Урсула Ле Гуин - Уходящие из Омеласа

 
Со звоном колоколов, поднявших ласточек в небо, в возвышающийся над морем город Омелас, пришел Фестиваль Лета. Мачты стоящих на причале яхт искрились разноцветными флагами. На улицах, между домами с красными крышами и разукрашенными стенами, между старинных садов, по аллеям мимо роскошных парков и публичных зданий, двигалась процессия.  Некоторые участники процессии выглядели особенно нарядно: пожилые люди в длинных строгих платьях розово-лилового и серого цвета,  седовласые мастеровые, тихие веселые женщины, щебечущие между собой, с младенцами на руках. На других улицах музыка звучала громче, звенел бубен, гудел гонг, люди танцевали, и вся процессия была одним танцем.  Повсюду бегали дети,  визг разносился как свист ласточек над шумной толпой.  Вся процессия следовала по направлению к северной части города, где на большом заливном лугу, под названием Зеленые Поля, голенькие юноши и девушки, на ярком воздухе, с запачканными  лодыжками и длинными стройными руками, обнимали своих лошадок перед забегом.  Лошади были без сбруи, с поводами, но без удил.  В их гривы были вплетены ленты -  серебряные, золотые, зеленые. Они раздували свои ноздри, и гарцевали друг перед другом в возбуждении - ведь лошадь единственное животное, принимающее наши церемонии как свои собственные. Далеко на северо-западе высились горы, окружающие полукругом Омелас с его заливом. Утренний воздух был настолько чист, что даже  виднелся далекий снег, покрывающий Восемнадцать Вершин; он сверкал как белое золото под иссиня-голубым небом. Легкий ветерок развевал баннеры, установленные в честь праздника забега лошадей. В тишине широких лугов можно было услышать пробивающуюся через улицы города музыку; она то приближалась, то удалялась, тихая веселость носилась в воздухе, дрожа и замирая,  пока наконец не взорвалась радостным звоном колоколов. 

Радость!  Как рассказать об этой радости?  Как описать жителей Омеласа?

Понимаете, они не были простым народом, хотя были счастливы.  Но мы больше не будем говорить о веселье.  Все улыбки у них были архаичными, что-ли. С таким определением можно предположить следующее. Нужно поискать среди них Короля, восседающего на великолепном скакуне в окружении благородных рыцарей, или возможно возлежащего на позолоченных носилках, удерживаемых мускулистыми рабами.  Но короля не было.  Не было ни мечей, ни рабов.  Они не были варварами.  Я не знаю правил и законов их общества, но подозреваю, что их было немного. Поскольку у них не было монархии и рабства, у них также не было биржи, рекламы, тайной полиции и бомбы. Но повторяю, они не были простыми людьми или нежными пастухами, или благородными дикарями, или безвольными утопистами. Они не были менее сложными, чем мы с вами.  Беда в том, что у нас есть плохая привычка, усиленная педантами  и умниками, считать счастье глупостью. Для нас только боль интеллектуальна, только зло интересно. В этом суть измены художника: отказ признавать банальность зла и ужасную скуку боли. Если не можете победить их, примкните к ним.  Если больно, повторите.  Но превозносить отчаяние - значит осуждать восторг, принимать насилие - значит отказываться от всего остального.  И мы почти отказались; мы больше не можем описать счастливого человека, больше не можем радоваться.  Как мне рассказать вам о людях Омеласа?  Они не были наивными и счастливыми детьми – хотя их дети действительно были счастливы.  Они были зрелыми, интеллигентными, страстными взрослыми людьми, жизнь которых не была несчастной.  О чудо!  Но я хотела бы рассказать о них больше. Я хотела бы быть более убедительной.

После моего описания, Омелас выглядит как сказочный город из далекого прошлого,  жили-были на свете.  Возможно лучше всего, если вы сами вообразите этот город  насколько позволяет воображение, сравнив его с чем-то знакомым, поскольку, я не  могу удовлетворить всех. Например, что с технологией?  Я думаю, что там не должно быть ни машин, ни вертолетов над городом;  это следует из того факта, что люди в Омеласе счастливы.  Счастье основано на справедливом отборе того, что необходимо, и от чего можно отказаться, и что имеет разрушительный характер.  В среднюю категорию, однако, попадают не необходимые, но неразрушительные вещи,  как-то: комфорт, роскошь, расточительство, и т.п.;  у них может быть центральное отопление, подземные поезда, стиральные машины и все виды замечательных устройств, пока еще не изобретенных нами; плавающие источники света, бестопливная энергетика,  лекарства от обычной простуды.  Или же, у них может не быть ничего подобного. В общем,  это не имеет значения. Выбирайте, что хотите.  Я вижу, как люди, живущие на побережье, приезжают в Омелас за несколько дней до Фестиваля на очень быстрых маленьких поездах и двухэтажных трамваях, и что железнодорожная станция в Омеласе действительно самое красивое здание в городе, хотя и попроще, чем здание Рынка. Но оставляя поезда в стороне,  боюсь, что Омелас покажется вам чересчур приторным. Улыбки, колокольчики, парады, лошади.  Если так, придумайте оргию. Не стесняйтесь. Но пожалуйста, без храмов, из которых в трансе выходят  прекрасные голые жрецы и жрицы,  готовые совокупляться с любым встречным, пожелавшим войти в союз c божеством, хотя, признаюсь, я об этом думала.  Но, в самом деле, будет лучше, чтобы в Омеласе не было храмов – по крайней мере, населенных людьми.  Религия - да, священники - нет.  Конечно хотелось бы, чтобы эти прекрасные обнаженные женщины бродили там и сям, предлагая себя в качестве божественного утешения тем, кто жаждет плоти.  Пусть они присоединятся к процессии.  Пусть бубны звенят над совокупляющимися, а слава похоти гремит повсюду, и (что немаловажно) пусть все любят и заботятся о тех, кто был рожден в результате этих замечательных ритуалов.  Одну вещь, которую я не нашла в Омеласе, это чувство вины.  Что еще может быть?  Я сначала думала, что не должно быть наркотиков, но это звучит скучновато.  Для тех, кто их любит,  улицы должны разносить еле уловимый сладкий аромат;  друз сначала приносит большую легкость и ясность ума, а затем после нескольких часов забытья, возникают удивительные видения, раскрывающие тайны Вселенной; я уже не говорю о восхитительном сексуальном удовольствии вне всяких границ; и без всякого привыкания.  Для более скромных запросов, я думаю, должно быть пиво.  Что бы еще такое придумать для счастливого города?  Чувство победы, конечно, праздник мужества.  Но поскольку у нас нет священников, пусть не будет и солдат.  Радость, построенная на успешном убийстве врага, плохая радость;  она не будет работать;  она жутко тривиальна. Безграничное и благородное удовольствие,  великий триумф, не достигается победой над врагом, но объединением с наитончайшими и наисправедливейшими душами людей повсюду на земле, и великолепием лета;  именно это волновало сердца людей Омеласа, и единственной победой, которую они праздновали, была жизнь.  Я даже не думаю, что многие из них принимали друз.

В тому времени большая часть процессии пришла к Зеленым Полям.  Чудный запах кухни разносится от красных и голубых тентов.  Лица маленьких детей выпачканы сладостями;  в благородной бороде старика застряли крошки от большого пирога.  Юноши и девушки оседлали лошадей и стоят около стартовой линии в ожидании начала соревнования. Старая женщина, маленькая и толстая, со смехом вынимает цветы из корзины и высокие мужчины вставляют их себе в блестящие волосы. Ребенок девяти или десяти лет сидит на краешке один, и играет на деревянной дудочке.  Люди проходят мимо, останавливаются, улыбаются, но никто не говорит с ним, потому что он не прекращает играть и не видит их, его темные глаза погружены  в  тонкую магическую мелодию.

Он заканчивает играть, и медленно опускает руки с дудочкой.
Сразу же после образовавшейся тишины, как по сигналу, звучит труба из павильона около линии старта: настоятельно, меланхолично, пронзительно.  Лошади приседают на свои тонкие задние ноги, некоторые отвечают ржанием. С сосредоточенными лицами, молодые наездники и наездницы похлопывают шеи лошадей и успокаивают их шепотом: "Тихо, тихо, моя красавица, моя надежда. . . " Они выстраиваются вдоль линии старта.  Толпы стоят вдоль беговой дорожки как поле из цветов на ветру. Фестиваль Лета начинается.

Вы верите в это? Вы принимаете фестиваль, город, радость людей? Нет?  Тогда разрешите мне рассказать еще вот о чем.

В подвале одного из прекрасных публичных зданий Омеласа, или возможно в камере  одного из просторных частных домов, есть комната.  У нее одна запирающаяся дверь, и нет окон. Слабый пыльный луч пробивается через щели из затянутого паутиной окна где-то сверху.  В одном из углов этой маленькой комнаты стоят несколько швабр с жесткими, спутанными, дурно-пахнущими тряпками, рядом со ржавым ведром.  Пол грязный, липко-влажный, обычный для подвалов. Комната имеет размеры три шага в длину и  два в ширину:  типичная кладовка для швабр или инструментов.  В комнате сидит ребенок. Это может быть мальчик или девочка.  На вид ему шесть, но в действительности ему около десяти лет. Он слабоумный.  Возможно он родился таким или стал в результате страхов, недоедания и отсутствия внимания. Он ковыряет в носу и время от времени играет со своими ступнями или гениталиями, согнувшись в дальнем от ведра и швабр углу. Он боится швабр. Они вызывают у него ужас. Он закрывает глаза, но знает, что швабры по-прежнему здесь;  дверь заперта и никто не придет. Эта дверь всегда заперта; и никто никогда не приходит, за исключением того, что иногда – ребенок не замечает ни времени, ни интервалов -  дверь с шумом открывается и перед ним оказывает один или несколько человек. Один из них может подойти и ударить его, чтобы он встал.  Другие никогда не подойдут ближе,  но смотрят  с опаской и отвращением. Миска быстро наполняется едой,  чашка водой, после чего дверь закрывается и любопытные глаза исчезают. Люди в дверях никогда ничего не говорят, но ребенок, который не всегда жил в кладовке, и помнит еще солнечный свет и материнский голос, иногда говорит. Он говорит: "Я буду хорошим". "Пожалуйста, выпустите меня. Я буду хорошим!" Ему никто не отвечает. Ребенок раньше кричал, долго кричал, но сейчас только стонет "a-a, a-a," и говорит все реже и реже. Он стал таким худым, что на ногах отсутствуют икры;  живота почти нет;  ест он одну чашку похлебки в день. Он голый,  ягодицы и бедра в незаживающих язвах; он сидит среди своих экскрементов.

О нем знают все живущие в Омеласе.  Некоторые приходили, чтобы увидеть его, другие  просто знают, что он там.  Все знают, что он должен быть там. Некоторые из них понимают, почему, некоторые нет, но все понимают, что их счастье, красота их города, нежность их друзей, здоровье детей, мудрость учителей, мастерство рабочих, даже богатство урожаев и ласковое небо, зависят от  ужасающего несчастья этого ребенка.

Это обычно объясняют детям в возрасте восьми-двенадцать лет, как только они в состоянии понять; и большинство из тех, кто приходит чтобы увидеть ребенка,-  дети, хотя иногда приходят и взрослые.  Как бы хорошо ни объясняли  причину несчастья ребенка, дети всегда шокированы тем, что видят.  Они чувствуют отвращение, которое трудно преодолеть. Они чувствуют гнев, ярость, бессилие, несмотря на все объяснения.  Они хотели бы сделать что-то для ребенка.  Но они не могут ничего сделать. Если бы ребенка вывели на солнечный свет из темного вонючего подвала, если бы его помыли, накормили и одели, это было бы в самом деле хорошо;  но если это сделать, то в тот же день и в тот же час все богатство и красота и восторг Омеласа пропадут. Таковы условия.  То есть, вся прелесть и счастье жителей Омелы зависят от этого единственного несчастья:  отказ от счастья тысяч людей ради счастья одного приведет к тому, что вина  проникнет через стены города.

Условия строги и абсолютны;  они не позволяют даже произнести одно доброе слово ребенку.

Часто молодые люди приходят домой в слезах  или в  беспомощной ярости  после того, как видели ребенка и столкнулись с этим ужасным парадоксом.  Они думают о нем недели и годы.  Но со временем приходят к выводу, что даже если ребенка выпустить, это не принесет ему желанной свободы:  немного удовольствия от тепла и еды конечно, но не больше.  Он слишком запущен и туп, чтобы ощутить настоящую радость.  Он слишком долго боялся даже собственной свободы от страха. Его привычки слишком грубы для того, чтобы  оценить человеческое обращение. В самом деле, он будет несчастным, оказавшись вне защищающих его стен, темных глаз и экскрементов.  И их вызванные жестокой несправедливостью слезы высыхают, когда они начинают понимать жестокую справедливость реальности, и принимают ее. Но именно эти слезы и ярость, стремление к благородству, и признание своего бессилия, возможно, истинные источники величия их жизни.  Их счастье не плоское и не безответственное. Они знают, что так же, как ребенок, они несвободны.  Они знают, что такое сочувствие. Именно существование несчастного ребенка, и их знание о нем,  делает благородной их архитектуру,  делает музыку их чувственной, а науку глубокой.  Именно из-за ребенка, они такие ласковые со своими детьми.  Они знают, что если бы не было несчастного хнычущего в темноте ребенка, другой, играющий на дудочке, не смог бы извлекать радостные звуки для молодых наездников и наездниц, выстроившихся для забега в первое летнее утро.

Ну, а теперь вы верите в них?  Разве они не достойные люди?  Но подождите, есть еще одна вещь, которую я расскажу, и она совершенно невероятна.

Время от времени, подросток, девочка или мальчик, после посещения ребенка, не идет домой плакать или негодовать, а вообще не идет домой.  Иногда пожилой мужчина или женщина начинают молчать день или два. Эти люди выходят на улицу и идут одни.  Они идут и идут, и выходят из города Омеласа через прекрасные ворота.  Они идут через поля Омеласа.  Каждый идет один, юноша или девушка,  мужчина или женщина.  Наступает ночь;  идущие должны пройти по улицам деревень, между домов, освещенных желтым светом, и дальше в темноту полей.  Каждый идет один, на запад или на север,  в направлении гор.  Они идут без остановки.  Они покидают Омелас,  и идут прямо в темноту. И они не возвратятся.  Место, куда они идут, еще более невообразимое, чем город счастья.  Я не могу его описать.  Возможно даже оно не существует.  Но кажется они знают, куда идут, -  они идут прочь из Омеласа.


*  *  *

(Из «Двенадцати частей ветра» - сборника коротких рассказов Урсулы Ле Гуин)