщиком в леспромхоз. В скором времени к нему отправилась и Маня – и ей не стало жизни в деревне через тот «блёх». А тут – война. Они так и не успели пожениться.
   От родственников Мани односельчане знали, что Степан-Блёх воевал на той проклятой войне и вернулся с нее с множеством наград к Мане и в леспромхоз. Они прожили вместе больше пяти десятков лет. За это время Маняша родила Степану «усяго восьмерка» деток и те поразъехались по миру, выучились и каждый из них, приезжая к родителям, пытался забрать их к себе в город. Но те только молча кивали головами, что красноречиво обозначало – нет! А что касается своей деревни, так … оба глаз не показывали к ней, пока были живы.